Страница:
Так японский контрразведчик остался вроде бы с носом. Но в конце концов ему повезло. В полицию поступил донос на некого Ито Рицу. Информатор сообщал, что тот сочувствует России. Рицу немедленно арестовали. Он не выдержал пыток и начал давать показания. В числе других он назвал входившую в группу Мияги молодую японку. Ее тут же бросают в тюрьму, а за всеми, с кем она встречалась, устанавливается круглосуточное наблюдение. Шаг за шагом контрразведка выходит на Мияги, а затем на его друзей - Зорге, Одзаки, Вукелича и Клаузена. Рано утром 18 октября 1941 года сотрудники жандармерии произвели их аресты. Так перестала существовать великолепная сеть советской разведки. Информированный об этом Гитлер пришел в ярость и приказал безжалостно расправиться с друзьями Зорге в посольстве Германии. Но дело уже было сделано. Информация Зорге о том, что Япония не собирается присоединяться к фашистской агрессии, позволила Сталину снять с дальневосточных границ около двух миллионов солдат и бросить их под Москву и на другие участки фронта. Так опальный советский разведчик внес свой блестящий вклад в первую победу наших войск под Москвой. Об этом ни в то время, ни спустя многие годы не появилось и строчки в нашей печати. Еще бы, ведь единоличным творцом этой победы был объявлен гениальный стратег всех времен и народов Иосиф Виссарионович Сталин!
В тот сентябрьский вечер 1964 года, когда я получил указание Аджубея передать назавтра статью о Рихарде Зорге, мне не удалось узнать, как встретил смерть советский разведчик. Факты, не досужие домыслы, не были известны собеседникам. Достоверные сведения об этом у меня появились позже.
Утром 7 ноября 1944 года, в день самого большого национального праздника Советского Союза, в камеру разведчика вошла группа людей во главе с Исидзимой, комендантом тюрьмы "Сугамо". Комендант, помедлив, сказал: "Токийский суд приговорил вас к смертной казни. Верховный суд империи апелляцию отклонил. Приговор должен быть приведен в исполнение 7 ноября 1944 года, то есть сегодня, сейчас".
Наступила тишина. Мы никогда не узнаем, о чем думал осужденный в эти минуты. Он молча собрал со стола свои записи. Немного помедлив, Рихард сказал: "Я готов",- и направился к двери. Приговоренный шел твердо и прямо. Так же решительно он переступил порог маленькой железобетонной камеры с высокими стенами, где совершалась казнь. Буддистский священник спросил скорбным голосом:
- Кого вы желаете известить о смерти, сын мой?
- Никого.
- Как вы хотите распорядиться своим имуществом?
- У меня нет имущества.
- Какое будет ваше последнее желание?
Зорге протянул священнику листки рукописи:
- Я прошу сохранить это в папке моего дела.
- Будет сделано, сын мой. Что еще?
- Какие вести с русского фронта?
- На территории России больше нет немецких войск,- ответил за священника комендант тюрьмы.- Вы хотите еще что-нибудь сказать?
- Да,- Зорге поднял голову.- Я верю: советские люди не забудут о нас!
Комендант тюрьмы показал ему на крышку люка в полу камеры. Рихард понял и спокойно ступил в очерченный круг. В 10 часов 30 минут утра палач накинул ему на шею петлю и люк провалился вниз. Так оборвалась жизнь советского разведчика Рихарда Зорге. Он не знал, что в этой же камере полчаса назад был повешен самый ценный разведчик группы и верный его соратник Хидэми Одзаки.
Как не прискорбно, последнее желание Зорге о том, чтобы люди не забыли о подвиге членов его группы, исполнили прежде всего американцы. В Советском Союзе, за который он отдал жизнь, о легендарном разведчике вспомнили много лет спустя и то случайно. Не исключено, что мы никогда не узнали бы о Зорге, стоило Хрущеву не пойти в кинозал.
О Рихарде не забыла и его гражданская жена Ханако Исии. С ней он прожил шесть лет. Исии рассказала мне в Токио, каким запомнился ей Зорге, передала его любительские фотографии. Вряд ли стоит здесь воспроизводить целиком ее рассказ. Упомяну о другом - о силе любви этой женщины.
После войны Исии удалось узнать, что Зорге похоронен на токийском кладбище Дзёсигая в общей могиле казненных. На месте захоронения установили деревянный столбик с фамилиями. Поиски могилы не увенчались успехом. Во время войны жители выкапывали такие столбики на дрова. Наступил 1949 год. Ханако обратилась за помощью к адвокату Зорге. Он подсказал, как действовать. Работники тюрьмы "Сугамо" показали ей ориентировочное место захоронения на краю кладбища. Но это ничего не давало. И тут помог случай. В ноябре того же года кладбище решили расширить. Безымянный участок разрыли и обнаружили останки заключенных. Знакомый тюремщик пригласил Исии. Вместе они опознали то, что осталось от легендарного разведчика. На скелете имелись следы переломов бедра и челюсти. Первый Зорге получил в результате ранения во время Первой мировой войны, второй - когда упал с мотоцикла в Токио. Ханако узнала также роговые очки и пряжку пояса.
Останки кремировали. У подруги Зорге не было денег, чтобы предать их достойно земле. Целый год урна с прахом хранилась в ее домике. В 1950 году Ханако опубликовала книгу воспоминаний. На полученный гонорар приобрела участок на токийском кладбище Тама и обустроила там могилу. После реабилитации Зорге в нашей стране советское правительство выделило необходимые средства на сооружение нового надгробия. На квадрате черного гранита засверкала золотом надпись: "Герой Советского Союза Рихард Зорге". Я не был на могиле с 1968 года. Не знаю, сохранилась ли надпись в ее первозданном виде. Ведь больше такой страны нет.
