— Вы меня звали, Арина Николаевна? — удивлённо спросила она, как будто в самом этом факте было что-то невозможное. Потом она явным образом спохватилась. — Доброе утро, Арина Николаевна! Как вы себя чувствуете?
Марина не успела ничего ответить, из-за спины Наташи возник муж, опять в своём чёрном пальто.
— Ариш, привет! Ты как? Я убегаю, у меня лекция, потом я в Думе, потом позвоню. Целую! — И исчез, Марина только глазами успела моргнуть.
— Арина Николаевна! — вступила Наташа. — Я сейчас вам завтрак сделаю, что желаете? Кофе, Валентин Сергеич сказал, нельзя, так я чай заварю? Вам «Липтон» или фруктовый?
— Подожди… те, Наташа, — с запинкой сказала Марина. — Я пока никакого не хочу. Я…
Она снова запнулась, не зная, что, собственно, хочет сказать, но Наташа перебила её:
— Обязательно надо позавтракать, вам и врачи говорили. А то вы опять с утра не есть, так не годится. Вон уж чем один раз-то кончилось. Вы как хотите, а я сготовлю. Мне и Валентин Сергеич говорил. А вы хотите — не вставайте, болейте, я сюда принесу, мне не трудно.
Это было уж совсем невозможно, и Марина поднялась с постели. Наташа тут же вышла из комнаты, но через секунду вернулась с пушистым бархатным халатом, не тем, из больницы, а другим — светло-бежевым, под цвет рубашки. Потом Наташа под локоть, как больную, проводила её до ванны, а когда Марина вышла, на кухне её уже ждал накрытый стол-самобранка.
— Вот, совсем другое дело, и поесть надо обязательно, — приговаривала Наташа, подсовывая ей какие-то тарелочки, ложечки, баночки. — Вот йогурт любимый ваш, вот я яичко сварила. Как же, не поевши-то…
— Наташа, — решительно перебила её Марина. — Вы садитесь-ка тоже и поешьте со мной за компанию.
Наташа явно растерялась.
— Да нет, — забормотала она, — да я завтракала дома, да как же…
— Ну чаю попейте, — настаивала Марина. — Или кофе себе сделайте. А то я одна есть не буду.
Наташа как-то странно поглядела на неё, но послушалась. Марина подумала, что, наверно, настоящая Арина если и ела что-то с утра, то уж точно никогда не садилась за стол с домработницей, но мысль быть непохожей на Арину пугала меньше, чем необходимость есть одной в присутствии другого человека. Как-то это было совсем уж не по-людски. «Ну и ладно, — сказала она себе. — У меня амнезия, мне можно. И потом, с домработницей надо дружить».
Впрочем, идея дружить с Наташей была вполне симпатичной сама по себе. Наташа ей нравилась. За чаем они болтали о том, о сём. Марина вежливо расспрашивала Наташу о её жизни, стараясь между делом задавать как можно более незаметные вопросы о своей, то есть Арининой жизни тоже. Наташа вполне охотно ей отвечала, хотя видно было, что она непривычна к такому тесному общению с хозяйкой.
После завтрака Наташа снова проводила Марину в спальню и помогла ей устроиться в уже застеленной кровати, подоткнула подушку под спину, укрыла пледом.
— Я, Арин Николаевна, сейчас убираться буду, а вам чего-нибудь ещё сделать? Может, журнальчик принести, газетку? По телевизору сериальчик идёт.
— Какой? — чуть не спросила Марина, но вовремя спохватилась, что с её амнезией увлекаться сериалами было бы и вовсе глупо. Вместо этого она, взяв себя в руки, приступила к выполнению ещё вчера намеченного плана.
— Наташ, вы знаете, я хотела маме позвонить, — начала она. Наташа тут же подала ей неизвестно откуда взявшуюся телефонную трубку. — А телефон не помню, — виновато продолжила Марина. — Вы мне не поможете?
— Одну минуту. — Наташа куда-то скрылась, через минуту вернулась с толстой телефонной книжкой, раскрыла её, набрала номер, поднесла трубку к уху, минуту послушала.
— Никто не отвечает. Ушли наверно. Сейчас на мобильный позвоню.
Ещё через секунду она заговорила в телефон:
— Елена Петровна? Доброе утро, это Наташа вас беспокоит, Арин Николаевны домработница. Арин Николавна хотела с вами поговорить. — И протянула трубку напуганной Марине.
Та взяла её и нерешительно поднесла к уху, пребывая в полной неуверенности, что же сказать. «Мама» — будет неправда и неудобно, а называть родную мать по имени-отчеству в присутствии домработницы… К счастью, Наташа, словно поняв, вышла из комнаты.
— Добрый день, — робко выдохнула в трубку Марина. — Это я. Здравствуйте.
— Здравствуй, детка, — ответил ей бодрый и уверенный голос пожилой дамы. — Как себя чувствуешь? Как тебе нравится дома?
— Очень нравится, — ответила Марина. — И чувствую нормально. Только я…
— Я знаю, деточка, что ты хочешь сказать, — продолжила дама. — Ты пока не говори ничего, из дома не надо. Ты лучше, как будешь пободрее, съезди к себе, понимаешь? К себе. Там тебе все станет ясно.
— Да я в порядке, — выговорила Марина, не до конца понимая, что происходит. — Я, наверное, могу, только не знаю…
— Вот и хорошо. Если можешь, сегодня съезди или завтра, как у тебя получится. А я тебе ещё позвоню. — И в трубке зазвучали гудки — Елена Петровна отключилась.
Марина сидела, прижав трубку к плечу. Все-таки она не ошиблась в маме-даме. И хотя она не успела задать своих вопросов и не получить ответов, кое-что она все-таки узнала. И даже совсем не мало — что ей теперь делать. Вот только ещё сообразить бы — как…
Допустим, с одеждой ясно — надо ехать в чем есть, то есть в Арининой. Ещё нужно достать денег на метро, выйти из дома и это самое метро отыскать. Выйти она с Наташиной помощью сумеет, скажет — погулять пошла, метро на улице спросит, а вот денег… Впрочем, в Арининой сумке, кажется, был кошелёк, надо там посмотреть.
Марина встала, прошла в прихожую, надавила на знакомую панель. Вот сумка, где же в ней был кошелёк? Раскрыв его, Марина чуть не ахнула — столько денег сразу ей редко удавалось держать в руках. Ну все, теперь одеться — и в путь.
Мама позвонила мне прямо с утра и сказала, что Марина собирается прийти ко мне и сделает это, может быть, даже сегодня, в крайнем случае завтра. Я не то чтобы испугалась, но взволновалась, хотя, конечно, с некоторым чувством облегчения тоже. Можно сказать, я почти обрадовалась. Но и испугалась. Одно дело — нарядить бесчувственную почти что куклу в свою одежду и бросить в машине, и совсем другое — разговаривать глаза в глаза с человеком, у которого ты украла… А что, собственно, я у неё украла? Во всяком случае, не жизнь — она же не умерла, жива-здорова. Образ жизни? Так тоже не украла, в лучшем случае — купила. Ну, не совсем купила, сменяла. Я ей, между прочим, тоже не так мало отдала.
