– Мне не понравился этот месье… Как его? Перен, – сказала она Илье. – Не знаю почему, но он меня напугал. Кто он вообще такой? Ты его знаешь?
Илья не ответил и только глубоко вздохнул. Ирине это понравилось еще меньше.
– Илья, ты его знаешь? – продолжала настаивать она. – Что ты молчишь? Это не просто так.
– Ты права, – кротко ответил Илья. – Я всегда поражался твоей интуиции. Глупо с моей сторны было и пытаться…
– Ты о чем? – Не поняла Ирина. – В чем я таком права?
– Что это не просто так. Что я его знаю. И даже что он тебе не понравился.
Ирина почему-то снова испугалась. Ну, не то чтобы совсем испугалась, просто заныло как-то нехорошо где-то под ложечкой, словно в предчувствии.
– Илюш, – сказала она. – Ты объясни-ка поподробней, а то мне как-то неуютно становится.
– Да, – легко согласился Илья. – На самом деле все очень просто. Месье Жоффруа Перен – главный управляющий, или, как здесь говорят, генеральный директор моей компании, держатель самого крупного после моего пакета ее акций и, как ты понимаешь, мой хороший знакомый.
– Значит, ты его действительно хорошо знаешь, – удовлетворенно отметила Ирина, впрочем, скорее даже про себя.
Илья усмехнулся.
– О да. Я его знаю. Во всех смыслах. Включая, если угодно, даже библейский.
Ирина уронила челюсть. Эта мысль, на самом деле довольно простая, можно сказать, лежащая на поверхности, почему-то никогда не приходила ей в голову. Она ошеломленно поняла, что действительно вообще никогда, ни разу за все время их знакомства не задавалась вопросами о личной жизни Ильи. Ну, строго говоря, не то чтобы совсем никогда, но после того разговора, когда он объяснил ей свои пристрастия – нет. Она как будто то ли не хотела признавать внутри себя существования этих пристрастий, то ли просто от этого отрешилась, то ли боялась вникать… Ей было удобно дружить и общаться с тем Ильей, каким она его видела. Или – только хотела видеть? А он ведь живой человек, со своими потребностями, даже страстями, которые, пусть и не совсем вписываются в естественный для нее миропорядок, тем не менее, имеют право на существование, которое она за ними, оказывается, не признавала… Словом, открывшаяся в этот момент истина оказала на Ирину эффект ведра холодной воды, вылившейся на голову в самый неподходящий момент.
Впрочем, Илья, кажется, этого не заметил.
– Он… Жоффруа… Он начал работать в компании еще при Панае. Страшно способный, умница, просто управленческий гений. Она это заметила, выдвигала его, ставила всегда мне в пример. И он мне, мальчишке, еще студенту, очень нравился. Он был такой… Такой умудренный, хотя и немногим старше меня, и при этом настоящий, живой. И очень красивый. А потом выяснилось, что я тоже был ему симпатичен. Он любил меня. Он объяснил мне… В общем, тогда он был для меня всем. Почти всем.
– И брошь, – вдруг поняла Ирина. – Ведь это ему ты подарил панаину брошь?
– Да, – кивнул головой Илья. – Ему.
– Я поняла. Он так смотрел на эту мою брошь, с такой злостью. Я, собственно, потому и заметила. Вернее, не заметила, но… Слушай, а ты знал, что он будет на этом приеме? – вдруг спохватилась она.
– Конечно. Он приезжал в Москву по делам и я сам, можно сказать, выправил ему приглашение на вечер в посольство.
– Но зачем, Илья? Вернее, – все это как-то не укладывалось у нее в голове. – Зачем ты тогда привел меня? И, опять же, при чем тут эта брошка? Илья?
Она, насколько это было возможно в дурацкой машине, выпрямилась на сиденье и попыталась заглянуть Илье в глаза. Та мозаичная картина, которая складывалась в ее представлении из всех этих разрозненных кусочков, получалась настолько некрасивой, что верить в это упорно не хотелось. Нет, Илья не мог так с ней поступить. Сейчас все разъяснится.
– Прости меня, – Илья повернулся к ней лицом и правой рукой нашарил ее руку. – Я не удержался. Я понимаю, как все это для тебя сейчас выглядит, но соблазн был настолько велик… И то, что он в Москве, и ты, в твоем положении, и, в довершение всего, эта брошь… Ведь если бы я тебе сказал заранее, ты бы не согласилась? А так был шанс, что ты ничего не заметишь… Глупо, конечно. В свое оправдание я могу только тебе поклясться, что все это абсолютно никак не отразится на твоей жизни. Это я тебе гарантирую, все, что произошло, касается только меня.
