Черникова Елена. Золотая Ослица

   - Нет, - говорю, - к десятому съезду надо будет сухарей им подсушить...
   - Да не может быть такого, глупая ты женщина! - восклицал мой ненаглядный слушатель кремлевских рассказов.
   - А увидишь, - безропотно отвечала я, потому что спорить, когда знаешь наперед т о ч н о, очень неприятно.
   Мы ложились спать, обнимались, целовались и очень много говорили о России. Каждому из нас казалось, что он владеет лучшим и точнейшим пониманием грядущего, и мы иногда спорили до утра.
   А однажды под утро мне приснился Грозный Иван Васильевич и сказал, чтобы я обратила внимание на то, что будет через семьдесят семь недель.
   Ой, было!.. Именно тогда, когда он сказал. И спорщика моего уже не было, и кремлевские события, виденные мною, уже были переписаны штатными историками до неузнаваемости, а главное - до необъяснимости. И я уже поняла, что очевидец может разглашать что угодно, но если он один, ему не поверят. Но Иван Васильевич не обманул. Я до сих пор не пойму, почему он выбрал меня для своих прогнозов и предостережений. Мы не встречались в Москве, насколько я помню, в его официальное царствование.
   - Вам три буквы были назначены. Одну вы отработали, хотя мне показалось, что я и этого героя где-то видел. Продолжайте, сударыня, - сказал ночной попутчик, подавая ей зажигалку черненого серебра.
   Ли закурила и задумалась. Помолчали.
   - Это хорошо, что вы мне три буквы назначили, а то слушать вашу бордовую бурду тошновато...
   - И это еще не конец, - уверил ее ночной попутчик. - Давайте, давайте, слушаю.
   Алфавит: Й
   Его звали Й. Это заслуживает отдельной пьесы, поскольку в алфавитном ряду он - единственное исключение; вы скоро поймете почему. А пока - мизансцена.
   Заранее прошу всех, кто узнает себя в этой истории, простить меня. Это была на редкость массовая история, недомолвок не осталось, настоящую правду не знает только Й. Ему и посвятим несколько слов.
   Осень. Падают, понятное дело, листья. Очей очарованье. До выпуска - один учебный сезон. Осень, зима, весна. Это у пятерых участников. У двоих-троих ситуация иная: четыре сезона до финиша. Можно и поколобродить. Первый курс, этап взаимного освоения, они уже прошли. Надо в людях закрепиться. А пятеро наших везде уже закреплены, пора о душе подумать. А поскольку вуз у нас необыкновенный, то сокурсники - редко ровесники. Возрастной разброс доходит лет так до десяти. Бывает и поменьше, и побольше, но тем не менее. И это фактор существенный, как вы потом поймете. Мы не школьники. И не студенты в обычном понимании слова.
   Мы - действующие лица и исполнители. И в сгусток, в концентрат нам играть недолго осталось. Хотя в растворе - всю жизнь.
   Все началось вовсе не так, как запомнилось массам. Не в сентябре.
   Все началось в августе. На Рижском взморье, вдыхая красивый и вкусный воздух, лежат две пары. Ближе к Риге - я и мой Д, муж. Дальше от Риги - мой любимый А и его новенькая. Между нашими шезлонгами - несколько сотен метров, но мы этого не знаем. Мы все лежим в предвкушении новой жизни. Мы с мужем, например, только-только прибыли из водного путешествия, где все было сказочно, где плыли туманы над рекой, звезды непрерывно падали с неба, и наши чувства стали так похожи на любовь, что мы решили не расставаться никогда. Мы сами в восторге от того, как всё здорово сделали: мы уже давно законно женаты, и вдруг - любовь, вот тебе и на. И можно жить-поживать, добра наживать, и не надо выжидательно заглядывать в глаза на предмет а-как-там-сложатся-отношения, у нас все есть, даже квартира. Мы счастливы, что так лихо ушли от всех проблем, мы охвачены внутрисемейной гордостью. Мы шатаемся по Юрмале, делаем друг другу подарки, млеем от Баха в Домском соборе, изучаем закаты над морем, над соснами. Мы каждый день по несколько часов проводим в постели, изобретая и изобретая способы передачи своих новых чувств, мы просто из кожи вон рвемся, чтобы закрепить это неожиданное счастье. А взглянуть на фотографии тех дней! - без слов все ясно.
