Чевычелов Дмитрий Иванович. Остров на карте не обозначен

   Реттгер бросил трубку на рычаг, злобно посмотрел на Рынина, затем на Борщенко и нажал звонок. Немедленно вошел дежурный эсэсовец. Реттгер приказал:
   — До моего возвращения надеть на Рынина наручники! Держать здесь, в карцере. А ты, Кребс, будь около!
   В кабинет торопливо вошел майор Клюгхейтер. Он быстро приблизился к Реттгеру и что-то шепнул ему.
   — Уже знаю! — раздраженно ответил Реттгер. — Еду сейчас в госпиталь. Вернусь через час.
   И Реттгер вышел, сопровождаемый Хенке. Проклиная русских и Рейнера, он поехал в госпиталь. Не беспокойство за жизнь капитана понудило Реттгера лично посетить пострадавшего. Его беспокоил приказ о предстоящем выходе лодки в море. Если бы капитан Рейнер в другое время отправился в более далекое «плавание» — в самый ад! — Реттгер не моргнул бы и глазом. Но сейчас, когда каждый час надо быть готовым к отплытию, было о чем задуматься! А тут еще заклинился щит в гроте…
   Клюгхейтер, задержавшись в кабинете Реттгера, повернулся к Борщенко.
   — Брагин, следуй за мной! — приказал он по-русски.
   Борщенко взглянул на Рынина и медленно пошел позади майора.
   У крыльца стояла машина. Мотор ее работал.
   Указав Борщенко на заднее сиденье, где никого не было, Клюгхейтер сел рядом с шофером, и машина тронулась.
   Расстояние до тодтовской канцелярии майора было небольшое, и через несколько минут Борщенко уже входил в знакомый кабинет.
   Клюгхейтер сел за стол и, поглядывая на молчавшего Борщенко, задумался.
   Ему было о чем подумать…

4

   Полчаса назад в кабинет майора ввалился растерзанный и перепуганный Шакун. Прерывисто дыша, он еще с порога начал выкрикивать:
   — Господин майор! Надо принять срочные меры. Брагин не Брагин! Он меня сейчас чуть не убил!
   Майор, не выносивший Шакуна, на этот раз отнесся к его выкрикам со всей серьезностью.
   — Рассказывай все по порядку! — приказал он.
   Шакун слизнул кровь, сочившуюся из пальца, порезанного стеклом, и, все еще тяжело дыша, продолжал:
   — Понимаете, господин майор, мне водяной помог! С рогатиной, большой!
   У обычно сдержанного майора глаза округлились. Шакун пояснил:
   — Он был у него на груди. Бородатый, в короне. И — вдруг его нету! Понимаете? Рогатина тройная, страшная! И он меня хотел убить!
   — Погоди, Шакун! Я ничего не понимаю. Что, тебя Брагин пытался заколоть рогатиной?
   — Да нет, господин майор! Этот водяной был с давних лет. Когда он еще был моряком. Бородатый, с трехзубой рогатиной. А теперь его у него не оказалось. А он исчезнуть не мог. Понимаете?
   — Я ничего не понимаю! — начал терять терпение майор. — Отвечай лучше на мои вопросы; может быть, я и сумею разобраться в твоей ереси…
   После ряда вопросов и путаных ответов майор Клюгхейтер постепенно уяснил события и задумался. Что Борщенко не Брагин, он знал уже давно. До сих пор майору не хотелось подводить под расстрел понравившегося ему умного, прямого и честного советского моряка, не по своему желанию принявшего на себя личину перебежчика. Майор понимал и всю сложность положения мнимого Брагина и даже подумывал взять его в услужение к себе. Но как же быть теперь?
   Теперь, как видно, придется принять меры к задержанию Борщенко. А к чему это приведет? Еще к одной кровавой расправе над невинным.
   — И потом, я должен сделать вам еще одно важное сообщение! — спохватился Шакун. — Русские замышляли напасть на арсенал, но потом передумали. Теперь они хотят захватить радиостанцию и вызвать сюда советские корабли и самолеты.