– Этого еще не хватало! – вырвалось у Ирины. – Об этом и речи нет. Но все равно я не очень понимаю, зачем тебе это надо? Чего ты хотел добиться? И что ты говорил ему обо мне?
– Я представил тебя ему, как свою жену.
– Ну и глупо, – фыркнула Ирина. – При желании легче легкого проверить, что это не так.
– Да, но это неважно. Он видел меня с женщиной, женщина была беременна, на ней была моя фамильная брошь, я сказал, что это моя жена… Уверяю тебя, всего этого вместе совершенно достаточно, чтобы убедить и большего скептика. И это впечатление весомей, чем какие угодно записи любых метрических книг. И потом, я все-таки достаточно хорошо знаю самого Жоффруа. Он был потрясен. Ведь даже и ты заметила.
– Но подожди, Илья, я все равно не понимаю. Если настоящая брошь у него, то почему он так среагировал на эту? Он же не мог не знать…
– Ну, во-первых, строго говоря, мог. Ведь он здесь уже неделю, а брошка осталась в Париже, и теоретически я мог бы организовать что-то вроде похищения… Но дело не только, вернее, не столько, в этом. Эта брошь – она как символ, понимаешь? Для Панаи, для меня – и для него. То, что это фамильный фетиш, и то, что я в свое время отдал его ему, все это имеет крайне большое значение. Мы, видишь ли, вообще очень подвержены влиянию символов. Одно то, что сегодня он увидел меня с тобой, женщиной, само по себе сильный удар, а уж с учетом всех остальных моментов это просто нокаут. И то, что я отдал тебе эту брошь, даже неважно – ту самую, или специально заказанный дубликат, ведь никто не мог бы предположить или поверить в случившееся совпадение, это противоречит принципу бритвы Оккама.
– Принципу чего?
– Бритвы Оккама. То есть – не надо искать сложных объяснений, если существует простое. Гораздо естественнее предположить, что я, если и не украл настоящую брошь, то просто заказал копию. И отдал ее тебе, и через тебя – наследнику. Ведь Жоффруа всегда считал, что это место, как и эта брошь, безраздельно принадлежат ему. Этим он был как бы приобщен к нам – к компании, ко мне, к клану. Собственно, клана-то как раз никакого и нет, есть только я и компания, но все равно. И в компании его роль, по гамбургскому счету, гораздо больше моей – хозяин я только формально, и заниматься всерьез делами в последнее время мне было лень…
– Лень?
– Ну, или не хотелось, это то же самое, не имеет значения.
– Почему?
– Знаешь, я не уверен, что смогу тебе это внятно объяснить. Тут столько всего намешано… И личного, и в связи с делами компании. Паная всегда учила, что дело – это одно, а личная жизнь – другое, и смешивать это нельзя, но я, как последний дурак… Мы с Жоффруа нехорошо расстались в свое время. Были обиды, взаимные претензии, до сих пор сохранились какие-то личные счеты. И в то же время мы продолжали довольно тесно общаться, мы были связаны этой компанией, как цепью, я не мог уволить его, это слишком бы дорого обошлось, ущерб был бы невосполним. И потом, я еще сдуру написал когда-то завещание…
– В смысле – на него? На Жоффруа?
– Ну да. Так было лучше для дела, кроме того, я тогда и представить не мог, что мы можем расстаться. Мы страшно долго были вместе, больше пятнадцати, нет, даже семнадцати лет…
– Я не спрашиваю, что случилось, – осторожно сказала Ирина, очень надеясь все-таки услышать ответ. Но он оказался совсем не тем.
– Я бы тебе и не рассказал. Да это, в сущности, неважно. Там еще мои родители… Впрочем, это тоже неважно. А сейчас, в последнее время, я хотел провести некую реорганизацию в компании. Это должно, если удастся, заметно ограничить сферу его влияния, и я мог бы постепенно вывести этот пакет акций… И если он еще решил, что у меня теперь будет ребенок, наследник…
– Но завещание можно было бы просто отменить?
– Да дело не в завещании, вернее, это только одна часть. Даже если бы его не было, то, согласно уставу компании, а она так и осталась компанией частной, так вот, если бы со мной что-то случилось, мой пакет был бы поделен пропорционально между другими акционерами. Поскольку раньше это были только члены семьи, ничего страшного бы не произошло. Но сейчас в подобном случае вышло бы, что совместная доля акций Жоффруа превысила бы контрольный пакет, и компания де-факто перешла бы в его владение… Я не слишком сложно объясняю?
