Бялко Анна. Счастливый слон

   Это великая вещь – такая газета. Мало того, что в ней можно найти все, что угодно, она еще и является точнейшим индикатором тех процессов, что происходят на текущий день в обществе. Я до этого время от времени покупала ее, просто чтобы лучше понять город, в который вернулась через пятнадцать лет, и читала, как детектив. Нет, как сагу. И одновременно как деловую сводку. И как сборник анекдотов тоже.
   Но теперь я купила ее по делу. Буду искать работника. Кто мне нужен? Женщина, средних лет, с образованием, на чистую, культурную работу с людьми на неполную ставку. Или даже на полную, но не очень дорого. И таких на рынке было вполне достаточно. Прошерстив раздел «Ищу работу», я наковыряла оттуда примерно с полтора десятка объявлений, которые показались мне подходящими. Я обзвонила их, не сходя с места, и восьми женщинам (остальные мне не понравились по голосу) назначила встречу для интервью.
   Маша пришла пятой. Говорят, что при приеме на работу все решается в первые десять секунд – и это, пожалуй, правда. Маша понравилась мне сразу – как она вошла, как осмотрелась, как поздоровалась. А когда выяснилось, что по образованию она не просто искусствовед (как было указано в объявлении), но специалист по живописи и при этом согласна на любой график работы, все остальные сомнения, которых и было-то немного, окончательно отпали.
   Работать вдвоем оказалось гораздо веселее. Теперь я могла отлучаться туда и сюда, ходить спокойно в банк (хотя пока было незачем), ездить искать новые картины, да и вообще. Даже пить чай вдвоем с кем-то было гораздо интереснее. Да и просто сидя в галерее было, о чем поговорить. Я честно призналась Маше, что в галерейном деле абсолютный новичок, и она, насколько могла, вводила меня в курс если не профессии, то отрасли в целом. Я узнала кучу новых слов – кракелюр, например. Так называются трещинки, покрывающие картину с течением времени. Правда, применять свежеобретенные знания было все равно некуда, потому что все наши картины были слишком свежими, чтобы иметь хоть какой-нибудь кракелюр. Да и покупатели как-то не рвались о них послушать. Но, как говорится, век живи, век учись, знания лишними не бывают.
   А вот торговать Маша умела примерно так же, как я. То есть никак. В конце концов мы с ней, подумав, решили сменить тактику. Не ждать, пока зашедший галерею в человек о чем-нибудь нас спросит, а начинать разговор первыми. Поздороваться, улыбнуться, то-се. Это оказалось верным решением. Таким способом Маше удалось продать еще одну картину. И это был наш самый большой торговый успех с момента открытия.
   Как-то утром, когда я сидела в галерее одна – Маша в этот день работала после обеда – ко мне внезапно забрел редкий посетитель. Я, вооруженная новой техникой продаж (страшно хотелось перекрыть Машино достижение) поздоровалась с ним, улыбаясь до ушей, и стала рассказыать, что-де у нас вывешены далеко не все картины, и что если ему интересно, пусть он спрашивает, я могу достать другие и так далее. Посетитель слушал меня с видимым интересом, (клюет!) и кивал головой.
   Это был довольно пожилой, очень симпатичный дядечка. Такой подтянутый и очень аккуратный, «отмытый». Какой-то очень настоящий, такой, про которых говорят: «из бывших», имея в виду дворянское происхождение. И разговаривать с ним было почему-то приятно, причем настолько, что, когда он попросил меня сказать ему по два слова о каждой из картин, я совершенно забыла о своей сверхзадаче и стала честно рассказывать их немудрящие истории.
   Так, слово за слово, мы разговорились настолько, что я предложила ему чаю. Он согласился, заметив при этом, что если уж мы собираемся сидеть за столом, то он прежде должен представиться даме. Мы познакомились.
   Николай Михайлович оказался антикваром и коллекционером. Настоящим, не мне чета. Все-таки приятно, что интуиция меня не подвела, действительно ведь «из бывших». А с другой стороны —стыдоба-то какая – как я ему тут про мои картинки рассказывала. Эту последнюю мысль я озвучила, на что получила совершенно неожиданный ответ.
   – Вы совершенно напрасно стесняетесь, Елизавета Дмитриевна. Напротив, мне очень понравилось, как вы рассказывали. Вы не пытались меня обмануть, чего я, если честно, тайно ожидал. Сейчас, знаете ли, это принято. А то, что ваши картины новые – так вы и сами, как я понимаю, только начинаете, в этом нет ничего стыдного. И вы очень удачно оформили галерею – у вас просторно и нет этого загромождения, когда картину невозможно разглядеть. Очень разумная мысль.
