Только поэтому я решила заткнуться на время в тряпочку и попробовать ещё раз. Пожалела я об этом сразу же, как только вошла в треклятую квартиру. Этот раз пришёлся на пятницу, и у оболтуса в комнате — будто его самого было мало — сидело ещё трое таких же, и все они с интересом меня разглядывали.
— Олеся Андреевна! — повернулась я к мамашке, которая, к счастью, ещё не успела уйти в глубины квартиры. — Как это понимать?
— А что тут понимать? — пожала она плечиками. — К Вовочке пришли друзья. Вы позанимаетесь, они его подождут. Немножко послушают, им тоже будет полезно, правда, ребята?
Ребята ответили дружным радостным гоготом. Идти в эту клетку с тиграми было совершенно немыслимо. И вообще, какого черта! Я взвилась.
— Значит, так, Олеся Андреевна, — обратилась я к мамашке тоном, каким обычно ставила на место нерадивых продавщиц в бутиках. Такие, правда, встречались мне нечасто. — Я вижу, вы не до конца понимаете всю серьёзность, я бы даже сказала, трагедию вашего положения. Тем хуже для вас.
Тут я развернулась и гордо направилась к двери. Опешившая мамашка — черт, прямо приятно было смотреть — потрусила по бесконечному коридору за мной.
— А что, что такое, Марина Михайловна? Какая трагедия? — голос был растерянный, я бы даже сказала, заискивающий. Ну точно как продавщица. А может, она ей и была в прошлой жизни? Тем более надо держать тон.
— Трагедия, — сурово продолжила я, глядя на неё сверху вниз, хотя была того же роста, — в том, что сейчас ноябрь. Даже конец ноября.
— Ну и что? — не поняла она.
— В это время вы уже не найдёте ни одного приличного преподавателя для вашего, — тут я сделала лёгкую презрительную гримасу, — мальчика. Все стоящие педагоги набирают учеников для подготовки в институты с сентября. То есть, конечно, многие берут потом и с июня, для экспресс-подготовки, но это, — и я снова смерила её взглядом, — не ваш случай.
Я остановилась, вздохнула, пожала плечами, — а мамашка глядела мне в рот, как зачарованная, — и продолжила:
— Ваш мальчик не может грамотно написать двух слов. И плохо обучаем. И, если уж об этом зашла речь, обучаться в принципе не желает. Я понимаю, что вы можете заплатить за поступление сколько угодно. Вы и заплатили бы, и заплатите, будьте спокойны, но это — сочинение. Письменный экзамен. Его надо хоть как-то написать. А он не сможет. И никто его за месяц этому не научит.
— Но почему же за месяц? — проблеяла мамашка. — Сейчас ноябрь, вы сами сказали. Ещё полгода, время есть.
— Время есть, — отрезала я. — Преподавателя нет.
— А вы?
— А я от вас ухожу. При таком отношении к занятиям я не вижу смысла тратить на вас своё время. Оно у меня, знаете, денег стоит.
И я потянулась за пальто.
Олеся Андреевна уцепилась за слово «деньги», как за последнюю соломинку.
— Марина Михайловна, подождите! Я поняла. Если мало, я вам прибавлю. Пусть будет пятнадцать, двадцать долларов за урок. Я знаю, я мало вам платила, я думала, что по знакомству… Мы это исправим…
Честно говоря, соблазн остаться у меня был. И даже не ради себя, а ради Марины. Но я его поборола.
— Нет, Олеся Андреевна, — гордо изрекла я. — Тут дело не в деньгах.
— Я ему скажу! Я с ним поговорю! Он извинится! Владимир, иди сюда немедленно! — закричала она.
Но я не стала дожидаться окончания сцены и покинула игровое поле. И всю дорогу до дома у меня было хорошее настроение. И дома какое-то время тоже. А потом я стала думать, где добыть денег. Вернее, как.
И в самом деле, как может женщина средних лет заработать немного денег? Так, чтобы хватило на приличные брюки, и куртку, и пару кофточек, и ещё сумку, и апельсиновый сок по утрам, и… И это уже получается не так уж немного. А все равно — где?
Что я умею делать? Я раньше думала, что вообще ничего, а оказалось, что могу учить детей литературе. Смешно, но у меня действительно получилось неплохо. Так мне, по крайней мере, кажется. Мы с ними разговариваем, им интересно, и даже с программой я успеваю. Вот тут недавно в шестом классе читали Марка Твена, «Принц и нищий», так было интересно. Мне — потому что я неожиданно увидела в этой истории сходство с собственной жизнью, а детям — не знаю уж, почему. Может, потому что они видели, как интересно мне…
Впрочем, это я отвлеклась. Дети — это отлично, но денег в школе не заработаешь. А оболтусов по домам я, как выяснилось, ещё учить не могу — опыта не хватает. Или не наголодалась ещё в должной мере. И что тогда остаётся?
Можно, конечно, попытаться устроить в школе революцию, переизбрать как-нибудь директрису, основать там какой-нибудь, к примеру, лицей, набрать хороших учителей, поднять всем зарплату… Только это когда ещё будет. Сплошная маниловщина, да и денег на все нужно. Нет, как это все-таки люди умеют денежку добывать? Вот Валька. Он всегда это как-то умел, даже ещё студентом. Почему он умел, а я нет? Может, меня чему-то не тому учили?
Стоп. А действительно, меня же учили-учили… И мне так нравилось. Искусствоведение… Эллада, Византия… Марк Твен и Булгаков… Ну почему все это никому не нужно? Не может такого быть. Надо просто (как это Валька называл?) найти правильные рынки сбыта.
Самое смешное, что я их нашла. Вернее, я на них почти наступила. Выходила утром из подъезда и поскользнулась на глянцевой журнальной обложке, валявшейся на тротуаре. И тут меня осенило. Я вспомнила, как кто-то когда-то при мне говорил, что в таких журналах платят вполне приличные гонорары. Что за статью можно получить до нескольких сотен долларов, если повезёт. Тогда-то я даже в голову не взяла, но сейчас… А ведь действительно… Я могу написать что-нибудь эдакое в какой-нибудь дамский журнал. Что-нибудь такое… Изящное… Об искусстве… Ну, например, об искусстве одеваться. Чтоб на гроши и красиво.
Про гроши я, конечно, писать не стала, но идея меня захватила. Я просидела три вечера, извела две Марининых тетрадки в линейку и в конце концов породила некий, как мне казалось, вполне удобочитаемый текст. И даже примерно себе представила, в какой журнал это пойдёт. Все-таки в прошлой жизни я тоже была не совсем уж чужда глянцевого блеска.
