Страница:
Матвей с удовольствием поведал заранее выдуманную историю о том, что ходил он туда (тычок большим пальцем себе за спину), напоролся на всадников, стрелял, бежал; удирая, потерял винтовку и получил по заднице во-от таким метательным камнем («шишка здоровенная вскочила, хочешь пощупать?»), а как все-таки сумел унести ноги — сам толком не может понять.
Клаус пощупать шишку не захотел. Клаус молча дослушал до конца, а потом бесстрастно резюмировал:
— Не вышло. Попробуем чуть иначе: что ты делал там, куда ходил один?
Молчанов охотно повторил свое эпическое повествование. Новый рассказ отличался от предыдущего лишь изменившимися (в сторону многократного увеличения) размерами камня.
— Опять не вышло, — все с тем же бесстрастием изрек агент страховой компании. — Спросим так: зачем тебе понадобилось бродить в одиночку?
— «Промалчиваю» согласно условиям игры, — любезно улыбнулся Матвей.
С минуту Клаус беззвучно шевелил губами.
Дожидаясь вызревания этого беззвучия во что-нибудь слышимое, Молчанов с ужасом чувствовал, как по-подлому, исподволь берет свое нешуточная усталость. Размякают мышцы, сами собой норовят склеиться горящие веки, голова бессильно обвисает на грудь… Зря поддался поганому немцу, зря сел — стоя было бы легче… Все равно, держись, ты, падло лжебухгалтерское! Держись! Он-то, немец-то азиатский, держится, а ведь поди не многим меньше твоего вымотан. И ты держись. А то в два счета тебя, мягенького, пораскрутит-расколет…
В последнем отчаянном рывке из засасывающей дремотной трясины Матвей впился зубами в многострадальные свои губы.
Помогло.
И Клаус (слава те Господи!) закончил-таки баловаться молчанкой.
Клаус вдруг вздохнул и сообщил доверительно:
— Арестовали как-то интерполовцы хакера. Зачитали ему права — молчит. Предъявили обвинение — молчит. Провели пару очных ставок — не реагирует. Предъявили изобличающие улики — ноль эмоций. Подключили к мыслеуловителю — снова ноль. Ввели все данные о его поведении в комп и запросили оптимальный вариант работы с подследственным — комп поморгал-поморгал индикаторами и выдал: «похороны». Двусмысленная хохмочка, правда?
— Ну, почему… — дернул плечами хакеробухгалтер, — по-моему, вполне односмысленная. Как в той истории болезни: «Диагноз: труп».
— Вот именно, — согласился Кадыр-оглы. Он снова вздохнул, потом вдруг сказал, ткнув пальцем куда-то под свисающую с койки половину Матвеевой «посадочной площадки»: — Ну-ка, дай сюда. Шнелль, битте.
Проследив, куда направлен Клаусов перст, Молчанов увидел валяющийся на полу ноут-комп. Тот самый. Давеча принесенный из забортья и небрежно уроненный.
— Как это — «дай»? — растерянно протянул Матвей, переводя взгляд с ноута на Клауса и обратно. — Ты же мне его подарил!
— По-моему, «дай» и «отдай» не одно и то же, — резонно возразил агент страховой компании.
— Ах, не одно… — Молчановская рука вдруг стремительно нырнула в какие-то коечные под-постельные недра и так же стремительно вынырнула обратно, только уже не пустая.
— Будь другом, не рыпайся, — мягко, чуть ли даже не ласково попросил Матвей, щурясь на собеседника.
— И не подумаю, — покладисто сказал Клаус, любуясь уставленным ему в лицо дулом пистолета-деструктора. — Вот надарил я тебе подарков на свою голову… А позволь-ка спросить, что ты собираешься делать дальше?
— Именно над этим я и размышляю, — сумрачно буркнул экс-великий хакер.
— Что бы ты там ни надумал, считаю нужным предупредить: самым неумным будет нажать на спуск. Не потому, что возникнут проблемы с моими бренными останками — останки можно, к примеру, спустить в унитаз. И не потому, что снаружи дежурит Крэнг — ты его как-нибудь уболтаешь. Может, ты даже и всех остальных сможешь как-нибудь уболтать, включая мое земное начальство, — например, убедишь их, что меня и не было никогда, что я им всем снился… Но знаешь, полицейские деструкторы имеют одну детальку: программируемый управляющий блок. Так сказать, противоугонное устройство. И ведь один тойфель знает, что там запрограммировано. Может, у твоего деструктора в рукояти потоанализатор. Вот как не признает он твой пот хозяйским, а ты вот как нажмешь… А вместо выстрела — стопер-разряд… Не в того, в кого целятся, а в того, КТО целится… А?
Слушая все это, Матвей трудолюбиво придавал лицу выражение «дачтотыговоришьктобмогподумать». Вообще-то, изложенная Клаусом пикантная особенность полицейских деструкторов держится в строгой тайне, про нее даже среди самих бронелобых мало кто осведомлен… Но быть хакером — это кроме прочего означает и дознаваться про то, о чем тебе знать не положено.
Оттого-то еще по пути сюда, на Байсан, получив опасненький подарочек и еле потом отделавшись от новоэдемских ценителей поэзии, Матвей из комп-контакторной подсветки состряпал себе фонарик, укрылся под одеялом от Клаусовых подслушек-подглядок и затеял возню с дареным пистолетом — исходя из того всем известного факта, что Господь Бог бережет только тех, кто сам собственным бережением не манкирует. Экс-великий хакер в два счета нашел программ-блок и вылущил из него сменный носитель информации (озаботившись при этом, чтоб все пистолетные индикаторы бесстыдно показывали несуществующую полную боеготовность). Позже, уже на Байсане, параллельно с изучением банка данных о всадниках, Матвей попытался прочесть записанное на деструкторном информ-носителе. Попытался, но не смог. И на всякий случай принял меры, чтоб и никто другой тоже не смог (в том числе даже сам автор). А лучевку отдал Дику нарочно так, чтоб Клаус отдачу видел. Ибо среди врагов самый безопасный тот, кто верит, что все идет по его, вражьему, замыслу.
Но теперь не время было тащиться от собственной предусмотрительности. Не время и не место. Теперь следовало играть — как можно правдоподобней и убедительней.
Очень правдоподобно поколебавшись, бухгалтер Рашн выцедил исключительно убедительное ругательство и швырнул дестр на колени Клаусу. Тяжелый пистолет наверняка эти самые колени чувствительно ушиб, но афгано-немец виду не подал. Афгано-немец мельком оглядел оружие, сунул его себе за комбинезонную пазуху и сказал:
— Умница. Теперь ноуткомп.
Не переставая изощряться в сочетании, казалось бы, несочетаемых слов, Матвей нагнулся, и через миг ноут повторил траекторию пистолета.
