Черникова Елена. Золотая Ослица

   Гедат, ты оболочка.
   Нет, Ли. Если я - форма, то ты - часть содержания. Кусочек. Ты же внутри.
   И внутри, и вне. Меня больше. Ты сошел с ума. Гедат, ты спятил. Ты... презерватив.
   Гедат обиделся и пошел в ванную взглянуть в зеркала, не отражавшие друг друга. Включил верхний свет и оба светильника на стенах. Повернулся к правому зеркалу: рослый мягковолосый шатен с грустными глазами. Одет: джинсы и джемпер. Привлекателен, неуловимо плейбойен.
   В левом зеркале: он же, но раздет догола. Просто голый. Небрит, круги под глазами. Руки опущены, чуть дрожат. Измученный член в полуобморочном состоянии, висит, но полон изнутри.
   Ну и где тут тебя больше, Ли? Если ты еще цела, появись хоть в одном из зеркал. Давай честно разделимся.
   Я в обоих зеркалах, Гедат. Не говори ерунды, все это - я. И не смей думать иначе. Пропадешь.
   Я не пропаду. Спасибо Машеньке. Научила уму-разуму.
   Гедат, забудь о ней. Она сейчас сидит дома перед телевизором и ждет звонка от мужа. Такая же нежная, чистая, невинная, красивая и молодая банкирская жена. Выбрось из головы. Пойдем гулять. В Москве хорошая погода, нас ждет Парадис. Всюду жизнь. Пойдем, форма. Не дури.
   Пойдем, часть души.
   Я - целое, говорит Ли.
   Была, отвечает Гедат.
   Ли подвела Гедата к Парадису. Гедат, конечно, легко узнал его. Очень приятно. Естественно. Здравствуйте.
   Беседа родилась быстро. Идут. Всё очень мило.
   Продолжая разговор, Парадис вдруг спросил:
   - К моему стыду, я только недавно узнал, что означала эта блистательная и загадочная фраза: "...мимо рояля, большого безмолвного рояля, подкованного толстым стеклом и покрытого парчовой попоной". Вы знали ранее, почему рояль подкован толстым стеклом?
   Гедату очень понравилось, он расслабился и ответил:
   - Не всегда знал. В детстве, когда учился в музыкальной школе, я не видел, чтобы рояли ставили на стаканы. В нашей школе паркет не защищали от тяжелых колес. Толстоногие концертные махины вминались в пол, оставляя непоправимые следы, и я, помню, думал об этом, сочувствуя зеркальному паркету и очень любя рояли. Я не знал, что их взаимодействие давным-давно расчислено, что рояль и паркет должны видеть и чувствовать друг друга сквозь изящный прозрачный барьер - широкий плоскодонный хрустальный стакан... Тут понятная деталь: если в доме родителей Лужина рояль стоит на стеклянном пьедестале, то у них все в целом хорошо, обеспеченно и правильно. Парчовая попона - некоторое излишество, тоже деталь, но про другое.
   Парадис и Гедат шли по Тверскому бульвару в сторону Никитских ворот. Старинные ветви, днями выпустившие свежий зеленый дым, весело шуршали над их умными головами, словно тоже перешептывались о наивных и точных деталях в общеизвестной прозе Набокова.
   - Я узнал совсем недавно, - сказал Парадис. - Купил весьма расстроенный рояль, позвал мастера, он повертелся вокруг инструмента и говорит: надо ставить на стаканы. Ему, говорит, сто пятьдесят лет, он полтонны весит, а паркетик у вас, молодой человек, мягенький, современный. Ну, говорит, настрою я вам рояль, а он войдет в пол чуть поглубже, чем сейчас, и плакала моя работа, поскольку малейшая косина даст расстройство. И уберите его, добавляет мой мучитель, в глубину квартиры, подальше от сквозняка. Словом, приду к вам, когда поставите рояль на стаканы. Не обязательно на хрустальные, их больше нет, еще в революцию побили, а дубовые - закажите непременно, и поскорее.
   Парадис превосходно передал назидательный тон старого ворчуна, сутуловатость, покашливания, пиетет к мудрой старине и скепсис к современным оценкам настоящей красоты и настоящих вещей. Гедат искренне рассмеялся.
