Нет, не будет она звонить Сашке. Конструктивно он вряд ли помнит, чего там было с паспортом шестнадцать лет назад, а деструктивно только распсихуется. Илье? Но он-то точно про паспорта ничего не знает. Просто посоветоваться… Надо бы, она ведь вообще ему еще отсюда не звонила. Но почему-то не хочется. Потом. Из поезда. Или из дома. А паспорт…
Ирина аккуратно написала на листочке бумаги свои имя и фамилию. Добавила дату рождения. Подумала – и приписала еще адрес. Не свой, настоящий, а старый, тот, где они с Сашкой жили до отъезда в Америку. И еще номер дома написала не тот, а соседний. И номер квартиры. Там такая была, точно, значит, адрес реальный, а там пусть разбираются. Глупо, конечно, но на всякий случай пусть будет так. А если что, она скажет, что перепутала от шока. Ну да, впала в такой, знаете, глубокий шок, и все напрочь перепутала. А что, думаете, легко за сутки пережить то, на что у других уходит девять месяцев? И еще роды… Хотя нет, роды у нее будут завтра утром. А послеродовая депрессия – в поезде. А сейчас надо лечь спать и постараться заснуть. Завтра день такой… Не из легких.
Но она, как ни странно, заснула достаточно быстро, ночь проспала хорошо и крепко, а когда проснулась, часы показывали без пятнадцати девять. Только-только встать, собраться, и – пора.
Тут же с утра встал вопрос – выписываться ли из гостиницы сразу, или еще подождать. То, что ребенка сюда нести нельзя, было ясно, но поезд уходил только вечером, а куда деваться в промежутке? По улицам шататься? С ребенком? Да еще с вещами? Их пусть и немного, но все равно. Да еще нужно всякое детское барахло купить. Нет, решила Ирина, не буду пока сдавать номер, заплачу лучше еще за день, съезжу в роддом, а там видно будет. Постараюсь договориться, чтобы забрать ребенка сразу перед поездом, так выйдет разумней всего.
В роддоме все прошло на удивление буднично и даже, пожалуй, уныло. Когда Ирина подошла к знакомому кабинету, тот был заперт, но она еще не успела удивиться и испугаться, как Дмитрий Сергеевич в зеленом таком халате и шапочке деловым бодрым шагом вышел откуда-то из глубин коридора, сухо кивнул ей и отпер дверь.
– Проходите.
Ирина прошла и села на вчерашний стул.
– Я все оформил. Дайте мне ваши данные, я впишу их в справку.
Внутренне радуясь, что вопрос о паспорте даже не поднимается, Ирина протянула ему свой листок.
Врач вынул из ящика стола листок бумаги небольшого формата, переписал в него иринины сведения, ляпнул какую-то печать.
– Ну вот. Держите.
– А… А девочка? – У Ирины почему-то снова пересохло во рту.
– Когда вы хотите ее забрать? Сейчас? Тогда я схожу.
– Нет-нет, – спохватилась Ирина. – Я не взяла одежки. Лучше я приду позже.
– Да одежки мы вам дадим.
– Нет, если можно, я попозже. Чтобы уж сразу, – она чутьбыло не ляпнула: «На поезд», но вовремя поймала себя за язык. Незачем ему это знать. Незачем.
– Как угодно. Когда?
– Часов в семь?
Поезд был около девяти, но чтоб уж наверняка, с запасом. Два-то часа она продержится.
– Лучше пораньше. Приходите к шести. И тогда, знаете, не сюда, а сзади, к дальнему выходу. Позвоните мне, как подойдете, и я спущусь.
– Хорошо. – Ирина не стала спрашивать, почему. К дальнему, так к дальнему. Значит, так нужно.
Оставался еще один момент.
– Дмитрий Сергеевич, сколько я вам должна?
Он поглядел на нее, как будто не понял. Господи, неужели она сказала глупость? Он все делал от чистой души, а она, дура, взяла, и одним словом все испортила. Сейчас прогонит с позором. Ирина зажмурилась.
– Простите, Ирина, а ваш предыдущий… м-мм… спонсорский взнос…?