   – Ну, у меня и картин пока мало, загромождать нечем.
   – Вот и не загромождайте. Картин в экспозиции не должно быть слишком много, они должны быть интересными и хорошо сочетаться. Кстати, этот ваш Исаев, который сын, – вполне неплохой художник. Лет через двадцать его картины могут оказаться в цене, если, конечно, повезет. Я, кстати, посмотрю – может быть, и возьму у вас парочку, как задел на будущее. Вы собираетесь как-нибудь его продвигать?
   – Продвигать? Как это, Николай Михайлович? Простите, я совсем дилетант в этом деле.
   – Ну как же? Вы галерист, значит, вы не только продаете картины, то есть берете их у художников на реализацию. Вам интересно, чтобы эти картины росли в цене. Для этого их нужно показывать, выставлять.
   – Я же и выставляю?
   – Нет, я имею в виду – организовывать большие выставки, за пределами своей галереи. Куда-нибудь возить, пропагандировать. Ну, кто сейчас знает вашего Исаева? А если художник неизвестен, так будь он хоть Бенуа, он все равно не вызовет большого интереса. Сперва выставки, потом аукционы... Так и выращивается спрос. Конечно, это все очень условно...
   – Я понимаю. Николай Михайлович, простите мою навязчивость, но не могли бы вы рассказать мне об этом побольше? Так сказать – краткий курс молодого бойца? Если это не будет уж очень нахально с моей стороны...
   – Да ну почему же, Елизавета Дмитриевна. Напротив, я с удовольствием. Живу я неподалеку, так что, если позволите, буду к вам заходить. А про Исаева вы подумайте. Мне кажется, там определенно есть некий потенциал.
   Так у меня завязалось знакомство с ветераном искусства. Николай Михайлович сдержал слово и действительно впоследствии купил у меня несколько картин, но мой выигрыш от нашей встречи был несоизмеримо большим.
   С помощью Николая Михайловича я разжилась не только знаниями, но, главное – полезными связями и контактами. Он представил и отрекомендовал меня своим знакомым из «бранжи», отчего приток картин в мою галерею заметно возрос.
   Во вторую же нашу встречу – он зашел навестить меня в галерею на следующей неделе и удивился, что у меня не появилось новых работ. Тогда я и посетовала ему, что вот-де, будучи в деле совершенным новичком и вообще в Москве без году неделя, никого не знаю, связей нет, и где искать достойные работы, я не представляю.
   – Ну, Елизавета Дмитриевна, голубушка, – улыбнулся Николай Михайлович. – Думаю, что тут я смогу вам немного помочь. Вот, запишите-ка телефончик.
   Он вынул из кармана записную книжку в кожаном переплете и не спеша раскрыл на нужной странице.
   – Пишите. Кацаруба Григорий Петрович. Позвоните ему, опишите вашу ситуацию, скажите, что я рекомендовал. Думаю, он что-нибудь для вас придумает.
   – Кто же он такой? И фамилия такая странная...
   – Он-то? – усмехнулся Николай Михайлович. – Фамилия, конечно. Украинская фамилия, да. Но человек ценнейший. Во-первых, он преподает живопись в художественном училище девятьсот пятого года. Ну и еще работает в Грабаревском Центре. Вообще начинал-то он как художник, но, знаете, это дело такое. Не знаю, пишет ли он сейчас сам, но что касается картин... Вы бы знали, голубушка, в какие запасники он имеет доступ...
   – Ну, Николай Михайлович, я боюсь, запасники мне и не потянуть...
   – А вы не бойтесь, душечка, с запасниками и без вас есть, кому разобраться. Вы просто ему позвоните, а там видно будет.
   Григорий Петрович, которому я позвонила в тот же день, был весьма деловым человеком. Когда я, отрекомендовавшись, изложила суть своей проблемы, он хмыкнул, коротко сказал: «Понял», и назначил мне встречу на завтра же.
   Встретились мы, как и полагается по-московски, в ресторане. Григорий Петрович оказался здоровенным мужчиной-богатырем. Разговаривал он гулким басом и за обедом заказал графин водки.
