Урока в девятом (ещё один мой, то есть Маринин, класс) в этот день не было, а перед следующим уроком в шестом оказался пустой урок, или дырка, во время которой я от нечего делать и некуда деться стаскалась в буфет, и в общем-то зря. Есть там было нечего, зато за соседним столом сидели директриса с какой-то ещё более толстой тёткой и косились на меня мрачным взглядом. С трудом допивши невкусный чай, я удрала и спряталась в туалете.
Директрису полной мерой я получила на педсовете в конце дня. С моего собственного окончания школы прошло двадцать лет, я успела прожить одну жизнь и начать другую, а тут как будто ничего не изменилось. И тётка почти та же, и говорит все то же самое… Школьный буфет, писсуары на втором этаже, комиссия из районо, родительский комитет… Бр-р… Новыми были только, пожалуй, слова «спонсор» и «спонсорская помощь», употреблявшиеся в немереных количествах. Коллектив слушал и согласно кивал.
Да и сам коллектив-то… Та ещё кунсткамера. В основном это были довольно пожилые дамы, все из себя учительницы до мозга костей, одетые в строгие костюмы с оборчатыми блузками, торчащими над лацканами столетней давности. Самыми молодыми в этом цветнике были мы с Ниной. А ведь я тоже давно не девочка, и Нина вряд ли сильно моложе… Был ещё довольно мухортый мужичишка, я забыла, то ли физкультурник, то ли трудовик, Марина мне про него говорила, что он герой-любовник, мечта всей школы, от училок до девятиклассниц.
Школа, в которую попали мы с Мариной, последние десять или около того лет находилась в состоянии медленного загнивания и умирания. Несмотря на выгодное расположение в центре Москвы, она не превратилась, как многие школы рядом, ни в лицей, ни в гимназию. Соответственно, никаких сторонних денежных вливаний не получала, и зарплата учителям доставалась лишь та, что была положена государством, то есть стремящаяся к нулю. Поэтому каждый, кто был способен удрать из неё хоть куда-нибудь, давно сделал это. Молодые учителя сюда не приходили вовсе, а те, кто остались, просто досиживали до пенсии, уныло перемалывая ученикам навязший в зубах материал. Ученики тоже не блистали — все те, кому было не все равно, поуходили в те самые гимназии и лицеи несмотря на их платность, а те, что остались, платить ничего не хотели и не могли. С каждым годом их становилось все меньше. Поговаривали, что на будущий год в школе будут проблемы с набором в единственный первый класс. Это в то время, когда записать ребёнка первоклассником в хорошую школу превратилось в животрепещущую проблему. Возможно, если бы директриса ушла на пенсию, а новое начальство смогло уловить конъюнктуру, школу можно было бы спасти, но она никуда не собиралась, и все катилось по-прежнему…
Я, конечно, не знала ничего этого во время своего первого педсовета, а просто тихо сидела, забившись в дальний угол, и только старалась не зевать. В буквальном смысле. Очень уж было скучно. Правда, под конец педсовета они начали обсуждать расписание, поднялся шум и гам, и зевота с меня соскочила. Это было, пожалуй, даже забавно, хоть я и не понимала, почему данный предмет вызывает столько страстей. Кричали все. Особенно активные, в том числе и Нина, даже вскакивали и подпрыгивали. Толстая тётка, которую я видела в столовой (оказалось, это завуч), отмахивалась от них, как от мух. В конце концов она, кажется, победила, потому что все потихоньку замолкли и тут же стали торопливо собираться. Я забыла, где моё пальто. Утро, когда я его снимала, было так давно… А завтра с утра все снова…
Придя домой, я позвонила Марине на мобильник с отчётом. Она не поверила, что я смогла унять Иванова из шестого «Б», отругала меня за разговор о любви в десятом: «Незачем им про любовь говорить, они и так только об этом и думают, а тут ещё ты на литературе», и страшно расстроилась, узнав, что я не стала ввязываться в дрязги о расписании: «Ну конечно, тебе на новенькую все равно, а она (это о завуче) мне дырок туда напихала, не расписание, а черт-те что, и так до Нового года теперь…»
Впрочем, упоминание о Новом годе отвлекло её, и она как-то быстро переключилась на обсуждение грядущего вечера в Думе, куда Валька все-таки получил приглашение. Что туда одевают, да как себя ведут, да какие люди… Мне это, честно говоря, было до лампочки, вечера в Думе я всегда терпеть не могла, гораздо интереснее разговаривать о любви с десятиклассниками. Мы распрощались, слегка недовольные друг другом, и я отправилась спать. У меня завтра первый урок в десятом…
Марина активно привыкала к новой жизни. Она, пожалуй, была совсем неплоха. Ну что плохого — проснуться утром, не спеша, в роскошной кровати, в нарядной рубашке, залезть под душ в шикарной ванной (Марина вообще могла бы там жить, ванная напоминала ей дворец восточного падишаха, виденный в каком-то детском кино). Потом чай-кофе со всякими вкусностями, потом… Потом можно было смотреть сериалы, обсуждая происходящее с пришедшей к тому времени Наташей, тоже большой их любительницей, можно было валяться в кровати, разглядывая дамские журналы, можно было помогать Наташе с обедом, невзирая на её возражения, можно было мерить наряды в шкафу… Но скоро все эти увлекательные занятия себя исчерпали, и Марине захотелось большего. Ну в самом деле — сериалы повторялись и вечером тоже, журналы она все просмотрела, обеды все равно, кроме неё, никто не ел, а наряды она все перемерила.
Собственно, этот факт и подсказал ей идею дальнейших развлечений. Ей все не давали покоя воспоминания о том множестве магазинов и магазинчиков, которые она видела в супере. Там столько всего интересного… И ведь теперь туда можно зайти, все потрогать, все посмотреть… Да и купить что-нибудь, если очень понравится. Выглядит она теперь на уровне, вон как светский приём удачно прошёл. Не хуже других, всех этих дам расфуфыренных, между прочим. Даже лучше — моложе и красивее. Кроме того, уже пару дней назад муж показал ей плотный глянцевый конверт — приглашение на праздничный приём в Думу. «Уважаемый господин Волковицкий… Приглашаем Вас… На два лица…» И внизу маленькими буковками: «Дресс-код ». Что это значит, Марина не знала, спрашивать у мужа не хотела, да и не могла, решила, что раз буковки маленькие, то не так-то это и важно, и можно будет уточнить у Арины. А потом и вовсе про них забыла, потому что её занимал гораздо более интересный вопрос: в чем идти. Аринины шмотки, хоть и были красивыми, да и сидели отлично, Марине не очень нравились. Ну что это — все чёрное, да чёрное, в крайнем случае серое. Как вдова какая-то. Хотя, конечно, если вдуматься, так Арине ещё хуже — при живом муже-то. И так пятнадцать лет — поди-ка. Не то что в чёрное, в саван завернёшься. Но она, Марина, так не хочет. Она живая, ей хочется жизни и праздника. И ярких платьев, если уж на то пошло. Решено. Она пойдёт по магазинам и будет выбирать себе платье, чтобы было на праздник, а заодно вообще посмотрит, что там и как.
