Страница:
— Он знал немецкий язык? — спросил Костя.
— Он журналист, с университетским образованием и знал три языка… Так вот, эсэсовец стал требовать: «Кричи петухом, а потом кричи: хайль Гитлер!» — Костя слушал затаив дыхание. — А дядя Степа повернулся к эсэсовцу и говорит: «Твоему Гитлеру действительно скоро наш русский петух пропоет три раза. Близится его последний, двенадцатый час…» Эсэсовец взбесился. Приставил автомат к груди дяди Степы и орет: «Кричи „хайль Гитлер“ или застрелю!…»
— Что же дядя Степа?
— Дядя Степа говорит: «Никогда в жизни еще никого не убивал. Но такую кровавую собаку, как Гитлер, задушил бы голыми руками…» Эсэсовец ударил его стволом автомата в лицо и в голову. Выбил зубы, даже треснула челюсть. И сорвал с черепа кожу.
— Эсэсовец сразу ушел, — дополнил Сергей.
— Да. Но товарищи дяди Степы сказали, что они его заметили и все равно убьют. Он рыжий, и нос кривой…
— Что же было дальше с дядей Степой?
— Товарищи принесли его в ревир. Но ничего сделать там уже не смогли. Трещина в черепе и заражение крови… Сегодня умер…
— Ребята! — взволновался Костя. — Я вам дам пистолет. Передайте тем, кто хочет убить этого эсэсовца.
— Нельзя пистолет. Нас обыскивают. Но не в том дело. Нам всем строго наказано: никакого оружия с собой не иметь. Нельзя!… А эсэсовца этого из грота забрали. Повысили. Теперь он ездит на мотоцикле с пулеметом…
Под впечатлением истории с дядей Степой все задумались. Потом Сергей встал.
— Дальше задерживаться мы не можем. Подведем Бориса Андреевича.
Вышли тем же путем.
На поверхности уже мела злая поземка. Стало еще холоднее.
— Как ты, Костя, в пещере — сильно мерзнешь? — спросил Степа.
— Да, бывает, стучу зубами.
— На днях тебя проведем в наш лагерь. Обогреешься там денек-два на кухне, поешь горячего, чтоб не заболеть, И Епифана туда возьмем…
— У нас в бараке тоже дьявольский холодище, — задумчиво сказал Муратов. — Тоже дрожим ночью. Но, когда все вместе, теплее.
В ущелье ребята попрощались с Костей и заторопились к Рынину.
Глава девятая
1
2
3
— Он журналист, с университетским образованием и знал три языка… Так вот, эсэсовец стал требовать: «Кричи петухом, а потом кричи: хайль Гитлер!» — Костя слушал затаив дыхание. — А дядя Степа повернулся к эсэсовцу и говорит: «Твоему Гитлеру действительно скоро наш русский петух пропоет три раза. Близится его последний, двенадцатый час…» Эсэсовец взбесился. Приставил автомат к груди дяди Степы и орет: «Кричи „хайль Гитлер“ или застрелю!…»
— Что же дядя Степа?
— Дядя Степа говорит: «Никогда в жизни еще никого не убивал. Но такую кровавую собаку, как Гитлер, задушил бы голыми руками…» Эсэсовец ударил его стволом автомата в лицо и в голову. Выбил зубы, даже треснула челюсть. И сорвал с черепа кожу.
— Эсэсовец сразу ушел, — дополнил Сергей.
— Да. Но товарищи дяди Степы сказали, что они его заметили и все равно убьют. Он рыжий, и нос кривой…
— Что же было дальше с дядей Степой?
— Товарищи принесли его в ревир. Но ничего сделать там уже не смогли. Трещина в черепе и заражение крови… Сегодня умер…
— Ребята! — взволновался Костя. — Я вам дам пистолет. Передайте тем, кто хочет убить этого эсэсовца.
— Нельзя пистолет. Нас обыскивают. Но не в том дело. Нам всем строго наказано: никакого оружия с собой не иметь. Нельзя!… А эсэсовца этого из грота забрали. Повысили. Теперь он ездит на мотоцикле с пулеметом…
Под впечатлением истории с дядей Степой все задумались. Потом Сергей встал.
— Дальше задерживаться мы не можем. Подведем Бориса Андреевича.
Вышли тем же путем.
На поверхности уже мела злая поземка. Стало еще холоднее.
— Как ты, Костя, в пещере — сильно мерзнешь? — спросил Степа.
— Да, бывает, стучу зубами.
— На днях тебя проведем в наш лагерь. Обогреешься там денек-два на кухне, поешь горячего, чтоб не заболеть, И Епифана туда возьмем…
— У нас в бараке тоже дьявольский холодище, — задумчиво сказал Муратов. — Тоже дрожим ночью. Но, когда все вместе, теплее.
В ущелье ребята попрощались с Костей и заторопились к Рынину.
Глава девятая
ОШИБКА ПАРХОМОВА
1
Густые сумерки позднего вечера. По узкой каменистой дороге, скупо освещаемой фонарями охранников, медленно движется плотная, длинная колонна «славян». После изнурительных подземных работ они возвращаются в лагерь.
Высокий, длинноногий шарфюрер Рауб следит за порядком. По обочине дороги он быстро проходит вперед и останавливается, пропуская колонну мимо себя. Кобура его пистолета расстегнута, в руке у него тяжелая плеть из гибких жилок электрокабеля — время от времени он нервно щелкает ею в воздухе.
Шарфюрер злится. Вчера в игре ему не везло, и кошелек его здорово отощал. Сегодня надо отыграться. В казарме теперь наверняка уже собрались вчерашние партнеры, а он все еще валандается тут с этим стадом лагерников. Не иначе как по сговору они еле плетутся, ползут, словно в похоронной процессии. Подстегнуть бы их автоматной очередью — небось прибавили бы шагу.
— Шнель! Шнель! [6] — командует Рауб.
Но колонна не ускоряет движения. И не потому, что у людей нет желания торопиться в лагерь. Наоборот. Всем хочется поскорее пройти железные ворота, оторваться от Рауба, от охранников. Каждому хочется поскорее получить в пищеблоке порцию баланды — от голода так сосет под ложечкой! А потом, в бараке, можно будет забраться на нары, расслабить измученное тело и забыться в глухом сне до утра. Однако ускорять шаги нельзя. Надо оберегать наиболее ослабевших товарищей, у которых нет сил идти быстрее. А выбиться из строя, отстать в пути — это конец!
— Мой команда слушать! — Рауб повышает голос и угрожающе щелкает плетью. — Шнель! Скоро надо!
— Ишь как раскудахтался, стерва! — не выдержал Пархомов.
— Молчи! — вмешался Силантьев.
С обочины подбежал охранник с автоматом на взводе.