   Майор молча посмотрел на Шакуна, продолжая думать о Борщенко.
   — Ты кому-нибудь рассказывал о сегодняшней истории с Брагиным? — спросил он.
   — Нет, господин майор. Господина оберштурмфюрера на месте не оказалось. И я поспешил к вам — по ранжиру…
   Майор снова задумался.
   — Я, господин майор, уже давно заметил, что он не тот! — изливался Шакун. — Не так он себя держал! Не пьянствовал… И не убил за все время ни одного человека. Брагин был не такой…
   — Так ты давно заметил, что он не тот, не Брагин? — заинтересовался майор.
   — Да, почитай, с первого дня! И после тоже…
   — Что-то не пойму тебя, Шакун! — кривя душой, нарочито строго сказал майор. — Похоже, что ты все время был с ним заодно!
   — Да что вы, господин майор! — испугался Шакун. — Я совсем другой!…
   — Так получается, Шакун! — неумолимо продолжал майор. — Ты его выдал за Брагина! Ты рекомендовал его в охранники! Большое хвалебное послание о нем сочинил. Я ведь читал. И господин штандартенфюрер читал.
   — Что вы, что вы, господин майор! — в отчаянии воскликнул Шакун. — Да если бы я что-нибудь почуял в нем, я бы в ту же минуту доложил. Я бы…
   — Что ты меня путаешь! — сердито оборвал майор. — Ты передо мной не выкручивайся! Ты же сейчас признался, как с первого дня заметил, что он не тот, что он не Брагин! И молчал об этом, пока не подрался с ним сегодня! Заврался ты, Шакун…
   Шакун сразу вспотел, не зная, как выбраться из тупика, в который сам себя загнал.
   — Придется мне тебя арестовать! — еще строже сказал Клюгхейтер. — Ты обманул самого господина штандартенфюрера! И когда он узнает все это дело, он наверняка прикажет немедленно расстрелять вас обоих… вместе.
   Шакун побелел. Ноги его задрожали.
   — Господин майор, спасите! — взмолился он.
   — Вот что, Шакун, придется тебе намертво прикусить язык об этой истории! — строго сказал майор. — Я к Брагину приму меры, а тебя сейчас отправлю в карцер. Может, поумнеешь! Но если об этой истории узнает господин штандартенфюрер, конец тебе будет, Шакун! Понял? Скажешь, что я арестовал тебя за пререкания.
   — Буду вечным рабом вашим, господин майор! — От пережитого ужаса и открывшейся надежды на спасение Шакун ослабел. Слезы вдруг поползли по его грязным щекам. Вид его вызывал непреодолимое отвращение.
   Майор вызвал по телефону комендатуру и приказал выслать конвой за арестованным Шакуном. Через пять минут счастливый Шакун уже шагал под конвоем в карцер.

5

   … И вот теперь, глядя на Борщенко, стоявшего с автоматом на груди, майор с беспокойством думал о тех репрессиях, которые неизбежно последуют за нападение на Рейнера…
   Но что же делать с этим советским моряком?
   — Вот что, Борщенко, — начал майор. — Я вас предупреждал, что если вы попадетесь — я уже не сумею вам помочь…
   Продолжительный звонок телефона прервал его мысль. Майор снял трубку и с беспокойством выслушал какое-то сообщение.
   — Умер?… Я сейчас приеду.
   Клюгхейтер посмотрел на часы.
   — Разговор с вами, Борщенко, я прерываю на час. На это время можете быть свободны.
   Борщенко облегченно вздохнул: «Если бы ты знал, майор, как мне нужен именно этот час!»
   — Разрешите идти, господин майор?
   — Да, идите. Нет, постойте… Оставьте автомат!
   Борщенко заколебался. Но, взглянув на майора, снял с груди автомат и положил на стол.
   — Теперь идите. И помните, только на час!
   — Точно через час буду у вас, господин майор!
