Это отчасти объясняло и головокружение, и звон в ушах. Неясно только было, как она сюда попала. Тем не менее Марина послушно кивнула, дескать, проснулась, и попыталась сказать, что чувствует себя ничего. Но слова почему-то не получались. Она шевелила губами, но звука не выходило, и тогда она в отчаянии снова закрыла глаза.
Чья-то рука тут же затеребила её, захлопала по щекам, но не больно, а очень бережно.
— Не засыпайте, не засыпайте, откройте глаза. Пить хотите?
Пришлось снова открыть глаза, и тут же, словно в награду, та же рука поднесла к губам стакан с влагой. Марина неловко отхлебнула пересохшими губами. Вкус был незнакомым, свежим и кисловатым, каким-то бодрящим. Заинтересовавшись, она скосила глаза, стараясь заглянуть в стакан. Жидкость там была яркой, жёлто-оранжевой и радостной даже на вид. Интересно, что это было? Это теперь во всех больницах дают?
Сестра, поставив стакан, продолжала хлопотать вокруг, что-то поправляя, переставляя какие-то предметы на тумбочке рядом с изголовьем, Марине не хотелось вникать. Больше всего хотелось снова закрыть глаза и погрузиться в блаженную дремоту. Так она тихонько и сделала, и уже совсем было начала уплывать, как вдруг…
— Не засыпайте, не засыпайте, — ворвался в мозг пронзительный голос сестры. — Сейчас муж ваш придёт, он там испереживался весь, я только сказала, что вы в себя пришли, а вы опять спать! Просыпайтесь, пора.
Как муж? Какой муж? У неё нет никакого мужа. Произошла какая-то ошибка. Да, она не помнит, как сюда попала, но она точно знает, что не замужем. И не была. Наверное, перепутали с кем-нибудь, вот будет сейчас неудобно.
Марина вскинулась, чтобы предупредить сестру, но та уже выходила из палаты — за чьим-то неизвестным мужем. Она в недоумении пожала плечами и обернулась, ища поддержки у соседей по палате, но, кроме неё, в палате не было никого. И сама палата была странной — вместо рядка узких коек, перемежаемых тумбочками, здесь кроме её кровати стояло два кресла и маленький столик между ними, в углу белел небольшой холодильник, а с потолка на изломистой железной ноге спускался телевизор. Помещение было просторным, с потолка лился мягкий свет. Стена по левую сторону от кровати завешена мягкой красивой тканью — Марина не сразу догадалась, что это штора, закрывающая окно. Мамочка дорогая, и куда же она попала? На больницу, пожалуй, не похоже, а что может быть?
Марина сосредоточилась и попыталась вспомнить все, что могла, из происходившего с ней до того.
Она пошла лечить зубы. Прямо с утра пошла, потому что коренной ныл всю ночь, а в школе, слава богу, были каникулы. В районной поликлинике после долгой очереди её направили на рентген, куда-то к черту на рога на двух автобусах, там ей сказали, что нужно удалять корень и предложили все сделать прямо на месте, но уже за деньги. Зуб разболелся почти невыносимо, приём в районной поликлинике кончился, и она согласилась. Её тут же посадили в кресло и рассверлили больной зуб за милую душу. Да, и наркоз вкололи, все как положено, даже больно не было. А потом она вышла оттуда, стала искать остановку, голова ещё покруживалась…
А дальше она не помнит. Ничегошеньки. Но это она про сейчас не помнит, а так-то она в порядке. Шмелёва Марина Михайловна, год рождения, русская — все на месте. Не замужем, детей нет. Проживает… Работает… Нет, ну откуда они этого мужа придумали? То есть, конечно, замуж-то ей хотелось, но чтоб самой… Чтоб, так сказать, участвовать в процессе… И вообще, бывают же такие бабы счастливые — муж над ними в больнице сидит. Хоть посмотреть бы на таких…
Тут её желание исполнилось — дверь открылась, и в палату вошла давнишняя медсестра, а за ней дядечка в наброшенном на плечи белом халате. Марина специально на него внимательно посмотрела — нет, ничего знакомого. Хотя мужик, конечно, симпатичный — высокий, не толстый, стрижка стильная. И лицо ничего — интеллигентное, очки в тонкой оправе, нос, лоб. Костюм под халатом такой аккуратный. Но она его, конечно же, первый раз в жизни видит.
Она только хотела ему об этом сказать, как незнакомый мужик подскочил к кровати, нагнулся, будто поцеловать хотел, но вместо этого схватил только за руку.
— Арина! Слава Богу! Как ты меня напугала! С тобой все в порядке?
Надо же, и по имени знает. Что происходит? Сестра напутала, но он-то должен был разглядеть. Марина испуганно дёрнулась, отняла у мужика руку.
— Вы кто?
Тот отшатнулся, посмотрел на неё с недоверием. Марине вовсе не хотелось его обижать, он ей ничего плохого не делал, но что за бардак такой?
— Вы не обижайтесь, — сказала она уже тише. — Я ведь не знаю вас совсем. Тут какая-то ошибка.
Мужик совсем изменился в лице и беспомощно, как ребёнок, обернулся к сестре. А та, словно догадавшись, с готовностью зашептала что-то ему на ухо, одновременно потянув за рукав к выходу. Тот только и успел ещё раз глянуть а Маринину сторону, и что-то такое странное было в этом взгляде — то ли грусть, то ли жалость…
Сестра довольно быстро вернулась, сунула Марине градусник в рот, закатала рукав — стала мерить давление. Вынув градусник (что за манера у них тут странная?), Марина спросила:
— Ну что, разъяснилось с ним?
Сестра ничего не ответила, только посмотрела вопросительно.
— Ну, нашли его-то жену? — опять спросила Марина. — А то видно же, как переживает человек.
— Все в порядке, — как-то очень спокойно ответила сестра. — Вы только не волнуйтесь. Вот сейчас укольчик сделаем, вы ещё поспите, отдохнёте…
После укола действительно опять потянуло в сон, и, так и не разрешив загадки, Марина отключилась.
Когда она проснулась следующий раз, шторы на стене были открыты, в окно лился белый дневной свет, а голова совсем не кружилась. Марина с удовольствием потянулась, села в постели… И тут же вспомнила все давешние переживания. Что она пошла лечить зубы, но почему-то оказалась в больнице, причём больнице какой-то неправдоподобно хорошей, наверное, платной и дорогой, что её, похоже, с кем-то перепутали, что к ней приходил чужой муж и что вообще все неясно. Ей стало неприятно. Интересно, разобрались они там с этим мужем или нет, а то как выяснится, что она сама должна будет за все это платить, а чем? Последние деньги до зарплаты ушли на зубного, да и вообще — на такую больницу никакой её учительской зарплаты все равно не хватит. Вот понять бы ещё, как она вообще сюда попала, но почему-то именно это вспомнить никак не удавалось.