— Швайген! [7] — крикнул он, направляя луч фонаря на людей. Но лица их замкнуты, губы плотно сжаты. Как тут разобраться в темноте, кто нарушил порядок?
Рауб по-прежнему стоит у обочины и продолжает командовать:
— Мой команда! Шаг широкий надо!
Никто не делает шаги шире. Рауб ожесточенно взмахнул плетью — и жесткий удар обрушился на голову ближайшего узника. Ноги у того подломились, и он вывалился бы из колонны, но товарищи на ходу подхватили его, втиснули в середину ряда и повели дальше, поддерживая со всех сторон.
— Эх, автомат бы мне сейчас! — снова взорвался Пархомов. — Я бы сполна рассчитался с этим скорпионом!
— Замолчи! — сердито оборвал Силантьев, не поворачивая головы. — Накличешь беду на себя.
Охранник снова подбежал к колонне, рыская лучом фонаря по людям. Но опять на виду только хмурые замкнутые лица. Можно, конечно, выхватить из колонны первых попавшихся и на них показать, что безнаказанно нарушать порядок нельзя. Но и охраннику в этот холодный вечер не хотелось задерживать движения…
Колонна свернула в знакомое ущелье. Теперь до лагеря — рукой подать.
В ущелье еще темнее. Черные отвесные скалы справа и слева. Черные, беспокойные тучи над головой. Черная мрачная стена и железные ворота впереди.
Навстречу, от лагерных ворот, с вышки, вспыхнул луч прожектора, освещая серые усталые лица. Железные ворота распахнулись, и колонна начала втягиваться на территорию лагеря. Там она, устремляясь к пищеблоку, распадалась на небольшие разрозненные группы.
Эсэсовцы, стоявшие по обеим сторонам ворот, внимательно просматривали и пересчитывали ряды узников, проходивших ворота.
За воротами Пархомов снова заговорил:
— Выясняют, сколько сегодня домучили, пристрелили. Уу-у, стервятники!
— Ты что разошелся? Сдурел, что ли? Или вообразил, что теперь уже дома, раз прошел ворота?
— Какой тут дом, провались он в тартарары! И здесь в любую минуту могут пристрелить ни за что ни про что! Но я так просто им не дамся, черт возьми!
— Ну-ну, покажи, что нашелся, наконец, настоящий храбрец, Пархомов Кирилл Сафронович. Единственный на весь лагерь. Остальные все трусы. Так ведь получается?…
— Не иронизируй, Фома. Я их на самом деле не боюсь. И на самом деле скоро покажу им, что такое советский моряк!
— Интересно, как ты хочешь это показать?
— А вот улучу момент, — Пархомов ухмыльнулся, — угощу охранника камнем по черепу. Вырву автомат, и, прежде чем они меня пристрелят, несколькими гадами на свете станет меньше.
— А в ответ они перестреляют сотню других заключенных, которые выдержаннее тебя. И погибнут они без всякого прока. Вот и все, чего ты достигнешь.
— Аа-а, испугался? — Широкая улыбка растянула рот Пархомова до ушей. — Но я не такой дурак, чтобы подводить товарищей. Никогда! Я такое, Фома, сделаю, что рассчитываться придется только мне одному.
— Что же ты придумал?
— Потом узнаешь. Сейчас еще не скажу. Рано. — И Пархомов снова заулыбался.
— Так, так. Единоличником решил стать. Самостоятельно действовать. А не сорвался ли ты, Кирилл, с якорей? Не отрешился ли ты от нашего моряцкого братства?
Улыбка сползла с лица Пархомова. Он как-то вдруг погас и несколько минут шагал молча. Затем с горячностью сказал:
— Не смогу я, Фома, подчиняться им. — Нет! Лучше смерть… Сердце заходится. Стучит во все четыре клапана. Болит. Горит во мне все…
— Не у тебя только стучит. Не у тебя только болит и горит. У всех так!…
— Не похоже, Фома, что у всех. Слишком тихо ведут себя здесь. И умирают молча. А ведь тут большинство — наши военные! Им-то легче всего действовать сообща, дружно. Что же случилось? Некому их организовать, что ли? Но куда же подевались коммунисты? Неужели страх придавил всех до земли? До ямы, куда вывозят замученных и пристреленных? Я не могу так бездействовать! Нет!
— Не кричи! — обозлился Силантьев. — И тут найдутся уши врага… Ты, Кирилл, потерял голову, вот что! А ты не думал, что, может быть, в этом внешнем спокойствии и сказывается, скрытая организованность? Та трудная выдержка, которая нужна? Которой не хватает у тебя!
— О-о-о, если бы это было так! — Пархомов даже остановился. — Но почему же тогда нам никто ничего не говорит?
— У тебя память отшибло. А наказ Андрея Васильевича? — Силантьев оглянулся по сторонам. — «Будьте выдержанными. Не горячитесь. Не падайте духом. Ожидайте указаний». Сказал он это нам с тобой? Отвечай! Или ты позабыл?
— Такое не забывается!
— Так чего же ты сам на рожон лезешь?
— Видно, устал. Нервы сдали. Бездействие душит. Пошли. Поедим сейчас свою бурду и — спать. Надо действительно успокоиться.
И приятели вновь двинулись вслед за бредущими группами узников.
Молча дошли они до пищеблока. Там быстро получили и проглотили свои скудные порции баланды, бережно завернули в носовые платки тонкие ломтики эрзац-хлеба и заторопились к своему бараку.
— Поел, а по-прежнему голоден, — заметил Пархомов. — Даже еще сильнее заныло в желудке.
— Все же здесь порядок есть. Хотя и голодные пайки, а получаем быстро и аккуратно, в чистоте. Видно, староста лагеря деловой.
— Выслуживается перед фашистами.
— Он же не фашистов кормит, а нас.
— Какая же это кормежка? От нее даже и без работы долго не протянешь.
— Будем держаться, Кирилл. Надо держаться.
Высокий, длинноногий шарфюрер Рауб следит за порядком. По обочине дороги он быстро проходит вперед и останавливается, пропуская колонну мимо себя. Кобура его пистолета расстегнута, в руке у него тяжелая плеть из гибких жилок электрокабеля — время от времени он нервно щелкает ею в воздухе.
Шарфюрер злится. Вчера в игре ему не везло, и кошелек его здорово отощал. Сегодня надо отыграться. В казарме теперь наверняка уже собрались вчерашние партнеры, а он все еще валандается тут с этим стадом лагерников. Не иначе как по сговору они еле плетутся, ползут, словно в похоронной процессии. Подстегнуть бы их автоматной очередью — небось прибавили бы шагу.
— Шнель! Шнель! [6] — командует Рауб.