   - И как вы расстались?
   - Так и разошлись, - развел руками Парадис, - на дубовых стаканах. Все казалось очень просто. Найду столяра, покажу свою пепельницу - ее рекомендовал мастер в качестве модели - заплачу деньги, приподниму по одной ноге рояля и подсуну плоскодонные плошки. Так что вы думаете? Куда там столяры! Краснодеревщики не берутся! Мнутся, жмутся, вдруг что не так, мы это не проходили, дескать, а делать наобум, по вашей пепельнице... И так уже шесть раз. Последний вовсе остряк оказался: хлопотный, говорит, у вас инструмент, - аж три дубовых презерватива требует. Я уж не стал его огорчать, что не дубовых он требует, а хрустальных...
   Мимо шумно пронеслась шустрая девочка с красными бантами в огненно-рыжих косичках, за нею вприпрыжку взъерошенный черноголовый мальчик лет девяти, волоком тащивший на кожаном поводке ленивую кривоногую таксу, которая очевидно отказывалась гоняться за юбками в такой чудесный весенний вечер. Мальчик злился, дергал поводок, но упрямая собачонка, холено поблескивавшая красной медью, все норовила прилечь на пыльную дорожку. Казалось, она ревнует к девочкиной рыжине. Красные бантики мелькнули вдали, такса решительно уперлась, мальчик заплакал.
   Мужчины остановились, поскольку такса обернулась к ним и недовольно тявкнула. Мальчик стоял посреди бульвара и рыдал, размазывая пыль со слезами по щекам.
   - Не плачь, - посоветовал Гедат, наклонившись к мальчику. - Она сама вернется.
   - Да, не надо так расстраиваться, - подхватил Парадис, - у меня, например, подруга внезапно куда-то уехала, но я же не плачу. Вот смотри, - и Парадис показал мальчику свое веселое лицо справа и слева.
   Ли отметила "куда-то уехавшую" подругу. Интересно. Не поверил в "заболевшую сестру"?
   - А-а-а, - пуще прежнего загоревал мальчик, - я просто Грету очень люблю-у-у...
   - Грета вернется, говорю тебе точно, - уверенно кивнул Гедат.
   - Грета - вот она, - мальчик еще раз дернул поводок. Грета подпрыгнула, неуклюже поднялась на задние лапки и преданно заглянула в заплаканные глаза маленького хозяина.
   - Ах, это Грета и есть, - чуть обескураженно сказал Парадис. - Очень красивая собачка. И тебя любит, это же видно.
   - Я устал от собачьей любви, - вдруг сказал мальчик, всхлипнул последний раз и успокоился. - Я уже три раза пытался спросить у той, - он кивнул в сторону улетевших бантиков, - как ее зовут. И всего-то навсего. А она хохочет, как ненормальная, и убегает. Ей бабушка разрешает, во-о-н там сидит на лавочке...
   Мужчины, не сразу опомнившиеся от такого поворота, дружно взглянули в сторону бабушки. Под вековым дубом сидел типичный старорежимный божий одуванчик в благородных седых буклях, с подкрашенными губами в складочках, при маникюре, в лодочках на низком каблучке. По возрасту. Элегантное шерстяное платье цвета мокрого асфальта завершалось умеренно-кружевным воротником. Бабушка вышивала крестиком. Золотисто-соломенная окружность настоящих деревянных пялец смиренно поблескивала в несокрушимо спокойных пятнистых руках.
   - А ты не пытался, - развеселился Гедат, - у бабушки спросить, как зовут ее внучку. Может, оно даже солиднее получилось бы.
   - Нет, не пытался. Если у такой бабушки спросить имя внучки, то надо будет непременно жениться, - сокрушенно разъяснил мужчинам черноголовый мальчик.
   Парадис и Гедат еле сдержались, чтобы не расхохотаться, тем более что в словах ребенка содержалось несомненное зерно смысла.
   - А ты пока хочешь побыть свободным, правильно? - как только мог серьезно спросил Парадис.