И снова Клаус не выказал ни малейшего недовольства. Он деловито повертел ноуткомп в руках, затем попробовал его активировать… Попытка не удалась.
— Та-ак… — Пальцы агента «Ллойд Гэлэктик» чиркнули тут, придавили там, и корпус ноута раскрылся на шкатулочный манер.
— Та-ак… — повторил Клаус, переворачивая распахнутый комп над койкой.
На постель вывалились четыре донельзя грязных предмета, более всего схожих с крупной морковью, только что выдернутой из раскисшей грядки. То есть это Матвей, четыре месяца проживший на патриархально-аграрном Новом Эдеме, счел означенные предметы схожими с морковкой. С чем схожими посчитал их Кадыр-оглы, так и осталось тайной. Скорее всего, он узнал эти штуки с первого взгляда. А уж со второго — так вообще без сомнения.
Клаус брезгливо тронул ногтем острие одной из «морковок», до округлости облепленное смесью байсанского песка и, очевидно, давленой синюхи…
— Отмыть не мог? — осведомился капитан «Каракала», взглядывая на Молчанова с той же брезгливостью. — Или это намеренная маскировка? Если будет досмотр, то чтоб побрезговали интересоваться — так?
Ответа не последовало, да афгано-немец его и не дожидался:
— Ну, и как ты думаешь их продавать? На какой-нибудь полунедоразвитой планетишке, в вонючей профекаленной подворотне, воровато озираясь… За гроши…
— Да хоть за гроши, — мрачно сказал Матвей. — Должен же я хоть что-то получить со всего этого кретинизма!
— А вся компьютерная требуха где? — Клаус бросил ноут на койку и опять вдавился спиною в угол.
— Пошли своих холуев наружу, — предложил Молчанов. — Авось найдут…
— А жесткая память — или что в этом ноуте вместо нее? Эллипсета?
— Там же, где прочее. На бескрайних девственных просторах.
— Значит, хоть за гроши, говоришь. — Казалось, теперь афгано-немец еле выбарахтывается из дремоты. — Вот застукают тебя с поличным при нарушении безоговорочной монополии — будет тебе «получить». И не «хоть что-то», а полные штаны удовольствия… О, кстати, про штаны. И про то, на что их надевают. Ты, помнится, предлагал пощупать твою шишку? Так я передумал. Я готов. Подставляй.
Матвей вздрогнул и подобрался, словно бы намереваясь вскочить.
— Ну, чего ты? — Клаусова сонливость враз куда-то пропала. — Когда на корабле ни единого человеческого медика, обязанности врача возлагаются на капитана. Давай, показывай. Может, у тебя там перелом. Гангрена. И только срочный осмотр может спасти от ампутации. Ну?!
Молчанов словно окаменел, только зрачки его метались этакими переполошенными тараканами в щелях прижмуренных век. Агент страховой компании пожал плечами, загнул к губам край комбинезонного ворота и буркнул: «Зайди». И только через миг, когда уже распахнулся люк и в каюту принялась вдавливаться громадина Крэнга, до Матвея дошло: у проклятого азиатского немца в воротнике микрофон. Ах вы, с-суки…
Не помогли ни отчаянное трепыханье, ни матерные апелляции к Крэнговой совести — кой прок апеллировать к тому, чего нет, не было и не будет?! Душевный старинный друг скрутил экс-великого хакера, как беспорточного сопляка… собственно, это «как» почти мгновенно стало относиться единственно лишь к слову «сопляк».
Безуспешно пытаясь отлягаться если не от Дика, то хоть от оказавшегося исключительно цепким афгано-немца, Молчанов злобно хрипел:
— Скоты поганые… Поубиваю потом обоих… А ты, Ди… Дикки… Рыдал, в ногах валялся… Там, на Эд… Ой, да вы что, совсем охрене… Больно же! На Эдеме… «Спаси, помоги…» А как безопасной деньгой запахло — переметнулся?.. Г-га-дина… Шакал пархат… тый… Пусти, говорю!!!
А Дикки-бой гудел виновато на глобале:
— Ну, не дергайся. Ну, все уже, все. Я же только с тем условием, что тебя отпустят. А то б ни за что с ними не… Ты подумай, сколько народу здесь уже разнюхало, кто ты! Придут макрохардовцы — а если тоже узнают? Они ж тебя сразу… того… А Клаус обещал тебя сразу… этого… отправить. Дня через три будет борт на Альбу, лифт сядет прямо здесь… Да все, все уже, говорю!
Почувствовав, что его отпустили, Матвей резко выпрямился, с видимым наслаждением врезав головой по челюсти старому другу Дикки — тот лишь крякнуть осмелился.
А Клаус уже сидел в своем углу и победительно скалил зубы:
— Травма у тебя на заднице действительно есть. Только это не шишка, а синяк. Внушительный синяк, спорить не буду. А шишка — вот! — На раскрытой ладони афгано-немца блеснула матовой серостью дряхленькая-заеложенная комп-эллипсета. — Это было приклеено рядом с синяком. Составом для починки комбинезонов. Конечно, прилепил эту штучку туда не ты — ты, конечно, вообще не знал, что у тебя что-то кем-то сзади прилеплено. Да?
— Твари, — сказал Молчанов, натягивая подштанники. — Хоть бы ж подумали, как вся эта сцена выглядит на следилках. Похотливые извращенцы насилуют честного безобидного бухгалтера. А я-то вас всех, ублюдков, давеча спас… Век себе не прощу!
Он отпихнул Крэнга локтем и осторожно, с третьей или четвертой попытки уселся на койку, шипя и взойкивая. Крэнгу осталось в каюте места только на вертикальное торчание возле люка.
— Слушай, а как ты собирался ее вывезти? — спросил Клаус, рассматривая свою добычу. — Неужели надеялся, что выпустят без досмотра?
— Я знаю тысяча один способ пронести эллипсету через любой досмотр, — злобно прошипел Матвей.
— Тысяча один — это хорошо, — отозвался капитан «Каракала». — Только для любого из них нужна существенная деталь — наличие проносимого. А этого-то у тебя больше и нет. Ну, ладно. — Он сунул эллипсету в нагрудный карман. — Интересно бы узнать, для чего ты ее попер: ради рэйнджер-программ, или все-таки успел что-то вынюхать на прогулке?
Клаус выжидательно примолк, но экс-великий хакер в ответ лишь жутко оскалился.
Афгано-немец дернул плечами:
— Вы имеете право хранить молчание. Ничего, на досуге сам посмотрю, какие ты секреты собирался отсюда…
— Посмотри-посмотри, — закивал Молчанов, вроде как успокаиваясь. — Много ты там навысматриваешь. С кем связался, дурень?!
