Снаружи стояли два "кадиллака", "линкольн-континенталь" и "паккард-клиппер". Цвет и номер "кадиллаков" были не те. На другой стороне улицы какой-то парень в бриджах, перебросив ноги через открытую дверцу, развалился в "лансии" с низкой посадкой. Он курил, глядя на бледные звезды, знающие, что от Голливуда нужно держаться подальше. Я по отлогому холму поднялся на бульвар, пройдя квартал на восток, вошел в душную, словно карцер, телефонную будку и набрал номер человека, прозванного Пеория Смит, потому что он заикается. Связь между делом Оррина и Пеорией это одна из маленьких тайн, раскрывать которые мне недосуг.
- Мэвис Уэлд, - сказал я. - Телефонный номер. Это Марлоу.
- Яс-с-сно, - ответил он. - М-м-мэвис Уэлд? Тебе нужен ее т-телефон?
- Сколько с меня?
- Д-десять долларов.
- Считай, что я не звонил.
- П-постой! Давать телефоны малышек не положено. Для помощника реквизитора это большой риск.
Я молчал, вдыхая то, что выдохнул.
- И адрес дам, само собой, - прохныкал Пеория, забыв о том, что он заикается.
- Пять долларов, - сказал я. - Адрес у меня уже есть. И не торгуйся. Не думай, что ты единственный, кто за плату сообщает не внесенные в справочники телефонные номера...
- Ну подожди, - недовольно сказал он и пошел за хорошо известной мне маленькой красной записной книжкой. Заика-притворщик. Когда он волновался, заикание его как рукой снимало. Возвратясь, Пеория сообщил мне номер. Конечно же, из Крествью. Если в Голливуде номер у тебя не из Крествью, ты никчемность.
Открыв дверь стеклянно-металлической камеры, чтобы не задохнуться, я снова завертел диск. После двух гудков ответил томный женский голос. Я тут же снова закрыл дверь.
- Да-а-а, - проворковал голос.
- Мисс Уэлд, пожалуйста.
- А кто звонит мисс Уэлд, можно узнать?
- Уайти просил меня срочно передать ей несколько снимков.
- Уайти? А кто он такой, амиго?
- Главный фотограф киностудии, - сказал я. - Неужели не знаете? Если вы скажете мне номер квартиры, я подойду. Тут всего несколько кварталов.
- Мисс Уэлд принимает ванну. - Моя собеседница засмеялась. Там, где находилась она, ее смех, очевидно, звучал серебряным колокольчиком. Там же, где находился я, - создавалось впечатление, будто кто-то двигал кастрюли. - Но вы непременно приносите фотографии. Я уверена, ей не терпится взглянуть на них. Номер квартиры четырнадцать.
- И вы будете там?
- Ну конечно. Само собой. Надо ли спрашивать?
Я повесил трубку и нетвердым шагом вышел на свежий воздух. Парень в бриджах все еще высовывал ноги из "лансии", но одного из "кадиллаков" уже не было, а на стоянке появились два "бьюика" с откидным верхом. Я позвонил в четырнадцатую квартиру и прошел через патио, где алая китайская жимолость освещалось маленьким прожектором. Еще один прожектор освещал большой декоративный пруд с множеством жирных золотых рыбок и неподвижные листы лилий; сами лилии плотно закрылись на ночь. У пруда стояла пара каменных скамеек, на газоне пустовали качели. Дом казался не особенно дорогим, хотя в том году все дома были дорогими. Квартира находилась на втором этаже, одна из двух дверей выходила на широкую лестничную площадку.
На звонок дверь открыла высокая брюнетка в галифе. "Соблазнительная" было бы для нее весьма слабой похвалой. Галифе, как и ее волосы, были угольно-черными. Шелковая блузка - белой, шею неплотно облегал алый шарф, правда, не столь яркий, как губы. В крошечных золотых щипчиках она держала длинную коричневую сигарету. Пальцы изобиловали кольцами. Черные волосы посередине разделял пробор. Вдоль тонкой загорелой шеи свисали две толстые блестящие косы. Каждая с алым бантом. Однако маленькой девочкой брюнетка была уже давно.
Она глянула на мои пустые руки. Студийные снимки обычно слишком велики, чтобы уместиться в кармане.
- Мисс Уэлд, пожалуйста, - сказал я.
- Можете отдать снимки мне. - Голос ее был холодным, ленивым, надменным, глаза же - совсем иными. Затащить ее в постель казалось не труднее, чем побриться в парикмахерской.
- Извините. Я должен отдать их ей лично.
- Я же сказала, она принимает ванну.
- Я подожду.
- Насчет снимков - это вы серьезно, амиго?
- Совершенно. А в чем дело?
- Ваше имя?
Теперь ее голос ворковал, трепетал, вздымался, опускался, в уголках губ очень медленно, не быстрее, чем ребенок ловит снежинку, появлялась нежная, манящая улыбка.
- Последний фильм с вашим участием был великолепен, мисс Гонсалес.
Она распрямилась и затрепетала от радости. Вспыхнувшая молнией улыбка совершенно преобразила ее лицо.
- Но ведь фильм же был отвратительным, красавчик, - оживилась она. Форменная чепуха. Вы прекрасно знаете, что чепуха.
- Раз там снимались вы, он не может быть чепухой, мисс Гонсалес.
Она отошла от двери и поманила меня за собой.
- Выпьем. Опрокинем по стаканчику, черт возьми. Обожаю лесть, даже самую грубую.
Я вошел. Упрись мне в поясницу дуло, я бы ничуть не удивился. Мисс Гонсалес стояла так, что, входя, я задел ее грудь. Аромат ее духов был прекрасен, как Тадж-Махал при лунном свете. Закрыв дверь, она танцующей походкой направилась к маленькому бару.
- Шотландского? Или предпочитаете коктейли? Я смешиваю совершенно отвратительный мартини.
- Шотландское - это прекрасно, спасибо.
Мисс Гонсалес взяла два таких больших стакана, что в них вполне можно было ставить зонтики, и налила в них виски. Я сел в кресло и огляделся. Обстановка была старомодной. Псевдокамин с газовыми горелками вместо дров и мраморной доской, трещины в штукатурке, парочка ярко размалеванных картин на стенах (за такую мазню вряд ли стоило платить деньги), старый черный обшарпанный "стейнвей", на котором в виде исключения не было испанской шали. Там и сям валялись новенькие книжки в ярких обложках, в углу стояла двустволка с красивым резным ложем, стволы которой обвивал бант из белого атласа. Голливудская причуда.
Брюнетка в галифе сунула мне стакан и уселась на подлокотник моего кресла.
- Можете называть меня Долорес, - сказала она, основательно хлебнув шотландского.
- Спасибо.
- А как я могу называть вас?
Я усмехнулся.
- Само собой, - сказала она, - я совершенно уверена, что вы лжец, и никаких снимков у вас нет. Но соваться в ваши, конечно же, очень секретные дела я не собираюсь.
- Да? - Я приложился к стакану и ополовинил его. - А как там моется мисс Уэлд? По старинке мылом или с какими-нибудь арабскими благовониями?
Мисс Гонсалес взмахнула недокуренной сигаретой в золотых щипчиках.
