Бялко Анна. Счастливый слон

   Дашка тем временем вытащила откуда-то длинную пачку сигарет и блестящую зажигалку.
   – Я покурю, ничего, теть Лиз?
   Я обреченно кивнула. Вообще-то я терпеть не могу табачного дыма, но не говорить же девочке в ее собственной кухне, что лучше не надо. Переживу как-нибудь. Я тоже в ее возрасте курила. Или нет – в ее возрасте я, пожалуй, уже была беременна, и как раз на этом мое курение кончилось раз и навсегда. Беременность, маленький ребенок, а потом Америка с ее стерильностью, там не покуришь, вот и отвыкла. Надо привыкать взад, ничего не поделаешь, это наша родина, сынок. Досюда, похоже, волна борьбы с курением в американских масштабах не докатилась, потому что еще в самолете я успела заметить, вернее, почуять, что мои соотечественники курят почти все и практически везде. Может, самой тоже начать? Говорят, от этого худеешь, здоровье мое никому на фиг не сдалось, а дышать будет заметно легче. Надо попробовать, и я попросила у Дашки сигаретку.
   Она с готовностью протянула мне пачку. Я зажала тоненькую палочку во рту, чиркнула зажигалкой, затянулась и зверски закашлялась. Нет, пожалуй, эксперимент придется пока отложить, до большей акклиматизации.
   Залпом допив свой кофе, я бросила сигарету в пепельницу.
   – Извини, Даш. Хотела молодость вспомнить, не получилось. Так мы с тобой идем?
   – Идем. Сейчас только докурю, потом лицо нарисую – и можем выходить.
   Я пошла собираться. Выглянула в окно, оценила погоду и, резонно рассудив, что ходить придется изрядно, надела джинсы, простую майку и полуспортивные туфельки-тапочки без каблуков. Подумала – и накинула на плечи тоненький кардиган на всякий случай. Готово. Хотя нет, не все. Я взяла свою замечательную сумку и, чтобы не таскать с собой лишних тяжестей, вытащила из нее все то, что не могло пригодиться на городской прогулке – американский паспорт, бутылку воды, косметичку, пакет с основными денежными запасами. Между прочим, денег надо бы поменять. Под руку попался телефон. Вот черт, я же его так и не включила после самолета. Ник, небось, волнуется, куда я девалась. Хотя, конечно, мог бы и сам сюда позвонить, если б захотел. Да и мама в курсе, что я живой долетела, ей-то мы с Мишкой сразу отзвонились, тут попробуй не позвони... Так что ничего, информация есть, если хотел – разобрался.
   Я нажала кнопку включения, телефон вроде ожил, но ничего внятного на экране не отобразил. Я еще потыкала в разные кнопки, и только потом сообразила, что мой телефон в Москве вообще работать не будет, стандарт не тот. Есть телефоны и с двойными стандартами, но мой не из них. Ну и ладно, значит, куплю просто новый, и все.
   Вот и цели для прогулки обозначились – поменять денег и купить телефон. Ну и зайти куда-нибудь за продуктами, чтобы не обжирать хозяев. Кофе купить, апельсинового соку. Колбасы!!!
   Готовая к выходу, я пошла к Дашке в комнату. Она, тоже в джинсах и яркой маечке, сидела перед зеркалом и тоненькой кисточкой сосредоточенно рисовала что-то вокруг правого глаза. Заметив меня в зеркале, она махнула рукой в сторону дивана.
   – Садись, теть Лиз, я сейчас.
   Это был процесс. Нет – Процесс. Я наблюдала за ней, как завороженная. В свои без малого сорок я, конечно, умела пользоваться косметикой, и на лице время от времени что-то себе рисовала, но как-то никогда не относилась к этому слишком серьезно. Нет, крем для лица я покупала и выбирала с интересом, не жалея на это денег, но вот чтоб краситься... Ну да, помада нейтрального цвета, немного пудры, чтобы нос не блестел, чуть-чуть теней в цвет одежды, тон для маскировки каких-то вопиющих дефектов – но это и все. Да и то скорее по большим праздникам, а они у меня случались не часто. Такого, как говорится, чтобы не выйти в булочную, не накрасившись по полной, за мной никогда не водилось. Да и знакомых у меня таких не было. В Америке вообще мало красятся.