Сегодня, когда память возвращается к Зорге, все отчетливее понимаешь: Зорге феномен в истории советской разведки на Востоке. Конечно, и в шестидесятые в Японии под крышей дипломатов работали хорошие разведчики. Но история их деятельности никогда не будет предметом такого глобального внимания, как это случилось с Зорге. Тут, как в шахматах, существуют перворазрядники, кандидаты в мастера, мастера и, наконец, гроссмейстеры. Выдающиеся шахматисты, такие как Алехин, Ботвинник, Смыслов, Карпов, Каспаров, Крамник, рождаются редко даже в России. Так и в разведке - гении, таланты встречаются нечасто. Больше перворазрядников и мастеров. Кстати, выдающихся шахматистов в советское время заботливо пестовали, создавали все условия для развития их талантов. Кто мог вырастить в последние десятилетия в разведке людей, хотя бы отдаленно напоминающих Зорге? Председатель КГБ Федорчук, бывший партийный функционер, очутившийся в этом кресле лишь потому, что работал когда-то на Украине вместе с Хрущевым и Брежневым? Или "друг семьи Горбачева" Владимир Крючков, тоже бывший партийный работник? В 1991 году ему не под силу оказалось организовать и осуществить даже элементарный мини-путч, когда в его распоряжении были КГБ, МВД, министерство обороны с армией и, главное, большинство народа. Не та небольшая кучка людей в Москве, так называемых защитников Белого дома, а значительная часть населения страны, которая устала жить в обстановке "перестройки", развала государства, разгула преступности, пустых прилавков, постоянной нехватки самого необходимого.
Судьба легендарного разведчика - не исключение, скорее яркий пример советских порядков, когда по воле одного человека - Генерального секретаря ЦК КПСС, будь то Ленин, Сталин, другой,- вопреки закону, национальным интересам страны решалась участь миллионов людей. В Токио была одна остававшаяся неизвестной общая могила. А сколько в нашей стране было и остается неизвестных могил! Сыновья, дочери, внуки сотен тысяч честных людей до сих пор не знают, где преданы земле их отцы, матери, деды, расстрелянные в тюрьмах и лагерях как "враги народа" с 1917 по 1953 годы. И это не вычеркнуть из памяти тех, кто вырос в годы советской власти. Какой тут, к черту, возврат в социализм? Разве что по традиционной дурости. Недаром издавна известно, что в России есть две беды: дураки и дороги. Впрочем, дороги сегодня улучшились, появились и автострады. Думается, и дураков стало неизмеримо меньше в нынешние далеко не идеальные, но свободные от массовых репрессий времена.
ВСТРЕЧИ СО СМЕРТНИКАМИ И ОЛИГАРХОМ
В Токио я не раз мысленно пытался вернуться в прошлое, понять, в какой обстановке приходилось работать Рихарду Зорге. Наглядное представление о Японии тех лет давали книги и документы. Но ярче, рельефнее, достовернее говорили о прошлом журналистские командировки и собственные встречи с людьми. Разве забудешь, к примеру, поездку на юг, где на военно-морской базе на маленьком острове Этадзима, затерянном во Внутреннем Японском море, готовили смертников, которым предстояло умереть во время нападения на Пирл-Харбор. Именно там мне довелось столкнуться лицом к лицу с прошлым и даже настоящим. Или как забыть встречу с Ясуо Кувахарой? В отличие от смертников-моряков ему, пилоту самолета-бомбы, умереть предстояло в конце войны, в 1945-м, когда американские военные корабли готовились к высадке десанта на Японские острова.
Поехать на Этадзиму мне посоветовал мой секретарь Акира Кудо. Это место, рассказывал он, известно каждому японцу. Восемьдесят лет назад там заложили фундамент первой офицерской школы военно-морского флота. Материал для строительства заказали в Англии, а затем, обернув в бумагу каждый кирпич, доставили на боевых кораблях. За восемь десятилетий училище взрастило 15 тысяч офицеров, ровно треть которых погибла в горниле войн. Этадзима, убеждал меня Акира Кудо, не просто символ прошлого. Она интересна еще и тем, что прошлое перебросило там мост в настоящее. На острове огромный комплекс военных учебных заведений и главное - крупный пропагандистский центр, в чью задачу входит воспевание былых подвигов на море.
Патриотическое воспитание во флоте и армии. Не буду брать его под защиту, особенно на примере смертников. Но как не посетовать, что у нас оно перечеркнуто и забыто, хотя не сотни солдат, как в Японии, а целый народ показал всему миру образцы героизма во время Отечественной войны. А потом были Афганистан и Чечня.
Кудо было легко советовать. Труднее совершить такую поездку. За разрешением побывать на военной базе надо обращаться в соответствующие японские органы. Вряд ли из этого может что-нибудь получиться. Журналист-то советский! Кто поручится, что он не шпион? Но демократические перемены в послевоенные годы неожиданно срабатывают и здесь. На моем столе в корпункте солидный белый конверт. Мне разрешается побывать на Этадзиме, даже вместе с женой. Что же, спасибо за это военному ведомству!
Больше часа наш катер режет гладь Внутреннего Японского моря. В рассеивающемся утреннем тумане видны контуры небольших островов. Зеленые капли суши выглядят безлюдно и мирно. Трудно догадаться, что именно здесь в августе 1945 года разыгрался один из последних актов атомной трагедии. На узких полосках земли умирали тысячи обожженных. Им практически не оказывали никакой медицинской помощи. Не хватало врачей, медикаментов. А пароходы доставляли из Хиросимы все новые партии пострадавших - вдруг кто-то выживет вдали от дымящихся ядерных развалин?
Время сгладило многие следы Второй мировой войны. Многие, но не все. Справа по борту - изрытая подземельями суша, колючая проволока, рельсы. Это арсеналы. Наш катер подходит к пристани. Встречающий унтер-офицер приглашает нас в "виллис", и через несколько минут мы в военном городке. На Этадзиме все близко, все под рукой. Красные кирпичные здания взяли плац в плотное полукольцо. Немного поодаль величественный особняк. На мраморе колонн иероглифическая вязь: "Дворец воспитания курсантов". Амфитеатр гранитных ступеней, покрытая ковром лестница на второй этаж, фотографии юношей в форме, их письма родным и личные вещи. Экспонаты выставлены недавно. Они потеснили здесь память о генералах - когда-то гордости военно-морского флота. Подумалось, не случайно. Молодых значительно легче воспитывать на примерах подвигов их ровесников. Затерянный в глубинке дворец-музей посещает ежегодно более ста тысяч человек. О чем узнают эти сто тысяч, какие семена пытаются посеять военные власти в умах молодых людей, не познавших горьких плодов Второй мировой войны? Рамки этих вопросов неизмеримо шире территории военного городка.
