у меня тоже новорусский папа. А папу своего я даже и не знаю. Мать
с сестренкой в Рязани в доме барачного типа жили. Это потом я им квартиру нормальную купил, евроремонт, мебель и все такое. А я... Ну как вам сказать, попал в струю, что ли... Вам будет неинтересно, но, короче, это торговля ценными бумагами.
- А как же филологический? - не удержалась Сима.
- Я ведь с детства стихи писал, мечтал о Нобелевской премии по литературе... И до сих пор пишу, - стыдливо добавил Сергей. - Так вот, когда появились деньги, я приоделся, купил машину, квартиру, девчонки стали на шею вешаться. Я все ждал, когда она на меня внимание обратит. Вроде бы теперь я ей ровня! Кроме того, я же видел, что у нее никого нет. Знаете, это всегда сразу видно.
Сима промолчала, согласно покивав головой.
- Я понимал, что Вика чуть-чуть диковатая, что ли. Приручал
ее постепенно, мы даже с ней подружились. Я читал ей стихи, мы вместе ходили на выставки, ведь на дискотеку или в ночной клуб ее не затащишь. Я часто подвозил ее до дома, но она никогда не приглашала меня к себе. Максимум, что она мне позволяла, так это подержать за руку, так сказать, чисто по-дружески. Вы понимаете?
Сима очень даже хорошо это понимала. Правда, терпения кого-то приручать
у нее не хватало, обычно она выступала в стиле "Ну-ка марш в койку!".
Но это иногда все портило. Что ж, характер - это судьба, как сказала бы Марина Алексеевна.
- Так вот, за два года наши отношения не претерпели
никаких изменений. Выставки, парки, стихи, братский поцелуй в щечку. Она не знакомила меня со своей семьей, но я знал, что она очень привязана к отцу и ненавидит мачеху. Правда, за что, я так и не понял. Возможно, она слишком любила мать. Та умерла, когда Вика была еще ребенком. Однажды я спросил Вику, но она так странно повела себя, что я боялся об этом заговаривать.
- А в чем же странность? - поинтересовалась Сима.
- Знаете, она не рыдала, не кричала. Она так странно застыла, уставилась в одну точку, молчала. За десять минут она не изменила позу, не отвела взгляд, не сказала ни слова, не реагировала на мои слова. Затем пришла в себя и попросила отвезти ее домой. Больше мы об этом не говорили.
- А потом?
- А потом наши отношения вконец разладились. Я немного выпил, приехал к ней домой, кстати, впервые. Она открыла, нехотя впустила меня. Она была одета по-домашнему в какой-то легкий шелковый халатик, немного растрепанная, такая соблазнительная... Ну, я и потерял голову. Стал обнимать ее, раздевать прямо в коридоре. Она вырвалась, убежала в комнату. Я пошел за ней, на ходу снимая одежду... Ничего, что я все это вам рассказываю? - внезапно спохватился Сергей.
- Адвокат - это почти доктор, - заметила Сима, приглашая его к продолжению рассказа.
- Она увидела меня раздетым, закричала, закрыла лицо руками.
Я стащил с нее халатик, орал что-то вроде: "Долго ты меня будешь мучить?!" Тут с ней случилась истерика, она упала, каталась по полу, кричала что-то несуразное вроде: "Папочка, прости меня, прости!" Я испугался, быстро оделся, пытался ее успокоить, но она визжала и царапалась, звала отца, кричала: "Зачем ты меня бросил?!" Кто ее бросил? Может, неудачный роман лет в шестнадцать? Как вы думаете, а при чем тут ее отец? Больше мы наедине не встречались, так, только здоровались. Но я знаю, что у нее никого нет. Только она еще больше отдалилась, стала совсем одинока. У нее есть только одна подруга, Аня, они учатся в одной группе. Может, вам с ней поговорить?
Сима охотно записала координаты Ани и решила непременно с ней встретиться.
Сергей привез Симу на стоянку, как и обещал, и она пересела в свою
"девятку". Выворачивая круто руль, где-то на втором плане
сознания фиксируя противный хруст и размышляя о необходимости
замены шруса, Сима подумала:
"А действительно, при чем здесь ее отец? Надо будет обязательно
спросить у мамы".
* * *
Вика упорно не отвечала на телефонные звонки и призывы незнакомых людей поднять трубку. Единственный человек, с которым она могла бы пообщаться, ее подруга Аня, но она, казалось, избегала встреч. Обидчивая Вика выжидала, не желая звонить первой.
Аня была примерно одного роста и телосложения с Викой, но ее отличали длинные светлые волосы, прозрачная фарфоровая кожа и серьезные серые глаза, что делало ее похожей на тургеневскую барышню. Впрочем, она такой и была. Писала романтичные стихи, которые читала только Вике, ждала неземной возвышенной любви, рассуждала о смысле жизни и подсознательном стремлении человека к смерти. Вику иногда даже немного шокировало, когда Аня начинала говорить о выборе способа самоубийства, о красоте ухода из жизни. Правда, всерьез воспринимать это было невозможно. Между собой подруги называли себя Одетта и Одиллия, подчеркивая сходство и различие своей внешности и характеров.
Вика посмотрела на стену, на акварель, написанную под
влиянием Аниных стихов, которые были посвящены ей. Темно-серые и темно-фиолетовые лилии на стеклянном столе на фоне зеркала в множественных отражениях:
@STIH-1 = Невесомо скольжение, В зеркале черные лилии. Торжество отражения. Царство Одиллии.
Последнее время подруги встречались реже. Аня полунамеками
давала понять, что у нее появился мужчина, именно мужчина, а не какой-то
сопливый сверстник. В своей обычной манере она туманно и излишне романтично
говорила, что он - "тот, кого она, Аня, белый лебедь Одетта,
ждала всю свою жизнь", "самый необыкновенный мужчина, тонкий
и понимающий ее ранимую душу и стремление к смерти". При этом
подруга томно вздыхала, закатывала глаза и тренировала перед зеркалом
с ее точки зрения соответствующие позы - невероятное смешение
поздней готики и маньеризма. Вике это казалось смешным
и нарочитым, но она не комментировала влюбленность Одетты. Да и как
она могла судить о том, чего сама не испытала?
Вика решилась все же первая позвонить подруге, но
затем передумала. Вместо этого она включила компьютер и
электронной почтой отправила Ане послание с приглашением встретиться
в интернетовском чате. Через несколько минут Вика,
невнимательно пробегавшая глазами по большей части дебильные реплики
посетителей чата, наконец увидела знакомое имя, и подруги отправились
продолжать разговор в "приват", где никто не мог им помешать.
- Что нового, как ты? - написала Одетта-Аня.
- Скучно, тоскливо. А ты? Может, встретимся? - предложила
Одиллия-Вика.