Но колонна не ускоряет движения. И не потому, что у людей нет желания торопиться в лагерь. Наоборот. Всем хочется поскорее пройти железные ворота, оторваться от Рауба, от охранников. Каждому хочется поскорее получить в пищеблоке порцию баланды — от голода так сосет под ложечкой! А потом, в бараке, можно будет забраться на нары, расслабить измученное тело и забыться в глухом сне до утра. Однако ускорять шаги нельзя. Надо оберегать наиболее ослабевших товарищей, у которых нет сил идти быстрее. А выбиться из строя, отстать в пути — это конец!
— Мой команда слушать! — Рауб повышает голос и угрожающе щелкает плетью. — Шнель! Скоро надо!
— Ишь как раскудахтался, стерва! — не выдержал Пархомов.
— Молчи! — вмешался Силантьев.
С обочины подбежал охранник с автоматом на взводе.
— Швайген! [7] — крикнул он, направляя луч фонаря на людей. Но лица их замкнуты, губы плотно сжаты. Как тут разобраться в темноте, кто нарушил порядок?
Рауб по-прежнему стоит у обочины и продолжает командовать:
— Мой команда! Шаг широкий надо!
Никто не делает шаги шире. Рауб ожесточенно взмахнул плетью — и жесткий удар обрушился на голову ближайшего узника. Ноги у того подломились, и он вывалился бы из колонны, но товарищи на ходу подхватили его, втиснули в середину ряда и повели дальше, поддерживая со всех сторон.
— Эх, автомат бы мне сейчас! — снова взорвался Пархомов. — Я бы сполна рассчитался с этим скорпионом!
— Замолчи! — сердито оборвал Силантьев, не поворачивая головы. — Накличешь беду на себя.
Охранник снова подбежал к колонне, рыская лучом фонаря по людям. Но опять на виду только хмурые замкнутые лица. Можно, конечно, выхватить из колонны первых попавшихся и на них показать, что безнаказанно нарушать порядок нельзя. Но и охраннику в этот холодный вечер не хотелось задерживать движения…
Колонна свернула в знакомое ущелье. Теперь до лагеря — рукой подать.
В ущелье еще темнее. Черные отвесные скалы справа и слева. Черные, беспокойные тучи над головой. Черная мрачная стена и железные ворота впереди.
Навстречу, от лагерных ворот, с вышки, вспыхнул луч прожектора, освещая серые усталые лица. Железные ворота распахнулись, и колонна начала втягиваться на территорию лагеря. Там она, устремляясь к пищеблоку, распадалась на небольшие разрозненные группы.
Эсэсовцы, стоявшие по обеим сторонам ворот, внимательно просматривали и пересчитывали ряды узников, проходивших ворота.
За воротами Пархомов снова заговорил:
— Выясняют, сколько сегодня домучили, пристрелили. Уу-у, стервятники!
— Ты что разошелся? Сдурел, что ли? Или вообразил, что теперь уже дома, раз прошел ворота?
— Какой тут дом, провались он в тартарары! И здесь в любую минуту могут пристрелить ни за что ни про что! Но я так просто им не дамся, черт возьми!
— Ну-ну, покажи, что нашелся, наконец, настоящий храбрец, Пархомов Кирилл Сафронович. Единственный на весь лагерь. Остальные все трусы. Так ведь получается?…
— Не иронизируй, Фома. Я их на самом деле не боюсь. И на самом деле скоро покажу им, что такое советский моряк!
— Интересно, как ты хочешь это показать?
— А вот улучу момент, — Пархомов ухмыльнулся, — угощу охранника камнем по черепу. Вырву автомат, и, прежде чем они меня пристрелят, несколькими гадами на свете станет меньше.
— А в ответ они перестреляют сотню других заключенных, которые выдержаннее тебя. И погибнут они без всякого прока. Вот и все, чего ты достигнешь.
— Аа-а, испугался? — Широкая улыбка растянула рот Пархомова до ушей. — Но я не такой дурак, чтобы подводить товарищей. Никогда! Я такое, Фома, сделаю, что рассчитываться придется только мне одному.
— Что же ты придумал?
— Потом узнаешь. Сейчас еще не скажу. Рано. — И Пархомов снова заулыбался.
— Так, так. Единоличником решил стать. Самостоятельно действовать. А не сорвался ли ты, Кирилл, с якорей? Не отрешился ли ты от нашего моряцкого братства?
Улыбка сползла с лица Пархомова. Он как-то вдруг погас и несколько минут шагал молча. Затем с горячностью сказал:
— Не смогу я, Фома, подчиняться им. — Нет! Лучше смерть… Сердце заходится. Стучит во все четыре клапана. Болит. Горит во мне все…
— Не у тебя только стучит. Не у тебя только болит и горит. У всех так!…
— Не похоже, Фома, что у всех. Слишком тихо ведут себя здесь. И умирают молча. А ведь тут большинство — наши военные! Им-то легче всего действовать сообща, дружно. Что же случилось? Некому их организовать, что ли? Но куда же подевались коммунисты? Неужели страх придавил всех до земли? До ямы, куда вывозят замученных и пристреленных? Я не могу так бездействовать! Нет!
— Не кричи! — обозлился Силантьев. — И тут найдутся уши врага… Ты, Кирилл, потерял голову, вот что! А ты не думал, что, может быть, в этом внешнем спокойствии и сказывается, скрытая организованность? Та трудная выдержка, которая нужна? Которой не хватает у тебя!
— О-о-о, если бы это было так! — Пархомов даже остановился. — Но почему же тогда нам никто ничего не говорит?
— У тебя память отшибло. А наказ Андрея Васильевича? — Силантьев оглянулся по сторонам. — «Будьте выдержанными. Не горячитесь. Не падайте духом. Ожидайте указаний». Сказал он это нам с тобой? Отвечай! Или ты позабыл?
— Такое не забывается!
— Так чего же ты сам на рожон лезешь?
— Видно, устал. Нервы сдали. Бездействие душит. Пошли. Поедим сейчас свою бурду и — спать. Надо действительно успокоиться.
И приятели вновь двинулись вслед за бредущими группами узников.
Молча дошли они до пищеблока. Там быстро получили и проглотили свои скудные порции баланды, бережно завернули в носовые платки тонкие ломтики эрзац-хлеба и заторопились к своему бараку.
— Поел, а по-прежнему голоден, — заметил Пархомов. — Даже еще сильнее заныло в желудке.
— Все же здесь порядок есть. Хотя и голодные пайки, а получаем быстро и аккуратно, в чистоте. Видно, староста лагеря деловой.
— Выслуживается перед фашистами.
— Он же не фашистов кормит, а нас.
— Какая же это кормежка? От нее даже и без работы долго не протянешь.
— Будем держаться, Кирилл. Надо держаться.
2
Друзья вошли в тускло освещенный барак — в длинное, мрачное подобие сарая, с тремя ярусами нар по обеим сторонам. В узком проходе, тянувшемся вдоль помещения» Пархомова остановил староста барака Матвеев:
— Погоди ложиться. Ты нужен.