— Ничего. Не такой я в комп-делах дурень, как тебе хочется. А о Лафорже, кажется, даже ты сам отзывался весьма похвально. Уж как-нибудь разберем твои хитрости.
Матвей оскалился еще жутче прежнего.
Кадыр-оглы перевел дух и вдруг круто изменил тон:
— Честное слово, мы очень тебе благодарны за то, что ты для нас сделал тогда, на подлете. Но ты же спасал нас не ради нас — ради себя… точнее, вместе с собой. Скажешь, нет?
Он немного помолчал, ожидая, не скажет ли Матвей «нет». Матвей сказал, но совсем другое.
— Я вот все думаю, — сказал Матвей, — чего ты подсунул мне вместо ноута этакую посконную старину?
Клаус ухмыльнулся:
— Я ведь уже догадывался, кто ты есть. И честно говоря, просто побоялся давать тебе в руки путный неконтролируемый комп. Бухгалтерский-то под контролем бортовой сети, а…
— А зачем ты мне вообще его дал? — перебил Молчанов.
— Зачем? Да были кой-какие надежды. И кажется, они сбылись. — Агент страхового монстра нежно погладил себя по нагрудному карману. — Ну, гут. Прости за неприятную операцию, но мы действительно вынуждены соблюдать лояльность этим убл… то есть бл… то есть союзникам. По крайней мере, пока наш статус первопоселенцев не закрепится официально. А тебе в угодиях «Мак-ро-хар-да», — (слово это у Клауса выговорилось-таки, но с заметным трудом), — действительно опасно. Завтра мы тебя отошлем.
— Та-ак… — Матвеева злость, похоже, выдохлась, переплавилась в усталую горечь. — Значит, все при чем-то. Ты — при сбывшихся мечтах, этот вот, — тычок пальцем в направлении крэнговского живота, — при исполнении высокооплачиваемых обязанностей… И оба вы, и даже новоэдемские телята — при монопольном статусе… Один я в абсолютном дерьме. Всей прибыли — синяк на заднице. Эх-хе, застрелиться бы, так и то не из чего…
— Ну, ты это… — прогудел Крэнг страдающе. — На Альбе знаешь какие возможности для хакера? Они же там все хлопы!
— А вот с хакерством ты бы завязывал, — рассудительно посоветовал Клаус. — Опасно. Рано или поздно все равно доиграешься. Ты же какой поэт! Вот бы и…
— Что «вот и»?! — снова взвился Матвей. — Что «поэт»?! Да только сгинь Молчанов-суперхакер, Молчанова-поэта никто и в биноскоп не заметит. «Брось, опасно…» Ты что, воображаешь, будто я кайф ловлю от копания в чужих секретах? Да меня тошнит от всего этого! Всегда тошнило!! И будет тошнить, потому что никогда я этого дела не брошу!!! Потому что в этом я что-то, а без этого — нуль! Пробовал уже в честненькие податься, будьте благонадежны — пробовал! А толку?! Туда же, советы дает! Думаешь, ты хоть на вот столечко, — (испуганно прянув от сунутого ему под нос мизинца, афгано-немец, кажется, изрядно ушиб затылок об иллюминаторное «стекло»), — хоть на полстолька ты меня понимаешь?! Хрена! Думаешь, про застрелиться — это я так, хохмы ради?!
Матвей вдруг сгорбился, чуть ли не носом в колени ткнувшись, обхватил голову руками и забормотал, как в бреду:
Тройку гнал осенним шляхом,
горячил коней ямщик —
Потерял одну подкову захмелевший коренник.
От шального ритма скачки да мелькающей земли
Ей остался гром копыт, но — затихающий вдали.
И только небо шлях кропит дождями хмурыми,
И туманами кадит, как отравами,
Только ветер шелестит-шепчет с травами —
Не с зелеными, а с жухлыми, бурыми.
Ей врастать бы год за годом в придорожное гнилье,
Только выручил прохожий, что споткнулся об нее.
Подобрал, обтер находку и надеждой обольстил,
Но не к гулкому копыту, а к двери ее прибил.
Но глупо счастье в дом манить распятой скоростью.
Ржой, как кровью, налились доски черные.
Невозвратное мутит мысли сорные
Беспросветной цепенеющей горестью.
Счастье шустрым жеребенком
прошмыгнуло стороной.
Дом сгорел. Бурьян плодится
под обугленной стеной.
Дождь размазывает копоть
по негнущимся стеблям.
Расплывается подкова ржавой грязью по углям.
Вот только память манит сном неистолкованным,
Будто век не прожит — лишь начинается:
За холмом судьба стоит-дожидается,
Бьет ковыль-траву копытом некованым.
И вдруг ямщик, как соловей, зальется-вскинется
Про жестокие к нему очи черные,
И шальная тройка в степи просторные
Шляхом солнечным да встречь ветру ринется.
Замолчав, он так и остался сидеть все в той же неудобной скорченной позе.
Клаус и Дик растерянно переглядывались.
— Да ну, брось. Это не про тебя, — в конце концов сказал Клаус.
— Много ты обо мне… — Хакер-поэт вдруг распрямился и с силой потер ладонями лицо. — Ладно, замнем, — сказал он угрюмо. — Ну вот, опять губу разбередил, потекло… Замнем, говорю. Извини за истерику. Просто обидно, понимаешь? Пока нужен был — снизу вверх глядели все, даже этот, — новый тычок в живот Крэнга, — а как в безопасности да с прибыльными перспективами… Просто берут и выбрасывают, даже спасиба толкового не сказавши… Платка ни у кого нет?
Платок был у Клауса.
Пока Матвей осторожно промакивал закровянившиеся рубцы на нижней губе, пока Дикки-бой, жалостно кривясь, корректировал его деятельность, агент ллойдовской компании Кадыр-оглы что-то прикидывал, хмурился, нервно дергал плечами… Наконец, он решился:
— Н-ну, ладно. Брось, не все так уж… Мы тебе действительно очень благодарны. И можешь забирать свои аутбриллы. — Клаус подгреб так по сию пору и валявшиеся на койке чумазые «морковки» поближе к Молчанову. Тот по-детски капризно отпихнул их:
— Да ладно… Какой с этого, действительно, толк…
— Бери-бери. — Кадыр-оглы встал, явно мечтая как можно скорее выбраться из этой каюты. — Я договорюсь, чтоб тебе позволили — от четырех штук эти скареды не обеднеют… И дам адресочек один на Альбе, в столице. Там возьмут. Не за настоящую цену, естественно, а все-таки малость подороже, чем в подворотне… Ну, и аллее. — Он начал пропихиваться мимо сидящего Матвея, выдавливая Крэнга к люку. — Кто как, а я нох айн маль в душ — и шляффен.