   Тут же передо мной было Мастерство, возведенное в ранг Искусства. То, что, наверное, и называется гордым словом Макияж. Основу Дашка, похоже, уже успела намазать раньше, потому что теперь она наносила сверху завершающие штрихи. Перед ней лежало несколько распахнутых ящичков, баночек и тюбичков – ни дать ни взять палитра художника, и она, придирчиво выбирая то одну, то другую кисточку разной толщины, окунала их в краски, подносила к лицу, жмурила старательно глаз, чуть-чуть касалась, наносила мазок, оценивала эффект, иногда что-то подправляла пальцем, брала следующую... Я просто оторваться не могла.
   Закончив, Дашка позакрывала свои баночки, опылила себя сладким облаком из розового флакона, повернулась ко мне и кокетливо похлопала ресницами.
   – Ну как?
   Я не сразу нашлась. Мастерство было, конечно, несомненным, и результат на Дашкином лице был, пожалуй, достойным самой высокой оценки, вот только... Это лицо совершенно не нуждалось ни в каких ухищрениях, оно было прекрасным само по себе, от природы. После же кропотливой разрисовки оно стало... Не то чтобы даже старше, но как-то... Искушеннее, что ли. Более порочным, да. И почему-то более потрепанным. Хотя макияж отнюдь не был вульгарен, цвета мягкие, переходы ровные, черты лица подчеркнуто четкие... Не знаю. Наверное, я не понимаю ничего...
   – Очень красиво, Дашунь, – в конце концов сказала я. И честно. Действительно, красиво. – А что, мы с тобой куда-нибудь идем?
   – Ну так гулять же, – непонимающе ответила она.
   – Нет, ты так собираешься торжественно, я думала, может, мы заходить куда-то будем...
   – Да ну, торжественно, – махнула она рукой. – Где ж тут торжественно? Немножко морду освежила, и все. Эффект свежеумытого лица, утренний ненавязчивый макияж. По-моему, получилось неплохо.
   Я снова не нашла слов.
   В прихожей Дашка села на стул и стала застегивать свои вчерашние блестящие босоножки на высоченной шпильке. Тут я, как дура, опять не выдержала.
   – Дашунь, – я очень старалась не звучать, как зануда, – мы же, наверное, ходить будем много.
   – Ну да, – она потянулась за второй туфелькой.
   – А ты выдержишь на таком каблуке?
   – Да конечно, легко, – она поднялась и цапнула сумку. – Я готова, идем?
 
   Мы вышли из дому. Я повернула было в сторону метро – Мишка живет в двух шагах от метро «Сокольники», – но Дарья решительным шагом направилась куда-то вбок.
   – Ты куда?
   – Тачку ловить, – ответила она так, как будто ничего другого и быть не могло.
   – Мы же с тобой в центр едем.
   – Ну да.
   – Так тут на метро пятнадцать минут. Или я чего-то не так помню?
   – Теть Лиз, ну на метро одни лохи ездят. Ну что это? Там грязно и воняет. Я в один момент поймаю тачку, и доедем нормально.
   Я, вспомнив свои вчерашние впечатления от езды по Москве «на тачке», моментально внутренне сгруппировалась и выдала вполне убедительную, на мой взгляд, версию. Дескать, я за все годы отрыва от родины так стосковалась по любимому московскому метро, что только спала и видела, и что пусть уж мы хотя бы разок потешим капризы старой тетки... Не знаю, что Дашка об этом подумала, но, пожав плечиком и скорчив гримаску, все же повернула в нужном направлении.
   Метро! Как много в этом звуке... В Бостоне тоже есть метро, но оно больше похоже на трамвай, да, собственно, и называется так же. А тут настоящее, с хлопающими стеклянными дверями, надписями «Входа нет», турникетами, характерным запахом креозота, эскалаторами. На меня нахлынула сладкая ностальгическая волна. Сколько раз в юности мне приходилось уворачиваться от Колькиных попыток прищемить меня метрошной дверью в его неуклюжих стремлениях быть галантным... Как я боялась, что меня прищемит турникетом, когда мы, экономя несчастный пятак, проскальзывали, тесно прижавшись, вдвоем на одну монетку... А как целовались на эскалаторах... Самые длинные, помнится, были на метро «ВДНХ».
