Черных Иван. Школа террористов

   Удивляло меня и возмущало пассивное поведение прокурора Токарева, и хотя мне не удалось переговорить с Доничем, я был убежден, что он работает на нашу контрразведку. А если это так, ей известно о школе террористов, где она расположена, чем занимается и её силы. Хватит одного взвода омоновцев, чтобы прихлопнуть этот гадюшник. Но что-то мешает. Возможно напряженная обстановка в стране, о чем не трудно догадаться по публикациям в газетах; обострение отношений между центром и республиками, рвущимся к самостоятельности. Возможны и другие причины. Как бы там ни было, но беспорядки в нашем царстве-государстве, несомненно, сказываются и здесь, в Молдове.
   Надо во что бы то ни стало установить контакт с Доничем. Нелегко это сделать, за мной неустанно наблюдают, даже после налета на гарнизон. Придется и мне кое-что предпринять, чтобы заставить их подсуетиться; хватит сидеть затворником, пора вливаться в гущу курсантов, глубже вникать в их жизнь и слушать новости. А то, что и за мной будут следить и ловить каждое мое слово, так для меня это не новость...
   Вечером после ужина я отправился в бильярдную, где всегда немало любителей погонять шары. Частенько там бывает и Донич с Мирчей неразрывные напарники, интересы которых и интеллект только и совпадают в этой игре.
   Народу в бильярдной оказалось немного: по телевидению показывали фильм "Адъютант его превосходительства", и большинство курсантов отдали предпочтение телесериалу. Но Донич и Мирча были здесь, заканчивали партию.
   Донич, как и на снарядах, владел кием профессионально, даже в стойке, когда собирался бить по шару, демонстрировал артистизм, виртуозность, и шары влетали в лузу с громким, торжественным хлопком, словно ставя победную точку.
   Мирча тоже играл неплохо, но легкость и уверенность соперника выводили его из себя, и нервное напряжение мешало ему сосредоточиться, тверже держать кий.
   Минут через пять партия закончилась, Мирча рукавом футболки смахнул с лица пот.
   - Давай еще, - настойчиво предложил он, нетерпеливо сглатывая слюну. Простую, американку.
   - Реванш надеешься взять? - усмехнулся Донич. - Так в простую мне с тобой и вовсе делать нечего. - И обратился ко мне: - Может, господин сенсей желает показать свое мастерство на бильярдном поле?
   Прекрасный повод перекинуться многозначными фразами, и я пожалел, что раньше с пренебрежением относился к бильярду, играл только в авиаучилище, и кроме простой американки, ничего больше не умел.
   - К сожалению, в программу летной подготовки этот вид спорта не входил, - сказал я. - Но ваша виртуозная игра не на шутку задела мое спортивное самолюбие. Охотно поучился бы у вас.
   - Как, Мирча, уступишь? Доставим удовольствие твоему сенсею?
   - Пожалуйста, - согласился тот.
   - Выбирайте кий, - кивнул Донич на пирамиду у стенки, где, как винтовки, остриями вверх стояли ровные, покрытые лаком, палки. - Никогда не думал, что доведется учить советского господина офицера. Не обессудьте, погоняю вас, как гонял меня подполковник Токарев, мой бывший комбат. Ставьте шары и разбивайте так, как вам хочется.
   Я собрал шары в треугольник и приготовился было бить, но Донич остановил меня.
   - Так дело не пойдет: американка - для слабаков. Не хотите же вы зачислить себя в их отряд? Начнем с пирамиды. - И он заменил простой шар на ударный, красный. - Теперь бейте.
   Я ударил с силой, и все шары раскатились по столу.
   - Сила есть - ума не надо, - тут же констатировал Донич с издевкой. _ Первая твоя ошибка (вдруг перешел он на "ты"), - все шары поставил под удар, и я могу закончит партию с одного захода. Но учитывая твое пролетарское происхождение, как отмечал наш комбат Токарев, дам тебе шанс поработать кием, поучиться уму-разуму. - И легким ударом, чуть задев стоявший посередине шар, поставил красный к самому борту впритык ещё к двум. Усмехнулся. - Чудненькое положение. Вот и попытайся оторвать его от борта и двух шаров, поставь так, чтоб и для твоего противника он оказался крепким орешком.