   - Как вам сказать... - задумался мальчик. - Я уже несвободен, поскольку очень люблю Грету. Я бы хотел, чтобы Грета и... та девочка... подружились. Чтобы в доме был покой. А Грета ревнует. Значит, девочка должна что-то сделать, чтоб Грета не ревновала. А она убегает, хотя я знаю, что и она меня любит...
   - Грета? - одновременно спросили мужчины.
   - Нет, девочка с рыжими косичками. Грета - понятно, любит.
   - Почему ты так думаешь? - спросил Гедат.
   - Она сама подошла месяц назад к нам, еще холодно было, Грета гуляла в курточке, так вот, подошла девочка и погладила Грету. А потом говорит: "Кто сшил собачке пальто?" Я сказал: "Моя бабушка". А девочка вдруг отбежала от нас и кричит: "У меня тоже бабушка есть!" И ускакала. С тех пор и мучает нас с Гретой.
   Счастливая Грета, временно избавившаяся от соперницы, юлила под ногами, временами оглядывая окрестность. Стерегла свою любовь.
   - Мне кажется, - сказал Парадис, - что ты с ними в конце концов разберешься.
   - Да, конечно, - подхватил Гедат, - я уверен.
   - А что для этого нужно в первую очередь? - доверчиво спросил мальчик.
   Пока Парадис выдумывал сентенцию, Гедат хитро улыбнулся и посоветовал:
   - А ты подойди к ее бабушке и попроси постеречь Грету. Вручи поводок и беги, пока она будет приходить в себя. С Гретой ничего не случится, сто процентов. Эта бабушка понимает, что такое дорогостоящее имущество...
   Мальчик подумал-подумал и засмеялся. Слезы бесследно высохли.
   - Спасибо, - трогательно сказал он.
   - Счастливо! Удачи тебе, - сказали мужчины и пошли по Тверскому бульвару в сторону Никитских ворот.
   - Какая прелесть этот начинающий любовник, - сказал Парадис в задумчивости.
   - Вы разглядели девочку? - спросил Гедат по просьбе Ли.
   - Нет, - ответил Парадис. - Когда бантики улетели, я вспомнил о вашей кузине и немного отвлекся. А вы?
   - А я успел. Окончательная стерва, - определил Гедат в стиле Ли.
   - Может быть, может быть. Впрочем, это и ясно, - согласился Парадис.
   Вечернее солнце прыгало с ветки на ветку, очень по-московски подчеркивая крыши и под крышами. Пахло свежестью чуть влажной городской пыли. Подмигивали золотом купола. Впрочем, что можно рассказать о весенней Москве! Москвичи и так всё знают, немосквичи или не поймут, или уже читали у классиков. Просто поверьте, что было чудесно. Весь километр стремительного спуска по Тверскому бульвару внезапные знакомцы прошли упругими веселыми походками, радуясь удобной дорожке, удобной обуви, удобному спутнику, невесомой легкости мгновенно сложившейся беседы, - всему, что можно записать в реестр "запоминающихся дней и деталей". Гедат не подумал даже спросить - куда идем. По первому решению, к друзьям Парадиса, к которым тот должен был идти с Ли. Но идет с ее кузеном. Так получилось. Бывает.
   Парадис тоже не чувствовал никакого напряжения. Брат Ли оказался весьма располагающим собеседником, с цепкими глазами, напоминавшими внимательный карий взгляд Ли. Но если у ее внимательнейших глаз бывали критики, походя называвшие ее глаза холодными, то пушистые очи Гедата, решенные в мужском фасоне, медленно и очень заметно переходившие с предмета на предмет, - они были бы бесспорны в любой обстановке, под любую критику. Но Гедат, как показалось Парадису, не выступал прилюдно - в отличие от кузины.
   - Мы пришли, - сказал Парадис, и они остановились перед огромной двустворчатой дверью со стеклами и отполированной латунной ручкой, ласково приглашавшей взяться за нее и легко потянуть на себя. - Да, красиво, - согласился Парадис, перехватив восхищенный взор Гедата.
   Ли не бывала здесь, поэтому свежесть впечатлений вполне можно было оставить Гедату всю целиком. Хватит на двоих, а Ли уже привыкла доверять своей оболочке.