— Я тоже это… шляф… — запинаясь, промямлил Крэнг. Похоже, он примеривался сдабривать речь не коверкаными русскими, а аналогичными немецкими словесами. Дикки-бой демонстрировал готовность к перемене жизненных ориентиров.
Впрочем, уже снаружи, из коридора, он через два плеча (свое и Клаусово) полоснул Молчанова странным каким-то — оценивающим, что ли? — взглядом.
Но Молчанов этого не заметил.
Смахнув под стол так трудно доставшиеся супердрагоценности, Молчанов боком рухнул на койку и мгновенно заснул.
Ну ничего, недолго осталось.
Осталось каких-нибудь полторы сотни шагов по от горизонта до горизонта расплывшемуся грибу — туда, к бесформенной раскоряке орбитального лифта.
И еще осталось отделаться от навязавшегося в провожалыцики Клауса.
От самой молчановской каюты афгано-немец волокся следом за отбывающим на Альбу бухгалтером, молол всякую чушь, рассказывал дурацкие несмешные истории и сам же первым (и единственным) принимался над рассказанным ржать…
А вот теперь, в ста пятидесяти шагах от лифта, вдруг догнал, остановил, затеял приращивать к своей и Матвеевой шлем-маскам какие-то провода. Прирастив, заставил Молчанова выключить интерком, и тут же в этом вроде бы выключенном интеркоме раздался его, Клаусов, голос.
— Так не подслушают, — сказал Клаусов голос во вроде бы выключенном интеркоме.
Секунда тишины.
И снова Клаус:
— Лафорж до сих пор не смог распаролить твою эллипсету.
Матвей хмыкнул:
— Все? Тогда я пошел.
— Нет, не все. В чем ты меня обставил?
— Я пошел, — повторил Матвей. — Не годится последнему пассажиру задерживать лифт.
— Ты не последний. Крэнг тоже летит. Вдруг ни с того ни с сего решился, говорит: «Не могу бросить друга, столько лет вместе»… — Кадыр-оглы судорожно перевел дыхание и опять спросил: — В чем ты меня обставил?
— Почему ты вообразил, будто я тебя в чем-то?..
— Крэнг, н-нагар дюзовый. «Не могу бросить» — это фюр думкопф… для дураков. Хитрый каналья прикинул, что к чему, и понял: быть при тебе выгодней.
— Естественно. — Радуясь, что лицо его надежно скрыто дыхательной маской, Молчанов беззаботно и широко улыбался. — Вполне естественно. Дружище Крэнг слишком давно и слишком хорошо меня знает.
Клаус, и без того стоявший меньше чем в полушаге, вдруг шатнулся вперед и почти прилип к собеседнику:
— Древняя-древняя поговорка: есть человек — есть проблема, нет человека… Назови мне хоть одну причину, по которой я не могу уфутлярить тебя прямо сейчас!
— Я назову три.
— Ой, только не надо про благодарность спасенного к спасителю!
— Тогда две с половиной, — невозмутимо сказал Матвей. — Во-первых, если ты меня «уфутляришь» (классное выраженьице, надо запомнить!), ты так никогда и не узнаешь, в чем я тебя обставил. Ни-ког-да. Понял?
— Да, — согласился Кадыр-оглы. — Это аргумент.
— Второй не хуже. Ты ведь навигатор?
— Ну?
— Значит, работаешь с компьютерами, это твой хлеб. Так?
— Ну-ну?
— Тогда ты вряд ли испытываешь приязнь к «Макрохард груп». По-моему, ты даже слово это толком выговорить не можешь. Так вот: по большому счету, обставил я не тебя, а именно «Макрохард». Как — скоро узнаешь. — Молчанов перевел дыхание и легонько задел кулаком плечо капитана отлетавшегося космолета: — Все равно ты бы тут долго не высидел. Давить сок из цветных тараканов… такие делишки не для тех, у кого в глазах сопространство. Ну, а теперь… — чуть ли даже не дружеским было сделавшийся Матвеев голос вдруг пошел стремительно набирать яду, — теперь маненько про благодарность спасенного… Есть такая у нас поговорочка: не говори гоп… Покуда я вас еще, по большому счету, не спас. Покудова я еще только надеюсь успеть. И если ты сдуру вздумаешь меня не то что футлярить, а просто хоть на столечко задержать, из тебя, дурака, сделают наглядное пособие. Оч-чень наглядное. И поверь: грозило б это тебе одному, я не шибко утруждался бы спешкой. Не понял? Ну и хрен с тобой. Все, свидание окончено.
Резким движением головы Матвей оборвал с маски непрочно, на живую укрепленные провода и зашагал к лифту. По чавкотной синюхе. Под солнцем, похожим на гнойный свищ.
«Лафорж не смог распаролить твою эллипсету…»
Дурень ты, Клаус. Дуралей. На примитивнейшую уловку попался.
Это не моя эллипсета. Слышишь, ты, обрывистый агент монстра от страховых полисов? Это ТВОЯ эллипсета!
Это «семечко» некий бухгалтер вылущил из даренного тобою деструктора. Там нет никакого пароля — информация просто безвозвратно испорчена. И бедный Лафорж напрасно ломает над ней свою старую ушастую голову.
А моя эллипсета при мне. Давеча ты таращился на нее, как страусиха на перепела, презрительно фыркал, ноготком вокруг ковырял… Больше того, чуть ли не силком ее мне навязывал… Не помнишь? А аутбриллы мои не забыл? Хороша грязь на этой планете. Хороша, прочна. Сунуть эллипсетку внутрь полой «сосульки», зашпаклевать, обмазать снаружи — чем не тайник? Особенно ежели кое-кто еще и словечко замолвит: уж позвольте, мол, дурачку вывезти пару-другую алмазиков, все равно у вас не убудет…
Не-етушки, убудет.
Да как!
«Кто может быть заинтересован в контакте с байсанскими аборигенами больше, чем обладатели исключительной монополии на разработку аутбриллов?»
А на деле?
На деле…
Что голосит авторитетный слаженный хор ученой своры про байсанских аборигенов? И уж такой он авторитетный, хор этот, уж такой слаженный… Некто Молчанов поди тоже попал бы под гипноз этой слитной авторитетности, да только его, остолопа, в детстве кой-чему научили.
Когда все-все что-нибудь хором, согласно да складно, наверняка имеется дирижер. Прикинь, кому выгодна очередная «всеобщая убежденность», и сразу поймешь, откуда она взялась. Вот и прорезается то самое «на деле»: разве кто-то может быть заинтересован в пресловутом контакте с байсанцами МЕНЬШЕ обладателей распроэтакой монополии?!
Знали, все знали небось господа макрохардовские воротилы — и кто тут на самом деле разумен, и можно ли с этим подлинным здешним разумом договориться… Знали и наизнанку выворачивались, абы знание свое соблюсти в тайне.