- Вы, похоже, были бы не против помочь ей? Ванная там - под арку и направо. Дверь скорее всего не заперта.
- Раз это так просто, не хочу.
- Вот как? - Мисс Гонсалес вновь одарила меня сияющей улыбкой. - Вам нравится преодолевать трудности. Мне, наверно, это надо будет учесть.
- Не беспокойтесь, мисс Гонсалес. Я пришел сюда просто по делу. И никого насиловать не собираюсь.
- Да-а? - Улыбка ее стала нежной, ленивой и, если вам не удастся подобрать слова получше, соблазнительной.
- Но определенно склоняюсь к этому, - сказал я.
- Забавный вы тип, - сказала она, пожав плечами, и вышла под арку, держа в руке стакан, содержимого в котором оставалось на донышке. Послышался легкий стук в дверь и ее голос:
- Милочка, здесь один человек, принес снимки со студии. Так он говорит. Muy simpatico. Muу quapo tambien. Con cojones.
Знакомый голос резко ответил:
- Заткнись, сучка. Сейчас выйду.
Мисс Гонсалес вернулась, напевая что-то под нос. Стакан ее был пуст. Она снова подошла к бару.
- Но вы не пьете! - воскликнула она, глянув на мой стакан.
- Недавно пообедал. Да и все равно, у меня удалена треть желудка. Я немного понимаю по-испански.
Мисс Гонсалес вскинула голову.
- Вы потрясены?
Глаза ее закатились. Плечи передернулись.
- Потрясти меня не так уж легко.
- Но вы слышали, что я сказала? Madre de Dios! Мне очень неловко.
- Ну да, еще бы, - сказал я.
Положив в стакан льда, мисс Гонсалес налила себе еще виски.
- Да, очень неловко, - вздохнула она. - А впрочем, и сама не пойму. Иногда я почти не ощущаю неловкости. Иногда бывает наплевать. Все друзья говорят, что я слишком уж откровенна. Я потрясла вас, да?
И снова села на подлокотник кресла.
- Нет. Но если я захочу, чтобы меня потрясли, буду знать, куда обращаться.
Она вяло отставила стакан и придвинулась ко мне.
- Но я здесь в гостях, - сказала она. - А живу в Шато-Берси.
- Одна?
Она легонько шлепнула меня по кончику носа. Потом внезапно оказалась у меня на коленях и стала пытаться откусить у меня кончик языка.
- Ты очень славный сукин сын, - сказала она.
Такого горячего рта, как у нее, я еще не встречал. Губы ее обжигали, будто сухой лед. Язык с силой елозил по моим зубам. Глаза ее были огромными, черными, из-под радужной оболочки виднелись белки.
- Я такая усталая, - прошептала она мне в рот, - такая измотанная, просто жуть.
Рука Долорес оказалась во внутреннем кармане моего пиджака. Я с силой оттолкнул ее, но мисс Гонсалес успела выхватить мой бумажник. Со смехом она танцующей походкой отошла в сторону, распахнула его и стала торопливо рыться в нем напоминающими маленьких змей пальцами.
- Очень рада, что вы познакомились, - раздался у входа холодный голос. В арочном проеме стояла Мэвис Уэлд.
Она небрежно взбила волосы, не потрудившись даже воспользоваться косметикой. На ней был нарядный халат и больше ничего. На ногах красовались маленькие серебристо-зеленые шлепанцы. Глаза были пустыми, губы презрительно кривились. Но я сразу узнал ее и без темных очков.
Мисс Гонсалес бросила на нее быстрый взгляд, закрыла бумажник и швырнула мне. Я поймал его и спрятал. Она широким шагом подошла к столу, взяла черную сумочку с длинным ремешком, повесила на плечо и направилась к двери.
- Его зовут Филип Марлоу, - сообщила она Мэвис Уэлд. - Славное имя, тебе не кажется?
- Вот не знала, что ты спрашиваешь у мужчин, как их зовут, - сказала Мэвис Уэлд. - Ты редко видишься с ними настолько долго, чтобы тебе могли понадобиться их имена.
- Понятно, - мягко ответила мисс Гонсалес. Повернулась и слегка улыбнулась мне. - Очаровательный способ назвать женщину шлюхой, вам не кажется?
Мэвис Уэлд пропустила это мимо ушей. Ее лицо ничего не выражало.
- По крайней мере, - ровным голосом сказала мисс Гонсалес, открыв дверь, - в последнее время я не спала с бандитами.
- Ты уверена, что можешь всех вспомнить? - спросила Мэвис Уэлд тем жетоном. - Открывай дверь, милочка. Сегодня день уборки мусора.
Мисс Гонсалес медленно, спокойно, с ненавистью в глазах оглянулась на нее. Потом, издав губами и зубами легкий звук, широко распахнула дверь. Сильно хлопнула ею. Ровное темное синее пламя в глазах Мэвис Уэлд не дрогнуло.
- Может, сделаете то же самое, только не так шумно, - сказала она.
Достав платок, я стер с лица помаду. Цветом она ничуть не отличалась от крови - свежепролитой крови.
- Это могло случиться с кем угодно, - сказал я. - Не я полез к ней целоваться, она ко мне.
Мэвис Уэлд широким шагом подошла к двери и распахнула ее.
- Проваливайте отсюда, красавчик. Поживее.
- Я приехал по делу, мисс Уэлд.
- Да, я так и думала. Убирайтесь. Я не знаю вас. И знать не хочу. А если б и хотела, то не сегодня и не сейчас.
- "Любимых вовремя на месте не бывает", - процитировал я.
- Это еще что? - Она попыталась изгнать меня движением подбородка, но такое даже ей оказалось не под силу.
- Браунинг. Я имею в виду поэта, а не пистолет. Уверен, что вы предпочли бы последнее.
- Слушай, подонок; может, вызвать управляющего, чтобы он спустил тебя с лестницы?
Я подошел к двери и плотно притворил ее. Мэвис Уэлд проявила завидную стойкость. Она чуть не дала мне пинка, но кое-как сдержалась. Я как бы нечаянно попытался оттеснить ее от двери. Но безуспешно. Она твердо стояла на месте и тянулась к дверной ручке, в ее темно-синих глазах пылала ярость.
- Если вы намерены стоять от меня так близко, - сказал я, - то, может, что-нибудь наденете?
Мисс Уэлд размахнулась и съездила мне по физиономии. Звук был таким, словно мисс Гонсалес снова хлопнула дверью. Удар оказался весьма ощутимым. И напомнил об ушибе на затылке.
- Больно? - негромко спросила мисс Уэлд.
Я кивнул.
- Отлично.
Она размахнулась и ударила меня еще раз, пожалуй, посильнее, чем в первый.
- Думаю, вам следует поцеловать меня, - выдохнула она. Глаза ее были ясными, чистыми, нежными. Я небрежно глянул вниз. Правая рука ее была сжата в готовый к действию кулак. И притом довольно увесистый.
- Поверьте, я не целую вас только по одной причине, о которой я вам сейчас скажу. Что же касается ваших пощечин, то меня бы не испугал даже ваш маленький черный пистолет. Или кастет, который вы, очевидно, храните на ночном столике.
Она вежливо улыбнулась.
- Может, мне придется работать на вас, - сказал я. - Ко всему прочему, я не гоняюсь за каждой увиденной мною парой ножек.