Тут же возник вопрос: не хочу ли я на самом деле получить отданное обратно? И, честно вглядевшись в себя, поняла — не хочу. Моя новая жизнь, пусть и очень скромненькая, но все же таила в себе какие-то неизведанные повороты и перспективы, в ней могло ещё случиться… Да все что угодно могло случиться, а в той, старой, — нет. Тут я была человек, почти настоящий человек с соответственными проблемами, трудностями и борьбой с ними, а там — в лучшем случае человекоподобная кукла. И вообще, лучше я буду голодать, чем сопьюсь. Но почему-то мне думалось, что голодать сильно не придётся.
Размышляя обо всем об этом, я довольно резвой рысью бегала по квартирке туда и сюда. Сперва подумалось — надо бы убраться к Марининому приходу, потом я решила, что это будет нехорошо, потом все же решила, что убраться надо, заторопилась, попихала барахло туда и сюда и наскоро протёрла пыль. Налила полный чайник воды, поставила на плиту. Что ещё? К чаю было бы хорошо чего-то купить, но нет, не пойду — вдруг она как раз в это время приедет? В общем, я, прямо говоря, психовала, да и было с чего. В какой-то момент я поняла, что стою в прихожей, прижавшись к входной двери, и прислушиваюсь к шагам на лестнице. Я тут же себя одёрнула, потому что это не дело: не говоря уже ни о чем ином, мы в этой прихожей просто столкнёмся, и это будет не лучшим началом дипломатических бесед. Тогда я ушла в комнату, но и там не сиделось, я снова начала бегать взад и вперёд, время совершенно не шло, и Марина не шла, одна я носилась, как дура. Самое смешное, что я все равно её пропустила.
Пробегая в очередной раз мимо двери, я вдруг краем глаза увидела, что в прихожей горит свет, а входная дверь приоткрыта. Я, конечно, рванула туда, как реактивная ракета, и таки налетела на Марину, которая, открыв дверь своими ключами (все-таки я тогда их в куртке, дура, забыла). снимала моё пальто.
Столкнувшись, мы обе, оцепенев, застыли в этой крошечной прихожей. Она в моем полуснятом кожаном осеннем пальто, я в её старом халате. Не знаю, как она, я-то, собственно, застыла оттого, что мне опять на секунду показалось, что я вижу себя в зеркале, которого, я знала точно, тут нет. И не себя в халате, а себя ту, нарядную Арину, и не в зеркале, а…
Наверное, она испытала нечто похожее. Мы, не отрываясь, несколько минут пялились друг на друга, а потом Марина как-то странно, сдавленно то ли всхлипнула, то ли хихикнула и тихо произнесла:
— Так вот вы какая… Арина… Ведь вы Арина?
Как будто тут ещё могли быть какие-то сомнения… Я молча кивнула и, не зная, что дальше сказать, потянула её за рукав, помогая снять пальто. Она повернулась, и пальто оказалось у меня в руках, положить его было некуда, и я, совершенно не зная, что с ним дальше делать, затеребила его так и этак, и Марина взяла его у меня и водрузила на вешалку. А потом она прошла мимо меня в комнату, и я, как ребёнок, пошла за ней, мучительно пытаясь сообразить, с чего же начать разговор.
Она начала его первой. Причём она совсем не была, как я могла того ожидать, разъярённой или даже сердитой, вовсе нет, она была скорее так же, как я, растеряна и испугана. Она села на диван, поглядела на меня снизу вверх и тихо спросила:
— Арина, а вы понимаете, что все-таки с нами произошло?
И я, зажмурившись, как перед прыжком в холодную воду, ей рассказала. Я рассказала ей все-все, с самого начала и даже немножко раньше, потому что я очень боялась, что она не поймёт и рассердится, а я и так перед ней виновата. Но она не сердилась и не перебивала меня, а молча слушала, изредка кивая головой. А я, которая никогда никому ничего не говорила и у которой никогда не было близких подруг, все рассказывала и рассказывала, боясь остановиться. И передо мной будто бы снова проходила вся моя прежняя жизнь, а я, будто со стороны, только и могла удивляться её убогости.
Когда я закончила, Марина только вздохнула:
— Теперь все понятно… А я-то как напугалась…
И, в свою очередь, рассказала мне о своих приключениях в больнице и дома. Но мне было мало, я хотела знать про неё больше, знать все, и я заставила её рассказать о её прошлой жизни начиная с самого детства, и она рассказывала, а я, со своей стороны, поражалась — до чего… странно… и скучно… и непохоже…
Марина закончила — посещением зубного врача, — замолчала, глянула на меня снизу исподлобья и задала тот самый вопрос: «Ну и что мы теперь будем делать?»
На который я только и могла, что честно ответить: «Не знаю».
Мы обе помолчали. Потом Марина тихо спросила:
— Ты хочешь вернуться домой?
Странно, это не она, это я должна была бы её об этом спрашивать, но ещё раньше, чем поняла, чем подумала, я уже успела ответить, как выстрелить:
— Нет!
— Ты знаешь, — протянула Марина задумчиво, — я тут поняла, что тоже не очень хочу возвращаться… — И посмотрела на меня виновато. — А знаешь, почему, — заторопилась она, будто испугавшись, что я буду ей возражать, — ты не думай, это не из-за денег, ничего такого, это не важно, а просто… — она запнулась, явно подыскивая слова, — просто у тебя вот есть мама… и Валя… и даже Наташа, они о тебе беспокоятся, а я тут совсем одна, и…
Она окончательно сбилась и замолчала, повесив голову. Мне почему-то стало ужасно её жалко, я пересела к ней на диван и обняла за плечи. Смешная Марина… Ну как я ей объясню, что я, несмотря на эту толпу народа, все равно совсем одна, даже хуже, чем она сама. Нет, мама, конечно, да, но вот Валя… И кто такая Наташа? Я не сразу поняла, что она имеет в виду домработницу. Но если Марине они нравятся, то, в конце концов, тем лучше. Значит, мы просто обе останемся там, где мы есть. И тут я тоже отчего-то заплакала.
Мы ещё долго плакали, разговаривали, смеялись, снова плакали и прочая ерунда. И только потом вспомнили, что если мы меняемся, то есть остаёмся, кто где, нам нужно сделать массу всего. Мы должны рассказать друг другу не мысли и чувства, а детали и подробности. У меня-то, к счастью, их не так много, я и так ни с кем не общаюсь, да к тому же у меня амнезия, а вот Марина… У неё работа, а там такое… И учителя, и ученики, целых три класса, а дети, оказывается, такие вредные, все видят, все помнят… В общем, я поняла, что мне этого ни в жизнь не запомнить, и стала записывать. Писала-писала, вся рука отнялась.
И тут Марина глянула в мои записи, и как ахнет!
— Что такое? — испугалась я.
