Черникова Елена. Золотая Ослица

   Мы весело позавтракали, звучала классическая струнная музыка, пели последние осенние птички, дымился бразильский кофе. О, какое было утро!
   Мы весело поехали в институт. Мы, пятикурсники, могли уже не ездить, но девочке-мусульманочке, второкурснице, надо было учиться. Вот мы и повезли девочку.
   В нашей аудитории было на редкость многолюдно. Все приехали учиться? Или все минувшей ночью тоже спасали свои души?
   Мой муж, заметив, что я явилась в институт с А, сказал нам:
   - Родные мои, вам не надоело?
   Нет, дружно ответили мы, не надоело. Извини.
   - Так ты ж собирался жениться, - напомнил мой муж А.
   - Да? - удивился А, - а на ком?
   - Понятно, - сказал муж. - На колу мочало... - и лично мне:
   - Так тебя пока дома не ждать? И если родители спросят - что отвечать?
   - Правду и только правду, - говорю я.
   - То есть подходит ко мне, скажем, мой отец и спрашивает: сын мой, а где жена твоя? А я ему в ответ: внимание, начинаю говорить правду... Так?
   - Можно и так.
   На этом межсемейные переговоры закончились. Я огляделась и вижу: весь курс смотрит в нашу сторону. В дверь вошли мои подруги, вгляделись в мизансцену и расхохотались. Все довольны. Звонок. Началась лекция.
   В перерыве к нам подошла Вторая.
   - Ребята, я хочу уехать из Москвы на несколько дней, чтобы проверить свои чувства, - грустно и даже драматично говорит она.
   - Какие чувства? - не понимает А.
   - Она тебе объяснит, - кивает она на меня.
   - Если чувства любовные, - говорит ей А, - то не надо никуда ездить, это вредно. Я пробовал. Проверяй их здесь. Вместе с ним. А кто он, кстати?
   - Й, - говорит ему наша подруга.
   - Он тебе не подходит, - заявляет ей А, вспоминая свое вчерашнее знакомство с Й.
   - Я знаю, - отвечает несчастная, - но очень хочется.
   - Ну если очень... Я могу это понять. Но проводить тебя до поезда не могу, поскольку сам уезжаю.
   - Куда? - вздрагиваю я, не ожидавшая удара.
   - На родину. Мама заболела. Я скоро вернусь.
   Мне стало очень тревожно. Не нравится мне его отъезд, не нравится. Но что поделаешь? Ничего.
   Вернулись в аудиторию. Я оглядываюсь, ища друга-учителя, но его почему-то нет. А мне позарез надо сообщить ему о нашей победе. Ведь это он водил меня в собачник и показывал А, ведь это он вытирал мои слезы и говорил утешительные слова. Он мой воспитатель, и я должна отчитаться о проделанной работе.
   После занятий А поехал к бывшей невесте за своими вещами, в кассу за билетом на родину и в собачник - дабы уволиться.
   Я же поехала в общежитие разыскивать друга-учителя. Зашла к подругам. Сидят и грустят: как разлучить Вторую с девственностью. В смысле, как сообщить Й, что она девственна, ведь такое обстоятельство не может уложиться в голове, поскольку место действия - Москва, странный институт, а даме скоро двадцать шесть лет... И не отпугнет ли его такая перспектива? Словом, сидят и решают серьезную задачу. Я присоединяюсь. Стук в дверь. Пришел К. Девицы спрашивают у него:
   - Скажи, пожалуйста, дорогой К, вот если бы ты влюбился во взрослую женщину, а она девственница, что бы ты стал делать?
   - Простите, а кто тут девственница? - в недоумении оглядывается К, пораженный постановкой вопроса.
   - Ты сначала ответь, - настаивают девицы.
   - Ну... я бы... - начинает размышлять К, - я лично уступил бы право первенства кому-нибудь другому. Я боюсь девственниц, впрочем, как и любой мужчина.
   - А если бы ты при этом был мусульманин?
   - Это мне еще труднее представить, простите. А в чем дело, собственно?