Клаус пощупать шишку не захотел. Клаус молча дослушал до конца, а потом бесстрастно резюмировал:
— Не вышло. Попробуем чуть иначе: что ты делал там, куда ходил один?
Молчанов охотно повторил свое эпическое повествование. Новый рассказ отличался от предыдущего лишь изменившимися (в сторону многократного увеличения) размерами камня.
— Опять не вышло, — все с тем же бесстрастием изрек агент страховой компании. — Спросим так: зачем тебе понадобилось бродить в одиночку?
— «Промалчиваю» согласно условиям игры, — любезно улыбнулся Матвей.
С минуту Клаус беззвучно шевелил губами.
Дожидаясь вызревания этого беззвучия во что-нибудь слышимое, Молчанов с ужасом чувствовал, как по-подлому, исподволь берет свое нешуточная усталость. Размякают мышцы, сами собой норовят склеиться горящие веки, голова бессильно обвисает на грудь… Зря поддался поганому немцу, зря сел — стоя было бы легче… Все равно, держись, ты, падло лжебухгалтерское! Держись! Он-то, немец-то азиатский, держится, а ведь поди не многим меньше твоего вымотан. И ты держись. А то в два счета тебя, мягенького, пораскрутит-расколет…
В последнем отчаянном рывке из засасывающей дремотной трясины Матвей впился зубами в многострадальные свои губы.
Помогло.
И Клаус (слава те Господи!) закончил-таки баловаться молчанкой.
Клаус вдруг вздохнул и сообщил доверительно:
— Арестовали как-то интерполовцы хакера. Зачитали ему права — молчит. Предъявили обвинение — молчит. Провели пару очных ставок — не реагирует. Предъявили изобличающие улики — ноль эмоций. Подключили к мыслеуловителю — снова ноль. Ввели все данные о его поведении в комп и запросили оптимальный вариант работы с подследственным — комп поморгал-поморгал индикаторами и выдал: «похороны». Двусмысленная хохмочка, правда?
— Ну, почему… — дернул плечами хакеробухгалтер, — по-моему, вполне односмысленная. Как в той истории болезни: «Диагноз: труп».
— Вот именно, — согласился Кадыр-оглы. Он снова вздохнул, потом вдруг сказал, ткнув пальцем куда-то под свисающую с койки половину Матвеевой «посадочной площадки»: — Ну-ка, дай сюда. Шнелль, битте.
Проследив, куда направлен Клаусов перст, Молчанов увидел валяющийся на полу ноут-комп. Тот самый. Давеча принесенный из забортья и небрежно уроненный.
— Как это — «дай»? — растерянно протянул Матвей, переводя взгляд с ноута на Клауса и обратно. — Ты же мне его подарил!
— По-моему, «дай» и «отдай» не одно и то же, — резонно возразил агент страховой компании.
— Ах, не одно… — Молчановская рука вдруг стремительно нырнула в какие-то коечные под-постельные недра и так же стремительно вынырнула обратно, только уже не пустая.
— Будь другом, не рыпайся, — мягко, чуть ли даже не ласково попросил Матвей, щурясь на собеседника.
— И не подумаю, — покладисто сказал Клаус, любуясь уставленным ему в лицо дулом пистолета-деструктора. — Вот надарил я тебе подарков на свою голову… А позволь-ка спросить, что ты собираешься делать дальше?
— Именно над этим я и размышляю, — сумрачно буркнул экс-великий хакер.
— Что бы ты там ни надумал, считаю нужным предупредить: самым неумным будет нажать на спуск. Не потому, что возникнут проблемы с моими бренными останками — останки можно, к примеру, спустить в унитаз. И не потому, что снаружи дежурит Крэнг — ты его как-нибудь уболтаешь. Может, ты даже и всех остальных сможешь как-нибудь уболтать, включая мое земное начальство, — например, убедишь их, что меня и не было никогда, что я им всем снился… Но знаешь, полицейские деструкторы имеют одну детальку: программируемый управляющий блок. Так сказать, противоугонное устройство. И ведь один тойфель знает, что там запрограммировано. Может, у твоего деструктора в рукояти потоанализатор. Вот как не признает он твой пот хозяйским, а ты вот как нажмешь… А вместо выстрела — стопер-разряд… Не в того, в кого целятся, а в того, КТО целится… А?
Слушая все это, Матвей трудолюбиво придавал лицу выражение «дачтотыговоришьктобмогподумать». Вообще-то, изложенная Клаусом пикантная особенность полицейских деструкторов держится в строгой тайне, про нее даже среди самих бронелобых мало кто осведомлен… Но быть хакером — это кроме прочего означает и дознаваться про то, о чем тебе знать не положено.
Оттого-то еще по пути сюда, на Байсан, получив опасненький подарочек и еле потом отделавшись от новоэдемских ценителей поэзии, Матвей из комп-контакторной подсветки состряпал себе фонарик, укрылся под одеялом от Клаусовых подслушек-подглядок и затеял возню с дареным пистолетом — исходя из того всем известного факта, что Господь Бог бережет только тех, кто сам собственным бережением не манкирует. Экс-великий хакер в два счета нашел программ-блок и вылущил из него сменный носитель информации (озаботившись при этом, чтоб все пистолетные индикаторы бесстыдно показывали несуществующую полную боеготовность). Позже, уже на Байсане, параллельно с изучением банка данных о всадниках, Матвей попытался прочесть записанное на деструкторном информ-носителе. Попытался, но не смог. И на всякий случай принял меры, чтоб и никто другой тоже не смог (в том числе даже сам автор). А лучевку отдал Дику нарочно так, чтоб Клаус отдачу видел. Ибо среди врагов самый безопасный тот, кто верит, что все идет по его, вражьему, замыслу.
Но теперь не время было тащиться от собственной предусмотрительности. Не время и не место. Теперь следовало играть — как можно правдоподобней и убедительней.
Очень правдоподобно поколебавшись, бухгалтер Рашн выцедил исключительно убедительное ругательство и швырнул дестр на колени Клаусу. Тяжелый пистолет наверняка эти самые колени чувствительно ушиб, но афгано-немец виду не подал. Афгано-немец мельком оглядел оружие, сунул его себе за комбинезонную пазуху и сказал:
— Умница. Теперь ноуткомп.
Не переставая изощряться в сочетании, казалось бы, несочетаемых слов, Матвей нагнулся, и через миг ноут повторил траекторию пистолета.
И снова Клаус не выказал ни малейшего недовольства. Он деловито повертел ноуткомп в руках, затем попробовал его активировать… Попытка не удалась.
— Та-ак… — Пальцы агента «Ллойд Гэлэктик» чиркнули тут, придавили там, и корпус ноута раскрылся на шкатулочный манер.
— Та-ак… — повторил Клаус, переворачивая распахнутый комп над койкой.