— Да почерк же! Какой у тебя почерк?!
— А что? — Я, конечно, не каллиграф, но у меня вполне нормальный, умеренно корявый быстрый почерк.
— Так ты ж учитель! Ты ж на доске пишешь! Вот смотри.
Маринин почерк был, как в прописи, — гладкие круглые буквы, аккуратные хвостики…
— И ты должна так писать! Это стандарт.
Следующие полчаса я училась писать. Это оказалось даже не так трудно — стандарт и есть стандарт, только очень муторно и медленно, рука то и дело норовила сорваться в привычный галоп. Но в общем Марина осталась довольна.
— Ладно, ещё потренируешься и привыкнешь. Это не самое страшное.
— А что самое?
— Самое страшное — это как ты себя с ними будешь вести. Ты не думай, в класс входить — не шутки. Я до сих пор, бывает, после каникул первый раз иду — дух захватывает. Особенно если класс противный. Как мой девятый. Хотя этот ещё ничего, вот два года назад был класс — это да. А эти ничего… Хотя, знаешь, подростки, да в таком возрасте переходном… В общем, настроиться надо. Будто там, за дверью, твои враги. Или тигры в клетке, а ты укротитель. Там, конечно, разные приёмы есть, нас ещё в институте учили…
— Ладно, ты меня заранее не пугай. — Мне уже было страшно, но я крепилась. — Я попробую, а что будет не получаться — тебя спрошу. В крайнем случае, заболею.
— Директриса не любит, когда посреди учёбы бюллетень берут. Она вообще у нас такая… Я тебе говорила…
По Марининым словам, директриса выходила не подарок. Впрочем, и завуч тоже. Да и остальные… коллеги. Прямо не школьный коллектив, а банка с пауками. Симпатичным казался только учитель физкультуры, но и это, судя по всему, служило только поводом для лишних напрягов среди сотрудниц. Неужели и у нас в школе было так же? Как это мы не замечали?
В свою очередь я поделилась с Мариной некоторыми особенностями нашего с Валькой взаимного существования. Она, в отличие от меня, почти не удивлялась.
— Я почему-то примерно так и думала. Уходит, приходит… И тебе совсем все равно?
— А что я могу поделать? Скандалить? Я не умею, да и все равно только хуже будет.
— Дело твоё. Мне только проще. Но я бы, наверное, реагировала бы как-то. Ты подумай, может, ему тоже обидно, что тебе все равно?
— Марин, ну что за детский сад? Мы оба взрослые люди, почти двадцать лет женаты, если бы ему что-то не нравилось, он бы сказал.
— Тебе виднее, конечно… А знаешь, как я в первый вечер боялась, что он придёт и спать ляжет?
Мы обе захихикали, как школьницы. Все-таки здорово, когда есть подруга. Странно, мы с Мариной знакомы, можно сказать, несколько часов, а уже подруги. Или это от сходства?
Не знаю, как Марине, мне совсем не хотелось с ней расставаться. Но она, вдруг глянув на часы, охнула и начала собираться.
— Да подожди, рано ещё, время детское.
— Нет, поздно уже, а мне ещё доехать, пока автобус придёт.
— Какой ещё автобус?
— У вас там, от метро. Он редко ходит, я спрашивала.
— Марин, ты сошла с ума. Какой автобус, какое метро? Такси возьмёшь.
— Да ну, ты что! Это дорого, бешеные деньги. Я отлично доеду.
— Марин, ты богатая дама! Для тебя это не деньги. Ты вообще не должна знать, где находится метро, тем более автобус! Ты же на машине ездишь. Кстати, у тебя есть права?
— Какие права, ты смеёшься?
Я задумалась. Я сама, как Арина, уже совершенно не представляла свою жизнь без машины, но если прав нет… За несколько дней тут не научишься, да и рискованно. По Москве ездить — надо сноровку иметь, тут и действительно можно в аварию угодить…
— Ты тогда скажи, что после аварии боишься садиться за руль. Пусть Валька наймёт тебе шофёра.
— Не надо мне никакого шофёра!
— А как ты ездить будешь?
— Как все люди, на метро!
— Марин, люди на метро не ездят. То есть те люди, которые вокруг тебя. Тогда ты бери такси.
— А деньги?
Снова здорово. Кстати, о деньгах. Я обещала матери, что беру в долг один раз, но Марина — другое дело, это не в долг, это, в конце концов, можно сказать, мои собственные…
— Открой кошелёк.
Марина послушно полезла в сумку.
— Сколько там денег?
— Ну, много…
— Сколько?
Она сосчитала. Выходило долларов двести.
— На такси тебе хватит. Хоть до Питера. А кончатся — с карточки снимешь или у Вальки возьмёшь. Я, кстати, тоже хотела немного одолжить. Дай половину, а то когда ещё зарплата будет… Кстати, когда она будет?
— Она когда и будет, там столько не наберётся, — заметила Марина, отсчитывая бумажки.
— А как же ты живёшь-то?
— Так и живу. На такси не езжу. Я ещё подрабатываю, я ж тебе говорила. Балбеса учу, восемь долларов урок. Но это, Арин, вообще кошмар. В классе трудно, а тут уж…
— Тупой?
— Тупой. И наглый. И ещё дружки приходят. И мамаша противная.
— Зачем же ты это делаешь?
— За восемь долларов, я же говорю. Это все-таки только раз в неделю, а в месяц — как ещё одна зарплата выходит. Вот я зубы вылечила, сапоги купила на зиму…
Я снова чуть не заплакала… Ну как же так, почему все так нечестно. Я-то в это время ходила, двадцать пятую сумку покупала, а тут…
— Мариночка, ты сейчас об этом не думай. И о деньгах не думай, покупай, что захочешь. И ешь, что захочешь. И к врачам ко всем сходи, только скажи Вальке, он тебя везде устроит. Или Наташе — про парикмахерскую там, или салон…
Тут меня будто дёрнуло. Парикмахерская! Точно! Мы хоть и были почти одного цвета, обе блондинки, но стрижки разные. Длина была примерно одинаковой, но все-таки различия, как говорится, бросались в глаза. Ещё бы. Моя-то небось стоила, как три её зарплаты. В больничной суёте всем было не до того, но теперь это могут заметить…
— Марин, тебе нужно постричься. Или хотя бы укладку сменить. Давай, я тебя к своему парикмахеру сведу.
Но тут меня ещё раз дёрнуло. Парикмахер не Валька, он непременно узнает, если не лицо, то затылок — свою работу. Я у него последние лет восемь стригусь, нет, к нему нельзя.
— Нет, к моему не надо. Сейчас сообразим, где другого найти.
— А сколько это стоит? — подозрительно поинтересовалась Марина.
Узнав примерную сумму, она взбунтовалась. Она сказала, что так нельзя, что это разврат и она лично так не может. Я пыталась её убедить, но, честно говоря, и сама, наверное, понимала слабость собственных аргументов. Наконец мы сторговались. Марина сказала, что от одной своей знакомой слышала о замечательном мастере, который раньше работал в «Чародейке», знаменитой на всю Москву парикмахерской, а потом спился, был выгнан и работал теперь в каком-то маленьком задрипанном салончике. Но мастерство не пропьёшь, поэтому те, кто знали, все равно приходили и рублей за сто поверх кассы получали дивную голову.