Ах, вот оно что!
– Нет, конечно, это совершенно независимые вещи, Дмитрий Сергеевич.
– Тогда три.
Вот так все просто. А она – выгонит, закричит. Идеалистка.
– Вот еще одна, – она протянула ему второй конверт. – А остальное вечером.
– Ну да, – хмыкнул врач. – Утром деньги, вечером стулья.
И они снова оба рассмеялись. Правда, слегка натянуто.
Накатило ночью. Уже после того, как Маринка вернулась в общагу, как отмахнулась от ленкиных участливых расспросов, и та, что-то, очевидно, поняв, молча напоила ее чаем и заговорила о ерунде, уже после того, как подготовила конспект к завтрашней лабораторке, наспех умылась и легла спать. Вместо того, чтоб заснуть, в голову зачем-то полезла всякая ерунда. Жутко болела грудь. Маринка еще в роддоме начала перетягивать ее тугой пеленкой – говорят, есть лекарство, чтоб не было молока, но ей никто не давал, и она предпочитала не спрашивать, а просто перетягивала каменную грудь как можно крепче и сжимала зубы. Этим вечером она наконец перевязала грудь нормально – эластичным бинтом и косынкой, должно было стать лучше, но нет – и почему-то больше болела даже не сама грудь, а где-то под ней, внутри. Маринке все представлялся красный пищащий комок. «Девка! Рыжая!» А она ее даже не видела. Теперь уж и не увидит. И не надо! У нее своя жизнь, она так и хотела – пыталось сопротивляться сознание, но странный голос внутри кричал: «Надо!», а глазам почему-то представлялось, как маленькая рыжая девочка сидит и плачет, утирая слезы грязным кулачком. Девочке было года два, и это была сама Маринка, но в то же время и не она, а дочка, и кто-то хотел ее украсть, и этого было нельзя допустить, и в то же время она сама указывала на нее: «Возьмите», и сердце рвалось, рвалось… В общем, кошмар.
Утром Маринка встала совершенно разбитой, но, не давая себе ни малейшего шанса расслабиться и задуматься, собрала тетрадки и пошла в институт. Там было с поверхности легче – занятия занимали мозги, а перемены наполняли душу пестрой суетой, но грудь болела, как камень, и таким же камнем стучалось внутри: «Надо! Надо!» Что надо, Маринка не знала, и изо всех сил старалась не дать себе ни малейшей секунды, чтобы узнать.
Занятия закончились. Она вышла на улицу, вдохнула вечерний пыльный воздух. Был конец мая, еще не тепло, но и холод уже ушел, на тополях вылезали тоненькие зеленоватые почки с горьким запахом, все дрожало и пело в ожидании… Чего? Нечего было ждать, нечего абсолютно.
Вместо того, чтобы пойти в общагу жить своей жизнью, Маринка, закинув рюкзак с книжками на плечо, резко повернула в другую сторону.
День прошел в суете. Ирина носилась по городу, как сумасшедшая, судорожно пытаясь все вспомнить, все учесть, все купить, ничего не забыть, а главное – не нахапать в суматохе лишнего, потому что тащить все придется на себе. Вот когда жалко, что отказалась от князя, да что уж теперь.
Хорошо, хоть выбор барахла детского был тут вполне приличный. Не Москва, конечно, и не Европа, но ей и нужно-то на два дня. Ну, на три. Но не больше. Не больше!
Так, пачку памперсов. Это главное. Какую? Пачки были по двенадцать и по двадцать четыре штуки. Сколько писает маленький ребенок. Ну, шесть-то раз в день уж точно. Больше… Нет, надо все равно брать маленькую, как я большую потащу… Обойдемся как-нибудь в крайнем разе…
Теперь одежки. Распашонки… Две, не больше. Нет, три, и еще кофточку потеплее. Так, и шапочку. И ползунки. И пеленки, штук пять. И одеяльце, надо же будет завернуть. И… Стоп. Хватит. Ты без машины. А кстати, может, купить креслице – в нем будет удобно нести… Да, только как ты само креслице-то понесешь, балда?