   Борщенко повернулся и вышел.
   Немедленно уехал и Клюгхейтер…
   …А когда он вернулся, то вспомнил вдруг предупреждение Шакуна о замысле русских захватить радиостанцию.
   Конечно, это глупая фантазия Шакуна. Но нет ли за ней чего-либо более реального? Например, попыток русских установить связь с работниками радиостанции?
   Майор забеспокоился.
   Вчера он подписывал пропуск (правда, разовый) на проход через перешеек охраннику из русских, некоему Пархомову. Не таится ли в этом факте начало новых неприятностей?
   Опасаясь всякого повода к массовым карательным мерам против заключенных, майор снял телефонную трубку и, соединившись с начальником караульной команды по охране мыса, сказал:
   — Вчера мною подписан разовый пропуск на проход через перешеек некоему Пархомову. Я аннулирую этот пропуск… Что? Только что прошел? Догоните! Отберите пропуск! А Пархомов пусть немедленно явится ко мне! Все! Доложите потом об исполнении!

6

   Это распоряжение майора Пархомов опередил совсем не на много. Незадолго до этого он медленно проходил по перешейку, растянувшемуся в длину чуть ли не на полкилометра. Перешеек был узкий, скалистый, с обрывистыми берегами, на которые с грохотом накатывались высокие волны. У самого мыса он перегораживался стеной.
   В быстро надвинувшихся сумерках Пархомов не мог рассмотреть все так, как ему хотелось. Но стена чернела довольно внушительно. Она была сложена из местного камня. Посередине ее зияла амбразура для пулемета, а по гребню на вделанных в камни железных столбах в несколько рядов была натянута колючая проволока. С левой стороны к стене прижималась пристройка. У входа, освещенного фонарем, стоял часовой.
   «Тут с маху не проскочишь!» — раздумывал Пархомов, приближаясь к часовому.
   Часовой, проверив документы Пархомова и его разовый пропуск на метеорологическую станцию, дал сигнал. Из караульного помещения вышел дежурный эсэсовец. Он тоже проверил документы и пропуск и молча провел Пархомова в проходную.
   Там документы проверил сам караульный начальник.
   — Куда ты идешь? — спросил он.
   — На метеорологическую станцию. Не видишь разве?
   — А зачем?
   — По спецзаданию господина майора. Понятно?
   — По какому спецзаданию?
   — А ты инструкцию свою знаешь? — раскипятился Пархомов.
   Эсэсовец, недоумевая, уставился на Пархомова. Тот, энергично размахивая рукой, продолжал:
   — По инструкции твое дело проверить документы… А заданиями господина майора интересоваться тебе не положено! Понятно?
   Начальник караула сердито промолчал. Пропуск у этого нахального власовца в порядке, и по инструкции его надо пропустить. А о дальнейшем пусть заботятся другие — те, к кому он направляется.
   — Ты что, не пропускаешь меня, что ли? — грозно спросил Пархомов. — Может, мне вернуться к господину майору и доложить?
   — Проходи, проходи! — отмахнулся эсэсовец. — И не заблудись. Метеорологическая станция — прямо и налево.
   — Найду без тебя! — огрызнулся Пархомов и прошел дальше.
   Очутившись по другую сторону стены, он быстро зашагал прямо, а потом обогнул какое-то грязное сооружение и свернул направо.
   Пархомов твердо помнил, как ему надо идти, и сразу заметил чернеющее в темноте строение радиостанции. У входа качался на ветру фонарь. Тут же маячила и фигура часового.
   Именно в эту минуту и позвонил в караульное помещение майор Клюгхейтер.
   Выслушав его распоряжение, начальник караула, еще не окончив разговора, подозвал дежурного эсэсовца, который только что приводил Пархомова от наружного часового, и приказал:
   — Верни этого охранника! Он пошел на метеорологическую станцию. Бегом!
   Выслушав майора до конца, начальник караула повесил трубку и выглянул за дверь. Никого не было. Он снова подошел к столу и взялся было за телефон, но передумал.