– Нет, это как раз понятно. Я только не понимаю, что изменилось оттого, что он увидел меня?
– Пока, конечно, ничего не изменилось. Но глобально, если у меня появляется законный наследник, это меняет очень многое. Мой пакет останется в семье и не будет разделен, Жоффруа остается ни с чем, компания сохраняется…
– Но на самом деле это же все не так!
– Да, но пока он этого не знает, у меня есть время. Он будет искать отступные пути, будет стараться как-то скомпенсировать возможные потери, может быть, предложит мне выкупить свой пакет, сейчас я бы смог это сделать, да мало ли, что еще. Как минимум, он получил сильный удар в личном плане, он деморализован, и это уже немало. Он не зря спрашивал, когда должен родиться ребенок, и просто замечательно, что ты ему не сказала. Он наверняка считает, что времени у него еще меньше, чем на самом деле, и, значит…
– Господи, Илья, так ты что – и платье мне нарочно купил именно такое?!
Тот посмотрел на нее виновато.
– Ну, в общем, практически нет. То есть, я, конечно, понимал, что такой фасон не поможет ничего утаить, но оно действительно было такое одно. И тебе в самом деле очень идет!
Ирина не знала, что и сказать. С одной стороны, гадко было вот так, вслепую, использовать ее в этом загадочном пасьянсе, а с другой… Почему-то она не могла сердиться на Илью в полной мере, как он, казалось бы, того заслуживал… Его было жалко, и хотелось помочь, и, в конце концов, он-то всегда, когда было нужно, безоговорочно был на ее стороне. Может быть, не так бескорыстно, как ей тогда казалось… Но в любом случае, пожалуй, теперь они с ним в расчете.
– Слушай, – спросила она. – А почему бы тебе тогда не жениться на самом деле? Ну, хотя бы формально? Чтобы все было, так сказать, в большей степени достоверно?
– Да? – усмехнулся Илья. – Чтобы ввести в игру на законном основании вообще постороннюю женщину, к которой я даже не буду привязан? Ты-то ведь уже замужем, правда? Ну и, кроме того, что об этом подумает мой нынешний партнер? Мне, честное слово, вполне хватает тех сложностей, которые у меня уже есть.
Какое-то время оба они молчали. Этого времени как раз хватило, чтобы доехать до Ирининого дома. Помогая ей выйти из машины, Илья сжал ее руку чуть выше локтя и прошептал на ухо:
– И потом, если строго разобраться, я не так уж сильно соврал. Ты же говорила, что сделаешь меня крестным отцом? Так что в духовном смысле я, можно сказать, не уклонился от истины. Скажи, ведь ты не будешь слишком сильно на меня сердиться?
– Я подумаю, – пообещала Ирина на прощанье.
Но, уже подымаясь в лифте, она решила про себя, что не будет. В общем, так получилось, что Илья действительно имеет какие-то права на ее ребенка. Если бы не его своевременный разумный совет, то и думать, строго говоря, сейчас было бы не о чем. И хотя его истинные намерения в свете последних событий можно было бы подвергнуть экспертизе сомнения, все равно главным остается то, что у нее есть, вернее, будет этот ребенок, и за это она Илье благодарна. А что уж там кто думал, на что рассчитывал – теперь дело десятое.
– Ну, как прием? – спросил Сашка, помогая жене стянуть через голову тонкое платье. – Накушалась светской жизни? Весело было?
– Ой, Сань, лучше не спрашивай, – вздохнула Ирина, закутываясь в халат и блаженно вытягиваясь на кровати. – Так веселилась, что из ушей лезет. Теперь еще только б переварить все это без осложнений.
Она поднялась, придерживая рукой поясницу, и пошла в ванную. Сашка тем временем аккуратно повесил зеленое платье на вешалку, накрыл защитным полиэтиленовым чехлом и убрал в шкаф.
Из колонок Ирины Волгиной
11. Адский пес Кербер
Когда я была совсем молоденькой девушкой, я вела дневник. Не потому, что это было модно, как сейчас, а просто потому, что я любила писать. У меня была такая тетрадка в клеточку, и я записывала туда какие-то события своей тогдашней жизни и мысли, которые казались мне интересными настолько, что их хотелось обсудить самой с собой. Свой дневник я никому не показывала.
