Чевычелов Дмитрий Иванович. Остров на карте не обозначен

   — А до вершины?
   — Пятнадцать — семнадцать.
   Матвеев повернулся к Пархомову:
   — Эта сторона скалы обращена к нашей родине. Имеет ли это значение для радиоприемника? И как с антенной? Если ее выставлять на время сеансов сюда, на площадку, — с острова ее никто не увидит.
   — Место очень удобное, товарищ Матвеев! — объявил Пархомов.
   — Тогда — к делу! Надо поспеть к очередной передаче последних известий!
   Они вернулись в пещеру и с жаром принялись за работу. Алюминиевые трубки быстро свинтили и преобразили в радиомачту с антенной в виде «метелки» из медной проволоки. На площадке перед пещерой выдолбили углубление для основания мачты, а над входом, найдя трещину, вбили два прочных стальных крюка, за которые мачта заводилась просто и удобно. Теперь установить и убрать мачту можно было в несколько минут.
   Отвод, спускавшийся от антенны, протянули в дальний угол пещеры, где с меньшей силой слышался шум прибоя. Там на ящике с аккумуляторами и установили радиоприемник, заключенный в фанерный футляр, который Пархомов умудрился даже выкрасить…
   И вот, наконец, подключены к приемнику и электропитание, и антенна, и заземление. Пархомов глубоко вздохнул, посмотрел на часы, данные ему Смуровым, на молчавших в ожидании товарищей и неуверенно объявил:
   — Успели… Через несколько минут начнется передача из Москвы.
   Он уселся перед приемником на ящик с инструментами, положил на колени фанерку, тетрадь и карандаш, надел наушники и мгновенно отрешился от окружающего. Все его внимание сосредоточилось на шкале настройки…
   Матвеев и Медведев жадно и тревожно уставились на взволнованное лицо Пархомова. А оно — широкое, простоватое — выражало и нетерпение, и страх, и надежду… И вдруг — расплылось в счастливой улыбке. Рука его ухватилась за карандаш…
   Сразу же к голове Пархомова склонились с обеих сторон головы Матвеева и Медведева. Они приложились к наушникам, чтобы уловить хотя бы частичку того, что уже слушал Пархомов. Три головы плотно прижались друг к другу и застыли, словно единое изваяние…
   А в наушниках в эти минуты слышался торжественный голос, читавший «Сообщение от Советского Информбюро». Пархомов записывал:
 

   «Войска Северо-Кавказского флота во взаимодействии с Черноморским флотом сегодня штурмом овладели городом и портом Новороссийск. Несколько дней тому назад наши войска прорвали мощные бетонированные укрепления противника, ворвались в город Новороссийск и завязали уличные бои. В это же время корабли Черноморского флота высадили десант в порту и тем самым нанесли удар противнику со стороны моря. После пятидневных ожесточенных боев город Новороссийск освобожден от немецко-фашистских оккупантов…»

 
   Далее Пархомов записал данные о продвижении советских войск на других фронтах и заключительные строчки «Оперативной сводки за 16 сентября»:
 

   «В течение 15 сентября наши войска на всех фронтах подбили и уничтожили 64 немецких танка. В воздушных боях и огнем зенитной артиллерии сбито 94 самолета противника…»
   В напряженном молчании все трое прослушали «Сообщение» до конца. Сразу за этим грянула музыка, и они, словно очнувшись, выпрямились, торжествующе глядя друг на друга… В эту минуту на их лицах — разных по характеру каждого — было одно общее: «Нет больше беспросветной изоляции!… Не будет уже места безнадежности и отчаянию!… Голос Родины теперь станет помогать в борьбе!…»

