С другой стороны, и во мне он уже сдает свои позиции. А как вы думали? Зря мы тогда затеяли всю эту кампанию по розыску мужчин, пригодных для совместного путешествия по жизни. Тридцать семь мужиков – этого достаточно, чтобы развеять все иллюзии насчет сильной (о боже мой!) половины человечества. Часто ведь как случается: познакомится девушка с одним из представителей славного рода мужского, а он окажется мерзавцем, и думает она, и утешает себя: «Не все же такие». Второй – тоже обнаруживает все те же «замечательные» качества. «Ну что же, – размышляет девушка, – не повезло и во второй раз. Но они не все такие». Но, извините меня, тридцать семь – и не все такие? Сколько же их нужно перебрать, чтобы докопаться до «не такого»? Уверена, моей жизни на это не хватит.
   «Но они же все-таки существуют», – как-то однажды возразила мне Жаннета. Существуют. Не спорю. И даже не где-то в невидимых далях, а рядом, можно сказать, живут на соседней улице и время от времени попадаются на моем жизненном пути. У них есть только один изъян – они недосягаемы. Обычно Мужчины с Большой Буквы к моменту встречи со мной уже прочно заняты.
   Как это с ними происходит? И когда? И главное, почему с другими женщинами? Загадка. Где надо стоять и куда смотреть, чтобы вовремя словить Мужчину с Большой Буквы, свободного и готового к контакту? Мама полагает, что такие мужики вырастают из тех незадачливых тридцати семи кандидатов в случае, если их правильно выращивать. Ну не чушь ли? М.А. не нуждался в выращивании, он был Мужчиной с Большой Буквы уже в институте.
   Вот мы и вернулись к М.А. Ничего не поделаешь. Если бы мне было на пятнадцать лет меньше, я бы с уверенностью сказала, что даже влюблена в него. И он – кто б сомневался – уже занят. Собственно, он был занят всю жизнь, сколько его знаю. Вот когда надо было занять позицию у двери его комнаты, чтобы поймать тот счастливый момент, который удалось уловить той белокурой фурии, что грозилась выдергать мне все волосы? Хотя она-то, наверное, сейчас не считает тот момент счастливым.
   Как человек понимает, что ему кто-то нравится? Ловя себя на том, что ему хочется на кого-то смотреть и смотреть? Не думаю. От Димки тоже иногда не оторвать взгляда, просто потому что он красавчик. И от Пирса Броснана – на то он и Броснан. И от соседа из третьего подъезда. У того уникальная фигура, живи он в Древней Греции, все скульпторы бились бы на турнирах в кровь за право ваять его для вечности. Но ни Димка, ни Броснан, ни сосед и в подметки М.А. не годятся. А нравится мне М.А. Откуда знаю? Если мне не-уютно в его присутствии, то – нравится. Конечно, когда дырка на чулке или прыщ на подбородке, то «неуютно» – это не показатель. Но когда я от пяток до макушки хороша «как картинка», то «неуютно» – это уже симптом.
   С этим нужно что-то делать, мрачно думаю я, перебирая бумаги на своем рабочем столе. «Можно уволиться, – подсказывает внутренний голос. – И избавить себя от растравляющего душу зрелища. Расстояние, как известно, неплохой лекарь». Я даже не стараюсь додумать эту мысль до конца. Я знаю, что не поступлю так никогда. Не откажусь от возможности видеть его каждый день. Иначе что мне останется?
   Есть еще вариант… И через несколько секунд я обнаруживаю, что этот вариант звонит мне на мобильный.
   – Привет, – говорит он. – Как дела?
   – Привет, – отвечаю я. – Нормально.
   И ничего не добавляю вслед за этим. Он позвонил всего дважды после своего отъезда, оба раза мельком. Может быть, он уже жалеет о своем порыве и его звонки – лишь шаги к вежливому отступлению?