Потом это все как-то забылось, я вышла замуж, появились дети, стало не до записей. Да и, к тому же, все свои мысли я могла теперь обсуждать с мужем. А тетрадка так и осталась валяться где-то в ящике стола или на антресолях.
Совсем недавно, в связи с текущим всплеском интереса к эпистолярному жанру вообще и девичьим дневникам в частности, я вспомнила про нее. И не только вспомнила, но даже не поленилась залезть на эти самые антресоли и раскопать в пыльной куче ненужных бумаг свою тетрадочку.
Ну и, конечно, стала ее перечитывать. И читала, и читала… Было ужасно интересно. И, честное слово, если бы я не знала совершенно точно, что все, что нам было написано, было написано вот этой моей собственной рукой, я никогда бы в это не поверила.
Дорогие мои, это была не я. Ну вот не я. Не потому, что там, к примеру, были описаны какие-то несвойственные мне, сегодняшней, мысли или поступки. А потому, что я, насколько я себя знаю, вообще не могла бы так мыслить и поступать.
Это все, конечно, не значит, что я в какой-то момент своей жизни впала в полную амнезию и напрочь забыла, что со мной было до того. Нет, напротив, читая свой дневник почти двадцатилетней давности, я вспоминала, что да, действительно, и это было, и вот то тоже, и выглядело все это именно так… Но все это было не со мной, а с кем-то другим, пусть и носившим тогда то же имя.
То, что мы умудряемся в течении своей одной жизни прожить их несколько, придумала не я. И то, что, начиная и проживая новую жизнь, мы полностью (или почти полностью) забываем о предыдущих, тоже, в общем-то, было известно. И, наверное, по прошествии еще двадцати или скольких-то лет я, оборачиваясь на себя сегодняшнюю, тоже совершенно искренне воскликну: «Это была не я!» и Вопрос в другом. А надо ли вообще их помнить, эти прошлые жизни? Ну, или как в моем случае, пусть даже случайно, о них вспоминать? Пригождается ли нам опыт предыдущей (или предпредыдущей) жизни в жизни нынешней? Или же все эти позабытые монстры, вытащенные из подземного царства теней на белый свет, могут только, как несчастный пес Кербер, пускать ядовитые слюни и таращить в ужасе глаза?
Я сама не очень понимаю, как ответить на этот вопрос. Любые происшествия и приключения, какие бы они с нами ни случались, дают нам опыт. И опыт, безусловно, абсолютно ценная вещь. Его можно использовать, из него можно делать выводы, им можно пользоваться… Теоретически.
Потому что, во-первых, наши жизни могут отличаться одна от другой, как птица от рыбы. И зачем, скажите вы мне, рыбе нужен опыт бреющего полета? А птице – умение дышать жабрами?
Во-вторых, закоснело усвоенные навыки из прошлой жизни могут в новой даже вредить. Потому что не будут давать места усвоению чего-то нового, мешая нам, тем самым, лучше приспосабливаться к изменившимся обстоятельствам. Ведь жизнь, будь она новая или старая, не стоит на месте. Не говоря уже о том, что она не ограничивается нашим внутренним миром, как бы богат он ни был. Меняются города, страны, общественные уклады… А мы все куда-то пытаемся присобачить свое, к примеру, умение рассчитывать прибавочную стоимость.
Что с того, что бывший друг Вася вел себя так-то и так-то? Сейчас ты дружишь с Колей, а он устроен совершенно по-другому. И что лучше – посмотреть, как устроен именно он, или же с упорством, достойным лучшего применения, пытаться применить методы, нарадотанные на Васе?
Интересно, а что, в принципе, может стать началом одной из новых жизней? Из моего личного опыта следует, что это может оказаться – замужество или развод, рождение ребенка, переезд в другую страну, смена деятельности, резкое изменение финансового положения, знакомство с новым человеком… Наверняка вы придумаете что-то свое. В любом случае, поводов – масса. И вариантов этой новой жизни, соответственно, тоже. И как все-таки понять, что из предыдущей жизни имеет смысл брать с собой в новую, а что лучше похоронить навсегда.
Конечно, как это и вообще в жизни часто бывает, никакого однозначного ни решения, ни даже совета, тут нет. Но с другой стороны, вот что я знаю совершенно точно – от прошлого, тем более от своего собственного прошлого – отказываться ни в коем случае нельзя. Каким бы оно ни было, радужным или кошмарным, оно – наше. Мы из него выросли, переросли, изменились и перешагнули, как ящерица старую кожу, но оно все равно где-то рядом. И может вывалиться на тебя в любой момент, как моя тетрадка с антресолей. И хорошо, если это будет только тетрадка. Она, по крайней мере, весит немного, и поэтому сильно не ушибет.