В конце концов Марине надоело перебирать неприятные мысли. Устроится как-нибудь, а пока надо встать, умыться, то-се. Она спустила ноги на пол. Около постели сразу же обнаружились небывалой красоты тапочки, бархатные, темно-зеленые, с пятнистым пушистым мехом. Марина не без удовольствия сунула в них ноги — размер был её, как влитой. На спинке кровати висел темно-зелёный же бархатный халат — красивее, чем показывают в кино.
Нарядившаяся Марина оглядела палату, подошла к малозаметной двери в стене, надеясь найти за ней ванную комнату, но нет — за дверью оказался шкаф, в котором аккуратно висели на плечиках светло-серая замшевая куртка и тёмные брюки, а на полу у стены лежала роскошная — сразу было видно — дамская кожаная сумка. Марина с испугом закрыла шкаф — не дай Бог, чужие вещи, ещё пропадёт что-нибудь, потом не отвертишься, а ей и так забот хватает.
Ванная нашлась чуть подальше — за дверью из палаты была небольшая прихожая, а оттуда уже вела дверь куда надо. И опять же, в ванной на полочках стояли разные баночки и тюбики с кремами, мазями и бог знает, чем ещё. Какие-то, или похожие, Марина видела в рекламе по телевизору, какие-то встречались ей в витринах новых роскошных магазинов, но стоил каждый тюбик, как две её зарплаты, поэтому в сущность их вникать ей не доводилось.
Осторожно, чтоб ничего не задеть, Марина умылась. Мыло — ну нельзя же без мыла-то — райски благоухало. «Лучше духов — это надо же», — подумалось ей. Очень хотелось почистить зубы, но щётка в красивом стаканчике была только одна и явно чужая — новая, полосатая, с цветной щетиной. Марина не рискнула. Вместо этого выдавила себе на палец немного пасты, повозила по зубам — все равно приятно.
Она уже вытиралась непривычно пушистым и мягким полотенцем, когда услышала, как в палате открылась дверь и голос медсёстры позвал:
— Арина Николаевна? Вы прямо так встали? А голова не кружится?
Поскольку голова у Марины не кружилась, на этот раз она заметила несоответствие в имени и, полная желания разобраться наконец с этой путаницей, вышла из ванной и вместо приветствия спросила у сестры в лоб:
— А почему вы меня так называете?
Сестра не ответила. Вместо этого она подошла к Марине, ласково и как-то участливо заглянула ей в глаза, взяла за руку и усадила в стоявшее тут же кресло. Сама села в кресло напротив.
— Арина Николаевна…
Марина вскинулась было повторить свой вопрос, но сестра движением руки остановила её.
— Арина Николаевна, скажите, вы помните, как вы здесь оказались?
Марина, примирившись на секунду с посторонним именем, честно призналась, что нет.
— Вот видите. Вы попали в автомобильную аварию. Нет-нет, не пугайтесь, все обошлось очень благополучно, вы почти не пострадали, но, очевидно, получили все-таки небольшое сотрясение мозга, и это привело к локальной амнезии, то есть потере памяти.
Предупреждая жестом руки возможные Маринины возражения, сестра зачастила:
— Вы совершенно не пугайтесь, в этом нет ничего необычного, это вполне частое следствие таких сотрясений, ничего страшного, все восстановится, вам нужен только покой и отдых, витаминчики и режим, все это вы получаете, только не волнуйтесь, все будет в порядке.
— Но я… — начала было Марина и вдруг осеклась. Её посетила довольно неприятная мысль. Сейчас они думают, что я просто без памяти, а если я скажу, что я не я, они решат, что я сумасшедшая, и начнут лечить всерьёз. Точно такая же история случилась с Рахелью в её любимом сериале. Лучше подождать, пусть все устоится, а потом можно будет что-нибудь придумать, хоть с тем же мужем поговорить, у него вид был вполне разумный. Фразу надо было продолжить, и она ляпнула первое, что пришло в голову: — А в какую аварию?
— В небольшую такую, совсем не страшную аварию, — щебетала медсестра. — Ваша машина врезалась то ли в столб, то ли в дом, я не помню. Никто больше не пострадал, только вы. Вы головой об руль ударились, и ещё на груди синяк…
Марина чисто автоматически распахнула халат и заглянула в довольно глубокий вырез рубашки. Действительно, на нижнем краю рёбер, справа, темнел здоровенный синяк. Ей на секунду показалось, что она действительно сходит с ума. Этого не могло быть — какая машина? Она и водить не умеет, не говоря уж о самой машине.
— А какая была машина? — слабым голосом спросила она. — То есть, она сильно разбилась? — запоздало попыталась исправить дурацкий вопрос. Хотя какая разница, раз у неё амнезия, она имеет право не знать, на какой машине ездила.
— Ваша машина? — Сестра казалась озадаченной. — Честное слово, я не знаю, какая марка. Но ваш муж говорил, что она разбита совсем несильно, он уже отдал в ремонт, скоро будет готова. Знаете что? Я сейчас ему позвоню, скажу, что вы проснулись, он сразу к вам приедет и все сам расскажет. И, может быть, вы даже сами что-нибудь вспомните. А пока давайте-ка я вас завтраком покормлю.
И перед онемевшей от страха Мариной (час от часу не легче, мало было мужа, теперь ещё и машина!), как на скатерти-самобранке, стали появляться какие-то загадочные яства. Уже весь столик был заставлен, а сестра все доставала и доставала из холодильника все новые и новые упаковки в ярких обёртках.
— Вот сок апельсиновый, пейте. — Марине в руку был всунут стакан с уже знакомой ярко-оранжевой жидкостью, которую она с удовольствием отпила. — Вот хлеб свежий, маслице. Вам какой икры намазать, чёрной или красной? А может, колбаски? Вот языковая. Или, хотите, яичко схожу сварю? А вот сыр французский, ваш любимый, муж специально вчера вечером завёз. И чай сейчас принесу, кофе нельзя пока. Сколько вам сахара?
Марина окончательно обалдела от всего этого и даже не знала, что сказать. Кроме всего прочего, казалось страшно неудобным есть или даже пробовать все эти вкусности в присутствии сестры. Может быть, надо её тоже угостить? А с другой стороны, это все чужое, и как тогда?