Ну и вот. Марина оделась поудобней — в брюки и тонкий свитер, на ноги выбрала сапожки на низком каблуке, чтобы ходить, не устать, сверху накинула уже полюбившуюся ей пушистую шубку, проверила, есть ли в кошельке денежка, и двинулась в путь.
Это только так говорится — в путь. На самом деле она вышла из подъезда, завернула за угол, подальше с вахтершиных глаз, и задумалась. Куда идти-то? В супер муж вёз её на машине, и где это — она понятия не имела, в продуктовом, который показала Наташа, одежды не было, идти просто по улице в надежде встретить магазин было глупо. В конце концов она вспомнила, что там, около её старого дома, на Пресне, полно магазинов, повернула было к автобусной остановке, потом опомнилась и голоснула такси.
Это было потрясающе! Перед Мариной впервые в жизни открылись горизонты свободного шопинга. Она просмотрела, перемерила множество разных кофточек, платьев, курточек, шарфиков, платочков и перчаток, перепробовала кучу косметических новинок, набрызгала на себя море духов и перемазалась в помаде. Ну и купила кое-чего. В основном, правда, косметику, и не потому, что она была уж очень нужна, — у Арины в ванной нескончаемые запасы, а просто потому, что уж очень было приятно держать в руках все эти баночки, флакончики, пенальчики и понимать, что это — твоё, оно нравится и идёт именно тебе, а главное — ты сама можешь за него заплатить. И продавщицы не морщат на тебя презрительно нос, к чему Марина давно привыкла, а растекаются в приветливых улыбках, предлагают попробовать разные новинки и при покупке суют в пакетик подарочные пробнички.
Из одежды, наоборот, Марина почти ничего не купила. Так только, по мелочи, — шарфик и кофточку. Они такие яркие были, красные, бордовые, фиолетовые, с ярким узором — она не устояла. Но цены-то, цены… Марина отлично знала, что почти такую же кофточку она видела на оптовке недалеко от дома, и в три раза дешевле. Ехать только было неохота, устала она с непривычки от этих магазинов. В ушах звенело, голова болела от всех этих духов, в глазах мелькали бесконечные вешалки… Нет, скорей в такси — и домой, пить чай.
Но, отдохнув и придя в себя, Марина поняла, какие перед ней открылись горизонты. И на следующий день добралась до Калининского проспекта с его огромными магазинами, а потом догуляла и до Тверской…
И как раз там, присмотрев в одном из шикарных магазинов со смешным названием «бутик» совершенно сумасшедшую сумочку — маленькую, красненькую, всю лаковую и с замком-бабочкой, Марина полезла в кошелёк и поняла, что денег уже не хватит. И куда подевались? Она отлично помнила, сколько их было в самом начале, — тогда ей казалось, что столько нельзя истратить за всю оставшуюся жизнь, и вот пожалуйста. Можно было, конечно, оставить сумочку и уйти, но она ей так нравилась… И продавщица, видевшая это, серьёзно убеждала Марину не тянуть с покупкой.
— Их нам только три штуки привезли, все в разных тонах. Две сразу купили, а эта — самая экстравагантная. Её только утром дама смотрела… Вы не волнуйтесь, мы и кредитные карточки принимаем.
Было как-то неловко сказать этой милой девушке, что денег нет, и Марина, уцепившись за фразу о карточках, вдруг сообразила, что эта самая карточка тоже лежит в кошельке. Правда, она не знала, как ею пользоваться, но она видела, что у мужа в супере это заняло какие-то секунды. «Попробую, — решила Марина. — Просто отдам на кассе, и все. Они-то знают, что делать. В конце концов, надо же когда-то учиться».
Улыбчивая кассирша взяла у неё золотистую маленькую карточку, скользнула ей по своему аппарату, но Марине не отдала, а вместо этого, не переставая улыбаться, протянула выползший из кассы квадратик чека:
— Распишитесь, пожалуйста.
Марина, заворожено следя за хитрой процедурой, послушно расписалась. Кассирша взяла чек с подписью, перевернула карточку другой стороной, поднесла и то, и другое близко к глазам… Улыбка исчезла с её лица, глаза как-то нехорошо сощурились, и она заверещала противным голосом:
— Девушка, а подпись-то не ваша! Карточка не ваша! Откуда вы её взяли?
Марина так испугалась, что почувствовала, как у неё в буквальном смысле слова подгибаются ноги. Чтобы не упасть, она ухватилась обеими руками за край кассы, думая только о том, как бы исчезнуть, сделаться маленькой, пропасть отсюда и забыть о проклятой сумке раз и навсегда.
Кассирша продолжала что-то говорить резким голосом, к кассе подошли две продавщицы — убежать было уже нельзя. В полуобмороке Марина почувствовала, как кто-то крепко берет её за руку повыше локтя.
— Пройдёмте, гражданочка.
Она совершенно не сопротивлялась и послушно пошла со здоровенным мужиком в камуфляже куда-то вглубь, за прилавки. Они попали в небольшую комнату, кабинет или что-то похожее. Охранник посадил Марину на стул, а сам стал объяснять сидевшему за столом пожилому дядьке суть проблемы.
— Она там картой платила, а подпись не ейная. Краденая карта, не иначе. Кассирша заметила, я привёл.
Дядька участливо наклонился к Марине.
— Так что же у нас случилось? Карточка ваша?
— М-моя, — выговорила Марина дрожащими губами.
— А подпись не ваша?
— Н-не знаю. Моя.
— Та-ак, госпожа Волковицкая А.Н., — дядька держал карточку перед собой двумя пальцами, как зеркало. — Документики у вас есть какие-нибудь?
Вообще-то у Марины был с собой паспорт, да и права Арины она из сумки не вынимала, но почему-то ей показалось, что ничего этого отдавать мужику нельзя. Тем не менее рука её инстинктивно дёрнулась в сумку и наткнулась там на что-то жёсткое, длинно-закруглённое… Телефон!
— Я должна позвонить, — чуть-чуть увереннее заявила Марина в пространство.
Не дожидаясь ответа, она вытащила телефончик и нажала кнопку «3» — Валин мобильный. Господи, какое счастье, что она помнила, где какой телефон.
— Абонент временно недоступен, — сообщил ей в ухо дребезжащий автоматический голос.
Это было ужасно. Последняя надежда рушилась. В отчаянии Марина нажала четвёрку — Валин рабочий. На втором гудке там ответила секретарша.