   А на соседнем пляже лежит А и некая красивая дама, которую А только что отбил у нашего преподавателя русской литературы. Раз отбил - надо стараться. Дама - дочь какого-то великого академика. Не простая. И так они постарались, что тоже решили не расставаться никогда. Вот вернемся в Москву, будем жить вместе и поженимся, решили они дружно. Мой А влюбился в красотку по уши.
   Это все август. Скоро осень, за окнами август... Пора вставать и ехать в Москву. Все встают. Я ничего пока не знаю про А, он - про меня, мы давно в ссоре, месяца три. Обычная сезонная ссора, мы обычно по весне ссоримся, но в этот раз очень уж резкая, злая, непримиримая, с досадой и запрещенными болевыми приемами.
   Мой муж уезжает в Москву один, потому что мне надо на неделю съездить к бабушке. Это в другую сторону. И я еду к бабушке. Всю неделю меня что-то гложет, я звоню мужу, его все нет, нет, и однажды дозваниваюсь.
   - Что с тобой, милый?
   - Мне очень хорошо. Душа сиропом обливается.
   - Я рада за тебя. Откуда сироп?
   - Там в комнате, под одеялом, лежит Мина.
   (Помните длинноволосую подругу его первой любви? Это она.)
   - А, - говорю я, - ну привет ей передавай. И как оно?
   - Здорово. И какая кожа...
   - Молодец, дорогой. Целую.
   - А ты когда приедешь, наконец? - спрашивает он меня.
   - Днями.
   - Жду, - говорит он. Кладем трубки. Легкое землетрясение. Град. Камнепад. Сель. Торнадо. Зачем? За что?..
   Но ехать надо. Я целую бабушку и сажусь в поезд.
   Муж встречает меня, едем домой. В автобусе он мне говорит, что недавно встретился с А, тот весь светится, жениться собирается. Я, говорит муж, пожелал ему счастья.
   Мне показалось, что автобус перевернулся. Однако нет, едем дальше.
   - Почему ты плачешь? - спрашивает Д.
   - Пылинка в глаз попала.
   - Если ты плачешь из-за его женитьбы, - говорит мне мой муж, - то что мешает тебе увести его от нее?.. Это будет нелегко, он очень уж светится, но, по-моему, он не на той женится. Сердце мне подсказывает, что ему это ни к чему сейчас. Надо бы отвратить его от этого дела. Займись, а?
   Я внимательно смотрю в окно, автобус прыгает, муж придерживает меня за локоть.
   - Я думала, - говорю я ему, - что ужасы детства закончились.
   - Конечно, закончились.
   - Как там Мина поживает?
   - Она пошла на...
   - На чей в этот раз?
   - Не имею представления. Она дура. Она стала ерзать из-за своей подруги. А вдруг она узнает и так далее.
   - А ты что - и подругу тоже, то есть ту, которая первая любовь?..
   - Ну да. Разумеется...
   - Все понятно, гангстер. Так разогнался в Юрмале, что в Москве не смог тормознуть ни на один день...
   - Не в этом дело. У меня эти две девки давно в плане значились. А тут карта удачно легла. Ну и вот.
   Вот так все и началось.
   У меня новое чувство: жизнь распоряжается мною своевольно и грубо. Вынесет за скобки, обратно внесет, еще раз вынесет. Любимый А решил жениться, мой Д, мой первый муж, вон что выкаблучивает: карта у него удачно легла, поди ж ты... Очень вовремя легла.
   Ходить нам не привыкать. Беру чемодан и уезжаю в общежитие. Прибалтийский вояж жмет, как несоразмерный башмак. Я ругаю себя последними и предпоследними словами. Я кричу себе, молча кричу, что я не могу позволить жизни иметь меня в хвост и в гриву, особенно тогда, когда я настроилась любить жизнь.