Ещё неделя ушла у меня на то, чтобы привести чёртов текст в печатный вид. Я совершенно не имела никакого представления о том, в каком виде принимают в журналах рукописи, но уж, наверное, не в тетрадках в линейку. Ближайшая знакомая мне пишущая машинка стояла в школьной канцелярии, и мне потребовалась коробка конфет и куча вранья, чтобы уговорить вреднющую секретаршу допустить меня к драгоценному агрегату. И ещё все окна на неделе, чтоб напечатать все это, стуча двумя пальцами по западающим клавишам и закрашивая опечатки белой мазилкой.
Но вот все мучения позади, адрес редакции вычитан в журнале на стойке у метро, и я, в своём единственном условно-приличном одеянии, с бьющимся сердцем и мятыми листочками в сумке, после уроков тащусь туда, чтобы пристроить «творение».
Редакция размещалась в здоровенном серо-стеклянном здании на умеренной окраине Москвы. Кроме неё в том же здании находилось, наверное, ещё полсотни разнообразнейших контор, фирм и лавочек, а порядка в расположении не было никакого, не говоря уж об указателях. Я просто взмокла, носясь по бесконечным коридорам и лестницам. Спрашивать кого-либо было бесполезно. Все, начиная с охранника на входе, скрупулёзно записавшего мои паспортные данные в здоровенную амбарную книгу, давали мне какие-то абсолютно разноречивые указания, которые к тому же оказывались неверными. В общем, когда я нашла, наконец, нужную дверь, я была так счастлива, что почти забыла, зачем я, собственно, сюда пришла.
Но мне быстро напомнили. Редакционная приёмная оказалась большой комнатой с окнами во всю стену, несколькими выгороженными кабинками, в которых кто-то шуршал и переговаривался, и блестящим секретарским столом, на котором громоздилось несколько телефонов, высились какие-то папки и мерцал экраном компьютер. За столом сидела стильно подстриженная, ярко накрашенная и модно — насколько я могла оценить — одетая девица лет двадцати пяти.
— Вы к кому? — сурово спросила она меня.
— Знаете, — неуверенно начала я, — я тут написала статью…
— На тему? — с сомнением приподняла бровь девица.
— Это не скажешь в двух словах… В общем, если кратко… Наверное, влияние византийских нравов на современную высокую моду… — я сбилась и замялась.
У девицы обе брови поднялись так высоко, что совсем скрылись под лаковой чёлкой. В общем-то я, наверное, могла её понять. Приходит тут сомнительного вида тётка, одетая чуть лучше бомжа, и несёт что-то про современную моду. Да ещё Византия с её нравами… Зря я связалась.
— Не актуально, — подтвердила мои сомнения пришедшая в себя девица. — И потом, мы не берём сейчас статьи, у нас портфель полон.
Наверное, на этом можно было попрощаться и уйти, но я зачем-то полезла в сумку, вытащила, как дура, свои мятые листики и сделала пару шагов к её столу.
— Может быть, вы все же посмотрите… Ну, не сейчас, так на будущее… Вообще-то это подходит?
Девица бросила косой взгляд на мои листки.
— Да вы что, на этом… как его… ротапринте печатали?
— На машинке.
— Мы в таком виде вообще не берём. У нас только компьютерная вёрстка. Все статьи должны быть набраны на дискету. Это в крайнем случае. А так — по электронной почте.
— Но если у меня нет компьютера…
Ответом мне был только презрительный взгляд. Ладно, надо уходить. Дура, что припёрлась. Самое смешное, что дома у меня был отличный компьютер, и почта, и все, что угодно… Знать бы, когда…
Наверное, от расстройства я шагнула, не глядя, за дверь и почти столкнулась с вбегающим в редакцию плотным мужиком. Он довольно сильно задел меня по плечу. От неожиданности и боли я взвыла.
— Простите, я вас не видел. Вы сами должны были… Арина?
Честно говоря, я не сразу догадалась, что он имеет в виду меня. Вот что значит вжиться в образ. Озарение наступило, наверное, спустя минуту, в течение которой мужик радостно подпрыгивал вокруг меня, тряся за ушибленное плечо.
— Господи, Арина! И правда ты! Здорово! Какими судьбами?
И тут я его наконец узнала. Петя, мой бывший однокурсник, одногруппник и старый приятель. Один из немногих мальчиков, учившихся в нашем бабьем царстве. Кутила и весельчак, вечный организатор каких-то пьянок, гулянок, капустников и сабантуев. Кажется, он пытался за мной ухаживать. Я не помню деталей, но ревнивый в то время Валька, во всяком случае, его терпеть не мог. На нашей свадьбе, помнится, Петя был чуть ли не тамадой и сперва кричал «Горько» активнее всех, а потом быстро напился и плакал в углу, приговаривая что-то о своей теперь навеки печальной и разбитой судьбе.
Петя отвлёк меня от воспоминаний своими прыжками.
— Слушай, поверить не могу! Действительно ты. Совсем не изменилась, все такая же стройная. Я-то, как видишь… Пойдём, я тебе кофе налью, потреплемся. Нет, это здорово, что я решил сегодня зайти, с утра не собирался. А ты чего здесь?
— Да я вот статейку написала, думала…
— Ты? Статью? Классно! Наконец-то за ум взялась! Ты ещё в институте классно писала, я помню. Ну-ка, покажи…
Петя выхватил у меня злосчастные листики, развернул и воткнулся в них носом. В то же время он загадочным образом вслепую пробирался по редакционной комнате, лавируя между столами и волоча меня за собой. Потревоженные сотрудники, как вспугнутые птицы, приветственно чирикали.
Наконец мы оказались в небольшом, но совершенно отдельном кабинетике. Петя, не отрываясь от моих листков, одной рукой стянул с себя кожаную куртку, метнул её на вешалку у двери, где она послушно повисла на крюке, пихнул меня в диванчик, стоящий у стены, сам плюхнулся в вертящееся кресло, поднял трубку одного из телефонов, гавкнул в неё: «Ирочка, кофе. Два», вытащил откуда-то из кармана зазвонивший мобильник, посмотрел на номер, но отвечать не стал. Бросил наконец мои листки на стол, потёр рукой лоб и сказал:
— Здорово.
Я, ошарашенная, молчала. Петя пошуршал бумажками на столе, заглянул в какой-то ежедневник, что-то там подчеркнул и повторил:
— Аринка, правда здорово. Я возьму. В следующий номер нет, а вот через один поставлю. Там у меня как раз дырка была, неважно. В общем, пойдёт.
Тут до меня начало, наконец, что-то доходить. Слабым голосом я спросила:
— Петь, погоди, а ты тут кто?
Он взглянул на меня исподлобья и фыркнул:
— Ну ты, мать, даёшь! Ты что, не знала, что ли? — и заржал. — А чего тогда пришла? Нет, ты что, правда не знала? Ну дела!
Оказалось, Петруша был главным редактором того самого глянцевого журнала, который я, один из немногих, жаловала в своей прошлой жизни за некоторое изящество и лёгкую интеллигентность. Потому, собственно, и заявилась именно в него. А титры я, понятное дело, никогда читать не удосуживалась.