- Прости, не могу сегодня. Встречаюсь с Ним. - Аня так
и написала слово с большой буквы.
- Как хоть его зовут?
- Пока секрет. В свое время все узнаешь. Могу только сказать,
что я безумно счастлива. А еще Он обещал сюрприз, сказал, что только
я сумею оценить его.
- Будь осторожна, ты почти не знаешь его! - предупредила
Вика.
- Но уже люблю и верю! Я пошла бы за ним на край света и даже
на ту сторону...
- Что ты несешь?!!
- Потом узнаешь. - Аня выступала в своем обычном стиле.
Я расскажу тебе, что там.
- Где?
- Там, в астральном мире. Говорят, что мифический дракон
в астральном мире не менее опасен, чем летящий на тебя грузовик
в реальном. Поэтому нужен опытный проводник.
- Он, что ли?
- Да, я и так слишком много сказала. Ухожу. Он уже звонит в дверь.
Вика вышла из Интернета и вынула из альбома большую цветную фотографию отца, сделанную для какого-то журнала.
Она подошла к большому зеркальному шкафу и из вороха одежды вытащила крошечное черное платье. Затем, словно находясь в трансе, медленно разделась, так же медленно, словно во сне, натянула черное кружевное белье, черные чулки и туфли, платье, накинула широкий шелковый палантин с фиолетовыми ирисами на черном фоне и легла на диван, прижав к груди фотографию отца. Вика прикрыла глаза. Она пыталась представить себе отца, слиться с его душой, если она только существует. Она вдруг почувствовала себя его вдовой.
ГЛАВА 7
Все попытки встретиться с Викой были безуспешными. Сима постоянно названивала ей домой, но автоответчик нежным девичьим голосом предлагал оставить сообщение. На Симины просьбы перезвонить ей Вика не реагировала.
- Знаешь, мам, - грустно заметила Сима, - у меня
такое ощущение, что я выбрала не ту специальность. Мне надо было быть психиатром.
- Почему же? - хмыкнула Марина Алексеевна. Она не слишком
верила в Симины способности как психиатра. - Надоело ловить преступников?
- Судьба постоянно сталкивает меня с сумасшедшими,
высокопарно заявила Сима, невоспитанно вытирая масло с подбородка
тыльной стороной ладони. - У меня ужасное предчувствие, что
это еще не все.
- Что ты имеешь в виду? - поинтересовалась Марина
Алексеевна, глядя на дочь строгими серыми глазами.
Сима вкратце пересказала разговоры со Светланой и Кривским.
- Дорогая моя, - несколько раздраженно произнесла
Марина Алексеевна, - психиатры часами, днями, неделями беседуют с пациентами, чтобы установить диагноз, а ты хочешь, чтобы я во всем разобралась на основании отрывочных высказываний посторонних людей, к тому же недостаточно хорошо ее знавших.
- Да, мам, тут ты права, - вздохнула Сима.
- А что тебе мешает с ней встретиться?
- Я не могу ее найти. Она не появляется в университете,
не берет трубку.
- Ну, рано или поздно ты ее найдешь, не сомневайся, - обнадежила ее Марина Алексеевна. - А пока ты могла бы поговорить еще с кем-нибудь.
- Я так и сделаю. Есть еще ее старая нянька, а теперь, как
они говорят, домоправительница. Есть еще ее единственная подруга.
Но чует мое сердце, тут не все в порядке.
- У тебя не сердце должно чуять, а ум - строить логические доказательства, - критически заметила Марина Алексеевна.
- Ну, не скажи, мам, в нашем деле интуиция ой как важна!
не согласилась Сима.
- Интуицию к делу не пришьешь, - веско заметила мать.
* * *
- Заходите, деточка, заходите, - засуетилась уютная кругленькая старушка, открывшая Симе дверь роскошного особняка. Было видно, что и над домом, и над участком потрудились дизайнеры. Правда, февральская слякоть не позволяла в полной мере оценить красоту японских садиков и искусственных водопадов.
- Одна здесь осталась, совсем одна, - причитала старушка, показывая Симе дорогу на кухню, как наиболее родное ей место в доме. - Что же за горе для этой семьи! Что же за напасть! А уж такие люди были хорошие, и за что бог так наказал! Вот, одна теперь здесь живу. Попросила бы Вику, ягодку мою, к старухе вернуться, так ведь нет ее нигде. - Александра Васильевна засеменила к буфету, вытащила из-за стекла фотографию. - Гляди, вот она, моя голубка! Красавица, вся в мать! - Она с гордостью продемонстрировала Симе портрет неулыбчивой школьницы с большими грустными глазами
и волосами, стянутыми в хвост.
- Ох, не случилось бы чего дурного!
- Чего дурного? - заинтересовалась Сима.
- Да что же, деточка, ты не знаешь? Ведь нездоровое дитя у нас. Как после смерти матери мозгами повредилась, так, почитай, и не оправилась. Уж ее, сердешную, к каким светилам только не возили! Как только не лечили! А ведь как оно, без материнской-то ласки! Уж я старалась, любила, как родную, да ведь кто мать заменит?
- Погодите, Александра Васильевна, - перебила ее Сима. - А что значит в уме повредилась?
- Так мать ее, Лера, Валерия Николаевна, почитай, на ее глазах
богу душу отдала! - с надрывом произнесла домоправительница.
Я у Артемовых служу почти двадцать лет, как Вика родилась.
Лера рожала тяжко, болела долго после родов. Словом, не могла
сама ребенком заниматься. Ну, деточка, между нами, могла, да не
хотела. Меня наняли, когда малышке всего неделя была. Так Лера
ею и не интересовалась. Бывало, лежит в постели, вся в кружевах, накрашенная, как кукла, это кто же в болезни красится? - Она вопросительно посмотрела на Симу в поиске поддержки. Та согласно покивала и изобразила недоумение.
- Так зайдешь к ней, мол, ребеночка кормить пора. А она: "
Ах, милая Сашенька, неужели уже? Как время бежит незаметно..."
Я ей ребеночка в руки, а она нос воротит: "Фу, описалась!"
Как будто ребеночек может не писать!
- Так что же, она не любила Вику? - спросила Сима.
- Да не то чтобы не любила, но и не больно-то интересовалась.
Когда одену крошку в кружевное платьице, а Вика в детстве была как куколка, да вынесу к гостям, Лера ее на руки берет, ути-пути, наша дочурка! А покажем всем, как мы танцуем, поем. Так ребенок заревет, бывало, непривычный к мамаше, и ко мне ручонки тянет. Ну не знала она ее! А так-то Лера женщина была добрая. Уж не знаю, то ли роды тяжелые, то ли болезнь после, а у нее было что-то вроде расхождения костей таза, ну, может, муки свои простить крохе не могла.
- А отец?