   Иду по коридору с чемоданом. Нащупываю в кармане свой ключ от своей прежней комнаты. Ключ на месте. Я горестно усмехаюсь. Открываю дверь. И здесь все на месте. Моя кровать, мои циновки на полу, на стенах, все ждет меня. Удивительно, конечно, однако не будем рассуждать, будем опять обживаться на этой местности.
   Стук в дверь. Входит мой друг и учитель. Это у него кличка такая. Длинный, большой, надежный, он привык и умеет насухо вытирать мои слезы своей иронией, своими бесконечными байками. Наши отношения прекрасны. Может быть, из-за отсутствия в них секса.
   - Я видел, как ты шла по коридору с чемоданом. Что, опять двойка?
   - Хуже. Кол. Почти осиновый. Мой драгоценный А решил жениться.
   - А где твой муж?
   - Трахает двух красоток. Я решила не мешать им всем.
   - Понятно. Клади вещи и пошли гулять.
   И мы пошли гулять. Жена моего друга-учителя приятельствует с моим А.
   Друг-учитель рассказал мне, что на днях А был у них в гостях и очень светился восторгом.
   - Кстати, он теперь тут неподалеку подрабатывает вахтерским трудом, - говорит мне друг-учитель, показывая куда-то на Кремль.
   - ??? - не поняла я.
   - На этой улице, некогда Ильинке, есть контора по хранению и научному расчленению собак. Да вот же она, - и показывает на обшарпанную дверь с пыльной стеклянной табличкой. Вечер ясный, солнечный, и в его лучах эта жуткая дверь в собачий морг немедленно вырастает до трудноперевариваемого символа.
   Мне смешно и страшно. Мой рафинированный А, мой принц, мой эталон изящества - работает сторожем в собачьем морге из-за академической красивой дочки! Это... это...
   - Друг, у меня слов нет, - говорю я в ужасе.
   - А хочешь - зайдем к нему?
   - Не могу, мы в ссоре с мая месяца. А когда мы в ссоре, он со мной не разговаривает.
   - Гордый что ли? - усмехается мой друг-учитель.
   - Вредный, - поясняю я.
   - Ну и ладно. Все равно давай зайдем. Надо же спасать человека из всего этого собачника.
   И мы вошли в душный пыльный коридор, повернули куда-то несколько раз и остановились перед крепко запертой внутренней дверью. Друг-учитель нажал кнопку, внутри зазвенело, и дверь со скрежетом отворилась. На пороге действительно стоял А. Он радушно улыбнулся моему другу-учителю и сделал шаг назад и в сторону, ровно такой, чтобы пропустить одного человека. Меня он не заметил.
   Друг-учитель взял меня за руку и ввел в сторожку. Огромный стол, чайник, сахар, печенье. Все уютно, будто А решил всю свою жизнь посвятить охране собачьего морга. На столе - любимая книга А, которую он знает наизусть на двух языках, но продолжает читать. Верен своим пристрастиям.
   Пока мужчины разговаривают, я ищу - куда бы сесть. Стульев ровно два. Один занят А, другой вот-вот будет предложен моему другу-учителю. Так и есть. Он садится, полагая, что вышла ошибка, и следующий стул дадут мне. Ничего подобного. Стульев больше нет. Да и меня вроде как нету. Ну а раз я призрак, будем самостоятельным призраком. И я сажусь на колени к другу-учителю. Он очень крупный дядя, на его коленях просторно и удобно. Тем более что я призрак.
   Звонит телефон, и у А начинается долгий любовный разговор с невестой. Она чудовищно болтлива, но голос красивый. Это слышно даже сквозь трубку. Мы с другом ждем-ждем, но они все болтают и болтают. Мы потихоньку встаем, друг машет рукой все еще беседующему А, и мы покидаем это странное место.