   - В любви, - говорю ему я. - Любовь нечаянно нагрянет, знаешь? когда её совсем не ждешь...
   Стук в дверь. Пришел Й. Дамы потупили взоры. К всё понял, сел за стол и начал рассказывать анекдоты. Это помогло, всем полегчало. Вторая заодно сообщила Й, что взяла билет на поезд. Просит проводить ее. Он огорчается, что его возлюбленная уезжает. Надолго ли? На неделю. Долго, огорчается Й. Долго. И когда отъезд? Завтра вечером. О, еще целый день впереди.
   Влюбленные вместе идут на кухню за водой для новой порции чая. Я иду к себе и вижу, как они идут на кухню за водой. Не дыша. Боясь коснуться рукава. Скорее, кажется, пол в коридоре выгнется и кинет их друг к другу, чем они сами добровольно...
   Тяжелый случай, думаю я.
   Чуть позже она заходит ко мне и просит проводить её завтра к поезду вместе с Й. При мне ей будет спокойнее. Я, конечно, обещаю проводить ее вместе с Й.
   Выхожу в коридор. В самой-самой дали я узреваю силуэт друга-учителя и с серьезным ускорением кидаюсь навстречу, чтобы рассказать ему о своем решительном счастье с А. Оставленная на старте подруга Вторая, а в дверном проеме кухни, по ходу моего спринта, Й, - они совместно видят, как я бегу по коридору с криком ура и прыгаю на друга! Обхватываю его шею руками, талию ногами - он длинный мужчина - и кричу: получилось! Друг кружит меня, подкидывает, обнимает, успокаивает и поздравляет.
   А те двое смотрят на нас. Моя подруга знает, откуда у меня такая бурная радость, а ее возлюбленный Й - не в курсе, разумеется. Он полагает, что стал нечаянным свидетелем любовной встречи. Но, по своей азиатской молчаливости, не подает виду, что в с ё п о н я л.
   На следующий день назначено целых три отъезда: Вторая уезжает думать о любви и девственности, мой А улетает посетить заболевшую маму, а в одном самолете с ним летит жена моего друга-учителя - тоже кого-то навестить. Все покидают Москву примерно на неделю. Все должны сесть в транспорт вечером.
   До вечера надо как-то дожить. Мы с А сначала живем вдвоем, потом идем в гости к нашим подругам. Там сидит, естественно, Й. Он видит меня с А, вспоминает мою пробежку по коридору и прыжок на друга-учителя, в очередной раз понимает коварство женской натуры и думает о том прискорбном обстоятельстве, что я дружу с его внезапной возлюбленной. Такая плохая с такой хорошей. Но молчит. Азия-с.
   Первыми улетели мой А и учителева жена. Остались мы впятером: я, друг-учитель, наши подруги Первая и Вторая, а также Й. Пьем чай. Вечереет, вечереет. Стемнело. Й встает и говорит уезжающей думать возлюбленной:
   - Я приготовил тебе подарок. - И вышел.
   Когда Й вернулся, мы ахнули. Он принес большой жестяной фонарь с узорами, с дверцей, черный, будто прокопченный, уютный до невозможности, красивый-красивый...
   - Это тебе, - протягивает ей. - Я сделал его для себя, но сейчас хочу отдать тебе.
   Она берет, дрожа, это невозможное чудо и не может вымолвить ни слова. Все сразу захотели применить фонарь. Й сказал:
   - Пойдемте вниз, в зал. У меня есть еще один сюрприз для нее.
   Мы, как загипнотизированные, спускаемся на первый этаж, входим в конференц-зал, рассаживаемся. Й зажигает внутри фонаря свечку, выключает всё электричество и садится за рояль. Мои подруги сидят в первом ряду, я в пятом, а друг-учитель потерялся по дороге.
   В зале мы вчетвером: Й у рояля, девушки в первом ряду и я на заднем плане. Жестяной фонарь стоит на рояле, освещая клавиши и одухотворенное лицо пианиста подрагивающим фитильком свечки. Все замерли, понимая, что сейчас произойдет нечто.