   Вбежавший обратно запыхавшийся эсэсовец доложил, что охранника он не догнал и на дороге к метеорологической станции его не обнаружил.
   — Может быть, он в уборную завернул? — высказал предположение начальник караула. — Как раз он мимо должен пройти. Беги туда! А я позвоню на метеостанцию. Эсэсовец убежал, а начальник караула принялся звонить. Но с метеостанции ответили, что к ним никакой охранник не приходил. Когда же вернулся эсэсовец и доложил, что в уборной никого нет, начальник караула не на шутку встревожился. На его звонок из соседней комнаты выскочили другие эсэсовцы, и он немедленно разослал их на поиски строптивого охранника.
   Все это произошло в течение каких-нибудь пяти-восьми минут. И когда Пархомов еще шагал к радиостанции, эсэсовцы уже выбегали из караульного помещения на его розыски.
   Подойдя к радиостанции, Пархомов внимательно ее осмотрел. Строение было каменное, двухэтажное, небольшое. Второй этаж — это всего лишь невысокая башня. Но именно там и находилось аппаратное отделение, это Пархомов знал. А внизу были вестибюль и две комнаты, где производилась шифровальная работа, обрабатывались полученные радиосообщения, составлялись сводки и хранился архив.
   Все окна в здании радиостанции были заделаны массивными железными решетками. У освещенного входа, поеживаясь на холодном ветру, прохаживался пожилой эсэсовец с автоматом.
   — Стой! Тебе что тут надо? — остановил он Пархомова.
   — Если бы не надо, не приперся бы сюда так поздно в такую стужу, чтоб ее черт забрал! — выругался Пархомов в ответ и, поправив автомат, подошел к часовому вплотную. — Вот пропуск! У меня всё по форме…
   Эсэсовец, увидев знакомую голубую картонку, протянул руку. (Пропуск был действительно написан по всей форме, только подписи на нем были фальшивыми.)
   Пока эсэсовец рассматривал пропуск, Пархомов вытащил пачку сигарет и закурил.
   — Держи! — протянул он сигареты эсэсовцу. — Погрейся…
   Тот снял перчатку, вытащил из пачки одну сигарету и вернул пропуск.
   — А что тебе тут надо? — мирно спросил он, закуривая от своей зажигалки. — Тут сейчас только дежурный радист и его помощник.
   — Вот он-то как раз мне и нужен, — неопределенно ответил Пархомов.
   — А что так?
   — Срочное спецзадание от майора… Понял?
   — А-а-а-а, — протянул эсэсовец, не обращая внимания на слова Пархомова, но заинтересовавшись его сапогами. — Русские?
   — Они самые… — Пархомов протянул пачку с сигаретами. — Бери еще, и я пошел. Дело срочное…
   Эсэсовец вытащил еще одну сигарету, засунул ее за ухо и, отвернувшись спиной к ветру, стукнул ногой об ногу. Натягивая поплотнее фуражку, он различил в сумерках двух спешивших к радиостанции эсэсовцев — они делали ему какие-то знаки и что-то выкрикивали.
   Часовой сделал вид, что он их не замечает. Они там отсиживаются в тепле, а он — на ветру. И если им что нужно — пусть подойдут поближе…
   Пархомов тем временем прошел внутрь. Прямо перед собой он увидел крутую, тускло освещенную деревянную лестницу. Начинаясь с середины вестибюля, она верхней частью врезалась в площадку второго этажа. А внизу, по одну и другую сторону от нее, бросались в глаза двери, обитые железом, с крупными красными надписями: «Вход воспрещен. Звоните».
   Пархомов, не задерживаясь, поднялся по лестнице и очутился на площадке второго этажа, огражденной по переднему краю деревянной балюстрадой. И здесь неожиданно лицом к лицу встретился с другим эсэсовцем, стоявшим у такой же, как и внизу, двери, обитой железом и с такой же крупной надписью: «Вход воспрещен. Звоните».