На постель вывалились четыре донельзя грязных предмета, более всего схожих с крупной морковью, только что выдернутой из раскисшей грядки. То есть это Матвей, четыре месяца проживший на патриархально-аграрном Новом Эдеме, счел означенные предметы схожими с морковкой. С чем схожими посчитал их Кадыр-оглы, так и осталось тайной. Скорее всего, он узнал эти штуки с первого взгляда. А уж со второго — так вообще без сомнения.
Клаус брезгливо тронул ногтем острие одной из «морковок», до округлости облепленное смесью байсанского песка и, очевидно, давленой синюхи…
— Отмыть не мог? — осведомился капитан «Каракала», взглядывая на Молчанова с той же брезгливостью. — Или это намеренная маскировка? Если будет досмотр, то чтоб побрезговали интересоваться — так?
Ответа не последовало, да афгано-немец его и не дожидался:
— Ну, и как ты думаешь их продавать? На какой-нибудь полунедоразвитой планетишке, в вонючей профекаленной подворотне, воровато озираясь… За гроши…
— Да хоть за гроши, — мрачно сказал Матвей. — Должен же я хоть что-то получить со всего этого кретинизма!
— А вся компьютерная требуха где? — Клаус бросил ноут на койку и опять вдавился спиною в угол.
— Пошли своих холуев наружу, — предложил Молчанов. — Авось найдут…
— А жесткая память — или что в этом ноуте вместо нее? Эллипсета?
— Там же, где прочее. На бескрайних девственных просторах.
— Значит, хоть за гроши, говоришь. — Казалось, теперь афгано-немец еле выбарахтывается из дремоты. — Вот застукают тебя с поличным при нарушении безоговорочной монополии — будет тебе «получить». И не «хоть что-то», а полные штаны удовольствия… О, кстати, про штаны. И про то, на что их надевают. Ты, помнится, предлагал пощупать твою шишку? Так я передумал. Я готов. Подставляй.
Матвей вздрогнул и подобрался, словно бы намереваясь вскочить.
— Ну, чего ты? — Клаусова сонливость враз куда-то пропала. — Когда на корабле ни единого человеческого медика, обязанности врача возлагаются на капитана. Давай, показывай. Может, у тебя там перелом. Гангрена. И только срочный осмотр может спасти от ампутации. Ну?!
Молчанов словно окаменел, только зрачки его метались этакими переполошенными тараканами в щелях прижмуренных век. Агент страховой компании пожал плечами, загнул к губам край комбинезонного ворота и буркнул: «Зайди». И только через миг, когда уже распахнулся люк и в каюту принялась вдавливаться громадина Крэнга, до Матвея дошло: у проклятого азиатского немца в воротнике микрофон. Ах вы, с-суки…
Не помогли ни отчаянное трепыханье, ни матерные апелляции к Крэнговой совести — кой прок апеллировать к тому, чего нет, не было и не будет?! Душевный старинный друг скрутил экс-великого хакера, как беспорточного сопляка… собственно, это «как» почти мгновенно стало относиться единственно лишь к слову «сопляк».
Безуспешно пытаясь отлягаться если не от Дика, то хоть от оказавшегося исключительно цепким афгано-немца, Молчанов злобно хрипел:
— Скоты поганые… Поубиваю потом обоих… А ты, Ди… Дикки… Рыдал, в ногах валялся… Там, на Эд… Ой, да вы что, совсем охрене… Больно же! На Эдеме… «Спаси, помоги…» А как безопасной деньгой запахло — переметнулся?.. Г-га-дина… Шакал пархат… тый… Пусти, говорю!!!
А Дикки-бой гудел виновато на глобале:
— Ну, не дергайся. Ну, все уже, все. Я же только с тем условием, что тебя отпустят. А то б ни за что с ними не… Ты подумай, сколько народу здесь уже разнюхало, кто ты! Придут макрохардовцы — а если тоже узнают? Они ж тебя сразу… того… А Клаус обещал тебя сразу… этого… отправить. Дня через три будет борт на Альбу, лифт сядет прямо здесь… Да все, все уже, говорю!
Почувствовав, что его отпустили, Матвей резко выпрямился, с видимым наслаждением врезав головой по челюсти старому другу Дикки — тот лишь крякнуть осмелился.
А Клаус уже сидел в своем углу и победительно скалил зубы:
— Травма у тебя на заднице действительно есть. Только это не шишка, а синяк. Внушительный синяк, спорить не буду. А шишка — вот! — На раскрытой ладони афгано-немца блеснула матовой серостью дряхленькая-заеложенная комп-эллипсета. — Это было приклеено рядом с синяком. Составом для починки комбинезонов. Конечно, прилепил эту штучку туда не ты — ты, конечно, вообще не знал, что у тебя что-то кем-то сзади прилеплено. Да?
— Твари, — сказал Молчанов, натягивая подштанники. — Хоть бы ж подумали, как вся эта сцена выглядит на следилках. Похотливые извращенцы насилуют честного безобидного бухгалтера. А я-то вас всех, ублюдков, давеча спас… Век себе не прощу!
Он отпихнул Крэнга локтем и осторожно, с третьей или четвертой попытки уселся на койку, шипя и взойкивая. Крэнгу осталось в каюте места только на вертикальное торчание возле люка.
— Слушай, а как ты собирался ее вывезти? — спросил Клаус, рассматривая свою добычу. — Неужели надеялся, что выпустят без досмотра?
— Я знаю тысяча один способ пронести эллипсету через любой досмотр, — злобно прошипел Матвей.
— Тысяча один — это хорошо, — отозвался капитан «Каракала». — Только для любого из них нужна существенная деталь — наличие проносимого. А этого-то у тебя больше и нет. Ну, ладно. — Он сунул эллипсету в нагрудный карман. — Интересно бы узнать, для чего ты ее попер: ради рэйнджер-программ, или все-таки успел что-то вынюхать на прогулке?
Клаус выжидательно примолк, но экс-великий хакер в ответ лишь жутко оскалился.
Афгано-немец дернул плечами:
— Вы имеете право хранить молчание. Ничего, на досуге сам посмотрю, какие ты секреты собирался отсюда…
— Посмотри-посмотри, — закивал Молчанов, вроде как успокаиваясь. — Много ты там навысматриваешь. С кем связался, дурень?!
— Ничего. Не такой я в комп-делах дурень, как тебе хочется. А о Лафорже, кажется, даже ты сам отзывался весьма похвально. Уж как-нибудь разберем твои хитрости.
Матвей оскалился еще жутче прежнего.
Кадыр-оглы перевел дух и вдруг круто изменил тон:
— Честное слово, мы очень тебе благодарны за то, что ты для нас сделал тогда, на подлете. Но ты же спасал нас не ради нас — ради себя… точнее, вместе с собой. Скажешь, нет?