   Сделав заказ, мы от обмена любезностями перешли прямо к делу. Уяснив, что я не гонюсь за громкими именами и стариной, огромных денег тратить не могу и вообще толком не знаю, чего мне надо, кроме картин, и побольше, он задумчиво хмыкнул, но уже через минуту лицо его просияло.
   – Точно! Знаю я, что вам нужно. Останетесь довольны. У меня есть работы ученические, летние, я им на лето задание даю, вот они и рисуют. Пейзажи на пленере, натюрморты, стилизованный жанр. Штук триста у меня их лежит, если не больше. Возьмете все оптом, сделаю скидку.
   – Но это... Это картины, или так... упражнения?
   – Да нормальные картины, я ж говорю – летние работы. Они ж стараются, я оценки ставлю. Ну, может, не на холсте, больше фанера, оргалит, да вам-то что? Я дешево отдам, а там уж сами будете смотреть, что вам подходит. Что не понравится – выкинете, в конце концов.
   – А студенты не будут возражать?
   – Чего? – он расхохотался. – Да они счастливы будут, что их работы кому-то пришлись. Я им отстегну по полтиннику, всего и разговору. Так как – берете? Я вам дело говорю.
   Меня, конечно, терзали смутные сомнения, но, поскольку других вариантов было не больно-то много, я согласилась. Мы сговорились на трех тысячах, и через три дня Григорий Петрович лично подогнал к галерее, по его меткому выражению, «машину дров».
   Несколько дней мы с Машей безвылазно разбирали свалившееся на нас богатство. К моему удивлению и облегчению, картины действительно оказались в большинстве своем очень пристойными. В основном это были пейзажи, хотя попадались и натюрморты, и жанровые сценки. Но написано все было очень старательно, и техника, как сказала Маша, была приличной. Странным образом, некоторые из картин мне неуловимо что-то напоминали. Когда я сказала об этом Маше, она засмеялась.
   – Так Лиза, конечно же. Это же подражания. Вот это, – она протянула руку к одной из картин. – Типичные малые голландцы. – Видите, все такое темное, нарочито тесное. Как будто электричества еще не изобрели. Тени – как от свечи. Вон то – это русская академическая школа, Х!Х век, реализм, а это под итальянцев написано. Романтический пейзаж. Естественно, что вы их узнаете.
   – Простите, Маш, я не поняла, так это копии?
   – Да нет же. Это ученические работы. Он им, наверное, давал задания – напишите в такой-то манере, или в такой-то. Стандартное упражнение. Я не думаю, что это можно считать плагиатом, и уж тем более – копией. Честная работа, только в определенном стиле.
   – Надо же. Вот бы не подумала. Впрочем, почему бы и нет. А «свои» работы тут есть?
   – Да конечно. Вон та и вон та, например. Видите – совсем другая манера, гораздо более современная. Все резче, смелее, и прописано не так тщательно. Мазки крупные, палетным ножом, а то и пальцами. Мне, если честно, классическая, академическая манера нравится больше.
   – Мне, если честно, тоже. Давайте мы с вами и тех и тех поровну вывесим. У нас теперь выбор-то огромный, все, как у больших.
   – Лиза, а что с ценами? Какие мы будем цены ставить?
   – Ох, Маша, это всегда такой мучительный вопрос. Давайте поставим умеренные и поглядим, что выйдет. Или, лучше, прикинем для себя, на картинах ничего писать не будем, и посмотрим на интерес публики.
   В знак признательности я пригласила Николая Михайловича в ресторан. Старик с удовольствием согласился, и мы провели исключительно приятный вечер за беседами об искусстве. Слушать его было страшно интересно – он был ходячей энциклопедией, при этом горячо любил в свое дело, а мое неподдельное любопытство еще больше подогревало его. За этим ужином последовал другой, потом еще один, а потом это стало почти доброй традицией.
   Николай Михайлович, как и полагается настоящему коллекционеру, был одинок и действительно жил совсем недалеко от галереи. Так что, когда у меня намечался свободный вечер – это теперь бывало не каждый день, потому что работа требовала от меня активного участия в светской жизни а ведь еще был и Сашка, но раза два в неделю я все же оказывалась предоставлена сама себе – так вот, в такие дни я, закончив работу, просто звонила ему и мы шли куда-нибудь вместе поужинать, совмещая приятное с полезным. Однажды я даже удостоилась приглашения в гости, а это, когда имеешь дело с коллекционером, по-настоящему большая честь и высокое доверие. Коллекция, как и следовало ожидать, оказалась блестящей, причем настолько, что это было ясно даже такой идиотке, как я.