   — Ты куда? — остановил его эсэсовец, преграждая дорогу автоматом. — Не видишь, что ли что сюда нельзя!…
   — У меня пропуск.
   — Какой сюда пропуск? Иди вниз!
   — А я говорю — у меня пропуск! — напирал Пархомов. — Вот смотри…
   Эсэсовец взял пропуск и начал его внимательно рассматривать.
   Радиостанцию посещали ежедневно разные посыльные: и от самого штандартенфюрера, и от майора, и от гестапо. Но в аппаратную никто из них не заходил. А этот вдруг лезет.
   — Вниз, вниз иди! — повторил эсэсовец, вглядываясь в подписи на пропуске. Лампочка была тусклая и висела высоко. Видно было плохо. Продолжая держать пропуск в руке, эсэсовец пристально посмотрел в лицо Пархомова.
   — А кто ты? Я ни разу не видел тебя здесь до сих пор.
   — Я вместо Фрица! — ляпнул Пархомов, наивно полагая, что среди немцев Фрицы есть всюду.
   — Какого Фрица? — подозрительно уставился эсэсовец на Пархомова. — Предъяви-ка мне свои документы!
   — Фу-ты, ну-ты, какой строгий! На, смотри! — Пархомов выхватил удостоверение и сунул его под самый нос эсэсовца. — А вот это мне зря, по-твоему, дали?! — Пархомов сорвал с груди автомат и потряс им перед лицом эсэсовца.
   — Ты этим не маши! — отстранился тот. — А документы дай! Я тебе, как и всем русским, не верю. Хоть ты и власовец, все равно ты свинья!
   Пархомов энергично сунул эсэсовцу удостоверение, но сделал это так, что тот не удержал картонку с наклеенной фотокарточкой. Желая подхватить документ на лету, эсэсовец нагнулся.
   Это движение стало для него роковым. Коротким, но сильным выпадом Пархомов ударил его по затылку кованым прикладом автомата, и эсэсовец беззвучно уткнулся лицом в пол.
   Пархомов оглянулся: «Куда бы его убрать?» Площадка была маленькая — ни одного укромного уголка! Все открыто. «Разве только в ящик?»
   Около стены стоял большой деревянный ларь с наклонной крышкой. Пархомов открыл его и заглянул внутрь. Ларь наполовину был наполнен песком. — «Ага, — на случай пожара…» Пархомов подхватил эсэсовца под мышки и быстро засунул в ларь. Автомат с немца снял: «Это еще пригодится…»
   Действовал Пархомов быстро. Но все же наверху он находился уже минуты четыре-пять. И за это время эсэсовцы из караульного помещения уже достигли радиостанции и сейчас внизу, у входа, набросились на часового: почему тот не обратил внимания на их знаки и крики и не задержал русского. Пархомов слышал их ругань. Медлить было нельзя.
   Он с силой нажал на окованную железом дверь, но она даже не дрогнула. Тогда он стал резко, с короткими перерывами нажимать на кнопку звонка. Послышался лязг задвижки, в двери открылось маленькое окошечко, и оттуда показались мясистый нос, лохматые брови и маленькие острые глазки.
   — Что случилось? Что надо? — спросил радист.
   — Открывай скорей! — приказал Пархомов. — Не видишь, что ли, кто я?
   Немец непонимающе впился взглядом в лицо Пархомова.
   — Сюда нельзя! Не разрешается!
   — Открывай, говорю! Быстро! У тебя сейчас будет авария, — взрыв! Поворачивайся, черт возьми! Дорога каждая секунда!
   Внизу тревожно хлопнула дверь, и в вестибюль с громкими криками ввалились эсэсовцы.
   — Открывай, стерва! Или получишь сейчас вот это! — Пархомов сунул в окошко ствол автомата.
   Перепуганный радист торопливо отодвинул тяжелый засов, и Пархомов вломился внутрь. Перехватив в одну руку оба автомата, он закрыл за собой дверь и задвинул засов. Так же быстро он захлопнул окошко, затолкав до отказа задвижку.