   – Я звонил тебе в воскресенье, – сообщает Альбертино. – У тебя было что-то с телефонами? Ни один не отвечал. Я звонил целый день. Вечером поздно уже не стал, подумал, вдруг ты спишь.
   – В воскресенье? Вчера? – уточняю я.
   – Ну конечно, – смеется он. – В прошлое воскресенье, если ты еще не забыла, я был в Питере.
   Я тоже улыбаюсь. Вчера. Не повезло ему.
   – Тебе просто не повезло, – говорю я. – Вчера был день независимости, – делаю паузу и добавляю: – От телефона.
   – Как это? – ошарашенно спрашивает Альбертино.
   – Это когда выключаются все телефоны и ты живешь целый день без них, – поясняю я.
   – Откуда ты взяла такое?
   – Сама придумала.
   – Здорово! – восхищается Альбертино. – Надо будет попробовать. А у тебя они как-то регулярно происходят?
   – Нет, – я удерживаю вздох, – по настроению.
   Он молчит.
   – Ал-ло? – спрашиваю я тишину в эфире.
   – Я здесь, – откликается Альбертино. – Просто думаю. У тебя что-то случилось?
   – Да нет, – медленно отвечаю я.
   И ведь действительно, ничего у меня не случилось. Так, настроение…
   – А как ты? – перехватываю инициативу.
   – Все нормально. Со следующей недели иду на курсы.
   – Классно.
   – Да, классно. Знаешь, – он откашливается, – я тут подумал…
   «Сейчас скажет: не приехать ли мне в эти выходные?» – думаю я. И что ему ответить на это?
   – …может, мне попроситься в питерский офис?
   – Э-э… – Я вздрагиваю от неожиданности. – Что значит – попроситься?
   – Ну-у… Работать у вас… – Я прямо-таки слышу, как Альбертино переминается с ноги на ногу, хотя он вполне может и сидеть. – Не знаешь, у нас в конторе такое практикуется?
   – Не знаю, – машинально отвечаю я и тут же выпаливаю: – Зачем тебе это?
   – М-мы могли бы… – запинаясь, говорит Альбертино.
   Я не дослушиваю его рассказ о том, что мы могли бы, и впадаю в ступор. В давнем споре, что лучше: любить самой или быть любимой, – мы с Жаннетой придерживаемся диаметрально разных позиций. Она считает, что лучше быть любимой. «Это такой кайф! – утверждает Жаннета. – Женщина только тогда становится похожа на женщину, когда ее любят, холят и балуют». Я дважды попадала в ситуацию, когда меня без памяти любили и это не находило во мне никакого отклика. Скажу вам честно – развлечение не для слабонервных. Сродни клаустрофобии. Альбертино – нет, он не такой душный, как те два моих поклонника, но если он будет работать с нашем офисе… Рядом с М.А. …Мороз продирает по коже.
   – Может, не стоит торопиться? – аккуратно предлагаю я.
   – Не торопиться? – усмехается он, и в этой усмешке я улавливаю нотку горечи. – Но так можно все пропустить в этой жизни.
   Альбертино, видимо, понимает, что я не расположена продолжать дискуссию на эту тему, сворачивает разговор:
   – Ладно, это так пока, идея, не больше. Что? Пойдем поработаем?
   – Неплохо было бы, – отвечаю я.
   Мы прощаемся. Я отключаю телефон и бездумно смотрю в окно. Альбертино с каждым следующим днем оказывается все сложнее и сложнее. Может, мне просто выкинуть из головы лишние мысли, расслабиться и отдаться течению? А может – внезапно приходит шальная мысль – это лучше мне переехать в московский офис? Не буду видеть М.А., а со временем – кто знает! – оценю по достоинству и Альбертино.
   Юрик, к которому я захожу, чтобы отдать документы на подпись, сидит мрачный, как предгрозовое небо.
   – Опять вы со своими бумажками, – шипит он, ставя свою замысловатую подпись под моими расчетами.