И, между прочим, очень даже суровым редактором. Когда через пять минут та самая девица из приёмной принесла нам кофе в изящных чашечках, Петя всучил ей мои листки и строго велел:
— Немедленно набрать и распечатать. Пойдёт в февральский номер. Посчитай знаки и подготовь договор.
Девицу перекосило. Она взяла листки двумя пальцами и жалобно воззрилась на Петю. Видно было, как ей противно, да ещё при мне, но возражать она не решалась. Только спросила:
— Пётр Андреевич, а в договоре все знаки указывать? А если сокращения будут? Может, сперва редакторам показать?
Петя поднял на неё бровь. Девицу как ветром сдуло. В спину ей Петя хмыкнул:
— Умные все стали, сил нет. — И потом, повернувшись ко мне: — Хотя редакторы пусть посмотрят. Мне понравилось. А договор и правда можно потом подписать. Тебе же не к спеху?
За кофе он набросился на меня с вопросами. Как жизнь, как дела, как Валя, Митя… Словом, что всегда спрашивают у старых друзей, случайно встреченных через много лет… Я выкручивалась, как могла. Не объяснять же было, что к чему. К счастью, Петя явно не обратил внимания на мой костюмчик (вот вам и редактор бабского журнала). И вообще, он смотрел на меня так, как будто не было всех этих пятнадцати, шестнадцати (сколько их там?) лет со дня нашей последней встречи, как будто мне все ещё двадцать с небольшим, я молода и беззаботна, а жизнь прекрасна. И, между прочим, это было приятно.
Чтобы избежать ненужных вопросов и расспросов, я начала спрашивать сама:
— Ну ладно, чего все я, а ты-то как? Жена, дети? Я же не знаю ничего.
— Ясное дело, не знаешь. Тебя Валька всегда сторожил, как Кощей Бессмертный. Между прочим, я на него тогда злился, теперь понимаю. Прав он был, по большому-то счёту. Вон — вы до сих пор вместе. А я развёлся. Дочка с женой осталась. Растёт, ничего. Смешная такая, беленькая, как ты. А ты помнишь, как тогда, на первом курсе…
Весь этот трёп непрерывно перемежался звонками всех трех Петиных телефонов — городского, внутреннего и мобильного. В дверь время от времени заглядывали люди, что-то спрашивали, приносили бумаги. Петька нетерпеливо отделывался и отмахивался, но в конце концов не выдержал:
— Слушай, так невозможно общаться. Сумасшедший дом, поговорить не дадут. Но я тебя так не отпущу. Ты что вечером делаешь?
Вообще-то на вечер у меня была запланирована стирка постельного белья, которое с утра плавало замоченным в ванной (стиральная машина у Марины была дореволюционных времён), и штопка колготок. В этой жизни я перестала быть «шикарной женщиной», которая даже под брюки носит только новые, нештопанные колготки, но не признаваться же было… Кроме того, в голове у меня прочно сидела ещё в детстве внушённая мамой идея, что приличная девушка не должна соглашаться на свидание, назначенное на тот же день. Так что я, вздохнув, скромно, но гордо ответствовала:
— Ой, нет, Петенька, сегодня никак. Ты ж понимаешь, я не ожидала такой встречи…
— А завтра?
Я было почти согласилась — заглянув в себя, я вдруг с удивлением обнаружила, что ужасно хочется в ресторан. Пусть даже не в самый навороченный, но чтоб посидеть где-нибудь уютненько, чтоб скатерть, свечки горели, чтоб еду принесли на красивой тарелке… Вкусную… Это было тем более странно, что вообще-то я рестораны терпеть не могла. Валька ходил туда часто, чуть ли не каждый день, я же — только когда это было совсем уж необходимо. Например, когда «оч-чень ва-ажный» партнёр приглашал его «с супругой». По доброй же воле — ни ногой. Никогда не понимала, почему для того, чтобы поесть, надо куда-то переться. Дома вкуснее и лучше, и люди вокруг не маячат, под локоть не мешаются и в тарелку тебе не глядят. Да ещё наряжаться для этого…
Опс! Наряжаться — не наряжаться, а идти-то мне не в чем. То есть совсем. В этом костюмчике меня ни в одно место приличное не пустят, секьюрити в ресторане — это вам не редактор дамского журнала, эти враз просекут, что не по чину нарядец. Так… Что же делать? До завтра я точно ничего не придумаю…
— Нет, Петь, ты знаешь, завтра у меня тоже что-то такое… Не помню точно. Давай ближе к концу недели…
— Ну, старуха, как скажешь. В пятницу?
Сегодня был вторник, и на пятницу я согласилась.
— Так я тебе позвоню? Диктуй мобилу.
Час от часу не легче… Как я ему скажу, что у меня её нету? Не поверит и обидится. И будет прав.
— Знаешь, я тебе лучше сама позвоню. В четверг, где-нибудь под вечер… А то, понимаешь, Валька… Вдруг нервничать начнёт…
— Ох, он начнёт. Ладно, записывай. Кстати, а его ты тоже с собой возьмёшь? Я не против, только как-то оно…
— Нет, Петюнь, я точно буду сама по себе. Все-таки не маленькая уже, не первый день замужем.
— Ну и чудесно. Тогда целую нежно и жду звонка.
Мысль работала, как безумная. Где взять что-нибудь, ну хоть что-нибудь, что можно надеть на себя в пятницу. Хотя бы брюки чёрные и свитерок бы к ним… Ну, свитерок ещё ладно, у Марины был какой-то серенький, почти никакой, но если платочек привязать, то сошёл бы… Был бы ещё платочек… Черт, а про сапоги я и вовсе молчу. Черт, черт!
Денег, даже вместе с теми, что были отложены на хозяйство, набиралось всего ничего. Примерно на брючный отворот, если считать в привычных мне масштабах. В конце концов, Арина, надо быть проще. Ближе к народу! Интересно, а на оптовых рынках брюки тоже так стоят? Но долларов сто-то все равно хорошо бы иметь… Мать что ли опять попросить… Или Марину? Нет, Марину точно не буду, хотя она бы и мои брюки могла принести… Или все-таки? Нет, не буду. Придётся рассказывать, что и зачем, нет. А мать… Опять воспитывать начнёт, сил моих нет. Главное, я же гонорар получу, Петя сказал — долларов триста, только через месяц примерно. А мне до пятницы… Точно, позвоню матери и возьму в долг. И платок пусть принесёт, у неё есть красивый, от «Hermes», навяжу на свитер — будет как раз прилично.
С мамой мы встретились на следующий же день. Мне для этого пришлось после школы скакать на Тверскую — она туда маникюр ходит делать. Ну и опять, конечно, мама меня воспитывала. И переживала. Бедная мама, за что ей такая морока. Оказывается, Валька с Мариной были у них в прошлое воскресенье в гостях, ужинали. Папа, по её словам, ни о чем не догадался.