   Я постарался. Но у меня ничего не получилось: красный шар, раскатив пару, остановился почти на середине стола.
   - Плохо. Очень плохо. Токарев за такую ошибку по головке не погладил бы. Мирча, - повернулся Донич к другу, - сбегай в казарму и прихвати из моей тумбочки бутылку "Белого аиста", там за книжками найдешь. Пора горло промочить. Похоже, твоего сенсея надо основательно поучить, чтобы он не задирал голову на спортивной площадке. - И когда Мирча ушел, продолжил как ни в чем не бывало: - Итак, первая заповедь бильярдиста: создавать максимум неудобств противнику для удара, выжидать. А как только ударный шар выходит на удобную позицию, бить. И не бить по мелочам. Главное - "защучить" туза. А это дело непростое. Надо отыскать его. Он, как правило, прикрывается всякой мелюзгой. Вот задача. Понял?
   - Понял, то... - у меня чуть не вылетело от радости слово "товарищ", вовремя спохватился и поправился: - господин Донич.
   - А коль понял, наберись терпения. Приходи почаще сюда. _ И он стал один за другим заколачивать шары в лузы.
   Вернулся Мирча с завернутой в газету бутылкой. Донич выбросил газету в урну, откупорил бутылку, сделал несколько глотков прямо из горла. Протянул приятелю. Мирча тоже выпил. Донич отобрал бутылку и сунул в карман. Сказал с пренебрежением:
   - Займись теперь сам со своим сенсеем. Он тебя самбо и каратэ учит, а ты его в бильярд. - И пошел из зала.
   Мы погоняли шары ещё с полчаса. Уверенность, что я в стане врагов не один, что связь с нашими есть, придала мне столько сил, что я играл с удивительным азартом, почти не мазал. Довольные друг другом, без прежней ненависти, мы разошлись по своим казематам.
   В коридоре мне повстречался Петря Супруне. Показалось даже, что он вышел из моей комнаты. Вполне вероятно: филеру все положено знать о своем подопечном. После нападения на гарнизон Петря чувствует себя героем и посматривает на меня с усмешкой: как, мол, я тебя ловко подставил. Пусть посмеивается - а смеется тот, кто смеется последним. Кое-что и я приготовил своему топтуну. Петря пользуется большим доверием у Комрада и отлучается из школы довольно часто, оставляя на Мирче обязанности слежки за мной. Правда, после зверского убийства семьи Савина слежка ослаблена, но совсем пока ещё не снята - Герпинеску не доверяет и после этого. Да и мало в школе тех, кому он доверяет. Курсанты не скрывают, что он заставляет шпионить их друг за другом, докладывать обо всем.
   Как-то Герпинеску спросил у меня:
   - Вас курсанты информируют, что у них происходит, когда вы отсутствуете: о разговорах, настроениях?
   - Зачем? - ответил я. - Я согласился готовить спортсменов, а не стукачей.
   Он недовольно покачал головой.
   - Плохо. Очень плохо. Информация - необходимая вещь в нашем деле. Тем более в такое смутное время.
   На том и расстались.
   7
   В эту субботу Мирча снова не попал в увольнение: назначен дежурным по школе. А Петря прифрантился в новенький светло-бежевый костюм, надушился французским лосьоном и, выставив кончик белоснежного платочка из нагрудного кармана, покрасовался перед зеркалом.
   - Составишь мне компанию в столицу? - предложил ему Донич.
   - Нет, я еду в Маркулешты.
   - Что-то ты зачастил в свою деревеньку. Уж не зазнобу ли завел там?
   Лицо Мирчи, наблюдавшего за другом, покрылось бурыми пятнами характерная особенность, когда он нервничает. Петря заметил это и возразил:
   - Нет. Отец просил приехать, помочь по хозяйству.