— Еще что вздумал! — вспылил Пархомов. — Я свое отработал и теперь намерен воспользоваться правом, по которому могу — и даже обязан! — лечь спать.
— Не пузырься. Нашел, где право искать. Поспишь потом, а сейчас пойдешь со мной. И — без разговоров!
Другие заключенные молча прислушивались к пререканиям Пархомова с Матвеевым. Кто-то из уже залезших на нары бросил Пархомову:
— Иди, иди. Это же Матвеев. Не слушаться нельзя.
— Силантьев! — позвал Пархомов. — Я ухожу, и ты заметь, что увел меня вот этот тип!
— За «типа» тебе следовало бы намять шею, — медленно сказал Матвеев. — Но сейчас некогда. Шагай за мной и не особенно отставай.
— Не горячись, — попытался успокоить приятеля Силантьев. — Может быть, ты действительно очень нужен.
Пархомов пошел за Матвеевым, который оглянулся с порога, проверяя, идет ли Пархомов.
Они вышли из барака и в полутьме направились в глубину лагеря к глухому концу ущелья. Шли молча, Пархомов на несколько шагов позади. Он еще плохо освоился с лагерными порядками и теперь размышлял: «Что за тип этот Матвеев? Почему его ослушаться нельзя? Тоже еще начальство!»
Матвеев подошел к крайнему, восьмому бараку, но миновал вход и, обогнув угол, пошел дальше между стеной барака и скалой, до конца. Там у заднего входа остановился, поджидая отставшего спутника.
Пархомов подходил медленно, подозрительно озираясь: «Куда он меня завел? Какое тут ко мне может быть дело в ночное время?»
— Зачем ты притащил меня сюда? — Пархомов остановился в двух шагах от Матвеева. — Для чего я тут нужен в такую поздноту?
— Тише, — предупредил Матвеев. — Что относится к тебе — узнаешь не от меня.
— Да что за черт! — ощетинился Пархомов. — Что за тайны мадридского двора?
— Тихо, — снова оборвал его Матвеев. — Здесь шуметь нельзя. И предупреждаю: о том, что ты увидишь и узнаешь здесь, никто не должен от тебя услышать. Никто! Ни друг, ни недруг. Молчать придется так, как молчат мертвецы! Понял?
— Ты мне не угрожай, — раздельно заговорил Пархомов. — Я не из пугливых. И учти: Кирилла Пархомова ни на какое грязное дело завербовать не удастся. Я предателей ненавижу. Прислужников — тоже. Ясно?
Матвеев выслушал Пархомова с непроницаемым выражением на лице и холодно сказал:
— Не спеши разгораться, — это вредно. Поостынь и иди за мной.
— Опять идти? Куда?
— Что надо, я тебе сказал. Остальное узнаешь не от меня.
— А я, представь, не имею желания разговаривать с малознакомыми личностями, — продолжал Пархомов. — Особенно с такими, которые стараются услужить начальству.
Лицо Матвеева оставалось невозмутимым. Он бесстрастно дослушал Пархомова до конца; затем тихо постучал в дверь. На пороге сразу появился незнакомый Пархомову человек в ватнике, в стеганых брюках и ушанке. Он впустил Матвеева и Пархомова в помещение и закрыл дверь на засов.
Пархомов быстро осмотрелся. Крошечная керосиновая лампочка, висевшая на стене, еле освещала небольшое помещение вроде сеней, с дверью в глубине.
Матвеев подошел к ней и осторожно постучал. Дверь открылась. На пороге стоял Смуров.
— Кирилл Пархомов? С «Невы»? — спросил он, в упор рассматривая Пархомова.
Пархомов насторожился: «Имя и фамилию знает. Значит, вызывал именно меня…»
— Да, я Кирилл Пархомов, с торпедированной «Невы».
— Входи. — Смуров отодвинулся в сторону. — А ты, Матвеев, подожди здесь. Будешь нужен.
Пархомов вошел в тесную каморку, заставленную ящиками и коробками. Посередине стояла вверх дном широкая бочка, и на ней горела свеча, вставленная в горлышко приземистой бутылки. На ящике, около бочки, сидел человек без шапки, с белой седой головой и такими же седыми бровями. Он молча разглядывал Пархомова.
Смуров закрыл дверь.
— Садись.
Все более настораживаясь, Пархомов подошел ближе к бочке, но садиться не стал.
— Я хочу знать, зачем я понадобился вам, староста?
— Тебя рекомендовал Василий Иванович Шерстнев. Да ты садись.
— Василий Иванович Шерстнев умер в первую же ночь по прибытии в лагерь, — сказал Пархомов, продолжая стоять. — Вы, видимо, не знаете этого, староста.
Смуров улыбнулся.
— Это верно. Но остался жить Василий Иннокентьевич Тамарин. Он тоже говорил мне о тебе. Затем еще и Андрей Васильевич Борщенко.
Пархомов слушал внешне спокойно, не проявляя своего взволнованного отношения к исключительной осведомленности Смурова. «Как он все знает. Не попасть бы в ловушку…»
— Сядь наконец! — строго приказал Смуров. — Торчишь тут столбом.
Пархомов сел на ящик, продолжая молчать.
— Так вот слушай. Тебе как коммунисту, за которого поручились два уважаемых товарища, придется заняться весьма важным и секретным делом.
Пархомов напряженно посмотрел на Смурова, ожидая, что будет дальше.
— Тебя предупредил Борщенко, что ты скоро понадобишься, и чтобы вел себя осторожно?
— Да. — Пархомов наконец начал понимать, куда он попал и кто такой Смуров. — Андрей Васильевич действительно предупредил меня об этом.
— Вот ты и понадобился. — Смуров подал Пархомову вычерченную на ватмане схему. — Сможешь ты разобраться в этом?
Пархомов положил схему перед свечой и стал внимательно рассматривать.
— Это схема трехлампового радиоприемника.
— Так и должно быть. А ты сможешь собрать такой приемник?
— Могу я узнать, для чего он предназначается?
— Не для того, понятно, чтобы ловить лай Гитлера. Сам должен понимать, что нам надо слушать Москву. Мы должны знать, как идут дела на фронте, на родине. Достаточно тебе этого разъяснения?
Пархомов весь загорелся.
— Я готов не спать ночами и приступить к работе хоть сейчас. Но ведь понадобятся детали… И много. Разные.
— У нас кое-что есть. Посмотри, хватит ли? Если нет — скажи, чего недостает.
Смуров повернулся, и в руках у него оказалась большая коробка. Он бережно выложил на бочку перед Пархомовым все ее содержимое.
Пархомов с жадностью начал разбирать детали; заглядывая в схему, раскладывал их. Так, в глухом молчании, он проработал минут десять. Наконец поднял голову и посмотрел на Смурова.