— Как, то есть совсем?
— Ну, он сказал мне потом, что ты какая-то бледненькая, но это ж после аварии.
— А Валька?
— Что Валька? Он как всегда. У него дела, бизнес, они с отцом только горячее съели, коньяк взяли и в кабинет ушли. А я Марину развлекала. Ты знаешь, она хорошая девочка, не вредная, не злая… Умненькая. Ты допрыгаешься в конце концов.
— Мам, не начинай. А Валька?
— Я же тебе рассказала.
— А как они… Ну… Мам!
— Да как обычно. Ровно так… Ласково.
— Какое обычно, мам? Как со мной, что ли?
— Арина, не морочь мне голову. Я тебе сразу сказала, ты ерундой занимаешься. Кстати, ты обещала бросить, если ещё денег попросишь.
— Я не прошу, я в долг. А платок принесла?
— Принесла. Вот. Только зачем тебе? Что ты ещё придумала? Арина!
Но я уже убежала, унося в клюве добычу. Ура! Теперь — к народу, к народу, на рынок!
Вещевой рынок меня потряс. Я себе такого даже в страшном сне вообразить не могла. Бесконечные ряды, люди, прилавки, руки, ноги, тряпки… Минут пятнадцать я только стояла в этой толпе и дышала, как рыба на берегу. Я вообще толпы боюсь. Но потом суровая реальность возобладала, я взяла себя в руки и устремилась в гущу. Или толщу. За штанами.
Поскольку денег у меня все равно было мало, а цены, хоть и не бутиковые, конечно, но тоже что-то значили, я решила не хватать первое, что подойдёт, а произвести детальный маркетинг. Довольно скоро, впрочем, стало понятно, что то, чего мне хочется, найти не так-то легко. Не знаю, может, я и избалована дорогими вещами, но мне казалось, что простые прямые чёрные брюки среднего размера — вещь, доступная даже в незамысловатых условиях. И пусть они будут не кашемировые, пусть даже полушерстяные, я не гордая. Оказалось — фиг. Все было или в каких-то невозможных клешах, или расшито невероятными стразами с блёстками, или таким уж стеклянно-синтетическим, что в руки противно взять. Поэтому когда я, спустя два часа, откопала в дальнем углу сто двадцать последнего ларёчка нечто, похожее на то, что мне хотелось, идея дальнейшего маркетинга была отброшена на корню.
— Сколько стоит? — поинтересовалась я у грустной владелицы ларёчка.
— Эти? Двадцать долларов.
Штаны были, конечно, не фонтан, но все же довольно приличными, шерстяными, и даже итальянскими, если верить этикетке. Хотя, конечно, все равно из Турции, ну да неважно. В любом случае они были не хуже тех, что я перещупала десятками.
— А что так немного? — подозрительно спросила я.
— Так это с того года остались, никто не берет. Они хорошие, девушка, не сомневайтесь.
Я, хоть и сомневалась, штаны померила. Сидели они неплохо и на мне смотрелись даже ещё приличней, чем на вешалке. Такое редко бывает, и я их купила.
Теперь возникла дилемма — что делать с остальными деньгами? В своих метаниях по рынку я успела понять, что тут же можно попытаться подобрать и сапоги, и свитер. Вернее, или сапоги, или свитер — на все уже не хватало.
Резонно рассудив, что сапог под столом все равно не видно, а свитер — как раз наоборот, я быстренько нашла себе простенькую чёрную водолазочку (с ней почему-то было проще, чем со штанами) и пошла восвояси домой. И у метро даже позволила себе пир в «Макдоналдсе» — гулять так гулять.
В пятницу вечером, выходя из дому, я в последний раз оглядела себя в мутном зеркале. Очень, очень прилично. Простенько, но со вкусом. Прямо почти как раньше. Если, конечно, не принимать во внимание гадкие сапоги. И пальтишко, будь оно неладно. Но ничего, и с этим справимся потихоньку.
Ресторанчик был очень симпатичный, небольшой, умеренно модный, с восточной кухней. Я не была таким уж большим любителем восточной кухни, но разве же дело в этом… Не в этом, и не в новых брюках, и не в обстановке… Бог его знает, в чем было дело, но так хорошо и уютно мне давно не было. Может быть, оттого что Петя смотрел на меня ласковыми глазами, и говорил комплименты, и иногда касался руки, подливая вино в бокал. Хотя подумаешь — глаза, руки, эка невидаль, если вдуматься. А все равно…
Потом он подвёз меня до дому — почти до подъезда. Конечно, пришлось все-таки признаться, что с Валькой у нас временные сложности в отношениях, но вместе мы живём или нет — я пока не уточняла. Высаживая меня из машины, Петя сделал было робкий намёк на чашечку кофе, но я только брови подняла, и он более не настаивал.
А в целом вечер удался. Даже очень. Поэтому мы его спустя несколько дней повторили. И, так как моя жизнь не блистала разнообразием, а вечера были, как правило, свободны, через несколько дней ещё раз. Не могу сказать, что это вошло в привычку — для этого все-таки прошло слишком мало времени, но выходы «в свет», безусловно, встали на регулярную основу. И, надо сказать, очень украсили жизнь. Выходные перестали быть бесконечными, а пролетали так, что не заметишь. Оказалось, это очень здорово — знать, что есть человек, с которым приятно встретиться и который, главное, хочет видеть тебя. И во всем этом нет ничего ни запретного, ни плохого. Ну что может быть плохого во встрече со старыми друзьями? Или коллегами по работе — я же все-таки с Петей сотрудничала. Он, между прочим, заказал мне ещё одну статью, сам тему назвал. Нехватка денег как-то стала менее заметна на этом радостном фоне. Хотя, может, это ещё и потому, что Петя принёс мне гонорар. Сам принёс, без моей просьбы. Сказал — досрочно, в виде поощрения начинающим авторам. Очень любезно. Я даже матери долг отдала, хотя жалко было до безумия. Вот уж действительно — берёшь чужие на время, отдаёшь свои навсегда. Надо заметить, досада от расставания с такими необходимыми деньгами слегка затушевала мой сияющий вид, но все равно мама, кажется, что-то заметила. Во всяком случае, качала головою неодобрительно. Спасибо, хоть молчала.
В общем, время шло как-то быстро, довольно весело и совершенно незаметно. Наступил и уже даже перевалил за середину декабрь, все покрылось снегом, в воздухе запахло Новым годом и праздником — ещё одно забытое ощущение. Петя, похоже, сделал какие-то свои выводы по поводу моих отношений с Валькой, потому что намёки на кофе становились все настойчивей и отчётливей. В общем, я и сама не находила причин, отчего бы старым друзьям не выпить как-нибудь по чашке кофе вечером в пятницу, после посещения ресторана, в интимной обстановке Петиной холостяцкой квартиры. К себе мне все-таки его вести не хотелось, незачем пока это, а вот зайти к нему… Да хоть бы и в ближайшую пятницу…
— Олеся Андреевна! — повернулась я к мамашке, которая, к счастью, ещё не успела уйти в глубины квартиры. — Как это понимать?