   Значит, Донич попал в точку - иначе Петре незачем было бы оправдываться. Даже туповатый Мирча, кажется, понял это.
   Донич уезжал после ужина. И я сказал ему в столовой:
   - Твой намек сильно растревожил Мирчу. Ревнует друг, переживает. Неплохо бы успокоить его из города по телефону - вдруг сбежит с дежурства...
   Донич понимающе кивнул.
   Вечером казарма опустела. Обычно дежурные коротают свою службу у телевизора. А в этот день продолжали показывать "Адьютанта его превосходительства". Но Мирча телевизор не смотрел, ходил по коридору злой и сосредоточенный, покусывая губы. Я наблюдал за ним и ждал.
   В дежурке зазвонил телефон - он находился напротив холла, где стоял телевизор, и дневальный крикнул:
   - Мирча, тебя!
   У Мирчи радостно загорелись глаза - жена приехала ( она уже две недели не появлялась) или звонит по телефону.
   - Дежурный Хадырке слушает.
   И радость с лица будто ветром сдуло. Слушал он больше минуты, тяжело, словно оглушенный, опустил на аппарат трубку. Вышел из дежурки бледный, с диким блеском в глазах, с подрагивающими губами, и заходил по коридору взад-вперед, о чем-то сосредоточенно думая. Наконец решился и подошел ко мне.
   - Не знаете, Комрад у себя? - спросил осипшим голосом.
   - Уехал ещё после обеда.
   Я понял, в чем дело: Мирче надо домой. Но у меня отпрашиваться не стал, зная, что я не имею права менять дежурных.
   - Что-нибудь случилось? - поинтересовался я.
   - Да нет, просто так...
   После просмотра по телевизору новостей я ушел в свою комнату, разделся и включил свет. Но ложиться спать не торопился - Мирча должен что-то предпринять. И не ошибся: Мирча вышел на улицу, минут пятнадцать ходил по аллее, потом выкатил из гаража мотоцикл. Не сел на него, а повел к воротам, не включая двигатель - чтобы никого не разбудить. Отсутствовал часа три. Я поджидал его, предполагая, чем может кончиться его поездка к жене. Уже светало, когда увидел как он катит обратно мотоцикл от ворот.
   Я, набросив спортивный костюм, вышел ему навстречу. От неожиданности Мирча остановился, что-то хотел сказать, но придумать оправдание вот так сходу, было не в его способностях. Я спрашивать ни о чем не стал, прошел мимо, взглянув ему в глаза, в которых застыло безумие; не от испуга, а от чего-то другого, вызвавшего гнев, ненависть и отчаяние. И я догадался, от чего: наживка моя сработала. Если так, Мирча крепко у меня на крючке. Но теперь надо быть ещё бдительнее: при первом же удобном случае он постарается избавиться от свидетеля, видевшего его в ночь дежурства с мотоциклом...
   8
   После ночных бдений впервые за все дни заточения я уснул крепким, безмятежным сном, испытывая душевную расслабленность и удовлетворение собою: наконец-то мне удалось сделать кое-что в отместку моим похитителям.
   Разбудил меня скрип тормозов машины. Я выглянул в окно и увидел подъехавшую к нашему общежитию "Тойету". За рулем её сидел Комрад. Обычно в выходные дни он не появлялся. Значит, случилось то, что и должно было случиться... Я быстро оделся и пошел ему навстречу. У подъезда Мирча отдавал рапорт: "За время дежурства никаких происшествий не случилось".
   Комрад долгим изучающим взглядом смотрел ему в глаза, Мирча держал руку у фуражки, застыв, как изваяние, не мигая и не дыша. На лице и шее выступили бурые пятна.
   Наконец Комрад махнул рукой - вольно, - и Мирча облегченно вздохнул, медленно, словно с опаской, опустил руку.
   - Значит, все в порядке? - спросил Комрад в раздумье.
   - Так точно! - снова вытянулся в струнку дежурный.
   Комрад глянул на меня и словно что-то вспомнил.
