Черникова Елена. Золотая Ослица

   Самое интересное началось потом, когда он осторожно возложил меня обратно на кресло, приказал не убирать ноги с подлокотников, сходил за ширму, вернулся с маленьким рыжим саквояжиком, распахнул его и извлек прозрачный шарик диаметром сантиметров в пять.
   - Это мой философский камушек, - нежно сказал он, вправляя стеклянный предмет в мою только что опустевшую емкость. - Он же - детектор лжи. Он излучает правду. Сейчас он там купается в моем семени, осваивается и готовится к трансляции. Вам интересно?
   - Пока не очень, - честно ответила я, прислушиваясь к движениям рук господина о, старательно вталкивающего шарик куда Макар телят не гонял.
   - Почему же? Разве не об этом вы мечтали всю сознательную жизнь? - усмехнулся господин о, выпрямляясь.
   - О размещении философского камня в п...е? - уточнила я, - нет, не об этом.
   - Врете, милая, - убежденно сказал он. - Я видел сотни, миллионы, триллионы женщин, и все они мечтали исключительно об этом. Я научился делать такой грим и такие костюмы, какие вы видели, исключительно потому, что я постиг эту истину. Пока не постигнешь свою истину, невозможно сказать миру что-либо путное. А, ну вот, камушек заговорил... - он радостно потер руки. - Сейчас и ваши милые тайны проступят наружу, и я смогу отменить их все до единой и сделать вам тот грим, какой заказан вашим режиссером...
   - А что он заказал? - полюбопытствовала я.
   - Ваш талант - но минус ваш опыт. Т а к а я женщина, но как бы девственница. Вы должны выйти на сцену без шлейфа тех жизненных образов, которые реально тянутся за вами по биографии. Но играть - так же. Только я могу сделать это. Потому что я уже всё в этой жизни видел, и мимо меня не может проскользнуть ни один мужской образ из вашего былого - так, чтоб остаться незамеченным или неузнанным. Я вижу всё и всех, из кого и из чего вы состоите. Я их уничтожу.
   - Валяйте, - сказала я, - а когда перекур?
   - Курите здесь, - он извлек из саквояжа красивую круглую медную пепельницу, сигарету, зажигалку, дал мне и продолжил наблюдения за объектом.
   Я принялась курить, со скукой поглядывая в окно.
   - Вы совершенно зря стараетесь выглядеть безразличной, - упрекнул меня о. - Я-то знаю, знаю...
   - А когда ваш репортер начнет вещать? - спросила я, слегка утомившись держать ноги в гинекологической позе.
   - Вообще-то он уже должен начать. Что-то не пойму... - он обеспокоенно повел крутыми плечами и всунул руку внутрь, пытаясь урезонить философский шар.
   - Пустое дело, - сообщила ему я.
   - Что - пустое? Где он? - вскипел о.
   - Где, где... - рассмеялась я. - Сами знаете - где.
   - Вы мне тут не рифмуйте, сударыня. Где шар? - и он чуть ли не с головой исчез в кромешной темноте лукавого туннеля.
   - Выбирайтесь, господин о, - посоветовала я.
   - Не могу, - глухо раздалось изнутри, - я застрял...
   Я протянула свободную от сигареты руку, с силой вцепилась в загривок господина о и резко выдернула его оттуда вместе с незадачливым шариком. Прозрачная сфера была первозданно чиста и ничего не транслировала.
   Боже, что тут началось! Он кидался на стены, бился головой о дверной косяк, рвал на себе волосы - и почти все вырвал. Лысый, сгорбленный, внезапно ссутулившийся, он подполз к моему креслу и замахнулся кулаком. Я резво соскочила со своего мимолетного пьедестала и убежала в угол, где стоял австрийский рояль.
   Господин о плюхнулся в кресло сам и вступил в жестокую рукопашную со своим крупным зверем. Это длилось, кажется, часа три, поскольку обескураженный орган сначала не хотел вставать, а потом не хотел кончать.
