Черных Иван. Школа террористов

   - А ты уверен, что Горбачев не рискнет без них на введение чрезвычайного положения?
   - У Горбуна не хватит ни смелости, ни решительности пойти на это. Военных министров он боится больше демократов и без них станет сговорчивым.
   Снова забулькало. Сколько они уже выпили? И генерал, казалось, лыка не вяжет, а рассуждает яснее иного трезвого...
   - Если надо, могу ещё пяток, десяток подкинуть ребят. Для надежности, - предложил Иона Георгиевич. - Оторви да брось хлопцы. Лучшие самбисты и каратисты, не говоря уже о владении оружием. Когда им надо убыть?
   - В понедельник. Следующим за мной рейсом. Там их встретят и разместят где надо. А о количестве завтра после встречи с Косташем решим... Хватит, давай лучше чайку сообрази.
   - Можно и чайку. - Из крана зажурчала вода. - Не нравится мне эта мышиная возня. И Горбачев ваш не нравится. Какой из него политик, если он в своем доме порядок не может навести... А не получится так, что устранение Крючкова и Пуго явится поводом для прихода к власти нового Сталина?
   - Не получится. Все продумано и предусмотрено. Только дай надежных ребят...
   - Когда ваши генералы планируют ввести чрезвычайное положение?
   - Думаю, не раньше сентября. Во всяком случае, до подписания договора с союзными республиками, которое, конечно же не состоится, повода для этого нет.
   - Вот и чаек закипел. Тебе с жасмином или мятой?
   - Сделай чистый индийский.
   - Зря. Жасмин и мята способствуют быстрейшему очищению крови от спиртного.
   - Зачем же тогда пить? - рассмеялся генерал. - Кстати, налей ещё по капле. К чаю...
   Они пили и повели разговор на чисто семейные темы. У генерала, узнал я, двое детей: сын - старший лейтенант, дочь заканчивает университет и уже успела выскочить за сокурсника замуж; приходится обоим помогать. Иона Георгиевич сожалел, что Альбина никак не может сделать выбор, и он беспокоится за её будущее.
   Закончив чаепитие, они тепло распрощались, и Михаил Михайлович ушел в свой номер. В комнате Ионы Георгиевича погас свет. Я выключил радиоприемник. Новости, привезенные генералом из Москвы, взбудоражили меня и призывали к немедленному действию: надо предупредить о готовящемся покушении, которое может привести к непредвиденным последствиям. Но что я мог предпринять в моем положении? Даже если удастся благополучно выбраться с виллы, на что мало надежды, до населенных пунктов отсюда не менее двадцати километров. На попутный транспорт в такое время рассчитывать не приходится, а пешком, даже марафонским бегом, я доберусь только к утру. И удастся ли связаться с Токаревым, тоже гарантии нет. Придется ждать утра утро вечера мудренее.
   Я ещё долго лежал с открытыми глазами, думая о предательской роли кагэбешного генерала, сумевшего пробраться в святая святых нашего государства, можно сказать в самое сердце, и ставшего на путь измены. Что его заставило пойти на это? И кому он продался?! Гангстеру и террористу Петрунеску, торгующему оружием, или другим убийцам в Москве, для которых чужды понятия родина, благородство, честь и жалость? По поведению Петрунеску и из обрывков его разговоров я понял, что он в любой момент готов оставить свою "прекрасную Молдову" и скрыться с награбленным за границей. И дочь вырастил себе подобную... А генерал куда намеревается бежать? Кому и где он нужен?.. Угораздило же меня попасть в эту стаю двуногих хищников...
   Утром Петрунеску кому-то позвонил и сказал всего лишь два слова: "Мы ждем".
   В одиннадцатом часу на вилле появился длинный черный лимузин - на таких в Москве разъезжают правительственные чиновники, - в сопровождении двух "Мерседесов", тоже черных, служебных, и Иона Георгиевич с Михаилом Михайловичем сели в лимузин без своих телохранителей и укатили в неизвестном направлении. Судя по вчерашнему разговору, к самому Косташу, Министру Обороны Молдовы.