— Сто рублей — это ещё ничего, — назидательно говорила Марина. — За сто рублей, если есть лишние, я схожу. А будет гораздо лучше, чем во всех твоих дорогущих салонах.
Я лично сомневалась, но решила проверить. В конце концов, я тоже имею право на риск. А если вдруг у Марины получится, буду ходить туда тоже, авось мастер спьяну не заметит сходства.
— Ладно, договорились. Ты тогда прямо завтра с утра сходи. Или лучше прямо сегодня.
— Нет, сегодня поздно уже, а завтра схожу. И ещё… — Марина замялась.
— Что?
— Ты где продукты покупаешь? А то у вас еды почти нет никакой.
Это она мне говорит. А у самой тут в холодильнике пустыня Сахара.
— Я в супер езжу, в «Перекрёсток». Там недалеко… — И тут я заткнулась, потому что это на машине было недалеко, а пешком, да с сумками, не больно находишься. Но я быстро нашла выход. — Ты скажи Вале, тебя его шофёр свозит.
— Да мне не надо ни в какой супер, я на рынок на продуктовый съезжу, где у вас есть поближе?
Этого я не знала.
— Марин, а чего ты купить-то хочешь, может, там рядом в магазинах есть? У нас есть всякие магазины недалеко, ты сходи, посмотри. Я, правда, там давно не была, там кредиток не принимают.
— Ну, я не знаю чего… Мяса какого-нибудь, капусты… Я хочу борщ нормальный сварить.
— Кому?
— Да мужу… Вале то есть… — Марина снова стушевалась.
— Маринка, я же тебе говорю, его дома не бывает, какой борщ. Только провозишься зря.
— Я все-таки попробую. Ты пойми, это же так здорово, когда есть, кому борщ варить. И потом, может, он на борщ как раз придёт, а?
— Да вари, мне не жалко.
Тут я соврала. Мне как раз было жалко, только вот непоняно, кого. То ли себя, то ли её. Ей борщ некому варить… А мне было кому, но ему не надо моих борщей. И я к этому уже привыкла, а ей ещё предстоит. А вдруг у неё борщ вкуснее, и все получится? Тогда меня жалко. Или вообще Вальку, то есть не Вальку, а то, что ему понравится, и он… В общем, путаница и глупость какая-то.
Я встряхнулась, отгоняя дурацкие мысли. Марина, судя по всему, думала о чем-то похожем. Мы обе виновато посмотрели друг на друга, потом вдруг, следуя какому-то внезапному порыву, кинулись друг к дружке и обнялись, и потом уже распрощались, договорившись, если что, сразу звонить.
Ей в этом смысле было легче — у неё мобильник. Она, правда, долго не хотела им пользоваться и порывалась оставить его мне, но я, преодолев соблазн, все-таки отказалась. Все равно я, судя по всему, не смогла бы по нему разговаривать там, где было бы нужнее всего, то есть в школе, а дома и так телефон есть. Первое время справлюсь. То самое, что осталось ещё до выхода в школу.
Марина возвращалась домой. То есть к Арине домой. Хотя, наверное, теперь уже к себе. Так все сложно… Хотя, конечно, гораздо проще, чем до разговора с Ариной. Не то чтобы проще, но уже не так страшно. А Арина… Вроде, посмотришь на все — счастливая баба, а поговоришь по душам — и жалко её… Марина раньше думала, что у неё жизнь тяжёлая оттого, что денег не хватает, а вот глядишь, и не в этом дело. А в чем — кто его разберёт…
Голова немного не то кружилась, не то путалась. Столько нового… Ни на каком такси Марина, конечно, не поехала, ещё чего не хватало, на метро три остановки да пересадка, а она будет такие деньги тратить. Автобус, конечно, долго не шёл, и она успела замёрзнуть на остановке в тоненьком кожаном пальто. Вот и красивая вроде вещь, а продувает. И только потом до Марины дошло, что люди в таких пальто не стоят часами на улице, а действительно, как Арина и говорила, ездят в тёплых машинах. Марина поёжилась и быстрее побежала по переулку к дому.
У калитки в окружающей дом ограде ей навстречу шагнул дюжий охранник в камуфляже. Марина хотела было испугаться — что говорить, она не помнила ни фамилии, ни номера квартиры, все было записано в блокнотике под Аринину диктовку и лежало в сумке до поры, но охранник, взглянув ей в лицо, козырнул и с готовностью открыл тяжёлую дверь.
— Проходите, Арин Николавна. А я и не узнал вас сперва, пешком-то вы не часто ходите. А красавица ваша где?
Марина с трудом сообразила, что он имел в виду её машину. Махнула рукой, дескать, не спрашивай, и заторопилась к подъезду, в тепло.
На подъезде ждал новый сюрприз — кодовый замок. Марина поглядела на него в растерянности — лезть в сумку за блокнотом на глазах охранника ей не хотелось. Её внимание привлекла кнопка: «Вызов дежурного по подъезду», она нажала её, ни на что особенно не рассчитывая, и через минуту уже входила в подъезд в сопровождении — чудеса — действительно дежурного, оказавшегося, впрочем, приветливой словоохотливой женщиной средних лет.
— Добрый вечер, Арина Николаевна, проходите, пожалуйста. Валентин Сергеевич предупреждал, вы после аварии будете код забывать, ничего страшного, все поправится, как сами-то себя чувствуете? Гуляли? И правильно, для здоровья очень хорошо…
Она была вежлива и предельно доброжелательна, но что-то сквозило в её тоне такое… слегка неприятное… То ли подобострастие, то ли любопытство… Казалось, она ждёт Марининых ответов и будет ловить их, подпрыгивая на лету, будто собачка сахар. Марина только кивала, дожидаясь, когда же приедет лифт. Наконец перед ней разверзлась тяжёлая дверь, и она, уже укрывшись в кабине, попрощалась оттуда с успевшей надоесть ей дежурной.
В лифте, укрытая от посторонних глаз, Марина наконец вытащила из сумки блокнот, раскрыла, нашла: «Этаж восьмой, квартира шестнадцатая, код… домофон…»
«Дура, надо было в метро время не терять, не попала бы в дурацкое положение», — выругала она себя и тут же поняла, что могла бы совершенно спокойно читать блокнот перед кем угодно, — в конце концов, у неё амнезия.
Лифт приехал, двери раскрылись. Квартиру свою Марина узнала без проблем. Нажала кнопку звонка. Никто не отозвался — Наташа, наверное, закончила рабочий день и ушла. В общем-то, подумалось Марине, так оно и спокойнее. Наташа симпатичная, но сейчас я лучше одна осмотрюсь.