   С его подачи я приобрела несколько «настоящих», как он выразился, картин, и он же посодействовал мне в выгодной перепродаже одной из них.
   – Если вы хотите, деточка, заниматься делом серьезно, то к вам должны ходить серьезные люди, – учил он меня. – А серьезные люди никуда не ходят просто так, на это у них нет времени. Значит, вы должны их заинтересовать. Эти ваши студенческие работы, может, и хороши на первое время, но вы должны расти, думать, искать что-то новенькое. А это новенькое, как вы понимаете, должно на самом деле быть старым, причем не абы каким. А чтобы такое найти, надо потрудиться. И делать это надо с умом, с умом.
   Так Николай Михайлович ввел меня в мир антиквариата. Он не только объяснил мне, что настоящие деньги в этой области делаются именно на старых картинах – это-то было, в общем, и так понятно, но и рассказал, какие именно картины в цене сейчас и какие, скорее всего, будут завтра. А правильное предвидение грядущего спроса – залог успеха любого бизнеса в сфере искусства.
   Про сам бизнес он тоже мне многое рассказал. Как устроен этот мир изнутри, откуда берутся и куда уходят картины, что делают грамотные галеристы, дилеры, аукционные дома и частные коллекционеры, из чего складывается цена картины, как прослеживается ее история, которую настоящие профессионалы со стажем называют аттрибуцией, а те, кто в деле недавно – «провенанс», где проводятся экспертизы и многое другое. Только в результате этих бесед я начала осознавать, какое передо мной раскинулось бушующее море. И страсти, и деньги, и тайны, и обман... А я стою себе на бережку и пробую ногой воду.
   Иногда я задавалась вопросом – чего ради старик делает мне столько добра – ясно же, что я все равно не подымусь выше своего дилетантского уровня, и для меня все это не более, чем интересные игрушки. Ответ, конечно, напрашивался сам собой, но... Но гораздо удобнее было делать вид, что наши отношения основаны исключительно на общих увлечениях.
   Именно Николай Михайлович впервые подал мне мысль, что картины конца прошлого, вернее, даже уже позапрошлого века гораздо выгоднее и интереснее покупать за границей. В аукционных домах и антикварных лавках Парижа, Вены, Амстердама и других европейских стран пока еще можно найти стоящие вещи за гораздо менее страшные деньги, чем в Москве. Причем вероятность купить подделку гораздо меньше. Похожие советы давала мне и Нэнси в своих посланиях. Более того, она даже рекомендовала обратить большее внимание на такие малоизученные города, как Прага и даже Братислава. В общем, по всему выходило, что мне надо собираться в Европу.
   Сашка, с которым я поделилась этой мыслью, ее одобрил. Он вообще считал, что я в развитии своего дела топчусь на месте, занимаюсь какой-то мелочевкой, не оправдываю даже стоимости аренды, и мне давно пора менять масштаб в сторону роста. Мы с ним еще не начинали по-настоящему ссориться на эту тему, но тучи уже сгущались. Так что выход на международную арену и тут оказался как нельзя кстати.
   – Тебе, небось, виза Шенгенская будет нужна? – спросил он в числе прочего, когда мы обсуждали технические (вернее, финансовые) детали поездки. – У тебя паспорт-то есть?
   Паспорт у меня, естественно, был, потому что иначе как бы я приехала сюда полгода назад? (Мамочки, всего полгода, а кажется – целая жизнь прошла, да даже и не одна). Более того, в этом паспорте даже стояла действующая многократная Шенгенская виза, которую мы с Ником получили в одной из позапрошлых жизней, собираясь в Швейцарию по делам фирмы. То есть это Ник – по делам, а я просто так. Виза была пятилетней и срок ее еще не истек. Но этот паспорт, как и американский, был у меня на мужнину фамилию, то есть Будберг. А галерея, и все документы, и прочее, было оформлено на мою собственную фамилию, и я подумала, что если она не будет совпадать с фамилией в паспорте, то мало ли, какие сложности могут возникнуть... Я не стала объяснять Сашке все это, а просто ответила вопросом на вопрос.
   – А долго это – паспорт сделать?
   – Да ерунда, – отмахнулся он. – Позвони завтра моему помощнику, через неделю у тебя паспорт будет.