   Я побродил по территории виллы, убедившись ещё раз, что выбраться отсюда так же сложно, как из школы террористов. Высокий каменный забор с натянутой поверху колючей проволокой просматривался хорошо с постов охраны. Я вернулся в номер и почти целый день отсыпался, ожидая появления Донича. Он должен узнать, где я, и найти повод, чтобы выйти на связь. Петрунеску и генерал КГБ вернулись на виллу поздно вечером, изрядно нагрузившиеся коньяком, пропотевшие, и сразу отправились по своим номерам отдыхать, приказав мне разбудить их в три утра - генерал улетал в Москву.
   Ко мне подошел Мирча, появившийся в холле как только лимузин и "Мерседесы" въехали в ворота, ожидая, что босс даст ему какое-то задание. Но тот прошел мимо, не обратив на него внимания.
   - Ты повезешь генерала в аэропорт? - спросил у меня Мрча полушепотом, словно боясь что его услышал.
   Я пожал плечами.
   - Возможно.
   - Если повезешь, возьми меня сопровождающим.
   - Зачем? Тебе же Комрад поручил охранять Иону Георгиевича.
   - Ну,.. - замялся Мирча. - У босса свои телохранители бездельничают, целый день в карты режутся. А мне очень надо позвонить.
   - Жене? - съязвил я, испытывая к этому увальню неприязнь за раболепское преклонение перед начальниками, за тупость и трусость, за неумелую слежку за мной. Но обострять отношения в данной ситуации было не в моих интересах, и я пообещал замолвить за него словечко, если шеф прикажет мне сопровождать генерала в аэропорт.
   Днем я хорошо отдохнул, и теперь у меня было достаточно времени, чтобы ещё раз обдумать возможные варианты связи с Доничем или самим Токаревым на случай побега, если возникнет прямая угроза моей жизни. А она могла возникнуть в любую минуту...
   Поразмыслив, я пришел к выводу, что наши органы контрразведки не торопятся разделаться со школой террористов и самим Петрунеску, желая выяснить все связи, цели и задачи и кто стоит во главе этой организации. Я все больше приходил к убеждению, что каждый шаг босса под контролем, и моя информация о готовящемся в Москве перевороте дополнит их сведения и, возможно, поможет предотвратить кровопролитие.
   Все ещё неясной была причина благоволения ко мне босса. А ведь по-прежнему он полностью не доверяет мне. Зачем я ему нужен?..
   Озадачила меня и просьба Мирчи прихватить его в аэропорт. Зачем? Только ли, чтобы не спускать с меня глаз? Возможно. Если позвонить, то кому? У него для этого раньше имелись возможности... Стоп! А если и у него имеется подслушивающее устройство? Не зря же Комрад послал его сюда... Вероятнее всего. На кого, в таком случае, они работают? Уверен - здесь, как и всюду, налажена многоступенчатая слежка друг за другом. В том числе и за Петрунеску. Возможно Мирча тоже подслушал и записал на пленку разговор босса с генералом и теперь хочет кому-то её передать...
   Ровно в три я разбудил Иону Георгиевича и генерала. Включил подслушивающее устройство. Пока шеф плескался в ванной, я постучал Мирче. Он хотя и изобразил сонную рожу, глаза были не заспаны. В номер он явно не желал меня впустить, загородив своей могучей фигурой дверной проем.
   - Одевайся, - сказал я и вернулся к себе - мне тоже нужно было слушать.
   Генерал собрался быстро: через пять минут его голос уже слышался в номере Петрунеску. Но никаких интересных тем они на этот раз не касались, пили кофе и говорили о семейных проблемах...
   Мы с Мирчей почти одновременно вышли в коридор, когда Иона Георгиевич пошел провожать своего московского гостя.
   - Разрешите? - подсуетился Мирча, беря из рук генерала чемодан.