На стене музея взгляд приковывают два портрета курсантов, Секио Мисимы и Хироси Куроки. Оба юноши провели на острове много долгих бессонных ночей, работая над созданием подводной лодки-торпеды. И когда лодка была готова, командование поручило им самим испытать в бою свое изобретение. Мисима и Куроки погибли в просторах Тихого океана, а их лодку-торпеду запустили в массовое производство. К концу войны крупные подводные корабли имели каждый на борту шесть человек-торпед. На горизонте в перископе показывалось вражеское судно, и тут же раздавалась команда "пли!". От подводной лодки отделялась первая человек-торпеда. Пятнадцатиметровая управляемая бомба неслась к цели. На расстоянии двух километров от корабля противника смертник на торпеде поднимал перископ. Вахтенный вскоре замечал движущийся в море предмет. Начинался смертельный поединок американских моряков и японского самурая. На корабле старались успеть расстрелять торпеду или по крайней мере суметь уйти от нее. Смертник же стремился нагнать противника. В его распоряжении имелось всего 50 минут - потом в двигателе заканчивалось топливо.
Во Дворце воспитания застекленные святыни - белые кашне смертников. Перед выходом на задание моряки писали на полосках белого шелка то, о чем думали в предсмертные часы: "Папа и мама, не смогу о вас позаботиться. Умираю во имя родины. Не плачьте, я выполнил свой долг!"
В чем же подлинные истоки духа морских камикадзе? Школы смертников представляли особый мир, тщательно огороженный от обычных военных училищ, в том числе и от того, что продолжало действовать на Этадзиме. Поступивший сюда не мог вырваться обратно. Впереди у него был единственный императив смерть. Умереть не дрогнув, с чувством радостной готовности,- воспитание этих качеств красной нитью пронизывало весь учебный процесс. Каждый день учащиеся слышали: "У вас больше нет семьи, нет прошлого, есть только настоящее и героическое будущее. Учитесь повиноваться. Командование - это голова. Вы - руки и ноги. Цель вашей жизни - умереть за императора и родину. Жизнь тяжелее горы, смерть легче перышка!"
Итак, психологическая обработка. Но было и другое, что заставляло быстро свыкнуться с мыслью о смерти. С первых дней курсантов приобщали к системе "физической подготовки". Новичков выстраивали в шеренгу, и пока перед ними ораторствовал офицер, позади кошкой проскальзывал унтер. В его руках была толстая резиновая дубинка. Тишину разрывал первый крик отчаянной боли. Под ноги молодых моряков падала первая жертва. За ней следовали остальные. Юноши кричали, плакали, смешивая слезы с пылью плаца. А над лежавшими раздавался голос офицера: "Прекратить рев, маменькины сынки! Я сделаю из вас настоящих мужчин!"
А потом на плацу моряков выстраивали в две шеренги. Начиналась известная "тайко бинта". По счету "раз" первая шеренга била по лицу своих товарищей, по счету "два" следовал ответный удар. "Раз-два, раз-два! учащалась отрывистая команда.- Сильнее, бей сильнее! Не хочешь?" В воздухе свистела дубинка, и ослушник без сознания падал на плац.
"Воспитатели" не оставляли в покое свои жертвы и ночью. После отбоя в казарме порой неожиданно вспыхивал свет. Офицер и два унтера командовали: "Подъем, выходи!" Замешкавшихся буквально выбрасывали под холодный дождь. Перед строем на плацу прохаживались истязатели: "Что, решили здесь жить, как у маменьки за пазухой? Почему беспорядок в казарме? А ну-ка, дайте мне палку! Мы научим вас уму-разуму или убьем всех!" По команде "кругом!" курсанты повернулись лицом к забору и взялись руками за металлические прутья забора. Первый удар - и первый полный ужаса крик.
Начальство рассматривало наказания как неотъемлемую часть физической и моральной подготовки. Если курсант выдержит в течение трех месяцев издевательства унтеров, он никогда не дрогнет в бою, не сдастся врагу и предпочтет плену смерть. Жестокая палочная дисциплина действительно закаляла. Уже через месяц большинство курсантов чувствовали себя совсем другими, ожесточившимися людьми. Родительский дом, беззаботные школьные годы, друзья - все это было забытым сном. Неужели когда-то была прежняя, та смешная жизнь?
Но были и другие - меньшинство. По ночам они тихо плакали, зарывшись в подушку, проклиная тот день и час, когда добровольно решили стать смертниками. К концу первого месяца некоторые из них пытались бежать. Их ловили, на глазах товарищей подвешивали за руки и избивали палками. Наиболее отчаявшиеся выбирали для себя иной выход - самоубийство. К чему мучиться и ждать все равно неминуемой смерти? Не лучше ли сейчас прекратить мучения и уйти из жизни? Смерть больше не казалась страшной, курсант думал о ней как об избавлении.
Что все это, фантазия журналиста? Нет, былая реальность. О ней рассказали мне отнюдь не в музее, а сами смертники - Кадзуо Сакамаки, бывший герой Пирл-Харбора, и летчик Ясуо Кувахара. Рассказали не на военно-морской базе на острове, а потом, в моем токийском корпункте. На базе же о прошлом свидетельствовали чудом сохранившиеся экспонаты, что разместились на лужайке рядом с учебными корпусами, куда журналистам вход запрещен. Нет, не люди-торпеды. Они взорвались в Тихом океане, а в частности, небольшая проржавевшая подводная лодка, длиной всего лишь 23 метра. Ее подняли со дна океана американские водолазы. Лодка пролежала в морской пучине более двух десятков лет. На борту имелось всего две торпеды. Крупные подводные корабли могли взять на борт не шесть, а только одну такую "малютку". К концу Второй мировой войны Япония имела 230 лодок-малюток. О судьбе одной из них поведал мне Кадзуо Сакамаки, бывший капитан такой лодки, а в шестидесятые годы преуспевающий бизнесмен.