   За окошком давно стемнело. Я надела на себя что нашла, а именно тот прозрачный балахон, и тихо поигрывала на рояле в углу. Старик был жутко расстроенный, однако держался с благородством. Мы с ним нашли почти полторы октавы, в которых не западали клавиши, а тоны и полутоны находились в относительном равновесии, - и даже сыграли вальс Шопена. Правда, пришлось перетранспонировать пьесу в другую тональность, но и то было дело, пока господин о мучался в кресле.
   Когда желанное семяизвержение наконец удалось, я вернулась к креслу, посмотрела на то, что осталось от господина о, и с сочувствием сказала, что ему пора менять методологию.
   - Нет, ты только скажи: куда ты их всех подевала? - измученно выговорил о.
   - Знаете, милейший, по-моему, вы очень удачно загримировались под мужчину. На самом деле вы - женщина, я полагаю. Причем глупая.
   - Я не женщина! - взвизгнул о. - Я настоящий мужчина! И я вас всех, блядей, насквозь вижу! - Он попытался вскочить, но это было преждевременно. Не вышло.
   - Тогда я чего-то не понимаю. С чего вы взяли, что женщина хранит мужчин т а м? - Клянусь, я искренне спросила.
   Он опять взвился, закричал, облысел еще больше и схватился за сердце.
   - А где же еще?!! Больше негде!!! Больше у вас всех ничего нету! Нету! Нету!!! - на губах показалась пена.
   - Всякому свойственны заблуждения, - примирительно сказала я.
   - Это не заблуждение! - захрипел о. - Я на это жизнь положил! Я всегда это умел! О, мой грим... - зарыдал он, сполз на пол и свернулся на паркете клубочком.
   ...Через три дня на большой сцене нашего театра состоялась гражданская панихида по случаю скоропостижной кончины превосходного театрального художника, великого мастера грима и костюма, тонкого знатока человеческой души и женских повадок, несравненного мыслителя и изобретателя передовой технологии в области телепсихосценографомимоневтики господина о. На лучшем кладбище города он был захоронен с большими почестями, а на поминках мы пили разные крепкие напитки, смешивая их с молоком, струившимся из необъятных грудей шестого героя, которого не успел разгримировать покойный.
   Спектакль-импровизацию сняли с репертуара, все пошли в отпуск, а потом решили инсценировать "Робинзона Крузо". Не знаю - чем именно это произведение возбудило нашего режиссёра. Но он ведь шебутной, сами уже знаете.
   Да, забыла сказать про других. Тот, у которого выросли белые крылья и рога с копытами, очень скоро пооблез и потерял свою черно-белую нелепость. Его отправили на курорт, и он вернулся окончательно выздоровевшим, загорелым.
   Костюмы остальных сами рассыпались в течение двух-трех недель. Только вот шестой регулярно, как заведенный, всё рожает и рожает малюток, а мы ведрами пьем его парное молоко.
   - Неплохо. Вы уже исправляетесь, - одобрительно сказал Ли ночной попутчик. - Даже меня
   проняло.
   - Я рада. Что будем делать дальше? - спросила Ли, улыбаясь.
   - Продолжим алфавит, поскольку у меня тут совсем мало осталось, надо уравновесить.
   - Да и у меня немного. Впрочем - ладно. Вперед. Я чувствую, что развязка приведет нас к неким приятным неожиданностям. Я продолжу...
   - Минуточку, к нам стучатся! - ночной попутчик обернулся к двери, она распахнулась и влетел запыхавшийся Габриэль.
   - Мне показалось, что меня звали, - сообщил он, присаживаясь.
   - Нет, - сказал ночной попутчик, - она, кажется, сама справляется.
   - Но ей уже приготовили хорошее место! - возмутился Габриэль и гневно посмотрел на ночного попутчика.
   - Пошел вон, щенок! - сказал мистер Фер и выстрелил Габриэля из троллейбуса. Ангел улетел, шумно хлюпая крыльями.
   - Он не вернется? - спросила Ли.
   - Это зависит от вас. Вернемся лучше к нашей теме...
   Алфавит: П
   Просто добрый человек. Годится?
   Поехали.