- Ну, этот просто обожал Вику. Мог запросто меня заменить:
и накормить, и перепеленать. Любил ее безумно, баловал,
читать учил, играл с ней. Только работал много, часто был занят. Вика плакала, все спрашивала, где папа, где папа?
Александра Васильевна так увлеклась воспоминаниями, что не заметила,
как почти выкипел чайник. Она не признавала хозяйских новомодных электрических приспособлений, предпочитала простой красный чайник в белый горох, такой же, какой был на Симиной кухне. Она спохватилась, заварила чай, тонко нарезала лимон, поставила сахарницу.
- Пей, детка. - Она налила чай в чашки. - А
вообще Лера была красавица, а пела как! Хозяин ее в консерватории увидел, она в концерте пела. Поэтому, когда злилась на него, всегда говорила, что из-за него зарыла свой талант в землю. Единственная отдушина была, когда гости приходили, тут уж она царила, пела,
даже на итальянском. Эти песни называла ариями. Ну, да я женщина деревенская, не больно в этом разбираюсь. По мне, так и "Шумел камыш" не хуже. Так ведь? - она подняла на Симу глаза.
- Так даже и лучше, - поддакнула Сима.
- Ну, конечно, и красавица была! Глаза огромные, чернющие, как блюдца, волосы до пояса, коса что моя рука, вот, правда, худа больно, Вика вся в нее. Но хозяину нравилась. Ох и ревновал он ее! А к кому ревновать было? Ведь безвылазно дома сидела, разве только гости приходили.
- А Вика ее любила?
- А как же родную мать не любить? Ну, однако, называла ее Лерой. Меня бабой Сашей, отца - папой, а мать - Лерой. Уж и не знаю почему. Все к отцу ластилась, ходила за ним по пятам, шагу ступить не давала, по ночам из своей комнаты в родительскую спальню сбегала, говорила, что ей страшно. Я тогда стала ночевать в ее комнате, но она все равно убегала. Леру это страшно злило,
она даже орала на нее. А Вика, даром что маленькая, так на нее посмотрела, у той и у другой глаза черные, огромные, уставились друг на друга, а Вика и говорит: "Подойдешь - убью!"
И так серьезно говорит, мне аж страшно стало. Хозяин за сердце схватился,
я за каплями побежала. Ну а Лера отступила, но почти с ней не разговаривала.
- А от чего она умерла? - спросила Сима.
- Ой, дурацкая смерть! Такая молодая, красивая! - запричитала
Александра Васильевна, видимо, забыв, что это было восемь лет назад.
- Да что это я, - внезапно успокоилась она. - А дело
было так. Лера была страстная любительница принимать ванну. Она у
них называется таким мудреным иностранным словом... Ну, там еще вода
бурлит, может, знаешь?
- Джакузи, что ли? - предположила Сима.
- Вот-вот, оно самое, - обрадовалась женщина. - Лежала
она в своей этой джакузии, как тут штука, которой голову сушат, с
подзеркальника мокрого свалилась, прямо в воду! А штука эта была
в розетку включена! Мгновенная смерть! Слава богу, не мучилась,
бедолага.
- И все это произошло на глазах у Вики? - с ужасом спросила
Сима.
- В том-то и дело! У ребенка был шок. Мы ее на полу ванной
нашли, она вся скрючилась, головку наклонила, ручки-ножки к себе прижала.
И молчала, молчала, ни словечка, ни слезинки. Весь год с ней мучились, по докторам возили. Да как же ребенку такое пережить, когда на ее глазах мать с жизнью попрощалась?! Ну, постепенно она оттаяла, заговорила. Только выяснилось, что она ничего не помнит. Сказали ей, что мама уехала далеко, она поверила. А уж потом, через год, все объяснили. Ну, конечно, кроме того, что это произошло на ее глазах...
- А что, до сих пор она ничего не помнит? - спросила Сима.
- Да теперь уж кто знает? Никто с ней об этом не говорил, может, разве доктор ее, Борис Ефимыч.
- Психиатр?
- Ага, - закивала Александра Васильевна, - он самый. Знаменитый, ужас до чего! Одно слово - светило! Одних денег немерено ушло.
- А потом что было? - Сима отхлебнула чаю из большой
чашки с аляповатыми цветами. Определенно, она принадлежала лично Александре Васильевне.
- А потом хозяин, погоревав, стал разных дамочек в дом приводить.
Но о женитьбе речи не было. Ну, должна я тебе сказать, бедолагам и пары часов здесь жизни не было, сами сбегали!
- Это почему же? - спросила Сима, уже зная примерный ответ.
- Так из-за Вики! Ох же она им и устраивала! Ох же и мастерица
была пакости придумывать! Ведь до истерик дамочек доводила! Отец с
ней и разговаривать пытался, и просил, и угрожал. А она,
бывало, ручками его шею обнимет, на ушко шепчет: "Ах,
папочка, прости, я так тебя люблю, так о тебе беспокоюсь! Разве нам
плохо вдвоем? Разве нам кто-нибудь нужен? Они хотят только твоих
денег". Ну он и размякал. - Старушка очень смешно копировала
высокий девичий голосок. - Если, храни бог, хозяин
дома не ночевал, ну, значица, не по делу, конечно, а так, сама
понимаешь... то Вика все телефоны оборвет, все выяснит, плачет,
истерики у ней случались. А что мне-то оставалось? Приходилось
звонить хозяину, так, мол, и так, с Викой плохо. Он, конечно,
злой был, но ехал домой среди ночи. А Вика мгновенно успокаивалась,
встречала его как ни в чем не бывало.
- А как же Светлана?
- О! - уважительно выдохнула Александра Васильевна.
У Светланы терпение, характер, дай бог каждому! Сколько она вынесла!
Но всегда спокойная, голос не повысит, не то что скандал устроить.
Как Вика ей ни досаждала, ведь ничего не смогла сделать. Женился хозяин на ней как миленький, дочку отселил, чтоб, значит, не мешала, и жил бы душа в душу, если б ... - Тут Александра Васильевна замолчала и картинным жестом поднесла к глазам платок.
- А что Светлана за человек? - быстро спросила Сима, пока женщина не разошлась в приличествующих случаю причитаниях.
- Так что же, - мгновенно успокоилась Александра Васильевна, Светлана - женщина спокойная, рассудительная, умная. С виду хоть и простая, а на самом деле... - она на секунду задумалась, - ну, как говорят, себе на уме. Со всеми найдет общий язык, приветливая, никогда не забудет про дни рождения, у кого проблемы, все в таком роде. Только Вика оказалась ей не по зубам. Оно конечно, воевали они обе, да только военные действия были видны только со стороны Вики. А Светлана, как христианская мученица, молчит, как бы ни на что не жалуется, только бледная, грустная, слезы на глазах. Хозяин с расспросами: "Ах, милая, что случилось?" А она отворачивается, мол, ничего. Тогда он Вику зовет, ее спрашивает. А она, понятное дело, в крик, обзывает Светлану всяко. Хозяину это и надоело. Купил квартиру, сделал ремонт - живи, взрослая уже!