В ночь на 17 ноября 1941 года командование военно-морской базы Куре, что неподалеку от Этадзимы, устроило необычный банкет. У здания, где собрался узкий круг приглашенных, - высшее офицерство, смертники, дежурили усиленные наряды. Охрана тщательно проверяла документы. Седой адмирал не сказал еще и двух слов, как всем приглашенным стало ясно: долгожданный час пробил. Атакой на Пирл-Харбор присутствовавшим предстояло начать самую грандиозную войну на Тихом океане. Адмирал заверил, что детали операции подводников тщательно отработаны. "Наша техника,- говорил он,- не подведет. Она лучшая в мире! Помните, родина, император надеются на подводников!"
В ту ночь Сакамаки долго не мог уснуть. Вспоминалось, как в апреле 1941 года его вызвали в штаб военно-морских сил в Куре и сообщили о назначении командиром подводного корабля особого отряда лодок-малюток. Началась новая жизнь, когда каждый твой шаг окружен завесой полной секретности. По ночам лодки выходили из порта в море. Курс - копия американской военной базы Пирл-Харбор, специально построенная у группы отдаленных островов. Задача - научиться проникать туда незамеченными, прокладывая путь сквозь заграждения. После полугода упорных тренировок это не казалось больше непосильной задачей.
В ноябрьскую полночь 1941 года пять крупнейших подводных кораблей императорского флота покинули свой японский порт. Каждый нес на борту по лодке-малютке. Начался трудный восемнадцати-дневный поход. Днем шли крадучись, не поднимая перископов. Командиры вместе с экипажами лодок-малюток снова и снова разбирали детали предстоящей операции. Лодкам-малюткам предстояло отделиться от "маток" в нескольких милях от Пирл-Харбора, проникнуть в гавань и затаиться под боком у вражеских кораблей в ожидании дальнейших событий. Первой в бой должна вступить авиация. Поднявшись с борта авианосцев, бомбардировщики волнами устремятся в атаку на флот противника. В задачу лодок-малюток входило добить оставшиеся вражеские корабли.
В 22 часа 6 декабря 1941 года корабли-носители заняли исходные позиции вблизи американской военной базы. А еще через пару часов лодки-малютки начали самостоятельный поход. На Сакамаки сразу же обрушились неудачи. "Лучшая в мире техника" подвела. Вышел из строя компас, пришлось идти наугад. Затем нарушается баланс, и лодка рискует всплыть на поверхность. Сакамаки начинает в спешке переносить вместе с подчиненными балласт из носовой в кормовую часть. Пот заливает глаза, не хватает воздуха. Наконец удается выровнять лодку. Вскоре ее сотрясает удар - сели на коралловый риф. Снова переноска балласта. Проходят часы, прежде чем можно двигаться дальше. Пробоины нет, зато новая беда - не работает пусковой механизм обеих торпед. Капитан Сакамаки принимает решение: попытаться протаранить один из вражеских кораблей и взлететь вместе с ним в воздух. Лодка больше не прячется, она идет на поиски жертвы. Но кислород на исходе, и Сакамаки теряет сознание. Очнувшись, он понимает: все, конец батареи и двигатель не дают электроэнергии. Надо срочно покинуть лодку. Утром американские часовые задержали на берегу голого человека - "гавайца" с потонувшей рыбацкой шхуны. Доставленный в комендатуру "рыбак" заговорил по-японски.
В музее, вернее во Дворце воспитания на Этадзиме, я познакомился с его директором, участником Второй мировой войны.
- Смертники - наша гордость, наши герои,- убеждал он с жаром меня.Они умолкли навеки. Вместо них обязаны говорить мы, говорить до конца дней, чтобы наша молодежь стала такой же прекрасной.
Учиться у смертников? Что об этом думают не директор, а они сами те, которые уцелели? Сакамаки перечеркнул прошлое.
- Я предпочитаю не думать о нем,- говорит он мне в Токио.Современной молодежи надо учиться другому - уживаться с людьми, находить взаимопонимание.
- Прошлое мне кажется страшным сном,- вторит ему Ясуо Кувахара.Скажите, когда вы просыпаетесь от кошмара, вам хочется продлить этот страшный сон?
Мы сидим с ним в токийском корпункте "Известий" и разговариваем по душам. Он знакомит меня с практическим курсом самоубийства, который проходил каждый летчик-смертник,- пикированием на вражескую цель. Кувахаре хорошо запомнилось первое тренировочное пике. С высоты двух тысяч футов хорошо видны взлетная полоса и маленькая башня - контрольная цель пике. Выйти из пике приказано на высоте не более ста футов от этой башни. На какие-то секунды чувствуешь себя загипнотизированным этим зрелищем. Бараки казарм, стоящие внизу самолеты несутся навстречу тебе с огромной скоростью. Кажется, вот-вот твой самолет пронзит контрольная вышка. Скорее, скорее взмыть снова вверх! Нервы не выдерживают, рука рвет на себя рукоятку, и машина устремляется в небо. Приборы фиксируют: до башни оставалось не сто, а целых двести футов. Задание не выполнено! Вторая попытка. Твой истребитель пристраивается в хвост товарища. Тот уже над самой контрольной башней - последний момент для выхода из пике. Секунда, вторая, третья... и на бетонном покрытии вспыхивает огромный факел. Нет ни самолета, ни твоего товарища. Так со стороны будет выглядеть и твоя смерть.
Накануне нового 1945 года начальник отряда смертников на базе Хиро капитан Цубаки собрал своих питомцев и сообщил, что им поручается первое боевое задание.
- Кто не хочет выполнить его добровольно? - спросил он сидящих летчиков.- Поднимите руки! Наказаний не будет!
Одна, вторая, третья рука робко тянутся вверх. Всего шесть рук.
- Теперь я знаю,- говорит капитан,- что представляет из себя каждый. Эти шестеро трусы. Им поручается умереть первыми.