К счастью, неожиданно встав и извинившись, что надо к другим больным, сестра развеяла эти её сомнения. Первое время после её ухода Марина сидела, как сомнамбула, глядя на раскинувшееся перед ней гастрономическое изобилие, но потом природа взяла своё… Она отрезала кусок нежно-розовой, светящейся колбасы, попробовала странный, в голубоватых пятнышках сыр, намазала икрой бутерброд… До чего же все вкусно! А чёрную икру она вообще до этого ела только один раз в жизни, в детстве…
Классе в пятом их повезли в Москву, в театр. Об этом культпоходе говорилось, наверное, за полгода, все ждали-ждали, собирались-собирались, поехали наконец. Вышли ни свет ни заря, долго-долго тряслись на электричке, мальчишки орали и плевали в окна, потом толкались в метро, потом пришли. Театр был тёмным и красно-бархатным. Сцены было почти не видно, и о чем спектакль, Марина не очень поняла, зато в перерыве всей толпой они дружно рванули в буфет.
Это была красота. На высоких стойках, в стеклянных блюдах лежало всякое-разное, конфеты, булки и даже бутерброды с копчёной колбасой. Все дружно сбились в очередь и потянулись за кошельками. Марина уже подступала к заветному прилавку, как вдруг кто-то за спиной прошептал:
— Ой, надо же, и икра есть!
Марина глянула. На куске хлеба была накручена светло-жёлтая масляная розочка, рядом лежал ломтик лимона и что-то серовато-блестящее, мелкорассыпчатое. Стоил такой бутерброд пятьдесят копеек — безумно много, если учесть, что за двадцать можно было купить вожделенную копчёную колбаску. И тут что-то дёрнуло её, и она, в свою очередь протянув важной буфетчице все свои денежки в потной ладошке, гордо и громко сказала:
— А мне — с чёрной икрой!
Наградой ей были завистливые взгляды одноклассников, минуту она была почти счастлива, но и только. Её денег хватило в обрез, ни сока, ни шоколадных конфет она не попробовала, а икра оказалась солёной и сухой, хуже селёдки. Той хоть наесться можно, а тут — один пшик. Марина долго помнила этот случай, относясь к икре и другим ей подобным благам с недоверием и давней обидой. Впрочем, в её простой жизни все это, включая ту же икру, встречалось ой как нечасто…
Детство Марины было безрадостным. Мать растила её одна, отца она никогда в жизни не видела. Жили они в подмосковном Серпухове, мать работала учительницей начальных классов, лишних денег в доме не водилось, Маринке привычны были перешитые из материных юбочки, штопаные колготки и отсутствие каких-либо красивых вещей. Мать много работала, брала в школе дополнительные часы и продлёнку, а дома все время сидела, согнувшись над столом, проверяя бесконечные тетради. Да и другие вокруг жили не сильно красивее. Колбаса по талонам, огороды с картошкой и редкие, как праздник, поездки в шумную и сытую Москву. Став постарше, она пыталась расспрашивать мать об отце, но та смурнела, отмахивалась рукой и только ниже склоняла голову над тетрадками. Маринке почти исполнилось четырнадцать, когда она догадалась, что мать пьёт. Мать пила молча и тихо, по вечерам, не буяня и не рыдая, не заводя себе пьяных компаний, и Маринка даже не испугалась своему открытию — вокруг пили все, это было почти нормальным, а раз в доме тихо… Когда напивались отцы её подружек, вся улица ходила ходуном.
Мать и умерла так же тихо — во сне. Очевидно, водка попалась некачественная, либо же выпила она слишком много. Марине было пятнадцать лет. Она только-только закончила восьмой класс и собиралась поступать в местное педагогическое училище, которое в своё время закончила и мать. Никаких других вариантов своего дальнейшего жизнеустройства она не рассматривала, о жизни задумывалась мало и совершенно не представляла, как теперь жить одной.
Тогда же от материных подруг на поминках она узнала что-то о своём отце. Студент-москвич, то ли врач, то ли инженер, отбывал практику в их краях, вот и случилось… Оказалось, все эти годы он присылал матери какие-то деньги и даже хотел видеть дочь, но мать из гордости и обиды прогоняла его. Никто не сказал Марине (а может быть, и не знал тогда) ни его имени, ни каких-то координат, но что-то произошло, потому что через две недели после материных похорон в Маринину квартирку позвонила незнакомая пожилая женщина.
— Здравствуй, — сказала она Марине, без спроса проходя в дверь и грузно опускаясь на табуретку. — Я буду твоя бабушка, звать меня Варвара Михайловна, и, похоже, придётся нам, хочешь не хочешь, жить теперь с тобой вместе.
Варвара Михайловна увезла Марину в Москву, поселила и ухитрилась прописать в своей квартирке на Шмитовском проезде, оформила опекунство и пенсию. Отца Марина так и не увидела, было там что-то непонятное, он то ли умер, то ли уехал, бабушка — так она научилась звать Варвару — не говорила об этом, отмахиваясь, как в своё время мать.
Марина поступила, как и собиралась, в педагогическое, только московское, училище, закончила его, устроилась в соседнюю школу. Варвара Михайловна после долгих споров заставила её поступить на вечернее в педагогический институт.
— Образование человека должно быть высшим, — брюзгливо возражала она на все Маринины отговорки и стучала по столу жёлтым пальцем. — Кроме того, может, тебя там замуж возьмут.
Непонятно, какой из её аргументов был убедительнее, но Марина в конце концов уступила. И поступила. Очень легко, ещё бы, после техникума и с направлением из школы. Специальность выбрала русский язык, не потому, что как-то уж особенно любила, просто математика была ещё противней, а по русскому часы потом легче набрать. Замуж она так и не вышла, да и куда там — одни же бабы кругом. И в школе, и в институте, и учителя, и студенты. Сперва Марина переживала из-за этого, старалась, бегала то на танцы, то на вечера в военное училище, а после двадцати пяти как-то уже и привыкла. Бабка Варвара к тому времени умерла, Марина окончила институт и была взрослым самостоятельным человеком с профессией и квартирой.
Новые времена нанесли её самостоятельности сильный урон — учительская зарплата, и без того не самая большая, устремилась к нулю. Хорошо хоть квартира никуда не делась. Марина, впрочем, не очень страдала от своей бедности — ей было не привыкать, тем более семьи нет, а одной много не надо. Товарки-учительницы в школе рыпались то туда, то сюда, кто-то ушёл торговать турецкими носками, кто-то — порасторопнее — пристроился в частные школы. Те же, кто был постарше, как-то тянули, досиживая свой век. Марина попробовала тоже перейти в частный лицей, сходила туда поговорить, но интервью — так назвал эту беседу лощёный директор лицея — не прошла. «Простоваты вы, милочка, — сказал он ей. — Нашим детям требуются яркие наставники, ведущие к новым высотам». Марина даже не огорчилась. Какие высоты? Программу бы вдолбить, и хорошо.