- А Вика?! - азартно спросила Сима.
Александра Васильевна только обреченно махнула рукой.
- Так что же, это ревность?
- Да как же можно ревновать родного отца? - недоумевала домоправительница. - Но выглядело это как ревность.
- Александра Васильевна, дорогая, - Сима была чрезвычайно
любезна с таким толковым свидетелем, - а водитель Олег,
он что собой представлял?
- Так парень вроде неплохой. - Она задумалась.
А ведь и сказать нечего. Исполнительный, спокойный, вроде честный, неболтливый. Одинокий, жил с матерью.
- А с хозяйкой у них ничего не было? - осторожно спросила Сима.
- Да бог с тобой! - искренне возмутилась Александра Васильевна. - Нет, уж я бы заметила!
Сима не сомневалась, что уж она бы заметила. Пока хозяйка возмущалась, она стащила со стола фотографию и засунула в сумку.
- А хозяин со Светланой не ссорились?
- Всем бы так жить! - горячо сказала Александра Васильевна. - Как голубки, душа в душу! И не верю я, что Светка убила!
Сидит теперь, бедная, в тюрьме с уголовницами! Незачем это ей!
А ты? - требовательно спросила она Симу.
- И я не верю!
- Правильно.
- Александра Васильевна, а кто же мог ?
- Да кто ж его знает... - отвела глаза женщина. Но Симе показалось, что тот, кто знает, сидит напротив...
* * *
На выезде из поселка голосовал замерзший мужичонка в тулупе.
Вид у него был такой несчастный, что Сима сжалилась и посадила его в машину.
- Все равно куда, до любого метро, - попросил он, снимая потрепанные перчатки и грея дыханием руки.
- Ладно, - согласилась Сима и стала щелкать
кнопками магнитолы. Поймав какой-то блюз, она откинулась и, разбрызгивая
талый снег и грязную воду, выехала на шоссе.
- Ловко управляешься, хоть и девка, - похвалил
мужик.
Сима довольно улыбнулась:
- А вы здесь живете?
- Ага, в приживалах! - иронично заметил мужичок.
Летом на строительстве: подай, принеси, присмотри, машину помой, зимой больше сторожем. Меня тут знают, доверяют! - с гордостью заявил он. - А ты к кому ездила? Чтой-то я раньше тебя не припомню?
- К Артемовым, слыхал, которого убили?
- А то! Только там, кроме бабы Шуры, никого и нет.
- Так я к ней и ездила.
- Родственница, что ли? - поинтересовался мужичок.
- Ага, дальняя, давно не виделись, - уклончиво
сказала Сима.
- Да, все девки теперь за руль лезут. Вот и покойника
дочка, пока училась, раз пять машину в металлолом превращала, уж я-то знаю, сам помогал чинить. Покойный хозяин меня уважал, хороший был человек, царствие ему небесное. Всегда четвертинку на праздник поднесет, с уважением, значит. А тут гляжу, и Вика хахаля завела, по ночам по поселку мотаются.
- А вы когда ее видели? - заинтересовалась Сима.
- Так в аккурат когда хозяина убили. Только я ее саму не видел,
а машина ее стояла, а в ней мужик сидел. Правда, остановились почему-то
не у их дома, а через дом, возле Платоновых, ну дом со сторожевой
башней, видела?
- Может, и не ее машина, раз мужик за рулем, мало ли машин
похожих, тем более ночью, да еще и стояла у другого дома,
как можно безразличнее произнесла Сима.
- Ха, у меня глаз-алмаз, меня не проведешь! Я эту их "Рено"
столько раз мыл, что уж отличу как-нибудь.
За этим интересным разговором они быстро доехали до Москвы, правда, выяснилось, что мужичок тогда пребывал в трехдневном запое по случаю дня рождения кореша, и ночь, когда он видел машину Вики, может назвать только приблизительно. В общем, свидетель он был ну из рук вон.
* * *
- Мам, ты знаешь такого знаменитого психиатра Бориса Ефимовича? - Сима развалилась в кресле и лениво листала журнал.
Марина Алексеевна наморщила лоб, походила по комнате, прикурила сигарету.
- Из всех известных мне психиатров есть только один
Борис Ефимович. Не знаю, насколько он знаменит как ученый, но пользуется популярностью, давно занимается частной практикой, берет дорого.
Правда, говорят, что некоторые психотерапевтические методики ему удаются. А почему ты спрашиваешь?
- У него лечилась, а может, и до сих пор лечится Вика, дочка убитого. Хотелось с ним поговорить. Ты его знаешь?
- Я с Борькой училась в ординатуре, - хмыкнула Марина Алексеевна.
- Ух ты! - изумилась Сима. - Мам, а ты ему позвонишь?
Марина Алексеевна снисходительно кивнула головой и глубоко затянулась.
ГЛАВА 8
Приемная Бориса Ефимовича Гольдина, преуспевающего психиатра и психотерапевта,
располагалась в отремонтированном особняке в тихом центре Москвы
и резко контрастировала с обликом хозяина. Правда, отделка приемной
скорее отражала представления дизайнера о кабинете светила психиатрической
науки и практики, почерпнутые из книг и фильмов о Фрейде, чем истинные
вкусы и предпочтения самого Бориса Ефимовича. Темные дубовые панели,
глубокие кожаные кресла, массивные напольные часы, тяжелые
портьеры глубокого зеленого цвета, огромный старомодный стол и великое
множество книг на разных языках, которых хозяин наверняка не знал,
создавали ощущение, что здесь ежечасно творится медицинское или околомедицинское
чудо.
Хозяин кабинета, невысокий кругленький человечек с обрамленной кудряшками розовой лысинкой, более всего походил на директора гастронома застойного периода. Его двойной подбородок подпирал тугой крахмальный воротничок белоснежной рубашки, яйцеобразное брюшко не сумел скрыть классический и определенно очень дорогой двубортный костюм. На пухленькой, покрытой редкими черными волосами ручке красовались золотые часы.
Однако эти атрибуты респектабельной и очень небедной жизни сводились
на нет манерой поведения Бориса Ефимовича: он был подвижным, как
ртуть, непоседливым, как мячик, говорил быстро, необычайно четко выговаривая
слова, подкрепляя сказанное оживленной жестикуляцией, поблескивая
лукавыми влажными глазками, сияя доброжелательной улыбкой. Наверное,
так мог бы выглядеть добрый друг детей еврейский Дед Мороз, но откуда
в засушливой жаркой ближневосточной пустыне Дед Мороз?