— Валентин Сергеевича, срочно. Это жена, — выдохнула Марина.
— Арина Николаевна, он уехал. Просил не беспокоить. Я могу вам помочь?
— Не знаю.
Говорить было не о чем, но Марина не вешала трубку, держась за неё, как за ту последнюю соломинку, связывающую её с пропадающим миром.
— Вот тут Григорий Андреевич спрашивает, может быть, он будет вам полезен?
Григорий Андреевич? А это ещё кто? Ах да, это же Гриша, улыбчивый мальчик, он ещё на кухне ей помогал и все смотрел, смотрел… Да, точно, пусть хоть он ей поможет.
— Что случилось, Арина Николаевна? — спросил в трубке вежливый и какой-то ужасно симпатичный голос.
— Гриша… Дело в том, что я… Тут в магазине…
Марина не выдержала и расплакалась. Непонятно, что Гриша сумел себе уяснить сквозь её всхлипы, но, явно сориентировавшись в ситуации, он велел Марине дать трубку мужику за столом. Тот недоверчиво взял крохотный телефончик, поднёс к уху, послушал две секунды…
Неизвестно, что такого сказал ему Гриша, но отношение к Марине коренным образом изменилось. Ей тут же, тут же вернули карточку, телефон, предложили снять пальто и расположиться удобнее, принесли чаю и каких-то сушёных конфет… И почти сразу же — или Марине так показалось — в кабинет влетел Григорий Андреевич собственной персоной. Отпихнув так и маячившего в двери охранника, он кинулся к ней.
— Арина Николаевна! С вами все в порядке? Как вы?
— Я ничего, — кивнула ему Марина из-за чашки, чувствуя, что слезы снова наворачиваются на глаза. — Вы извините, Гриша, что я…
Он не дал ей договорить.
— Вы отдаёте себе отчёт, что вы наделали?! — напустился Гриша на обитателей кабинета. — Эта дама, я уже сказал вам, кто её муж, хотя это не имеет значения в данном случае. Она недавно перенесла автокатастрофу, у неё было тяжёлое потрясение, и если из-за вас её состояние ухудшится…
— Мы же не знали, — лепетал дядька. — У нас инструкции…
— Инструкции! — гремел Гриша. — У неё все документы на руках, нет никакого сомнения в подлинности личности! Как вы могли себе позволить! Да, у неё изменилась подпись, но это не повод…
— Мы приносим все извинения…
— Да мы подадим на вас в суд! Я сам адвокат, я… А если бы это попало в прессу? Это диффамация!
— Да ничего, Гриш, — Марина сочла нужным вмешаться. — Ничего страшного не было. Я, конечно, сама виновата…
— Арина Николаевна, так нельзя, — Гриша был ласков, но твёрд. — Они не имели права.
— Можно мне уйти? — Марина поднялась со стула.
— Пожалуйста, пожалуйста, — дядька забежал вперёд и открыл ей дверь.
Марина, опираясь на Гришину руку, направилась к выходу. Уже у самой двери их снова нагнал дядька из кабинета.
— Наш магазин ещё раз приносит вам свои извинения, и в качестве компенсации за все причинённые неудобства просит вас принять, — дядька протянул ей фирменный пакет.
Марина раскрыла его. Там лежала злосчастная сумочка.
Гриша подвёл её к блестящей чёрной машине, открыл дверцу, усадил. Сам быстро сел за руль, завёл мотор: «Домой?» Марина только кивнула.
По дороге она незаметно, искоса, рассматривала Гришу. Белокурые волосы, аккуратная стрижка, серые глаза. Красавец. И такой заботливый. Вон — сразу примчался, спас её из дурацкой ситуации. Откуда ей, в самом деле, было знать, что на этих карточках стоит подпись владельца? А муж-то хорош… Когда надо, вечно его нет. И вообще никогда нет. А Гриша есть… Интересно, что он хотел ей сказать тогда, на приёме? Смотрел так грустно… Надо будет позвать его в гости и расспросить в тишине.
Когда машина остановилась у подъезда и Гриша, выйдя, открыл Маринину дверь, она, опираясь на его руку, сказала:
— Ой, Гришенька, спасибо вам большое. Вы так меня выручили, мне так неудобно. Пойдёмте, я вас хоть чаем напою. Ну, или кофе. Пойдёмте, ненадолго.
Гриша не возражал. Они поднялись в квартиру. Наташи не было. Мужа, естественно, тоже. Марина кинулась в кухню, захлопотала там с чайником и посудой, путаясь от волнения в шкафах. Где, черт возьми, тут сахар, где кофе? И печенье куда-то делось, а ведь было, Наташа вчера пекла… Почему-то слегка дрожали руки.
Гриша, которого она посадила в гостиной, вдруг вошёл в кухню. Сказал, что ему скучно одному, сел с краешку к столу. Опять смотрел на Марину грустно и выразительно. Руки от этого стали дрожать ещё больше.
Марина поставила перед ним чашку. Гриша вдруг поймал её руку, задержал в своей.
— Арина, — почему-то без отчества начал он. — Арина… Я не верил, что у тебя такая… Амнезия. Мне казалось, это выдумка, какой-то бред. А сегодня… Подпись эта дурацкая… Скажи, ты правда не помнишь? Ничего не помнишь?
Мысли в Марининой голове прыгали, как обезумевшие пчелы. Что такое она должна помнить? Что у Арины было с этим Гришей? Почему она, зараза, ничего не сказала? Хотя, конечно… Ну что ещё может быть с таким мужчиной?
— Правда, не помню, — Марина хотела произнести это грустно, но почему-то получилось кокетливо, и она это даже сама поняла.
— Счастливая. А я забыть не могу.
Гриша притянул её за руку ещё ближе, обнял и зарылся в неё лицом.
После, когда он ушёл, Марина, проводив его до двери, вернулась в постель, свернулась калачиком, обняв подушку, и замерла. Вот оно, счастье. Наконец своё, не украденное. Потому что он был — с ней, любил — её. Хотя кого — её? Она же — Арина. Значит, счастье — Аринино, а она, Марина, его крадёт? Но Арина-то какова. Нарочно не рассказала про свой роман, хотела скрыть, не отдать. Украсть, утаить. А оно вот теперь у неё, у Марины. И так просто она его не отдаст. А ведь ещё есть муж, значит, она и его обманывает. Хотя погодите. Ей, Марине, он никакой не муж. Во всех смыслах.