Тут Ирина увидела стеганую люльку для переноски детей. Точно. Она и легкая, и в руке удобно, и спать в ней в поезде можно. Жалко, что голубая, для девочки-то. Ну ладно. Это временно.
Еще ведь еда… Малышку надо будет кормить. С этим, правда, несложно – банки Симилака должно хватить… Да, и бутылочки, и соски, и для воды… И сама вода. Надо обязательно купить бутылку чистой, неизвестно, что там будет, в этом поезде. И салфетки мокрые, и вату…
В гостиницу Ирина вернулась нагруженной, как верблюд. Хорошо хоть, в магазине ей все упаковали в большие пакеты, не видно, что она тащит. Теперь свои вещи собрать, распихать как-нибудь это все…
К дальнему выходу роддома Ирина подошла, с трудом таща на себе три большие сумки. Своя дорожная, набитая под завязку, висела на плече, в руках были пакеты с детским барахлом. Не столько тяжело даже, сколько нести неудобно. Еще ребеночка сейчас дадут, мама дорогая…
Дмитрий Сергеевич ждал ее у двери. Они вошли в полутемный коридорчик, прошли немного, он толкнул дверь какой-то комнаты.
– Посидите здесь.
Стол, накрытый клеенкой, несколько стульев, топчанчик. Интересно, что у них тут? Впрочем, не интересно. Ирина с облегчением бросила сумки на пол, опустилась на стул.
Врач вернулся буквально через минуту. В руках у него был небольшой сверток, Ирина даже не сразу поняла… Он протянул его ей через стол.
Девочка… В буроватом одеяльце на белом краешке пеленки лежала, как бутон, спящая розовая мордочка, жмурилась недовольно. Ирина смотрела, замерев. Белесые, едва наметившиеся бровки, мягкий краешек щеки, рыжеватое колечко волос…
– Доктор, она рыженькая…
Тот только молча кивнул.
– Спасибо, спасибо вам большое! – Ирина почти задохнулась он нахлынувшей горячей волны, ей хотелось вскочить, закричать, обнять этого нелепого дядьку, сделать что-нибудь… Но на руках спал ребенок, и нельзя было его беспокоить.
– Вот, и спасибо еще раз, – неловко, одной рукой, она вытащила из кармана заблаговременно засунутые туда два конверта. – Огромное спасибо.
Врач так же неловко засунул конверты к себе.
– Пойдемте, я помогу вам. Вы с машиной?
– Нет.
Вот черт, об этом она забыла. Приехала на такси, но подумать, попросить подождать… Дура. Как она теперь будет бегать, ловить…
– Я вам поймаю такси. Это быстро, их тут много ездит.
Дмитрий Сергеевич нагнулся, подхватил ее сумки. Тут до нее дошло.
– У меня там… Переодеть… И люлька.
– Не надо переодевать. Разбудите. Она чистенькая, только недавно меняли. Где ваша люлька?
Малышку аккуратно застегнули в голубую сумочку-люльку. Она не проснулась, хныкнула только во сне недовольно. У люльки были ручки, но Ирина все равно понесла ее, прижимая к груди.
Она вышла к проезжей улице. Дмитрий Сергеевич уже остановил такси и стоял, наклонившись к окошку водителя. Ирина подошла, он открыл ей заднюю дверь, поставил внутрь сумки и помог сесть.
– Спасибо вам еще раз за все, Дмитрий Сергеевич.
– Не стоит. До свидания. Счастливо вам.
Ирина наклонилась к водителю и, перед тем как захлопнуть дверь, громко сказала:
– В аэропорт!
Главврач роддома оказался в своем кабинете. Он глядел на Маринку, не узнавая ее, как будто со времени их последней встречи прошли не сутки, а, по меньшей мере, несколько лет.
– Простите меня, – выдохнула она и села на вчерашний стул. – Вы были правы, а я идиотка. Я все поняла. Я передумала. Пожалуйста, можно я ее заберу?
Главврач покачал головой.