   Мне душно, мне плохо. Мне нельзя видеть А. Все начинается сначала, как только я слышу его голос. Представьте себе раковину. В ней жемчуг - в теле моллюска, рождающего жемчужину. Мысленно приоткройте створки. Вы видите перламутр, выстлавший раковину изнутри. Я думаю, что без перламутра сам моллюск не сделает жемчужину, даже если его очень попросить. Песчинку подсунуть. Все дело в перламутре. Иногда я ощущаю себя моллюском, иногда раковиной, но всегда мой А - это перламутр. Моя душа выстлана слоем его перламутра, вечно делающего жемчужину из любой пылинки, занесенной в створки. Если вычистить раковину, забрать последнюю жемчужинку, сварить моллюска и острым ножом отколупнуть перламутр от створки, - что ж. Будет все порознь. Все погибнет. Поэтому нам чтобы жить - надо беречь слой перламутра, убирать вновь образуемые им жемчужинки и держать створки стиснутыми накрепко. Мой А тоже все это знает, я у него в душе выполняю ту же функцию, но характером строптивым мы оба наделены на всю катушку. Я, правда, милосерднее к нему, хотя он думает наоборот. Словом, это у нас тянется всю жизнь. Кто виноват да что делать.
   На тот день, когда мы с другом-учителем вышли из собачника, наше с А противостояние достигло высоковольтности. Он в очередной раз не может простить мне не помню что, но что-то важное для целостности его перламутра, а я в очередной раз не знаю, как уговорить его пустить кислород. Потому как вне общения с ним я физически задыхаюсь. Это хуже любой любви, потому что это не может пройти. Я знаю это. Однажды он сказал мне ночью: "Запомни: как бы ни сложилась жизнь, умирать мы должны вместе". И мы оба помним это. Но у него, видите ли, невеста открылась. Ну, невеста, погоди, - сказала я себе...
   Мы с другом-учителем идем в общежитие, где его ждет жена и ужин, а меня не ждет никто и ничто. На лестнице мы расходимся по своим этажам, я закрываюсь на ключ, сажусь за стол и смотрю в окно. На ближайшем горизонте стоит Останкинская телебашня. Красиво стоит. Отрешенно. Боже мой, сколько раз я видела ее в окна этого дома. Кстати, все, кто видел ее из окон этого дома, обязательно запечатлели башню в каком-нибудь виде искусства. Тут я не исключение. И не могу им быть.
   В тот вечер, когда мне надо было посидеть и подумать над будущим, башня попалась на глаза очень кстати. Я вообразила, что моя мысль, вылетев из моей головы, ударяется о башенный шпиль, башня усиливает всеми своими антеннами мою мысль, мой крик - и доносит волну до ушей и сердца А. И он, потрясенный, бросает академическую дочку и кидается ко мне на грудь. И мы опять живем вместе, послав всех и вся. Ведь жили же мы почти четыре года. Как мы жили!.. А теперь он хочет жениться на красотке с престижного пляжа. Нет, он сошел с ума. Не бывать этому. Уведу. Мир перевернись, но не женится он на ней. Никогда.
   Стук в дверь. Друг-учитель пришел. После ужина с женой.
   - Сумерничаешь?
   - Да. Но уже можно свет включить.
   - Я тебе поесть принес, - говорит друг.
   - Спасибо, но я не могу есть. Я занята любовью к А. Через башню. Посылаю ему сигналы.
   - Отзывается? - спрашивает друг с улыбкой.
   - Куда ж он денется...
   - Ладно. Хватит заниматься черт те чем. Мы с мужиками идем пулю расписывать. Пойдешь с нами?
   - О! Вот и спасение! Конечно! - и я вскакиваю, и мы почти бегом - на преферанс.
   Мне, конечно, нельзя играть в карты. Когда я вижу голубой мизер, у меня стекленеет мозг, а сердце просто вылетает в форточку. Но я сижу ночи напролет и играю до одури. Друг-учитель знает, что больному надо или лекарство дать, или яду. Лекарство невозможно, это не лечится, а преф как яд - оч-чень даже.
   Под утро друг-учитель провожает меня в мою комнату, покровительственно чмокает в серединку носа и уходит на свой этаж. Я замертво падаю в кровать и сплю. После префа мне несколько часов подряд нету дела до башни, до невесты А, до моей потрясающей семейной жизни. А потом наступает утро.
   На лекциях мы все встречаемся: друг-учитель, мой муж Д, мой любимый А, жена друга-учителя, моя близкая-близкая подруга номер один, моя близкая-близкая подруга номер два. Нумерация произведена не по близости, а по порядку освоения дружбы. Та, что Первая, уже упоминалась: это именно она ушла от моего мужа незадолго перед нашим с ним бракосочетанием. Она тоже уже замужем, но собирается разводиться. Таким образом, у нее творческий простой, ей нужен роман. Она не может без любви жить. Причем ей именно любовь подавай. Со всеми пирогами.