— А что тут понимать? — пожала она плечиками. — К Вовочке пришли друзья. Вы позанимаетесь, они его подождут. Немножко послушают, им тоже будет полезно, правда, ребята?
Ребята ответили дружным радостным гоготом. Идти в эту клетку с тиграми было совершенно немыслимо. И вообще, какого черта! Я взвилась.
— Значит, так, Олеся Андреевна, — обратилась я к мамашке тоном, каким обычно ставила на место нерадивых продавщиц в бутиках. Такие, правда, встречались мне нечасто. — Я вижу, вы не до конца понимаете всю серьёзность, я бы даже сказала, трагедию вашего положения. Тем хуже для вас.
Тут я развернулась и гордо направилась к двери. Опешившая мамашка — черт, прямо приятно было смотреть — потрусила по бесконечному коридору за мной.
— А что, что такое, Марина Михайловна? Какая трагедия? — голос был растерянный, я бы даже сказала, заискивающий. Ну точно как продавщица. А может, она ей и была в прошлой жизни? Тем более надо держать тон.
— Трагедия, — сурово продолжила я, глядя на неё сверху вниз, хотя была того же роста, — в том, что сейчас ноябрь. Даже конец ноября.
— Ну и что? — не поняла она.
— В это время вы уже не найдёте ни одного приличного преподавателя для вашего, — тут я сделала лёгкую презрительную гримасу, — мальчика. Все стоящие педагоги набирают учеников для подготовки в институты с сентября. То есть, конечно, многие берут потом и с июня, для экспресс-подготовки, но это, — и я снова смерила её взглядом, — не ваш случай.
Я остановилась, вздохнула, пожала плечами, — а мамашка глядела мне в рот, как зачарованная, — и продолжила:
— Ваш мальчик не может грамотно написать двух слов. И плохо обучаем. И, если уж об этом зашла речь, обучаться в принципе не желает. Я понимаю, что вы можете заплатить за поступление сколько угодно. Вы и заплатили бы, и заплатите, будьте спокойны, но это — сочинение. Письменный экзамен. Его надо хоть как-то написать. А он не сможет. И никто его за месяц этому не научит.
— Но почему же за месяц? — проблеяла мамашка. — Сейчас ноябрь, вы сами сказали. Ещё полгода, время есть.
— Время есть, — отрезала я. — Преподавателя нет.
— А вы?
— А я от вас ухожу. При таком отношении к занятиям я не вижу смысла тратить на вас своё время. Оно у меня, знаете, денег стоит.
И я потянулась за пальто.
Олеся Андреевна уцепилась за слово «деньги», как за последнюю соломинку.
— Марина Михайловна, подождите! Я поняла. Если мало, я вам прибавлю. Пусть будет пятнадцать, двадцать долларов за урок. Я знаю, я мало вам платила, я думала, что по знакомству… Мы это исправим…
Честно говоря, соблазн остаться у меня был. И даже не ради себя, а ради Марины. Но я его поборола.
— Нет, Олеся Андреевна, — гордо изрекла я. — Тут дело не в деньгах.
— Я ему скажу! Я с ним поговорю! Он извинится! Владимир, иди сюда немедленно! — закричала она.
Но я не стала дожидаться окончания сцены и покинула игровое поле. И всю дорогу до дома у меня было хорошее настроение. И дома какое-то время тоже. А потом я стала думать, где добыть денег. Вернее, как.
И в самом деле, как может женщина средних лет заработать немного денег? Так, чтобы хватило на приличные брюки, и куртку, и пару кофточек, и ещё сумку, и апельсиновый сок по утрам, и… И это уже получается не так уж немного. А все равно — где?
Что я умею делать? Я раньше думала, что вообще ничего, а оказалось, что могу учить детей литературе. Смешно, но у меня действительно получилось неплохо. Так мне, по крайней мере, кажется. Мы с ними разговариваем, им интересно, и даже с программой я успеваю. Вот тут недавно в шестом классе читали Марка Твена, «Принц и нищий», так было интересно. Мне — потому что я неожиданно увидела в этой истории сходство с собственной жизнью, а детям — не знаю уж, почему. Может, потому что они видели, как интересно мне…
Впрочем, это я отвлеклась. Дети — это отлично, но денег в школе не заработаешь. А оболтусов по домам я, как выяснилось, ещё учить не могу — опыта не хватает. Или не наголодалась ещё в должной мере. И что тогда остаётся?
Можно, конечно, попытаться устроить в школе революцию, переизбрать как-нибудь директрису, основать там какой-нибудь, к примеру, лицей, набрать хороших учителей, поднять всем зарплату… Только это когда ещё будет. Сплошная маниловщина, да и денег на все нужно. Нет, как это все-таки люди умеют денежку добывать? Вот Валька. Он всегда это как-то умел, даже ещё студентом. Почему он умел, а я нет? Может, меня чему-то не тому учили?
Стоп. А действительно, меня же учили-учили… И мне так нравилось. Искусствоведение… Эллада, Византия… Марк Твен и Булгаков… Ну почему все это никому не нужно? Не может такого быть. Надо просто (как это Валька называл?) найти правильные рынки сбыта.
Самое смешное, что я их нашла. Вернее, я на них почти наступила. Выходила утром из подъезда и поскользнулась на глянцевой журнальной обложке, валявшейся на тротуаре. И тут меня осенило. Я вспомнила, как кто-то когда-то при мне говорил, что в таких журналах платят вполне приличные гонорары. Что за статью можно получить до нескольких сотен долларов, если повезёт. Тогда-то я даже в голову не взяла, но сейчас… А ведь действительно… Я могу написать что-нибудь эдакое в какой-нибудь дамский журнал. Что-нибудь такое… Изящное… Об искусстве… Ну, например, об искусстве одеваться. Чтоб на гроши и красиво.
Про гроши я, конечно, писать не стала, но идея меня захватила. Я просидела три вечера, извела две Марининых тетрадки в линейку и в конце концов породила некий, как мне казалось, вполне удобочитаемый текст. И даже примерно себе представила, в какой журнал это пойдёт. Все-таки в прошлой жизни я тоже была не совсем уж чужда глянцевого блеска.
Ещё неделя ушла у меня на то, чтобы привести чёртов текст в печатный вид. Я совершенно не имела никакого представления о том, в каком виде принимают в журналах рукописи, но уж, наверное, не в тетрадках в линейку. Ближайшая знакомая мне пишущая машинка стояла в школьной канцелярии, и мне потребовалась коробка конфет и куча вранья, чтобы уговорить вреднющую секретаршу допустить меня к драгоценному агрегату. И ещё все окна на неделе, чтоб напечатать все это, стуча двумя пальцами по западающим клавишам и закрашивая опечатки белой мазилкой.