– Но почему? Вы же не успели ее никуда отправить! Я только вчера… Ну да, да, я все понимаю, я идиотка, накажите меня, как хотите, но отдайте девочку. Я справлюсь. Я буду очень хорошей мамой. Пожалуйста.
Она изо всех сил пыталась поймать взгляд врача, и, когда это ей удалось, она испугалась – такая мука стояла в его глазах. Он не сказал ни слова, но Маринка почему-то поняла, что случилось самое страшное.
– С ней… С ней все в порядке? – Рот почему-то пересох, слова не шли.
Врач покачал головой.
– Но я…
– Нет. – Слово тяжело упало на стол. – Совсем нет.
И тут Маринка завыла. Завыла в голос, без слез, одним сухим горлом, страшно и жалко, как умеют только бабы в глухих деревнях. Она выла по своей пропавшей счастливой жизни, которая, что бы ни случись с нею дальше, будет совсем невозможна без маленькой рыжей дочки, которую она и видела-то только раз, и не держала на руках, и не успела покормить молоком, давящим ей спеленутую дурацкими тряпками грудь, и…
Кто-то постучал ей по плечу. Марина дернула головой. Врач протягивал ей стакан воды.
– Не надо так, – тихо произнес он. И продолжил, как бы через силу. – Жива ваша девочка.
Маринка мгновенно затихла. Уставилась на врача, как собака. Тот отвел глаза.
– Ее забрали. Усыновили. Это все по закону, – заторопился он, как будто Марина утверждала обратное. – Очень хорошая женщина. Красивая. Богатая. Из Москвы. Вы не волнуйтесь, с ней все будет очень хорошо, с девочкой. Я…
– Где? – хриплым голосом сказала Марина.
Врач покорно, как будто иначе быть не могло, и даже будто с готовностью, ответил ей:
– Я сажал ее в такси. Она сказала шоферу: «В аэропорт».
Маринка поднялась со стула. Врач метнулся к телефону.
– Подождите. Мы можем туда позвонить.
Его пальцы уже щелкали по кнопкам, набирая номер.
– Справочная? Алло? Будьте любезны, когда сегодня улетает рейс на Москву? Что? А следующий? Понятно, спасибо.
Он повесил трубку и поглядел на Марину виновато.
– Они сказали, рейс улетел в десять утра. На нем она быть не могла, я чуть больше часа, как ее проводил. А следующий только завтра. Но она сказала: «В аэропорт». Я не знаю…
Догадка молнией сверкнула в маринкиной в голове. Будто бы она сама была той неизвестной женщиной, да отчасти оно так и было, по крайней мере нить, связывающая их, была более осязаемой, чем, скажем, след дичи в джунглях, который все же безошибочно берет хорошая охотничья собака. Марина была теперь такой собакой, и охотником, и жертвой одновременно. Она сказала коротко:
– Вокзал. Поезд.
Врач послушно набрал другой номер.
– Поезд на Москву уходит в девять пятнадцать. Это, – он взглянул на часы, – через сорок минут.
Марины уже не было в его кабинете.
Через пару кварталов Ирина протянула руку, легонько похлопала водителя по плечу:
– Я передумала. Отвезите меня, пожалуйста, на вокзал. Извините.
Водитель бросил было на нее недоумевающий взгляд, но Ирина даже внимания не стала обращать. У нее и без того голова пухла. Как, как, как, черт побери, она справится со всем этим на вокзале? Сумки, детка, билеты и еще ведь надо два часа где-то просидеть. И покормить, и переодеть малышку. Зачем, зачем она отказалась от помощи Ильи. А кстати, действительно, зачем? Были же ведь какие-то разумные соображения – вот бы еще вспомнить, какие.
– Вокзал, – прервал ее размышления недовольный голос водителя.
Ну и подумаешь, недоволен он. Кто его спрашивает! Ирина нашарила в кармане купюру, протянула.
– Достаточно?
– У меня сдачи нет, – буркнул водитель, но Ирина только отмахнулась и стала выгребать из машины свое имущество.