В середине марта Илья, заехав к Ирине в гости, среди прочего сообщил ей, что на днях улетает в Париж, по делам. Что пока неизвестно, на какое время растянется его там пребывание, но что он будет держать ее в курсе событий, и уж во всяком случае всенепременнейше вернется к торжественному моменту.
– Даже если я не успею все завершить, как планирую, ты только мне сообщи – и я тут же прилечу. Хотя бы на несколько дней, но вырвусь вас всех поздравить. Ну и, естественно, если что-то понадобится, любая мелочь – ты всегда можешь на меня рассчитывать. Мой телефон работает в Париже, так что связь будет постоянной.
Ирина даже не огорчилась его отъездом, восприняв его совершенно равнодушно, как данность. Ее даже саму это слегка удивило. Впрочем, с течением беременности она становилась все более и более скупой на внешние эмоции. Беременность словно окутывала ее своим защитным коконом, отстраняя от внешнего и обращая вовнутрь. Теперь ее гораздо меньше, чем раньше, волновали внешние события. То, что происходило снаружи, во внешнем мире, как будто отплывало от нее все дальше и дальше, подергивалось реющей дымкой безразличия, сугщающейся тем плотнее, чем ближе подходил ее срок. И наоборот, все ярче и полнее становилась жизнь, созревающая в ней самой. Тот факт, что младенец внутри начинал бить ее пяткой под ребро двумя сантиметрами выше, чем вчера, имел, к примеру, гораздо большее значение, чем любая новость, рассказанная кем-либо из домашних. Говорят, что во время беременности тупеют. Возможно, извне это именно так и выглядит, потому что объяснять, что вся эта наружняя суета просто теряет свою прежнюю ценность и перестает иметь сколько-то существенное значение, в свою очередь не имеет для беременной совершенно никакого смысла. Беременные не тупы, они просто смотрят в другую сторону, уходя в себя от внешних проблем, и это правильно, потому что их внимание гораздо нужнее сейчас тому, кто внутри.
Так что на сообщение Ильи она реагировала флегматично.
– Ну да. Париж. Там так хорошо весной… Кстати, насчет торжественных событий – можешь уже начинать думать по поводу имени. На последнем ультразвуке мне наконец точно сказали, что это девочка. То есть я и всегда так думала, но она все вертелась, а тут удалось разглядеть. Ты думай, а потом мне скажи, но только потом, и если у нас будут пересечения…
– Насчет имени для крестницы я не буду размышлять ни секунды, – мягко перебил ее Илья. – Вот если бы ты сказала мне, что будет мальчик, тогда бы да, пришлось озадачиться. А с девочкой – у меня нет ни малейших сомнений.
– Да? – У Ирины сомнения как раз возникли. – И что же это… Впрочем, нет, не надо, не называй. Потом скажешь. А если мне не понравится?
– Думаю, что понравится, – загадочно улыбнулся князь. – Не вижу причин для обратного. Во всех отношениях правильное имя. Да ты и сама его знаешь, так что все совпадет, я уверен. Скажи мне, а приданое для крестницы я могу покупать уже теперь, или все-таки лучше подождать?
Ирина задумалась.
– Ну, вообще-то считается, что заранее лучше этого не делать, но это нам здесь, а если в Париже… Но вообще нет, лучше не надо. Или так, чтобы я об этом не догадывалась. Но у тебя будет время, я раньше месяца вообще не собираюсь выносить ребенка из дому, не говоря уж о крестинах. Так что все потом, потом.
Князь уже собирался уходить, когда у Ирины в сознании вдруг всплыла все-таки неприятная догадка, по каким именно делам он уезжает.
– Илюш, – поймала она его за рукав пальто. – Скажи мне, а ты там собираешься… Ну… проводить реорганизацию, ту самую, да?
Илья поймал ее руку и галантно поднес к губам.
– Не бери в голову. Тебе только об этом сейчас не хватало переживать. Все будет хорошо.
– Но ты на всякий случай поосторожней там. И позванивай, не забывай.
– Никогда в жизни. Честное благородное слово.
И исчез за порогом.