Опустив взгляд, я поглядел на ее ножки. Они были прекрасно видны, и флажок, отмечающий линию ворот, был не больше, чем это необходимо.
Мэвис Уэлд запахнула халат, повернулась и, покачивая головой, подошла к маленькому бару.
- Я свободная, белая, совершеннолетняя, - сказала она. - И насмотрелась всех подходов, какие только существуют. По крайней мере, я так думаю. Как же, черт возьми, отделаться от вас, если не припугнуть, не избить или не соблазнить?
- Видите ли...
- Можете не продолжать, - резко перебила она и повернулась ко мне со стаканом в руке. Отпила, отбросила свесившуюся прядь волос и чуть заметно улыбнулась. - Конечно же, деньгами. Как было глупо с моей стороны упустить это из виду.
- Деньги были б не лишними, - сказал я.
Губы ее с отвращением скривились, но голос был почти ласковым.
- Сколько?
- Ну, для начала хватило бы сотни.
- Дешево запрашиваете. Вы - мелкая дешевка, не так ли? Об этом говорит названная вами сумма. Дорогой мой, неужели в вашем кругу сто долларов это деньги?
- Тогда пусть будет двести. С такими деньжищами я мог бы отойти от дел.
- Все равно дешево. Еженедельно, разумеется? В аккуратном чистом конверте?
- Конверта не нужно. Я беру только грязные деньги.
- И что же я получу за них, мой очаровательный мелкий сыщик? Я, конечно же, знаю, что у вас за профессия.
- Получите расписку. Кто вам сказал, что я сыщик?
На миг она вытаращила глаза, потом вновь принялась играть принятую в порыве вдохновения роль.
- Должно быть, догадалась по запаху.
Поднеся к губам стакан, она уставилась на меня с легкой презрительной усмешкой.
- Я начинаю думать, что вы сами пишете себе реплики, - сказал я. - А то никак не мог понять, в чем там с ними дело.
И пригнулся. Несколько капель попало на меня. Стакан разбился о стену у меня за спиной. Осколки беззвучно упали на пол.
- И должно быть, - сказала она совершенно спокойно, - этим поступком я исчерпала весь свой запас девичьего очарования.
Я подошел и взял шляпу.
- Я вовсе не думаю, что его убили вы, - сказал я. - Но мне бы хорошо иметь основания не говорить, что вы там были. Иметь какой-то задаток, чтобы называть вас своей клиенткой. И достаточно сведений, чтобы оправдать получение задатка.
Мисс Уэлд достала из коробки сигарету, подбросила ее, легко поймала губами и зажгла невесть откуда взявшейся спичкой.
- О господи. Меня подозревают в каком-то убийстве?
Шляпу я все еще держал в руке. И из-за этого почувствовал себя глупо. Не знаю, почему. Надев ее, я направился к двери.
- Надеюсь, у вас есть деньги на трамвай, - послышался у меня за спиной презрительный голос.
Я не ответил и не остановился. Когда я уже собирался открыть дверь, Мэвис Уэлд сказала:
- Надеюсь также, что мисс Гонсалес дала вам свой телефон и адрес. Вы можете добиться у нее почти всего - в том числе, как мне говорили, и денег.
Я выпустил дверную ручку и быстро пошел назад. Мэвис Уэлд стояла на том же месте.
- Послушайте, - сказал я. - Вам трудно будет в это поверить, но я приехал сюда со странной мыслью, что вы нуждаетесь в помощи - и вряд ли сможете найти человека, на поддержку которого можно рассчитывать. По-моему, вы зашли в тот номер отеля для того, чтобы внести какой-то выкуп. Притом одна, с риском быть узнанной - и вас, кстати, действительно узнал служащий в том отеле детектив, мораль которого не прочнее ветхой паутины. Все это навело меня на мысль, что вы, может быть, влипли в один из голливудских переплетов, означающих крест на актерской карьере. Но вы ведете себя так, как будто и не влипали ни в какой переплет. Вы устраиваете представление с полным набором банальных, халтурных ужимок, к каким прибегали, играя в самых халтурных фильмах второй категории - если это можно назвать игрой...
- Заткнись, - проговорила она сквозь зубы и скрипнула ими. - Заткнись, мерзкий соглядатай, шантажист.
- Я вам не нужен, - продолжал я. - Вам не нужен никто. Вы так умны, что с помощью своих реплик сможете выбраться даже из сейфа. Отлично. Произносите свои реплики и выбирайтесь. Мешать не стану. Только не заставляйте меня слушать их. Я готов расплакаться при мысли, что наивная девочка вроде вас может быть так умна. Вы хорошо отнеслись ко мне, милочка. Прямо как Маргарет О'Брайен.
Мэвис Уэлд не шевелилась и не дышала и тогда, когда я подошел к двери, и тогда, когда открыл ее. Не знаю, почему, но игра эта была отнюдь не блестящей.
Спустившись по лестнице, я прошел через патио, вышел из парадной двери и чуть не столкнулся с худощавым темноглазым мужчиной, который стоял, раскуривая сигарету.
- Простите, - сказал он. - Кажется, я оказался у вас на пути.
Я хотел было обойти его, но вдруг заметил, что в правой руке он держит ключ. Безо всякой на то причины я выхватил его, посмотрел на выбитый на металле номер - четырнадцатый. От квартиры Мэвис Уэлд. Я бросил ключ в кусты.
- Обойдетесь без него, - сказал я мужчине. - Дверь не заперта.
- Конечно, - ответил он. На лице его появилась странная улыбка. - Как глупо с моей стороны.
- Да, - сказал я. - Мы оба глупцы. И каждый, кто связывается с этой шлюхой, - глупец.
- Я бы не сказал, - спокойно возразил он, и взгляд его маленьких темных глаз не выражал ничего.
- Вам незачем говорить. Я только что сказал за вас это. Прошу прощения. Сейчас отыщу ключ.
Я пошел за кусты, поднял ключ и отдал ему.
- Большое спасибо, - поблагодарил он. - И между прочим...
Он не договорил. Я остановился.
- Надеюсь, я не прервал интересной ссоры, - сказал он. - Мне было бы очень неприятно. Нет? - Он улыбнулся. - Что ж, поскольку мисс Уэлд наша общая знакомая, позвольте представиться. Меня зовут Стилгрейв. Не встречал ли я вас где-нибудь?
- Нет, вы нигде меня не встречали, мистер Стилгрейв, - сказал я. - Я Марлоу. Филип Марлоу. Мы никак не могли встречаться. Как ни странно, я никогда не слышал о вас, мистер Стилгрейв. И мне наплевать, даже будь вы Плакса Мойер.
Не могу взять в толк, почему я сказал это. Ничто меня к этому не побуждало, разве только недавнее упоминание этой клички. На лице Стилгрейва застыло странное спокойствие. Невыразительный взгляд темных глаз стал каким-то отрешенным. Стилгрейв вынул изо рта сигарету, взглянул на ее кончик, стряхнул пепел, хотя стряхивать было нечего, и, не поднимая взгляда, сказал:
- Плакса Мойер. Странное прозвище. Вроде бы никогда не слышал его. Я должен знать этого человека?