   – Что поделаешь? – риторически спрашиваю я и, чтобы немного развлечь нелюбимого, но все же родного начальника, спрашиваю: – Юрий Викторович, не подскажете ли, – Юрик поднимает на меня свои белесые очи, – существует ли в нашей компании такая практика, как перевод сотрудника в филиал по его просьбе? – И так как Юрик продолжает взирать на меня с явным удивлением, я спешу пояснить свою мысль: – К примеру, если бы я захотела поработать в московском офисе, могла бы я рассчитывать на то, что моя просьба будет рассмотрена?
   – Рассмотрена – да, но насчет удовлетворена – я бы сказал, скорее нет, чем да, – слышу я из комнаты переговоров, сообщающейся с кабинетом Юрика посредством двери, и через мгновение вижу М.А., выходящего оттуда.
   Проклятье! Ну вот откуда он тут взялся? Юрик откидывается в кресле и, скрестив на груди руки, меланхолически замечает:
   – Вот видите. Максим Александрович полагает, что у вас маловато шансов попасть в Москву.
   – Во-первых, – огрызаюсь я, опуская глаза, – московский офис я привела для примера. Может, я желаю поработать в Новосибирске. Если не ошибаюсь, у нас там предполагается филиал.
   – А во-вторых? – спрашивает М.А., останавливаясь прямо напротив меня.
   – Во-вторых, честно сказать, – я тщательно подбираю слова, чтоб не ляпнуть откровенную грубость, – не понимаю, каким образом Максим Александрович может быть причастен к решению этого вопроса?
   – Странно, не правда ли, – все так же задумчиво комментирует Юрик.
   Я киваю. М.А. молчит.
   – Но это если не знать всех деталей. А вы, – Юрик любезно улыбается мне, – Ольга Николаевна, их еще не знаете. Просто Максим Александрович… – Юрик поднимает глаза на М.А., тот пожимает плечами, мол, мне все равно, и Юрик продолжает: – Теперь будет вашим директором.
   Уппс! Я чувствую, как внутри становится жарко-жарко.
   – А вы? – растерянно спрашиваю я.
   – А что я? – Юрик философически глядит на меня. – Я ухожу в другую компанию. Вы будете по мне скучать?
   Боже мой, какое мне дело до тебя? Скучать? Вот уж никогда.
   – Немного, – тем не менее бормочу я.
   Директор. С ума сойти. Чем нам всем это грозит? Чем мне это грозит? Мысли беспорядочно теснятся в моей голове, я не успеваю собирать их в кучу. Мама! Мама ведь что-то говорила по поводу того, что племянник должен получить назначение, а я, лопух эдакий, все пропустила мимо ушей. Впрочем, разве это что-нибудь изменило бы?
   – Я, пожалуй, пойду, – тихо говорю я, подтягивая к себе подписанные бумаги.
   – Идите. – Юрик милостиво взмахивает рукой, не исключено, что в последний раз.
   М.А. продолжает молчать, внимательно разглядывая меня, и, только когда я уже почти достигаю дверей, он оживает.
   – Ольга Николаевна, – слышу я за спиной его голос, – могу я попросить вас пока не сообщать никому эту новость?
   Я поворачиваюсь.
   – Не хотелось бы, – Юрик кивает в такт словам М.А., – чтобы она стала известна до ее официального объявления. Я полагаюсь на вашу деликатность… – М.А. вопросительно поднимает брови.
   – Да-да, конечно, – бормочу я и выхожу из кабинета.
   Интересно, долго ли мне придется терпеть? Что, и даже Галке ничего нельзя сказать?