Он немного помолчал, ожидая, не скажет ли Матвей «нет». Матвей сказал, но совсем другое.
— Я вот все думаю, — сказал Матвей, — чего ты подсунул мне вместо ноута этакую посконную старину?
Клаус ухмыльнулся:
— Я ведь уже догадывался, кто ты есть. И честно говоря, просто побоялся давать тебе в руки путный неконтролируемый комп. Бухгалтерский-то под контролем бортовой сети, а…
— А зачем ты мне вообще его дал? — перебил Молчанов.
— Зачем? Да были кой-какие надежды. И кажется, они сбылись. — Агент страхового монстра нежно погладил себя по нагрудному карману. — Ну, гут. Прости за неприятную операцию, но мы действительно вынуждены соблюдать лояльность этим убл… то есть бл… то есть союзникам. По крайней мере, пока наш статус первопоселенцев не закрепится официально. А тебе в угодиях «Мак-ро-хар-да», — (слово это у Клауса выговорилось-таки, но с заметным трудом), — действительно опасно. Завтра мы тебя отошлем.
— Та-ак… — Матвеева злость, похоже, выдохлась, переплавилась в усталую горечь. — Значит, все при чем-то. Ты — при сбывшихся мечтах, этот вот, — тычок пальцем в направлении крэнговского живота, — при исполнении высокооплачиваемых обязанностей… И оба вы, и даже новоэдемские телята — при монопольном статусе… Один я в абсолютном дерьме. Всей прибыли — синяк на заднице. Эх-хе, застрелиться бы, так и то не из чего…
— Ну, ты это… — прогудел Крэнг страдающе. — На Альбе знаешь какие возможности для хакера? Они же там все хлопы!
— А вот с хакерством ты бы завязывал, — рассудительно посоветовал Клаус. — Опасно. Рано или поздно все равно доиграешься. Ты же какой поэт! Вот бы и…
— Что «вот и»?! — снова взвился Матвей. — Что «поэт»?! Да только сгинь Молчанов-суперхакер, Молчанова-поэта никто и в биноскоп не заметит. «Брось, опасно…» Ты что, воображаешь, будто я кайф ловлю от копания в чужих секретах? Да меня тошнит от всего этого! Всегда тошнило!! И будет тошнить, потому что никогда я этого дела не брошу!!! Потому что в этом я что-то, а без этого — нуль! Пробовал уже в честненькие податься, будьте благонадежны — пробовал! А толку?! Туда же, советы дает! Думаешь, ты хоть на вот столечко, — (испуганно прянув от сунутого ему под нос мизинца, афгано-немец, кажется, изрядно ушиб затылок об иллюминаторное «стекло»), — хоть на полстолька ты меня понимаешь?! Хрена! Думаешь, про застрелиться — это я так, хохмы ради?!
Матвей вдруг сгорбился, чуть ли не носом в колени ткнувшись, обхватил голову руками и забормотал, как в бреду:
Тройку гнал осенним шляхом,
горячил коней ямщик —
Потерял одну подкову захмелевший коренник.
От шального ритма скачки да мелькающей земли
Ей остался гром копыт, но — затихающий вдали.
И только небо шлях кропит дождями хмурыми,
И туманами кадит, как отравами,
Только ветер шелестит-шепчет с травами —
Не с зелеными, а с жухлыми, бурыми.
Ей врастать бы год за годом в придорожное гнилье,
Только выручил прохожий, что споткнулся об нее.
Подобрал, обтер находку и надеждой обольстил,
Но не к гулкому копыту, а к двери ее прибил.
Но глупо счастье в дом манить распятой скоростью.
Ржой, как кровью, налились доски черные.
Невозвратное мутит мысли сорные
Беспросветной цепенеющей горестью.
Счастье шустрым жеребенком
прошмыгнуло стороной.
Дом сгорел. Бурьян плодится
под обугленной стеной.
Дождь размазывает копоть
по негнущимся стеблям.
Расплывается подкова ржавой грязью по углям.
Вот только память манит сном неистолкованным,
Будто век не прожит — лишь начинается:
За холмом судьба стоит-дожидается,
Бьет ковыль-траву копытом некованым.
И вдруг ямщик, как соловей, зальется-вскинется
Про жестокие к нему очи черные,
И шальная тройка в степи просторные
Шляхом солнечным да встречь ветру ринется.
Замолчав, он так и остался сидеть все в той же неудобной скорченной позе.
Клаус и Дик растерянно переглядывались.
— Да ну, брось. Это не про тебя, — в конце концов сказал Клаус.
— Много ты обо мне… — Хакер-поэт вдруг распрямился и с силой потер ладонями лицо. — Ладно, замнем, — сказал он угрюмо. — Ну вот, опять губу разбередил, потекло… Замнем, говорю. Извини за истерику. Просто обидно, понимаешь? Пока нужен был — снизу вверх глядели все, даже этот, — новый тычок в живот Крэнга, — а как в безопасности да с прибыльными перспективами… Просто берут и выбрасывают, даже спасиба толкового не сказавши… Платка ни у кого нет?
Платок был у Клауса.
Пока Матвей осторожно промакивал закровянившиеся рубцы на нижней губе, пока Дикки-бой, жалостно кривясь, корректировал его деятельность, агент ллойдовской компании Кадыр-оглы что-то прикидывал, хмурился, нервно дергал плечами… Наконец, он решился:
— Н-ну, ладно. Брось, не все так уж… Мы тебе действительно очень благодарны. И можешь забирать свои аутбриллы. — Клаус подгреб так по сию пору и валявшиеся на койке чумазые «морковки» поближе к Молчанову. Тот по-детски капризно отпихнул их:
— Да ладно… Какой с этого, действительно, толк…
— Бери-бери. — Кадыр-оглы встал, явно мечтая как можно скорее выбраться из этой каюты. — Я договорюсь, чтоб тебе позволили — от четырех штук эти скареды не обеднеют… И дам адресочек один на Альбе, в столице. Там возьмут. Не за настоящую цену, естественно, а все-таки малость подороже, чем в подворотне… Ну, и аллее. — Он начал пропихиваться мимо сидящего Матвея, выдавливая Крэнга к люку. — Кто как, а я нох айн маль в душ — и шляффен.
— Я тоже это… шляф… — запинаясь, промямлил Крэнг. Похоже, он примеривался сдабривать речь не коверкаными русскими, а аналогичными немецкими словесами. Дикки-бой демонстрировал готовность к перемене жизненных ориентиров.
Впрочем, уже снаружи, из коридора, он через два плеча (свое и Клаусово) полоснул Молчанова странным каким-то — оценивающим, что ли? — взглядом.
Но Молчанов этого не заметил.