Если, конечно, удастся попасть в квартиру. Марина вытащила, порывшись в сумке, здоровенную связку ключей и уставилась на неё, пытаясь восстановить в памяти Аринины объяснения.
Марина не успела ничего ответить, из-за спины Наташи возник муж, опять в своём чёрном пальто.
— Ариш, привет! Ты как? Я убегаю, у меня лекция, потом я в Думе, потом позвоню. Целую! — И исчез, Марина только глазами успела моргнуть.
— Арина Николаевна! — вступила Наташа. — Я сейчас вам завтрак сделаю, что желаете? Кофе, Валентин Сергеич сказал, нельзя, так я чай заварю? Вам «Липтон» или фруктовый?
— Подожди… те, Наташа, — с запинкой сказала Марина. — Я пока никакого не хочу. Я…
Она снова запнулась, не зная, что, собственно, хочет сказать, но Наташа перебила её:
— Обязательно надо позавтракать, вам и врачи говорили. А то вы опять с утра не есть, так не годится. Вон уж чем один раз-то кончилось. Вы как хотите, а я сготовлю. Мне и Валентин Сергеич говорил. А вы хотите — не вставайте, болейте, я сюда принесу, мне не трудно.
Это было уж совсем невозможно, и Марина поднялась с постели. Наташа тут же вышла из комнаты, но через секунду вернулась с пушистым бархатным халатом, не тем, из больницы, а другим — светло-бежевым, под цвет рубашки. Потом Наташа под локоть, как больную, проводила её до ванны, а когда Марина вышла, на кухне её уже ждал накрытый стол-самобранка.
— Вот, совсем другое дело, и поесть надо обязательно, — приговаривала Наташа, подсовывая ей какие-то тарелочки, ложечки, баночки. — Вот йогурт любимый ваш, вот я яичко сварила. Как же, не поевши-то…
— Наташа, — решительно перебила её Марина. — Вы садитесь-ка тоже и поешьте со мной за компанию.
Наташа явно растерялась.
— Да нет, — забормотала она, — да я завтракала дома, да как же…
— Ну чаю попейте, — настаивала Марина. — Или кофе себе сделайте. А то я одна есть не буду.
Наташа как-то странно поглядела на неё, но послушалась. Марина подумала, что, наверно, настоящая Арина если и ела что-то с утра, то уж точно никогда не садилась за стол с домработницей, но мысль быть непохожей на Арину пугала меньше, чем необходимость есть одной в присутствии другого человека. Как-то это было совсем уж не по-людски. «Ну и ладно, — сказала она себе. — У меня амнезия, мне можно. И потом, с домработницей надо дружить».
Впрочем, идея дружить с Наташей была вполне симпатичной сама по себе. Наташа ей нравилась. За чаем они болтали о том, о сём. Марина вежливо расспрашивала Наташу о её жизни, стараясь между делом задавать как можно более незаметные вопросы о своей, то есть Арининой жизни тоже. Наташа вполне охотно ей отвечала, хотя видно было, что она непривычна к такому тесному общению с хозяйкой.
После завтрака Наташа снова проводила Марину в спальню и помогла ей устроиться в уже застеленной кровати, подоткнула подушку под спину, укрыла пледом.
— Я, Арин Николаевна, сейчас убираться буду, а вам чего-нибудь ещё сделать? Может, журнальчик принести, газетку? По телевизору сериальчик идёт.
— Какой? — чуть не спросила Марина, но вовремя спохватилась, что с её амнезией увлекаться сериалами было бы и вовсе глупо. Вместо этого она, взяв себя в руки, приступила к выполнению ещё вчера намеченного плана.
— Наташ, вы знаете, я хотела маме позвонить, — начала она. Наташа тут же подала ей неизвестно откуда взявшуюся телефонную трубку. — А телефон не помню, — виновато продолжила Марина. — Вы мне не поможете?
— Одну минуту. — Наташа куда-то скрылась, через минуту вернулась с толстой телефонной книжкой, раскрыла её, набрала номер, поднесла трубку к уху, минуту послушала.
— Никто не отвечает. Ушли наверно. Сейчас на мобильный позвоню.
Ещё через секунду она заговорила в телефон:
— Елена Петровна? Доброе утро, это Наташа вас беспокоит, Арин Николаевны домработница. Арин Николавна хотела с вами поговорить. — И протянула трубку напуганной Марине.
Та взяла её и нерешительно поднесла к уху, пребывая в полной неуверенности, что же сказать. «Мама» — будет неправда и неудобно, а называть родную мать по имени-отчеству в присутствии домработницы… К счастью, Наташа, словно поняв, вышла из комнаты.
— Добрый день, — робко выдохнула в трубку Марина. — Это я. Здравствуйте.
— Здравствуй, детка, — ответил ей бодрый и уверенный голос пожилой дамы. — Как себя чувствуешь? Как тебе нравится дома?
— Очень нравится, — ответила Марина. — И чувствую нормально. Только я…
— Я знаю, деточка, что ты хочешь сказать, — продолжила дама. — Ты пока не говори ничего, из дома не надо. Ты лучше, как будешь пободрее, съезди к себе, понимаешь? К себе. Там тебе все станет ясно.
— Да я в порядке, — выговорила Марина, не до конца понимая, что происходит. — Я, наверное, могу, только не знаю…
— Вот и хорошо. Если можешь, сегодня съезди или завтра, как у тебя получится. А я тебе ещё позвоню. — И в трубке зазвучали гудки — Елена Петровна отключилась.
Марина сидела, прижав трубку к плечу. Все-таки она не ошиблась в маме-даме. И хотя она не успела задать своих вопросов и не получить ответов, кое-что она все-таки узнала. И даже совсем не мало — что ей теперь делать. Вот только ещё сообразить бы — как…
Допустим, с одеждой ясно — надо ехать в чем есть, то есть в Арининой. Ещё нужно достать денег на метро, выйти из дома и это самое метро отыскать. Выйти она с Наташиной помощью сумеет, скажет — погулять пошла, метро на улице спросит, а вот денег… Впрочем, в Арининой сумке, кажется, был кошелёк, надо там посмотреть.
Марина встала, прошла в прихожую, надавила на знакомую панель. Вот сумка, где же в ней был кошелёк? Раскрыв его, Марина чуть не ахнула — столько денег сразу ей редко удавалось держать в руках. Ну все, теперь одеться — и в путь.
Мама позвонила мне прямо с утра и сказала, что Марина собирается прийти ко мне и сделает это, может быть, даже сегодня, в крайнем случае завтра. Я не то чтобы испугалась, но взволновалась, хотя, конечно, с некоторым чувством облегчения тоже. Можно сказать, я почти обрадовалась. Но и испугалась. Одно дело — нарядить бесчувственную почти что куклу в свою одежду и бросить в машине, и совсем другое — разговаривать глаза в глаза с человеком, у которого ты украла… А что, собственно, я у неё украла? Во всяком случае, не жизнь — она же не умерла, жива-здорова. Образ жизни? Так тоже не украла, в лучшем случае — купила. Ну, не совсем купила, сменяла. Я ей, между прочим, тоже не так мало отдала.