— Здесь имеется все, что надо. Но… — голос его стал озабоченным. — Нужны батареи.
— Аккумуляторы от автомашины годятся?
— Вполне. Я только посмотрю, на какое напряжение здесь рассчитано.
Он еще раз углубился в схему, машинально ощупывая нагрудный карман, в поисках карандаша.
— Тебе надо карандаш? Бумагу? — спросил до сих пор молчавший седой человек.
Пархомов поднял голову. Акцент и тип лица показали, что перед ним немец. «Фу, черт возьми!» — выбранился Пархомов про себя, снова наполняясь тревогой.
Смуров заметил облачко, набежавшее на радостное до этого лицо Пархомова, и сказал:
— Не настораживайся. Это — товарищ из западного сектора. Тоже коммунист и такой же узник, как мы с тобой. Он и достал эти детали. С риском для жизни добыл. Ясно?
— Понимаю, товарищ Смуров, — покраснел Пархомов, принимая от немца карандаш и бумагу. — Благодарю, товарищ… Извините, не знаю вашего имени.
— Я не фриц, — улыбнулся немец. — Если ты не против имени Карл, — зови меня так.
— Благодарю, товарищ Карл, — окончательно смутился Пархомов и поспешно склонился над бумагой, занявшись расчетами, которые быстро окончил.
— Вот что потребуется для электропитания приемника. — Он передал листок Смурову.
— Это посмотрит товарищ Карл. — Смуров передал листок немцу и снова повернулся к Пархомову. — А что еще нужно тебе?
— Потом будет нужна антенна. И где-то придется выставлять ее на время приема радиопередач.
— Материал для антенны будет. Место подобрано, но ты должен посмотреть — годится ли?… Что еще?
— Где мне можно заняться этим делом?
— Работать будешь в вещевом складе. Там есть кладовка с инструментом. Воспользуешься тем, что тебе понадобится… Все?
— Да.
Немец, просмотревший записку Пархомова, сказал:
— Достать можно. Но потребуется неделя, не меньше. Придется связываться с гаражом.
— Очень хорошо, — согласился Смуров. — За эту неделю, надо думать, товарищ Пархомов тоже продвинется вперед.
— Я его соберу быстро! — горячо отозвался Пархомов. — Могу приняться за работу с сегодняшней ночи, сейчас же…
— Сегодня отдыхай, — остановил его Смуров. — Начнешь завтра. Помощник тебе нужен?
— Не обязательно.
— Тем лучше. Меньше людей будет знать об этом деле. Ты, надеюсь, понимаешь, насколько это все важно и как крепко придется хранить секрет этого дела?
— Меня уже предупредили, товарищ Смуров, — поспешил ответить Пархомов, вспомнив свои пререкания с Матвеевым. — Молчать придется так, как молчат мертвецы…
— Именно так, — подтвердил Смуров.
Неожиданно раздался дробный, негромкий стук. Смуров оборвал разговор и открыл дверь. Вошел Матвеев и коротко сообщил:
— От ворот в сторону бараков идет эсэсовский патруль — шесть человек с автоматами. Прожектор направлен в проход между бараками.
— Так. — Смуров на мгновение оглянулся на немца, сидевшего на ящике. Тот сразу же встал. Невольно встал и Пархомов.
Обращаясь к Матвееву, Смуров распорядился:
— Ты и Пархомов подождите там, за дверью. Запомните: я вызвал вас по делу, о котором вы пока ничего не знаете. Ожидаете моего приказа… Выходите.
Матвеев и Пархомов немедленно вышли. Дверь за ними плотно закрылась.
В сенях никого не было. Пархомов заволновался: «Как же с немцем? С радиодеталями? Что будет, если эсэсовцы явятся сюда?» Он тревожно посмотрел на молчавшего Матвеева. Тот, словно прочитав мысли Пархомова, холодно сказал:
— Ты никого и ничего здесь не видел. Нас вызвал староста лагеря для какого-то дела. Мы ждем его распоряжений…
— Можешь не повторять. У меня память хорошая, — угрюмо сказал Пархомов.
— В таких случаях и повторить неплохо, — спокойно заметил Матвеев. — Заволнуешься — и выскочит все из головы.
Пархомов отошел в сторону и устало прислонился плечом к стене. Из кладовки послышался короткий шум, отдавшийся в стену, — будто там передвинули что-то тяжелое. Через несколько секунд этот же звук повторился. Затем дверь открылась, и Смуров пригласил:
— Входите.
К изумлению Пархомова, немца в кладовке уже не было. Исчезла и коробка с радиодеталями. Стоявшие у стен ящики не могли послужить укрытием для человека. «Может, в полу есть люк?» — Пархомов заметил, что пол сплошной, без швов. А чтобы поднять доски, потребовалось бы убрать все, что лежало у стен. «Что же это такое? Не мог же немец пройти сквозь стену? Или он мне приснился?…»
Смуров, как будто ничего не случилось, спокойно сказал:
— Ты, Матвеев, наряди завтра Пархомова на вещевой склад. Там надо починить дверь в конторку. Пархомов был когда-то столяром, вот и пусть вспомнит свою бывшую профессию. Покажи ему также, где надо будет все прятать. Проинструктируй его на случай появления эсэсовцев.
— Слушаюсь! — по-военному ответил Матвеев.
«И откуда он знает о моей достуденческой профессии? — поразился Пархомов. — Это мог сказать ему только Андрей…»
— А ты, товарищ Пархомов, запомни, что, кроме меня, с тобой по этому делу будут связаны Матвеев и Медведев — с ним ты познакомишься позднее. Больше никто!… — Смуров смотрел на Пархомова проницательно и строго. — Запомни это: больше никто! Ясно?
— Все ясно, товарищ Смуров!
— Теперь уходите. Сон нужен каждому из нас — такова наша человеческая природа…
— Погоди ложиться. Ты нужен.
— Еще что вздумал! — вспылил Пархомов. — Я свое отработал и теперь намерен воспользоваться правом, по которому могу — и даже обязан! — лечь спать.
— Не пузырься. Нашел, где право искать. Поспишь потом, а сейчас пойдешь со мной. И — без разговоров!
Другие заключенные молча прислушивались к пререканиям Пархомова с Матвеевым. Кто-то из уже залезших на нары бросил Пархомову:
— Иди, иди. Это же Матвеев. Не слушаться нельзя.
— Силантьев! — позвал Пархомов. — Я ухожу, и ты заметь, что увел меня вот этот тип!
— За «типа» тебе следовало бы намять шею, — медленно сказал Матвеев. — Но сейчас некогда. Шагай за мной и не особенно отставай.
— Не горячись, — попытался успокоить приятеля Силантьев. — Может быть, ты действительно очень нужен.