   Я так и сделала. И действительно, через десять дней у меня на руках был новенький паспорт с новенькой же многократной Шенгенской визой, въезд через Австрию. Что характерно, и то, и другое было выписано на имя Елизаветы Дмитриевны Новинской.
   Из первой своей поездки – в Вену – я не привезла ничего, кроме каталогов аукционных домов и ощущения, что мне нравится такая жизнь. Было очень здорово ходить по галереям и лавочкам, присматриваться, прицениваться, разговаривать с людьми не просто так, а «по делу». И неожиданно для самой себя вдруг осознавать, что ты, то есть я, действительно делаешь серьезное, настоящее дело, в котором даже что-то понимаешь. Еще я успела открыть счет в одном из венских банков – мне казалось, что при покупке картин (если до этого дойдет) удобнее будет расплачиваться не через русский, а через европейский банк, чеком. Я честно попыталась открыть служебный счет, на галерею, но это оказалось такой морокой, что я не стала связываться и сделала это, как частное лицо.
   Уже вторая поездка оказалась результативной – я привезла три неплохие работы, которые одобрил даже Николай Михайлович. Более того, две из них мы выгодно продали в течении первой же недели. Довольно скоро я поехала опять, и потом еще...
   Это было очень здорово. Совсем скоро у меня образовался даже определенный уклад таких поездок, как у бывалого путешественника. Изучаешь по Интернету предполагаемый район поисков, берешь билет, три часа лету – это вам не Америка, в старушке-Европе до всего рукой подать – прилетаешь, если надо – берешь машину в аэропорту, приезжаешь на место. Раз, два, три – пришел, посмотрел, закупил – и летишь обратно. Два-три дня посреди недели, очень эффективно.
   Вообще жизнь в нашей галерее заметно оживилась. То ли принесли, наконец, свои плоды предпринятые рекламные усилия, то ли дала себя знать моя светская жизнь – зря я, что ли, улыбалась как проклятая всем этим тузам с королями, то ли просто должно было пройти какое-то время – но работы нам с Машей теперь вполне хватало. А уж после того, как про нас рассказали по телевизору...
   Это, в общем, вышло почти случайно. Как-то в конце ноября, непоздним по московским понятиям утром, часов в двенадцать, к нам в галерею впорхнула миловидная девушка. Непохоже было, что ее в какой-то степени интересовало искусство, скорей, ее цели были гораздо более земными. На улице шел дождь, плавно переходящий в снег, и было похоже, что она заскочила просто так, обсохнуть и отряхнуться. Мы с Машей как раз в отсутствии посетителей занимались в подсобке очередной инвентаризацией имущества и готовились поменять экспозицию. Я бы не обратила на посетительницу большого внимания, если бы не Маша, которая, выглянув в зал, не замерла столбом, пялясь на нашу гостью во все глаза.
   – Что с вами, Маша? – прошептала я, незаметно толкая ее локтем.
   – Так это же... Это же Нина Кандат, – прошептала она в ответ, не отрывая глаз от посетительницы. – Просто поверить не могу.
   Я, честно говоря, все равно не поняла ее восторгов. Девушка была симпатичной, даже, пожалуй, красивой – характерной московской, то есть русалочьей красотой. От стандартных русалок она отличалась, пожалуй, только копной темно-каштановых кудрей вместо ровно-блондинистых прядей. Наверное, решила соригинальничать. А так все было на месте – ноги от ушей, сапоги на шпильках, узкие джинсы и коротенькая пушистая курточка. Отчего Маша впала в подобный ступор, было непонятно.
   – Ну пойдите, спросите, может быть, ей чем-нибудь помочь? – предложила я Маше. – Предложите ей купить картинку.
   – Нет-нет, – замотала она головой в священном ужасе. – Я не могу. Я боюсь. Это же Нина Кандат.
   – Да кто она такая, эта ваша Нина? – спросила я, начиная слегка раздражаться. – Что в ней такого ужасного?
   – Да нет же, наоборот, – экстатически прошептала она. – Это телеведущая такая замечательная, она ведет «Пустяшки», и вообще известная персона. Правда, какая красавица? Неужели вы про нее не слышали?
   Я только пожала плечами, махнула рукой и сама вышла в зал. Биг дил, телеведущая. Сейчас разберемся.
   Мило улыбаясь, я подошла к посетительнице.
   – Здравствуйте. Я могу вам чем-нибудь помочь?
   Девушка, разглядывающая картины на боковом стеллаже, обернулась и одарила меня сияющей улыбкой.