Тут же возник вопрос: не хочу ли я на самом деле получить отданное обратно? И, честно вглядевшись в себя, поняла — не хочу. Моя новая жизнь, пусть и очень скромненькая, но все же таила в себе какие-то неизведанные повороты и перспективы, в ней могло ещё случиться… Да все что угодно могло случиться, а в той, старой, — нет. Тут я была человек, почти настоящий человек с соответственными проблемами, трудностями и борьбой с ними, а там — в лучшем случае человекоподобная кукла. И вообще, лучше я буду голодать, чем сопьюсь. Но почему-то мне думалось, что голодать сильно не придётся.
Размышляя обо всем об этом, я довольно резвой рысью бегала по квартирке туда и сюда. Сперва подумалось — надо бы убраться к Марининому приходу, потом я решила, что это будет нехорошо, потом все же решила, что убраться надо, заторопилась, попихала барахло туда и сюда и наскоро протёрла пыль. Налила полный чайник воды, поставила на плиту. Что ещё? К чаю было бы хорошо чего-то купить, но нет, не пойду — вдруг она как раз в это время приедет? В общем, я, прямо говоря, психовала, да и было с чего. В какой-то момент я поняла, что стою в прихожей, прижавшись к входной двери, и прислушиваюсь к шагам на лестнице. Я тут же себя одёрнула, потому что это не дело: не говоря уже ни о чем ином, мы в этой прихожей просто столкнёмся, и это будет не лучшим началом дипломатических бесед. Тогда я ушла в комнату, но и там не сиделось, я снова начала бегать взад и вперёд, время совершенно не шло, и Марина не шла, одна я носилась, как дура. Самое смешное, что я все равно её пропустила.
Пробегая в очередной раз мимо двери, я вдруг краем глаза увидела, что в прихожей горит свет, а входная дверь приоткрыта. Я, конечно, рванула туда, как реактивная ракета, и таки налетела на Марину, которая, открыв дверь своими ключами (все-таки я тогда их в куртке, дура, забыла). снимала моё пальто.
Столкнувшись, мы обе, оцепенев, застыли в этой крошечной прихожей. Она в моем полуснятом кожаном осеннем пальто, я в её старом халате. Не знаю, как она, я-то, собственно, застыла оттого, что мне опять на секунду показалось, что я вижу себя в зеркале, которого, я знала точно, тут нет. И не себя в халате, а себя ту, нарядную Арину, и не в зеркале, а…
Наверное, она испытала нечто похожее. Мы, не отрываясь, несколько минут пялились друг на друга, а потом Марина как-то странно, сдавленно то ли всхлипнула, то ли хихикнула и тихо произнесла:
— Так вот вы какая… Арина… Ведь вы Арина?
Как будто тут ещё могли быть какие-то сомнения… Я молча кивнула и, не зная, что дальше сказать, потянула её за рукав, помогая снять пальто. Она повернулась, и пальто оказалось у меня в руках, положить его было некуда, и я, совершенно не зная, что с ним дальше делать, затеребила его так и этак, и Марина взяла его у меня и водрузила на вешалку. А потом она прошла мимо меня в комнату, и я, как ребёнок, пошла за ней, мучительно пытаясь сообразить, с чего же начать разговор.
Она начала его первой. Причём она совсем не была, как я могла того ожидать, разъярённой или даже сердитой, вовсе нет, она была скорее так же, как я, растеряна и испугана. Она села на диван, поглядела на меня снизу вверх и тихо спросила:
— Арина, а вы понимаете, что все-таки с нами произошло?
И я, зажмурившись, как перед прыжком в холодную воду, ей рассказала. Я рассказала ей все-все, с самого начала и даже немножко раньше, потому что я очень боялась, что она не поймёт и рассердится, а я и так перед ней виновата. Но она не сердилась и не перебивала меня, а молча слушала, изредка кивая головой. А я, которая никогда никому ничего не говорила и у которой никогда не было близких подруг, все рассказывала и рассказывала, боясь остановиться. И передо мной будто бы снова проходила вся моя прежняя жизнь, а я, будто со стороны, только и могла удивляться её убогости.
Когда я закончила, Марина только вздохнула:
— Теперь все понятно… А я-то как напугалась…
И, в свою очередь, рассказала мне о своих приключениях в больнице и дома. Но мне было мало, я хотела знать про неё больше, знать все, и я заставила её рассказать о её прошлой жизни начиная с самого детства, и она рассказывала, а я, со своей стороны, поражалась — до чего… странно… и скучно… и непохоже…
Марина закончила — посещением зубного врача, — замолчала, глянула на меня снизу исподлобья и задала тот самый вопрос: «Ну и что мы теперь будем делать?»
На который я только и могла, что честно ответить: «Не знаю».
Мы обе помолчали. Потом Марина тихо спросила:
— Ты хочешь вернуться домой?
Странно, это не она, это я должна была бы её об этом спрашивать, но ещё раньше, чем поняла, чем подумала, я уже успела ответить, как выстрелить:
— Нет!
— Ты знаешь, — протянула Марина задумчиво, — я тут поняла, что тоже не очень хочу возвращаться… — И посмотрела на меня виновато. — А знаешь, почему, — заторопилась она, будто испугавшись, что я буду ей возражать, — ты не думай, это не из-за денег, ничего такого, это не важно, а просто… — она запнулась, явно подыскивая слова, — просто у тебя вот есть мама… и Валя… и даже Наташа, они о тебе беспокоятся, а я тут совсем одна, и…
Она окончательно сбилась и замолчала, повесив голову. Мне почему-то стало ужасно её жалко, я пересела к ней на диван и обняла за плечи. Смешная Марина… Ну как я ей объясню, что я, несмотря на эту толпу народа, все равно совсем одна, даже хуже, чем она сама. Нет, мама, конечно, да, но вот Валя… И кто такая Наташа? Я не сразу поняла, что она имеет в виду домработницу. Но если Марине они нравятся, то, в конце концов, тем лучше. Значит, мы просто обе останемся там, где мы есть. И тут я тоже отчего-то заплакала.
Мы ещё долго плакали, разговаривали, смеялись, снова плакали и прочая ерунда. И только потом вспомнили, что если мы меняемся, то есть остаёмся, кто где, нам нужно сделать массу всего. Мы должны рассказать друг другу не мысли и чувства, а детали и подробности. У меня-то, к счастью, их не так много, я и так ни с кем не общаюсь, да к тому же у меня амнезия, а вот Марина… У неё работа, а там такое… И учителя, и ученики, целых три класса, а дети, оказывается, такие вредные, все видят, все помнят… В общем, я поняла, что мне этого ни в жизнь не запомнить, и стала записывать. Писала-писала, вся рука отнялась.
И тут Марина глянула в мои записи, и как ахнет!
— Что такое? — испугалась я.
— Да почерк же! Какой у тебя почерк?!
— А что? — Я, конечно, не каллиграф, но у меня вполне нормальный, умеренно корявый быстрый почерк.