   Я спустился за ним в холл и увидел у подъезда поджидавший генерала черный "Мерседес". Рискнет ли Мирча напрашиваться в сопровождающие. Мне так хотелось побыстрее вернуться на второй этаж.
   - Разрешите остаться? Спросил я у Ионы Георгиевича.
   Он махнул рукой - оставайся.
   Я почти бегом поднялся по лестнице, подошел к номеру Мирчи. Ключ торчал в двери. Я открыл её, и в свете голубого только что зарождающегося утра увидел скомканную постель на кровати, телевизор на тумбочке, стол, на нем кофеварка и чашка. Ничего заслуживающего внимания.
   Открываю ящик стола. Чистые листы бумаги, красочные альбомы с обнаженными женщинами. Может, Мирча не только филер, а и сексуальный маньяк?.. В шифоньере - костюмы Мирчи с пустыми карманами.
   Заглядываю в тумбочку и натыкаюсь взглядом точно на такую же электробритву, как и у меня. Достаю её и иду к столу, где больше света, испытывая неимоверное волнение - неужто то самое?..
   Снимаю головку вместе с колпачком, и под тонкой пластмассовой пластинкой вижу еле различимую крохотную катушку с намотанной волосяной толщины микропленкой. Мысленно хвалю себя за прозорливость и радуюсь тому, что бандиты пользуются одинаковой подслушивающей аппаратурой. Тут же мелькает мысль, что неплохо бы лишить наших противников столь ценной информации. Мирча с Комрадом работают не на друзей: упертые националисты, не желающие ничего видеть и слышать, кроме самостийности.
   Забрать бритву? Мирча хватится и сразу поймет, чья это работа. А вот если вытащить микропленку и заменить чистой...
   Возвращаюсь к тумбочке, где видел пачку сигарет. Беру её и открываю. Прощупываю каждую. И вот та с твердым наконечником. Вытаскиваю из сигареты пленку, иду к столу и плохо повинующимися от волнения и торопливости пальцами пытаюсь извлечь из бритвы пластинку и катушку. С трудом удается сделать это. Кладу катушку в карман, вставляю в бритву чистую микропленку и поворачиваюсь, чтобы положить прибор на прежнее место. Передо мной Мирча! Он тоже ошарашен, смотри на меня, как на приведение, широко распахнутыми водянистыми глазами.
   С огорчением спохватываюсь: я так увлекся делом, что не услышал шума отъезжающей машины.
   - Вы... ты? - наконец выдавливает глухо и с ненавистью Мирча.
   - Да, я, - говорю как можно спокойнее и беспечнее, чтобы окончательно сбить его с толку, не дать опомниться. - Как видишь, Иона Георгиевич не зря не доверяет подосланным охранникам. Кто тебя послал? На кого ты променял благодетеля, который спас тебя от тюрьмы, платит тебе больше чем министру? Кто поручил тебе шпионить за Хозяином?
   Мирча беззвучно шевелит губами, на лбу появляется испарина, но ответа он не находит.
   - Не хочешь мне говорить, идем к шефу, - напираю я, занимая на всякий случай более удобную позицию в случае нападения.
   - Не надо... Я все вам объясню. _ Мирча отступает в прихожую, загораживая мне выход. - Ничего хорошего это не даст ни мне, ни вам. - Он помялся и выдавил: - Это большой начальник. С самого верха... Мне приказали...
   На этот раз я ему верил: не раз Петрунеску в разговорах упоминал имя Снегура, называя его прохвостом и лицемером, готовым ради престижа предать лучших друзей...
   - Наверху много начальников. Кто конкретно?
   - Не знаю. Так сказал Конрад... Если хочешь, будем работать вместе. Платить будут в три раза больше. А Петрунеску не верь, он коварный человек и не надейся, что он возьмет тебя в зятья.
   - Спасибо. Но быть слугою двух господ не менее опасно, чем зятем нашего шефа. - Из намека Мирчи я понял, что он знает что-то о гибели Андрея. - Скажи, кто убил жениха Альбины и за что?