Впрочем, в последний год и у неё образовалась подработка. Через знакомую учительницу на пенсии ей сосватали частный урок. Парню пятнадцать лет, у отца денег немерено, мать вся в брильянтах, надо поступать в колледж, а он «корова» пишет с тремя ошибками. За урок платили ей восемь долларов, в рублях сумма получалась, как ползарплаты, но сами уроки были мукой непередаваемой. Ученик на неё откровенно плевал, на уроке жевал резинку, никаких заданий не выполнял. Часто там же сидели его дружки, ржали похабно на каждое её слово. Вплывала в комнату мамаша, ахала томно, выговаривала Марине за низкую результативность, словом, кошмар. Зато вот зуб смогла вылечить…
Хотя, может, без зуба было бы лучше, сидела бы дома и горя не знала. «Да что ты все ноешь, — одёрнула себя Марина, — не пропадём. Вот поела, когда ещё так получится, нервишки полечат… В крайнем случае — убегу, пусть ищут».
Эта внезапно пришедшая мысль так понравилась ей, что она, как-то не очень задумываясь над тем, хорошо это или плохо, встала из-за стола, быстро посовав оставшуюся еду в холодильник, и направилась к шкафу, в котором раньше заметила одежду.
Все было на месте. Куртка, брюки. Под курткой на вешалке обнаружился светло-серый мягчайший шерстяной свитер. Немного помедлив, Марина сняла свитер и брюки с вешалки и отнесла на кровать. Сняла халат. «Я только примерю», — сказала она себе, а руки уже чесались поскорей натянуть эти роскошные вещи, хоть на минутку, хоть посмотреть, как это бывает. Надо же, какой материал. И шерсть, и тонкий, и на голое тело не колется совсем…
Брюки сидели, как влитые. Марина завертела головой в поисках зеркала, не нашла, решила пойти в ванну, потом поняла, что будет нелепо смотреть на брюки из-под задранной рубашки, сняла её и решительно нырнула головой в свитер.
Из зеркала на неё смотрела другая, незнакомая женщина. Немного бледная, сильно взъерошенная, но очень благородная и вся какая-то дорогая. «Надо же, — подумалось Марине, — вроде, ничего особенного, а смотрится как… Надо ещё куртку примерить».
Она снова открыла шкаф, потянулась за курткой и тут снова заметила сумку внизу. Повинуясь порыву, Марина взяла её в руки. Сумка поражала мягкостью кожи, удобством фасона и благородством линий. Не подумав, Марина потянула изящный хвостик молнии, сумка легко, как масляная, открылась, и её содержимое рассыпалось на ковёр. Охнув, Марина кинулась собирать чужое добро.
Крошечный, будто игрушка, серебристый телефончик. Неужели правда такая крохотуля может звонить, как настоящий? Кошелёк из чёрной, мягкой-мягкой, будто шёлковой, кожи. Открыть его Марина не решилась. Записная книжечка, тоже кожаная, в подбор к кошельку. Тонкая золотистая ручка. Невероятной красоты золотистая же в ярких эмалевых пятнах плоская коробочка — Марина поняла, что это пудреница, только когда открыла и обнаружила пуховку внутри. Сама пудра тоже почему-то была разноцветной. Серебряный тюбик помады. Неяркая, темно-коричневая, и пахнет не вазелином, как Маринина, а чем-то сладким и дорогим. Упаковка каких-то таблеток. Носовой платок — тонкий, батистовый. Чёрная кожаная перчатка. Ещё книжечка, тоже чёрная. Вместо обычных страниц из неё выглядывал какой-то прозрачный пластик.
Марина раскрыла книжечку. Там была карточка, заложенная в пластиковые кармашки, — «Водительское удостоверение. Волковицкая Арина Николаевна. г.Москва» и маленькая фотография белокурой женской головы.
Так вот она, эта загадочная Арина Николаевна, которая разбила машину. Марина поднесла фотографию поближе к глазам, чтобы хоть разглядеть, за кого её тут принимают. Но фотография, и без того не очень качественная, сквозь пластик выглядела так нечётко, что ничего определённого, кроме наличия глаз, носа и рта, разглядеть не удалось.
Вздохнув, Марина закрыла книжечку и убрала в сумку. Там, во внутреннем кармашке, застёгнутом на молнию, рука её наткнулась на что-то твёрдое. Не очень понимая, зачем, Марина расстегнула кармашек.
Паспорт. Вот оно, точно. Как только раньше не догадалась. Волковицкая Арина Николаевна. Год рождения. Да она старше меня на пять лет! Умники, нет бы посмотреть. Москва… Москва… регистрация по адресу… Муж — Волковицкий Валентин Сергеевич, это, значит, тот вчерашний дядька. Надо же, сколько лет женаты. Мог бы жену-то и получше узнавать… Сын Дмитрий. Большой уже совсем, лет пятнадцать. Как мои девятиклассники.
Наконец Марина добралась до фотографии. Паспорт был старого образца, ещё не обменянный, и фотография в нем оказалась вполне разборчивой, только давней. На ней Арине Николаевне должно быть двадцать пять лет.
И очень даже ничего дамочка. Стильная такая. Блондиночка. Стрижка аккуратная, лицо тонкое. Выражение только какое-то… Барское, что ли. Ну, да ладно. Марина перевернула страницу назад, чтоб посмотреть на другую, шестнадцатилетнюю, фотку, и обалдела. На неё смотрела её собственная паспортная фотография. Не из этого, обменянного (свой-то паспорт она успела поменять), а из старого паспорта, что она в шестнадцать лет получала. Она тогда ещё на той фотографии отлично вышла. Обычно все казённые фотки страшными получались, а на паспорт, как нарочно, повезло — Маринка там была хорошенькая-хорошенькая, как куколка. Кудряшки, глазки — прелесть. Она потому и запомнила. И фотки эти, что лишние от паспорта остались, долго берегла, только мальчикам дарила. Они потом кончились, осталось только в паспорте. Паспорт ещё поэтому жалко было менять, Марина просила в милиции отдать ей фотку, да куда там… А в новом паспорте она корова коровой.
Это надо же! Откуда к этой Арине попала её фотография? Марина вгляделась получше. Нет, это не она. Она на той фотке была в беленьком платьице, воротничок стоечкой, а тут какой-то чёрный свитер с хомутом. У неё такого и не было никогда. Тогда постойте, это что же выходит?
Марина перевернула страницу обратно. Двадцатипятилетняя Арина на Марину похожей не была. И у неё самой эта фотография была другая. Хотя подожди… Марина тогда носила длинные волосы, забирала их в пучок, а тут стрижка… А если так посмотреть?