Еще у Бориса Ефимовича было необыкновенное свойство располагать к
с сестренкой в Рязани в доме барачного типа жили. Это потом я им квартиру нормальную купил, евроремонт, мебель и все такое. А я... Ну как вам сказать, попал в струю, что ли... Вам будет неинтересно, но, короче, это торговля ценными бумагами.
- А как же филологический? - не удержалась Сима.
- Я ведь с детства стихи писал, мечтал о Нобелевской премии по литературе... И до сих пор пишу, - стыдливо добавил Сергей. - Так вот, когда появились деньги, я приоделся, купил машину, квартиру, девчонки стали на шею вешаться. Я все ждал, когда она на меня внимание обратит. Вроде бы теперь я ей ровня! Кроме того, я же видел, что у нее никого нет. Знаете, это всегда сразу видно.
Сима промолчала, согласно покивав головой.
- Я понимал, что Вика чуть-чуть диковатая, что ли. Приручал
ее постепенно, мы даже с ней подружились. Я читал ей стихи, мы вместе ходили на выставки, ведь на дискотеку или в ночной клуб ее не затащишь. Я часто подвозил ее до дома, но она никогда не приглашала меня к себе. Максимум, что она мне позволяла, так это подержать за руку, так сказать, чисто по-дружески. Вы понимаете?
Сима очень даже хорошо это понимала. Правда, терпения кого-то приручать
у нее не хватало, обычно она выступала в стиле "Ну-ка марш в койку!".
Но это иногда все портило. Что ж, характер - это судьба, как сказала бы Марина Алексеевна.
- Так вот, за два года наши отношения не претерпели
никаких изменений. Выставки, парки, стихи, братский поцелуй в щечку. Она не знакомила меня со своей семьей, но я знал, что она очень привязана к отцу и ненавидит мачеху. Правда, за что, я так и не понял. Возможно, она слишком любила мать. Та умерла, когда Вика была еще ребенком. Однажды я спросил Вику, но она так странно повела себя, что я боялся об этом заговаривать.
- А в чем же странность? - поинтересовалась Сима.
- Знаете, она не рыдала, не кричала. Она так странно застыла, уставилась в одну точку, молчала. За десять минут она не изменила позу, не отвела взгляд, не сказала ни слова, не реагировала на мои слова. Затем пришла в себя и попросила отвезти ее домой. Больше мы об этом не говорили.
- А потом?
- А потом наши отношения вконец разладились. Я немного выпил, приехал к ней домой, кстати, впервые. Она открыла, нехотя впустила меня. Она была одета по-домашнему в какой-то легкий шелковый халатик, немного растрепанная, такая соблазнительная... Ну, я и потерял голову. Стал обнимать ее, раздевать прямо в коридоре. Она вырвалась, убежала в комнату. Я пошел за ней, на ходу снимая одежду... Ничего, что я все это вам рассказываю? - внезапно спохватился Сергей.
- Адвокат - это почти доктор, - заметила Сима, приглашая его к продолжению рассказа.
- Она увидела меня раздетым, закричала, закрыла лицо руками.
Я стащил с нее халатик, орал что-то вроде: "Долго ты меня будешь мучить?!" Тут с ней случилась истерика, она упала, каталась по полу, кричала что-то несуразное вроде: "Папочка, прости меня, прости!" Я испугался, быстро оделся, пытался ее успокоить, но она визжала и царапалась, звала отца, кричала: "Зачем ты меня бросил?!" Кто ее бросил? Может, неудачный роман лет в шестнадцать? Как вы думаете, а при чем тут ее отец? Больше мы наедине не встречались, так, только здоровались. Но я знаю, что у нее никого нет. Только она еще больше отдалилась, стала совсем одинока. У нее есть только одна подруга, Аня, они учатся в одной группе. Может, вам с ней поговорить?
Сима охотно записала координаты Ани и решила непременно с ней встретиться.
Сергей привез Симу на стоянку, как и обещал, и она пересела в свою
"девятку". Выворачивая круто руль, где-то на втором плане
сознания фиксируя противный хруст и размышляя о необходимости
замены шруса, Сима подумала:
"А действительно, при чем здесь ее отец? Надо будет обязательно
спросить у мамы".
* * *
Вика упорно не отвечала на телефонные звонки и призывы незнакомых людей поднять трубку. Единственный человек, с которым она могла бы пообщаться, ее подруга Аня, но она, казалось, избегала встреч. Обидчивая Вика выжидала, не желая звонить первой.
Аня была примерно одного роста и телосложения с Викой, но ее отличали длинные светлые волосы, прозрачная фарфоровая кожа и серьезные серые глаза, что делало ее похожей на тургеневскую барышню. Впрочем, она такой и была. Писала романтичные стихи, которые читала только Вике, ждала неземной возвышенной любви, рассуждала о смысле жизни и подсознательном стремлении человека к смерти. Вику иногда даже немного шокировало, когда Аня начинала говорить о выборе способа самоубийства, о красоте ухода из жизни. Правда, всерьез воспринимать это было невозможно. Между собой подруги называли себя Одетта и Одиллия, подчеркивая сходство и различие своей внешности и характеров.
Вика посмотрела на стену, на акварель, написанную под
влиянием Аниных стихов, которые были посвящены ей. Темно-серые и темно-фиолетовые лилии на стеклянном столе на фоне зеркала в множественных отражениях:
@STIH-1 = Невесомо скольжение, В зеркале черные лилии. Торжество отражения. Царство Одиллии.
Последнее время подруги встречались реже. Аня полунамеками
давала понять, что у нее появился мужчина, именно мужчина, а не какой-то
сопливый сверстник. В своей обычной манере она туманно и излишне романтично
говорила, что он - "тот, кого она, Аня, белый лебедь Одетта,
ждала всю свою жизнь", "самый необыкновенный мужчина, тонкий
и понимающий ее ранимую душу и стремление к смерти". При этом
подруга томно вздыхала, закатывала глаза и тренировала перед зеркалом
с ее точки зрения соответствующие позы - невероятное смешение
поздней готики и маньеризма. Вике это казалось смешным
и нарочитым, но она не комментировала влюбленность Одетты. Да и как
она могла судить о том, чего сама не испытала?
Вика решилась все же первая позвонить подруге, но
затем передумала. Вместо этого она включила компьютер и
электронной почтой отправила Ане послание с приглашением встретиться
в интернетовском чате. Через несколько минут Вика,
невнимательно пробегавшая глазами по большей части дебильные реплики
посетителей чата, наконец увидела знакомое имя, и подруги отправились
продолжать разговор в "приват", где никто не мог им помешать.
- Что нового, как ты? - написала Одетта-Аня.
- Скучно, тоскливо. А ты? Может, встретимся? - предложила
Одиллия-Вика.
- Прости, не могу сегодня. Встречаюсь с Ним. - Аня так
и написала слово с большой буквы.