Чем ближе время подходило к назначенному сроку, тем медленнее и тяжелее оно ползло. Как будто это оно, время, было беременно, и у него рос этот уже надоевший живот, из-за которого невозможно было даже обуться самостоятельно. Ирина уже плохо помнила, так же ли тяжело ей было в предыдущие разы? Кажется, все-таки полегче. С Лешкой она вообще умудрялась сдавать какую-то сессию, с Мишкой тоже гуляла до последнего дня, а тут… Она и по квартире-то передвигалась с трудом, поход на кухню можно было, честное слово, считать ежедневным подвигом. Уже скорее бы отмучиться, но до назначенного в конце мая срока оставалось недели две с небольшим, и врач говорил, что можно бы и пораньше. Но, судя по всему, никакой скидки не предвиделось, и они, эти две последние недели, решили растянуться навечно. Каждое утро Ирина с надеждой вглядывалась, вслушивалась в себя – не началось ли? Но нет – и впереди оказывался очередной бесконечно-мутный день, который надо было как-то переходить, и делать это ей предстояло в одиночестве.
В связи с ее полной бесполезностью в домашнем хозяйстве мальчишки в начале мая перебрались жить к бабушке. Старшему было все равно, откуда ездить в школу, а младший устроил себе каникулы двумя неделями раньше и был страшно счастлив. От домработницы, нанять которую предложил было Сашка, Ирина отказалась наотрез. Присутствие постороннего человека в квартире ее раздражало даже и в лучшие времена. Сам Сашка, хоть и опасался оставлять ее одну надолго, все же не мог забросить дела на фирме. Он честно возвращался как можно раньше и в промежутках звонил каждый час, нарушая этим иринин дневной сон, но всю середину дня она была предоставлена самой себе.
Сам этот факт ее, впрочем, не тяготил. Тяготил живот, да, и невозможность нагнуться, и постоянное толкание под ребро, и невозможность вздохнуть полной грудью – а одиночество нет, нисколько. Если бы не все вышеперечисленное, то о таком времяпрепровождении можно было бы только мечтать. И она, в отличие от мужа, совершенно не боялась, что у нее могут внезапно начаться схватки. Во-первых, она-то уж знала, что внезапно ничего не бывает, и некоторое время в запасе есть. Сашка примчится незамедлительно, но даже если он вдруг почему-либо не сумеет, тоже ничего страшного. Телефон своего врача Ирина помнила наизусть, больница, в которой для нее была забронирована отдельная палата, находилась недалеко, машина стояла под окном, а уж водить она могла в любом состоянии. Все это, как мантру, она повторяла Сашке каждое утро, но он только хмурился и говорил, что придет сегодня пораньше.
Ирина, оставаясь дома, долго лежала в постели, не думая практически ни о чем. Вставала, неспешно добиралась по привычке до кухни, где, впрочем, радости было мало, потому что кофе было нельзя, а ничего другого с утра не хотелось. Если погода была хорошей, отправлялась гулять на балкон. Там для нее стояло удобное кресло с подставкой для ног, возле которого стопкой лежали книжки. Если погода не радовала, возвращалась в постель, рядом с которой лежала другая стопка. Телевизор смотреть она не любила, а компьютер старалась включать пореже. Хоть и говорят, что никакого вреда для беременных от него нет, проверять это на себе не хотелось. Так, в чтении и полудреме, прерываемыми сашкиными звонками, и протекали один за одним эти длинные, медленные дни.
Книгу, которую Ирина вытащила для себя из стопки сегодня, когда-то принес ей Илья. Собственно, это «когда-то» было не так уж давно, незадолго до его отъезда, но для Ирины это время относилось практически к другой эпохе, другой жизни. Хотя она вспомнила, что Илья тогда книгу хвалил, обещая, что Ирину она развлечет. По ассоциации она вспомнила самого Илью. Потом подумала, что он, пожалуй, давно не звонил. Мысли текли вяло, лениво скользя вдоль предмета размышления, и норовили все время соскочить к животу, где ребенок, очевидно, почуяв, что думают не о нем, ревниво тыкался головой, или чем-то другим очень жестким ей в диафрагму. Но Ирина, прижав дрыгающееся что-то ладонью, усилием воли направила мысли в нужное русло. Почему-то это было важно. Так. Илья. Он звонил ей первого апреля, устроив забавный розыгрыш, потом еще, потом он попадал пару раз на Сашку, тот ей говорил… А когда же был последний-то раз? Вот еще если бы эти дни были не так похожи один на другой… Какое, собственно, у нас сегодня-то число?