Глава 27

   Болезнь подкосила меня так неожиданно, что оставалось только развести руками. Во вторник утром я проснулась с ощущением невозможности продолжать это тягостное занятие – жить. Я лежала в постели, наблюдая за тем, как секундная стрелка движется по циферблату, и пыталась понять, откуда взялась во мне такая тоска. Перебрав в голове все возможные варианты и не найдя ни одного действительно серьезного, я с трудом выползла из-под одеяла и сделала пару шагов. Меня шатнуло, в мозгах взметнулось ватное облако, и в глазах потемнело. «Ой!» – подумала я. Градусник показал мне 38, и причина утренней тоски наконец-то обрела свое лицо.
   – Что это? – спросила я у врачихи, прибывшей по моему вызову уже после трех.
   – Трудно сказать, – пожала она плечами. – Весна.
   – Какая ж это весна? – удивилась я. – Пожалуй, уже лето.
   – Да, и вправду. – Она задумчиво уставилась в окно. – Но дело ведь не в сезоне, вы понимаете?
   – Не очень, – призналась я.
   – Дело в состоянии организма, – пояснила она. – А у вас – весна.
   – То есть? – Мое удивление нарастало.
   «Весна в организме» – это комплимент или смертельный диагноз?
   – Недостаток витаминов, избыток стрессов. – Врачиха внимательно взглянула на меня. – Стрессы были в последнее время?
   – А у кого их нет, – уклончиво ответила я.
   Стрессы! Ясное дело, были. На десятерых бы хватило моих стрессов.
   – Значит, были. – Она вздохнула. – Словом, лежите. Я вам выписываю больничный до понедельника.
   – Ого! – выдохнула я.
   – Что, – скривилась врачиха, – на работе без вас умрут?
   – Да нет, – подумав, сказала я.
   На работе сейчас, наверное, даже лучше не появляться. Во-первых, буду избавлена от необходимости таиться от Галки по поводу назначения М.А. – что представлялось мне почти невыполнимой задачей. Во-вторых, в смутные революционные времена всегда лучше держаться подальше от эпицентра событий.
   – Вот и отлично, – обрадовалась врачиха и принялась царапать что-то на бланке рецепта. – Выписываю общеукрепляющие. В остальном – только покой. Хорошо бы еще отключить телефоны, но это уже на ваше усмотрение. Пейте побольше чаю с лимоном, спите. В общем, отдыхайте. В понедельник до часу – ко мне на прием.
   – Спасибо, – пробормотала я и потащилась ее провожать.
   Вот так все и было. Сегодня уже суббота. По-моему, я конкретно опухла от сна, чая, лимона и одиночества. Все, конечно, звонят, но зайти времени ни у кого нет. Врачует меня мама, да и она забегает ненадолго. Сгружает сумку с едой, фруктами, прикладывает прохладную руку к моей голове и, пощебетав минут пятнадцать, опять убегает по каким-то своим таинственным делам. Любопытство меня немного колотит, но я намеренно держу себя в узде, потому что стоит только дать слабину, и я обнаружу себя погибшей под лавиной событий маминой жизни. Смерть от любопытства представляется мне менее мучительной.
   Жаннета звонит каждый вечер, но положительных эмоций в мою жизнь не добавляет. Вот сегодня, например, позвонила и практически сразу после приветствия замолчала. Пришлось рассказывать ей долго и нудно о фильме, который мне удалось посмотреть вчера в полночь. Жаннета молча слушала меня минут десять, потом совершенно невпопад спросила:
   – Завтра-то еще дома сидеть будешь?
   Нет, ну подумайте, какая связь?
   – Да нет, – тем не менее ответила я. – Надо бы уже выползти куда-нибудь, а настроение то еще…
   – Я тебя понимаю, – со вздохом сказала Жаннета. – Настроение – это великая вещь.