К счастью, комната матери и ребенка на вокзале все-таки была. Другое дело, какой она была, эта комната! Но тут уж, как говорится, не до жиру. Был стул, на котором удалось притулиться, был кусок стола, на котором можно было, как-то приспособившись, переодеть малышку. Та проснулась во время ирининых метаний по вокзалу в поисках пристанища, начала хныкать, бедняга. Есть хотела, наверное. Эта мысль только добавляла нервозности, а ее, честно говоря, хватало и без того. И даже, собственно, было не очень понятно, почему. Казалось бы, все подходит к концу, даже практически кончилось, чего психовать? Но Ирина дергалась, чувствовала себя как-то затравленно, и никак не могла успокоиться. Ее раздражали неудобные сумки, грязная комната, колченогий стул, собственные трясущиеся руки, просыпавшие сухой порошок детской еды мимо горлышка бутылочки, предстоящие два часа до поезда, в общем, все. Наверное, это наступала реакция – больно уж гладко и быстро пронесла ее волна надо всем произошедшим, такое все-таки не может выйти совсем уж даром. Быстро несло – больно потом приложит об твердый берег.
И в общем да, приложило. Обихоженная и накормленная малышка снова тихонько посапывала у нее на руках, сумка не оттягивала плечо, а мирно лежала под стулом, который вроде бы тоже не собирался развалиться, время послушно, хоть и не очень быстро, ползло вперед, а паника у Ирины внутри не только не улеглась, но, казалось, выросла только сильнее.
От ужаса хотелось громко, в голос, завыть. Потому что – «Мама дорогая, что ж я сотворила-то!», – стучала в висках рвущаяся наружу безумная мысль, и единственным способом сделать так, чтоб голова от этого не лопнула был, похоже, этот самый вой, но и этого было нельзя. Оставалась внутренняя медитация.
Что, что, что! Что я наделала! И главное, Господи – зачем! Зачем мне понадобился этот прекрасный, но совершенно чужой ребенок, у меня есть свои. И что они-то скажут?! А Сашка! Они же мне все говорили, и все были правы, и почему я, дура, не послушала близких людей, и что я теперь буду делать!!! Ведь это – не конец, совсем не конец, это только самое начало, дальше только больше, пеленки, распашонки, ночей не спать, и никуда не денешься, это же даже не собака, это ребенок, это на всю жизнь, а я ее не то, что ее любить, я и от раздражения-то избавиться не могу! У-у-у!
Но нелепое, казалось бы, в данном контексте упоминание о собаке внезапно оказало на Ирину если не целительное, то по крайней мере успокоительное воздействие. Она вспомнила, как принесла впервые домой свою собаку, тогда еще двухмесячного щенка, и как, взглянув на него на следующее утро на свежую голову, испытала сходный по силе удар разочарования и страха. «Мамочка дорогая, зачем я это сделала?! Это ж теперь на всю жизнь. Лужи на полу, прогулки, кормежки по часам, не уехать никуда.» И тут же вспомнилась своя тогдашняя реакция – щенок-то не виноват. Он хочет есть, ему нужно на улицу. Действуй! И за этими простыми, рутинными действиями страх отступил, растворился, превратился в бытовые заботы и тем самым изошел совсем. Есть надежда, что и сейчас будет так же… Потому что младенец уж точно ни в чем не виноват!
Ирина осторожно поглядела на спящее личико. Какая хорошенькая все-таки, красавица будет. И умница, и воспитанная – что мы, не вырастим, что ли? Дочка. Можно будет, наконец, кому-то платьица покупать, баловать. И Сашка привыкнет, и дети. Нет, ничего. Справимся потихоньку. Не так все страшно. Вот только до дому доехать…
Ну и на будущее, конечно – думать надо головой, а не нестись, сломя ее же, по волнам драйва. Чистый драйв хорош в юности, а с возрастом к нему в придачу хорошо бы иметь четкий план. Да ведь был, был план-то, – спохватилась вдруг Ирина. Еще какой четкий! Не будь у нее такого плана, никакого драйва не хватило бы. План – да, был, – неохотно согласилась она сама с собой, но… В нем не было главного пункта, в этом плане! Решающий вопрос – а на фига мне все это надо? – остался, как говорится, неохваченным! И в этом вся соль момента! Хорошо еще, все вышло, как вышло, а ведь могло бы и хуже быть!