   - Что это? - почти робко спросил Гедат.
   - Хороший старинный дом. Жить ему осталось не больше года. Купят богатые, разворотят изнутри. Переделают для еще
   более богатых. Место такое, дорогостоящее. Но пока все цело - войдем.
   Они вошли в прохладный вестибюль. Узорная плитка кругом, лепнина на недоступно высоком потолке, затканная вековой паутиной. Тихо вдруг стало.
   Ввысь идет удобная лестница с параллельными рядами латунных шариков по обеим сторонам ступенек. Шарики-циклопики исподлобо глазеют друг на друга навек опустевшими глазницами, ностальгируя по блестящим штырям-зажимам для ковровых дорожек, объединявшим их в парочки.
   - Господи, как уютно здесь жили. А теперь - просто подъезд жилого дома. - Гедат был потрясен этим домом.
   - Есть и черный ход с противоположной стороны. Там лестница винтовая, голову кружит. По той лестнице прислуга приходила, а по этой - свои, господа которые. А сейчас - вперед, на третий этаж. Пешком, если не возражаете. Лифта нету. Впрочем, идти по этой лестнице с ее некрутыми ступеньками - сплошное удовольствие. По таким ступенькам хоть двадцать этажей - и ничего, не устанешь.
   Гедат шел на третий этаж и смотрел на квартирные двери. На каждой пронзительно поблескивала драгоценная ручка, удобная, чтобы взяться, красивая, чтобы любоваться. Надежная. Такие сохранились в консерватории. Обратите как-нибудь внимание.
   Сказка. Гедат решил ничего не спрашивать у Парадиса.
   Кто хозяева, по какому случаю... Пустяки. Этот дом достаточен, чтобы считать вечер счастливым. Очень счастливым. Очень красивым.
   Забылось вчерашнее, день открытий; забылся дурной позавчерашний сон; Маша очутилась на задворках истории, неразгаданная эпистолярная Альматра вообще перестала быть. Господи, еще подумал Гедат, господи, если бы я хотел принять господствующую в данном обществе веру, я просил бы священника совершить обряд у меня дома. Если бы я жил в этом доме, конечно.
   Гедат погладил перила, потрогал витые чугунные балясины. Совершенный дом. Мигом принимает тебя в себя. Но и отдать готов по первому требованию. Воспитанный дом. С хорошими манерами. С безупречными манерами.
   Подошли к двустворчатой крашеной высоченной двери с пятью звонками на наличнике.
   - Почему это? - удивился Гедат, кивая на звонки.
   - Коммуналка. На пять семей.
   - Такое бывает? - еще больше удивился Гедат.
   - В таких хоромах как раз и бывает, - спокойно ответил Парадис. - Но все в порядке, не беспокойтесь, здесь хорошо. - И позвонил в серединную кнопку.
   Дверь неторопливо открыла маленькая круглая старушенция лет ста, вежливо посмотрела на гостей и сказала:
   - Здравствуйте. Вас ждут.
   Такие старушки обычно спрашивают, прописаны ли вы тут, а то можно и милицию вызвать. Или сообщают очереди, что вас тут не стояло. Или призывают к полной тишине после одиннадцати вечера.
   Эта же, напротив, доброжелательно улыбнулась - и ушла в свои покои. И дверь за собой поплотнее прижала.
   Парадис повесил свой бежевый плащ на ветхую немыслимую вешалку с гнутыми крючками, показав Гедату пример поведения в данной прихожей. Гедат снял куртку, оставшись в утреннем наряде, джинсы с джемпером, и осторожно повесил на соседний крючок. Парадис рассмеялся:
   - Не бойтесь, все это не такое ветхое, как прикидывается. Эти крючочки могут выдержать вес самоубийственно пьяного тела, пытавшегося тут как-то разобраться с жизнью...
   - Веревка не выдержала?
   - Ну что вы. Тут и веревки в кладовке - что надо. Просто ему перед разлукой захотелось покурить и он, вися с поджатыми ногами в петле на вешалке, ухитрился позвать жену и властно потребовать беломорину...