Держа раскрытый паспорт в руке, Марина направилась в ванную, включила свет. Пожалуй, есть что-то общее… Брови, глаза… На фото чёлка, ну-ка, если так собрать… Да, в общем, похоже. И потом, сколько лет прошло… Наверное, действительно могли перепутать. Значит, в какой-то другой городской больнице лежит без сознания эта Арина с её, Мариниными, документами? Надо её найти, и все прояснится…
Чья-то рука тут же затеребила её, захлопала по щекам, но не больно, а очень бережно.
— Не засыпайте, не засыпайте, откройте глаза. Пить хотите?
Пришлось снова открыть глаза, и тут же, словно в награду, та же рука поднесла к губам стакан с влагой. Марина неловко отхлебнула пересохшими губами. Вкус был незнакомым, свежим и кисловатым, каким-то бодрящим. Заинтересовавшись, она скосила глаза, стараясь заглянуть в стакан. Жидкость там была яркой, жёлто-оранжевой и радостной даже на вид. Интересно, что это было? Это теперь во всех больницах дают?
Сестра, поставив стакан, продолжала хлопотать вокруг, что-то поправляя, переставляя какие-то предметы на тумбочке рядом с изголовьем, Марине не хотелось вникать. Больше всего хотелось снова закрыть глаза и погрузиться в блаженную дремоту. Так она тихонько и сделала, и уже совсем было начала уплывать, как вдруг…
— Не засыпайте, не засыпайте, — ворвался в мозг пронзительный голос сестры. — Сейчас муж ваш придёт, он там испереживался весь, я только сказала, что вы в себя пришли, а вы опять спать! Просыпайтесь, пора.
Как муж? Какой муж? У неё нет никакого мужа. Произошла какая-то ошибка. Да, она не помнит, как сюда попала, но она точно знает, что не замужем. И не была. Наверное, перепутали с кем-нибудь, вот будет сейчас неудобно.
Марина вскинулась, чтобы предупредить сестру, но та уже выходила из палаты — за чьим-то неизвестным мужем. Она в недоумении пожала плечами и обернулась, ища поддержки у соседей по палате, но, кроме неё, в палате не было никого. И сама палата была странной — вместо рядка узких коек, перемежаемых тумбочками, здесь кроме её кровати стояло два кресла и маленький столик между ними, в углу белел небольшой холодильник, а с потолка на изломистой железной ноге спускался телевизор. Помещение было просторным, с потолка лился мягкий свет. Стена по левую сторону от кровати завешена мягкой красивой тканью — Марина не сразу догадалась, что это штора, закрывающая окно. Мамочка дорогая, и куда же она попала? На больницу, пожалуй, не похоже, а что может быть?
Марина сосредоточилась и попыталась вспомнить все, что могла, из происходившего с ней до того.
Она пошла лечить зубы. Прямо с утра пошла, потому что коренной ныл всю ночь, а в школе, слава богу, были каникулы. В районной поликлинике после долгой очереди её направили на рентген, куда-то к черту на рога на двух автобусах, там ей сказали, что нужно удалять корень и предложили все сделать прямо на месте, но уже за деньги. Зуб разболелся почти невыносимо, приём в районной поликлинике кончился, и она согласилась. Её тут же посадили в кресло и рассверлили больной зуб за милую душу. Да, и наркоз вкололи, все как положено, даже больно не было. А потом она вышла оттуда, стала искать остановку, голова ещё покруживалась…
А дальше она не помнит. Ничегошеньки. Но это она про сейчас не помнит, а так-то она в порядке. Шмелёва Марина Михайловна, год рождения, русская — все на месте. Не замужем, детей нет. Проживает… Работает… Нет, ну откуда они этого мужа придумали? То есть, конечно, замуж-то ей хотелось, но чтоб самой… Чтоб, так сказать, участвовать в процессе… И вообще, бывают же такие бабы счастливые — муж над ними в больнице сидит. Хоть посмотреть бы на таких…
Тут её желание исполнилось — дверь открылась, и в палату вошла давнишняя медсестра, а за ней дядечка в наброшенном на плечи белом халате. Марина специально на него внимательно посмотрела — нет, ничего знакомого. Хотя мужик, конечно, симпатичный — высокий, не толстый, стрижка стильная. И лицо ничего — интеллигентное, очки в тонкой оправе, нос, лоб. Костюм под халатом такой аккуратный. Но она его, конечно же, первый раз в жизни видит.
Она только хотела ему об этом сказать, как незнакомый мужик подскочил к кровати, нагнулся, будто поцеловать хотел, но вместо этого схватил только за руку.
— Арина! Слава Богу! Как ты меня напугала! С тобой все в порядке?
Надо же, и по имени знает. Что происходит? Сестра напутала, но он-то должен был разглядеть. Марина испуганно дёрнулась, отняла у мужика руку.
— Вы кто?
Тот отшатнулся, посмотрел на неё с недоверием. Марине вовсе не хотелось его обижать, он ей ничего плохого не делал, но что за бардак такой?
— Вы не обижайтесь, — сказала она уже тише. — Я ведь не знаю вас совсем. Тут какая-то ошибка.
Мужик совсем изменился в лице и беспомощно, как ребёнок, обернулся к сестре. А та, словно догадавшись, с готовностью зашептала что-то ему на ухо, одновременно потянув за рукав к выходу. Тот только и успел ещё раз глянуть а Маринину сторону, и что-то такое странное было в этом взгляде — то ли грусть, то ли жалость…
Сестра довольно быстро вернулась, сунула Марине градусник в рот, закатала рукав — стала мерить давление. Вынув градусник (что за манера у них тут странная?), Марина спросила:
— Ну что, разъяснилось с ним?
Сестра ничего не ответила, только посмотрела вопросительно.
— Ну, нашли его-то жену? — опять спросила Марина. — А то видно же, как переживает человек.
— Все в порядке, — как-то очень спокойно ответила сестра. — Вы только не волнуйтесь. Вот сейчас укольчик сделаем, вы ещё поспите, отдохнёте…
После укола действительно опять потянуло в сон, и, так и не разрешив загадки, Марина отключилась.
Когда она проснулась следующий раз, шторы на стене были открыты, в окно лился белый дневной свет, а голова совсем не кружилась. Марина с удовольствием потянулась, села в постели… И тут же вспомнила все давешние переживания. Что она пошла лечить зубы, но почему-то оказалась в больнице, причём больнице какой-то неправдоподобно хорошей, наверное, платной и дорогой, что её, похоже, с кем-то перепутали, что к ней приходил чужой муж и что вообще все неясно. Ей стало неприятно. Интересно, разобрались они там с этим мужем или нет, а то как выяснится, что она сама должна будет за все это платить, а чем? Последние деньги до зарплаты ушли на зубного, да и вообще — на такую больницу никакой её учительской зарплаты все равно не хватит. Вот понять бы ещё, как она вообще сюда попала, но почему-то именно это вспомнить никак не удавалось.