   – Да нет, спасибо. Я просто так зашла. Там такая погода кошмарная, а за мной машина не приехала – водитель в пробке застрял. Я тут у вас погреюсь, хорошо?
   Все это было сказано таким очаровательно-легким тоном, который даже не подразумевал никакой возможности отказа. Я и не собиралась ей отказывать.
   – Да конечно. Ужас, а не погода. Может быть, хотите чаю? – предложила я, стараясь, чтобы это прозвучало с той же легкостью.
   – Ча-аю? Да нет, спасибо. Я просто подожду. Он уже недолго.
   – Вам понравилось что-нибудь из наших картин? – светски спросила я, указыввая на стеллаж.
   – Картин? – переспросила красавица, как будто только что их заметила. – Ах да, картины. Конечно. А вы их что – продаете?
   – Ну, вообще-то и продаем тоже, – с материнской лаской улыбнулась я. – Но вообще у нас – галерея, мы как бы занимаемся развитием искусства, выставляем молодых художников. Вот, например, – подвела я ее к соседнему стеллажу. – Это Алеша Петров, очень способный мальчик. Поглядите, какая работа, сколько воздуха, света.
   Честно говоря, картину я выбрала совершенно наугад. И имя автора назвала лишь потому, что оно было меленько так написано внизу картины. Но получилось удачно. Я вспомнила Нэнси с ее приемчиками.
   – Мне даже кажется, – продолжала я, добавив голосу задушевности. – В этой картине есть что-то общее с вами. Ну, вернее, с тем впечатлением, которое вы производите. Та же легкость, тот же полет. Да, думаю, мне не случайно захотелось показать вам именно ее. Вы не находите?
   Дева, приоткрыв рот, переводила глаза с меня на картину.
   – Я как-то никогда не задумывалась, – сказала она. – А что, картины действительно могут быть похожи на людей?
   – Конечно. Ведь, когда картина пишется, художник о чем-то думает. У него фантазия, вдохновение, оно может быть вызвано чем угодно. Он вкладывает в работу кусочек души. И картина, если художник талантлив, выходит живая. И даже похожая на какого-нибудь человека, родственная ему. Такая картина обязательно находит свой отклик.
   – Да-а, – протянула кукла в ответ. – Ну надо же... Вот бы не подумала.
   И посмотрела на соседние картины более заинтересованным взглядом.
   – А скажите, – немного помолчав, обратилась она ко мне. – А вот этот художник, он как – его можно считать популярным?
   А я-то ей все о душе... Хотя, похоже, все равно клюет потихоньку.
   – Честно говоря, – снова натянула я на лицо ласковую улыбку. – Я как-то никогда не задавалась этим вопросом. Искусство не может быть модным. Только настоящим или нет. То есть, конечно, время от времени определенные течения или имена вырываются на поверхность, но это ведь ничего не значит. Популярность – явление сиюминутное, вы согласны?
   – Н-ну, – с сомнением кивнула моя красотка. – Н-ну, в общем, как бы да...
   – А подлинная красота – она навсегда, – с убеждением добавила я. – Я сама вот, например, всегда выбираю картины только по принципу – нравится ли она лично мне, или нет. А все остальное уже вторично. Важен сам человек, его уникальный вкус, вы понимаете?
   – Да, да, – моя собеседница оживилась и горячо закивала. – Вот тут я с вами согласна. Как вы правильно и интересно все рассказываете. А то я вечно так скучаю в этих музеях. Мне говорят – ах, красота, ах, вечность – а мне скучно, понимаете? Вот Джоконда эта, например – она же уродина. Сама какая-то кривая, губы тонкие. Почему я должна ей восхищаться?
   В кармане у нее колокольчиком зазвонил телефон. Она вытащила его, бросила в трубку отрывистое: «Я занята!», и снова обратилась ко мне.
   – Вот я перый раз слышу, как человек так правильно объясняет. А то все считают – раз положено, значит, должно нравиться. А у меня, может быть, свои представления. Скажите, а вы давно тут работаете?
   – Совсем недавно. Это моя галерея, мы только в сентябре открылись.
   – Ваша? Ах, как интересно. Значит, вы сами их выбираете?
   – Ну, в общем, да.
   – А как вы думаете – а в подарок такая картина подойдет?
   – Конечно. Особенно если вы выберете ее так, чтобы она подходила тому человеку. Ну, как вы себе его представляете. Очень хороший подарок может выйти, настоящий, вы понимаете?