   Мирча опустил голову, пряча глаза, и мне подумалось, что он принимал участие в той инсценированной автокатастрофе.
   - Он узнал кто на самом деле его тесть и где хранится оружие... А кто убивал... кто-то из нашей школы. Я слышал от Сакирко.
   - Врешь, ты был там.
   Мирча напрягся и в его уставившихся на меня глазах я прочитал гнев и решительность.
   - Ты тоже приговорен, - сказал он глухо. - Отдай пленку и спасайся пока не поздно.
   - Ты через проходную меня проведешь?
   - Я выпущу тебя из номера. А дальше - твои проблемы. - Он метнул взгляд на пистолет, висевший в кобуре под мышкой, и повторил категорично, протянув ко мне руку. - Давай.
   Я сделал вид, что повинуюсь, неторопливо полез в карман за пленкой и, отбив левой рукой протянутую руку, правой нанес удар по сонной артерии. Но не зря я учил Мирчу, кое-какими приемами он все-таки овладел: успел прикрыть шею подбородком, и удар пришелся по скуле. Мирча, похоже, даже его не почувствовал, бросился на меня. Я отпрянул в сторону и со всей силы ударил ногой ему в пах. Он взвыл от боли и, падая, схватился за пистолет. Я прыгнул ему на голову. Каблук одного ботинка попал в висок, второго - в глазницу. На какое-то мгновение Мирча потерял сознание. Этого мгновения мне хватило, чтобы оценить ситуацию, оставлять его живым или нет. Выбор был однозначен, и я сдавил горло незадачливого филера.
   Это было второе убийство, от которого нельзя было уйти...
   Машинально вытираю руки о футболку, будто стараясь стереть следы преступления, смахиваю с лица холодный пот. Смотрю на выпученные глаза Мирчи, на вывалившийся язык, и по коже пробегает озноб.
   Что делать с трупом? Сообщение Мирчи, что я приговорен к смерти, не явилось для меня новостью: и без того было ясно, что шайка бандитов просто так меня не отпустит; Петрунеску держит меня до поры до времени, преследуя какую-то цель. После этого убийства он вряд ли рискнет оставить меня...
   Бежать! Но как? Охрана у Петрунеску поставлена не хуже чем к настоящего президента: днем и ночью территория под бдительным оком караульных; где-то бодрствуют телохранители Руссу и Саракуца... И не только они. Даже если удастся выбраться за ворота, за мной бросятся по следу, как борзые... Объяснениям и доказательствам, что Мирча шпионил за ним, Петрунеску вряд ли поверит. А если и поверит, то трудно будет объяснить, зачем я пошел в номер Мирчи, как догадался о подслушивающем устройстве...
   Единственное, на что можно рассчитывать, это если Петрунеску утром уедет и Мирча ему не потребуется. А когда выберемся за ворота виллы, тогда проще найти выход...
   Я вытащил из кобуры пистолет Мирчи и поменял обоймы: на всякий случай если мои без пороха. Вышел в коридор. Шум борьбы в номере, к счастью, никого не потревожил.
   Сердце учащенно колотилось, и все мое тело было как сжатая пружина, напряженное и готовое к взрывным действиям, не управляемым рассудком; мысли метались из одной крайности в другую, то толкая на решительность, то призывая к сдержанности.
   Прежде всего надо было успокоиться, и я достал из серванта бутылку коньяка, налил рюмку и осушил её одним глотком. С жадностью стал пить минералку, словно после многочасового марш-броска по жаркой пустыне. Потом лег на кровать и расслабился, отгоняя всякие мысли, продолжавшиеся помимо моей воли роиться в голове. Но постепенно они успокоились, затихли.
   Не знаю, сколько я пролежал недвижимо, отрешенный от всего земного, но когда за окном раздался шум машины, подскочил, как от выстрела, прогремевшего у самого уха.