   Поток воспоминаний был прерван сердитым Дашкиным возгласом.
   – Черт! Ну так и знала... Твою мать!
   Ее тонкая шпилька застряла в рифленом покрытии эскалатора, и в попытках освободиться она, резко дернув ногой, ободрала тонкую кожу с каблучка.
   – Ну вот. Убила туфли к черту. Говорила же, что это идиотство – на метро! А они новые, жалко так...
   – Подожди убиваться-то, – урезонивающе сказала я. – Дай, я погляжу, может, еще ничего...
   – Да где там ничего, – Дашка пыталась прыгать на одной ноге, задрав другую и оглядывая каблук. – Вон, полкаблука ссадила. Чтоб я еще раз...
   Я подвела ее к скамейке, велела сесть и снять босоножку. Полоска кожи, примерно в полсантиметра, была содрана сбоку каблука и болталась, присборенная в гармошку. Я аккуратно разгладила ее, порылась в сумке, вытащила тюбик сухого клея. Нельзя сказать, чтобы получилось уж совсем незаметно, но если не приглядываться... Дашка глядела на меня, раскрыв рот.
   – Ну ты даешь, теть Лиз, – выдохнула она, застегивая босоножку и осматривая результат.
   – Не рассказывай никому, – посоветовала я. – И сама забудь, никто и не заметит. А на эскалаторе, если на каблуках едешь, нужно на цыпочках стоять.
   – Откуда ты знаешь-то? И где так чинить научилась?
   – А ты думала! Ездили когда-то и мы в метро. И шпильки носили, не без этого.
   – А клей у тебя в сумке зачем?
   – На всякий случай. Вот, видала – и пригодился, да мало ли, что еще.
   – Ну ты даешь, – повторила она задумчиво. – Но на метро все равно лучше не ездить. Босоножек не напасешься. А если б я вдруг у матери на «Маноло Бланик» выклянчила? – осенила ее новая мысль, и она явно пришла в ужас. – Да я бы умерла! «Маноло Бланик» так бездарно загубить!! Нет, не уговаривайте даже со своим метро. Никогда в жизни! Теть Лиз, а у вас есть «Маноло»?
   Мы успели сесть в поезд, и он вез нас, тарахтя и раскачиваясь в темном туннеле. Я глядела на белую надпись «Не прислоняться» на дверях. «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Копенгаген», – вспоминалась мне какая-то чушь из детства. Дашка снова меня отвлекла.
   – Что? «Маноло»? Нет, на кой они мне черт? Они неудобные.
   – Как это неудобные? Самые лучшие туфли в мире! За такие деньжищи! У нас в Москве бутик открыли, они там меньше тысячи не стоят. Обалденные туфли. Теть Лиз, а правда, что в Нью-Йорке их можно всего долларов за пятьсот купить?
   – Не знаю, Даш. Наверное. По-моему, это все равно безумие – туфли за пятьсот долларов. Никакие туфли столько не стоят, будь они хоть из золота.
   И тут меня осенило.
   – Стой, Дашка. Есть ведь у меня эти «Маноло». Я забыла совсем, – и красочно описала ей золотой гибрид гладиатора со свиноматкой в пряжечках, свалившийся мне на голову в момент жизненной катастрофы.
   Я-то в своем описании старалась ей показать, какой это на самом деле безвкусный кошмар, но, похоже, добилась совершенно обратного эффекта.
   – Золотые... С пряжечками... На шпильке... – Глаза Дашки мечтательно затуманились. – Теть Лиз, а какой у тебя размер?
   – Седьмой. То есть тридцать седьмой на ваши деньги.
   – И у меня тридцать седьмой. А ты их с собой привезла? – оживилась Дашка. – Дашь померить?
   – Да ты что, Даш? Чего бы я их в Москву поперла? Я ж тебе говорю – в этом ходить невозможно.
   Дашка разочарованно выдохнула. Но тут же снова воспряла.
   – Теть Лиз, значит, ты их совсем не носишь?
   Я кивнула.