   В прихожую с гиканьем въехал мальчуган лет трех на двухколесном велосипеде, виртуозно обогнул высокую стремянку, табуретку, гостей и порулил на кухню. Гедат посмотрел ему вослед и задумчиво сказал:
   - Невероятно. Квартира, в которой можно не только вешаться, но и гонять на велике...
   - Главное ее достоинство - в ней жить можно. С удовольствием.
   - Не сомневаюсь. Это чувствуешь от подъезда и далее по всем пунктам.
   Гедат осмотрелся. Повсюду - двери, двери. Огромный квадратный холл, полный дверей и жизни за ними. В дальнем левом углу высилась самая большая, двустворчатая дубовая дверь, из-за которой доносились голоса. Из-за всех остальных ничего не доносилось, поскольку все остальные двери были надежно обиты черным дерматином на вате.
   Из-за двустворчатой вдруг вырвалась одна громкая разборчивая реплика:
   - Мы - брызги этого дома! - Это сказала женщина, как будто сердясь на собеседников.
   Ей возразили сразу двое:
   - Нельзя так говорить!
   - Вы неуклюже выразились, голубушка!..
   Парадис взял Гедата под локоть и подвел к этой двери:
   - Нам как раз сюда, - с некоторым волнением в голосе сказал он и постучал три раза.
   Левая створка распахнулась в холл; шум голосов, музыка, сигаретный дым и запахи превосходного обеда вырвались из комнаты и заботливо окутали вновь прибывших. На пороге стояла женщина в джинсах и фланелевой рубашке. Гедат всмотрелся в ее лицо. Следующее мгновение многократно описано в мировой литературе. Не будем повторяться. Оно и произошло.
   Вошли. Женщина обращается к гостям, объясняет отсутствие Ли присутствием ее кузена, Парадису велит занять его кресло в углу, сама возвращается к круглому столу с закусками и бокалами, наливает, подает Гедату и говорит:
   - Вы очень кстати. У нас сегодня праздник. Называется помолвка. Вот виновник торжества... - она улыбнулась усатому брюнету, смазано улыбнувшемуся ей из глубины серого кресла, в котором брюнет сидел крепко, будто у себя дома, - ...намеревающийся потратить на меня некоторое время своей единственной и неповторимой жизни, а также определенное количество жидкости, содержащей в себе миллионы невидимых, но юрких и зловредных головастиков, вынуждающих своих носителей и создателей совершать разные резкие движения... Извините за протяженность этого тоста, но мы как раз перед вашим приходом собирались пить за мое здоровье, все уже высказались в защиту моего здоровья, а я хотела сказать ответ, и вот пришли вы, и мужчин на нашем празднике стало на две единицы больше. Это радует всех собравшихся, поскольку у нас дискуссия.
   - На тему вашей помолвки? - непринужденно спросил Гедат, сдерживая страстное желание тут же убить усатого брюнета, засевшего в сером кресле.
   "Успокойся, а еще лучше - заткнись!" - шепнула ему Ли. Не реагирует Гедат. "Форма, а форма, опомнись!"
   Не вижу проблем. Я сам по себе. Я хочу эту женщину.
   - ...Да, - сказала любимая женщина Гедата. - Помолвка тем и отличается от свадьбы, что есть время подискутировать. Мои друзья были приглашены высказаться. Разумеется, можно вести себя и разговорчиво, и молчаливо, и питейно, и закусочно, и танцевально, и танцовально, и как вам будет удобно. - Она выпила свой бокал до дна и села на диван, напротив серого кресла.
   Дискуссионный брюнет смотрел на нее так, словно уже раздел и вот-вот разденется сам. В нем было нечто аукционное.
   Гости, судя по раскрасневшимся лицам, уже крепко вошли в дискуссию. Все бутылки на столе были початы и местами ополовинены. Гедат посмотрел на Парадиса, уютно отдалившегося от эпицентра, и подвинул свое кресло поближе к приятелю, но так, чтобы хорошо видеть хозяйку.