- Нет, если не испытываете особого пристрастия к пешням, - сказал я и пошел прочь. Спустившись по ступеням, я подошел к своей машине и, прежде чем сесть за руль, оглянулся. Стилгрейв стоял на месте, держа во рту сигарету, и глядел на меня. Выражает ли что-нибудь его лицо, не было видно. Когда я оглянулся, он не пошевелился, не сделал никакого жеста. Даже не отвернулся. Просто стоял на месте. Я сел в машину и уехал.
13
По бульвару Сансет я поехал на восток, но не домой. В Ла Брее я свернул на север и через Кахуэнга-пасс, по бульвару Вентура, мимо Студио-сити, Шерман-Окс и Энсино поехал к Хайленду. Дорога была отнюдь не пустынной. Пустынной она никогда не бывает. Лихачи в поцарапанных "фордах" переезжали из ряда в ряд, проскакивая в одной шестнадцатой дюйма от соседних машин, но все же неизменно проскакивая. Усталые мужчины в запыленных двух- и четырехместных машинах крепче сжимали руль и с трудом ехали на север и на запад, домой, к обеду, к вечеру с раскрытой на спортивной странице газетой, к привычному ору радио, хныканью избалованных детей и болтовне глупых жен. Я проезжал мимо кричащих и на поверку лживых световых реклам, мимо неряшливых, в неоновом свете похожих на дворцы, закусочных, мимо ярких, как цирки, круглых ресторанов для автомобилистов, с бойкими, зоркими официантами, блестящими стойками и душными грязными кухнями, в которых вполне могла бы отравиться даже жаба. Большие грузовики с прицепами с грохотом ехали через Сепульведу из Уилмингтона и Сан-Педро, они сворачивали к Ридж-Рауту и отъезжали от светофоров на первой скорости, рыча, как львы в зоопарке.
За Энсино сквозь густые деревья лишь изредка сверкали с холмов огоньки. Дома кинозвезд. Подумаешь, кинозвезды. Ветераны тысячи постелей. Оставь, Марлоу, сегодня ты недобрый.
Стало попрохладнее. Шоссе сузилось. Машин теперь было так мало, что свет фар резал глаза. Дорога пошла на подъем между известняковыми утесами, на вершине холма небрежно плясал беспрепятственно долетающий с океана ветер.
Неподалеку от Таузанд-Окс я пообедал в ресторане. Скверно, зато быстро, ешь и убирайся, дел невпроворот. Мы не можем дожидаться, мистер, пока вы допьете вторую чашку кофе. Вы занимаете место, приносящее доход. Видите людей за веревкой? Они хотят поесть. По крайней мере, они так считают. Бог знает, почему им хочется поесть именно здесь. Лучше бы дома поели консервов. Им просто не сидится на месте. Как и тебе. Им просто необходимо сесть в машину и куда-то ехать. Они просто находка для вымогателей, завладевших этими ресторанами. Ну вот, опять. Недобрый ты сегодня, Марлоу.
Расплатившись, я пошел в бар запить коньяком эту нью-йоркскую вырезку. Кстати, почему нью-йоркскую? Металлорежущий инструмент изготавливают в Детройте. Из бара я вышел на ночной воздух, которым пока что никто не научился торговать. Но многие, возможно, пытались. Подбирались к нему.
Доехав до Окснердской развилки, я поехал вдоль океана обратно. Большие, усеянные оранжевыми лампочками восьми- и шестнадцатиколесные грузовики неслись на север. Справа громадный, мощный Тихий океан устало, Словно плетущаяся домой уборщица, бился о берег. Ни луны, ни суматохи, лишь еле слышный шум прибоя. Никаких запахов. Даже резкого природного запаха водорослей. Калифорнийский океан. Калифорния, штат универмагов. Полно всего, но ничего хорошего. Ну вот, опять. Недобрый ты сегодня, Марлоу.
Ну и ладно. А с какой стати мне быть добрым? Сижу себе в своем кабинете, играю дохлой мухой, внезапно является эта безвкусно одетая штучка из Манхеттена, штат Канзас, и всучивает мне потрепанные двадцать долларов, чтобы я отыскал ее брата. Похоже, он мелкий жучок, но ей хочется найти его. И, сунув это состояние в нагрудный карман, я тащусь в Бэй-Сити, а поиски оказываются настолько занудными, что я едва не сплю на ходу. Мне встречаются славные люди с пешнями в затылке и без оных. Я возвращаюсь и не запираю дверь. Потом является она, забирает двадцатку, целует меня и возвращает деньги обратно, поскольку я не выполнил дневной работы.
Затем я еду повидать доктора Хэмблтона - ушедшего (и как!) на покой оптометриста из Эль Сентро, где опять сталкиваюсь с новым способом носить нашейные украшения. Но в полицию не сообщаю. Просто обыскиваю парик клиента, а потом ломаю комедию. С какой стати? Ради кого я гублю себя на сей раз? Ради блондинки с чувственным взглядом и слишком большим количеством дверных ключей? Ради девицы из Манхеттена, штат Канзас? Не знаю. Знаю только одно - здесь что-то не так, и старое, надоевшее, но всегда надежное предчувствие подсказывает мне, что если игра пойдет теми картами, которые сданы, в проигрыше останется не тот, кому следует. Мое ли это дело? Ну а что следует считать моим делом? Разве я знаю? И когда-нибудь знал? Давай не будем в это вдаваться. Ты недобрый сегодня, Марлоу. Может, я никогда не был добрым и никогда не буду им. Может, мы все становимся недобрыми в этом холодном тусклом мире, где всегда происходит не то, что нужно.
Малибу. Здесь тоже кинозвезды. Тоже розовые и голубые ванные. Тоже "шанель" номер пять. Тоже стеганые матрацы. Тоже взбитые волосы, темные очки, позы, псевдоизысканные голоса и мораль портовых шлюх. Постой, постой. В кино работает немало славных людей. Ты занял неверную позицию, Марлоу. Ты сегодня недобрый.
Прежде чем въехать в Лос-Анджелес, я его унюхал. Город пах несвежестью, затхлостью, как слишком долго закрытая гостиная. Но разноцветные огни заставляли забыть о запахе. Они были прекрасны. Тому, кто изобрел неоновое освещение, нужно воздвигнуть памятник. Из чистого мрамора, высотой в пятнадцатиэтажный дом. Этот человек поистине сделал нечто из ничего.
Я пошел в кино, и надо же - в фильме снималась Мэвис Уэлд. Фильм оказался помпезным, из тех, где все слишком много улыбаются, слишком много болтают и сознают это. Женщины беспрестанно поднимались по изогнутым лестницам, чтобы переодеться. Мужчины беспрестанно доставали из дорогих портсигаров сигареты с монограммой и давали друг другу прикурить от дорогих зажигалок. А слуга раздался в плечах от одного только ношения подносов со стаканами к плавательному бассейну, размером с озеро Гурон, но значительно почище.
Главную мужскую роль исполнял смазливый бездарный тип, пышущий зачастую далеко не свежим обаянием. Главную женскую - раздражительная брюнетка с презрительным взглядом. В нескольких неудачных крупных планах она из кожи лезла, стараясь выглядеть моложе своих сорока пяти лет. Мэвис Уэлд была занята на второй роли и снималась в одежде. Играла неплохо, правда, могла бы сыграть и раз в десять лучше. Но играй она лучше, половину ее сцен вырезали бы, чтобы выручить исполнительницу главной роли. Это было такое искусное хождение по канату, какого я, пожалуй, еще не видел. Что ж, теперь ей придется ходить уже не по канату. По рояльной струне. Натянутой очень высоко. И страховочной сетки внизу не будет.