Но вот все мучения позади, адрес редакции вычитан в журнале на стойке у метро, и я, в своём единственном условно-приличном одеянии, с бьющимся сердцем и мятыми листочками в сумке, после уроков тащусь туда, чтобы пристроить «творение».
Редакция размещалась в здоровенном серо-стеклянном здании на умеренной окраине Москвы. Кроме неё в том же здании находилось, наверное, ещё полсотни разнообразнейших контор, фирм и лавочек, а порядка в расположении не было никакого, не говоря уж об указателях. Я просто взмокла, носясь по бесконечным коридорам и лестницам. Спрашивать кого-либо было бесполезно. Все, начиная с охранника на входе, скрупулёзно записавшего мои паспортные данные в здоровенную амбарную книгу, давали мне какие-то абсолютно разноречивые указания, которые к тому же оказывались неверными. В общем, когда я нашла, наконец, нужную дверь, я была так счастлива, что почти забыла, зачем я, собственно, сюда пришла.
Но мне быстро напомнили. Редакционная приёмная оказалась большой комнатой с окнами во всю стену, несколькими выгороженными кабинками, в которых кто-то шуршал и переговаривался, и блестящим секретарским столом, на котором громоздилось несколько телефонов, высились какие-то папки и мерцал экраном компьютер. За столом сидела стильно подстриженная, ярко накрашенная и модно — насколько я могла оценить — одетая девица лет двадцати пяти.
— Вы к кому? — сурово спросила она меня.
— Знаете, — неуверенно начала я, — я тут написала статью…
— На тему? — с сомнением приподняла бровь девица.
— Это не скажешь в двух словах… В общем, если кратко… Наверное, влияние византийских нравов на современную высокую моду… — я сбилась и замялась.
У девицы обе брови поднялись так высоко, что совсем скрылись под лаковой чёлкой. В общем-то я, наверное, могла её понять. Приходит тут сомнительного вида тётка, одетая чуть лучше бомжа, и несёт что-то про современную моду. Да ещё Византия с её нравами… Зря я связалась.
— Не актуально, — подтвердила мои сомнения пришедшая в себя девица. — И потом, мы не берём сейчас статьи, у нас портфель полон.
Наверное, на этом можно было попрощаться и уйти, но я зачем-то полезла в сумку, вытащила, как дура, свои мятые листики и сделала пару шагов к её столу.
— Может быть, вы все же посмотрите… Ну, не сейчас, так на будущее… Вообще-то это подходит?
Девица бросила косой взгляд на мои листки.
— Да вы что, на этом… как его… ротапринте печатали?
— На машинке.
— Мы в таком виде вообще не берём. У нас только компьютерная вёрстка. Все статьи должны быть набраны на дискету. Это в крайнем случае. А так — по электронной почте.
— Но если у меня нет компьютера…
Ответом мне был только презрительный взгляд. Ладно, надо уходить. Дура, что припёрлась. Самое смешное, что дома у меня был отличный компьютер, и почта, и все, что угодно… Знать бы, когда…
Наверное, от расстройства я шагнула, не глядя, за дверь и почти столкнулась с вбегающим в редакцию плотным мужиком. Он довольно сильно задел меня по плечу. От неожиданности и боли я взвыла.
— Простите, я вас не видел. Вы сами должны были… Арина?
Честно говоря, я не сразу догадалась, что он имеет в виду меня. Вот что значит вжиться в образ. Озарение наступило, наверное, спустя минуту, в течение которой мужик радостно подпрыгивал вокруг меня, тряся за ушибленное плечо.
— Господи, Арина! И правда ты! Здорово! Какими судьбами?
И тут я его наконец узнала. Петя, мой бывший однокурсник, одногруппник и старый приятель. Один из немногих мальчиков, учившихся в нашем бабьем царстве. Кутила и весельчак, вечный организатор каких-то пьянок, гулянок, капустников и сабантуев. Кажется, он пытался за мной ухаживать. Я не помню деталей, но ревнивый в то время Валька, во всяком случае, его терпеть не мог. На нашей свадьбе, помнится, Петя был чуть ли не тамадой и сперва кричал «Горько» активнее всех, а потом быстро напился и плакал в углу, приговаривая что-то о своей теперь навеки печальной и разбитой судьбе.
Петя отвлёк меня от воспоминаний своими прыжками.
— Слушай, поверить не могу! Действительно ты. Совсем не изменилась, все такая же стройная. Я-то, как видишь… Пойдём, я тебе кофе налью, потреплемся. Нет, это здорово, что я решил сегодня зайти, с утра не собирался. А ты чего здесь?
— Да я вот статейку написала, думала…
— Ты? Статью? Классно! Наконец-то за ум взялась! Ты ещё в институте классно писала, я помню. Ну-ка, покажи…
Петя выхватил у меня злосчастные листики, развернул и воткнулся в них носом. В то же время он загадочным образом вслепую пробирался по редакционной комнате, лавируя между столами и волоча меня за собой. Потревоженные сотрудники, как вспугнутые птицы, приветственно чирикали.
Наконец мы оказались в небольшом, но совершенно отдельном кабинетике. Петя, не отрываясь от моих листков, одной рукой стянул с себя кожаную куртку, метнул её на вешалку у двери, где она послушно повисла на крюке, пихнул меня в диванчик, стоящий у стены, сам плюхнулся в вертящееся кресло, поднял трубку одного из телефонов, гавкнул в неё: «Ирочка, кофе. Два», вытащил откуда-то из кармана зазвонивший мобильник, посмотрел на номер, но отвечать не стал. Бросил наконец мои листки на стол, потёр рукой лоб и сказал:
— Здорово.
Я, ошарашенная, молчала. Петя пошуршал бумажками на столе, заглянул в какой-то ежедневник, что-то там подчеркнул и повторил:
— Аринка, правда здорово. Я возьму. В следующий номер нет, а вот через один поставлю. Там у меня как раз дырка была, неважно. В общем, пойдёт.
Тут до меня начало, наконец, что-то доходить. Слабым голосом я спросила:
— Петь, погоди, а ты тут кто?
Он взглянул на меня исподлобья и фыркнул:
— Ну ты, мать, даёшь! Ты что, не знала, что ли? — и заржал. — А чего тогда пришла? Нет, ты что, правда не знала? Ну дела!
Оказалось, Петруша был главным редактором того самого глянцевого журнала, который я, один из немногих, жаловала в своей прошлой жизни за некоторое изящество и лёгкую интеллигентность. Потому, собственно, и заявилась именно в него. А титры я, понятное дело, никогда читать не удосуживалась.