С тех пор все новые отряды смертников шли в атаку на американские корабли. В их состав отбирали посредственных летчиков, лучших берегли для будущего. А пока им поручали в группе прикрытия сопровождать обреченных до цели. Кувахара стал свидетелем гибели многих своих боевых друзей. Но только некоторым из них удавалось спикировать на американские корабли. Их встречал на подлете мощный заградительный огонь. В результате самолеты падали в море. Напрасные жертвы не останавливали командование. В бой бросали все новые отряды камикадзе. Они шли в атаку волнами - по 15-20 самолетов каждые полчаса. Смертник не мог избежать гибели. Поверни он назад - собьют товарищи из эскорта, сумел избавиться от преследования - на земле тебя ждет расстрел.
В тот сентябрьский вечер 1964 года, когда я получил указание Аджубея передать назавтра статью о Рихарде Зорге, мне не удалось узнать, как встретил смерть советский разведчик. Факты, не досужие домыслы, не были известны собеседникам. Достоверные сведения об этом у меня появились позже.
Утром 7 ноября 1944 года, в день самого большого национального праздника Советского Союза, в камеру разведчика вошла группа людей во главе с Исидзимой, комендантом тюрьмы "Сугамо". Комендант, помедлив, сказал: "Токийский суд приговорил вас к смертной казни. Верховный суд империи апелляцию отклонил. Приговор должен быть приведен в исполнение 7 ноября 1944 года, то есть сегодня, сейчас".
Наступила тишина. Мы никогда не узнаем, о чем думал осужденный в эти минуты. Он молча собрал со стола свои записи. Немного помедлив, Рихард сказал: "Я готов",- и направился к двери. Приговоренный шел твердо и прямо. Так же решительно он переступил порог маленькой железобетонной камеры с высокими стенами, где совершалась казнь. Буддистский священник спросил скорбным голосом:
- Кого вы желаете известить о смерти, сын мой?
- Никого.
- Как вы хотите распорядиться своим имуществом?
- У меня нет имущества.
- Какое будет ваше последнее желание?
Зорге протянул священнику листки рукописи:
- Я прошу сохранить это в папке моего дела.
- Будет сделано, сын мой. Что еще?
- Какие вести с русского фронта?
- На территории России больше нет немецких войск,- ответил за священника комендант тюрьмы.- Вы хотите еще что-нибудь сказать?
- Да,- Зорге поднял голову.- Я верю: советские люди не забудут о нас!
Комендант тюрьмы показал ему на крышку люка в полу камеры. Рихард понял и спокойно ступил в очерченный круг. В 10 часов 30 минут утра палач накинул ему на шею петлю и люк провалился вниз. Так оборвалась жизнь советского разведчика Рихарда Зорге. Он не знал, что в этой же камере полчаса назад был повешен самый ценный разведчик группы и верный его соратник Хидэми Одзаки.
Как не прискорбно, последнее желание Зорге о том, чтобы люди не забыли о подвиге членов его группы, исполнили прежде всего американцы. В Советском Союзе, за который он отдал жизнь, о легендарном разведчике вспомнили много лет спустя и то случайно. Не исключено, что мы никогда не узнали бы о Зорге, стоило Хрущеву не пойти в кинозал.
О Рихарде не забыла и его гражданская жена Ханако Исии. С ней он прожил шесть лет. Исии рассказала мне в Токио, каким запомнился ей Зорге, передала его любительские фотографии. Вряд ли стоит здесь воспроизводить целиком ее рассказ. Упомяну о другом - о силе любви этой женщины.
После войны Исии удалось узнать, что Зорге похоронен на токийском кладбище Дзёсигая в общей могиле казненных. На месте захоронения установили деревянный столбик с фамилиями. Поиски могилы не увенчались успехом. Во время войны жители выкапывали такие столбики на дрова. Наступил 1949 год. Ханако обратилась за помощью к адвокату Зорге. Он подсказал, как действовать. Работники тюрьмы "Сугамо" показали ей ориентировочное место захоронения на краю кладбища. Но это ничего не давало. И тут помог случай. В ноябре того же года кладбище решили расширить. Безымянный участок разрыли и обнаружили останки заключенных. Знакомый тюремщик пригласил Исии. Вместе они опознали то, что осталось от легендарного разведчика. На скелете имелись следы переломов бедра и челюсти. Первый Зорге получил в результате ранения во время Первой мировой войны, второй - когда упал с мотоцикла в Токио. Ханако узнала также роговые очки и пряжку пояса.
Останки кремировали. У подруги Зорге не было денег, чтобы предать их достойно земле. Целый год урна с прахом хранилась в ее домике. В 1950 году Ханако опубликовала книгу воспоминаний. На полученный гонорар приобрела участок на токийском кладбище Тама и обустроила там могилу. После реабилитации Зорге в нашей стране советское правительство выделило необходимые средства на сооружение нового надгробия. На квадрате черного гранита засверкала золотом надпись: "Герой Советского Союза Рихард Зорге". Я не был на могиле с 1968 года. Не знаю, сохранилась ли надпись в ее первозданном виде. Ведь больше такой страны нет.
Сегодня, когда память возвращается к Зорге, все отчетливее понимаешь: Зорге феномен в истории советской разведки на Востоке. Конечно, и в шестидесятые в Японии под крышей дипломатов работали хорошие разведчики. Но история их деятельности никогда не будет предметом такого глобального внимания, как это случилось с Зорге. Тут, как в шахматах, существуют перворазрядники, кандидаты в мастера, мастера и, наконец, гроссмейстеры. Выдающиеся шахматисты, такие как Алехин, Ботвинник, Смыслов, Карпов, Каспаров, Крамник, рождаются редко даже в России. Так и в разведке - гении, таланты встречаются нечасто. Больше перворазрядников и мастеров. Кстати, выдающихся шахматистов в советское время заботливо пестовали, создавали все условия для развития их талантов. Кто мог вырастить в последние десятилетия в разведке людей, хотя бы отдаленно напоминающих Зорге? Председатель КГБ Федорчук, бывший партийный функционер, очутившийся в этом кресле лишь потому, что работал когда-то на Украине вместе с Хрущевым и Брежневым? Или "друг семьи Горбачева" Владимир Крючков, тоже бывший партийный работник? В 1991 году ему не под силу оказалось организовать и осуществить даже элементарный мини-путч, когда в его распоряжении были КГБ, МВД, министерство обороны с армией и, главное, большинство народа. Не та небольшая кучка людей в Москве, так называемых защитников Белого дома, а значительная часть населения страны, которая устала жить в обстановке "перестройки", развала государства, разгула преступности, пустых прилавков, постоянной нехватки самого необходимого.