- Как хоть его зовут?
- Пока секрет. В свое время все узнаешь. Могу только сказать,
что я безумно счастлива. А еще Он обещал сюрприз, сказал, что только
я сумею оценить его.
- Будь осторожна, ты почти не знаешь его! - предупредила
Вика.
- Но уже люблю и верю! Я пошла бы за ним на край света и даже
на ту сторону...
- Что ты несешь?!!
- Потом узнаешь. - Аня выступала в своем обычном стиле.
Я расскажу тебе, что там.
- Где?
- Там, в астральном мире. Говорят, что мифический дракон
в астральном мире не менее опасен, чем летящий на тебя грузовик
в реальном. Поэтому нужен опытный проводник.
- Он, что ли?
- Да, я и так слишком много сказала. Ухожу. Он уже звонит в дверь.
Вика вышла из Интернета и вынула из альбома большую цветную фотографию отца, сделанную для какого-то журнала.
Она подошла к большому зеркальному шкафу и из вороха одежды вытащила крошечное черное платье. Затем, словно находясь в трансе, медленно разделась, так же медленно, словно во сне, натянула черное кружевное белье, черные чулки и туфли, платье, накинула широкий шелковый палантин с фиолетовыми ирисами на черном фоне и легла на диван, прижав к груди фотографию отца. Вика прикрыла глаза. Она пыталась представить себе отца, слиться с его душой, если она только существует. Она вдруг почувствовала себя его вдовой.
ГЛАВА 7
Все попытки встретиться с Викой были безуспешными. Сима постоянно названивала ей домой, но автоответчик нежным девичьим голосом предлагал оставить сообщение. На Симины просьбы перезвонить ей Вика не реагировала.
- Знаешь, мам, - грустно заметила Сима, - у меня
такое ощущение, что я выбрала не ту специальность. Мне надо было быть психиатром.
- Почему же? - хмыкнула Марина Алексеевна. Она не слишком
верила в Симины способности как психиатра. - Надоело ловить преступников?
- Судьба постоянно сталкивает меня с сумасшедшими,
высокопарно заявила Сима, невоспитанно вытирая масло с подбородка
тыльной стороной ладони. - У меня ужасное предчувствие, что
это еще не все.
- Что ты имеешь в виду? - поинтересовалась Марина
Алексеевна, глядя на дочь строгими серыми глазами.
Сима вкратце пересказала разговоры со Светланой и Кривским.
- Дорогая моя, - несколько раздраженно произнесла
Марина Алексеевна, - психиатры часами, днями, неделями беседуют с пациентами, чтобы установить диагноз, а ты хочешь, чтобы я во всем разобралась на основании отрывочных высказываний посторонних людей, к тому же недостаточно хорошо ее знавших.
- Да, мам, тут ты права, - вздохнула Сима.
- А что тебе мешает с ней встретиться?
- Я не могу ее найти. Она не появляется в университете,
не берет трубку.
- Ну, рано или поздно ты ее найдешь, не сомневайся, - обнадежила ее Марина Алексеевна. - А пока ты могла бы поговорить еще с кем-нибудь.
- Я так и сделаю. Есть еще ее старая нянька, а теперь, как
они говорят, домоправительница. Есть еще ее единственная подруга.
Но чует мое сердце, тут не все в порядке.
- У тебя не сердце должно чуять, а ум - строить логические доказательства, - критически заметила Марина Алексеевна.
- Ну, не скажи, мам, в нашем деле интуиция ой как важна!
не согласилась Сима.
- Интуицию к делу не пришьешь, - веско заметила мать.
* * *
- Заходите, деточка, заходите, - засуетилась уютная кругленькая старушка, открывшая Симе дверь роскошного особняка. Было видно, что и над домом, и над участком потрудились дизайнеры. Правда, февральская слякоть не позволяла в полной мере оценить красоту японских садиков и искусственных водопадов.
- Одна здесь осталась, совсем одна, - причитала старушка, показывая Симе дорогу на кухню, как наиболее родное ей место в доме. - Что же за горе для этой семьи! Что же за напасть! А уж такие люди были хорошие, и за что бог так наказал! Вот, одна теперь здесь живу. Попросила бы Вику, ягодку мою, к старухе вернуться, так ведь нет ее нигде. - Александра Васильевна засеменила к буфету, вытащила из-за стекла фотографию. - Гляди, вот она, моя голубка! Красавица, вся в мать! - Она с гордостью продемонстрировала Симе портрет неулыбчивой школьницы с большими грустными глазами
и волосами, стянутыми в хвост.
- Ох, не случилось бы чего дурного!
- Чего дурного? - заинтересовалась Сима.
- Да что же, деточка, ты не знаешь? Ведь нездоровое дитя у нас. Как после смерти матери мозгами повредилась, так, почитай, и не оправилась. Уж ее, сердешную, к каким светилам только не возили! Как только не лечили! А ведь как оно, без материнской-то ласки! Уж я старалась, любила, как родную, да ведь кто мать заменит?
- Погодите, Александра Васильевна, - перебила ее Сима. - А что значит в уме повредилась?
- Так мать ее, Лера, Валерия Николаевна, почитай, на ее глазах
богу душу отдала! - с надрывом произнесла домоправительница.
Я у Артемовых служу почти двадцать лет, как Вика родилась.
Лера рожала тяжко, болела долго после родов. Словом, не могла
сама ребенком заниматься. Ну, деточка, между нами, могла, да не
хотела. Меня наняли, когда малышке всего неделя была. Так Лера
ею и не интересовалась. Бывало, лежит в постели, вся в кружевах, накрашенная, как кукла, это кто же в болезни красится? - Она вопросительно посмотрела на Симу в поиске поддержки. Та согласно покивала и изобразила недоумение.
- Так зайдешь к ней, мол, ребеночка кормить пора. А она: "
Ах, милая Сашенька, неужели уже? Как время бежит незаметно..."
Я ей ребеночка в руки, а она нос воротит: "Фу, описалась!"
Как будто ребеночек может не писать!
- Так что же, она не любила Вику? - спросила Сима.
- Да не то чтобы не любила, но и не больно-то интересовалась.
Когда одену крошку в кружевное платьице, а Вика в детстве была как куколка, да вынесу к гостям, Лера ее на руки берет, ути-пути, наша дочурка! А покажем всем, как мы танцуем, поем. Так ребенок заревет, бывало, непривычный к мамаше, и ко мне ручонки тянет. Ну не знала она ее! А так-то Лера женщина была добрая. Уж не знаю, то ли роды тяжелые, то ли болезнь после, а у нее было что-то вроде расхождения костей таза, ну, может, муки свои простить крохе не могла.
- А отец?