   Й начинает играть "Не уезжай ты, мой голубчик..." Играет мощно, хорошо, взволнованно - и вдруг задувает свечу, погружая зал в полную темноту, и продолжает играть впотьмах, не путаясь в клавишах, а отменно точно попадая куда надо. Потом он импровизирует на тему "Голубчика", вариации всё изысканнее, накал страсти все яростнее... Я не вижу моих подруг, но прекрасно чувствую, как заворожены они таковым признанием. Красиво было сделано, ничего не скажешь.
   Когда мы вернулись в комнату и стали собираться на вокзал, Й еще раз спросил, не передумала ли она уезжать. Нет, не передумала.
   Мы втроем выходим и действительно едем на вокзал. Моя подруга, прощаясь с Й, позволила себе положить руки на его плечи, он тоже обнял ее, она вся трепещет, вся в смятении, он тоже сам не свой. Я стою рядом и пытаюсь понять, зачем меня сюда пригласили. Ну разве что подбирать тела, если кто упадет от чувств в обморок.
   Уходит поезд. Моя подруга стоит у окна и смотрит на Й. Он смотрит на нее. И так до полного растворения поезда в пространстве.
   На перроне остались Й и я. Надо возвращаться. Едем, беседуем понемногу. В подземном переходе Й показывает мне фокус: вот он только что шел справа от меня, а вот уже идет слева. Я удивляюсь и спрашиваю, не занимался ли он каратэ. Он тоже удивляется, что я знаю - откуда навыки, говорит, что занимался, и спрашивает, откуда я это знаю. Я говорю, что тоже занималась каратэ, но недолго. И друзья-каратисты есть.
   Когда мы выходим из троллейбуса, он подает мне руку, я прикасаюсь и вдруг обнаруживаю, что рука жесткая, как железка, обтянутая кожей. Не может быть, думаю я, ведь два часа назад именно эта рука блистательно играла на рояле. Как это? Рука совершенно жуткая, за нее страшно взяться. Я поражена, я начинаю бояться Й. Уникальная рука.
   Когда наше совместное движение по ночной Москве закончилось, я ощутила большое облегчение.
   Пошла к Первой, отчиталась об отправке Второй, повернулась к двери - и опять столкнулась со смуглым азиатским лицом. Он тоже пришел к Первой. Тоже отчитаться? Я уже настолько была сыта его обществом, что с удовольствием оставила их вдвоем. Когда я уходила, Й беседовал с моей подругой Первой о подруге Второй.
   - Эх, детишки, - вдруг встрял ночной попутчик. - Читали бы умные книжки про любовь - не дурили бы.
   - Умные - это какие? - отозвалась Ли без тени иронии.
   - Ваши медики пишут. Например: "...Наш мозг в это время усиленно омывается притупляющими боль эндорфинами, стимулирующим фенилэтиламином, возбуждающим норэпинефрином и оказывающим антидепрессивное действие дофамином. Поэтому не удивительно, что мы чувствуем себя прекрасно!.."
   - В вашей шутке, милейший, куча правды, - согласилась Ли. - Еще в начальной и средней школах - вместо всяких там я-помню-чудное-мгновенье - вот такие цитаты, как вы сейчас изволили привести. И никаких глупостей. И все живы, включая Ромео, Анну Каренину и Муму...
   - Прекрасная мысль, - ночной попутчик вздохнул. - Я давно завидовал Ему, это всё Его ребята медикам подбросили. Для амортизации. Я вам соврал.
   - По обыкновению, - кивнула Ли. - Я продолжу? Там, в этой букве, все ваши и всё ваше. Вам должно понравиться...
   Выхожу в коридор, спускаюсь на этаж к другу-учителю. Рассказываю про сцену в темном зале, про объятия на перроне. Друг-учитель говорит, что зря уехала наша подруга.