Пархомов пошел за Матвеевым, который оглянулся с порога, проверяя, идет ли Пархомов.
Они вышли из барака и в полутьме направились в глубину лагеря к глухому концу ущелья. Шли молча, Пархомов на несколько шагов позади. Он еще плохо освоился с лагерными порядками и теперь размышлял: «Что за тип этот Матвеев? Почему его ослушаться нельзя? Тоже еще начальство!»
Матвеев подошел к крайнему, восьмому бараку, но миновал вход и, обогнув угол, пошел дальше между стеной барака и скалой, до конца. Там у заднего входа остановился, поджидая отставшего спутника.
Пархомов подходил медленно, подозрительно озираясь: «Куда он меня завел? Какое тут ко мне может быть дело в ночное время?»
— Зачем ты притащил меня сюда? — Пархомов остановился в двух шагах от Матвеева. — Для чего я тут нужен в такую поздноту?
— Тише, — предупредил Матвеев. — Что относится к тебе — узнаешь не от меня.
— Да что за черт! — ощетинился Пархомов. — Что за тайны мадридского двора?
— Тихо, — снова оборвал его Матвеев. — Здесь шуметь нельзя. И предупреждаю: о том, что ты увидишь и узнаешь здесь, никто не должен от тебя услышать. Никто! Ни друг, ни недруг. Молчать придется так, как молчат мертвецы! Понял?
— Ты мне не угрожай, — раздельно заговорил Пархомов. — Я не из пугливых. И учти: Кирилла Пархомова ни на какое грязное дело завербовать не удастся. Я предателей ненавижу. Прислужников — тоже. Ясно?
Матвеев выслушал Пархомова с непроницаемым выражением на лице и холодно сказал:
— Не спеши разгораться, — это вредно. Поостынь и иди за мной.
— Опять идти? Куда?
— Что надо, я тебе сказал. Остальное узнаешь не от меня.
— А я, представь, не имею желания разговаривать с малознакомыми личностями, — продолжал Пархомов. — Особенно с такими, которые стараются услужить начальству.
Лицо Матвеева оставалось невозмутимым. Он бесстрастно дослушал Пархомова до конца; затем тихо постучал в дверь. На пороге сразу появился незнакомый Пархомову человек в ватнике, в стеганых брюках и ушанке. Он впустил Матвеева и Пархомова в помещение и закрыл дверь на засов.
Пархомов быстро осмотрелся. Крошечная керосиновая лампочка, висевшая на стене, еле освещала небольшое помещение вроде сеней, с дверью в глубине.
Матвеев подошел к ней и осторожно постучал. Дверь открылась. На пороге стоял Смуров.
— Кирилл Пархомов? С «Невы»? — спросил он, в упор рассматривая Пархомова.
Пархомов насторожился: «Имя и фамилию знает. Значит, вызывал именно меня…»
— Да, я Кирилл Пархомов, с торпедированной «Невы».
— Входи. — Смуров отодвинулся в сторону. — А ты, Матвеев, подожди здесь. Будешь нужен.
Пархомов вошел в тесную каморку, заставленную ящиками и коробками. Посередине стояла вверх дном широкая бочка, и на ней горела свеча, вставленная в горлышко приземистой бутылки. На ящике, около бочки, сидел человек без шапки, с белой седой головой и такими же седыми бровями. Он молча разглядывал Пархомова.
Смуров закрыл дверь.
— Садись.
Все более настораживаясь, Пархомов подошел ближе к бочке, но садиться не стал.
— Я хочу знать, зачем я понадобился вам, староста?
— Тебя рекомендовал Василий Иванович Шерстнев. Да ты садись.
— Василий Иванович Шерстнев умер в первую же ночь по прибытии в лагерь, — сказал Пархомов, продолжая стоять. — Вы, видимо, не знаете этого, староста.
Смуров улыбнулся.
— Это верно. Но остался жить Василий Иннокентьевич Тамарин. Он тоже говорил мне о тебе. Затем еще и Андрей Васильевич Борщенко.
Пархомов слушал внешне спокойно, не проявляя своего взволнованного отношения к исключительной осведомленности Смурова. «Как он все знает. Не попасть бы в ловушку…»
— Сядь наконец! — строго приказал Смуров. — Торчишь тут столбом.
Пархомов сел на ящик, продолжая молчать.
— Так вот слушай. Тебе как коммунисту, за которого поручились два уважаемых товарища, придется заняться весьма важным и секретным делом.
Пархомов напряженно посмотрел на Смурова, ожидая, что будет дальше.
— Тебя предупредил Борщенко, что ты скоро понадобишься, и чтобы вел себя осторожно?
— Да. — Пархомов наконец начал понимать, куда он попал и кто такой Смуров. — Андрей Васильевич действительно предупредил меня об этом.
— Вот ты и понадобился. — Смуров подал Пархомову вычерченную на ватмане схему. — Сможешь ты разобраться в этом?
Пархомов положил схему перед свечой и стал внимательно рассматривать.
— Это схема трехлампового радиоприемника.
— Так и должно быть. А ты сможешь собрать такой приемник?
— Могу я узнать, для чего он предназначается?
— Не для того, понятно, чтобы ловить лай Гитлера. Сам должен понимать, что нам надо слушать Москву. Мы должны знать, как идут дела на фронте, на родине. Достаточно тебе этого разъяснения?
Пархомов весь загорелся.
— Я готов не спать ночами и приступить к работе хоть сейчас. Но ведь понадобятся детали… И много. Разные.
— У нас кое-что есть. Посмотри, хватит ли? Если нет — скажи, чего недостает.
Смуров повернулся, и в руках у него оказалась большая коробка. Он бережно выложил на бочку перед Пархомовым все ее содержимое.
Пархомов с жадностью начал разбирать детали; заглядывая в схему, раскладывал их. Так, в глухом молчании, он проработал минут десять. Наконец поднял голову и посмотрел на Смурова.
— Здесь имеется все, что надо. Но… — голос его стал озабоченным. — Нужны батареи.
— Аккумуляторы от автомашины годятся?
— Вполне. Я только посмотрю, на какое напряжение здесь рассчитано.
Он еще раз углубился в схему, машинально ощупывая нагрудный карман, в поисках карандаша.
— Тебе надо карандаш? Бумагу? — спросил до сих пор молчавший седой человек.
Пархомов поднял голову. Акцент и тип лица показали, что перед ним немец. «Фу, черт возьми!» — выбранился Пархомов про себя, снова наполняясь тревогой.
Смуров заметил облачко, набежавшее на радостное до этого лицо Пархомова, и сказал:
— Не настораживайся. Это — товарищ из западного сектора. Тоже коммунист и такой же узник, как мы с тобой. Он и достал эти детали. С риском для жизни добыл. Ясно?