   Представьте себе раннюю московскую весну последней четверти двадцатого века: настроение есть, а весны нет. Не может никак прийти. Климатические метаморфозы. Автобус. Женщина сидит на переднем сиденье слева и внимательно смотрит в окно. Обычная утренняя поездка на любимую работу. За спиной, всё удаляясь, хорошая квартира с первым мужем (см. стр. 123), Д, налаженный быт. Впереди рабочий день в присутствии влюбленного начальника. Ей двадцать три года, скоро будет двадцать четыре, это ее год, всё должно получаться - и получается. Рядом сел человек.
   Пять минут он молчит, глядя только вперед. Потом улыбается и говорит:
   - Доброе утро!
   - Здравствуйте, - отвечает она и тоже улыбается, глядя только вперед. - У вас принято знакомиться в автобусах?
   - Нет, не принято. Я увидел выражение вашего лица и захотел заговорить с вами. Просто так. Но для этого сначала надо сделать вид, что собираешься познакомиться в транспорте. Вы явно не любите этого, но встретились мне именно в автобусе, и что же делать?..
   - Да уж. Ничего не поделаешь. Так вот: доброе утро, меня зовут Ли.
   - Отлично, а меня П.
   - Редкое имя. Первый раз такое слышу.
   - Ничего страшного. Вы едете до метро? - спрашивает П.
   - Да.
   - А потом? - он наконец повернул к женщине голову. Хорошая голова, красивая; хоть и усатая, но без вульгарности. Смуглая кожа, голубые глаза, решительные черные брови. Короткая стрижка. Брюнет с легкой проседью. Очень симпатичный мужчина.
   - Потом на работу. Близ Садового Кольца я проведу весь день до самого позднего вечера.
   - А потом? - спрашивает П.
   - А потом сяду в метро, потом в этот же автобус и вернусь домой, где на кухне, на диване, удобно лежит мой муж.
   - Простите, инвалид?
   - Нет, безработный.
   - Вы содержите семью?
   - Немного. Его родители вносят деньги на пропитание сына.
   - Вам трудно живется?
   - Сейчас не трудно. Раньше бывало всякое, трудное детство, небеспроблемная юность, еще кое-что, всего по чуть-чуть, знаете, понабралось... Но сейчас все нормально. Жить можно. Живу.
   - Кто ваш муж?
   - Мужчина.
   - Извините... - смутился мужчина.
   - Скоро моя остановка, - сказала женщина.
   - И моя. Она вообще-то конечная.
   - Ну спасибо за внимание, очень было приятно... - стала говорить женщина, вставая.
   - Пожалуйста. Пойдемте в метро. Нам пока по пути.
   И они пошли к метро, болтая, как старые приятели, не опасающиеся выболтать заветные тайны, поскольку никаких тайн между старыми приятелями уже нету.
   В метро говорить трудно, поезда шумят. Пришлось еще немного покататься на общественном наземном транспорте вместе, да им и по дороге. Он вышел с нею на ее остановке, довел до подъезда её любимой конторы, сказал номер своего телефона и откланялся.
   Она пошла трудиться на благо отечественной культуры и время от времени вспоминала его добрые глаза и невульгарные усы.
   Дома она сказала мужу, что познакомилась в автобусе с хорошим человеком, на что муж заметил:
   - У хороших людей тоже есть х...й.
   - Наверное, - ответила мужу жена и стала готовить ужин, пока муж читал новую книгу и с чувством разглагольствовал о достоинствах её художественного оформления.
   Прошло два месяца. У неё вышли крупные неприятности на работе, имевшие плоское, вульгарное внешнее решение. Удалось справиться. Она пришла домой совсем больная. Ее рвало на нервной почве впервые в жизни, потому что сегодня она чуть не лишилась своей любимой работы на ниве отечественной культуры.
   На кухне сидел муж, пил водку с другом, внезапно посетившим Москву.
   - А подай-ка нам пожрать! - сказал муж жене.