   – Совсем-совсем? А тогда... Я нахалка, конечно, но... Не могла бы ты их отдать мне?
   – Да могла бы, конечно. – Мысленно я выругала себя за недогадливость. Привезла бы ребенку босоножки, вот было бы радости. – Дашунь, я, честное слово, просто не сообразила, дура. И потом, я размера твоего не знала.
   – Ну ничего. Ты мне в другой раз привезешь, не забудешь ведь? А может быть, дядю Колю попросить? Ну, если он вдруг приедет? Или оказия там какая?
   – Вряд ли он скоро приедет, Дашунь. Но я спрошу.
   Я внутренне рассмеялась, представив себе, как звоню Нику с указанием немедленно отправить мне в Москву золотые босоножки «Маноло Бланик». Интересно, что бы он подумал? Кстати, я ж ему так и не дала знать, что жива. Наверное, надо бы. Вот сейчас куплю телефон...
   – Дашунь, а мы с тобой куда едем?
   – В центр. Ты же сама сказала.
   – Ну да, а куда именно-то?
   – Мне все равно. Ты-то куда хотела?
   – Да я даже не знаю... Ну, на улицу Горького, наверное.
   – Куда? Это где такая?
   Я растерялась. Как это – где улица Горького?
   – Ну, там метро «Пушкинская». Где памятник Пушкину, знаешь?
   – А, на Тверскую, – облегченно выдохнула Дашка. – А то я не поняла.
   – Ну да, на Тверскую. – Спятишь с этими переименованиями, я и так-то все нечетко помню, а теперь еще разбирайся, что куда переназвали. – Даш, а телефон там можно будет купить? И денег мне надо бы поменять.
   – Это где угодно можно, – отмахнулась Дашка. – Приехали, нам выходить.
 
   Мы вышли на улицу Горького, то есть Тверскую, но не на Пушкинской площади, как мне думалось, а напротив «Националя». Я восторженно огляделась вокруг. Все было таким... Таким огромным, и забытым, и родным, и знакомым, и совершенно другим одновременно. Перед Историческим музеем... Стоп, а где гостиница «Москва»? Мамочки! А перед Манежем какой-то глобус торчит... Хорошо хоть, «Националь» на месте, тоже вон вокруг лесов полно. И куда теперь идти? Хотелось сразу всюду.
   В конце концов, помаявшись и помявшись, я определилась, и мы тронулись вверх – или вниз? – по Тверской. Вверх – это к центру, а мы пошли от. Я пялилась по сторонам, как трехлетний ребенок, приехавший из деревни, и озвучивала свои восторги вслух. Бедная Дашка.
   Огромные стеклянные витрины, яркая реклама, магазины, рестораны, Центральный телеграф, а где кафе «Космос», тут магазин «Сыр» раньше был, я там в очереди стояла, ой, у вас и «Зару» открыли, пошли зайдем, нет, лучше потом, а что это?
   В общем, со мной бывает тяжело, особенно когда я впадаю в восторги. Но это случается, к счастью, не слишком часто, так что можно и пережить. К тому же все и в самом деле было очень здорово. Так чисто, и красиво, и цветочки в горшках понатыканы, и люди кругом нарядные. Правда, люди слишком нарядные, женщины все на каблуках и накрашены, как Дашка, у нас так только в оперу ходят. Я вдруг поняла, что обращаю внимание на то, что на ком надето, со мной такого сто лет не случалось. А потом поняла, что и на меня то и дело бросают со всех сторон оценивающие взгляды. Такого тоже не случалось сто лет. В Америке никто ни на кого не смотрит, это не принято, это нарушает права личности, ходи в чем хочешь, никого не волнует, на улице ты незаметен. А тут... Вон опять тетка мимо прошла и окинула взглядом с головы до ног, такое впечатление, что успела до копейки оценить, что почем. Может, это все-таки на Дашку смотрят, она красивая, а я что? Нет, на меня. Наверное, веду себя, как идиотка, вот люди и оглядываются.
   Мне стало неприятно, и я решила спросить свою Ариадну.
   – Даш, я заметила – на меня люди смотрят. Я чего-то не так делаю?
   – Ну-у... – Дашка задумалась. – Ну, в общем, ты, конечно, выделяешься. Я бы тоже на тебя внимание обратила.