Смахнув под стол так трудно доставшиеся супердрагоценности, Молчанов боком рухнул на койку и мгновенно заснул.
* * *
Снова над головой и вокруг эта погань — сочащаяся гноем небесная плесень, волдырь вместо солнца, ноздревато пупырчатая равнина цвета хорошо выдержанного удавленника… Снова тесная шлем-маска, аммиачная вонь, блевотное чавканье под башмаками… Все то же, успевшее за считанные эти дни осточертеть до тошноты, до нудной ломоты в скулах…Ну ничего, недолго осталось.
Осталось каких-нибудь полторы сотни шагов по от горизонта до горизонта расплывшемуся грибу — туда, к бесформенной раскоряке орбитального лифта.
И еще осталось отделаться от навязавшегося в провожалыцики Клауса.
От самой молчановской каюты афгано-немец волокся следом за отбывающим на Альбу бухгалтером, молол всякую чушь, рассказывал дурацкие несмешные истории и сам же первым (и единственным) принимался над рассказанным ржать…
А вот теперь, в ста пятидесяти шагах от лифта, вдруг догнал, остановил, затеял приращивать к своей и Матвеевой шлем-маскам какие-то провода. Прирастив, заставил Молчанова выключить интерком, и тут же в этом вроде бы выключенном интеркоме раздался его, Клаусов, голос.
— Так не подслушают, — сказал Клаусов голос во вроде бы выключенном интеркоме.
Секунда тишины.
И снова Клаус:
— Лафорж до сих пор не смог распаролить твою эллипсету.
Матвей хмыкнул:
— Все? Тогда я пошел.
— Нет, не все. В чем ты меня обставил?
— Я пошел, — повторил Матвей. — Не годится последнему пассажиру задерживать лифт.
— Ты не последний. Крэнг тоже летит. Вдруг ни с того ни с сего решился, говорит: «Не могу бросить друга, столько лет вместе»… — Кадыр-оглы судорожно перевел дыхание и опять спросил: — В чем ты меня обставил?
— Почему ты вообразил, будто я тебя в чем-то?..
— Крэнг, н-нагар дюзовый. «Не могу бросить» — это фюр думкопф… для дураков. Хитрый каналья прикинул, что к чему, и понял: быть при тебе выгодней.
— Естественно. — Радуясь, что лицо его надежно скрыто дыхательной маской, Молчанов беззаботно и широко улыбался. — Вполне естественно. Дружище Крэнг слишком давно и слишком хорошо меня знает.
Клаус, и без того стоявший меньше чем в полушаге, вдруг шатнулся вперед и почти прилип к собеседнику:
— Древняя-древняя поговорка: есть человек — есть проблема, нет человека… Назови мне хоть одну причину, по которой я не могу уфутлярить тебя прямо сейчас!
— Я назову три.
— Ой, только не надо про благодарность спасенного к спасителю!
— Тогда две с половиной, — невозмутимо сказал Матвей. — Во-первых, если ты меня «уфутляришь» (классное выраженьице, надо запомнить!), ты так никогда и не узнаешь, в чем я тебя обставил. Ни-ког-да. Понял?
— Да, — согласился Кадыр-оглы. — Это аргумент.
— Второй не хуже. Ты ведь навигатор?
— Ну?
— Значит, работаешь с компьютерами, это твой хлеб. Так?
— Ну-ну?
— Тогда ты вряд ли испытываешь приязнь к «Макрохард груп». По-моему, ты даже слово это толком выговорить не можешь. Так вот: по большому счету, обставил я не тебя, а именно «Макрохард». Как — скоро узнаешь. — Молчанов перевел дыхание и легонько задел кулаком плечо капитана отлетавшегося космолета: — Все равно ты бы тут долго не высидел. Давить сок из цветных тараканов… такие делишки не для тех, у кого в глазах сопространство. Ну, а теперь… — чуть ли даже не дружеским было сделавшийся Матвеев голос вдруг пошел стремительно набирать яду, — теперь маненько про благодарность спасенного… Есть такая у нас поговорочка: не говори гоп… Покуда я вас еще, по большому счету, не спас. Покудова я еще только надеюсь успеть. И если ты сдуру вздумаешь меня не то что футлярить, а просто хоть на столечко задержать, из тебя, дурака, сделают наглядное пособие. Оч-чень наглядное. И поверь: грозило б это тебе одному, я не шибко утруждался бы спешкой. Не понял? Ну и хрен с тобой. Все, свидание окончено.
Резким движением головы Матвей оборвал с маски непрочно, на живую укрепленные провода и зашагал к лифту. По чавкотной синюхе. Под солнцем, похожим на гнойный свищ.
«Лафорж не смог распаролить твою эллипсету…»
Дурень ты, Клаус. Дуралей. На примитивнейшую уловку попался.
Это не моя эллипсета. Слышишь, ты, обрывистый агент монстра от страховых полисов? Это ТВОЯ эллипсета!
Это «семечко» некий бухгалтер вылущил из даренного тобою деструктора. Там нет никакого пароля — информация просто безвозвратно испорчена. И бедный Лафорж напрасно ломает над ней свою старую ушастую голову.
А моя эллипсета при мне. Давеча ты таращился на нее, как страусиха на перепела, презрительно фыркал, ноготком вокруг ковырял… Больше того, чуть ли не силком ее мне навязывал… Не помнишь? А аутбриллы мои не забыл? Хороша грязь на этой планете. Хороша, прочна. Сунуть эллипсетку внутрь полой «сосульки», зашпаклевать, обмазать снаружи — чем не тайник? Особенно ежели кое-кто еще и словечко замолвит: уж позвольте, мол, дурачку вывезти пару-другую алмазиков, все равно у вас не убудет…
Не-етушки, убудет.
Да как!
«Кто может быть заинтересован в контакте с байсанскими аборигенами больше, чем обладатели исключительной монополии на разработку аутбриллов?»
А на деле?
На деле…
Что голосит авторитетный слаженный хор ученой своры про байсанских аборигенов? И уж такой он авторитетный, хор этот, уж такой слаженный… Некто Молчанов поди тоже попал бы под гипноз этой слитной авторитетности, да только его, остолопа, в детстве кой-чему научили.
Когда все-все что-нибудь хором, согласно да складно, наверняка имеется дирижер. Прикинь, кому выгодна очередная «всеобщая убежденность», и сразу поймешь, откуда она взялась. Вот и прорезается то самое «на деле»: разве кто-то может быть заинтересован в пресловутом контакте с байсанцами МЕНЬШЕ обладателей распроэтакой монополии?!
Знали, все знали небось господа макрохардовские воротилы — и кто тут на самом деле разумен, и можно ли с этим подлинным здешним разумом договориться… Знали и наизнанку выворачивались, абы знание свое соблюсти в тайне.