   Выглянул в окно. К подъезду подкатил желтый "жигуленок" с синей полосой и крупными синими буквами ГАИ. Остановился у самого подъезда, и из кабины вышел... я глазам своим не поверил - Донич! А говорят, Бога нет! Или я родился под счастливой звездой?!
   Донич захлопнул дверцы служебной машины и быстрым шагом направился в здание. Я чуть не бросился ему навстречу. Мысль о том, что он прибыл с важным поручением к Перунеску и без дежурного не поднимется к нему, охладила мой пыл.
   Достаю электробритву и достаю подслушивающее устройство. Раздается трель телефонного аппарата. Иона Георгиевич снимает трубку, отвечает по-молдавски. Дежурный говорит что-то торопливо, и в его голосе не трудно уловить тревогу. С трудом удается понять: прибыл посыльный от Комрада по очень срочному и важному делу.
   Что-то случилось в школе. Возможно, наши начали действовать.
   Иона Георгиевич приказывает пропустить к нему Донича.
   Через минуты слышны шаги в коридоре. Двоих. Нахлебники бдительно берегут своего кормильца.
   Щелкает замок открытой двери, и Донич с ходу докладывает по-русски, чтобы и я был в курсе дела:
   - Беда, Иона Георгиевич. В аэропорту арестован генерал. Школа наша оцеплена солдатами. Мне с Комрадом еле удалось уйти: мы как раз возвращались из Кишинева.
   - Подкрепление вызвали?
   - Связь оборвана. Радио заглушают.
   - Напали русские?
   - Я видел и наших полицейских.
   - Сволочи.
   Петрунеску крутнул диск телефона и снова выругался.
   - И тут отрубили... Подними шофера и телохранителей. Через десять минут выезжаем. На "Волге".
   Когда дежурный постучал в мой номер, я уже убрал бритву и был готов к отъезду. Опасность обнаружения трупа Мирчи подхлестывала меня, и я, спустившись на первый этаж, заскочил к Руссу и Саракуце, поторопив их со сборами.
   Гараж располагался под домом и закрывался кодовым замком, секрет которого, кроме меня и Петрунеску, вряд ли кто знал. Набираю номер, и ворота, как по волшебному велению, распахиваются.
   Сажусь в "Волгу", включаю зажигание и, не ожидая прогрева двигателя, выезжаю. Выскакиваю, закрываю ворота. Останавливаюсь у подъезда и чуть ли не молю Бога, чтобы Петрунеску быстрее вышел и не вспомнил о Мирче.
   Первыми появились Руссу и Саракуца, а за ними и Иона Георгиевич в светлом костюме и при галстуке, но с черной щетиной на скуластом лице с раздвоенным подбородком, подчеркивающим его суровую волевую натуру и жестокий характер. Окидывает нас беглым взглядом и спрашивает:
   - А где Хадырке? Почему не разбудили?
   - Я стучал ему, - выскакивает из двери дежурный. - Думал, он уже вышел.
   - Разыщите его. Быстро! - Широкие черные брови Петрунеску то сходятся, то расходятся у переносицы, выражая злость и нетерпение. У меня замирает сердце: сейчас обнаружат... Что делать? Выйти из машины и объяснить или выхватить пистолет и попытаться пробиться?.. Нет, слишком неравны силы, и отсюда так просто не вырваться. Мы и с Доничем не справимся.
   Надеюсь, что Петрунеску не станет дожидаться, когда найдут нерасторопного увальня, но Хозяин не из тех, кто не доводит свои распоряжения до конца.
   Выбегает дежурный, бледный, перепуганный.
   - Он мертв, - докладывает, заикаясь.
   - Как, мертв? - круто поворачивается Петрунеску. - Убит, умер?
   Дежурный пожимает плечами.
   - Лежит на полу. Крови нет. То ли сердце, то ли задушен.
   - Такого буйвола? - Петрунеску подозрительно-пронзающе смотрит на меня. Я выдерживаю взгляд, и босс снова поворачивается к дежурному. Оружие при нем?
   - Все на месте.