   Я совсем испугалась.
   – А что со мной не так-то?
   – Да нет, – она успокаивающе махнула рукой. – Все нормально. Просто... Ну, как сказать... Ты не вписываешься. Одета, к примеру, не так.
   – Господи, чего ж тут не так? Джинсы и майка.
   – Вот именно. Так девочки одеваются, а ты, хоть и выглядишь неплохо, все равно видно, что... Ну, в общем, большая уже.
   – Даш, не надо. Говори ты нормально – старая тетка.
   – Нет, ты не тетка. В этом и дело. По возрасту, может, и годишься, а ведешь себя не так. И что-то в тебе еще есть такое... Иностранское... Я вижу, а сказать не могу. И потом, главное – сумка твоя.
   – А что сумка?
   – Ну как что? Это же у тебя «Биркин»? Настоящая?
   – Ну да.
   – Ну вот. Тут, если кто до «Биркин» дожил, она не будет вот так в метро ездить и по сторонам пялиться. Она будет на машине с шофером рассекать, и с ней телохранитель будет сзади ходить. А ты тут возле «Зары» в восторге прыгаешь. Вот все и думают – что это с ней? И настоящий ли «Биркин»?
   – Дашка, ты это серьезно? Что, вот так вот на улице прям всем есть дело, кто я да какая у меня сумка? Скажи, что ты шутишь, а?
   Она пожала плечами.
   – Ну ты же сама меня спросила. Значит, заметила. Я тебе и объясняю. Да плюнь ты, – добавила она, заметив мое расстроенное лицо. – Не бери в голову. На меня вон тоже часто пялятся, что же, из дому не выходить? Наоборот, теть Лиз. Ты знаешь, что классно выглядишь, и пусть себе смотрят. Даже приятно.
   – Это тебе, может, и приятно. А мне как-то не по себе. Да и выгляжу я совсем не классно.
   – Да брось. Ты у нас тоже красавица. Нет, серьезно. Мы тебе тут еще кавалера найдем, пусть дядя Коля там волнуется. Может, возьмет тогда, бросит свой бизнес, да и приедет. Правда-правда.
   Я подумала – может, и в самом деле? Чего я так взбаламутилась? Подумаешь, смотрят. В конце концов, есть на что – я и сама люблю свою сумку. И себя, в общем, тоже. Пусть Коля волнуется. Взяла Дашку под руку и гордо зашагала по Тверской.
 
   По дороге мы успели и деньги поменять, и телефон выбрать, только вот до Пушкина все равно не добрались. Потому что по пути я завернула в книжный и в очередной раз потеряла там самообладание. Мне хотелось купить все и сразу. Столько книжек, и все по-русски, и стоят смешные копейки. Я было нагребла себе стопку, но здравомыслящая Дашка сказала, что если мы все это купим, то никуда больше пойти не сможем, а придется немедленно брать тачку и ехать домой. Слово «тачка» меня отрезвило. Я неохотно оставила книжки, успокаивая себя тем, что непременно приду сюда снова. Уже без Дашки. Очень скоро приду.
   Потом мы почему-то не пошли больше по Тверской, а свернули в Столешники и двинулись в сторону Петровки. Я только головой вертела. Ну и магазины у них тут! «Луи Вьютон», «Шанель», «Гермес» (привет, сумка), «Вивьен Вествуд». И все это в Москве! Кто бы мог подумать пятнадцать лет назад.
   – Подумаешь, – фыркнула Дашка, с которой я поделилась своими восторгами. – Это разве магазины. Вот в Третьяковском проезде – там да! Там еще и не то есть!
   – Даш, – возник у меня вдруг вопрос, – а кто же туда ходит? Они же все безумно дорогие. Мне вот, например, слабо в таких закупаться, а зарплаты в Америке все-таки, наверное, повыше здешних-то будут.
   – Ну, ты не прибедняйся, во-первых, – Дашка кивнула на мою сумку. – А потом – что ты! Да полно народу ходит. Все новые коллекции знаешь, как быстро раскупают, только привези.
   – То есть – это все новые русские, да? Как это – олигархи?