   Я устала. Он кивает на свой необъятный диван и приглашает лечь. Я, естественно, с радостью ложусь, он рядом, голову я кладу к нему на плечо. И мы тихонечко беседуем, как и заведено у нас вот уже несколько лет. Гуляем по Москве и беседуем. Или сидим в тепле и беседуем. И на этот раз мы беседовали. Лёжа на его огромном диване. По ходу беседы, желая придать убедительность своим словам, я привстала, приподнялась на правом локте, а левую руку положила на его живот. Байковая клетчатая рубашка разошлась, показался кусочек тела.
   - Смотри-ка, друг мой, - усмехнулась я, - мои руки машинально ведут себя так, будто мы тут собрались невесть чем заниматься. Это мы-то с тобой!..
   - Да, действительно, а мой послушный орган реагирует на это так, как будто его приглашали реагировать...
   Я посмотрела на его живот и увидела, что к ремню подкрался столб, готовый к употреблению. Джинсы ему стали тесноваты.
   Я перепугалась. Заниматься э т и м с другом-учителем - подобно кровосмешению. Он мне родной человек.
   - Испугалась, девчонка? - рассмеялся мой друг.
   Но в следующую секунду его лицо изменилось и стало вдруг очень серьезным. А в следующую мы познакомились телами.
   Из меня брызнула кровь, ей просто пора было брызнуть, но впечатление создалось забавное; мы развеселились, потом заметили, что надо не веселиться, а стирать простыни. Стали стирать, я забегала по его комнате в его клетчатой рубашке... Не скажу, чтоб мы почувствовали себя идиотами, но несколько секунд неловкости было. Мы стали сообщниками так неожиданно, что переварить это и не пытались. Самое забавное, что мы тысячи раз пребывали в этой ситуации: лежим и беседуем. Сидим и беседуем. Гуляем и беседуем. Так почему сегодня, именно сегодня мы вдруг вытащили "мужчину и женщину"?..
   Приведя в порядок помещение и тела участников внезапного коитуса, мы решили разойтись спать по своим этажам. Он пошел провожать меня. Идем себе прогулочно мимо комнаты моих подруг. Дошли до моей двери и начали вежливо прощаться, как вдруг слышим позади легкий шум и жаркий шепот. Оборачиваемся: в десяти метрах от нас, возле комнаты моих подруг, спиной к стене стоит Первая, а Й ее уговаривает. Она вертит головой. Он в досаде машет рукой и уходит. Она стоит еще секунду, потом подхватывает длинный подол своего красно-зеленого балахона и бежит за ним. Судя по всему, догнала. Поскольку в обратную сторону никто не проходил и не пробегал.
   Мы с другом переглянулись, в унисон пробормотали, что сегодня день такой, все трахают всех подряд, не разбирая дороги. И наконец простились. И я легла спать. Перед сном ко мне подошла моя мусульманочка и сказала, что она видела, как Й несколько раз входил и выходил из комнаты моих подруг, а ведь влюбленная Вторая уехала...
   Я ответила ей, что лучше всего при таких делах - заниматься самосовершенствованием. Голова целее будет.
   На следующее утро ко мне пришла Первая со ввалившимися черными глазами и серыми кругами вокруг. Без косметики.
   - Ты видела? - спрашивает.
   - Нет, - говорю я. - А надо?
   - Что мы скажем ей через неделю, когда она вернется в Москву?
   - Что у тебя роман с Й, - предполагаю я.
   - Она уехала от него! А мы с нею живем в одной комнате. А я без него уже жить не могу.
   Ситуация. Он, по ее словам, еще и любовник отменный, от которого невозможно отказаться добровольно. Он просто лучший из всех, кого она видела в своих объятиях в этой жизни.
   Спорить невозможно, когда слышишь такое. Остается только поверить, тем более что у нас с нею в прошлом всего два общих экземпляра, весьма недурных, но не из тех, с кем хочется переселиться на необитаемый остров.
   Начинаем думать, что соврать Второй через неделю.
   - Давай так: ты ей ничего не скажешь, а она войдет в комнату и всё поймет сама, - предлагает Первая.