И, между прочим, очень даже суровым редактором. Когда через пять минут та самая девица из приёмной принесла нам кофе в изящных чашечках, Петя всучил ей мои листки и строго велел:
— Немедленно набрать и распечатать. Пойдёт в февральский номер. Посчитай знаки и подготовь договор.
Девицу перекосило. Она взяла листки двумя пальцами и жалобно воззрилась на Петю. Видно было, как ей противно, да ещё при мне, но возражать она не решалась. Только спросила:
— Пётр Андреевич, а в договоре все знаки указывать? А если сокращения будут? Может, сперва редакторам показать?
Петя поднял на неё бровь. Девицу как ветром сдуло. В спину ей Петя хмыкнул:
— Умные все стали, сил нет. — И потом, повернувшись ко мне: — Хотя редакторы пусть посмотрят. Мне понравилось. А договор и правда можно потом подписать. Тебе же не к спеху?
За кофе он набросился на меня с вопросами. Как жизнь, как дела, как Валя, Митя… Словом, что всегда спрашивают у старых друзей, случайно встреченных через много лет… Я выкручивалась, как могла. Не объяснять же было, что к чему. К счастью, Петя явно не обратил внимания на мой костюмчик (вот вам и редактор бабского журнала). И вообще, он смотрел на меня так, как будто не было всех этих пятнадцати, шестнадцати (сколько их там?) лет со дня нашей последней встречи, как будто мне все ещё двадцать с небольшим, я молода и беззаботна, а жизнь прекрасна. И, между прочим, это было приятно.
Чтобы избежать ненужных вопросов и расспросов, я начала спрашивать сама:
— Ну ладно, чего все я, а ты-то как? Жена, дети? Я же не знаю ничего.
— Ясное дело, не знаешь. Тебя Валька всегда сторожил, как Кощей Бессмертный. Между прочим, я на него тогда злился, теперь понимаю. Прав он был, по большому-то счёту. Вон — вы до сих пор вместе. А я развёлся. Дочка с женой осталась. Растёт, ничего. Смешная такая, беленькая, как ты. А ты помнишь, как тогда, на первом курсе…
Весь этот трёп непрерывно перемежался звонками всех трех Петиных телефонов — городского, внутреннего и мобильного. В дверь время от времени заглядывали люди, что-то спрашивали, приносили бумаги. Петька нетерпеливо отделывался и отмахивался, но в конце концов не выдержал:
— Слушай, так невозможно общаться. Сумасшедший дом, поговорить не дадут. Но я тебя так не отпущу. Ты что вечером делаешь?
Вообще-то на вечер у меня была запланирована стирка постельного белья, которое с утра плавало замоченным в ванной (стиральная машина у Марины была дореволюционных времён), и штопка колготок. В этой жизни я перестала быть «шикарной женщиной», которая даже под брюки носит только новые, нештопанные колготки, но не признаваться же было… Кроме того, в голове у меня прочно сидела ещё в детстве внушённая мамой идея, что приличная девушка не должна соглашаться на свидание, назначенное на тот же день. Так что я, вздохнув, скромно, но гордо ответствовала:
— Ой, нет, Петенька, сегодня никак. Ты ж понимаешь, я не ожидала такой встречи…
— А завтра?
Я было почти согласилась — заглянув в себя, я вдруг с удивлением обнаружила, что ужасно хочется в ресторан. Пусть даже не в самый навороченный, но чтоб посидеть где-нибудь уютненько, чтоб скатерть, свечки горели, чтоб еду принесли на красивой тарелке… Вкусную… Это было тем более странно, что вообще-то я рестораны терпеть не могла. Валька ходил туда часто, чуть ли не каждый день, я же — только когда это было совсем уж необходимо. Например, когда «оч-чень ва-ажный» партнёр приглашал его «с супругой». По доброй же воле — ни ногой. Никогда не понимала, почему для того, чтобы поесть, надо куда-то переться. Дома вкуснее и лучше, и люди вокруг не маячат, под локоть не мешаются и в тарелку тебе не глядят. Да ещё наряжаться для этого…
Опс! Наряжаться — не наряжаться, а идти-то мне не в чем. То есть совсем. В этом костюмчике меня ни в одно место приличное не пустят, секьюрити в ресторане — это вам не редактор дамского журнала, эти враз просекут, что не по чину нарядец. Так… Что же делать? До завтра я точно ничего не придумаю…
— Нет, Петь, ты знаешь, завтра у меня тоже что-то такое… Не помню точно. Давай ближе к концу недели…
— Ну, старуха, как скажешь. В пятницу?
Сегодня был вторник, и на пятницу я согласилась.
— Так я тебе позвоню? Диктуй мобилу.
Час от часу не легче… Как я ему скажу, что у меня её нету? Не поверит и обидится. И будет прав.
— Знаешь, я тебе лучше сама позвоню. В четверг, где-нибудь под вечер… А то, понимаешь, Валька… Вдруг нервничать начнёт…
— Ох, он начнёт. Ладно, записывай. Кстати, а его ты тоже с собой возьмёшь? Я не против, только как-то оно…
— Нет, Петюнь, я точно буду сама по себе. Все-таки не маленькая уже, не первый день замужем.
— Ну и чудесно. Тогда целую нежно и жду звонка.
Мысль работала, как безумная. Где взять что-нибудь, ну хоть что-нибудь, что можно надеть на себя в пятницу. Хотя бы брюки чёрные и свитерок бы к ним… Ну, свитерок ещё ладно, у Марины был какой-то серенький, почти никакой, но если платочек привязать, то сошёл бы… Был бы ещё платочек… Черт, а про сапоги я и вовсе молчу. Черт, черт!
Денег, даже вместе с теми, что были отложены на хозяйство, набиралось всего ничего. Примерно на брючный отворот, если считать в привычных мне масштабах. В конце концов, Арина, надо быть проще. Ближе к народу! Интересно, а на оптовых рынках брюки тоже так стоят? Но долларов сто-то все равно хорошо бы иметь… Мать что ли опять попросить… Или Марину? Нет, Марину точно не буду, хотя она бы и мои брюки могла принести… Или все-таки? Нет, не буду. Придётся рассказывать, что и зачем, нет. А мать… Опять воспитывать начнёт, сил моих нет. Главное, я же гонорар получу, Петя сказал — долларов триста, только через месяц примерно. А мне до пятницы… Точно, позвоню матери и возьму в долг. И платок пусть принесёт, у неё есть красивый, от «Hermes», навяжу на свитер — будет как раз прилично.
С мамой мы встретились на следующий же день. Мне для этого пришлось после школы скакать на Тверскую — она туда маникюр ходит делать. Ну и опять, конечно, мама меня воспитывала. И переживала. Бедная мама, за что ей такая морока. Оказывается, Валька с Мариной были у них в прошлое воскресенье в гостях, ужинали. Папа, по её словам, ни о чем не догадался.
— Как, то есть совсем?