   – Ну почему? Не только. И у нас некоторые девочки тут покупают. Не все, конечно. Но – ничего такого.
   – Даш, а у вас – это где?
   Она слегка замялась. Или мне показалось только?
   – Ну, подружки мои. Из модельной школы. Не все, конечно, а те, которые известные, снимаются много. Они вполне даже могут себе позволить. И я тоже смогу. Вот еще немного подымусь...
   – Как это – подымусь?
   – Ну, раскручусь. Выиграю кастинг, попаду в рекламу хорошую. В ролике, например, снимусь. Так, чтобы все видели, чтобы узнавать стали. Тогда уже больше приглашать начинают. Ну и вот.
   – Слушай, а это вообще – как? В смысле – интересно?
   – Ну, еще бы! Это класс! Совсем другая жизнь. В рестораны всякие можно ходить, на показы, в клубы. Тебя везде знают, приглашают. Тряпок можно каких угодно купить. Если повезет, даже машину...
   – А говорят, это тяжелая работа...
   – Работа как работа. Зато интересно. Теть Лиз, ты есть не хочешь?
   Я вгляделась в себя.
   – Пожалуй, хочу. Давай в какую-нибудь кафешку сядем? Ты здесь знаешь что-нибудь хорошее?
   – Да конечно. Тут полно разных мест.
   – Пошли в самое лучшее.
   – Самое лучшее? Ну, это тогда «Эль-кафе». Ты уверена?
   – В чем?
   – Ну, оно вообще-то дорогое... И такое, знаешь... Очень модное.
   – Ну и что? Как раз и хорошо, я посмотрю, мне интересно. А денег нам уж как-нибудь хватит.
   – Ну, как хочешь. Я предупредила. Ты вон на улицах пугаешься, что на тебя смотрят, а там уж точно будут смотреть. Если нас туда вообще пустят.
   – Как это? В кафе могут не пустить?
   – Там у них вообще-то фейсконтроль. Но мы вроде ничего. Сегодня еще воскресенье, и у тебя сумка... В общем, шанс есть. Пошли.
   Идея идти в кафе не чтобы там просто поесть, а чтобы на меня за мои деньги еще и смотрели, мне не понравилась. А уж то, что туда могут за мои же деньги не пустить – и вовсе. По-хорошему, надо было бы и плюнуть, но я завелась. К тому же Дашка явно относилась к этому дурацкому кафе с большим пиететом, а мне не хотелось в ее глазах... В общем, идея понятна. Мы пошли.
   Светлое здание, большие окна, вывеска-финтифлюшка. Оно, оказывается, «Elle-кафе». Как журнал. А я подумала, это что-то арабское...
   У двери, слегка ее загораживая, стоял здоровенный амбал в светлом холщовом пиджаке. Мы были уже совсем близко, но он не проявлял никакого стремления освободить проход, и наоборот, кажется, стал нависать еще больше. Запоздало поняв, что это, наверное, и есть страшный фейсконтроль, я вопросительно взглянула на него сверху вниз, слегка приподняв одну бровь.
   Это роскошный жест. Вернее, гримаса. Нет человека, на которого она бы не подействовала. При условии, конечно, что вы ее правильно изобразите. Это не так-то легко. Для начала попробуйте поглядеть на амбала, который выше вас раза в два, сверху вниз. Но я умею, у меня богатая практика. А сам фокус с гримасой я подцепила у собственного мужа Кольки. Уж у него это дело получалось органичнее некуда – он, похоже, просто родился с такой гримасой. Так, приподняв одну бровь и сверху вниз, он смотрел на всех, кто, по его мнению, говорил какую-нибудь чушь. Причем это мог быть кто угодно, от студента-младшекурсника до декана нашего факультета. И все без исключения, встретив этот Колькин взгляд, терялись, как дети, и начинали лепетать совсем уж что-то невнятное. Я и сама в первый раз растерялась. Я у него, как у самого умного, спросила, верно ли, что интеграл определенной функции в таких-то пределах равен... Дальше неважно, я действительно тогда глупость спросила, а он на меня как посмотрел... Я почувствовала себя не просто идиоткой, а каким-то прямо ничтожеством. Потом, придя в себя и разозлившись, я, естественно, решила познакомиться с умником поближе... Так оно все и началось.