В конце концов Марине надоело перебирать неприятные мысли. Устроится как-нибудь, а пока надо встать, умыться, то-се. Она спустила ноги на пол. Около постели сразу же обнаружились небывалой красоты тапочки, бархатные, темно-зеленые, с пятнистым пушистым мехом. Марина не без удовольствия сунула в них ноги — размер был её, как влитой. На спинке кровати висел темно-зелёный же бархатный халат — красивее, чем показывают в кино.
Нарядившаяся Марина оглядела палату, подошла к малозаметной двери в стене, надеясь найти за ней ванную комнату, но нет — за дверью оказался шкаф, в котором аккуратно висели на плечиках светло-серая замшевая куртка и тёмные брюки, а на полу у стены лежала роскошная — сразу было видно — дамская кожаная сумка. Марина с испугом закрыла шкаф — не дай Бог, чужие вещи, ещё пропадёт что-нибудь, потом не отвертишься, а ей и так забот хватает.
Ванная нашлась чуть подальше — за дверью из палаты была небольшая прихожая, а оттуда уже вела дверь куда надо. И опять же, в ванной на полочках стояли разные баночки и тюбики с кремами, мазями и бог знает, чем ещё. Какие-то, или похожие, Марина видела в рекламе по телевизору, какие-то встречались ей в витринах новых роскошных магазинов, но стоил каждый тюбик, как две её зарплаты, поэтому в сущность их вникать ей не доводилось.
Осторожно, чтоб ничего не задеть, Марина умылась. Мыло — ну нельзя же без мыла-то — райски благоухало. «Лучше духов — это надо же», — подумалось ей. Очень хотелось почистить зубы, но щётка в красивом стаканчике была только одна и явно чужая — новая, полосатая, с цветной щетиной. Марина не рискнула. Вместо этого выдавила себе на палец немного пасты, повозила по зубам — все равно приятно.
Она уже вытиралась непривычно пушистым и мягким полотенцем, когда услышала, как в палате открылась дверь и голос медсёстры позвал:
— Арина Николаевна? Вы прямо так встали? А голова не кружится?
Поскольку голова у Марины не кружилась, на этот раз она заметила несоответствие в имени и, полная желания разобраться наконец с этой путаницей, вышла из ванной и вместо приветствия спросила у сестры в лоб:
— А почему вы меня так называете?
Сестра не ответила. Вместо этого она подошла к Марине, ласково и как-то участливо заглянула ей в глаза, взяла за руку и усадила в стоявшее тут же кресло. Сама села в кресло напротив.
— Арина Николаевна…
Марина вскинулась было повторить свой вопрос, но сестра движением руки остановила её.
— Арина Николаевна, скажите, вы помните, как вы здесь оказались?
Марина, примирившись на секунду с посторонним именем, честно призналась, что нет.
— Вот видите. Вы попали в автомобильную аварию. Нет-нет, не пугайтесь, все обошлось очень благополучно, вы почти не пострадали, но, очевидно, получили все-таки небольшое сотрясение мозга, и это привело к локальной амнезии, то есть потере памяти.
Предупреждая жестом руки возможные Маринины возражения, сестра зачастила:
— Вы совершенно не пугайтесь, в этом нет ничего необычного, это вполне частое следствие таких сотрясений, ничего страшного, все восстановится, вам нужен только покой и отдых, витаминчики и режим, все это вы получаете, только не волнуйтесь, все будет в порядке.
— Но я… — начала было Марина и вдруг осеклась. Её посетила довольно неприятная мысль. Сейчас они думают, что я просто без памяти, а если я скажу, что я не я, они решат, что я сумасшедшая, и начнут лечить всерьёз. Точно такая же история случилась с Рахелью в её любимом сериале. Лучше подождать, пусть все устоится, а потом можно будет что-нибудь придумать, хоть с тем же мужем поговорить, у него вид был вполне разумный. Фразу надо было продолжить, и она ляпнула первое, что пришло в голову: — А в какую аварию?
— В небольшую такую, совсем не страшную аварию, — щебетала медсестра. — Ваша машина врезалась то ли в столб, то ли в дом, я не помню. Никто больше не пострадал, только вы. Вы головой об руль ударились, и ещё на груди синяк…
Марина чисто автоматически распахнула халат и заглянула в довольно глубокий вырез рубашки. Действительно, на нижнем краю рёбер, справа, темнел здоровенный синяк. Ей на секунду показалось, что она действительно сходит с ума. Этого не могло быть — какая машина? Она и водить не умеет, не говоря уж о самой машине.
— А какая была машина? — слабым голосом спросила она. — То есть, она сильно разбилась? — запоздало попыталась исправить дурацкий вопрос. Хотя какая разница, раз у неё амнезия, она имеет право не знать, на какой машине ездила.
— Ваша машина? — Сестра казалась озадаченной. — Честное слово, я не знаю, какая марка. Но ваш муж говорил, что она разбита совсем несильно, он уже отдал в ремонт, скоро будет готова. Знаете что? Я сейчас ему позвоню, скажу, что вы проснулись, он сразу к вам приедет и все сам расскажет. И, может быть, вы даже сами что-нибудь вспомните. А пока давайте-ка я вас завтраком покормлю.
И перед онемевшей от страха Мариной (час от часу не легче, мало было мужа, теперь ещё и машина!), как на скатерти-самобранке, стали появляться какие-то загадочные яства. Уже весь столик был заставлен, а сестра все доставала и доставала из холодильника все новые и новые упаковки в ярких обёртках.
— Вот сок апельсиновый, пейте. — Марине в руку был всунут стакан с уже знакомой ярко-оранжевой жидкостью, которую она с удовольствием отпила. — Вот хлеб свежий, маслице. Вам какой икры намазать, чёрной или красной? А может, колбаски? Вот языковая. Или, хотите, яичко схожу сварю? А вот сыр французский, ваш любимый, муж специально вчера вечером завёз. И чай сейчас принесу, кофе нельзя пока. Сколько вам сахара?
Марина окончательно обалдела от всего этого и даже не знала, что сказать. Кроме всего прочего, казалось страшно неудобным есть или даже пробовать все эти вкусности в присутствии сестры. Может быть, надо её тоже угостить? А с другой стороны, это все чужое, и как тогда?
К счастью, неожиданно встав и извинившись, что надо к другим больным, сестра развеяла эти её сомнения. Первое время после её ухода Марина сидела, как сомнамбула, глядя на раскинувшееся перед ней гастрономическое изобилие, но потом природа взяла своё… Она отрезала кусок нежно-розовой, светящейся колбасы, попробовала странный, в голубоватых пятнышках сыр, намазала икрой бутерброд… До чего же все вкусно! А чёрную икру она вообще до этого ела только один раз в жизни, в детстве…
Классе в пятом их повезли в Москву, в театр. Об этом культпоходе говорилось, наверное, за полгода, все ждали-ждали, собирались-собирались, поехали наконец. Вышли ни свет ни заря, долго-долго тряслись на электричке, мальчишки орали и плевали в окна, потом толкались в метро, потом пришли. Театр был тёмным и красно-бархатным. Сцены было почти не видно, и о чем спектакль, Марина не очень поняла, зато в перерыве всей толпой они дружно рванули в буфет.