— Ну, он сказал мне потом, что ты какая-то бледненькая, но это ж после аварии.
— А Валька?
— Что Валька? Он как всегда. У него дела, бизнес, они с отцом только горячее съели, коньяк взяли и в кабинет ушли. А я Марину развлекала. Ты знаешь, она хорошая девочка, не вредная, не злая… Умненькая. Ты допрыгаешься в конце концов.
— Мам, не начинай. А Валька?
— Я же тебе рассказала.
— А как они… Ну… Мам!
— Да как обычно. Ровно так… Ласково.
— Какое обычно, мам? Как со мной, что ли?
— Арина, не морочь мне голову. Я тебе сразу сказала, ты ерундой занимаешься. Кстати, ты обещала бросить, если ещё денег попросишь.
— Я не прошу, я в долг. А платок принесла?
— Принесла. Вот. Только зачем тебе? Что ты ещё придумала? Арина!
Но я уже убежала, унося в клюве добычу. Ура! Теперь — к народу, к народу, на рынок!
Вещевой рынок меня потряс. Я себе такого даже в страшном сне вообразить не могла. Бесконечные ряды, люди, прилавки, руки, ноги, тряпки… Минут пятнадцать я только стояла в этой толпе и дышала, как рыба на берегу. Я вообще толпы боюсь. Но потом суровая реальность возобладала, я взяла себя в руки и устремилась в гущу. Или толщу. За штанами.
Поскольку денег у меня все равно было мало, а цены, хоть и не бутиковые, конечно, но тоже что-то значили, я решила не хватать первое, что подойдёт, а произвести детальный маркетинг. Довольно скоро, впрочем, стало понятно, что то, чего мне хочется, найти не так-то легко. Не знаю, может, я и избалована дорогими вещами, но мне казалось, что простые прямые чёрные брюки среднего размера — вещь, доступная даже в незамысловатых условиях. И пусть они будут не кашемировые, пусть даже полушерстяные, я не гордая. Оказалось — фиг. Все было или в каких-то невозможных клешах, или расшито невероятными стразами с блёстками, или таким уж стеклянно-синтетическим, что в руки противно взять. Поэтому когда я, спустя два часа, откопала в дальнем углу сто двадцать последнего ларёчка нечто, похожее на то, что мне хотелось, идея дальнейшего маркетинга была отброшена на корню.
— Сколько стоит? — поинтересовалась я у грустной владелицы ларёчка.
— Эти? Двадцать долларов.
Штаны были, конечно, не фонтан, но все же довольно приличными, шерстяными, и даже итальянскими, если верить этикетке. Хотя, конечно, все равно из Турции, ну да неважно. В любом случае они были не хуже тех, что я перещупала десятками.
— А что так немного? — подозрительно спросила я.
— Так это с того года остались, никто не берет. Они хорошие, девушка, не сомневайтесь.
Я, хоть и сомневалась, штаны померила. Сидели они неплохо и на мне смотрелись даже ещё приличней, чем на вешалке. Такое редко бывает, и я их купила.
Теперь возникла дилемма — что делать с остальными деньгами? В своих метаниях по рынку я успела понять, что тут же можно попытаться подобрать и сапоги, и свитер. Вернее, или сапоги, или свитер — на все уже не хватало.
Резонно рассудив, что сапог под столом все равно не видно, а свитер — как раз наоборот, я быстренько нашла себе простенькую чёрную водолазочку (с ней почему-то было проще, чем со штанами) и пошла восвояси домой. И у метро даже позволила себе пир в «Макдоналдсе» — гулять так гулять.
В пятницу вечером, выходя из дому, я в последний раз оглядела себя в мутном зеркале. Очень, очень прилично. Простенько, но со вкусом. Прямо почти как раньше. Если, конечно, не принимать во внимание гадкие сапоги. И пальтишко, будь оно неладно. Но ничего, и с этим справимся потихоньку.
Ресторанчик был очень симпатичный, небольшой, умеренно модный, с восточной кухней. Я не была таким уж большим любителем восточной кухни, но разве же дело в этом… Не в этом, и не в новых брюках, и не в обстановке… Бог его знает, в чем было дело, но так хорошо и уютно мне давно не было. Может быть, оттого что Петя смотрел на меня ласковыми глазами, и говорил комплименты, и иногда касался руки, подливая вино в бокал. Хотя подумаешь — глаза, руки, эка невидаль, если вдуматься. А все равно…
Потом он подвёз меня до дому — почти до подъезда. Конечно, пришлось все-таки признаться, что с Валькой у нас временные сложности в отношениях, но вместе мы живём или нет — я пока не уточняла. Высаживая меня из машины, Петя сделал было робкий намёк на чашечку кофе, но я только брови подняла, и он более не настаивал.
А в целом вечер удался. Даже очень. Поэтому мы его спустя несколько дней повторили. И, так как моя жизнь не блистала разнообразием, а вечера были, как правило, свободны, через несколько дней ещё раз. Не могу сказать, что это вошло в привычку — для этого все-таки прошло слишком мало времени, но выходы «в свет», безусловно, встали на регулярную основу. И, надо сказать, очень украсили жизнь. Выходные перестали быть бесконечными, а пролетали так, что не заметишь. Оказалось, это очень здорово — знать, что есть человек, с которым приятно встретиться и который, главное, хочет видеть тебя. И во всем этом нет ничего ни запретного, ни плохого. Ну что может быть плохого во встрече со старыми друзьями? Или коллегами по работе — я же все-таки с Петей сотрудничала. Он, между прочим, заказал мне ещё одну статью, сам тему назвал. Нехватка денег как-то стала менее заметна на этом радостном фоне. Хотя, может, это ещё и потому, что Петя принёс мне гонорар. Сам принёс, без моей просьбы. Сказал — досрочно, в виде поощрения начинающим авторам. Очень любезно. Я даже матери долг отдала, хотя жалко было до безумия. Вот уж действительно — берёшь чужие на время, отдаёшь свои навсегда. Надо заметить, досада от расставания с такими необходимыми деньгами слегка затушевала мой сияющий вид, но все равно мама, кажется, что-то заметила. Во всяком случае, качала головою неодобрительно. Спасибо, хоть молчала.
В общем, время шло как-то быстро, довольно весело и совершенно незаметно. Наступил и уже даже перевалил за середину декабрь, все покрылось снегом, в воздухе запахло Новым годом и праздником — ещё одно забытое ощущение. Петя, похоже, сделал какие-то свои выводы по поводу моих отношений с Валькой, потому что намёки на кофе становились все настойчивей и отчётливей. В общем, я и сама не находила причин, отчего бы старым друзьям не выпить как-нибудь по чашке кофе вечером в пятницу, после посещения ресторана, в интимной обстановке Петиной холостяцкой квартиры. К себе мне все-таки его вести не хотелось, незачем пока это, а вот зайти к нему… Да хоть бы и в ближайшую пятницу…