   Она пообещала подать и пошла в ванную, чтобы смыть с себя этот страшный скандальный день, когда её чуть не выгнали на улицу. Чуть не разлучили с любимым делом, важнее которого нет ничего на свете.
   Легла в теплую воду, закрыла глаза и попыталась успокоиться. В конце концов, друг мужа с водкой на кухне - это еще не самое ужасное, что случается в семейной жизни.
   Выбравшись из ванны, она заметила, что не может удерживать корпус в вертикальном положении. Стресс поломал её вестибулярный аппарат. Рвота прекратилась - уже нечем было, но представить себе даже мимолетный подход к плите, хоть каплю любого кухонного аромата, а тем более водочного, - это было нереально. Кафельные квадратики на полу ванной плыли, мимикрировали, прикидывались калейдоскопом, а самое неприятное - сильно притягивали к себе. И притянули. Женщина упала на влажный пол, не заметив, как рассадила локоть и колено. Кое-как встав, завернулась в полотенце - и только тогда заметила кровь на махровой ткани.
   В ванную, весело покачиваясь, ввалился муж и поинтересовался, когда наконец им с гостем окажут внимание. Зрелище, открывшееся его взору, могло бы вызвать некое сострадание у непредвзятого трезвого наблюдателя, но, увы, всё получилось решительно наоборот. Растрепанная, с мокрыми волосами и окровавленными конечностями, жена взбесила его своей беспомощностью и явной неготовностью к каким-либо контактам с внешним миром.
   - В чем дело? - развязно спросил он, грубо хлопнув ее по груди.
   - Я не могу стоять на ногах. Сегодня меня чуть не уволили с работы...
   - Ну - не уволили? - уточнил муж.
   - Нет. Люди добрые спасли.
   - Ну и иди тогда на кухню, а то мне неудобно перед гостем... - И закрыл за собой дверь.
   Женщина поняла вдруг, что самое правильное - одеться
   и любой ценой выползти на улицу. Голова мужа целее будет,
   право.
   На крючке в ванной висели её старые джинсы и огромная рубашка в клеточку, много лет назад случайно перешедшая к ней с плеча ее отца: были в лесу на пикнике, поднялся ветер, и рубашку надели просто так, чтоб плечи не мерзли, а рубашка возьми да и освойся. Рубашка обычно висела в ванной вместо халата. Ей это легко удавалось - быть халатом, поскольку разница в размере была пунктов двадцать.
   Женщина нацепила на голое влажное тело рубашку и джинсы, взяла с полочки свою зубную щетку и посмотрела в зеркало: вид был ужасный. Что там синяки под глазами и бледно-зеленый фон в целом! Затравленный взгляд, красные заплаканные глаза, взъерошенные лохмы по плечам, только что вымытые и еще не расчесанные. Рубашка висела на плечах мешком на швабре. Было страшно.
   Как выбраться из квартиры? Женщина тихо приоткрыла дверь, высунула нос: с кухни доносился звон граненых стаканов. Понятно, портвешок. Понятно, подумала она и юркнула в большую комнату, схватила свою сумочку и поискала щетку для волос. Нету нигде. А, ладно, пойду так. И двинулась на цыпочках в прихожую. Когда замок уже почти открылся, муж с кухни вдруг уловил подозрительное движение в квартире и кинулся в прихожую. Обнаружив описанное выше зрелище, он быстро понял, что жена от него уходит - и загородил дверь спиной. Вслед за ним в прихожую вышел друг и сказал "ребята-ну-что-вы..."
   Жена принялась отскребать мужа от двери, муж с силой удерживал ее запястья. Жена вспомнила, что у нее есть ноги и пару раз махнула правой. Попала. Муж взвыл и на секунду ослабил хватку. Жена юркнула ему подмышку, дабы вцепиться в дверной замок. Не вышло. Быстро очухавшись, муж мертво схватил ее за плечи и потащил в комнату. По инерции они очутились у раскрытого окна. Этаж тринадцатый. Жене, конечно, очень хотелось покинуть квартиру, но через дверь. Поэтому, ощутив спиной ветер из распахнутого окна, она обрела второе дыхание. Последним яростным броском она отцепила от своих плеч клешни мужа и оттолкнула его в угол, где стояла их супружеская кровать. Пока он летел, она кинулась в коридор и, наконец, справилась с замком. Выбежав на лестничную площадку, она полсекунды размышляла - лифт или лестница, - и выбрала лестницу. Тринадцать этажей! Можно спрятаться от погони, можно переждать, можно сесть в другой лифт! Куча вариантов! И она пулей понеслась по лестнице вниз, не оборачиваясь.