- Мэвис Уэлд, - сказал я. - Телефонный номер. Это Марлоу.
- Яс-с-сно, - ответил он. - М-м-мэвис Уэлд? Тебе нужен ее т-телефон?
- Сколько с меня?
- Д-десять долларов.
- Считай, что я не звонил.
- П-постой! Давать телефоны малышек не положено. Для помощника реквизитора это большой риск.
Я молчал, вдыхая то, что выдохнул.
- И адрес дам, само собой, - прохныкал Пеория, забыв о том, что он заикается.
- Пять долларов, - сказал я. - Адрес у меня уже есть. И не торгуйся. Не думай, что ты единственный, кто за плату сообщает не внесенные в справочники телефонные номера...
- Ну подожди, - недовольно сказал он и пошел за хорошо известной мне маленькой красной записной книжкой. Заика-притворщик. Когда он волновался, заикание его как рукой снимало. Возвратясь, Пеория сообщил мне номер. Конечно же, из Крествью. Если в Голливуде номер у тебя не из Крествью, ты никчемность.
Открыв дверь стеклянно-металлической камеры, чтобы не задохнуться, я снова завертел диск. После двух гудков ответил томный женский голос. Я тут же снова закрыл дверь.
- Да-а-а, - проворковал голос.
- Мисс Уэлд, пожалуйста.
- А кто звонит мисс Уэлд, можно узнать?
- Уайти просил меня срочно передать ей несколько снимков.
- Уайти? А кто он такой, амиго?
- Главный фотограф киностудии, - сказал я. - Неужели не знаете? Если вы скажете мне номер квартиры, я подойду. Тут всего несколько кварталов.
- Мисс Уэлд принимает ванну. - Моя собеседница засмеялась. Там, где находилась она, ее смех, очевидно, звучал серебряным колокольчиком. Там же, где находился я, - создавалось впечатление, будто кто-то двигал кастрюли. - Но вы непременно приносите фотографии. Я уверена, ей не терпится взглянуть на них. Номер квартиры четырнадцать.
- И вы будете там?
- Ну конечно. Само собой. Надо ли спрашивать?
Я повесил трубку и нетвердым шагом вышел на свежий воздух. Парень в бриджах все еще высовывал ноги из "лансии", но одного из "кадиллаков" уже не было, а на стоянке появились два "бьюика" с откидным верхом. Я позвонил в четырнадцатую квартиру и прошел через патио, где алая китайская жимолость освещалось маленьким прожектором. Еще один прожектор освещал большой декоративный пруд с множеством жирных золотых рыбок и неподвижные листы лилий; сами лилии плотно закрылись на ночь. У пруда стояла пара каменных скамеек, на газоне пустовали качели. Дом казался не особенно дорогим, хотя в том году все дома были дорогими. Квартира находилась на втором этаже, одна из двух дверей выходила на широкую лестничную площадку.
На звонок дверь открыла высокая брюнетка в галифе. "Соблазнительная" было бы для нее весьма слабой похвалой. Галифе, как и ее волосы, были угольно-черными. Шелковая блузка - белой, шею неплотно облегал алый шарф, правда, не столь яркий, как губы. В крошечных золотых щипчиках она держала длинную коричневую сигарету. Пальцы изобиловали кольцами. Черные волосы посередине разделял пробор. Вдоль тонкой загорелой шеи свисали две толстые блестящие косы. Каждая с алым бантом. Однако маленькой девочкой брюнетка была уже давно.
Она глянула на мои пустые руки. Студийные снимки обычно слишком велики, чтобы уместиться в кармане.
- Мисс Уэлд, пожалуйста, - сказал я.
- Можете отдать снимки мне. - Голос ее был холодным, ленивым, надменным, глаза же - совсем иными. Затащить ее в постель казалось не труднее, чем побриться в парикмахерской.
- Извините. Я должен отдать их ей лично.
- Я же сказала, она принимает ванну.
- Я подожду.
- Насчет снимков - это вы серьезно, амиго?
- Совершенно. А в чем дело?
- Ваше имя?
Теперь ее голос ворковал, трепетал, вздымался, опускался, в уголках губ очень медленно, не быстрее, чем ребенок ловит снежинку, появлялась нежная, манящая улыбка.
- Последний фильм с вашим участием был великолепен, мисс Гонсалес.
Она распрямилась и затрепетала от радости. Вспыхнувшая молнией улыбка совершенно преобразила ее лицо.
- Но ведь фильм же был отвратительным, красавчик, - оживилась она. Форменная чепуха. Вы прекрасно знаете, что чепуха.
- Раз там снимались вы, он не может быть чепухой, мисс Гонсалес.
Она отошла от двери и поманила меня за собой.
- Выпьем. Опрокинем по стаканчику, черт возьми. Обожаю лесть, даже самую грубую.
Я вошел. Упрись мне в поясницу дуло, я бы ничуть не удивился. Мисс Гонсалес стояла так, что, входя, я задел ее грудь. Аромат ее духов был прекрасен, как Тадж-Махал при лунном свете. Закрыв дверь, она танцующей походкой направилась к маленькому бару.
- Шотландского? Или предпочитаете коктейли? Я смешиваю совершенно отвратительный мартини.
- Шотландское - это прекрасно, спасибо.
Мисс Гонсалес взяла два таких больших стакана, что в них вполне можно было ставить зонтики, и налила в них виски. Я сел в кресло и огляделся. Обстановка была старомодной. Псевдокамин с газовыми горелками вместо дров и мраморной доской, трещины в штукатурке, парочка ярко размалеванных картин на стенах (за такую мазню вряд ли стоило платить деньги), старый черный обшарпанный "стейнвей", на котором в виде исключения не было испанской шали. Там и сям валялись новенькие книжки в ярких обложках, в углу стояла двустволка с красивым резным ложем, стволы которой обвивал бант из белого атласа. Голливудская причуда.
Брюнетка в галифе сунула мне стакан и уселась на подлокотник моего кресла.
- Можете называть меня Долорес, - сказала она, основательно хлебнув шотландского.
- Спасибо.
- А как я могу называть вас?
Я усмехнулся.
- Само собой, - сказала она, - я совершенно уверена, что вы лжец, и никаких снимков у вас нет. Но соваться в ваши, конечно же, очень секретные дела я не собираюсь.
- Да? - Я приложился к стакану и ополовинил его. - А как там моется мисс Уэлд? По старинке мылом или с какими-нибудь арабскими благовониями?
Мисс Гонсалес взмахнула недокуренной сигаретой в золотых щипчиках.
- Вы, похоже, были бы не против помочь ей? Ванная там - под арку и направо. Дверь скорее всего не заперта.
- Раз это так просто, не хочу.
- Вот как? - Мисс Гонсалес вновь одарила меня сияющей улыбкой. - Вам нравится преодолевать трудности. Мне, наверно, это надо будет учесть.
- Не беспокойтесь, мисс Гонсалес. Я пришел сюда просто по делу. И никого насиловать не собираюсь.