Это была красота. На высоких стойках, в стеклянных блюдах лежало всякое-разное, конфеты, булки и даже бутерброды с копчёной колбасой. Все дружно сбились в очередь и потянулись за кошельками. Марина уже подступала к заветному прилавку, как вдруг кто-то за спиной прошептал:
— Ой, надо же, и икра есть!
Марина глянула. На куске хлеба была накручена светло-жёлтая масляная розочка, рядом лежал ломтик лимона и что-то серовато-блестящее, мелкорассыпчатое. Стоил такой бутерброд пятьдесят копеек — безумно много, если учесть, что за двадцать можно было купить вожделенную копчёную колбаску. И тут что-то дёрнуло её, и она, в свою очередь протянув важной буфетчице все свои денежки в потной ладошке, гордо и громко сказала:
— А мне — с чёрной икрой!
Наградой ей были завистливые взгляды одноклассников, минуту она была почти счастлива, но и только. Её денег хватило в обрез, ни сока, ни шоколадных конфет она не попробовала, а икра оказалась солёной и сухой, хуже селёдки. Той хоть наесться можно, а тут — один пшик. Марина долго помнила этот случай, относясь к икре и другим ей подобным благам с недоверием и давней обидой. Впрочем, в её простой жизни все это, включая ту же икру, встречалось ой как нечасто…
Детство Марины было безрадостным. Мать растила её одна, отца она никогда в жизни не видела. Жили они в подмосковном Серпухове, мать работала учительницей начальных классов, лишних денег в доме не водилось, Маринке привычны были перешитые из материных юбочки, штопаные колготки и отсутствие каких-либо красивых вещей. Мать много работала, брала в школе дополнительные часы и продлёнку, а дома все время сидела, согнувшись над столом, проверяя бесконечные тетради. Да и другие вокруг жили не сильно красивее. Колбаса по талонам, огороды с картошкой и редкие, как праздник, поездки в шумную и сытую Москву. Став постарше, она пыталась расспрашивать мать об отце, но та смурнела, отмахивалась рукой и только ниже склоняла голову над тетрадками. Маринке почти исполнилось четырнадцать, когда она догадалась, что мать пьёт. Мать пила молча и тихо, по вечерам, не буяня и не рыдая, не заводя себе пьяных компаний, и Маринка даже не испугалась своему открытию — вокруг пили все, это было почти нормальным, а раз в доме тихо… Когда напивались отцы её подружек, вся улица ходила ходуном.
Мать и умерла так же тихо — во сне. Очевидно, водка попалась некачественная, либо же выпила она слишком много. Марине было пятнадцать лет. Она только-только закончила восьмой класс и собиралась поступать в местное педагогическое училище, которое в своё время закончила и мать. Никаких других вариантов своего дальнейшего жизнеустройства она не рассматривала, о жизни задумывалась мало и совершенно не представляла, как теперь жить одной.
Тогда же от материных подруг на поминках она узнала что-то о своём отце. Студент-москвич, то ли врач, то ли инженер, отбывал практику в их краях, вот и случилось… Оказалось, все эти годы он присылал матери какие-то деньги и даже хотел видеть дочь, но мать из гордости и обиды прогоняла его. Никто не сказал Марине (а может быть, и не знал тогда) ни его имени, ни каких-то координат, но что-то произошло, потому что через две недели после материных похорон в Маринину квартирку позвонила незнакомая пожилая женщина.
— Здравствуй, — сказала она Марине, без спроса проходя в дверь и грузно опускаясь на табуретку. — Я буду твоя бабушка, звать меня Варвара Михайловна, и, похоже, придётся нам, хочешь не хочешь, жить теперь с тобой вместе.
Варвара Михайловна увезла Марину в Москву, поселила и ухитрилась прописать в своей квартирке на Шмитовском проезде, оформила опекунство и пенсию. Отца Марина так и не увидела, было там что-то непонятное, он то ли умер, то ли уехал, бабушка — так она научилась звать Варвару — не говорила об этом, отмахиваясь, как в своё время мать.
Марина поступила, как и собиралась, в педагогическое, только московское, училище, закончила его, устроилась в соседнюю школу. Варвара Михайловна после долгих споров заставила её поступить на вечернее в педагогический институт.
— Образование человека должно быть высшим, — брюзгливо возражала она на все Маринины отговорки и стучала по столу жёлтым пальцем. — Кроме того, может, тебя там замуж возьмут.
Непонятно, какой из её аргументов был убедительнее, но Марина в конце концов уступила. И поступила. Очень легко, ещё бы, после техникума и с направлением из школы. Специальность выбрала русский язык, не потому, что как-то уж особенно любила, просто математика была ещё противней, а по русскому часы потом легче набрать. Замуж она так и не вышла, да и куда там — одни же бабы кругом. И в школе, и в институте, и учителя, и студенты. Сперва Марина переживала из-за этого, старалась, бегала то на танцы, то на вечера в военное училище, а после двадцати пяти как-то уже и привыкла. Бабка Варвара к тому времени умерла, Марина окончила институт и была взрослым самостоятельным человеком с профессией и квартирой.
Новые времена нанесли её самостоятельности сильный урон — учительская зарплата, и без того не самая большая, устремилась к нулю. Хорошо хоть квартира никуда не делась. Марина, впрочем, не очень страдала от своей бедности — ей было не привыкать, тем более семьи нет, а одной много не надо. Товарки-учительницы в школе рыпались то туда, то сюда, кто-то ушёл торговать турецкими носками, кто-то — порасторопнее — пристроился в частные школы. Те же, кто был постарше, как-то тянули, досиживая свой век. Марина попробовала тоже перейти в частный лицей, сходила туда поговорить, но интервью — так назвал эту беседу лощёный директор лицея — не прошла. «Простоваты вы, милочка, — сказал он ей. — Нашим детям требуются яркие наставники, ведущие к новым высотам». Марина даже не огорчилась. Какие высоты? Программу бы вдолбить, и хорошо.