   - Продолжайте дежурство, - сказал Мирче и обратился ко мне: - Вы-то как раз и нужны мне.
   Мы вошли в его кабинет, Комрад кивнул на стул около стола, а сам тяжело и устало опустился в кресло.
   - Во сколько вчера легли отдыхать?
   - Как обычно: прослушал последние известия, ещё с час почитал Лермонтова. Где-то около двенадцати.
   - Дежурный был на месте?
   - Вместе телевизор смотрели. Что-нибудь случилось?
   Комрад промолчал, о чем-то сосредоточенно думая.
   - Вы свободны. Попросите ко мне Хадырко.
   Мирча крутился недалеко от кабинета, догадываясь, что его вызовут. Я подошел к нему и кивнул на дверь начальника.
   - На ковер. - И тихонько добавил: - С мотоциклом я тебя не видел и ничего не слышал.
   - Спасибо, - поблагодарил Мирча, расправляя плечи и, облегченно вздохнув, шагнул к двери.
   Разговаривали они минут пятнадцать, о чем - можно было только догадываться. Потом начальник школы вызвал дневальных, дежурного по контрольно-пропускному пункту, а когда, отпустив их, вместе с Мирчей сел в Тойету и куда-то поехал, я убедился, что случилось что-то более серьезное, чем я предполагал.
   Вечером, вернувшийся из увольнения Донич подтвердил мою догадку: жена Мирчи и Петря Супруне умерли в постели от отравления газом...
   9
   Я не верю ни в какие приметы: ни гадалкам, ни картам, ни астрологам. Судьба человека непредсказуема и непостоянна, как ветреная девица, названная Фортуной: то вознесет его высоко, то бросит в бездну навсегда. То же происходило и со мной: стал летчиком - предел моих мечтаний, - и вдруг сокращение; полюбил Дину - и чуть не поплатился жизнью. И здесь, в Молдове: многообещающее расследование сменилось заточением... Теперь, похоже, полоса неудач кончилась...
   Вечером, едва начало темнеть, в школе появилась Альбина, как и прежде наряженная в воздушное полупрозрачное платье с лиловыми колокольчиками по оранжевому полю, от которого повеяло родным и далеким: подмосковными лугами, розовым росистым утром, свободой.
   Меня не удивило, что её беспрепятственно пропустили через проходную: такие девицы способны преодолевать любые преграды; тем более, что вернувшийся недавно Комрад предупредил меня о её визите, и я приготовился к встрече и продумал как себя вести.
   - Ты сегодня ещё прекраснее, - польстил я и обнял её как собственную возлюбленную. - Я так ждал тебя.
   - Очень мило. А ты, кажется, возмужал здесь и стал, - она поводила пальчиком по моему носу, - смелее, откровеннее. Собирайся, карета ждет тебя.
   - Я в твоем распоряжении.
   Она внимательно осмотрела мой штатский костюм, заставила повернуться кругом.
   - Ничего. Но я приготовила тебе кое-что получше. В машине переоденешься или заберешь в комнату?
   - Само собой, в машине! - чуть не крикнул я. Если бы она знала, как опостылела мне эта комната, как ненавидел я её и как рвался за ворота!
   На заднем сиденье её новеньких светло-бежевых "Жигулей" в полиэтиленовой упаковке лежал шикарный серый костюм из тонкой не мнущейся ткани, белоснежная сорочка, галстук под цвет костюма, модные туфли. В одну минуту я из заключенного превратился в элегантного преуспевающего бизнесмена, представителя процветающей западной фирмы, прибывший для заключения крупной коммерческой сделки.
   - И куда мы поедем?
   - А куда бы ты хотел?
   - О-о! Что может быть прекраснее родного дома после такого заточения, - не стал я кривить душой. И пошутил не без умысла, желая кое-что прояснить: - Давай махнем в нашу белокаменную. На твоем Коньке-горбунке мы за двое суток доскачем.
   - Заманчиво, - улыбнулась Альбина. - И кто нас там встретит?
   - А кто нам нужен?.. Познакомлю тебя с друзьями, если хочешь.