   - Здорово придумано, - соглашаюсь я, - а главное, я ведь прямо сейчас собиралась бежать на телеграф с экстренным сообщением, а тут подвернулась ты и поведала мне, что стучать нехорошо...
   - Извини, голова набекрень после вчерашнего... Но ведь ты ее (это про уехавшую подругу нашу) любишь и опекаешь. Ведь именно тебе придется ее утешать, - говорит мне Первая.
   - Утешу, не беспокойся. А где в данный момент твой внезапный ненаглядный?
   - В душевой. Ой, какой мужик, если бы ты знала!
   - Какой? - заинтересовалась я.
   И она рассказала, как и что делает с нею он. Оказывается, вон оно что. И подумать только. С ума сойти.
   - Ты понимаешь меня? - взволнованно спрашивает меня подруга.
   - Не то слово как, - убежденно киваю я.
   Она уходит, немного успокоенная моим взвешенным отношением к ее приключению. Я не стала читать ей мораль, не удивилась и вообще отреагировала бесчувственно. Она не стала вникать в мои реакции, ей достаточно временного спокойствия. Должна сообщить попутно, что эта женщина вообще-то человек совестливый. Кроме того, что умная, талантливая и красивая. Совестливый человек попал в ситуацию, в которой надо сориентироваться как можно скорее. Отказаться от хорошего мужика она не в силах. Да и зачем, если та, Вторая - девственница, причем убежденная.
   Через два часа меня вызывают на собеседование.
   Й по-домашнему полулежит в кресле, Первая мечется и ёрзает.
   Й обращается ко мне (а мы с ним, как вы помните, вчера отправили Вторую в поездку для раздумий) с речью, из которой следует, что в жизни всякое бывает (это для меня, как вы понимаете, крутая новость), и от меня требуется, как от свидетеля всех событий, хорошее поведение.
   До сих пор всё было сумбурно, однако понятно и почти нормально. Наш дурдом тасует сам себя, то плачет, то смеется, постоянно трахается, но никто еще не смел требовать от кого-либо из нас, или мы друг от друга, многозначительного и подчеркнутого уважения к величественному обстоятельству типа: у мужчины имярек член повернулся сегодня в одну, а завтра в другую сторону, - и все трепещут. О, член повернулся! Надо же!
   Я почувствовала себя неуютно, пообещала обоим полное соответствие и ушла. Мужчина по имени Й начал раздражать меня.
   В том нежном возрасте, когда со мной все это приключилось, я еще не была крещена в православие. Думы о вечном, о Высшем, о разных смыслах и подходах, - всё это было еще впереди. А тогда я не понимала даже таких слов как "моё", "мне надо", "обида", "грех"... И многих других. В двадцать один год, может быть, пора задумываться о собственном предназначении. Но мне с детства оно казалось ясным. Отношение к мужчине было всегда нежным и трепетным. Мне очень нравились эти двуногие, с их амбициями, с претензиями на интеллектуальное превосходство, с их гордыми доказательствами мужества в виде твердого столбика плоти. И это были вовсе не куклы, в которые я играла, выйдя из кукольного возраста. Это была правда. Мужчина - это было лучшее из всех богатств, что выработало человечество... До сих пор у них не было недостатков в моих глазах. Как у биологического вида. Как у формы бытия. Как у эстетического направления. Как угодно. Я любила их так, как можно любить только свое любимое дело, профессию, может быть, творение. Не для своего личного потребления, а для красоты в мире. Не больше не меньше. Я любила мужчин. Больше всего на свете.
   И вдруг Й, который только недавно и рта открыть не смел - на нашем маскараде, помните? - этот Й вдруг вышел на авансцену и держит речь о том, чтобы я хорошо себя вела. Сначала я подумала, что он хочет поведать мне тайные истины: не убий, например, не укради... Может быть, он думал, что в нашем народе они неизвестны? Странно, почему он так думал.