— Понимаю, товарищ Смуров, — покраснел Пархомов, принимая от немца карандаш и бумагу. — Благодарю, товарищ… Извините, не знаю вашего имени.
— Я не фриц, — улыбнулся немец. — Если ты не против имени Карл, — зови меня так.
— Благодарю, товарищ Карл, — окончательно смутился Пархомов и поспешно склонился над бумагой, занявшись расчетами, которые быстро окончил.
— Вот что потребуется для электропитания приемника. — Он передал листок Смурову.
— Это посмотрит товарищ Карл. — Смуров передал листок немцу и снова повернулся к Пархомову. — А что еще нужно тебе?
— Потом будет нужна антенна. И где-то придется выставлять ее на время приема радиопередач.
— Материал для антенны будет. Место подобрано, но ты должен посмотреть — годится ли?… Что еще?
— Где мне можно заняться этим делом?
— Работать будешь в вещевом складе. Там есть кладовка с инструментом. Воспользуешься тем, что тебе понадобится… Все?
— Да.
Немец, просмотревший записку Пархомова, сказал:
— Достать можно. Но потребуется неделя, не меньше. Придется связываться с гаражом.
— Очень хорошо, — согласился Смуров. — За эту неделю, надо думать, товарищ Пархомов тоже продвинется вперед.
— Я его соберу быстро! — горячо отозвался Пархомов. — Могу приняться за работу с сегодняшней ночи, сейчас же…
— Сегодня отдыхай, — остановил его Смуров. — Начнешь завтра. Помощник тебе нужен?
— Не обязательно.
— Тем лучше. Меньше людей будет знать об этом деле. Ты, надеюсь, понимаешь, насколько это все важно и как крепко придется хранить секрет этого дела?
— Меня уже предупредили, товарищ Смуров, — поспешил ответить Пархомов, вспомнив свои пререкания с Матвеевым. — Молчать придется так, как молчат мертвецы…
— Именно так, — подтвердил Смуров.
Неожиданно раздался дробный, негромкий стук. Смуров оборвал разговор и открыл дверь. Вошел Матвеев и коротко сообщил:
— От ворот в сторону бараков идет эсэсовский патруль — шесть человек с автоматами. Прожектор направлен в проход между бараками.
— Так. — Смуров на мгновение оглянулся на немца, сидевшего на ящике. Тот сразу же встал. Невольно встал и Пархомов.
Обращаясь к Матвееву, Смуров распорядился:
— Ты и Пархомов подождите там, за дверью. Запомните: я вызвал вас по делу, о котором вы пока ничего не знаете. Ожидаете моего приказа… Выходите.
Матвеев и Пархомов немедленно вышли. Дверь за ними плотно закрылась.
В сенях никого не было. Пархомов заволновался: «Как же с немцем? С радиодеталями? Что будет, если эсэсовцы явятся сюда?» Он тревожно посмотрел на молчавшего Матвеева. Тот, словно прочитав мысли Пархомова, холодно сказал:
— Ты никого и ничего здесь не видел. Нас вызвал староста лагеря для какого-то дела. Мы ждем его распоряжений…
— Можешь не повторять. У меня память хорошая, — угрюмо сказал Пархомов.
— В таких случаях и повторить неплохо, — спокойно заметил Матвеев. — Заволнуешься — и выскочит все из головы.
Пархомов отошел в сторону и устало прислонился плечом к стене. Из кладовки послышался короткий шум, отдавшийся в стену, — будто там передвинули что-то тяжелое. Через несколько секунд этот же звук повторился. Затем дверь открылась, и Смуров пригласил:
— Входите.
К изумлению Пархомова, немца в кладовке уже не было. Исчезла и коробка с радиодеталями. Стоявшие у стен ящики не могли послужить укрытием для человека. «Может, в полу есть люк?» — Пархомов заметил, что пол сплошной, без швов. А чтобы поднять доски, потребовалось бы убрать все, что лежало у стен. «Что же это такое? Не мог же немец пройти сквозь стену? Или он мне приснился?…»
Смуров, как будто ничего не случилось, спокойно сказал:
— Ты, Матвеев, наряди завтра Пархомова на вещевой склад. Там надо починить дверь в конторку. Пархомов был когда-то столяром, вот и пусть вспомнит свою бывшую профессию. Покажи ему также, где надо будет все прятать. Проинструктируй его на случай появления эсэсовцев.
— Слушаюсь! — по-военному ответил Матвеев.
«И откуда он знает о моей достуденческой профессии? — поразился Пархомов. — Это мог сказать ему только Андрей…»
— А ты, товарищ Пархомов, запомни, что, кроме меня, с тобой по этому делу будут связаны Матвеев и Медведев — с ним ты познакомишься позднее. Больше никто!… — Смуров смотрел на Пархомова проницательно и строго. — Запомни это: больше никто! Ясно?
— Все ясно, товарищ Смуров!
— Теперь уходите. Сон нужен каждому из нас — такова наша человеческая природа…
3
Пархомов впервые попал в подземный лабиринт. Тьма, могильная тишина, затхлость, — когда, казалось, не хватает воздуха, — наполняли сердце сосущей тревогой. «Как странно… И не трус я, и не один здесь, а жутко до дрожи…»
— Ну как, страшно? — спросил Матвеев, заметив состояние Пархомова. — Это бывает с каждым, кто попадает в такие тартарары впервые. Привыкай. Потом придется тебе ходить здесь одному.
— Действительно жутко, — признался Пархомов. — Но ничего, привыкну. А раз ты сказал, что это бывает и с другими, мне уже сразу стало не страшно…
Нагруженные инструментами и материалами, освещая путь электрическими фонарями, они переходили из пещеры в пещеру по ломаным и очень разным ходам: просторным и тесным, высоким и низким, коротким и длинным.
Ведущим был Матвеев. Он внимательно следил за знаками на перекрестках и в пещерах, указывал на них Пархомову. Молчаливый Медведев замыкал шествие. Он нес двухметровые алюминиевые трубки, которые с глухим бряцанием то и дело задевали за камни и затрудняли движение на поворотах.
— Запоминай. Вот развилка и здесь знак, — настойчиво пояснял Матвеев. — Сворачиваем сюда… За знаками следи строго. Без них заблудишься, а это уже по-настоящему страшно: можно и не возвратиться…
Вошли в просторную пещеру. В ней скрещивалось множество ходов в разные стороны; один уходил даже вниз.
— Ищи сам, куда идти дальше! — предложил Матвеев.
С фонарем в руке Пархомов осторожно пошел вдоль стен пещеры, останавливаясь у каждого хода, разыскивая условный знак.
— Нам сюда! — остановился он наконец. — В этот ход.
— А не этим ли ходом мы сюда вошли?
— Нет! — уверенно запротестовал Пархомов. — Там направление знака в пещеру, а здесь из нее.