— Так ты ж учитель! Ты ж на доске пишешь! Вот смотри.
Маринин почерк был, как в прописи, — гладкие круглые буквы, аккуратные хвостики…
— И ты должна так писать! Это стандарт.
Следующие полчаса я училась писать. Это оказалось даже не так трудно — стандарт и есть стандарт, только очень муторно и медленно, рука то и дело норовила сорваться в привычный галоп. Но в общем Марина осталась довольна.
— Ладно, ещё потренируешься и привыкнешь. Это не самое страшное.
— А что самое?
— Самое страшное — это как ты себя с ними будешь вести. Ты не думай, в класс входить — не шутки. Я до сих пор, бывает, после каникул первый раз иду — дух захватывает. Особенно если класс противный. Как мой девятый. Хотя этот ещё ничего, вот два года назад был класс — это да. А эти ничего… Хотя, знаешь, подростки, да в таком возрасте переходном… В общем, настроиться надо. Будто там, за дверью, твои враги. Или тигры в клетке, а ты укротитель. Там, конечно, разные приёмы есть, нас ещё в институте учили…
— Ладно, ты меня заранее не пугай. — Мне уже было страшно, но я крепилась. — Я попробую, а что будет не получаться — тебя спрошу. В крайнем случае, заболею.
— Директриса не любит, когда посреди учёбы бюллетень берут. Она вообще у нас такая… Я тебе говорила…
По Марининым словам, директриса выходила не подарок. Впрочем, и завуч тоже. Да и остальные… коллеги. Прямо не школьный коллектив, а банка с пауками. Симпатичным казался только учитель физкультуры, но и это, судя по всему, служило только поводом для лишних напрягов среди сотрудниц. Неужели и у нас в школе было так же? Как это мы не замечали?
В свою очередь я поделилась с Мариной некоторыми особенностями нашего с Валькой взаимного существования. Она, в отличие от меня, почти не удивлялась.
— Я почему-то примерно так и думала. Уходит, приходит… И тебе совсем все равно?
— А что я могу поделать? Скандалить? Я не умею, да и все равно только хуже будет.
— Дело твоё. Мне только проще. Но я бы, наверное, реагировала бы как-то. Ты подумай, может, ему тоже обидно, что тебе все равно?
— Марин, ну что за детский сад? Мы оба взрослые люди, почти двадцать лет женаты, если бы ему что-то не нравилось, он бы сказал.
— Тебе виднее, конечно… А знаешь, как я в первый вечер боялась, что он придёт и спать ляжет?
Мы обе захихикали, как школьницы. Все-таки здорово, когда есть подруга. Странно, мы с Мариной знакомы, можно сказать, несколько часов, а уже подруги. Или это от сходства?
Не знаю, как Марине, мне совсем не хотелось с ней расставаться. Но она, вдруг глянув на часы, охнула и начала собираться.
— Да подожди, рано ещё, время детское.
— Нет, поздно уже, а мне ещё доехать, пока автобус придёт.
— Какой ещё автобус?
— У вас там, от метро. Он редко ходит, я спрашивала.
— Марин, ты сошла с ума. Какой автобус, какое метро? Такси возьмёшь.
— Да ну, ты что! Это дорого, бешеные деньги. Я отлично доеду.
— Марин, ты богатая дама! Для тебя это не деньги. Ты вообще не должна знать, где находится метро, тем более автобус! Ты же на машине ездишь. Кстати, у тебя есть права?
— Какие права, ты смеёшься?
Я задумалась. Я сама, как Арина, уже совершенно не представляла свою жизнь без машины, но если прав нет… За несколько дней тут не научишься, да и рискованно. По Москве ездить — надо сноровку иметь, тут и действительно можно в аварию угодить…
— Ты тогда скажи, что после аварии боишься садиться за руль. Пусть Валька наймёт тебе шофёра.
— Не надо мне никакого шофёра!
— А как ты ездить будешь?
— Как все люди, на метро!
— Марин, люди на метро не ездят. То есть те люди, которые вокруг тебя. Тогда ты бери такси.
— А деньги?
Снова здорово. Кстати, о деньгах. Я обещала матери, что беру в долг один раз, но Марина — другое дело, это не в долг, это, в конце концов, можно сказать, мои собственные…
— Открой кошелёк.
Марина послушно полезла в сумку.
— Сколько там денег?
— Ну, много…
— Сколько?
Она сосчитала. Выходило долларов двести.
— На такси тебе хватит. Хоть до Питера. А кончатся — с карточки снимешь или у Вальки возьмёшь. Я, кстати, тоже хотела немного одолжить. Дай половину, а то когда ещё зарплата будет… Кстати, когда она будет?
— Она когда и будет, там столько не наберётся, — заметила Марина, отсчитывая бумажки.
— А как же ты живёшь-то?
— Так и живу. На такси не езжу. Я ещё подрабатываю, я ж тебе говорила. Балбеса учу, восемь долларов урок. Но это, Арин, вообще кошмар. В классе трудно, а тут уж…
— Тупой?
— Тупой. И наглый. И ещё дружки приходят. И мамаша противная.
— Зачем же ты это делаешь?
— За восемь долларов, я же говорю. Это все-таки только раз в неделю, а в месяц — как ещё одна зарплата выходит. Вот я зубы вылечила, сапоги купила на зиму…
Я снова чуть не заплакала… Ну как же так, почему все так нечестно. Я-то в это время ходила, двадцать пятую сумку покупала, а тут…
— Мариночка, ты сейчас об этом не думай. И о деньгах не думай, покупай, что захочешь. И ешь, что захочешь. И к врачам ко всем сходи, только скажи Вальке, он тебя везде устроит. Или Наташе — про парикмахерскую там, или салон…
Тут меня будто дёрнуло. Парикмахерская! Точно! Мы хоть и были почти одного цвета, обе блондинки, но стрижки разные. Длина была примерно одинаковой, но все-таки различия, как говорится, бросались в глаза. Ещё бы. Моя-то небось стоила, как три её зарплаты. В больничной суёте всем было не до того, но теперь это могут заметить…
— Марин, тебе нужно постричься. Или хотя бы укладку сменить. Давай, я тебя к своему парикмахеру сведу.
Но тут меня ещё раз дёрнуло. Парикмахер не Валька, он непременно узнает, если не лицо, то затылок — свою работу. Я у него последние лет восемь стригусь, нет, к нему нельзя.
— Нет, к моему не надо. Сейчас сообразим, где другого найти.
— А сколько это стоит? — подозрительно поинтересовалась Марина.
Узнав примерную сумму, она взбунтовалась. Она сказала, что так нельзя, что это разврат и она лично так не может. Я пыталась её убедить, но, честно говоря, и сама, наверное, понимала слабость собственных аргументов. Наконец мы сторговались. Марина сказала, что от одной своей знакомой слышала о замечательном мастере, который раньше работал в «Чародейке», знаменитой на всю Москву парикмахерской, а потом спился, был выгнан и работал теперь в каком-то маленьком задрипанном салончике. Но мастерство не пропьёшь, поэтому те, кто знали, все равно приходили и рублей за сто поверх кассы получали дивную голову.