Устав разбираться во всех этих хитросплетениях, Марина расправила ноги, потянулась, повернулась на другой бок. Хорошо… А будет, судя по всему, ещё лучше. Говорят, чужой хлеб горек. А не всегда…
Спустя неделю моя новая школьная жизнь совершенно наладилась и настолько успела войти в свою колею, что я, пожалуй, начала ею слегка тяготиться. Не так, как в первые дни, когда я боялась сделать лишний неправильный шаг и мне все казалось непостижимым, а, пожалуй, где-то даже наоборот. Теперь я, как заправский педагог, узнавала своих подопечных на переменках в детской толпе и даже делала им какие-то замечания, пила с Ниной чай в учительской, когда у нас совпадали дырки в уроках (на школьном языке это называлось «окна»), пару раз даже ответила что-то довольно резкое на замечания директрисы и удостоилась недовольно поднятых бровей… Но все это было до жути одинаково и однообразно. Потихоньку подкрадывалась мысль, что новая жизнь, пожалуй, будет не многим интереснее старой… Ещё одним открытием, и не сказать, чтоб приятным, стало для меня наличие выходных. В прошлой, Арининой, жизни дни не делились на будни и праздники: я была свободна всегда, а Валька работал без выходных. Теперь же оказалось, что после шести дней школьной суетливой беготни внезапно наступают выходные — полтора пустых дня, когда делать ну совершенно нечего. Разве только унылые дела по хозяйству. Но хозяйство в этой каморке было для меня малопривлекательно, да и хватало его все равно ненадолго. Идти гулять? На улицах холодно и неинтересно, а в магазинах без денег нечего делать. Да и не стоит мне в моем нынешнем виде идти в магазины, к которым я привыкла. Могут не пустить. А и пустят — ещё знакомых там встретишь… Поговорить тоже не с кем, разве с мамой… Но это было малоразвлекательно, она все чаще норовила воспитывать меня и призывать к порядку. Кроме того, по выходным к ним традиционно приходила в гости я, вернее, Марина, то есть Арина с мужем, тут не до душеспасительных бесед. Даже телевизор по выходным исхитрялся показывать какую-то абсолютную муть. Так что я скоро обнаружила, что все полтора дня с нетерпением жду понедельника, когда можно будет прийти на работу и снова погрузиться в монотонную круговерть.
Некоторое разнообразие наступило, когда однажды вечером у меня в квартире раздался внезапный телефонный звонок, и я, задрюченная проверкой тетрадей (сочинение в шестом классе), не подумав, схватила трубку…
— Марина Михайловна? — раздался оттуда капризный, незнакомый и чем-то заранее недовольный женский голос.
— Д-да, — неуверенно призналась я, судорожно соображая, кто бы это мог быть и что теперь делать.
— Ну что же вы нам не звоните? Каникулы закончились, время идёт. Я жду, жду… Вы обещали сразу после каникул созвониться. Это не дело…
Тут мне удалось сообразить, что это, должно быть, тот самый дополнительный урок с оболтусом за восемь долларов, основной источник Марининых доходов. Она, правда, говорила, что они уезжают куда-то к морям и позвонят по возвращении сами. Ну вот, кажется, и позвонили.
— Олеся Андреевна, — удачно вспомнила я мамашкино имя, — мне казалось, вы уезжали на каникулы.
— Ну да, — ничтоже сумняшеся ответила та. — Но мы уже два дня, как вернулись.
— Ну и прекрасно. Когда у нас будет следующий урок?
Марина предупреждала меня, что никакого постоянного расписания нет, каждый урок оговаривается отдельно и часто переносится, и что не дай бог не согласиться — враз уволят. Мне вообще не нравилась вся история, подумаешь — восемь долларов, но Марина прямо дрожала над этим уроком. В конце концов мы договорились на четверг, в пять часов. Ужасно неудобно, там ещё педсовет, если и кончится вовремя, придётся бежать бегом, а они обычно затягиваются, надо будет отпрашиваться, опять директриса косо посмотрит. И наплевать на неё, да больно все вместе противно.
Но мне повезло. Директриса уехала куда-то в РОНО, и педсовет в этот день вообще отменили. Поэтому я даже домой успела зайти. Толку из этого вышло, впрочем, немного, потому что есть дома было нечего — я думала пообедать в школе, а переодеваться мне было не во что — школьный костюм все равно был самым приличным из всей Марининой одежды. Вот получу зарплату — куплю себе нормальные штаны. Интересно, что в школе действительно никто, кроме физкультурника, в брюках не ходил. Что это у них — дресс-код или просто директрисины заморочки?
За десять минут до назначенного времени урока я подходила к высокому, новой застройки зданию, где проживал мой незнакомый ученик-оболтус. Дом был, пожалуй, похож на наш с Валькой, только, как говорится, труба пониже, дым пожиже. И вахтёрша противнее. Долго-долго цеплялась ко мне, выясняя, в какую именно квартиру мне надо и зачем. Наша никогда себе такого не позволяла. Хотя, конечно, я там тоже была не училкой по вызову за восемь долларов…
Лифт, этаж, дверь, блондинистая мамаша в пеньюаре… «Здравствуйте, проходите…» Недовольная гримаса. Интересно, и что ей уже не так? Я только-только вошла.
Лучше б я никогда туда не ходила. Это оказался кошмар. То есть абсолютный. Марина говорила — оболтус, но чтоб такое… Никакие выражения, кроме матерных, тут не уместны.
Шестнадцатилетний болван, тупой и избалованный, уверенный в своей безнаказанности и вседозволенности, которому на фиг не нужно никаких правил, не только русского языка, но и вообще по жизни. А зачем? Ему и так все купят. Он меня не слушал, откровенно хамил, зевал и кривлялся, а я должна была с милой улыбкой что-то такое ему талдычить про запятые…
Я, конечно, такого не ожидала, поэтому и растерялась поначалу. Растерянности моей хватило примерно на полчаса, после чего я решила, что с этим делом пора завязывать.
— Я вижу, друг мой, ты сегодня не в настроении, — заявила я, закрывая учебник. — Поэтому мы на сегодня закончим. К следующему разу сделаешь то-то и то-то. А сейчас — урок окончен.
Ученичок пробубнил что-то вроде того, что нефиг на него мою работу сваливать, но вид у него был слегка обескураженный, поэтому я решила, что счёт один-один. На выходе мамашка, морщась, как от кислого, протянула мне мой несчастный конверт, и я, не глядя, сунула его в сумку. Только дома я обнаружила там вместо восьми долларов шесть. Стерва. И когда только успела вытащить за «недоданное» время. А как насчёт прибавки за вредность?
Видит Бог, я бы завязала с этими уроками в тот же день. Черт с ними, с восемью долларами! И хотела заявить об этом Марине, но не могла дозвониться, а на следующий день забыла, а потом мне в школе выдали аванс, и это был караул.