   Но не стала докладывать мне, что там с ее настроением происходит. Да, собственно, и так все понятно. Какое там может быть настроение, когда тебя так обломают в твоих планах? Я не стала терзать ее расспросами, ни к чему, да и сил после борьбы с внезапно подкосившей меня хворью не было. Просто повисела на телефоне, издавая невразумительные «угу» и «м-мм» и глядя одним глазом в телевизор – Жаннете этого оказалось достаточно. Иногда человеку и не нужна содержательная беседа, главное – прижаться к кому-нибудь (пусть даже посредством виртуального общения) и замереть минут на несколько, потом опять можно продолжать жить. Мы заканчиваем свой «мини-сеанс» в 20.22. В 20.47 звонит Галка.
   – Слышала? – усталым голосом спрашивает она после взаимного обмена приветствиями и вопросами о самочувствии. – Слышала про то, что теперь директором у нас будет М.А.?
   – Слышала, – говорю я.
   – Ну и как тебе такой кульбит? – продолжает она, даже не поинтересовавшись, откуда у меня сведения о грядущих переменах.
   «Совсем плоха стала наша Галка», – думаю я и отвечаю:
   – Даже не знаю, что сказать.
   – Вот и я о том же.
   – Интересно, его уже принимали на работу с мыслью о том, что он может заменить Юрика, или решение созрело по ходу дела?
   – Скорее всего, первое, – немного подумав, говорит Галка. – Его переманили из конторы, где у него были перспективы стать партнером.
   – Ты не говорила об этом раньше.
   – Я сама не знала, – усмехается Галка. – Только сегодня и поняла.
   А в голосе ни одной живой нотки. Я плюю на работу, как бы меня ни интересовал М.А. и все связанное с ним, и участливо спрашиваю:
   – Ты-то сама как?
   – Нормально, – нехотя сообщает Галка.
   – Что Николаша? – выпаливаю я и замираю в ожидании ответа.
   – Николаша? – повторяет за мной Галка так, будто бы она не уверена, о ком идет речь. – Николаша тоже нормально.
   Хорошенькое дело!
   – Ты просто хочешь отделаться от меня! – возмущаюсь я.
   На Галку не наедешь, и наездом от нее ничего не добьешься. Точно…
   – Да нет, что ты! – ворчит она. – Ничего подобного. Но все так странно. Внешне все нормально, но настроение препоганое.
   И тут настроение. Никуда от него не деться. А вот странного, я бы сказала, ничего и нет. Любому бы было препогано. Когда считаешь, что знаешь человека, когда за двенадцать лет совместного проживания исследовал его вдоль и поперек, любые новости о нем шокируют. Тем более такие.
   – Он не рвется на свободу? – осторожно спрашиваю я.
   – Нет, – говорит ровным голосом Галка. – Видимо, это действительно была интрижка, не более того. Но он собирается заботиться о ребенке.
   – Каким образом?
   – Понятия не имею. И думаю, он сам тоже не понимает, в чем это будет заключаться. То есть у него, конечно, какие-то благие намерения бродят в голове, но как будет выглядеть их фактическая реализация, это ему неведомо.
   – Ужас, – мямлю я, не зная, что еще можно тут добавить.
   – Это точно, – соглашается Галка. – Ужас. Водевиль. Мыльная опера. Ты еще не все знаешь.
   – Да?! – Я в испуге прижимаю трубку к уху.
   – Ага. – Слышно, как Галка закуривает. – Этот идиот Энтони предлагает мне бросить Николашу и соединить мою судьбу с ним.
   – Энтони?! – Я потрясена.
   Энтони? Этот закоренелый бабник, не способный сосредоточиться ни на одной женщине, – и брак?
   – Он, наверное, с роликов съехал, – убежденно говорю я.
   – Похоже на то. – Галка пыхтит сигаретой. – Уговаривает, причем весьма настойчиво.
   – И ты… – я нерешительно продолжаю, – ты думаешь?
   – Лелька, – восклицает Галка, – я что, похожа на дуру? На черта мне этот Энтони? У меня семья. Дети. Николаша. Николаша понимает меня с полувздоха. И я его. Это что-то, не поддающееся логическому объяснению. Нечто за пределами материалистического понимания вещей. И ты хочешь, чтобы я в одночасье отказалась от всего этого?