- Ну, этот просто обожал Вику. Мог запросто меня заменить:
и накормить, и перепеленать. Любил ее безумно, баловал,
читать учил, играл с ней. Только работал много, часто был занят. Вика плакала, все спрашивала, где папа, где папа?
Александра Васильевна так увлеклась воспоминаниями, что не заметила,
как почти выкипел чайник. Она не признавала хозяйских новомодных электрических приспособлений, предпочитала простой красный чайник в белый горох, такой же, какой был на Симиной кухне. Она спохватилась, заварила чай, тонко нарезала лимон, поставила сахарницу.
- Пей, детка. - Она налила чай в чашки. - А
вообще Лера была красавица, а пела как! Хозяин ее в консерватории увидел, она в концерте пела. Поэтому, когда злилась на него, всегда говорила, что из-за него зарыла свой талант в землю. Единственная отдушина была, когда гости приходили, тут уж она царила, пела,
даже на итальянском. Эти песни называла ариями. Ну, да я женщина деревенская, не больно в этом разбираюсь. По мне, так и "Шумел камыш" не хуже. Так ведь? - она подняла на Симу глаза.
- Так даже и лучше, - поддакнула Сима.
- Ну, конечно, и красавица была! Глаза огромные, чернющие, как блюдца, волосы до пояса, коса что моя рука, вот, правда, худа больно, Вика вся в нее. Но хозяину нравилась. Ох и ревновал он ее! А к кому ревновать было? Ведь безвылазно дома сидела, разве только гости приходили.
- А Вика ее любила?
- А как же родную мать не любить? Ну, однако, называла ее Лерой. Меня бабой Сашей, отца - папой, а мать - Лерой. Уж и не знаю почему. Все к отцу ластилась, ходила за ним по пятам, шагу ступить не давала, по ночам из своей комнаты в родительскую спальню сбегала, говорила, что ей страшно. Я тогда стала ночевать в ее комнате, но она все равно убегала. Леру это страшно злило,
она даже орала на нее. А Вика, даром что маленькая, так на нее посмотрела, у той и у другой глаза черные, огромные, уставились друг на друга, а Вика и говорит: "Подойдешь - убью!"
И так серьезно говорит, мне аж страшно стало. Хозяин за сердце схватился,
я за каплями побежала. Ну а Лера отступила, но почти с ней не разговаривала.
- А от чего она умерла? - спросила Сима.
- Ой, дурацкая смерть! Такая молодая, красивая! - запричитала
Александра Васильевна, видимо, забыв, что это было восемь лет назад.
- Да что это я, - внезапно успокоилась она. - А дело
было так. Лера была страстная любительница принимать ванну. Она у
них называется таким мудреным иностранным словом... Ну, там еще вода
бурлит, может, знаешь?
- Джакузи, что ли? - предположила Сима.
- Вот-вот, оно самое, - обрадовалась женщина. - Лежала
она в своей этой джакузии, как тут штука, которой голову сушат, с
подзеркальника мокрого свалилась, прямо в воду! А штука эта была
в розетку включена! Мгновенная смерть! Слава богу, не мучилась,
бедолага.
- И все это произошло на глазах у Вики? - с ужасом спросила
Сима.
- В том-то и дело! У ребенка был шок. Мы ее на полу ванной
нашли, она вся скрючилась, головку наклонила, ручки-ножки к себе прижала.
И молчала, молчала, ни словечка, ни слезинки. Весь год с ней мучились, по докторам возили. Да как же ребенку такое пережить, когда на ее глазах мать с жизнью попрощалась?! Ну, постепенно она оттаяла, заговорила. Только выяснилось, что она ничего не помнит. Сказали ей, что мама уехала далеко, она поверила. А уж потом, через год, все объяснили. Ну, конечно, кроме того, что это произошло на ее глазах...
- А что, до сих пор она ничего не помнит? - спросила Сима.
- Да теперь уж кто знает? Никто с ней об этом не говорил, может, разве доктор ее, Борис Ефимыч.
- Психиатр?
- Ага, - закивала Александра Васильевна, - он самый. Знаменитый, ужас до чего! Одно слово - светило! Одних денег немерено ушло.
- А потом что было? - Сима отхлебнула чаю из большой
чашки с аляповатыми цветами. Определенно, она принадлежала лично Александре Васильевне.
- А потом хозяин, погоревав, стал разных дамочек в дом приводить.
Но о женитьбе речи не было. Ну, должна я тебе сказать, бедолагам и пары часов здесь жизни не было, сами сбегали!
- Это почему же? - спросила Сима, уже зная примерный ответ.
- Так из-за Вики! Ох же она им и устраивала! Ох же и мастерица
была пакости придумывать! Ведь до истерик дамочек доводила! Отец с
ней и разговаривать пытался, и просил, и угрожал. А она,
бывало, ручками его шею обнимет, на ушко шепчет: "Ах,
папочка, прости, я так тебя люблю, так о тебе беспокоюсь! Разве нам
плохо вдвоем? Разве нам кто-нибудь нужен? Они хотят только твоих
денег". Ну он и размякал. - Старушка очень смешно копировала
высокий девичий голосок. - Если, храни бог, хозяин
дома не ночевал, ну, значица, не по делу, конечно, а так, сама
понимаешь... то Вика все телефоны оборвет, все выяснит, плачет,
истерики у ней случались. А что мне-то оставалось? Приходилось
звонить хозяину, так, мол, и так, с Викой плохо. Он, конечно,
злой был, но ехал домой среди ночи. А Вика мгновенно успокаивалась,
встречала его как ни в чем не бывало.
- А как же Светлана?
- О! - уважительно выдохнула Александра Васильевна.
У Светланы терпение, характер, дай бог каждому! Сколько она вынесла!
Но всегда спокойная, голос не повысит, не то что скандал устроить.
Как Вика ей ни досаждала, ведь ничего не смогла сделать. Женился хозяин на ней как миленький, дочку отселил, чтоб, значит, не мешала, и жил бы душа в душу, если б ... - Тут Александра Васильевна замолчала и картинным жестом поднесла к глазам платок.
- А что Светлана за человек? - быстро спросила Сима, пока женщина не разошлась в приличествующих случаю причитаниях.
- Так что же, - мгновенно успокоилась Александра Васильевна, Светлана - женщина спокойная, рассудительная, умная. С виду хоть и простая, а на самом деле... - она на секунду задумалась, - ну, как говорят, себе на уме. Со всеми найдет общий язык, приветливая, никогда не забудет про дни рождения, у кого проблемы, все в таком роде. Только Вика оказалась ей не по зубам. Оно конечно, воевали они обе, да только военные действия были видны только со стороны Вики. А Светлана, как христианская мученица, молчит, как бы ни на что не жалуется, только бледная, грустная, слезы на глазах. Хозяин с расспросами: "Ах, милая, что случилось?" А она отворачивается, мол, ничего. Тогда он Вику зовет, ее спрашивает. А она, понятное дело, в крик, обзывает Светлану всяко. Хозяину это и надоело. Купил квартиру, сделал ремонт - живи, взрослая уже!