То есть полный караул. То есть я такого даже во сне не могла представить. А я, дура, так ещё ждала этой первой настоящей зарплаты! Думала, брюки куплю приличные… Какие брюки? Того, что я получила, не хватило бы даже на еду, причём по Марининым, а не по моим прежним меркам. Даже если представить, что аванс — это лишь треть всей зарплаты. И действительно выходило, что восемь урочных долларов — очень даже большие деньги.
Директрису полной мерой я получила на педсовете в конце дня. С моего собственного окончания школы прошло двадцать лет, я успела прожить одну жизнь и начать другую, а тут как будто ничего не изменилось. И тётка почти та же, и говорит все то же самое… Школьный буфет, писсуары на втором этаже, комиссия из районо, родительский комитет… Бр-р… Новыми были только, пожалуй, слова «спонсор» и «спонсорская помощь», употреблявшиеся в немереных количествах. Коллектив слушал и согласно кивал.
Да и сам коллектив-то… Та ещё кунсткамера. В основном это были довольно пожилые дамы, все из себя учительницы до мозга костей, одетые в строгие костюмы с оборчатыми блузками, торчащими над лацканами столетней давности. Самыми молодыми в этом цветнике были мы с Ниной. А ведь я тоже давно не девочка, и Нина вряд ли сильно моложе… Был ещё довольно мухортый мужичишка, я забыла, то ли физкультурник, то ли трудовик, Марина мне про него говорила, что он герой-любовник, мечта всей школы, от училок до девятиклассниц.
Школа, в которую попали мы с Мариной, последние десять или около того лет находилась в состоянии медленного загнивания и умирания. Несмотря на выгодное расположение в центре Москвы, она не превратилась, как многие школы рядом, ни в лицей, ни в гимназию. Соответственно, никаких сторонних денежных вливаний не получала, и зарплата учителям доставалась лишь та, что была положена государством, то есть стремящаяся к нулю. Поэтому каждый, кто был способен удрать из неё хоть куда-нибудь, давно сделал это. Молодые учителя сюда не приходили вовсе, а те, кто остались, просто досиживали до пенсии, уныло перемалывая ученикам навязший в зубах материал. Ученики тоже не блистали — все те, кому было не все равно, поуходили в те самые гимназии и лицеи несмотря на их платность, а те, что остались, платить ничего не хотели и не могли. С каждым годом их становилось все меньше. Поговаривали, что на будущий год в школе будут проблемы с набором в единственный первый класс. Это в то время, когда записать ребёнка первоклассником в хорошую школу превратилось в животрепещущую проблему. Возможно, если бы директриса ушла на пенсию, а новое начальство смогло уловить конъюнктуру, школу можно было бы спасти, но она никуда не собиралась, и все катилось по-прежнему…
Я, конечно, не знала ничего этого во время своего первого педсовета, а просто тихо сидела, забившись в дальний угол, и только старалась не зевать. В буквальном смысле. Очень уж было скучно. Правда, под конец педсовета они начали обсуждать расписание, поднялся шум и гам, и зевота с меня соскочила. Это было, пожалуй, даже забавно, хоть я и не понимала, почему данный предмет вызывает столько страстей. Кричали все. Особенно активные, в том числе и Нина, даже вскакивали и подпрыгивали. Толстая тётка, которую я видела в столовой (оказалось, это завуч), отмахивалась от них, как от мух. В конце концов она, кажется, победила, потому что все потихоньку замолкли и тут же стали торопливо собираться. Я забыла, где моё пальто. Утро, когда я его снимала, было так давно… А завтра с утра все снова…
Придя домой, я позвонила Марине на мобильник с отчётом. Она не поверила, что я смогла унять Иванова из шестого «Б», отругала меня за разговор о любви в десятом: «Незачем им про любовь говорить, они и так только об этом и думают, а тут ещё ты на литературе», и страшно расстроилась, узнав, что я не стала ввязываться в дрязги о расписании: «Ну конечно, тебе на новенькую все равно, а она (это о завуче) мне дырок туда напихала, не расписание, а черт-те что, и так до Нового года теперь…»
Впрочем, упоминание о Новом годе отвлекло её, и она как-то быстро переключилась на обсуждение грядущего вечера в Думе, куда Валька все-таки получил приглашение. Что туда одевают, да как себя ведут, да какие люди… Мне это, честно говоря, было до лампочки, вечера в Думе я всегда терпеть не могла, гораздо интереснее разговаривать о любви с десятиклассниками. Мы распрощались, слегка недовольные друг другом, и я отправилась спать. У меня завтра первый урок в десятом…
Марина активно привыкала к новой жизни. Она, пожалуй, была совсем неплоха. Ну что плохого — проснуться утром, не спеша, в роскошной кровати, в нарядной рубашке, залезть под душ в шикарной ванной (Марина вообще могла бы там жить, ванная напоминала ей дворец восточного падишаха, виденный в каком-то детском кино). Потом чай-кофе со всякими вкусностями, потом… Потом можно было смотреть сериалы, обсуждая происходящее с пришедшей к тому времени Наташей, тоже большой их любительницей, можно было валяться в кровати, разглядывая дамские журналы, можно было помогать Наташе с обедом, невзирая на её возражения, можно было мерить наряды в шкафу… Но скоро все эти увлекательные занятия себя исчерпали, и Марине захотелось большего. Ну в самом деле — сериалы повторялись и вечером тоже, журналы она все просмотрела, обеды все равно, кроме неё, никто не ел, а наряды она все перемерила.
Собственно, этот факт и подсказал ей идею дальнейших развлечений. Ей все не давали покоя воспоминания о том множестве магазинов и магазинчиков, которые она видела в супере. Там столько всего интересного… И ведь теперь туда можно зайти, все потрогать, все посмотреть… Да и купить что-нибудь, если очень понравится. Выглядит она теперь на уровне, вон как светский приём удачно прошёл. Не хуже других, всех этих дам расфуфыренных, между прочим. Даже лучше — моложе и красивее. Кроме того, уже пару дней назад муж показал ей плотный глянцевый конверт — приглашение на праздничный приём в Думу. «Уважаемый господин Волковицкий… Приглашаем Вас… На два лица…» И внизу маленькими буковками: «Дресс-код ». Что это значит, Марина не знала, спрашивать у мужа не хотела, да и не могла, решила, что раз буковки маленькие, то не так-то это и важно, и можно будет уточнить у Арины. А потом и вовсе про них забыла, потому что её занимал гораздо более интересный вопрос: в чем идти. Аринины шмотки, хоть и были красивыми, да и сидели отлично, Марине не очень нравились. Ну что это — все чёрное, да чёрное, в крайнем случае серое. Как вдова какая-то. Хотя, конечно, если вдуматься, так Арине ещё хуже — при живом муже-то. И так пятнадцать лет — поди-ка. Не то что в чёрное, в саван завернёшься. Но она, Марина, так не хочет. Она живая, ей хочется жизни и праздника. И ярких платьев, если уж на то пошло. Решено. Она пойдёт по магазинам и будет выбирать себе платье, чтобы было на праздник, а заодно вообще посмотрит, что там и как.