   Потом, когда он запретил своей любовнице, моей подруге Первой, общаться со мной, и все мы перестали что-либо понимать вообще, наступил апофеоз. Й пронюхал, что у меня с другом-учителем изменились отношения. Й и раньше подозревал нас, когда ничего не было, а уж теперь, когда разыгралась земная страсть, и только слепому было не видно, - тут-то Й и проявил тонкую азиатскую интуицию. Он написал мне письмо. Я храню его до сих пор - исключительный человеческий документ.
   Он писал мне, что на первый раз о н простил меня, но на второй не может. И если я завтра же не покаюсь перед женой друга-учителя и не пообещаю прекратить свою страсть, то е г о месть будет страшна.
   Можно было бы списать всё на какую-нибудь шизу. Или алкоголизм. Но Й был нормален. И трезв.
   Да, конечно, Вторая вернулась в Москву, грешники пали ей в ноги и попросили прощения. Она простила и перевела взор на К. На него же устремился взор моей мусульманской соседки. Всё утряслось, хотя и с грохотом. Й, в конце концов, решил соблазнить К. Да-да, его амбиции распространялись и на такие формы подавления.
   Навестив маму, А, по возвращении в Москву, дал своей бывшей невесте втянуть себя в объяснения. Не сумев внятно объяснить ей, почему он бросает огромную московскую квартиру и красивую богатую женщину, он поселил в ее душе серьезный разлад, ввиду которого неудачная невеста болезненно загоревала. Но годика через три всё-таки догнала, достала А, родила от него дочь, а потом запретила всякое общение с дочерью. И сама замуж не выходила. Она со странностями.
   Жена друга-учителя, вернувшись в Москву, не заметила сначала ничего. Муж на месте; у одной подруги - новый любовник, то есть Й, у другой подруги - прежний, то есть А. У обеих девственниц, мусульманочки и православной, восемнадцати лет и двадцати шести, явный интерес к талантливому поэту К. Все живы и здоровы, пойду картошку почищу.
   Друг-учитель сначала затаился недели на три, и мы с успехом делали вид, что забыли наше нечаянное совокупление. Мой драгоценный А метался между мной и невестой.
   Й всё глубже погружался в подругу номер один и наконец довел ее до оргазма. Я не шучу. Он действительно это сделал. А вы, наверное, думали, что она и раньше это умела... В конце концов, Й стал проявлять то забывчивость, то неосторожность и добился еще кое-чего, но похуже: он сделал мою подругу беременной. Нарочно.
   Как-то раз чудным осенним днем мой друг-учитель пришел ко мне и сказал, что завтра мы с ним уплываем кататься на яхте.
   - Ты умеешь кататься на яхте? - спросил он меня. И сам ответил: - Не умеешь. Надо учиться. Поехали.
   Назавтра были электричка, грузовик по проселочным ухабам, быстро сгустившаяся ночь, огонек в степи, плеск волны - и мы расквартировались в самой романтичной обстановке, какую только можно придумать на отеческой земле.
   Море вокруг, причем пресное и чистое. Ночь. На шести колесах и четырех сваях стоит двухкомнатный вагончик. Посерёдке, между комнатами - дощатый вестибюльчик площадью около одного квадратного метра. От вестибюльчика к увядшей осенней траве спускается железный трапчик о четырех ступеньках. Ночь пахнет свежей водой, чистым костром, кашей в чугунке и крепким чаем из медного самовара, прихлопнутого настоящим сапогом.
   Хозяин вагончика и двух привязанных у берега яхт - бородат до такой степени, что выражения лица не поймешь ни за что. Ходит в толстом домашнем свитере и в черных ботфортах.
   - Мы завтра кататься будем? - спрашиваю я у друга-учителя, имея в виду звездную ночь и запахи у костра.
   Он щелкает меня слегка по носу и советует пойти расположиться в номере. Стараясь сохранить свой скелет в целости, забираюсь в вагончик и вижу: "номер" - это четыре квадратных метра досок повсеместно. Окно, через которое можно рассмотреть только время суток, но не года. И топчан, плоский, как доска. Сажусь я на эту спальную мебель, обнаруживаю: доски. Покрытые тонким солдатским одеялом - доски. Здорово. И для позвоночника, как пишет медицинский журнал, полезно.