   Та, что Вторая - в более драматичном состоянии. У нее никого не было и нету. Но уже пора. В каком состоянии я - выше сказано. Мой муж занят своими разборками с двумя на стороне. Мой любимый А решил жениться. Мой друг-учитель терпеливо дружит со всеми вышеперечисленными шизоидами, а его жена есть его жена. Все считают ее образцом жены, тем самым человеком, на которых мир держится, все ее любят. Она гордо несет звание Жены, и все наши перипетии - для нее лишь материал к разговорам. Посплетничать она завсегда, но в целом беззлобно.
   Звонок. Начинается последний курс. Пятый. За моей спиной стоит парта Д. Справа - стол А. Чуть впереди - друг-учитель с супругой.
   Направо я стараюсь не смотреть. Мой А вообще всегда доволен жизнью, но сейчас, когда он так влюблен! Это нечто. Свечение граничит с фосфоресцированием. Его огромные голубые глаза под черными длинными дугами бровей кажутся повернутыми внутрь. Даже руки, абсолютно спокойно лежащие на столе, производят впечатление обнимающих кого-то. Выражение кожи рук, скажем так, влюбленное и еще раз влюбленное.
   Муженек мой вселился на свою галерку и ёрничает. Мне сейчас не до него, я почти простила ему, что буквально две недели назад мы были такой безоблачной семьей, что все вокруг охали да ахали. Друг-учитель, обернувшись на нас, осмотрел панораму, подмигнул мне. Мы все слушаем лекцию.
   Сердце ноет, болит. Дышать нечем. Физическое присутствие А на расстоянии одного метра от меня - ужасно. Этот один метр ничуть не короче того пляжного километра в Юрмале. И хуже всего то, что после лекций А пойдет к ней. Или сторожить собачник, а потом всё равно к ней. Звонок. Еще звонок. Что мне делать? Я умираю. Разыгрался неукротимый бронхит. Его не могут остановить никакие лекарства. Я кашляю непрерывно, так, что преподаватели иногда предлагают мне покинуть аудиторию. Дышать мне нечем что в аудитории, что в коридоре. Мой воздух весь в руках А. Он же - сияет влюбленностью в другую.
   К четырем часам дня пытки приостанавливаются до завтра. Я еду упорно в общежитие, хотя муж в течение учебного дня неоднократно напомнил мне о наличии у нас с ним своего жилья и что вообще-то мне пора идти домой, а не по общагам шляться. Муж у меня своеобразный, как вы уже поняли несколько раз.
   В коридоре я обнаруживаю девицу. Она ждет меня. Её прислала комендантша ко мне для уплотнения. Мне все равно. Заходи, говорю, живи. Тебе лет-то сколько? Семнадцать, отвечает. О Господи, думаю я, детский сад подвалил.
   Она поселилась и стала жить. Через неделю она уже считала всех моих друзей и подруг своими. Мне было все равно.
   Однажды я вернулась к закрытой двери. Постучалась. Мне открыли. За столом у окна я увидела очень смуглого мужчину с очень черными волосами. Он блистательно и таинственно улыбнулся, показав прекрасные зубы.
   Моя соседка представила его мне. Это и оказался Й. Наконец мы добрались до него. Вы скоро поймете, почему надо было так долго добираться.
   Итак, Й. Моя соседка, оказывается, пригласила его починить ее пишущую машинку. Мастер, говорит, на все руки. Починил? - спрашиваю я у нее. Нет пока, с собой забрал. Принесет.
   Он уже давно ушел, а я все не могла отделаться от его присутствия. Жесткое излучение осталось после него в комнате. Предчувствие событий никогда не обманывало меня. Я почувствовала приближение Событий. Слишком красив был этот Й. На его азиатском лице читалось: "На самом деле я еще лучше, но вряд ли вы легко проникнете в мою бездну. Я шедевр."