Ну и вот. Марина оделась поудобней — в брюки и тонкий свитер, на ноги выбрала сапожки на низком каблуке, чтобы ходить, не устать, сверху накинула уже полюбившуюся ей пушистую шубку, проверила, есть ли в кошельке денежка, и двинулась в путь.
Это только так говорится — в путь. На самом деле она вышла из подъезда, завернула за угол, подальше с вахтершиных глаз, и задумалась. Куда идти-то? В супер муж вёз её на машине, и где это — она понятия не имела, в продуктовом, который показала Наташа, одежды не было, идти просто по улице в надежде встретить магазин было глупо. В конце концов она вспомнила, что там, около её старого дома, на Пресне, полно магазинов, повернула было к автобусной остановке, потом опомнилась и голоснула такси.
Это было потрясающе! Перед Мариной впервые в жизни открылись горизонты свободного шопинга. Она просмотрела, перемерила множество разных кофточек, платьев, курточек, шарфиков, платочков и перчаток, перепробовала кучу косметических новинок, набрызгала на себя море духов и перемазалась в помаде. Ну и купила кое-чего. В основном, правда, косметику, и не потому, что она была уж очень нужна, — у Арины в ванной нескончаемые запасы, а просто потому, что уж очень было приятно держать в руках все эти баночки, флакончики, пенальчики и понимать, что это — твоё, оно нравится и идёт именно тебе, а главное — ты сама можешь за него заплатить. И продавщицы не морщат на тебя презрительно нос, к чему Марина давно привыкла, а растекаются в приветливых улыбках, предлагают попробовать разные новинки и при покупке суют в пакетик подарочные пробнички.
Из одежды, наоборот, Марина почти ничего не купила. Так только, по мелочи, — шарфик и кофточку. Они такие яркие были, красные, бордовые, фиолетовые, с ярким узором — она не устояла. Но цены-то, цены… Марина отлично знала, что почти такую же кофточку она видела на оптовке недалеко от дома, и в три раза дешевле. Ехать только было неохота, устала она с непривычки от этих магазинов. В ушах звенело, голова болела от всех этих духов, в глазах мелькали бесконечные вешалки… Нет, скорей в такси — и домой, пить чай.
Но, отдохнув и придя в себя, Марина поняла, какие перед ней открылись горизонты. И на следующий день добралась до Калининского проспекта с его огромными магазинами, а потом догуляла и до Тверской…
И как раз там, присмотрев в одном из шикарных магазинов со смешным названием «бутик» совершенно сумасшедшую сумочку — маленькую, красненькую, всю лаковую и с замком-бабочкой, Марина полезла в кошелёк и поняла, что денег уже не хватит. И куда подевались? Она отлично помнила, сколько их было в самом начале, — тогда ей казалось, что столько нельзя истратить за всю оставшуюся жизнь, и вот пожалуйста. Можно было, конечно, оставить сумочку и уйти, но она ей так нравилась… И продавщица, видевшая это, серьёзно убеждала Марину не тянуть с покупкой.
— Их нам только три штуки привезли, все в разных тонах. Две сразу купили, а эта — самая экстравагантная. Её только утром дама смотрела… Вы не волнуйтесь, мы и кредитные карточки принимаем.
Было как-то неловко сказать этой милой девушке, что денег нет, и Марина, уцепившись за фразу о карточках, вдруг сообразила, что эта самая карточка тоже лежит в кошельке. Правда, она не знала, как ею пользоваться, но она видела, что у мужа в супере это заняло какие-то секунды. «Попробую, — решила Марина. — Просто отдам на кассе, и все. Они-то знают, что делать. В конце концов, надо же когда-то учиться».
Улыбчивая кассирша взяла у неё золотистую маленькую карточку, скользнула ей по своему аппарату, но Марине не отдала, а вместо этого, не переставая улыбаться, протянула выползший из кассы квадратик чека:
— Распишитесь, пожалуйста.
Марина, заворожено следя за хитрой процедурой, послушно расписалась. Кассирша взяла чек с подписью, перевернула карточку другой стороной, поднесла и то, и другое близко к глазам… Улыбка исчезла с её лица, глаза как-то нехорошо сощурились, и она заверещала противным голосом:
— Девушка, а подпись-то не ваша! Карточка не ваша! Откуда вы её взяли?
Марина так испугалась, что почувствовала, как у неё в буквальном смысле слова подгибаются ноги. Чтобы не упасть, она ухватилась обеими руками за край кассы, думая только о том, как бы исчезнуть, сделаться маленькой, пропасть отсюда и забыть о проклятой сумке раз и навсегда.
Кассирша продолжала что-то говорить резким голосом, к кассе подошли две продавщицы — убежать было уже нельзя. В полуобмороке Марина почувствовала, как кто-то крепко берет её за руку повыше локтя.
— Пройдёмте, гражданочка.
Она совершенно не сопротивлялась и послушно пошла со здоровенным мужиком в камуфляже куда-то вглубь, за прилавки. Они попали в небольшую комнату, кабинет или что-то похожее. Охранник посадил Марину на стул, а сам стал объяснять сидевшему за столом пожилому дядьке суть проблемы.
— Она там картой платила, а подпись не ейная. Краденая карта, не иначе. Кассирша заметила, я привёл.
Дядька участливо наклонился к Марине.
— Так что же у нас случилось? Карточка ваша?
— М-моя, — выговорила Марина дрожащими губами.
— А подпись не ваша?
— Н-не знаю. Моя.
— Та-ак, госпожа Волковицкая А.Н., — дядька держал карточку перед собой двумя пальцами, как зеркало. — Документики у вас есть какие-нибудь?
Вообще-то у Марины был с собой паспорт, да и права Арины она из сумки не вынимала, но почему-то ей показалось, что ничего этого отдавать мужику нельзя. Тем не менее рука её инстинктивно дёрнулась в сумку и наткнулась там на что-то жёсткое, длинно-закруглённое… Телефон!
— Я должна позвонить, — чуть-чуть увереннее заявила Марина в пространство.
Не дожидаясь ответа, она вытащила телефончик и нажала кнопку «3» — Валин мобильный. Господи, какое счастье, что она помнила, где какой телефон.
— Абонент временно недоступен, — сообщил ей в ухо дребезжащий автоматический голос.
Это было ужасно. Последняя надежда рушилась. В отчаянии Марина нажала четвёрку — Валин рабочий. На втором гудке там ответила секретарша.
— Валентин Сергеевича, срочно. Это жена, — выдохнула Марина.
— Арина Николаевна, он уехал. Просил не беспокоить. Я могу вам помочь?