- Да-а? - Улыбка ее стала нежной, ленивой и, если вам не удастся подобрать слова получше, соблазнительной.
- Но определенно склоняюсь к этому, - сказал я.
- Забавный вы тип, - сказала она, пожав плечами, и вышла под арку, держа в руке стакан, содержимого в котором оставалось на донышке. Послышался легкий стук в дверь и ее голос:
- Милочка, здесь один человек, принес снимки со студии. Так он говорит. Muy simpatico. Muу quapo tambien. Con cojones.
Знакомый голос резко ответил:
- Заткнись, сучка. Сейчас выйду.
Мисс Гонсалес вернулась, напевая что-то под нос. Стакан ее был пуст. Она снова подошла к бару.
- Но вы не пьете! - воскликнула она, глянув на мой стакан.
- Недавно пообедал. Да и все равно, у меня удалена треть желудка. Я немного понимаю по-испански.
Мисс Гонсалес вскинула голову.
- Вы потрясены?
Глаза ее закатились. Плечи передернулись.
- Потрясти меня не так уж легко.
- Но вы слышали, что я сказала? Madre de Dios! Мне очень неловко.
- Ну да, еще бы, - сказал я.
Положив в стакан льда, мисс Гонсалес налила себе еще виски.
- Да, очень неловко, - вздохнула она. - А впрочем, и сама не пойму. Иногда я почти не ощущаю неловкости. Иногда бывает наплевать. Все друзья говорят, что я слишком уж откровенна. Я потрясла вас, да?
И снова села на подлокотник кресла.
- Нет. Но если я захочу, чтобы меня потрясли, буду знать, куда обращаться.
Она вяло отставила стакан и придвинулась ко мне.
- Но я здесь в гостях, - сказала она. - А живу в Шато-Берси.
- Одна?
Она легонько шлепнула меня по кончику носа. Потом внезапно оказалась у меня на коленях и стала пытаться откусить у меня кончик языка.
- Ты очень славный сукин сын, - сказала она.
Такого горячего рта, как у нее, я еще не встречал. Губы ее обжигали, будто сухой лед. Язык с силой елозил по моим зубам. Глаза ее были огромными, черными, из-под радужной оболочки виднелись белки.
- Я такая усталая, - прошептала она мне в рот, - такая измотанная, просто жуть.
Рука Долорес оказалась во внутреннем кармане моего пиджака. Я с силой оттолкнул ее, но мисс Гонсалес успела выхватить мой бумажник. Со смехом она танцующей походкой отошла в сторону, распахнула его и стала торопливо рыться в нем напоминающими маленьких змей пальцами.
- Очень рада, что вы познакомились, - раздался у входа холодный голос. В арочном проеме стояла Мэвис Уэлд.
Она небрежно взбила волосы, не потрудившись даже воспользоваться косметикой. На ней был нарядный халат и больше ничего. На ногах красовались маленькие серебристо-зеленые шлепанцы. Глаза были пустыми, губы презрительно кривились. Но я сразу узнал ее и без темных очков.
Мисс Гонсалес бросила на нее быстрый взгляд, закрыла бумажник и швырнула мне. Я поймал его и спрятал. Она широким шагом подошла к столу, взяла черную сумочку с длинным ремешком, повесила на плечо и направилась к двери.
- Его зовут Филип Марлоу, - сообщила она Мэвис Уэлд. - Славное имя, тебе не кажется?
- Вот не знала, что ты спрашиваешь у мужчин, как их зовут, - сказала Мэвис Уэлд. - Ты редко видишься с ними настолько долго, чтобы тебе могли понадобиться их имена.
- Понятно, - мягко ответила мисс Гонсалес. Повернулась и слегка улыбнулась мне. - Очаровательный способ назвать женщину шлюхой, вам не кажется?
Мэвис Уэлд пропустила это мимо ушей. Ее лицо ничего не выражало.
- По крайней мере, - ровным голосом сказала мисс Гонсалес, открыв дверь, - в последнее время я не спала с бандитами.
- Ты уверена, что можешь всех вспомнить? - спросила Мэвис Уэлд тем жетоном. - Открывай дверь, милочка. Сегодня день уборки мусора.
Мисс Гонсалес медленно, спокойно, с ненавистью в глазах оглянулась на нее. Потом, издав губами и зубами легкий звук, широко распахнула дверь. Сильно хлопнула ею. Ровное темное синее пламя в глазах Мэвис Уэлд не дрогнуло.
- Может, сделаете то же самое, только не так шумно, - сказала она.
Достав платок, я стер с лица помаду. Цветом она ничуть не отличалась от крови - свежепролитой крови.
- Это могло случиться с кем угодно, - сказал я. - Не я полез к ней целоваться, она ко мне.
Мэвис Уэлд широким шагом подошла к двери и распахнула ее.
- Проваливайте отсюда, красавчик. Поживее.
- Я приехал по делу, мисс Уэлд.
- Да, я так и думала. Убирайтесь. Я не знаю вас. И знать не хочу. А если б и хотела, то не сегодня и не сейчас.
- "Любимых вовремя на месте не бывает", - процитировал я.
- Это еще что? - Она попыталась изгнать меня движением подбородка, но такое даже ей оказалось не под силу.
- Браунинг. Я имею в виду поэта, а не пистолет. Уверен, что вы предпочли бы последнее.
- Слушай, подонок; может, вызвать управляющего, чтобы он спустил тебя с лестницы?
Я подошел к двери и плотно притворил ее. Мэвис Уэлд проявила завидную стойкость. Она чуть не дала мне пинка, но кое-как сдержалась. Я как бы нечаянно попытался оттеснить ее от двери. Но безуспешно. Она твердо стояла на месте и тянулась к дверной ручке, в ее темно-синих глазах пылала ярость.
- Если вы намерены стоять от меня так близко, - сказал я, - то, может, что-нибудь наденете?
Мисс Уэлд размахнулась и съездила мне по физиономии. Звук был таким, словно мисс Гонсалес снова хлопнула дверью. Удар оказался весьма ощутимым. И напомнил об ушибе на затылке.
- Больно? - негромко спросила мисс Уэлд.
Я кивнул.
- Отлично.
Она размахнулась и ударила меня еще раз, пожалуй, посильнее, чем в первый.
- Думаю, вам следует поцеловать меня, - выдохнула она. Глаза ее были ясными, чистыми, нежными. Я небрежно глянул вниз. Правая рука ее была сжата в готовый к действию кулак. И притом довольно увесистый.
- Поверьте, я не целую вас только по одной причине, о которой я вам сейчас скажу. Что же касается ваших пощечин, то меня бы не испугал даже ваш маленький черный пистолет. Или кастет, который вы, очевидно, храните на ночном столике.
Она вежливо улыбнулась.
- Может, мне придется работать на вас, - сказал я. - Ко всему прочему, я не гоняюсь за каждой увиденной мною парой ножек.
Опустив взгляд, я поглядел на ее ножки. Они были прекрасно видны, и флажок, отмечающий линию ворот, был не больше, чем это необходимо.
Мэвис Уэлд запахнула халат, повернулась и, покачивая головой, подошла к маленькому бару.