   - Я-то хочу, да вряд ли тебе это удастся. Читал в газетах как с вашими рижскими омоновцами поступили? Выдали ваши начальнички их латышским правоохранительным органам, как преступников... А у тебя есть солидные заступники? - И не ожидая ответа, включила двигатель. - Доверься пока мне, поговорим с папой, может, он посоветует что-то дельное.
   Она погнала машину не в сторону Кишинева, а на юго-запад, мимо небольших селений, мимо бесконечных садов и виноградников.
   Ее предостережение вновь заставило меня задуматься: кто она эта кареглазая амазонка - моя спасительница или виновница всех моих злоключений? То, как бросилась она защищать нас в кафе, как вела себя с гаишниками, и по тому, что я ещё жив, несомненно, её заслуга: отказ нашего командования обменять меня на боевиков давал повод давно разделаться со мной. С другой стороны, все мои приключения происходили в присутствии Альбины. Случайное стечение обстоятельств или ловко продуманные ходы, чтобы заманить меня в ловушку? Но не такая я важная фигура, чтобы чем-то заинтересовать боевиков. Больше похоже на то, что они охотились за Альбиной, чтобы содрать с богатого папаши солидный выкуп, чего и добились; а я попал за компанию. Теперь же с помощью шантажа и провокаций они хотят и меня использовать в своих интересах, и уже использовали, зачислив в школу террористов, в ряды убийц. Теперь они уверены, что крепко держат меня в руках, и у меня один выход: служить им, иначе смерть.
   И все-таки мысль о причастности Альбины ко всем моим злоключениям не давала мне покоя. Или застенки, банда Герпинеску так подействовали на меня, что я перестал верить всем и всему? Что ж, в любом расчете есть просчеты и трудно разгадать ходы и замыслы противника. Но не невозможно. И на этот счет у меня уже имелись кое-какие соображения. Тем более, что теперь я не один...
   - Что ж, все решено, я в вашей воле, - сказал я преднамеренно грустно и глубоко вздохнул.
   - Я тоже люблю Пушкина, - весело отозвалась Альбина. - И вообще поэзию. Как-нибудь почитаю тебе свою лирику.
   - С удовольствием послушаю. Поэзия, говорят, душа человека. А твоя душа для меня - потемки.
   - Вот не думала, - рассмеялась Альбина. - Я считала, что писатели и журналисты - инженеры человеческих душ, и ты давно распознал мою.
   - Значит, я не инженер.
   Она привезла меня к высокому двухэтажному особняку с белыми, под мрамор, колоннами, с просторными лоджиями и большими окнами, высокой крышей из красной черепицы, резным карнизом - дворец, иначе и не назовешь, утопал в роскошных кленах и эвкалиптах. К особняку вели ровные, посыпанные песком дорожки и окаймленные красным кирпичом. А по сторонам тянулись ухоженные газоны, источавшие нежный аромат.
   В просторном холле с паркетным полом и ковровыми дорожками нас встретил дежурный - внушительного роста и крепкого телосложения парень лет в двадцати в сером, как и на мне, костюме, белоснежной сорочке при галстуке. Он галантно склонил голову перед Альбиной, кивнул мне и указал взглядом на широкую лестницу, ведущую на второй этаж.
   - Иона Георгиевич в конференц-зале на совещании, просил вас подождать его в своих комнатах.
   - Хорошо. - Альбина взяла меня под руку и повела на второй этаж.
   В широком проеме напротив лестницы сидела за столом с романом в руках смазливая девица лет восемнадцати в белой, расшитой национальным узором блузке и серой короткой юбочке. Когда мы поднялись, она встала нам навстречу, поздоровалась и вручила ключи.
   Альбина перебросилась с ней несколькими фразами на своем языке, как я понял, о конференции: давно ли она началась, много ли народу и скоро ли кончится (за двухмесячное пребывание среди молдаван я кое-что начал понимать), и повела меня по коридору, не глянув на бирку с номером видимо, приехала сюда не в первый раз.