— Не знаю.
Говорить было не о чем, но Марина не вешала трубку, держась за неё, как за ту последнюю соломинку, связывающую её с пропадающим миром.
— Вот тут Григорий Андреевич спрашивает, может быть, он будет вам полезен?
Григорий Андреевич? А это ещё кто? Ах да, это же Гриша, улыбчивый мальчик, он ещё на кухне ей помогал и все смотрел, смотрел… Да, точно, пусть хоть он ей поможет.
— Что случилось, Арина Николаевна? — спросил в трубке вежливый и какой-то ужасно симпатичный голос.
— Гриша… Дело в том, что я… Тут в магазине…
Марина не выдержала и расплакалась. Непонятно, что Гриша сумел себе уяснить сквозь её всхлипы, но, явно сориентировавшись в ситуации, он велел Марине дать трубку мужику за столом. Тот недоверчиво взял крохотный телефончик, поднёс к уху, послушал две секунды…
Неизвестно, что такого сказал ему Гриша, но отношение к Марине коренным образом изменилось. Ей тут же, тут же вернули карточку, телефон, предложили снять пальто и расположиться удобнее, принесли чаю и каких-то сушёных конфет… И почти сразу же — или Марине так показалось — в кабинет влетел Григорий Андреевич собственной персоной. Отпихнув так и маячившего в двери охранника, он кинулся к ней.
— Арина Николаевна! С вами все в порядке? Как вы?
— Я ничего, — кивнула ему Марина из-за чашки, чувствуя, что слезы снова наворачиваются на глаза. — Вы извините, Гриша, что я…
Он не дал ей договорить.
— Вы отдаёте себе отчёт, что вы наделали?! — напустился Гриша на обитателей кабинета. — Эта дама, я уже сказал вам, кто её муж, хотя это не имеет значения в данном случае. Она недавно перенесла автокатастрофу, у неё было тяжёлое потрясение, и если из-за вас её состояние ухудшится…
— Мы же не знали, — лепетал дядька. — У нас инструкции…
— Инструкции! — гремел Гриша. — У неё все документы на руках, нет никакого сомнения в подлинности личности! Как вы могли себе позволить! Да, у неё изменилась подпись, но это не повод…
— Мы приносим все извинения…
— Да мы подадим на вас в суд! Я сам адвокат, я… А если бы это попало в прессу? Это диффамация!
— Да ничего, Гриш, — Марина сочла нужным вмешаться. — Ничего страшного не было. Я, конечно, сама виновата…
— Арина Николаевна, так нельзя, — Гриша был ласков, но твёрд. — Они не имели права.
— Можно мне уйти? — Марина поднялась со стула.
— Пожалуйста, пожалуйста, — дядька забежал вперёд и открыл ей дверь.
Марина, опираясь на Гришину руку, направилась к выходу. Уже у самой двери их снова нагнал дядька из кабинета.
— Наш магазин ещё раз приносит вам свои извинения, и в качестве компенсации за все причинённые неудобства просит вас принять, — дядька протянул ей фирменный пакет.
Марина раскрыла его. Там лежала злосчастная сумочка.
Гриша подвёл её к блестящей чёрной машине, открыл дверцу, усадил. Сам быстро сел за руль, завёл мотор: «Домой?» Марина только кивнула.
По дороге она незаметно, искоса, рассматривала Гришу. Белокурые волосы, аккуратная стрижка, серые глаза. Красавец. И такой заботливый. Вон — сразу примчался, спас её из дурацкой ситуации. Откуда ей, в самом деле, было знать, что на этих карточках стоит подпись владельца? А муж-то хорош… Когда надо, вечно его нет. И вообще никогда нет. А Гриша есть… Интересно, что он хотел ей сказать тогда, на приёме? Смотрел так грустно… Надо будет позвать его в гости и расспросить в тишине.
Когда машина остановилась у подъезда и Гриша, выйдя, открыл Маринину дверь, она, опираясь на его руку, сказала:
— Ой, Гришенька, спасибо вам большое. Вы так меня выручили, мне так неудобно. Пойдёмте, я вас хоть чаем напою. Ну, или кофе. Пойдёмте, ненадолго.
Гриша не возражал. Они поднялись в квартиру. Наташи не было. Мужа, естественно, тоже. Марина кинулась в кухню, захлопотала там с чайником и посудой, путаясь от волнения в шкафах. Где, черт возьми, тут сахар, где кофе? И печенье куда-то делось, а ведь было, Наташа вчера пекла… Почему-то слегка дрожали руки.
Гриша, которого она посадила в гостиной, вдруг вошёл в кухню. Сказал, что ему скучно одному, сел с краешку к столу. Опять смотрел на Марину грустно и выразительно. Руки от этого стали дрожать ещё больше.
Марина поставила перед ним чашку. Гриша вдруг поймал её руку, задержал в своей.
— Арина, — почему-то без отчества начал он. — Арина… Я не верил, что у тебя такая… Амнезия. Мне казалось, это выдумка, какой-то бред. А сегодня… Подпись эта дурацкая… Скажи, ты правда не помнишь? Ничего не помнишь?
Мысли в Марининой голове прыгали, как обезумевшие пчелы. Что такое она должна помнить? Что у Арины было с этим Гришей? Почему она, зараза, ничего не сказала? Хотя, конечно… Ну что ещё может быть с таким мужчиной?
— Правда, не помню, — Марина хотела произнести это грустно, но почему-то получилось кокетливо, и она это даже сама поняла.
— Счастливая. А я забыть не могу.
Гриша притянул её за руку ещё ближе, обнял и зарылся в неё лицом.
После, когда он ушёл, Марина, проводив его до двери, вернулась в постель, свернулась калачиком, обняв подушку, и замерла. Вот оно, счастье. Наконец своё, не украденное. Потому что он был — с ней, любил — её. Хотя кого — её? Она же — Арина. Значит, счастье — Аринино, а она, Марина, его крадёт? Но Арина-то какова. Нарочно не рассказала про свой роман, хотела скрыть, не отдать. Украсть, утаить. А оно вот теперь у неё, у Марины. И так просто она его не отдаст. А ведь ещё есть муж, значит, она и его обманывает. Хотя погодите. Ей, Марине, он никакой не муж. Во всех смыслах.