   Да, а гримасу, уяснив себе ее полезность после полугода совместной жизни, я специально разучила в ванной перед зеркалом. Часа два убила. Но зато и применяла потом с неизменным успехом везде, где мне пытались хамить – от магазинов до детской поликлиники. Очень удобно. Один взгляд – и все сразу строятся по местам. В Америке, правда, необходимость в таких суровых мерах как-то отпала, я уж и думать забыла про эту возможность...
   А тут надо же – само вспомнилось. Мастерство-то, его не задушишь, не убьешь. И ведь подействовало, что характерно. Амбал, уловив мой взгляд, как миленький тут же отошел в сторону, одновременно кивая и неловко пытаясь открыть мне дверь. Я пожала плечом и, убедившись, что Дашка не осталась на улице, шагнула внутрь.
   Светлый же интерьер, нарочито простые столики, обтянутые холстиной кресла... Симпатично, но чтобы уж как-то особенно... И народу совсем немного. К нам мгновенно подошел метрдотель, спросил, где мы хотели бы сидеть...
   Дашка потянулась было к окну, но я уперлась и решительно направилась на диван в углу. Я всегда предпочитаю диван, да и угол к тому же – более уютное место. Слегка надувшись, моя кукла опустилась на стул напротив.
   – Ну и чего мы сюда забились? Отсюда ничего не видно.
   – А что должно быть видно-то?
   – Не что, а нас тут не видно.
   – Ну и отлично. За это и боролись, разве нет?
   – Ну, знаешь... Раз уж мы сюда пришли... Впрочем, ладно, все равно никого особенно нет, день-то не рабочий.
   Так и не поняв сути ее недовольства, я раскрыла меню, которые нам успели принести.
   Салаты, закуски, многочисленные креветки, какие-то названия закрученные... А, вот раздельчик японской кухни. Очень мило. Мы с Ником любили японскую кухню, она простая и полезная. И самой приготовить легко. Я насобачилась делать японские блюда в домашних условиях, и мои суши-парти славились среди знакомых, благо со свежей качественной рыбой в Бостоне проблем нет. Интересно, откуда же они завозят рыбу в Москву? Впрочем, какая разница... Я заказала себе сашими из тунца и лосося. Дашка попросила салат «Цезарь», а горячего мы решили не брать.
   В ожидании еды я оглядывалась по сторонам, стараясь понять, что же именно должно быть всем видно и чем это место так замечательно. Не поняла. Ну да ладно.
   Дверь распахнулась, впустив стайку девушек. Собственно, их было всего три (три – это куча?), но почему-то казалось, что их много. Чирикая и хихикая, грации опустились за столиком у окна, тем самым, куда тянула меня Дашка. Загорелые до смуглоты (интересно, где в Москве можно так загореть, когда и лето еще не началось?), светлоглазые, в джинсах и солнечных очках, воздетых на лоб. Все – на шпильках, а одна при этом в белых сапогах до колен. Все три – блондинки, с длинными прямыми волосами, лежащими по плечам, как у Дашки. Этакие русалки.
   Русалки сделали заказ и продолжали взахлеб обсуждать что-то свое, явно животрепещущее. Я заметила, что Дашка при их появлении как-то напряглась, замолчала, сидела, держа спину и явно прислушиваясь к их щебету. Впрочем, слышно с нашего места было немного, только смех и отдельные бессмысленные слова типа «вау!».
   – Ты их знаешь, что ли? – спросила я.
   Дашка только головой мотнула.
   Нам принесли еду. Сервировано все было с несказанной красотой и изяществом, но, несмотря на всю внешнюю роскошь, тунец в моем сашими оказался не свежим, а размороженным, что драматически влияет на его вкус. Но это бы ладно, тунца я еще могла бы простить, в конце концов, рыба океанская, пока ее еще довезешь до Москвы, а вот то, что размороженным оказался лосось, было уже возмутительно. У себя в Бостоне я бы немедленно вернула это безобразие на кухню, но тут решила для первого раза не связываться. Да и Дашку огорчать не хотелось. Она и так что-то сникла, сидела притихшая и вяло ковыряла в своей тарелке салатные листья.