Закончив на этой позитивной ноте свой внутренний философский самодиспут, Ирина глянула на часы и стала потихоньку собираться. До поезда оставалось двадцать минут, пока найти, пока дойти, а там, глядишь, уже и купе откроют…
Когда она вышла на нужную платформу, поезд уже стоял, но двери вагонов были пока закрыты. Ирина, приглядываясь к номерам, дошла до своего вагона, который оказался почти у дальнего края перрона, остановилась напротив двери, но не близко, чтобы не затолкали, а чуть отступив. Опустила сумки к ногам, переложила поудобнее люльку в руках, перевела дух. Оглянулась на остающийся сзади вокзал и город за ним…
И увидела. Там, пока еще далеко, в толпе, прорезая ее, как нож, в ее сторону бежала высокая девушка с раскиданными по плечам густыми рыжими волосами.
Она неслась по перрону, обгоняя, расталкивая, сметая с пути бестолковых и непонятливых пассажиров, толпящихся, как нарочно, у нее на пути со своими узлами и телегами, мешающих везде, где только можно, но, тем не менее, все равно не могущих остановить ее и отнять, отнять… Никто не мог сейчас ей помешать, она мчалась к цели, каким-то лишним чувством безошибочно зная, где именно находится эта цель, как будно ее и в самом деле вел неведомый доселе инстинкт. Вокзал, расписание, пути, московский поезд, крытый перрон, четверть часа до отправления и эти корзинки под ногами…
Не сбавляя скорости, она продвигалась вдоль состава, успевая сканировать напросвет вагоны и толпу… Где, где, где…
И вдруг она увидела ее. Их. Там, на несколько вагонов впереди, стояла среднего роста светловолосая женщина с голубым свертком на руках. Марина на секунду застыла. Рыжие волосы, всклокоченные от бега, упали на лицо. Она досадливо смахнула их рукой. И сделала следующий шаг.
Это, конечно же, мог быть совершенно кто угодно – что может быть естественнее, чем девушка, бегущая по перрону вокзала во время посадки на поезд – но Ирина сразу, как будто ее чем-то толкнули, поняла, что эта девушка бежит по перрону не просто так. И совсем не на поезд. И…
Никаких чувств не было. Мыслей и эмоций, пожалуй, тоже. Ни страха, ни досады, ни облегчения. Просто данность. Она пришла за своим ребенком. Я его ей отдам. Так надо. И это правильно.
Ирина шагнула чуть в сторону, ближе к фонарному столбу, подтаскивая ногой проклятые сумки. Развернулась девушке навстречу. И все. Та уже стояла вплотную, не сводя горящих и немного испуганных глаз с голубого свертка в ирининых руках.
– Дайте! Это… Она моя!
Ирина не собиралась ей возражать. Вскрик девушки не то, чтобы напугал ее, просто был неожидан, и оттого показался слишком громким. Ребенок мог проснуться. Она защищающим жестом вытянула вперед руку.
– Чш-ш. Тише!
Девушка явно не поняла, решив, что Ирина велит ей замолчать. Ее лицо исказилось, на глаза выступили слезы, и она схватила иринину протянутую руку. Пальцы были ледяными.
– Это моя девочка! Отдайте, пожалуйста! Я все равно не уйду. Я…
Бедный ребенок. Действительно, совсем, совсем молоденькая, чуть старше Лешки… Дуреха. Бедняжка. Как же ее так угораздило…
Ирина перехватила свой рукой девушкино запястье, тоненькое какое, одни косточки, в чем там душа держится, притянула ее к себе. Выдохнула в лицо громким шепотом:
– Не кричи! Ребенка разбудишь, балда! Отдам я тебе твою девочку, успокойся, бери, только не урони. – И передала сверток в эти прозрачные руки.