   Растерянный и перепуганный радист молча смотрел на действия Пархомова, ничего не понимая.
   — Ну, показывай быстрее аппаратуру! — приказал Пархомов, повесив один автомат на грудь, а второй взяв в руки.
   Радист поспешил вперед.

   Коридорчик был короткий — не более двух метров. А за ним, сразу за портьерой, аппаратная.
   — У тебя оружие есть? — на ходу спросил Пархомов.
   — Нет.
   — Может, кинжал имеется?
   — Только перочинный ножик и вилка.
   — А не врешь?
   Немец испуганно оглянулся.
   — Ты не оглядывайся, а быстрее показывай, где какая у тебя тут аппаратура…
   — Адская машина, что ли, здесь? — все более пугаясь, спросил радист.
   — Хуже! — обрезал Пархомов. — А есть ли где запасная аппаратура, если эта окажется взорванной?
   — Есть, но она здесь же.
   — Где?
   — Вот в этой кладовой.
   — Но, может быть, есть еще где на острове?
   — Нет. Только здесь.
   Пока бледный радист, запинаясь и торопясь, показывал и объяснял расположение аппаратуры, резко зазвонил звонок. Одновременно в дверь загрохотали тяжелые удары прикладами.
   Радист бросился в коридор, но Пархомов его остановил.
   — Ты не лезь. Я сам…
   Он прошел к двери, отодвинул задвижку и рывком открыл окошко. Сунув в него автомат, он веером дал очередь.
   От двери отвалились двое, срезанные насмерть.
   Пархомов быстро выглянул. Больше на площадке никого.
   — Живее выходи отсюда! — приказал он побелевшему радисту. — Будет взрыв — пострадаешь. Ну, поворачивайся! Сейчас Кирилл Пархомов будет показывать, что такое моряк-сибиряк!
   Радист, шатаясь, боком вышел на площадку и, споткнувшись о труп, почти без сознания скатился по лестнице.
   Пархомов подобрал автоматы мертвых эсэсовцев и вернулся в коридор. Он плотно задвинул тяжелый засов, так же тщательно закрыл окошечко и прошел в аппаратную.

Глава пятнадцатая
ВОССТАНИЕ

1

   Короток день в ноябре на острове обреченных и мучительно длинна ночь. Но на этот раз она — эта ранняя, долгая ночь — была союзницей в борьбе за свободу… Только под ее покровом смогла дюжина смельчаков спуститься с высокой скалы в расположение склада с оружием.
   В этот темный ранний вечер от складов к воротам подошла группа вооруженных людей в форме эсэсовцев.
   — Почему не вовремя и откуда вас так много? — удивился караульный у ворот. — Что случилось?
   — Сейчас объясню, — ответил шедший впереди. — Держи пока папиросу!
   Но часовой так и не успел ни закурить, ни получить ответ. Оглушенный ударом в голову, он беззвучно опустился на камни…
   Действия ударной группы разведчиков были четки, быстры и рассчитаны до мелочей заранее. Через несколько минут на вышке уже стояли другие люди, в караульном помещении у телефона сидел Медведев, а в открытые ворота бесшумно прошел большой отряд. Еще через десять минут склад с оружием находился в руках восставших.
   Несколько позже во двор арсенала въехали восемь фургонов, захваченных на автобазе. Две машины с оружием были отправлены в гавань, а другие, с вооруженными людьми, разъехались в разные пункты для дальнейших действий и перехвата коммуникаций острова. К арсеналу потянулись пешие отряды. Они вооружались и в строгом строю уходили по назначению.
   В гавани в это время события развернулись по-другому…
   После расстрела Матвеева прошло около двух часов. Над островом опустились густые сумерки. Загорелись яркие фонари, освещая палубу. Все это время работа на судах продолжалась в молчании и была как никогда четкой. Дисциплина и порядок казались образцовыми.