Судьба легендарного разведчика - не исключение, скорее яркий пример советских порядков, когда по воле одного человека - Генерального секретаря ЦК КПСС, будь то Ленин, Сталин, другой,- вопреки закону, национальным интересам страны решалась участь миллионов людей. В Токио была одна остававшаяся неизвестной общая могила. А сколько в нашей стране было и остается неизвестных могил! Сыновья, дочери, внуки сотен тысяч честных людей до сих пор не знают, где преданы земле их отцы, матери, деды, расстрелянные в тюрьмах и лагерях как "враги народа" с 1917 по 1953 годы. И это не вычеркнуть из памяти тех, кто вырос в годы советской власти. Какой тут, к черту, возврат в социализм? Разве что по традиционной дурости. Недаром издавна известно, что в России есть две беды: дураки и дороги. Впрочем, дороги сегодня улучшились, появились и автострады. Думается, и дураков стало неизмеримо меньше в нынешние далеко не идеальные, но свободные от массовых репрессий времена.
ВСТРЕЧИ СО СМЕРТНИКАМИ И ОЛИГАРХОМ
В Токио я не раз мысленно пытался вернуться в прошлое, понять, в какой обстановке приходилось работать Рихарду Зорге. Наглядное представление о Японии тех лет давали книги и документы. Но ярче, рельефнее, достовернее говорили о прошлом журналистские командировки и собственные встречи с людьми. Разве забудешь, к примеру, поездку на юг, где на военно-морской базе на маленьком острове Этадзима, затерянном во Внутреннем Японском море, готовили смертников, которым предстояло умереть во время нападения на Пирл-Харбор. Именно там мне довелось столкнуться лицом к лицу с прошлым и даже настоящим. Или как забыть встречу с Ясуо Кувахарой? В отличие от смертников-моряков ему, пилоту самолета-бомбы, умереть предстояло в конце войны, в 1945-м, когда американские военные корабли готовились к высадке десанта на Японские острова.
Поехать на Этадзиму мне посоветовал мой секретарь Акира Кудо. Это место, рассказывал он, известно каждому японцу. Восемьдесят лет назад там заложили фундамент первой офицерской школы военно-морского флота. Материал для строительства заказали в Англии, а затем, обернув в бумагу каждый кирпич, доставили на боевых кораблях. За восемь десятилетий училище взрастило 15 тысяч офицеров, ровно треть которых погибла в горниле войн. Этадзима, убеждал меня Акира Кудо, не просто символ прошлого. Она интересна еще и тем, что прошлое перебросило там мост в настоящее. На острове огромный комплекс военных учебных заведений и главное - крупный пропагандистский центр, в чью задачу входит воспевание былых подвигов на море.
Патриотическое воспитание во флоте и армии. Не буду брать его под защиту, особенно на примере смертников. Но как не посетовать, что у нас оно перечеркнуто и забыто, хотя не сотни солдат, как в Японии, а целый народ показал всему миру образцы героизма во время Отечественной войны. А потом были Афганистан и Чечня.
Кудо было легко советовать. Труднее совершить такую поездку. За разрешением побывать на военной базе надо обращаться в соответствующие японские органы. Вряд ли из этого может что-нибудь получиться. Журналист-то советский! Кто поручится, что он не шпион? Но демократические перемены в послевоенные годы неожиданно срабатывают и здесь. На моем столе в корпункте солидный белый конверт. Мне разрешается побывать на Этадзиме, даже вместе с женой. Что же, спасибо за это военному ведомству!
Больше часа наш катер режет гладь Внутреннего Японского моря. В рассеивающемся утреннем тумане видны контуры небольших островов. Зеленые капли суши выглядят безлюдно и мирно. Трудно догадаться, что именно здесь в августе 1945 года разыгрался один из последних актов атомной трагедии. На узких полосках земли умирали тысячи обожженных. Им практически не оказывали никакой медицинской помощи. Не хватало врачей, медикаментов. А пароходы доставляли из Хиросимы все новые партии пострадавших - вдруг кто-то выживет вдали от дымящихся ядерных развалин?
Время сгладило многие следы Второй мировой войны. Многие, но не все. Справа по борту - изрытая подземельями суша, колючая проволока, рельсы. Это арсеналы. Наш катер подходит к пристани. Встречающий унтер-офицер приглашает нас в "виллис", и через несколько минут мы в военном городке. На Этадзиме все близко, все под рукой. Красные кирпичные здания взяли плац в плотное полукольцо. Немного поодаль величественный особняк. На мраморе колонн иероглифическая вязь: "Дворец воспитания курсантов". Амфитеатр гранитных ступеней, покрытая ковром лестница на второй этаж, фотографии юношей в форме, их письма родным и личные вещи. Экспонаты выставлены недавно. Они потеснили здесь память о генералах - когда-то гордости военно-морского флота. Подумалось, не случайно. Молодых значительно легче воспитывать на примерах подвигов их ровесников. Затерянный в глубинке дворец-музей посещает ежегодно более ста тысяч человек. О чем узнают эти сто тысяч, какие семена пытаются посеять военные власти в умах молодых людей, не познавших горьких плодов Второй мировой войны? Рамки этих вопросов неизмеримо шире территории военного городка.