- Я свободная, белая, совершеннолетняя, - сказала она. - И насмотрелась всех подходов, какие только существуют. По крайней мере, я так думаю. Как же, черт возьми, отделаться от вас, если не припугнуть, не избить или не соблазнить?
- Видите ли...
- Можете не продолжать, - резко перебила она и повернулась ко мне со стаканом в руке. Отпила, отбросила свесившуюся прядь волос и чуть заметно улыбнулась. - Конечно же, деньгами. Как было глупо с моей стороны упустить это из виду.
- Деньги были б не лишними, - сказал я.
Губы ее с отвращением скривились, но голос был почти ласковым.
- Сколько?
- Ну, для начала хватило бы сотни.
- Дешево запрашиваете. Вы - мелкая дешевка, не так ли? Об этом говорит названная вами сумма. Дорогой мой, неужели в вашем кругу сто долларов это деньги?
- Тогда пусть будет двести. С такими деньжищами я мог бы отойти от дел.
- Все равно дешево. Еженедельно, разумеется? В аккуратном чистом конверте?
- Конверта не нужно. Я беру только грязные деньги.
- И что же я получу за них, мой очаровательный мелкий сыщик? Я, конечно же, знаю, что у вас за профессия.
- Получите расписку. Кто вам сказал, что я сыщик?
На миг она вытаращила глаза, потом вновь принялась играть принятую в порыве вдохновения роль.
- Должно быть, догадалась по запаху.
Поднеся к губам стакан, она уставилась на меня с легкой презрительной усмешкой.
- Я начинаю думать, что вы сами пишете себе реплики, - сказал я. - А то никак не мог понять, в чем там с ними дело.
И пригнулся. Несколько капель попало на меня. Стакан разбился о стену у меня за спиной. Осколки беззвучно упали на пол.
- И должно быть, - сказала она совершенно спокойно, - этим поступком я исчерпала весь свой запас девичьего очарования.
Я подошел и взял шляпу.
- Я вовсе не думаю, что его убили вы, - сказал я. - Но мне бы хорошо иметь основания не говорить, что вы там были. Иметь какой-то задаток, чтобы называть вас своей клиенткой. И достаточно сведений, чтобы оправдать получение задатка.
Мисс Уэлд достала из коробки сигарету, подбросила ее, легко поймала губами и зажгла невесть откуда взявшейся спичкой.
- О господи. Меня подозревают в каком-то убийстве?
Шляпу я все еще держал в руке. И из-за этого почувствовал себя глупо. Не знаю, почему. Надев ее, я направился к двери.
- Надеюсь, у вас есть деньги на трамвай, - послышался у меня за спиной презрительный голос.
Я не ответил и не остановился. Когда я уже собирался открыть дверь, Мэвис Уэлд сказала:
- Надеюсь также, что мисс Гонсалес дала вам свой телефон и адрес. Вы можете добиться у нее почти всего - в том числе, как мне говорили, и денег.
Я выпустил дверную ручку и быстро пошел назад. Мэвис Уэлд стояла на том же месте.
- Послушайте, - сказал я. - Вам трудно будет в это поверить, но я приехал сюда со странной мыслью, что вы нуждаетесь в помощи - и вряд ли сможете найти человека, на поддержку которого можно рассчитывать. По-моему, вы зашли в тот номер отеля для того, чтобы внести какой-то выкуп. Притом одна, с риском быть узнанной - и вас, кстати, действительно узнал служащий в том отеле детектив, мораль которого не прочнее ветхой паутины. Все это навело меня на мысль, что вы, может быть, влипли в один из голливудских переплетов, означающих крест на актерской карьере. Но вы ведете себя так, как будто и не влипали ни в какой переплет. Вы устраиваете представление с полным набором банальных, халтурных ужимок, к каким прибегали, играя в самых халтурных фильмах второй категории - если это можно назвать игрой...
- Заткнись, - проговорила она сквозь зубы и скрипнула ими. - Заткнись, мерзкий соглядатай, шантажист.
- Я вам не нужен, - продолжал я. - Вам не нужен никто. Вы так умны, что с помощью своих реплик сможете выбраться даже из сейфа. Отлично. Произносите свои реплики и выбирайтесь. Мешать не стану. Только не заставляйте меня слушать их. Я готов расплакаться при мысли, что наивная девочка вроде вас может быть так умна. Вы хорошо отнеслись ко мне, милочка. Прямо как Маргарет О'Брайен.
Мэвис Уэлд не шевелилась и не дышала и тогда, когда я подошел к двери, и тогда, когда открыл ее. Не знаю, почему, но игра эта была отнюдь не блестящей.
Спустившись по лестнице, я прошел через патио, вышел из парадной двери и чуть не столкнулся с худощавым темноглазым мужчиной, который стоял, раскуривая сигарету.
- Простите, - сказал он. - Кажется, я оказался у вас на пути.
Я хотел было обойти его, но вдруг заметил, что в правой руке он держит ключ. Безо всякой на то причины я выхватил его, посмотрел на выбитый на металле номер - четырнадцатый. От квартиры Мэвис Уэлд. Я бросил ключ в кусты.
- Обойдетесь без него, - сказал я мужчине. - Дверь не заперта.
- Конечно, - ответил он. На лице его появилась странная улыбка. - Как глупо с моей стороны.
- Да, - сказал я. - Мы оба глупцы. И каждый, кто связывается с этой шлюхой, - глупец.
- Я бы не сказал, - спокойно возразил он, и взгляд его маленьких темных глаз не выражал ничего.
- Вам незачем говорить. Я только что сказал за вас это. Прошу прощения. Сейчас отыщу ключ.
Я пошел за кусты, поднял ключ и отдал ему.
- Большое спасибо, - поблагодарил он. - И между прочим...
Он не договорил. Я остановился.
- Надеюсь, я не прервал интересной ссоры, - сказал он. - Мне было бы очень неприятно. Нет? - Он улыбнулся. - Что ж, поскольку мисс Уэлд наша общая знакомая, позвольте представиться. Меня зовут Стилгрейв. Не встречал ли я вас где-нибудь?
- Нет, вы нигде меня не встречали, мистер Стилгрейв, - сказал я. - Я Марлоу. Филип Марлоу. Мы никак не могли встречаться. Как ни странно, я никогда не слышал о вас, мистер Стилгрейв. И мне наплевать, даже будь вы Плакса Мойер.
Не могу взять в толк, почему я сказал это. Ничто меня к этому не побуждало, разве только недавнее упоминание этой клички. На лице Стилгрейва застыло странное спокойствие. Невыразительный взгляд темных глаз стал каким-то отрешенным. Стилгрейв вынул изо рта сигарету, взглянул на ее кончик, стряхнул пепел, хотя стряхивать было нечего, и, не поднимая взгляда, сказал:
- Плакса Мойер. Странное прозвище. Вроде бы никогда не слышал его. Я должен знать этого человека?
- Нет, если не испытываете особого пристрастия к пешням, - сказал я и пошел прочь. Спустившись по ступеням, я подошел к своей машине и, прежде чем сесть за руль, оглянулся. Стилгрейв стоял на месте, держа во рту сигарету, и глядел на меня. Выражает ли что-нибудь его лицо, не было видно. Когда я оглянулся, он не пошевелился, не сделал никакого жеста. Даже не отвернулся. Просто стоял на месте. Я сел в машину и уехал.