   Шарфюрер Краух снова поднялся на палубу в сопровождении двух автоматчиков и переводчика. Медленно шагая, он внимательно всматривался в лица работающих, выискивая непочтительность или дерзость, к чему можно было бы придраться.
   Наконец он остановился. Ему показалось, что нашлось нечто, заслуживающее внимания. Группа русских, напрягая силы, безуспешно пыталась высвободить металлическую сетку, наполненную тяжелыми ящиками, которая застряла в люке.
   Несколько минут эсэсовец молча наблюдал за бесплодными усилиями ослабевших от многочасовой работы людей. Затем он подошел ближе.
   — Вы что же это возитесь столько времени? Закупорили люк! Живее, живее!
   Не глядя на эсэсовца, работающие снова попытались высвободить тяжелый груз, но снова ничего не вышло…
   — Быстрее, говорю! — злорадно крикнул эсэсовец, подходя еще ближе. Молчание и казавшееся покорным безразличие работавших поднимало у него желание поиздеваться, показать свою власть.
   — Молчите? Притихли, наконец?! Поняли теперь, что значит поднять руку на немца?! — все более распалялся эсэсовец. — Я сейчас буду плевать вам в глаза, и вы непосмеете мне возражать!
   Эсэсовец подошел к работающим вплотную и, ухватив за ухо стоявшего ближе к нему украинца Григория Марченко, попытался вывернуть его голову лицом в свою сторону.
   В это время зеленая ракета с шипением пронеслась мимо судов — и одновременно эсэсовец получил сильный удар в переносицу. Он отпрянул назад, хватаясь за автомат, но на обеих его руках повисли двое. Автомат с него сорвали.
   Здоровый, как бык, откормленный эсэсовец рванул руки. Казалось, что истощенные, измученные люди должны были бы сразу же оторваться. Но накопившаяся ненависть утроила их силы, и они впились в руки врага, как клещами…

   — Этого надо взять живым! — крикнул, задыхаясь, Марченко. — Он главный палач Матвеева.
   Люди сплелись в клубок. Позади, где эсэсовец оставил автоматчиков, он тоже услышал борьбу, глухие удары, затем треснули выстрелы. Наливаясь злобой, эсэсовец с силой ударил коленом в живот наседавшего на него Марченко. Тот застонал, надломился, но не оставил руку врага, впился в нее зубами.
   Эсэсовец получил новый удар в лицо. Огромным усилием он вырвал другую руку, дотянулся до кобуры, вытащил пистолет, но выстрелить не успел. Кто-то ударил его прикладом в лоб, и он рухнул как подкошенный.
   В эти несколько секунд палубы судов и причал наполнились треском выстрелов, шумом рукопашной борьбы и разноголосыми — русскими и немецкими — выкриками. В течение короткого времени суда и пристань оказались в руках восставших, неотвратимых в своем натиске…
   Радиорубки обоих кораблей были захвачены в первые же минуты. На «Берлине» группа бойцов под командой старшины Алексея Самохина вломилась в радиорубку, вооруженная пистолетами и гранатами.
   — Хенде хох! — скомандовал Алексей.
   При виде гранаты на лице радиста, сидевшего с наушниками на голове, отразился ужас, и он свалился на пол. Наушники с треском свалились с головы, гулко ударились о металлическую дверцу шкафа. Радист, ожидая взрыва, крепко закрыл глаза и перекатился в угол.
   — Вылезай, вылезай! — крикнул Алексей по-немецки, направляя на радиста пистолет.
   Радист открыл глаза, шатаясь, встал и поднял руки.
   Был он в форме гражданского связиста.
   Алексей быстро обыскал его.
   — Где оружие?
   — Мне оружие не положено. — Радист трясся, как в лихорадке.
   — Показывай свое хозяйство! — приказал Самохин. — А ты, Петр, осматривай аппаратуру.
   Дрожащими руками радист открывал ящики, шкаф, показывал Петру Лемешко, где что находится.