На стене музея взгляд приковывают два портрета курсантов, Секио Мисимы и Хироси Куроки. Оба юноши провели на острове много долгих бессонных ночей, работая над созданием подводной лодки-торпеды. И когда лодка была готова, командование поручило им самим испытать в бою свое изобретение. Мисима и Куроки погибли в просторах Тихого океана, а их лодку-торпеду запустили в массовое производство. К концу войны крупные подводные корабли имели каждый на борту шесть человек-торпед. На горизонте в перископе показывалось вражеское судно, и тут же раздавалась команда "пли!". От подводной лодки отделялась первая человек-торпеда. Пятнадцатиметровая управляемая бомба неслась к цели. На расстоянии двух километров от корабля противника смертник на торпеде поднимал перископ. Вахтенный вскоре замечал движущийся в море предмет. Начинался смертельный поединок американских моряков и японского самурая. На корабле старались успеть расстрелять торпеду или по крайней мере суметь уйти от нее. Смертник же стремился нагнать противника. В его распоряжении имелось всего 50 минут - потом в двигателе заканчивалось топливо.
Во Дворце воспитания застекленные святыни - белые кашне смертников. Перед выходом на задание моряки писали на полосках белого шелка то, о чем думали в предсмертные часы: "Папа и мама, не смогу о вас позаботиться. Умираю во имя родины. Не плачьте, я выполнил свой долг!"
В чем же подлинные истоки духа морских камикадзе? Школы смертников представляли особый мир, тщательно огороженный от обычных военных училищ, в том числе и от того, что продолжало действовать на Этадзиме. Поступивший сюда не мог вырваться обратно. Впереди у него был единственный императив смерть. Умереть не дрогнув, с чувством радостной готовности,- воспитание этих качеств красной нитью пронизывало весь учебный процесс. Каждый день учащиеся слышали: "У вас больше нет семьи, нет прошлого, есть только настоящее и героическое будущее. Учитесь повиноваться. Командование - это голова. Вы - руки и ноги. Цель вашей жизни - умереть за императора и родину. Жизнь тяжелее горы, смерть легче перышка!"
Итак, психологическая обработка. Но было и другое, что заставляло быстро свыкнуться с мыслью о смерти. С первых дней курсантов приобщали к системе "физической подготовки". Новичков выстраивали в шеренгу, и пока перед ними ораторствовал офицер, позади кошкой проскальзывал унтер. В его руках была толстая резиновая дубинка. Тишину разрывал первый крик отчаянной боли. Под ноги молодых моряков падала первая жертва. За ней следовали остальные. Юноши кричали, плакали, смешивая слезы с пылью плаца. А над лежавшими раздавался голос офицера: "Прекратить рев, маменькины сынки! Я сделаю из вас настоящих мужчин!"
А потом на плацу моряков выстраивали в две шеренги. Начиналась известная "тайко бинта". По счету "раз" первая шеренга била по лицу своих товарищей, по счету "два" следовал ответный удар. "Раз-два, раз-два! учащалась отрывистая команда.- Сильнее, бей сильнее! Не хочешь?" В воздухе свистела дубинка, и ослушник без сознания падал на плац.
"Воспитатели" не оставляли в покое свои жертвы и ночью. После отбоя в казарме порой неожиданно вспыхивал свет. Офицер и два унтера командовали: "Подъем, выходи!" Замешкавшихся буквально выбрасывали под холодный дождь. Перед строем на плацу прохаживались истязатели: "Что, решили здесь жить, как у маменьки за пазухой? Почему беспорядок в казарме? А ну-ка, дайте мне палку! Мы научим вас уму-разуму или убьем всех!" По команде "кругом!" курсанты повернулись лицом к забору и взялись руками за металлические прутья забора. Первый удар - и первый полный ужаса крик.
Начальство рассматривало наказания как неотъемлемую часть физической и моральной подготовки. Если курсант выдержит в течение трех месяцев издевательства унтеров, он никогда не дрогнет в бою, не сдастся врагу и предпочтет плену смерть. Жестокая палочная дисциплина действительно закаляла. Уже через месяц большинство курсантов чувствовали себя совсем другими, ожесточившимися людьми. Родительский дом, беззаботные школьные годы, друзья - все это было забытым сном. Неужели когда-то была прежняя, та смешная жизнь?
Но были и другие - меньшинство. По ночам они тихо плакали, зарывшись в подушку, проклиная тот день и час, когда добровольно решили стать смертниками. К концу первого месяца некоторые из них пытались бежать. Их ловили, на глазах товарищей подвешивали за руки и избивали палками. Наиболее отчаявшиеся выбирали для себя иной выход - самоубийство. К чему мучиться и ждать все равно неминуемой смерти? Не лучше ли сейчас прекратить мучения и уйти из жизни? Смерть больше не казалась страшной, курсант думал о ней как об избавлении.
Что все это, фантазия журналиста? Нет, былая реальность. О ней рассказали мне отнюдь не в музее, а сами смертники - Кадзуо Сакамаки, бывший герой Пирл-Харбора, и летчик Ясуо Кувахара. Рассказали не на военно-морской базе на острове, а потом, в моем токийском корпункте. На базе же о прошлом свидетельствовали чудом сохранившиеся экспонаты, что разместились на лужайке рядом с учебными корпусами, куда журналистам вход запрещен. Нет, не люди-торпеды. Они взорвались в Тихом океане, а в частности, небольшая проржавевшая подводная лодка, длиной всего лишь 23 метра. Ее подняли со дна океана американские водолазы. Лодка пролежала в морской пучине более двух десятков лет. На борту имелось всего две торпеды. Крупные подводные корабли могли взять на борт не шесть, а только одну такую "малютку". К концу Второй мировой войны Япония имела 230 лодок-малюток. О судьбе одной из них поведал мне Кадзуо Сакамаки, бывший капитан такой лодки, а в шестидесятые годы преуспевающий бизнесмен.
В ночь на 17 ноября 1941 года командование военно-морской базы Куре, что неподалеку от Этадзимы, устроило необычный банкет. У здания, где собрался узкий круг приглашенных, - высшее офицерство, смертники, дежурили усиленные наряды. Охрана тщательно проверяла документы. Седой адмирал не сказал еще и двух слов, как всем приглашенным стало ясно: долгожданный час пробил. Атакой на Пирл-Харбор присутствовавшим предстояло начать самую грандиозную войну на Тихом океане. Адмирал заверил, что детали операции подводников тщательно отработаны. "Наша техника,- говорил он,- не подведет. Она лучшая в мире! Помните, родина, император надеются на подводников!"