   - Вот твои апартаменты, - остановилась она у двери с двумя тройками. Видишь, какой счастливый номер. Мой - рядом.
   - Можем перестукиваться, - пошутил я, намекнув на свое положение.
   - Ну и шуточки у тебя, - рассердилась Альбина. - Здесь никто на тобой следить не будет. За мной - тем более.
   Она подождала пока я открыл дверь, и вошла вместе со мной.
   Широкая кровать с полированными спинками, заправленная белоснежным покрывалом, мягкий диван, кресла, журнальный столик с инкрустацией, тюлевые гардины с тяжелыми голубыми шторами по бакам создавали приятную, располагающую к отдыху обстановку. Да, особнячок был особенный. Интересно, кому он принадлежит и почему мне оказана такая честь?
   - Не ожидал в мамалыжной Молдове увидеть такие прелести? - Альбина была довольна произведенным на меня впечатлением и стояла, покачивая по-цыгански бедрами, уперев в бока руки. - Располагайся как дома. Переоденься в спортивный костюм, скоро придет отец и отправимся в сауну.
   - Я ж не захватил...
   Альбина распахнула створки шифоньера, и моим глазам представился целый гардероб мужской одежды: костюмы черный, коричневый, бежевый; сорочки, галстуки, шляпы, беретки... На полках - пижамы, белье...
   - Выбирай по вкусу.
   - Ты насовсем переселяешь меня сюда? - пошутил я.
   Альбина помотала головой.
   - Увы, пока на два дня. А потом посмотри на твое поведение. - И многозначительно улыбнулась. - В общем, переодевайся, я зайду за тобой.
   Она ушла. Я ещё раз осмотрел номер: заглянул в тумбочку. И здесь все предусмотрено для элегантных мужчин: от бритв до лосьонов и одеколонов. Сервант заполнен бутылками с красивыми этикетками и непонятными названиями вин и коньяков. Грустно усмехнулся, вспомнив свою московскую квартиру. Советскому журналисту никогда не иметь такого изобилия, такой роскоши. И с каким удовольствием я сейчас променял бы на все это, даже на коммуналку в Москве. Как там мои коллеги в газете? Ищут ли меня? Как Дина? Все-таки она больше других запала мне в Душу, несмотря на то, что заставила пережить тяжелые, страшные дни. Тоска по дому, по свободе так сдавили грудь, что я не удержался, достал бутылку со знакомой этикеткой - белым аистом, - налил полную рюмку. Ароматная жидкость обожгла горло, в груди потеплело.
   Что за совещание проводит Иона Георгиевич и с кем? Зачем привезла меня сюда Альбина?..
   Она зашла минут через двадцать в легком сарафанчике, обнажавшем все её достоинства: красивые руки и ноги, шею и впадинку между упругими, готовыми разорвать тонкую ткань грудями, игриво помахивая пальчиком, на котором вертелся ключ от номера.
   - О-о! А у тебя приятно пахнет знакомым запахом. Ты и пить научился в школе?
   - Разве я не умел раньше?
   - Но ты был такой скромняга - весь положительный, - усмехнулась она.
   - С кем поведешься... Тебе налить?
   Она помотала головой.
   - А я с того раза наоборот... И отцу и себе дала слово: пока тебя не вытащу, грамма в рот не возьму. Полдела уже сделано.
   - Значит, полграмма можно употребить?
   - Ты имеешь право издеваться надо мной, я этого заслужила, - виновато согласилась Альбина, - и я готова на любые наказания лишь бы вернуть твое доверие.
   Она так преданно смотрела мне в глаза и лицо её было так искренне, что прежние сомнения и выводы вновь показались мне надуманными: зачем ей, учительнице русского языка и литературы, такого гуманного предметы, лезть в политические игры, связываться с контрабандистами? И папаша у неё вон какой авторитет, известная в стране личность; дом - полная чаша...