   - Разберитесь. Найдите обрыв телефонных проводов. Мы скоро вернемся. И сел в машину на заднее сиденье.
   - Разрешите мне с вами? - Донич по-военному прикладывает руку к голубому берету, лихо надетому набекрень, придающему ему бравый вид.
   - Поезжай в аэропорт, - Иона Георгиевич достает из кармана две карточки, похожие на визитки. - Эту отдашь начальнику аэропорта или его заместителю. По этому номеру позвонишь через час и доложишь обстановку. Тогда же получишь дополнительные указания. В Кишинев, - командует он мне.
   "Пронесло?" - с сомнением и надеждой спрашиваю сам себя и включаю скорость. "Волга" срывается с места, будто старается быстрее увезти из опасного особняка, где меня преследует не только труп со страшным оскалом, но и тень собственной смерти.
   Лишь за воротами, спустя минут десять, начинаю успокаиваться: опасность на некоторое время дает мне передышку.
   С узкой гравийной дорожки съезжаем на шоссе. Солнце уже оторвалось от горизонта и лучи, пробиваясь сквозь кроны деревьев, растущих по обочине, образуют на асфальте зеркальные блики, слепящие глаза. День снова обещает быть знойным. Дорога ещё пустынна, но я не увеличиваю скорость, обдумывая ситуацию и стараюсь предугадать, что ждет нас впереди. То, что Петрунеску заподозрил меня в убийстве Мирчи и порчи телефонных проводов, вероятнее всего - очень уж пронзительным взглядом он окинул меня, когда дежурный сообщил о трупе. И теперь я чувствую на затылке его сверлящий взгляд, стремящийся проникнуть в тайну моих мыслей. Надо быть очень осторожным и начеку. У любой обочины Петрунеску может приказать остановится и выйти из машины, а Руссу или Саракуца, тоже притихшие в напряженном ожидании, выполнят любой его приказ. Но теперь патроны в моем пистолете не холостые и просто так я не дам им убить себя.
   Проезжая мимо одного селения, я увидел в нем три бронетранспортера, две грузовые машины и группу наших солдат около них. Зачем они сюда прибыли? Учения или разборка между приднестровцами и националистами?..
   В соседнем селе такая же картина: бронетранспортеры и солдаты.
   Иона Георгиевич заерзал на сиденье, стал вертеть головой. В взглянул на часы. Начало седьмого. В Москве начало девятого. Включаю приемник, и голос диктора, твердый, решительный словно читающий приговор, звучит в напряженной тишине: "... идя навстречу требованиям широких слоев населения о необходимости принятия самых решительных мер по предотвращения сползания общества к общенациональной катастрофе, обеспечении законности и порядка, ввести чрезвычайное положение в отдельных местностях СССР на срок шесть месяцев с четырех часов по московскому времени девятнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто первого года.
   Второе. Установить, что на всей территории СССР безусловное верховенство имеет Конституция СССР и законы Союза ССР.
   Третье. Для управления страной и эффективного осуществления режима чрезвычайного положения образовать Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР (ГКЧП СССР) в следующем составе"...
   "Наконец-то! - чуть ли не крикнул я. - Наконец-то в стране будет наведен порядок, покончат с бандформированиями, заставят удельных князьков-президентов жить по общим законам. Наконец-то я вырвусь на свободу!"
   Смотрю в зеркало заднего вида. Хозяин сидит, низко опустив голову. Стиснутые челюсти выдают рвущееся наружу негодование, безысходное отчаяние и напряженную работу мысли...
   - Ты что, уснул за рулем? - вдруг рычит он, толкая меня в спину: я так заслушался, что сбавил скорость чуть ли не до пешеходной.
   Даю газ, и машина, поперхнувшись большой дозой бензина, рывком устремляется вперед...
   Четвертое, - продолжает диктор. - Установить, что решения ГКЧП СССР обязательны для неукоснительного исполнения всеми органами власти и управления, должностными лицами и гражданами на всей территории Союза ССР. Янаев, Павлов, Бакланов."
   - Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, - говорит Перунеску. - Ошибся со своим прогнозом Михаил Михалыч. - И после небольшой паузы обращается ко мне: - А где же ваш Горбачев?
   - Горбачеву давно надо было дать пинка под зад, - откровенно высказываю я свое мнение. - Демагог и пустозвон.
   - Думаешь, Крючков с Пуго будут лучше?
   - Почему Крючков с Пуго? Им своей власти достаточно.
   - Как сказать. Тебе, как журналисту, должно быть известно, что рижское кровопролитие - их рук дело... - Глубоко вздохнул. - Сколько теперь полетит голов...
   "Да уж, - мысленно и одобряюще соглашаюсь я. - И с тебя первого надо начинать".
   Впереди показался Кишинев. Дорога стала более оживленной, и все чаще нам попадались бронетранспортеры, легкие танкетки, машины связи. В городе у административных зданий стояли солдаты в бронежилетах и касках с автоматами на шее.
   - Останови вон у той будочки, указал босс на пост ГАИ.
   Сквозь стекло я видел как он здоровался с обитателями будки, тремя полицейскими, потом кому-то звонил. Вернулся минут через пять, как мне показалось, успокоенным и более решительным. Махнул вперед рукой.
   - Ко мне домой..
   Но приказал остановиться, не доезжая чуть ли не целый квартал. И послал меня одного, велев переодеться в свою военную форму.
   "Значит, наша взяла, с радостью подумал я. - Хочет прикрыться моей капитанской формой".
   Улицы были ещё малолюдны, горожане только просыпались, и у дома, где жил Петрунеску, совсем пустынно.
   В подъезде, как и прежде, бодрствовали двое дежурных, которых я уже встречал, и они пропустили меня без вопросов.
   Здесь все было спокойно, словно ничего не произошло, и это меня удивило: почему Токарев оставил без внимания главное гнездо? Или без босса оно не представляет интереса?... Или не до него?.. Молдова, нашпигованная националистами, бандформированиями во главе с некоторыми представителями власти, серьезный дремлющий вулкан...
   Альбина, вопреки моему ожиданию, не выглядела сонной и растрепанной она просыпалась обычно не раньше десяти, - встретила меня причесанная, надушенная и успевшая подкраситься. Словно ждала меня. Подставила щеку для поцелуя и обеспокоено спросила:
   - А где папа?
   - Здесь, в городе. Скоро будет. Я заскочил на минутку, чтобы снова стать капитаном Семиречиным.
   - Понятно, - не удивилась она. - Я слышала по радио. Объясни мне, что там, в вашей Москве, происходит? Горбачев действительно болен?
   - Он давно болен инфальтильностью. Только поначалу не разглядели. Теперь, по-моему, его песенка спета.
   - А наш Снегур?
   - Не знаю. Смотря, какую позицию он займет.
   - Этот подонок к любому пристроится, лишь бы у власти удержаться.
   - Отцу никто не звонил? - поинтересовался я по собственной инициативе.
   - Звонили. Просили, как появится, перезвонить.
   Я не стал спрашивать кому, чтобы не показаться слишком любопытным, сейчас особенно надо держать ухо востро, развязка близка, но всякое может случиться.
   - Софья Михайловна дома? - решил я выяснить одни ли мы в квартире.
   - Ей здесь больше нечего делать, - со злостью ответила Альбина. - Ты соскучился по ней? - прищурила она свои большущие цыганские глазища.
   - А как же. За тебя переживаю: как ты теперь без мамочки? Хотя она и не родная, но кормила тебя, ухаживала...
   - Да пошел ты!.. - вскипела Альбина.
   - И вправду, пошел. - Но едва я сделал шаг, как в прихожей раздалась соловьиная трель - кто-то ещё явился.
   Альбина чуть ли не отталкивает меня и устремляется к двери. Щелкает замок, и слышу её радостный голос:
   - Ты что, с неба свалился?