В ту ночь Сакамаки долго не мог уснуть. Вспоминалось, как в апреле 1941 года его вызвали в штаб военно-морских сил в Куре и сообщили о назначении командиром подводного корабля особого отряда лодок-малюток. Началась новая жизнь, когда каждый твой шаг окружен завесой полной секретности. По ночам лодки выходили из порта в море. Курс - копия американской военной базы Пирл-Харбор, специально построенная у группы отдаленных островов. Задача - научиться проникать туда незамеченными, прокладывая путь сквозь заграждения. После полугода упорных тренировок это не казалось больше непосильной задачей.
В ноябрьскую полночь 1941 года пять крупнейших подводных кораблей императорского флота покинули свой японский порт. Каждый нес на борту по лодке-малютке. Начался трудный восемнадцати-дневный поход. Днем шли крадучись, не поднимая перископов. Командиры вместе с экипажами лодок-малюток снова и снова разбирали детали предстоящей операции. Лодкам-малюткам предстояло отделиться от "маток" в нескольких милях от Пирл-Харбора, проникнуть в гавань и затаиться под боком у вражеских кораблей в ожидании дальнейших событий. Первой в бой должна вступить авиация. Поднявшись с борта авианосцев, бомбардировщики волнами устремятся в атаку на флот противника. В задачу лодок-малюток входило добить оставшиеся вражеские корабли.
В 22 часа 6 декабря 1941 года корабли-носители заняли исходные позиции вблизи американской военной базы. А еще через пару часов лодки-малютки начали самостоятельный поход. На Сакамаки сразу же обрушились неудачи. "Лучшая в мире техника" подвела. Вышел из строя компас, пришлось идти наугад. Затем нарушается баланс, и лодка рискует всплыть на поверхность. Сакамаки начинает в спешке переносить вместе с подчиненными балласт из носовой в кормовую часть. Пот заливает глаза, не хватает воздуха. Наконец удается выровнять лодку. Вскоре ее сотрясает удар - сели на коралловый риф. Снова переноска балласта. Проходят часы, прежде чем можно двигаться дальше. Пробоины нет, зато новая беда - не работает пусковой механизм обеих торпед. Капитан Сакамаки принимает решение: попытаться протаранить один из вражеских кораблей и взлететь вместе с ним в воздух. Лодка больше не прячется, она идет на поиски жертвы. Но кислород на исходе, и Сакамаки теряет сознание. Очнувшись, он понимает: все, конец батареи и двигатель не дают электроэнергии. Надо срочно покинуть лодку. Утром американские часовые задержали на берегу голого человека - "гавайца" с потонувшей рыбацкой шхуны. Доставленный в комендатуру "рыбак" заговорил по-японски.
В музее, вернее во Дворце воспитания на Этадзиме, я познакомился с его директором, участником Второй мировой войны.
- Смертники - наша гордость, наши герои,- убеждал он с жаром меня.Они умолкли навеки. Вместо них обязаны говорить мы, говорить до конца дней, чтобы наша молодежь стала такой же прекрасной.
Учиться у смертников? Что об этом думают не директор, а они сами те, которые уцелели? Сакамаки перечеркнул прошлое.
- Я предпочитаю не думать о нем,- говорит он мне в Токио.Современной молодежи надо учиться другому - уживаться с людьми, находить взаимопонимание.
- Прошлое мне кажется страшным сном,- вторит ему Ясуо Кувахара.Скажите, когда вы просыпаетесь от кошмара, вам хочется продлить этот страшный сон?
Мы сидим с ним в токийском корпункте "Известий" и разговариваем по душам. Он знакомит меня с практическим курсом самоубийства, который проходил каждый летчик-смертник,- пикированием на вражескую цель. Кувахаре хорошо запомнилось первое тренировочное пике. С высоты двух тысяч футов хорошо видны взлетная полоса и маленькая башня - контрольная цель пике. Выйти из пике приказано на высоте не более ста футов от этой башни. На какие-то секунды чувствуешь себя загипнотизированным этим зрелищем. Бараки казарм, стоящие внизу самолеты несутся навстречу тебе с огромной скоростью. Кажется, вот-вот твой самолет пронзит контрольная вышка. Скорее, скорее взмыть снова вверх! Нервы не выдерживают, рука рвет на себя рукоятку, и машина устремляется в небо. Приборы фиксируют: до башни оставалось не сто, а целых двести футов. Задание не выполнено! Вторая попытка. Твой истребитель пристраивается в хвост товарища. Тот уже над самой контрольной башней - последний момент для выхода из пике. Секунда, вторая, третья... и на бетонном покрытии вспыхивает огромный факел. Нет ни самолета, ни твоего товарища. Так со стороны будет выглядеть и твоя смерть.
Накануне нового 1945 года начальник отряда смертников на базе Хиро капитан Цубаки собрал своих питомцев и сообщил, что им поручается первое боевое задание.
- Кто не хочет выполнить его добровольно? - спросил он сидящих летчиков.- Поднимите руки! Наказаний не будет!
Одна, вторая, третья рука робко тянутся вверх. Всего шесть рук.
- Теперь я знаю,- говорит капитан,- что представляет из себя каждый. Эти шестеро трусы. Им поручается умереть первыми.
С тех пор все новые отряды смертников шли в атаку на американские корабли. В их состав отбирали посредственных летчиков, лучших берегли для будущего. А пока им поручали в группе прикрытия сопровождать обреченных до цели. Кувахара стал свидетелем гибели многих своих боевых друзей. Но только некоторым из них удавалось спикировать на американские корабли. Их встречал на подлете мощный заградительный огонь. В результате самолеты падали в море. Напрасные жертвы не останавливали командование. В бой бросали все новые отряды камикадзе. Они шли в атаку волнами - по 15-20 самолетов каждые полчаса. Смертник не мог избежать гибели. Поверни он назад - собьют товарищи из эскорта, сумел избавиться от преследования - на земле тебя ждет расстрел.