   Район, в котором жили молодые, был хорош своей бездарной планировкой. При огромных расстояниях между корпусами - никакой внятной логики их расстановки. Район был похож на самостоятельный макет ученика метранпажа, впервые размещающего на газетной полосе негнущиеся металлические столбцы гранок. Казалось, ученику велели вместить в раму всё набранное - без "хвостов", но железо не лезет в железо, а деваться некуда, и начинающий в горести берется за кувалду. Вот примерно такая славная архитектура жила вокруг того исторического дома.
   На улице женщина почувствовала себя легче; ее ноги, уже научившиеся драться и бегать, теперь уже могли ходить, тошнота почти прошла, вечерний ветер трепал её мокрые волосы и раздувал парусом огромную рубашку в клеточку.
   Обернувшись на родимый дом, женщина поняла, что больше сюда не вернется. Идти, правда, тоже некуда, поскольку эту квартиру они получали с мужем на двоих, а родилась женщина в другом городе. В другой город её не тянуло, поскольку любимая работа находилась в Москве, но возвращаться в оставленную мужу квартиру не тянуло тем более.
   Женщина пошла к реке, протекавшей в ста метрах от подъезда. До настоящей темноты оставалось не больше часа, надо было что-то придумать, но голова работала плохо. Постояв над водой, женщина подумала, что жизнь без чудес не бывает. Она вспомнила телефон знакомца из автобуса - П!
   Ближайшая телефонная будка содержала внутри и с п р а в н ы й телефон! Единственная монетка, обнаруженная в кармане джинсов, сработала: длинные гудки, П взял трубку, телефон не отключился, объяснять - кто это звонит - не пришлось, П сразу узнал ее голос.
   - У меня проблема, - проскулила женщина.
   - Я иду на остановку встречать вас, - отчетливо сказал П.
   И они встретились. Он отвел ее в свой дом, посадил на диван, дал в дрожащую руку маленькую рюмку с настоящим коньяком, принес расческу, раскладушку, одноместный спальный мешок, перину и гитару.
   - Вы всё завтра мне расскажете, если захотите, а сейчас ложитесь в этот мешок, я вам песню спою.
   И спел тихую песню под гитару. Женщина, застегнутая в пуховый спальник, на толстой удобной перине, с крошкой коньяка в крови и тихой песней в душе - уснула через минуту крепчайшим из своих лучших снов. П спал на диване. Всё было тихо-тихо.
   ... - Ах, какая идиллия. Ах, как стоит жить, когда такие люди в стране родимой есть! - издевался над Ли ночной попутчик.
   - Конечно, - кивнула она, не обращая внимания на его интонацию.
   - И ему не пришлось потом вздрагивать по ночам, вспоминая вас!..
   - Не знаю.
   - Ах, вы и от него смотались!
   - Что-то я от вас устала...
   - Это от неблагодарности. Я вас, можно сказать, почти вылечил, а теперь вы отталкиваете честную руку хирурга.
   - Нет, в самом деле, не расстаться ли нам с вами
   на полдороге?
   - Дорогая Ли, нет ничего невозможного. Кроме невозможного.
   - А если я уже все равно выбрала путь? - храбро предположила Ли.
   - Я еще поверить в это должен, а со мной такое редко случается. Очень редко.
   - Мистер Фер. Я свободный человек. Учтите.
   Салон троллейбуса наполнился зловонным зеленоватым дымом. Похолодало. Ли вздрогнула, но вовремя вспомнила, что она все-таки ничего не брала из его рук, ничем не обязана, а разговорчики не имеют необратимой силы.