   Когда наступал вечер, наша компания начинала заваривать чай. То у меня в комнате, то у моих близких подруг номер один и два. Они жили в одной комнате, в двадцати метрах от меня. Мы собирались и беседовали, словно понимая, что именно сейчас надо набеседоваться вволю. Потом все будет по-другому.
   В тот памятный вечер... Неплохое начало, а? Свеженькое.
   Так вот, в тот вечер собрались у меня.
   - ...Ли, вы только к началу подошли в этой букве?
   - возмутился ночной попутчик. - Вы прекрасно расправлялись с пятилетними периодами в нескольких
   словах, а сейчас вы события максимум одного месяца рассусоливаете полночи...
   - Мой алфавит. Что хочу, то и рассусоливаю. Вы мне, кстати, три буквы вне очереди назначили. Я честно рассказала И, перешла к Й, но по дороге вспомнила, что внутри Й появляется еще и К. Разрешите совместить. Это будет правильно с исторической точки зрения. Тем более что это центральная часть романа.
   - Да, но покороче, прошу вас. У меня еще много недочитанного в темно-бордовой книге, а скоро рассвет, и ваша остановка приближается...
   Ли огляделась: с той минуты, как улетел Габриэль, салон принял свой первоначальный вид. Замороженный ночной троллейбус. Пусто. Холодно. Сквозь узорчатые окна не видно ни зги. Рядом с ней на диванчике сидит пассажир мужского пола с книгой в руках. Вежливый. От удивления она забыла имя ночного попутчика. А ведь только что знала!.. Черт подери. А, да, Люцифер. Вспомнила. И он обещал помочь. А мне это надо? Посмотрим. Выйти-то всегда можно...
   - О нет, дорогая Ли, выйти нельзя. По крайней мере, так вот просто взять и выйти. Так не бывает. Рассказывайте дальше. Это единственный путь к выходу.
   - Вам виднее... - согласилась Ли. Всё ж - старший товарищ.
   Алфавит: Й и К
   По вечерам мы пили, как правило, чай. Вёдрами. Угощали друг друга печеньями. И бесконечными разговорами.
   Вечер. Чай заварен. Мы расселись вокруг моего стола, вынесенного на середину комнаты, чтоб все поместились.
   Моя близкая подруга номер один говорит о своем новом разводе и о своей жажде: влюбиться, наконец, не в козла, а в настоящего мужчину. Ведь есть они где-то, наверное. Эта подруга - иностранка, но в их царстве-государстве девочек воспитывают по очень похожим на наши канонам. Там тоже существует проблема первого и клубок змей вокруг, там тоже серьезна проблема замужества, верности, а также есть разрешение на многое для мужчины и на немногое для женщины. Там тоже, вспоминая о начале половой карьеры - если начало состоялось вне брака, - молодая женщина скорее соврет, что ее изнасиловал какой-нибудь людоед, чем откровенно признается, что сама искала пути к скорейшей дефлорации.
   Вторая подруга на момент упомянутого чаепития - девственница. На нашем разнузданном фоне это обстоятельство слегка тяготит её, но больше психологически, чем чувственно. В ней сидят традиции трех народов и двух семей духовного звания. Она - живой символ готовности пойти за единственным на край света, но для этого похода нужен убедительный образ. Сила её потенциальной неистовости в любви и самоотвержении так огромна, что она совершенно справедливо придерживает себя до поры до времени.
   Третья участница чаепития - моя юная соседка по комнате. Ей, как вы помните, всего семнадцать, но она уже не хочет возвращаться на свою мусульманскую родину. Вкус русской столицы оказался слаще, чем перспективы развития среди своих. Она тоже еще девственна, но так уж получилось. Ну не успела.
   Я разливаю чай. Дамы заняты болтовней. Стук в дверь. Обычное дело. Стоит разлить чай - кто-нибудь летит на огонек.
   Моя юная соседка открывает дверь и возвращается в комнату с темноликим гостем. Вот, говорит, вам и компания.
   Й садится за стол, скупо поздоровавшись с женщинами и девушками, воззрившимися на его красоту. Пишущую машинку моей соседке он починил, принес, пьет чай и смотрит перед собой. В блюдце.