   – Я не хочу, Галка, – бормочу смущенно я. – Ты же знаешь, я всегда буду на твоей стороне. Просто мне казалось, что…
   – Что я гуляю направо и налево, потому что мне Николаша никак? – с горечью говорит Галка.
   – Примерно так, – сознаюсь я.
   – Ну, так ты ошибалась.
   Что тут скажешь? Вот только сдается мне, что я не в одиночестве ошибалась. Что не потряси Николаша своим экстраординарным поступком основ семейной жизни, Галка и сама бы не знала, какое место добрый и славный муж занимает в ее жизни. Как они будут выкарабкиваться из всего этого? Ума не приложу.
   – Так что ты думаешь про М.А.? – вдруг ни с того ни с сего спрашивает Галка.
   Так, понятно, шлюзы откровенности на сегодня закрыты.
   – Да ничего, – не задумываясь, отвечаю я.
   – А напрасно. – Она усмехается. – Он тобой интересуется.
   – Да брось ты, – фыркаю я.
   – В профессиональном смысле, – уточняет Галка.
   – А-а… Что-то спрашивал?
   – У меня нет. А вот с Никитком о чем-то они там беседовали.
   – У нас намечаются перестановки?
   – Да, конечно. Новая метла, сама понимаешь.
   – И кого куда? – вяло интересуюсь я.
   Конец моей свободе. Я всегда знала: когда работаешь сам по себе, это всех раздражает.
   – Насчет начальников отделов еще пока ничего не озвучено, – говорит Галка, – а вот рядовой персонал уже перетасовали. Твоих «любимых» Настю и Риту гонят в шею. Надеюсь, тебя это порадует.
   – Ой! – расстраиваюсь я. – Куда же бедных девчонок?
   – Бедных девчонок? – веселится Галка. – Лелька, ты в своем репертуаре. Сколько раз тебе эти «бедные девчонки» отравляли жизнь, а ты их жалеть!
   – Да ладно. – Я тоже смеюсь. – Я не злопамятная. Так куда их?
   – На машинописные работы, с испытательным сроком.
   – Сурово, – вздрагиваю я.
   – Да, – подтверждает Галка. – М.А., похоже, по-настоящему суров.
   – И что? Меня-то куда?
   – Я же тебе сказала, пока не знаю.
   – Нет, – поправляю ее я, – ты сказала, что пока неизвестно, что там с начальниками отделов.
   – Лелька, – после некоторой паузы говорит Галка, – ты невозможна…
   И столько в этом ее «невозможна» от прежней Галки, Галки до «истории с Николашей», Галки самовлюбленной, но обаятельной, что я, не дослушивая, перебиваю ее:
   – Знаешь, Галка, я тебя все-таки люблю! Галка ошарашенно молчит, потом выдавливает:
   – Ну, ты даешь…
   Но слышно, что она довольна.
***
   …В понедельник я закрываю свой больничный и еду в офис. Могла бы, конечно, сидеть еще день дома, но терпежу уже нет – хочу увидеть собственными глазами, что у нас там происходит.
   – Не выдержала, да? – Вика раскалывает меня в один момент.
   – Каюсь, не выдержала.
   – И как тебе наши новости? – Глаза ее сверкают.
   – Грандиозно!
   – Вот и я так думаю.
   – Тебя-то оставляют на прежнем месте?
   – Куда ж без меня? – самодовольно говорит Вика.
   Я иду в свой кабинет. Открываю его, захожу. Никаких перемен. А что я хотела увидеть? Не знаю, но только мне почему-то кажется, что с этого момента в конторе должна начаться новая жизнь. Вот только будет ли мне в ней уютно, в этой новой жизни?