   - А если я дочитаю нашу бордовую книжечку, скажем, не вам, а вашей дочери? - ехидно осведомился ночной попутчик, усердно задымляя троллейбус всё более густыми выбросами.
   - А наплевать. У нее свой путь, и не пытайтесь воззвать к моему материнскому сердцу. Не на ту
   напали.
   - А если я выкуплю вас? Хотите, я навсегда прекращу ваши круги, хотите, вы никогда больше не вернетесь? Ведь вы так устали! С вас достаточно.
   - Милосердный вы мой! - рассмеялась Ли в глаза Люциферу.
   - Нет, в самом деле! У вас никаких перспектив. С вами всё ясно. Вы ж сами видите: пройдя все свои дороги по сотне раз каждую, вы все равно возвращаетесь
   и не можете вырваться. Всё. Хватит. Не ерзайте. - Он уже почти приказывал Ли.
   Она весело посмотрела на ночного попутчика, вспомнив народную мудрость про "не зови черта - так он и не придет".
   - Тогда чем же я вас накликала на самом-то деле?
   - Я всегда навещаю таких упорных, заклиненных
   на чем-нибудь. Они самые утомленные, их легко переманить. Они как двоечники, решающие одну и ту же задачу тысячу лет, и всё никак.
   - А если я решила уже свою задачу? - Ли старалась не обращать внимания на усиливающийся смрад.
   - Я знал бы, - самоуверенно сказал ночной
   попутчик.
   - Откуда же? Это ведь в душе происходит.
   Сначала-то...
   - А вы отдайте ее мне, и я проверю - произошло ли там то, что вы говорите.
   - А вы опоздали.
   - А вдруг нет?
   - Да точно же, голубчик. Вы сами посмотрите в свою книжку-то! Там написано. А вы собственным глазам не верите...
   - Мало ли что в книжках пишут! - обронил обиженно Люцифер.
   - Всё, - сказала Ли, - я решила. Вы уходите,
   а я сама теперь разберусь.
   - Ага, сейчас. Вы еще можете попробовать перекреститься, чтоб я внезапно сгинул. Начитались агитпропа, сударыня.
   - А что - не помогает?
   - Попробуйте.
   Ли перекрестилась, но исчезли только дым и смрад. Сам ночной попутчик целехонек сидел на диванчике
   и ехидно смотрел в глаза Ли.
   - Понятно, - сказала Ли. - Просто дьявольское упрямство...
   - Я продолжу? Или вы?
   - Я. А вы молчите. Врун. Я отказываюсь от вас.
   В салоне троллейбуса запели птички.
   Ночной попутчик сидел и смотрел в глаза Ли. Не отводя взгляда, она сказала:
   - Рассказ про Р.
   Алфавит: Р
   - Рыбки уснули в саду-у-у-у! Птички затихли в пруду-у-у-у! - умильно вытягивал пьяный под сосной. Вечерний лес посвежел, насторожился, приготовился к ночи, и последний посетитель, напрягая свои вокальные и вестибулярные, пытался проникнуться дыханием сумерек и посоответствовать настроению окружающей природы.
   Ворота парка уже закрыли, сторожа проверили каждый куст и успокоенно пошли откупоривать заготовленные емкости с истиной.
   Бродяга выполз из-под корней векового дуба, стряхнул маскировочный мох, листья, травинки - и пошел к сосне, послушать про рыбок.
   Пьяный вокалист обернулся на шаги:
   - Ты кто? - немного трезвея, спросил он.
   - Я из-под дуба, - ответил бродяга пьянице.
   - А... Ну садись. Я её люблю больше, - пьяница показал на вековую сосну, под которой только что пел себе колыбельную.
   - Красивая, - кивнул бродяга.
   - В ней все прекрасно. И лицо, и одежда, и мысли, и хвоя, и маленькое дупло.... - и он внезапно разрыдался.
   Бродяга посмотрел на дрожащие плечи пьяницы и легко позавидовал его романтизму.
   - Плачешь! - с грустной завистью в голосе сказал бродяга.