   Душа Гедата, обязанности коей всё еще исполняла Ли, быстро входила в решительное противоречие с физическим телом. Тело по имени Гедат влюбилось в хозяйку дома, помолвленную с аукционным брюнетом. Ли, то есть первоначальная душа и причина, машинально продолжала надеяться на развитие дел с Парадисом, который еще ничем не успел разочаровать Ли ввиду романтической свежести их связи.
   У Гедата было несравнимо больше возможностей проявить себя - телесно, однако место было занято. И помолвлено. У Ли не было бы никаких проблем с Парадисом; их роман начался недавно, и любовники очень нравились друг другу. Но ныне Ли не могла вырваться из формы Гедата, тем паче что и не очень-то хотелось. Понравилось. Безответственное руководство. Это с одной стороны. Но с другой, Гедат, форма, влюбился в хозяйку, которая помолвлена... И так далее. Оставалось твердить: поживем - увидим.
   Вечеринка разгоралась. Гости высказывались, закусывали, высказывались, закусывали. На длинном фарфоровом блюде медленно таял золотистый поросенок с кашей. Нежная тихая музыка вперемешку с табачным дымом плавала под высоким потолком, обнимая торжественную шестирожковую бронзовую люстру. Гедат вздохнул и первый раз в жизни выпил шампанского. Ли помогла, но попросила не увлекаться. Да ладно тебе, отмахнулся Гедат. У меня, можно сказать, любимая женщина замуж выходит, а ты со своими советами. Хоть кто она, объясни на милость. Не знаю, говорит Ли. Я здесь впервые. Вот Парадис, судя по всему, здесь свой. Кресло у него насиженное. И вообще: раз ты такой самостоятельный, я умываю руки. Гедат повернулся к Парадису и тихо спросил:
   - Мне все очень нравится, но где мы?
   - Хозяйку я знаю сто лет, она чудесный человек. Если вы не расскажете Ли - это было бы некстати, то могу добавить, что хозяйка - чудесная женщина. Я много лет любил ее. Нам удалось остаться, как говорится, друзьями, но это бывает трудно объяснить другим, тем, кто после, поэтому поверьте мне на слово.
   - А это все правда? Ну помолвка, например...
   - Вполне. Она, конечно, не первый раз собирается замуж. То есть она там дважды побывала, поэтому шутить шутки, подобные сегодняшней, уже может.
   - А где былые мужья? - машинально спросил Гедат.
   - Ну если совсем честно, то один из них перед вами, - ровным голосом ответил Парадис.
   - Как так? - чуть не подпрыгнул Гедат, - и вы хотели именно в эту компанию идти сегодня с моей кузиной?
   - Да. Никто из присутствующих не стал бы просвещать ее; может быть, я сделал бы это сам, потом, я вполне доверяю ее здравомыслию.
   Ли с нетерпением прислушивалась к беседе. Она была готова сколько угодно проявлять здравомыслие по отношению к бывшей жене своего любовника, но форма! Формой был Гедат! И он уже влюбился в бывшую жену Парадиса! И если он добьется успеха, то ей придется вместе с Гедатом пройти путь, уже пройденный и оставленный Парадисом! А Ли хотела Парадиса. А Гедат хотел бывшую жену Парадиса. Да что же это, чуть не заныли Гедат и Ли...
   - Брак - это узаконенная ненависть! - провозгласил длинноволосый юнец лет двадцати двух, приподнимая бокал над головой.
   - Ну что ты, Димуля, - поправила его хозяйка, раскладывая по тарелкам крабовый салат. - Брак - это узаконенная любовь...
   Гости дружно расхохотались, Димуля опешил.
   Усатый брюнет, виновник торжества, молча любовался хозяйкой, не выпуская из рук серебряную рюмочку с коньяком.
   Гедат рассматривал соперника с нескрываемым любопытством, переводя взгляд с его усов на джинсы хозяйки, на спокойные руки Парадиса, опять на усы, на лиловатые длинные губы, на размашистые брови, прекрасные округлые ноздри, - и чувствовал тупую досаду на все подряд в этом больно устроенном мире. Он чувствовал, что эта хозяйка не случайно берет на нервную должность третьего мужа откровенную красивость и нерастраченный дикий пыл.