13
По бульвару Сансет я поехал на восток, но не домой. В Ла Брее я свернул на север и через Кахуэнга-пасс, по бульвару Вентура, мимо Студио-сити, Шерман-Окс и Энсино поехал к Хайленду. Дорога была отнюдь не пустынной. Пустынной она никогда не бывает. Лихачи в поцарапанных "фордах" переезжали из ряда в ряд, проскакивая в одной шестнадцатой дюйма от соседних машин, но все же неизменно проскакивая. Усталые мужчины в запыленных двух- и четырехместных машинах крепче сжимали руль и с трудом ехали на север и на запад, домой, к обеду, к вечеру с раскрытой на спортивной странице газетой, к привычному ору радио, хныканью избалованных детей и болтовне глупых жен. Я проезжал мимо кричащих и на поверку лживых световых реклам, мимо неряшливых, в неоновом свете похожих на дворцы, закусочных, мимо ярких, как цирки, круглых ресторанов для автомобилистов, с бойкими, зоркими официантами, блестящими стойками и душными грязными кухнями, в которых вполне могла бы отравиться даже жаба. Большие грузовики с прицепами с грохотом ехали через Сепульведу из Уилмингтона и Сан-Педро, они сворачивали к Ридж-Рауту и отъезжали от светофоров на первой скорости, рыча, как львы в зоопарке.
За Энсино сквозь густые деревья лишь изредка сверкали с холмов огоньки. Дома кинозвезд. Подумаешь, кинозвезды. Ветераны тысячи постелей. Оставь, Марлоу, сегодня ты недобрый.
Стало попрохладнее. Шоссе сузилось. Машин теперь было так мало, что свет фар резал глаза. Дорога пошла на подъем между известняковыми утесами, на вершине холма небрежно плясал беспрепятственно долетающий с океана ветер.
Неподалеку от Таузанд-Окс я пообедал в ресторане. Скверно, зато быстро, ешь и убирайся, дел невпроворот. Мы не можем дожидаться, мистер, пока вы допьете вторую чашку кофе. Вы занимаете место, приносящее доход. Видите людей за веревкой? Они хотят поесть. По крайней мере, они так считают. Бог знает, почему им хочется поесть именно здесь. Лучше бы дома поели консервов. Им просто не сидится на месте. Как и тебе. Им просто необходимо сесть в машину и куда-то ехать. Они просто находка для вымогателей, завладевших этими ресторанами. Ну вот, опять. Недобрый ты сегодня, Марлоу.
Расплатившись, я пошел в бар запить коньяком эту нью-йоркскую вырезку. Кстати, почему нью-йоркскую? Металлорежущий инструмент изготавливают в Детройте. Из бара я вышел на ночной воздух, которым пока что никто не научился торговать. Но многие, возможно, пытались. Подбирались к нему.
Доехав до Окснердской развилки, я поехал вдоль океана обратно. Большие, усеянные оранжевыми лампочками восьми- и шестнадцатиколесные грузовики неслись на север. Справа громадный, мощный Тихий океан устало, Словно плетущаяся домой уборщица, бился о берег. Ни луны, ни суматохи, лишь еле слышный шум прибоя. Никаких запахов. Даже резкого природного запаха водорослей. Калифорнийский океан. Калифорния, штат универмагов. Полно всего, но ничего хорошего. Ну вот, опять. Недобрый ты сегодня, Марлоу.
Ну и ладно. А с какой стати мне быть добрым? Сижу себе в своем кабинете, играю дохлой мухой, внезапно является эта безвкусно одетая штучка из Манхеттена, штат Канзас, и всучивает мне потрепанные двадцать долларов, чтобы я отыскал ее брата. Похоже, он мелкий жучок, но ей хочется найти его. И, сунув это состояние в нагрудный карман, я тащусь в Бэй-Сити, а поиски оказываются настолько занудными, что я едва не сплю на ходу. Мне встречаются славные люди с пешнями в затылке и без оных. Я возвращаюсь и не запираю дверь. Потом является она, забирает двадцатку, целует меня и возвращает деньги обратно, поскольку я не выполнил дневной работы.
Затем я еду повидать доктора Хэмблтона - ушедшего (и как!) на покой оптометриста из Эль Сентро, где опять сталкиваюсь с новым способом носить нашейные украшения. Но в полицию не сообщаю. Просто обыскиваю парик клиента, а потом ломаю комедию. С какой стати? Ради кого я гублю себя на сей раз? Ради блондинки с чувственным взглядом и слишком большим количеством дверных ключей? Ради девицы из Манхеттена, штат Канзас? Не знаю. Знаю только одно - здесь что-то не так, и старое, надоевшее, но всегда надежное предчувствие подсказывает мне, что если игра пойдет теми картами, которые сданы, в проигрыше останется не тот, кому следует. Мое ли это дело? Ну а что следует считать моим делом? Разве я знаю? И когда-нибудь знал? Давай не будем в это вдаваться. Ты недобрый сегодня, Марлоу. Может, я никогда не был добрым и никогда не буду им. Может, мы все становимся недобрыми в этом холодном тусклом мире, где всегда происходит не то, что нужно.
Малибу. Здесь тоже кинозвезды. Тоже розовые и голубые ванные. Тоже "шанель" номер пять. Тоже стеганые матрацы. Тоже взбитые волосы, темные очки, позы, псевдоизысканные голоса и мораль портовых шлюх. Постой, постой. В кино работает немало славных людей. Ты занял неверную позицию, Марлоу. Ты сегодня недобрый.
Прежде чем въехать в Лос-Анджелес, я его унюхал. Город пах несвежестью, затхлостью, как слишком долго закрытая гостиная. Но разноцветные огни заставляли забыть о запахе. Они были прекрасны. Тому, кто изобрел неоновое освещение, нужно воздвигнуть памятник. Из чистого мрамора, высотой в пятнадцатиэтажный дом. Этот человек поистине сделал нечто из ничего.
Я пошел в кино, и надо же - в фильме снималась Мэвис Уэлд. Фильм оказался помпезным, из тех, где все слишком много улыбаются, слишком много болтают и сознают это. Женщины беспрестанно поднимались по изогнутым лестницам, чтобы переодеться. Мужчины беспрестанно доставали из дорогих портсигаров сигареты с монограммой и давали друг другу прикурить от дорогих зажигалок. А слуга раздался в плечах от одного только ношения подносов со стаканами к плавательному бассейну, размером с озеро Гурон, но значительно почище.
Главную мужскую роль исполнял смазливый бездарный тип, пышущий зачастую далеко не свежим обаянием. Главную женскую - раздражительная брюнетка с презрительным взглядом. В нескольких неудачных крупных планах она из кожи лезла, стараясь выглядеть моложе своих сорока пяти лет. Мэвис Уэлд была занята на второй роли и снималась в одежде. Играла неплохо, правда, могла бы сыграть и раз в десять лучше. Но играй она лучше, половину ее сцен вырезали бы, чтобы выручить исполнительницу главной роли. Это было такое искусное хождение по канату, какого я, пожалуй, еще не видел. Что ж, теперь ей придется ходить уже не по канату. По рояльной струне. Натянутой очень высоко. И страховочной сетки внизу не будет.