Девушка вцепилась в люльку, притиснула к себе. И замерла, явно не понимая, что происходит и что делать дальше. Ее внутренняя программа была выполнена. Драйв кончился, а плана не было. Что поделаешь – юность…
Началась посадка. Проводница отперла дверь тамбура, скинула подножку. Народ, теснясь, стал забираться в вагон. Ждать было некогда, и распускать сентиментальные слюни тоже.
– Так, – Ирина пододвинула к девушке пакет с детскими вещами. – Забираешь это.
– Что… Спасибо, не… – начала та, но Ирина только отмахнулась.
– И это, – она вытащила из своей сумки другой пакет, собранный, чтоб был под рукой, памперсы, бутылка воды, банка с детским питанием.
– И вот, – рука нащупала в сумке один из оставшихся конвертов, сунула девушке в руку.
Девушка, не понимая, что с этим делать, держала его беспомощно в руке поверх люльки. Люльку она по-прежнему тесно прижимала к груди. Оттуда слышалось недовольное сопение.
Ирина вынула из ее пальцев конверт, показала девушке.
– Это тебе. На первое время, должно хватить. Спрячь получше.
В зеленых глазах (Ох, а она ведь тоже красотка, как и малышка. То есть наоборот, конечно.) мелькнула искра понимания. И одновременно испуга.
– Да что вы! Да вы и так! Спасибо, не надо, я справлюсь.
– Молчи, некогда! – Цыкнула на нее Ирина, нашаривая в сумке телефон. Ей пришла в голову очередная толковая мысль. Да где же этот чертов аппарат?
Трубку сняли быстро, с первого же гудка.
– Дмитрий Сергеевич, – чуть задыхаясь, выдохнула Ирина. – Это Ирина. Ваша девушка, да – Марина? Ну да, она нашла меня. Я все ей отдала. И прошу вас – вы тоже ей все отдайте. Я ей скажу, она к вам подъедет. Спасибо. Я думаю – это будет самый лучший вариант. Для всех.
Сунув телефон ничего не понимающей Марине, Ирина быстро проговорила:
– Тут номер, позвонишь доктору, Дмитрий Сергеевичу, съездишь к нему, в роддом, он там тебе передаст… От меня. И не вздумай отказываться, это для девочки. Счастья вам.
Повернулась, побежала – и как раз успела вскочить на подножку трогающегося поезда.
Поезд мерно стучал колесами, убегая из темноты в темноту и оставляя там, позади, прошедший день, ненужный город, несостоявшуюся жизнь. Впрочем, почему несостоявшуюся? Она состоится, эта жизнь, просто отдельно от нас, и мы о ней больше ничего не узнаем… И непонятно, хорошо это, или плохо.
Ирина сидела в своем купе. Хорошо хоть, что одна, а то еще толклись бы рядом какие-то чужие люди, чавкали бы, храпели, общаться бы пришлось, в душу, того и гляди, начали бы лезть со своими посторонними проблемами, и так больше суток. А на ней, на душе, и без того, в общем, как-то пакостно. Хотя, если так разобраться, отчего? Ничего же не произошло, если пристально-то поглядеть. То есть просто, буквально, ни-че-го, тем более уж – ничего плохого. И мир в собственной семье не нарушен, и девочка осталась с матерью, вот только денег князевых поубавилось, да… В общем, получается, скаталась низачем на край света за чужие деньги, всего и делов. Глупо? Да. Но плохо? – Скорее, все-таки нет. Можно и с другой стороны поглядеть – так романтично, такое приключение. Разве что… Только собственная никчемность стала яснее, вот, наверное, в чем главная-то беда. Так можно было списывать все на благородный душевный порыв – усыновить, возместить, а так оказалось, что, как до дела дошло, так и в кусты… Хотя и это тоже не совсем верно, не драться же было с этой Мариной, да и потом, она действительно родная мать. Нет, это правильно все. Отчего только внутри так тошно, да и под ложечкой сосет…
Между прочим, говоря о которой… А не пойти ли и в самом деле поесть? Когда это, кстати, было последний раз? Ужина никакого точно не было, да и обеда что-то не припоминается… Вот вам и ответ, почему под ложечкой сосет… А ты поешь, поешь – глядишь, и полегчает.