   Гедат вдруг вспомнил показательное выступление Маши. В решении хозяйки взять к себе этого молчаливого породистого скакуна он вдруг увидел нечто очень близкое Машиной разборке с овощами. Места много, на всех хватит... Но это же невыносимо. А как все это терпят?
   Вы помните, что Гедату-мужчине было два дня от роду. Внутри сидела многовековая Ли. Но она не могла помочь ему, когда тело стало столь самостоятельным. Оно, собственно, и не очень просило о помощи. Скорее, о невмешательстве. Мужская самонадеянность, фыркала Ли.
   Вдобавок Ли обрела новую свободу, которой была лишена раньше и не знала о своем лишении, и которой сейчас не было у Гедата.
   Она внезапно вынырнула из тела и взлетела под окутанный туманом вечеринки потолок. Когда Ли покидала Гедата, он ощутил нежное головокружение, в глазах на миг потемнело, а кончики пальцев онемели, - но все это прошло через секунду, как мимолетный сон. И он почувствовал себя легко, уверенно, раскованно. Ли притормозила на люстре и внимательно вгляделась в собрание. Одновременно и Гедат, ощутивший неземной прилив сил, неторопливо оглядел круг новым взглядом, обретая значение, впитывая детали, имея всё сам...
   Парадис заметил перемену. Неистовый блеск Гедатовых глаз нельзя было объяснить одним бокалом шампанского, да и внезапная страсть к хозяйке, также не укрывшаяся от Парадиса, не могла вызвать этого странного сияния. Гедат лихо-свободно сидел в кресле, и у его позы теперь вполне могла быть такая характеристика, как п о х о д к а. Парадис все более вглядывался в своего гостя и все меньше понимал, чем все это кончится. От первоначального намерения обоих, и Парадиса, и Гедата, не осталось и следа. Простой светский выход, ну хотя и на помолвку к бывшей жене Парадиса, должен был иметь один-единственный результат для всех, включая Ли: развлечение.
   Но сейчас, в отсутствие Ли, в самоцветном свечении глаз ее кузена, в шуме некогда родного дома, Парадис поймал озноб, одиночество, а чуть позже - выматывающую тоску, необъяснимую разумом.
   Ли с люстры рассматривала переливы настроений своего любовника Парадиса и своего тела Гедата, и на редкость ясно читала их каждое, самое малое внутреннее умышление. Она могла узнать мысли всех, кто были в комнате, и, возможно, вообще всех. Но теперь она не могла вмешаться в действие. У нее не было рук, ног, губ, плоти как таковой, - ничего, кроме бесконечной мощи видения, и чувствования, и понимания, и - как вдруг выяснилось - безмерной любви ко всем.
   Хозяйка праздника, почуяв необычное, но не уловив источник, обратилась к Парадису:
   - Скажи мне, пожалуйста, тост и мнение. И пожелание. Ты совсем молчишь сегодня.
   А Ли расслышала, как внутренний голос хозяйки надрывно крикнул бывшему мужу яростное, как хлыст, приказание, чтоб продолжал любить, и пусть все думают, что мы друзья...
   Парадис посмотрел ей в глаза и чуть заметно показал на Гедата. Хозяйка прочла сообщение и мысленно ответила, что эту внезапную страсть не только заметила, но и, если честно, сама вызвала, когда увидела Гедата на пороге собственного жилища. Очень сексапилен. А что, опять нельзя?
   Чувствуя, что встревает в вечный диспут, Парадис решительно встал с бокалом в правой руке и сказал:
   - Поскольку мы собрались дискутировать, а московским интеллектуалам, а особливо творческих профессий, а тут все такие, - только волю дай, и они уж надискутируют, то предлагаю тему: вечная помолвка. В последнем слове корень от молвы, молвить, вымолвить, сказать, выговорить. А что сказано, то уже сделано. Двое уже высказались. Зачем им еще что-то? Свадьба? Загс? Или вы, может быть, венчаться надумали? И если надумали, то зачем? Какого посредника вам не хватает? Дюжина свидетелей, прибравших за ваше здоровье целого поросенка и несколько десятков других вкусных блюд под шампанское и прочие напитки, уже не забудут вашей слаженной доброты. Все объявлено. Что дальше?