   Мои раздумья прервал стук в дверь, и в проеме во всем великолепии возникла могучая фигура Ионы Георгиевича, одетого в адидасовский спортивный костюм, в мягкие красные чувяки, как у турецкого хана, улыбающегося, довольного, двинувшегося мне навстречу с распростертыми для объятия руками, словно к родному сыну, вернувшемуся после долгого отсутствия.
   - Рад, очень рад тебя видеть. - Стиснул мои плечи, встряхнул и, отстранив, оглядел с ног до головы. - Одиссея твоя мне известна. О ней потом. Выглядишь - молодцем. Люблю таких. Так держать! - Окинул номер взглядом. - Устроился? Отлично. Теперь пойдем смоем все грехи и начнем новые, - захохотал он. - Потом поговорим по-мужски.
   Мы спустились на первый этаж, прошли по длинному коридору, приведшему нас в громадный стеклянный зал, с выложенным разноцветным кафелем бассейном, длинной метров семьдесят и шириной около тридцати, заполненный поистине морской водой - изумрудно-голубоватой, плескающейся о борта мелкими волнами, гонимыми мощными вентиляторами, установленными в нишах боковых стен бассейна. Искусственный ветерок источал нежные хвойно-иодистый настой и был настолько ласков и приятен, что создавалось впечатление будто мы очутились на берегу Черного моря под разлапистыми каштанами и пирамидальными вечнозелеными кипарисами. С обеих сторон бассейна возвышались вышки с тремя площадками от двух до восьми метров - прыгай с любой, насколько хватит смелости и мастерства.
   - Ну что, тряхнем стариной? - спросил Иона Георгиевич и, сбросив свой спортивный костюм, полез на вышку. Забрался на самую верхнюю площадку, расправил плечи и, взмахнув руками, полетел вниз.
   Петрунеску был настоящим спортсменом, и не случайно его избрали президентом спортивной ассоциации - вошел в воду, как альбатрос в охоте за рыбой. Я, недавний летчик, не раз прыгавший с парашютом, и то робел от такой высоты, а у него ни один мускул не дрогнул. Вынырнул почти на середине и, отдуваясь, поплыл к противоположному борту, широко взмахивая руками.
   Альбина, горделиво взглянув на меня - знай, мол, наших, - тоже полезла на вышку. Мне ничего не оставалось, как последовать за ней.
   Потом мы минут пятнадцать плавали в освежающей, живительнободрящей воде, подтрунивая весело друг над другом, забыв о прошлом и не думая о предстоящем - эта сказочная идиллия будто смыла все мои прежние муки, обиды и подозрения, - и когда Иона Георгиевич скомандовал нам вылезать, мы последовали за ним, как послушные и любящие дети.
   - А теперь в сауну, - сказал он многозначительно и многообещающе. Ты, Альбиночка, ступай в номер и готовься к банкету. Там тебе будет поинтереснее.
   Сауна располагалась в другом ответвлении здания. В предбаннике за длинным столом сидело шестеро мужчин, голых, с распаренными, красными телами. Перед ними стояли графин с пивом, бутылки с водкой и коньяком, закуски.
   - А мы уже по рюмочке пропустили, - весело объявил один из мужчин с лысой головой и с изящным бериевском пенсне на крючковатом носу. Он и в самом деле очень походил на бывшего страшного наркома КГБ. Жестом хозяина очкарик указал Ионе Георгиевичу место рядом с собой. Петрунеску кивнул мне на край стола, а сам протопал к повелителю: по всему было видно, что тот здесь царь и Бог.
   - На здоровье, Михал Михалыч, - присаживаясь с ним рядом, сказал Иона Георгиевич. Налил себе рюмку коньяку, встал. - Прошу извинить меня за опоздание, дал вам возможность поближе познакомиться друг с другом, обговорить местные проблемы. А теперь предлагаю выпить за наше общее дело. Чтобы оно доставляло нам не только заботы и тревоги, а и радости и удовольствия. - Он выпил неторопливо, маленькими глотками, словно дегустировал коньяк, и, облизнув толстые губы, довольный поставил рюмку. А теперь в сауну, массажистки к вашим услугам.