   Бабы мои ведут себя хорошо, на стену никто не полез, ну пришел да пришел, мало ли что. Еще посмотрим на тебя. Й допил, встал и как-то весь целиком ушел. Попрощавшись, разумеется, и поблагодарив за чай.
   - Что за хрен? - спрашивает иностранка у мусульманки.
   - Мой однокурсник. Вот развелся с женой и переехал в общежитие. Ему двадцать восемь лет.
   - Красив, падла, - замечает номер два, девственница. - Правда? - это вопрос ко мне.
   - Я, - говорю, - не разбираюсь в инонациональной красоте. - Не от шовинизма, а так уж вышло. Я не сплю с неграми, монголами и эскимосами, потому что не понимаю: какая суть проявлена на данной форме. Если мне объяснят суть - с удовольствием.
   - Сдается мне, - говорит номер один, иностранка, - что в данном случае от нас не скроют суть.
   - Девочки, а что это мы все про мужиков да про мужиков, - говорю я, - давайте переменим тему. Вот у меня проблема: мой А хочет жениться на москвичке.
   - Заметно переменила тему она, - расхохотались мои подруги. - Ну и что? Ты сама замужем за москвичом...
   - Да он по любви! - объясняю я им.
   - Не морочь мне голову, - говорит номер один. - Он любит только тебя, просто у него характер. Ну хочешь - мы его уведем...
   Тут надобно заметить, что когда Первая, иностранка, говорила фразы типа "мы-его-уведем", это означало, в переводе на ее русский, буквально следующее: ты, подруга, только скажи, что можно сделать нам, мне, всем вместе, так, чтобы не поломать, а починить, чтоб гармония в мире была.
   - Еще не знаю, душа моя, не знаю. Он, говорят, уже и заявление в загс отнес...
   - Знаешь что, - говорит моя Первая, а девственницы помалкивают, - он не летел бы туда на такой скорости, если б не имел тайного намерения насолить тебе. Ведь ты ему всю душу истоптала. Вы сколько раз сходились-расходились? То-то. Кто бывал виноват? ну ладно, ладно, не мрачней...
   Стук в дверь. Пришел мой друг-учитель.
   - Девки, чаю хочу. Жена не дает чаю. - И сел на табуретку. Кружку себе подвинул, сахару семь ложек насыпал.
   - Может, ты жене чего-то недодал? - спрашивает юная соседка-мусульманка.
   - А ты, ребенок, сиди и слушай. Рано еще голос подавать, - ласково и по-отечески говорит он ей. - Много будешь знать - скоро состаришься.
   После чая мы курим. Все, кроме моей мусульманской соседки, которая еще не курит. И вообще сидит думает над услышанным. И делает вид, что на реплику друга-учителя не обиделась.
   Стук в дверь. Входит К. Он уже несколько дней к нам ходит, пьет чай, говорит дамам комплименты и грозится перейти в атаку. Мою подругу-иностранку он не интересует, девственницы еще не расстались с девственностью, остаюсь одна я - как наиболее реальный шанс. Есть, правда, нюанс: этот К - талантливый поэт и остроумный собеседник. Плюс он лет на пятнадцать старше всех нас, и девицы обращают на него особенные взоры. Чтоб никого не обижать, он хорош и радушен со всеми, но в коридоре, когда видит меня, регулярно спрашивает, когда же я наконец приду. Вчера я наконец пришла к нему. Между нами вышло что-то очень уж затейливое, даже по моим меркам, и сегодня требуется скрыть это от бабской общественности. Скрывая, пьем чай с печеньем и продолжаем обсуждение моей темы: как отвратить моего А от женитьбы на академдочке. Эта тема уже стала общей, все включились и, пробравшись в запасники своих человеческих знаний и опытов, извлекают и извлекают рецепты. Все присутствующие прекрасно знают, что в ситуацию Я + А судьба вложилась золотым запасом. Все знают, что это в с т р е ч а. Моя соседка-мусульманочка - тоже прониклась этим пониманием, хотя ей еще не доводилось видеть меня в обществе А. Девочка появилась недавно, а мы последний раз поссорились весной. Мы всегда весной ссорились.