   - А ты не хочешь? - участливо спросил сквозь слезы пьяница.
   - Нет, спасибо. У меня от слез щеки щиплет, а до воды тут далеко. Да и темно уже.
   - Тебя послушать, так плакать стоит лишь по утрам в мраморной ванной на даче, - трезво вывел пьяница.
   - Там я плакал ежедневно...
   - Плакал бы? - уточнил пьяница.
   - Плакал. Без "бы".
   - Ага, мне тут один уже рассказывал, как он руководил крупным банком, потом пришли плохие дяденьки, сделали ему кизи-кизи, отчего ему теперь надо пожить в моем лесу... Нашел тут проходной двор! Я сдал его сторожу. Нью рашн ё...й!
   - Не сердись. А как ты сдал его сторожу, если сам прячешься?
   - Ветку пригнул, - объяснил пьяница, - ниткой привязал и отошел за кусты. Сторож идет, банкир сидит на дереве и думает, что всё обойдется. Я перегрыз нитку, ветка ударила сторожа по щеке, он стал оглядываться и увидел банкира на дереве. Ну и всё...
   - Снял?
   - Так у него же боевые...
   - Не понял. Насмерть?
   - Не знаю. Я за ним не бегал. Унесли да и вся недолга. - Пьяница гордился собою.
   Бродяга подумал, что каждый человек, живущий под сосной и с сосной, вынужден отстреливаться от бродячих банкиров чужими руками. Потом он попытался перевести эту мысль на внятный русский язык - не получилось.
   - Я буду спать, ладно? - сказал бродяга пьянице.
   - Спи. Я сегодня добрый. У меня день рождения.
   - Поздравляю. Тебя как зовут?
   - Р, - ответил пьяница.
   - Да ты что! - изумился бродяга. - Меня тоже Р! С ума сойти...
   - Бывает. Спи, тезка. - И пьяница стал устраиваться на ночлег под своей сосной. - Можешь здесь. Ты не голубой?
   - Нет.
   - Очень хорошо. А то был тут один, сбежал с зоны, я ему помог, он жил здесь хорошо, как человек, а потом вдруг и говорит...
   Я ему отказал, а он стал приставать. Я, говорит, привык так.
   - И чем дело кончилось? - заинтересовался бродяга, вспомнив, наконец, голос этого пьяного.
   - Я сдал его сторожу, - удивленно ответил пьяница, дескать, как же еще могло кончиться дело.
   - Тоже ниткой?
   - Не-е-е-т! - рассмеялся пьяница. - Кучкой. Он сделал кучу, а я лопатой перенес ее на тропинку сторожа. Нашли его моментально, он как раз вторую делал...
   - От тебя не уйдешь, - сказал бродяга пьянице.
   - Конечно, это же моя дача.
   - Извините, господин президент, я не знал, - сказал бродяга, окончательно разобравшись в ситуации. - Я ошибся лесом. Я завтра же уйду, сейчас слишком темно. Я непременно уйду, простите меня.
   - Ну-ну, перестань, я тебе днем президент, а сейчас у меня просто день рожденья... Выпить хочешь?
   Бродяга испуганно осматривался по сторонам и теперь ему тоже хотелось плакать. Когда жена вышибла его из дома, а редактор из газеты, а друг не дал денег, то есть не вернул, и когда он решил жить свободно, под корнями дуба, - всё встало на свое место. Всё стало очень хорошо. Нора получилась хоть куда. Он научился прятаться от сторожей, добывать еду и воду, скрывать отходы органической деятельности... Он забыл о своей растреклятой статье про личную жизнь ненавистного ему президента. За статью и выгнали, кстати. И он жил теперь, жил! В этом прекрасном, почему-то охраняемом, лесу! Купался в реке! Даже рыбку однажды рукой поймал! Подержал над костерком чуток - и съел.
   - Так хочешь или нет? - спросил президент.
   - Что я должен ответить?.. - с кошмарным предчувствием спросил бродяга, мигом вспомнив всё по жизни...
   - Ты что, даже ночью несвободен? - грустно спросил президент.