   Время с обеда до вечера пролетает незаметно. В разговорах. Все считают своим долгом заглянуть хотя бы на минутку и поболтать о происшедшем. Даже Милочка. Даже опальные Настя и Рита. Даже Витя, с которым мы вечно в состоянии легкой войны. Все, кроме Алены. Ну и М.А., разумеется.
   Я вижу их обоих только вечером. Уже уходя с работы, вспоминаю, что нужно заехать к маме и померить какие-то шмотки, которые ее подружка привезла из Франции. Не знаю, что там за барахло, но от мамы простым: «Мама, у меня все есть!» – не отделаешься. Придется ехать. Я спускаюсь в вестибюль, притормаживаю у лохматой пальмы, вытаскиваю мобильник и набираю мамин номер. И в этот момент вижу их.
   Жму «отбой» и отступаю за пальму. Алена в сногсшибательном черном брючном костюме, на высоких каблуках, шелковистая грива рассыпана по плечам. Идет, смеется, что-то быстро говоря М.А. Тот слегка улыбается в ответ на ее болтовню, тоже в костюме, в белоснежной сорочке и в новом ярком галстуке. Она всего на пару сантиметров ниже его. Выглядят потрясающе. Он толкает входную дверь и придерживает ее, пропуская Алену. Потом выходит сам. Я выползаю из-за пальмы и вижу, как они, направляются в сторону нашей стоянки.
   «Наверное, поехали отмечать назначение, – уныло думаю я. – А впрочем, может, они уже давно его отметили!» Меня затопляет волна зависти. Чернущей. Разумеется, к Алене. За то, что она так красива и уверена в себе. И за то, что у нее есть М.А.
   Я чувствую себя пятилетней девочкой в клетчатой юбчонке и с розовыми бантами в волосах, умирающей от зависти потому, что у Светки из четвертого подъезда есть белая мышь, а у меня нет. Или, скорее, тонконогой семиклассницей, страдающей по мальчику Вове из девятого «Б» и смертельно завидующей его сестрице – она же может целые дни напролет видеть его и разговаривать с ним! Или нет, скорее – второкурсницей, рыдающей по ночам в подушку от зависти к любимой Жаннете, к ее точеным чертам лица и совершенной фигуре.
   Странно, но всегда ощущения одни и те же. И тогда, и теперь. Толку-то с того, что я стала старше и мудрее…
   Французское барахло оказывается не таким уж и непотребным.
   – Возьму вот этот джемпер, – заявляю я, – и брючки.
   – Отлично. – Мама расплывается в улыбке.
   – Сколько стоит? – деловито осведомляюсь я.
   – Нисколько, – машет руками мама. – Это мой подарок на твой день рождения.
   – Ну что ты, – смущенно бормочу я, стаскивая джемпер.
   – Все, – нетерпеливо перебивает меня мама, – разговор окончен.
   – Хорошо, хорошо. – Я упаковываю вещички в сумку.
   – Ужинать будешь? – спрашивает мама, исчезая в кухне.
   – М-мм… – раздумываю я. – А что есть?
   – Капризуля, – ворчит мама. – Есть сырники и котлеты.
   – Сырники, – облизываюсь я. – Я буду сырники.
   Мамины сырники – это шедевр, достойный королевских почестей. Надо бы выпросить еще несколько штук навынос.
   – Ты понравилась Анниному племяннику, – неожиданно сообщает мне мама, когда я, уже прикончив первый сырник, тянусь за вторым.
   – А? – Я заполошенно поднимаю на нее глаза.
   – Говорю, ты понравилась племяннику, – повторяет мама, сияя при этом, как ограненный алмаз.
   – С чего это ты вспомнила про него? – тихонько бормочу я. – Это уже было почти сто лет назад. Я думала, раз ты ничего не говоришь, значит, все и умерло тогда.
   – Ничего подобного, – поджимает губы мама. – Просто у нас с Анной не было возможности нормально поговорить об этом. А вчера мы виделись, и она мне сказала, – мама заговорщицки прищуривается, – что ты ему очень приглянулась.