— Правильно заметил. Глаз у тебя острый. Если же вдруг заблудишься когда — не торопись и будь особенно осторожен. Можно провалиться в какую-либо щель или колодец. Тут такие есть. И помочь будет некому.
— Да, тут заблудиться немудрено, — согласился Пархомов. — Столько дыр в разные стороны, словно крот-великан трудился.
— Крот этот — вода! — хмуро объяснил молчавший до этого Медведев. — А все эти лабиринты когда-то, в отдаленные времена, были заполнены известковой породой…
— Откуда ты это знаешь? — спросил Пархомов. — Ты так уверенно говоришь, будто сам был здесь в те отдаленные времена.
— Я — геолог, — нехотя сказал Медведев. — Окончил горный институт.
— Вот как? — удивился Пархомов. — Где же?
— В Ленинграде.
— И я учился в Ленинграде. — Пархомов с интересом посмотрел на Медведева. — А в какие годы ты учился?
Завязавшийся было разговор оборвал Матвеев:
— Поговорите потом. Нам терять время нельзя. Пошли! — И вскинул свой ящик на спину. Медведев залязгал трубами, пристраивая их на плечо. Подхватил свой груз и Пархомов.
— Теперь веди нас ты! — предложил Матвеев Пархомову. — Все, что надо, я тебе показал и рассказал. Попробуй действовать уже самостоятельно.
— Хорошо, — согласился Пархомов. — А ты все же за мной следи. Сегодня ты еще идешь рядом.
Осторожно двинулись дальше. Шли еще около получаса. Встречались и перекрестки, и развилки. Проходили и через пещеры. Пархомов шел точно и ни разу не ошибся.
Наконец навстречу потянуло свежим воздухом и шумом. Впереди забрезжил свет. Невольно ускорили шаги и вскоре вошли в пещеру, открытую в сторону океана.
— Стоп! — скомандовал Матвеев, спуская к ногам свой тяжелый ящик. — Разгружайтесь!…
Пархомов и Медведев последовали его команде.
— Теперь, Пархомов, осматривай место — подойдет или нет?
Пещера была просторная, светлая, с широким выходом к океану, откуда вместе с грохотом прибоя врывался свежий холодный воздух.
С небольшого выступа перед пещерой открывался внушительный вид на безбрежные просторы высоких, беспокойных волн.
— Как высоко! — удивился Пархомов, заглядывая вниз, куда скала обрывалась крутой стеной. — Отсюда в волны не прыгнешь — костей не соберешь.
— Медведев, сколько метров до воды? — спросил Матвеев. — У тебя глаз наметан.
— Двадцать три — двадцать пять.
— Ну как, страшно? — спросил Матвеев, заметив состояние Пархомова. — Это бывает с каждым, кто попадает в такие тартарары впервые. Привыкай. Потом придется тебе ходить здесь одному.
— Действительно жутко, — признался Пархомов. — Но ничего, привыкну. А раз ты сказал, что это бывает и с другими, мне уже сразу стало не страшно…
Нагруженные инструментами и материалами, освещая путь электрическими фонарями, они переходили из пещеры в пещеру по ломаным и очень разным ходам: просторным и тесным, высоким и низким, коротким и длинным.
Ведущим был Матвеев. Он внимательно следил за знаками на перекрестках и в пещерах, указывал на них Пархомову. Молчаливый Медведев замыкал шествие. Он нес двухметровые алюминиевые трубки, которые с глухим бряцанием то и дело задевали за камни и затрудняли движение на поворотах.
— Запоминай. Вот развилка и здесь знак, — настойчиво пояснял Матвеев. — Сворачиваем сюда… За знаками следи строго. Без них заблудишься, а это уже по-настоящему страшно: можно и не возвратиться…
Вошли в просторную пещеру. В ней скрещивалось множество ходов в разные стороны; один уходил даже вниз.
— Ищи сам, куда идти дальше! — предложил Матвеев.
С фонарем в руке Пархомов осторожно пошел вдоль стен пещеры, останавливаясь у каждого хода, разыскивая условный знак.
— Нам сюда! — остановился он наконец. — В этот ход.
— А не этим ли ходом мы сюда вошли?
— Нет! — уверенно запротестовал Пархомов. — Там направление знака в пещеру, а здесь из нее.
— Правильно заметил. Глаз у тебя острый. Если же вдруг заблудишься когда — не торопись и будь особенно осторожен. Можно провалиться в какую-либо щель или колодец. Тут такие есть. И помочь будет некому.
— Да, тут заблудиться немудрено, — согласился Пархомов. — Столько дыр в разные стороны, словно крот-великан трудился.
— Крот этот — вода! — хмуро объяснил молчавший до этого Медведев. — А все эти лабиринты когда-то, в отдаленные времена, были заполнены известковой породой…
— Откуда ты это знаешь? — спросил Пархомов. — Ты так уверенно говоришь, будто сам был здесь в те отдаленные времена.
— Я — геолог, — нехотя сказал Медведев. — Окончил горный институт.
— Вот как? — удивился Пархомов. — Где же?
— В Ленинграде.
— И я учился в Ленинграде. — Пархомов с интересом посмотрел на Медведева. — А в какие годы ты учился?
Завязавшийся было разговор оборвал Матвеев:
— Поговорите потом. Нам терять время нельзя. Пошли! — И вскинул свой ящик на спину. Медведев залязгал трубами, пристраивая их на плечо. Подхватил свой груз и Пархомов.
— Теперь веди нас ты! — предложил Матвеев Пархомову. — Все, что надо, я тебе показал и рассказал. Попробуй действовать уже самостоятельно.
— Хорошо, — согласился Пархомов. — А ты все же за мной следи. Сегодня ты еще идешь рядом.
Осторожно двинулись дальше. Шли еще около получаса. Встречались и перекрестки, и развилки. Проходили и через пещеры. Пархомов шел точно и ни разу не ошибся.
Наконец навстречу потянуло свежим воздухом и шумом. Впереди забрезжил свет. Невольно ускорили шаги и вскоре вошли в пещеру, открытую в сторону океана.
— Стоп! — скомандовал Матвеев, спуская к ногам свой тяжелый ящик. — Разгружайтесь!…
Пархомов и Медведев последовали его команде.
— Теперь, Пархомов, осматривай место — подойдет или нет?
Пещера была просторная, светлая, с широким выходом к океану, откуда вместе с грохотом прибоя врывался свежий холодный воздух.
С небольшого выступа перед пещерой открывался внушительный вид на безбрежные просторы высоких, беспокойных волн.
— Как высоко! — удивился Пархомов, заглядывая вниз, куда скала обрывалась крутой стеной. — Отсюда в волны не прыгнешь — костей не соберешь.
— Медведев, сколько метров до воды? — спросил Матвеев. — У тебя глаз наметан.
— Двадцать три — двадцать пять.