Устав разбираться во всех этих хитросплетениях, Марина расправила ноги, потянулась, повернулась на другой бок. Хорошо… А будет, судя по всему, ещё лучше. Говорят, чужой хлеб горек. А не всегда…
Спустя неделю моя новая школьная жизнь совершенно наладилась и настолько успела войти в свою колею, что я, пожалуй, начала ею слегка тяготиться. Не так, как в первые дни, когда я боялась сделать лишний неправильный шаг и мне все казалось непостижимым, а, пожалуй, где-то даже наоборот. Теперь я, как заправский педагог, узнавала своих подопечных на переменках в детской толпе и даже делала им какие-то замечания, пила с Ниной чай в учительской, когда у нас совпадали дырки в уроках (на школьном языке это называлось «окна»), пару раз даже ответила что-то довольно резкое на замечания директрисы и удостоилась недовольно поднятых бровей… Но все это было до жути одинаково и однообразно. Потихоньку подкрадывалась мысль, что новая жизнь, пожалуй, будет не многим интереснее старой… Ещё одним открытием, и не сказать, чтоб приятным, стало для меня наличие выходных. В прошлой, Арининой, жизни дни не делились на будни и праздники: я была свободна всегда, а Валька работал без выходных. Теперь же оказалось, что после шести дней школьной суетливой беготни внезапно наступают выходные — полтора пустых дня, когда делать ну совершенно нечего. Разве только унылые дела по хозяйству. Но хозяйство в этой каморке было для меня малопривлекательно, да и хватало его все равно ненадолго. Идти гулять? На улицах холодно и неинтересно, а в магазинах без денег нечего делать. Да и не стоит мне в моем нынешнем виде идти в магазины, к которым я привыкла. Могут не пустить. А и пустят — ещё знакомых там встретишь… Поговорить тоже не с кем, разве с мамой… Но это было малоразвлекательно, она все чаще норовила воспитывать меня и призывать к порядку. Кроме того, по выходным к ним традиционно приходила в гости я, вернее, Марина, то есть Арина с мужем, тут не до душеспасительных бесед. Даже телевизор по выходным исхитрялся показывать какую-то абсолютную муть. Так что я скоро обнаружила, что все полтора дня с нетерпением жду понедельника, когда можно будет прийти на работу и снова погрузиться в монотонную круговерть.
Некоторое разнообразие наступило, когда однажды вечером у меня в квартире раздался внезапный телефонный звонок, и я, задрюченная проверкой тетрадей (сочинение в шестом классе), не подумав, схватила трубку…
— Марина Михайловна? — раздался оттуда капризный, незнакомый и чем-то заранее недовольный женский голос.
— Д-да, — неуверенно призналась я, судорожно соображая, кто бы это мог быть и что теперь делать.
— Ну что же вы нам не звоните? Каникулы закончились, время идёт. Я жду, жду… Вы обещали сразу после каникул созвониться. Это не дело…
Тут мне удалось сообразить, что это, должно быть, тот самый дополнительный урок с оболтусом за восемь долларов, основной источник Марининых доходов. Она, правда, говорила, что они уезжают куда-то к морям и позвонят по возвращении сами. Ну вот, кажется, и позвонили.
— Олеся Андреевна, — удачно вспомнила я мамашкино имя, — мне казалось, вы уезжали на каникулы.
— Ну да, — ничтоже сумняшеся ответила та. — Но мы уже два дня, как вернулись.
— Ну и прекрасно. Когда у нас будет следующий урок?
Марина предупреждала меня, что никакого постоянного расписания нет, каждый урок оговаривается отдельно и часто переносится, и что не дай бог не согласиться — враз уволят. Мне вообще не нравилась вся история, подумаешь — восемь долларов, но Марина прямо дрожала над этим уроком. В конце концов мы договорились на четверг, в пять часов. Ужасно неудобно, там ещё педсовет, если и кончится вовремя, придётся бежать бегом, а они обычно затягиваются, надо будет отпрашиваться, опять директриса косо посмотрит. И наплевать на неё, да больно все вместе противно.
Но мне повезло. Директриса уехала куда-то в РОНО, и педсовет в этот день вообще отменили. Поэтому я даже домой успела зайти. Толку из этого вышло, впрочем, немного, потому что есть дома было нечего — я думала пообедать в школе, а переодеваться мне было не во что — школьный костюм все равно был самым приличным из всей Марининой одежды. Вот получу зарплату — куплю себе нормальные штаны. Интересно, что в школе действительно никто, кроме физкультурника, в брюках не ходил. Что это у них — дресс-код или просто директрисины заморочки?
За десять минут до назначенного времени урока я подходила к высокому, новой застройки зданию, где проживал мой незнакомый ученик-оболтус. Дом был, пожалуй, похож на наш с Валькой, только, как говорится, труба пониже, дым пожиже. И вахтёрша противнее. Долго-долго цеплялась ко мне, выясняя, в какую именно квартиру мне надо и зачем. Наша никогда себе такого не позволяла. Хотя, конечно, я там тоже была не училкой по вызову за восемь долларов…
Лифт, этаж, дверь, блондинистая мамаша в пеньюаре… «Здравствуйте, проходите…» Недовольная гримаса. Интересно, и что ей уже не так? Я только-только вошла.
Лучше б я никогда туда не ходила. Это оказался кошмар. То есть абсолютный. Марина говорила — оболтус, но чтоб такое… Никакие выражения, кроме матерных, тут не уместны.
Шестнадцатилетний болван, тупой и избалованный, уверенный в своей безнаказанности и вседозволенности, которому на фиг не нужно никаких правил, не только русского языка, но и вообще по жизни. А зачем? Ему и так все купят. Он меня не слушал, откровенно хамил, зевал и кривлялся, а я должна была с милой улыбкой что-то такое ему талдычить про запятые…
Я, конечно, такого не ожидала, поэтому и растерялась поначалу. Растерянности моей хватило примерно на полчаса, после чего я решила, что с этим делом пора завязывать.
— Я вижу, друг мой, ты сегодня не в настроении, — заявила я, закрывая учебник. — Поэтому мы на сегодня закончим. К следующему разу сделаешь то-то и то-то. А сейчас — урок окончен.
Ученичок пробубнил что-то вроде того, что нефиг на него мою работу сваливать, но вид у него был слегка обескураженный, поэтому я решила, что счёт один-один. На выходе мамашка, морщась, как от кислого, протянула мне мой несчастный конверт, и я, не глядя, сунула его в сумку. Только дома я обнаружила там вместо восьми долларов шесть. Стерва. И когда только успела вытащить за «недоданное» время. А как насчёт прибавки за вредность?
Видит Бог, я бы завязала с этими уроками в тот же день. Черт с ними, с восемью долларами! И хотела заявить об этом Марине, но не могла дозвониться, а на следующий день забыла, а потом мне в школе выдали аванс, и это был караул.
То есть полный караул. То есть я такого даже во сне не могла представить. А я, дура, так ещё ждала этой первой настоящей зарплаты! Думала, брюки куплю приличные… Какие брюки? Того, что я получила, не хватило бы даже на еду, причём по Марининым, а не по моим прежним меркам. Даже если представить, что аванс — это лишь треть всей зарплаты. И действительно выходило, что восемь урочных долларов — очень даже большие деньги.