- А Вика?! - азартно спросила Сима.
Александра Васильевна только обреченно махнула рукой.
- Так что же, это ревность?
- Да как же можно ревновать родного отца? - недоумевала домоправительница. - Но выглядело это как ревность.
- Александра Васильевна, дорогая, - Сима была чрезвычайно
любезна с таким толковым свидетелем, - а водитель Олег,
он что собой представлял?
- Так парень вроде неплохой. - Она задумалась.
А ведь и сказать нечего. Исполнительный, спокойный, вроде честный, неболтливый. Одинокий, жил с матерью.
- А с хозяйкой у них ничего не было? - осторожно спросила Сима.
- Да бог с тобой! - искренне возмутилась Александра Васильевна. - Нет, уж я бы заметила!
Сима не сомневалась, что уж она бы заметила. Пока хозяйка возмущалась, она стащила со стола фотографию и засунула в сумку.
- А хозяин со Светланой не ссорились?
- Всем бы так жить! - горячо сказала Александра Васильевна. - Как голубки, душа в душу! И не верю я, что Светка убила!
Сидит теперь, бедная, в тюрьме с уголовницами! Незачем это ей!
А ты? - требовательно спросила она Симу.
- И я не верю!
- Правильно.
- Александра Васильевна, а кто же мог ?
- Да кто ж его знает... - отвела глаза женщина. Но Симе показалось, что тот, кто знает, сидит напротив...
* * *
На выезде из поселка голосовал замерзший мужичонка в тулупе.
Вид у него был такой несчастный, что Сима сжалилась и посадила его в машину.
- Все равно куда, до любого метро, - попросил он, снимая потрепанные перчатки и грея дыханием руки.
- Ладно, - согласилась Сима и стала щелкать
кнопками магнитолы. Поймав какой-то блюз, она откинулась и, разбрызгивая
талый снег и грязную воду, выехала на шоссе.
- Ловко управляешься, хоть и девка, - похвалил
мужик.
Сима довольно улыбнулась:
- А вы здесь живете?
- Ага, в приживалах! - иронично заметил мужичок.
Летом на строительстве: подай, принеси, присмотри, машину помой, зимой больше сторожем. Меня тут знают, доверяют! - с гордостью заявил он. - А ты к кому ездила? Чтой-то я раньше тебя не припомню?
- К Артемовым, слыхал, которого убили?
- А то! Только там, кроме бабы Шуры, никого и нет.
- Так я к ней и ездила.
- Родственница, что ли? - поинтересовался мужичок.
- Ага, дальняя, давно не виделись, - уклончиво
сказала Сима.
- Да, все девки теперь за руль лезут. Вот и покойника
дочка, пока училась, раз пять машину в металлолом превращала, уж я-то знаю, сам помогал чинить. Покойный хозяин меня уважал, хороший был человек, царствие ему небесное. Всегда четвертинку на праздник поднесет, с уважением, значит. А тут гляжу, и Вика хахаля завела, по ночам по поселку мотаются.
- А вы когда ее видели? - заинтересовалась Сима.
- Так в аккурат когда хозяина убили. Только я ее саму не видел,
а машина ее стояла, а в ней мужик сидел. Правда, остановились почему-то
не у их дома, а через дом, возле Платоновых, ну дом со сторожевой
башней, видела?
- Может, и не ее машина, раз мужик за рулем, мало ли машин
похожих, тем более ночью, да еще и стояла у другого дома,
как можно безразличнее произнесла Сима.
- Ха, у меня глаз-алмаз, меня не проведешь! Я эту их "Рено"
столько раз мыл, что уж отличу как-нибудь.
За этим интересным разговором они быстро доехали до Москвы, правда, выяснилось, что мужичок тогда пребывал в трехдневном запое по случаю дня рождения кореша, и ночь, когда он видел машину Вики, может назвать только приблизительно. В общем, свидетель он был ну из рук вон.
* * *
- Мам, ты знаешь такого знаменитого психиатра Бориса Ефимовича? - Сима развалилась в кресле и лениво листала журнал.
Марина Алексеевна наморщила лоб, походила по комнате, прикурила сигарету.
- Из всех известных мне психиатров есть только один
Борис Ефимович. Не знаю, насколько он знаменит как ученый, но пользуется популярностью, давно занимается частной практикой, берет дорого.
Правда, говорят, что некоторые психотерапевтические методики ему удаются. А почему ты спрашиваешь?
- У него лечилась, а может, и до сих пор лечится Вика, дочка убитого. Хотелось с ним поговорить. Ты его знаешь?
- Я с Борькой училась в ординатуре, - хмыкнула Марина Алексеевна.
- Ух ты! - изумилась Сима. - Мам, а ты ему позвонишь?
Марина Алексеевна снисходительно кивнула головой и глубоко затянулась.
ГЛАВА 8
Приемная Бориса Ефимовича Гольдина, преуспевающего психиатра и психотерапевта,
располагалась в отремонтированном особняке в тихом центре Москвы
и резко контрастировала с обликом хозяина. Правда, отделка приемной
скорее отражала представления дизайнера о кабинете светила психиатрической
науки и практики, почерпнутые из книг и фильмов о Фрейде, чем истинные
вкусы и предпочтения самого Бориса Ефимовича. Темные дубовые панели,
глубокие кожаные кресла, массивные напольные часы, тяжелые
портьеры глубокого зеленого цвета, огромный старомодный стол и великое
множество книг на разных языках, которых хозяин наверняка не знал,
создавали ощущение, что здесь ежечасно творится медицинское или околомедицинское
чудо.
Хозяин кабинета, невысокий кругленький человечек с обрамленной кудряшками розовой лысинкой, более всего походил на директора гастронома застойного периода. Его двойной подбородок подпирал тугой крахмальный воротничок белоснежной рубашки, яйцеобразное брюшко не сумел скрыть классический и определенно очень дорогой двубортный костюм. На пухленькой, покрытой редкими черными волосами ручке красовались золотые часы.
Однако эти атрибуты респектабельной и очень небедной жизни сводились
на нет манерой поведения Бориса Ефимовича: он был подвижным, как
ртуть, непоседливым, как мячик, говорил быстро, необычайно четко выговаривая
слова, подкрепляя сказанное оживленной жестикуляцией, поблескивая
лукавыми влажными глазками, сияя доброжелательной улыбкой. Наверное,
так мог бы выглядеть добрый друг детей еврейский Дед Мороз, но откуда
в засушливой жаркой ближневосточной пустыне Дед Мороз?
Еще у Бориса Ефимовича было необыкновенное свойство располагать к