Впрочем, в последний год и у неё образовалась подработка. Через знакомую учительницу на пенсии ей сосватали частный урок. Парню пятнадцать лет, у отца денег немерено, мать вся в брильянтах, надо поступать в колледж, а он «корова» пишет с тремя ошибками. За урок платили ей восемь долларов, в рублях сумма получалась, как ползарплаты, но сами уроки были мукой непередаваемой. Ученик на неё откровенно плевал, на уроке жевал резинку, никаких заданий не выполнял. Часто там же сидели его дружки, ржали похабно на каждое её слово. Вплывала в комнату мамаша, ахала томно, выговаривала Марине за низкую результативность, словом, кошмар. Зато вот зуб смогла вылечить…
Хотя, может, без зуба было бы лучше, сидела бы дома и горя не знала. «Да что ты все ноешь, — одёрнула себя Марина, — не пропадём. Вот поела, когда ещё так получится, нервишки полечат… В крайнем случае — убегу, пусть ищут».
Эта внезапно пришедшая мысль так понравилась ей, что она, как-то не очень задумываясь над тем, хорошо это или плохо, встала из-за стола, быстро посовав оставшуюся еду в холодильник, и направилась к шкафу, в котором раньше заметила одежду.
Все было на месте. Куртка, брюки. Под курткой на вешалке обнаружился светло-серый мягчайший шерстяной свитер. Немного помедлив, Марина сняла свитер и брюки с вешалки и отнесла на кровать. Сняла халат. «Я только примерю», — сказала она себе, а руки уже чесались поскорей натянуть эти роскошные вещи, хоть на минутку, хоть посмотреть, как это бывает. Надо же, какой материал. И шерсть, и тонкий, и на голое тело не колется совсем…
Брюки сидели, как влитые. Марина завертела головой в поисках зеркала, не нашла, решила пойти в ванну, потом поняла, что будет нелепо смотреть на брюки из-под задранной рубашки, сняла её и решительно нырнула головой в свитер.
Из зеркала на неё смотрела другая, незнакомая женщина. Немного бледная, сильно взъерошенная, но очень благородная и вся какая-то дорогая. «Надо же, — подумалось Марине, — вроде, ничего особенного, а смотрится как… Надо ещё куртку примерить».
Она снова открыла шкаф, потянулась за курткой и тут снова заметила сумку внизу. Повинуясь порыву, Марина взяла её в руки. Сумка поражала мягкостью кожи, удобством фасона и благородством линий. Не подумав, Марина потянула изящный хвостик молнии, сумка легко, как масляная, открылась, и её содержимое рассыпалось на ковёр. Охнув, Марина кинулась собирать чужое добро.
Крошечный, будто игрушка, серебристый телефончик. Неужели правда такая крохотуля может звонить, как настоящий? Кошелёк из чёрной, мягкой-мягкой, будто шёлковой, кожи. Открыть его Марина не решилась. Записная книжечка, тоже кожаная, в подбор к кошельку. Тонкая золотистая ручка. Невероятной красоты золотистая же в ярких эмалевых пятнах плоская коробочка — Марина поняла, что это пудреница, только когда открыла и обнаружила пуховку внутри. Сама пудра тоже почему-то была разноцветной. Серебряный тюбик помады. Неяркая, темно-коричневая, и пахнет не вазелином, как Маринина, а чем-то сладким и дорогим. Упаковка каких-то таблеток. Носовой платок — тонкий, батистовый. Чёрная кожаная перчатка. Ещё книжечка, тоже чёрная. Вместо обычных страниц из неё выглядывал какой-то прозрачный пластик.
Марина раскрыла книжечку. Там была карточка, заложенная в пластиковые кармашки, — «Водительское удостоверение. Волковицкая Арина Николаевна. г.Москва» и маленькая фотография белокурой женской головы.
Так вот она, эта загадочная Арина Николаевна, которая разбила машину. Марина поднесла фотографию поближе к глазам, чтобы хоть разглядеть, за кого её тут принимают. Но фотография, и без того не очень качественная, сквозь пластик выглядела так нечётко, что ничего определённого, кроме наличия глаз, носа и рта, разглядеть не удалось.
Вздохнув, Марина закрыла книжечку и убрала в сумку. Там, во внутреннем кармашке, застёгнутом на молнию, рука её наткнулась на что-то твёрдое. Не очень понимая, зачем, Марина расстегнула кармашек.
Паспорт. Вот оно, точно. Как только раньше не догадалась. Волковицкая Арина Николаевна. Год рождения. Да она старше меня на пять лет! Умники, нет бы посмотреть. Москва… Москва… регистрация по адресу… Муж — Волковицкий Валентин Сергеевич, это, значит, тот вчерашний дядька. Надо же, сколько лет женаты. Мог бы жену-то и получше узнавать… Сын Дмитрий. Большой уже совсем, лет пятнадцать. Как мои девятиклассники.
Наконец Марина добралась до фотографии. Паспорт был старого образца, ещё не обменянный, и фотография в нем оказалась вполне разборчивой, только давней. На ней Арине Николаевне должно быть двадцать пять лет.
И очень даже ничего дамочка. Стильная такая. Блондиночка. Стрижка аккуратная, лицо тонкое. Выражение только какое-то… Барское, что ли. Ну, да ладно. Марина перевернула страницу назад, чтоб посмотреть на другую, шестнадцатилетнюю, фотку, и обалдела. На неё смотрела её собственная паспортная фотография. Не из этого, обменянного (свой-то паспорт она успела поменять), а из старого паспорта, что она в шестнадцать лет получала. Она тогда ещё на той фотографии отлично вышла. Обычно все казённые фотки страшными получались, а на паспорт, как нарочно, повезло — Маринка там была хорошенькая-хорошенькая, как куколка. Кудряшки, глазки — прелесть. Она потому и запомнила. И фотки эти, что лишние от паспорта остались, долго берегла, только мальчикам дарила. Они потом кончились, осталось только в паспорте. Паспорт ещё поэтому жалко было менять, Марина просила в милиции отдать ей фотку, да куда там… А в новом паспорте она корова коровой.
Это надо же! Откуда к этой Арине попала её фотография? Марина вгляделась получше. Нет, это не она. Она на той фотке была в беленьком платьице, воротничок стоечкой, а тут какой-то чёрный свитер с хомутом. У неё такого и не было никогда. Тогда постойте, это что же выходит?
Марина перевернула страницу обратно. Двадцатипятилетняя Арина на Марину похожей не была. И у неё самой эта фотография была другая. Хотя подожди… Марина тогда носила длинные волосы, забирала их в пучок, а тут стрижка… А если так посмотреть?
Держа раскрытый паспорт в руке, Марина направилась в ванную, включила свет. Пожалуй, есть что-то общее… Брови, глаза… На фото чёлка, ну-ка, если так собрать… Да, в общем, похоже. И потом, сколько лет прошло… Наверное, действительно могли перепутать. Значит, в какой-то другой городской больнице лежит без сознания эта Арина с её, Мариниными, документами? Надо её найти, и все прояснится…