— Сто рублей — это ещё ничего, — назидательно говорила Марина. — За сто рублей, если есть лишние, я схожу. А будет гораздо лучше, чем во всех твоих дорогущих салонах.
Я лично сомневалась, но решила проверить. В конце концов, я тоже имею право на риск. А если вдруг у Марины получится, буду ходить туда тоже, авось мастер спьяну не заметит сходства.
— Ладно, договорились. Ты тогда прямо завтра с утра сходи. Или лучше прямо сегодня.
— Нет, сегодня поздно уже, а завтра схожу. И ещё… — Марина замялась.
— Что?
— Ты где продукты покупаешь? А то у вас еды почти нет никакой.
Это она мне говорит. А у самой тут в холодильнике пустыня Сахара.
— Я в супер езжу, в «Перекрёсток». Там недалеко… — И тут я заткнулась, потому что это на машине было недалеко, а пешком, да с сумками, не больно находишься. Но я быстро нашла выход. — Ты скажи Вале, тебя его шофёр свозит.
— Да мне не надо ни в какой супер, я на рынок на продуктовый съезжу, где у вас есть поближе?
Этого я не знала.
— Марин, а чего ты купить-то хочешь, может, там рядом в магазинах есть? У нас есть всякие магазины недалеко, ты сходи, посмотри. Я, правда, там давно не была, там кредиток не принимают.
— Ну, я не знаю чего… Мяса какого-нибудь, капусты… Я хочу борщ нормальный сварить.
— Кому?
— Да мужу… Вале то есть… — Марина снова стушевалась.
— Маринка, я же тебе говорю, его дома не бывает, какой борщ. Только провозишься зря.
— Я все-таки попробую. Ты пойми, это же так здорово, когда есть, кому борщ варить. И потом, может, он на борщ как раз придёт, а?
— Да вари, мне не жалко.
Тут я соврала. Мне как раз было жалко, только вот непоняно, кого. То ли себя, то ли её. Ей борщ некому варить… А мне было кому, но ему не надо моих борщей. И я к этому уже привыкла, а ей ещё предстоит. А вдруг у неё борщ вкуснее, и все получится? Тогда меня жалко. Или вообще Вальку, то есть не Вальку, а то, что ему понравится, и он… В общем, путаница и глупость какая-то.
Я встряхнулась, отгоняя дурацкие мысли. Марина, судя по всему, думала о чем-то похожем. Мы обе виновато посмотрели друг на друга, потом вдруг, следуя какому-то внезапному порыву, кинулись друг к дружке и обнялись, и потом уже распрощались, договорившись, если что, сразу звонить.
Ей в этом смысле было легче — у неё мобильник. Она, правда, долго не хотела им пользоваться и порывалась оставить его мне, но я, преодолев соблазн, все-таки отказалась. Все равно я, судя по всему, не смогла бы по нему разговаривать там, где было бы нужнее всего, то есть в школе, а дома и так телефон есть. Первое время справлюсь. То самое, что осталось ещё до выхода в школу.
Марина возвращалась домой. То есть к Арине домой. Хотя, наверное, теперь уже к себе. Так все сложно… Хотя, конечно, гораздо проще, чем до разговора с Ариной. Не то чтобы проще, но уже не так страшно. А Арина… Вроде, посмотришь на все — счастливая баба, а поговоришь по душам — и жалко её… Марина раньше думала, что у неё жизнь тяжёлая оттого, что денег не хватает, а вот глядишь, и не в этом дело. А в чем — кто его разберёт…
Голова немного не то кружилась, не то путалась. Столько нового… Ни на каком такси Марина, конечно, не поехала, ещё чего не хватало, на метро три остановки да пересадка, а она будет такие деньги тратить. Автобус, конечно, долго не шёл, и она успела замёрзнуть на остановке в тоненьком кожаном пальто. Вот и красивая вроде вещь, а продувает. И только потом до Марины дошло, что люди в таких пальто не стоят часами на улице, а действительно, как Арина и говорила, ездят в тёплых машинах. Марина поёжилась и быстрее побежала по переулку к дому.
У калитки в окружающей дом ограде ей навстречу шагнул дюжий охранник в камуфляже. Марина хотела было испугаться — что говорить, она не помнила ни фамилии, ни номера квартиры, все было записано в блокнотике под Аринину диктовку и лежало в сумке до поры, но охранник, взглянув ей в лицо, козырнул и с готовностью открыл тяжёлую дверь.
— Проходите, Арин Николавна. А я и не узнал вас сперва, пешком-то вы не часто ходите. А красавица ваша где?
Марина с трудом сообразила, что он имел в виду её машину. Махнула рукой, дескать, не спрашивай, и заторопилась к подъезду, в тепло.
На подъезде ждал новый сюрприз — кодовый замок. Марина поглядела на него в растерянности — лезть в сумку за блокнотом на глазах охранника ей не хотелось. Её внимание привлекла кнопка: «Вызов дежурного по подъезду», она нажала её, ни на что особенно не рассчитывая, и через минуту уже входила в подъезд в сопровождении — чудеса — действительно дежурного, оказавшегося, впрочем, приветливой словоохотливой женщиной средних лет.
— Добрый вечер, Арина Николаевна, проходите, пожалуйста. Валентин Сергеевич предупреждал, вы после аварии будете код забывать, ничего страшного, все поправится, как сами-то себя чувствуете? Гуляли? И правильно, для здоровья очень хорошо…
Она была вежлива и предельно доброжелательна, но что-то сквозило в её тоне такое… слегка неприятное… То ли подобострастие, то ли любопытство… Казалось, она ждёт Марининых ответов и будет ловить их, подпрыгивая на лету, будто собачка сахар. Марина только кивала, дожидаясь, когда же приедет лифт. Наконец перед ней разверзлась тяжёлая дверь, и она, уже укрывшись в кабине, попрощалась оттуда с успевшей надоесть ей дежурной.
В лифте, укрытая от посторонних глаз, Марина наконец вытащила из сумки блокнот, раскрыла, нашла: «Этаж восьмой, квартира шестнадцатая, код… домофон…»
«Дура, надо было в метро время не терять, не попала бы в дурацкое положение», — выругала она себя и тут же поняла, что могла бы совершенно спокойно читать блокнот перед кем угодно, — в конце концов, у неё амнезия.
Лифт приехал, двери раскрылись. Квартиру свою Марина узнала без проблем. Нажала кнопку звонка. Никто не отозвался — Наташа, наверное, закончила рабочий день и ушла. В общем-то, подумалось Марине, так оно и спокойнее. Наташа симпатичная, но сейчас я лучше одна осмотрюсь.
Если, конечно, удастся попасть в квартиру. Марина вытащила, порывшись в сумке, здоровенную связку ключей и уставилась на неё, пытаясь восстановить в памяти Аринины объяснения.