   - Там страшно полезно спать, - рассказываю я другу-учителю, когда мы пьем чай у костра вместе с хозяином и шестерыми гостями хозяина, которые то поют под гитару и, представьте, банджо, то пьют что-то крепкое из горлышка непрозрачной бутыли, то плавают в ледяной воде плещущегося неподалеку моря.
   - Ну вот и поправим здоровье, - отвечает он.
   И мы уходим спать на досках. Вы когда-нибудь пробовали? В нашей стране много людей, которые спали на досках; но вы по доброй воле - пробовали?
   Самое странное, что в "номере" тепло. Непонятно. Однако раз тепло, можно и раздеться перед сном. Разделись. Каждый сам по себе, ведь мы ж не в любовь играть собрались тут. А спать на досках. И утром выйти на яхте.
   Как обычно, я устраиваюсь на удобном плече друга-учителя. Сон начинает примериваться ко мне, и так зайдет, и эдак... Я что-то вспомнила, хочу сказать другу, а он уже закрыл глаза, и я закрываю глаза. А в следующую минуту с нами происходит воистину необъяснимая вещь. И до сих пор не объясненная.
   На нас накидывается ласковым мягким бессонным зверем вечное неутолимое непобедимое желание.
   Представьте себе такую картину: летает над Землею Эрот с большой древней порцией чистой телесной страсти - и думает, кому бы отдать всю порцию. Сюда заглянет - ругаются на кухне, сюда сунется - эти в любви по уши, им не до того, там поищет - национально-религиозную стыковку налаживают на предмет что можно и что нельзя женщине... И бродит щедрый нищий Эрот, и не может пристроить порцию. И вдруг - видит вагончик, на досках пытаются заснуть мужчина двадцати девяти лет и женщина двадцати одного года. Вполне взрослые люди. Нормального телосложения. Никаких обид и претензий. Прекрасные человеческие отношения. И яхта у берега.
   Дай-ка, думает Эрот, пристрою-ка я всю порцию к этим. Пусть попробуют. Я такой добрый не каждую осень. И улетает, положив возле нас порцию. Она легкая, сразу начинает праздновать новоселье, ложится с нами, пробирается в нас. И...
   Ни на следующий день, ни через год, никогда.
   Никогда никто не поймет, чем мы с другом заслужили такой подарок от Эрота. Мы сами не поняли. Самое внятное, что можно сказать по этому поводу: нас заколдовали. Намертво. Потому что с того дня мы превратились в одержимых. Нас интересовало только уединение, чтобы незамедлительно кинуться друг
   в друга.
   Всё блаженство, какое может пережить человеческое тело, соединенное с другим человеческим телом, все поселилось в нас и сделало ненасытными. Когда наутро мы спустились к яхте, хозяин вагончика весело посмотрел на нас и заметил, что его предусмотрительность ему самому нравится: поставил вагон не только на колеса, но и на толстые сваи. Иначе вагон сейчас входил бы в открытое море. Так что, други мои, очень, говорит, вас прошу: если на вас найдет вдали от берега, старайтесь не потопить яхту. Вода очень холодная. На дворе глубокая осень.
   Показалось солнышко. Белый парус затрепетал под ветром. Меня стали обучать слову "галс". Это было прекрасно. Мы пошли по серебряной воде.
   По берегам попадались церкви с солнечными куполами, старинные усадьбы с колоннадами, деревья с красными листочками, кустики с желтыми листочками, веселые большие собаки и другие проявления тихой здоровой жизни. На стоянке мы пошли смотреть деревянный город, встретивший нас теплом и запахом хлеба. Зашли в праздничную пивную. Там всё было непривычно: трезвые радостные мужики с огромными кружками и золотистыми таранками, доброжелательные взгляды на незнакомцев, сошедших на местный берег с легкого парусника, вежливая румяная официантка, подлетевшая с самодеятельной рекламой местного пива. Всё было не так, как бывает.
   А ночью мы уехали в Москву. В электричке я спала на плече друга, а он смотрел в окно и думал.