 
   Пархомов вытер рукавом вспотевшее от волнения лицо.
   — Хорошо слышно, правда? — спросил он, ликуя.
   — Я отчетливо слышал каждое слово! — восторженно воскликнул просветлевший Медведев. — Пархомов, дай я тебя поцелую!…
   — Еще что выдумал! — отмахнулся довольный Пархомов.
   — Ты как будто дал мне порцию волшебного лекарства! — продолжал Медведев. — Сейчас я дышу по-другому! Гляжу по-другому! Чувствую по-другому!… Понимаешь?…
   — Надо быстрее к Смурову! — вмешался Матвеев. Глаза его, всегда строгого и сдержанного, сияли. Но в голосе звучала прежняя трезвая деловитость. — Я займусь антенной, а вы быстренько разберитесь с инструментом и материалами. Что нужно вернуть — возьмем с собою…
   — Такие новости для нас так же важны, как и питание! — горячо продолжал Медведев. — Пархомов, прочти, как ты все записал. Может, что забыл, и надо поправить…
   — Я потом прочту, давай работать… Я ничего не пропустил — стенографировал…
   — Нет, читай сейчас! Я тут пока займусь один…
   Пархомов принялся читать, а Медведев, позабыв о работе, снова жадно слушал, не в состоянии сдерживать радостную улыбку.
   — Теперь можно записывать сводки регулярно, — прервал чтение Пархомов. — Правда?!
   — Я готов ходить с тобой сюда каждый раз! — предложил Медведев. — От этого силы мои будут прибавляться, как сейчас…
   — Надо, чтобы все наши ежедневно знали, что делается там, на фронтах!… — вдохновился Пархомов. — Если бы украсть у немцев пишущую машинку, можно было бы ежедневно размножать сводку для всех бараков…
   — Это здорово бы всем помогало! — горячо согласился Медведев.
   — Собирайтесь, собирайтесь быстрее! — потребовал Матвеев, втаскивая радиомачту в пещеру. — Надо торопиться к Смурову!…
   — Как думаешь, товарищ Матвеев, — смог бы Смуров «добыть» у немцев пишмашинку? — спросил Пархомов.
   — Смуров все сможет, что только возможно! — ответил Матвеев. — Но нам нужно оружие. А пишмашинка нам не нужна…
   — Как это не нужна?! — возразил Пархомов. — Голос Москвы — это тоже оружие!… И на пишмашинке мы бы распространяли это оружие для всех…
   — Не выдумывай! — строго сказал Матвеев. — Такое Смуров не разрешит!…
   — Да ты что говоришь, Матвеев! — окрысился Пархомов. — Разве радиопередачи о наших победах на фронтах нужны только для нас с тобой?!. А не для всех заключенных?!.
   — Конечно, для всех, — согласился Матвеев. — Но как их делать для всех, скажет только Смуров. Да что вы тут возитесь?! Надо спешить, чтобы застать Смурова. Он нас ждет. Давайте быстрее!
   В несколько минут сборы были закончены, и все в приподнятом настроении заспешили в обратный путь…

4

   Следующее утро у «славян» началось необычно. В конторку старосты, к Смурову, который, как всегда в этот час, находился на установленном для него месте, торопливо вошел встревоженный Матвеев.
   — Беда, товарищ Смуров, — начал он с порога, увидев, что Смуров один. — Ночью Пархомов написал восемь листовок с кратким пересказом вчерашней радиопередачи из Москвы и расклеил их на досках для объявлений, под фонарями. У всех бараков. Шесть штук я и Митрофанов успели снять — вот они!… А двух уже нет — сняты. У кого-то на руках…
   Смуров выслушал Матвеева не перебивая. На строгом лице его отразилось нарастающее глубокое беспокойство.
   — Надо найти их все, дорогой Матвеев! — сказал он с внезапной горечью, вставая из-за стола. — Иначе — провал…
   — Поиски продолжаем, товарищ Смуров. Мне помогают Митрофанов, Глебов и Медведев… Я тоже ухожу. Можно?…
   — Да… Торопитесь,
   Матвеев быстро вышел. Смуров бегло просмотрел одну из листовок. Глубокая складка заботы залегла на его лбу. Он сложил все листовки вместе, быстро сжег их в чугунке, стоявшей в дальнем углу, и вышел…
   Обычно в это время все бригады, назначенные на работу, выстроенные в колонну, уже стояли у ворот, ожидая вывода. Теперь взбудораженные заключенные все еще толпились разрозненными группами у своих бараков, оживленно переговариваясь, обмениваясь впечатлениями, расспрашивая о содержании листовок тех немногих счастливчиков, которым удалось их прочесть…
   Наблюдая со сторожевой вышки за беспокойством в лагере, за странным поведением заключенных, которые вовремя не построились и не подошли к воротам, что являлось чрезвычайным происшествием, охранники дали сигнал тревоги и направили прожекторы и пулеметы в сторону бараков. Начальник лагерной канцелярии протелефонировал о происходящем дежурному по гестапо. И к лагерю немедленно выехала машина с эсэсовцами-автоматчиками, а следом за ними и мотоциклисты-пулеметчики.
   Энергичным вмешательством Смурова порядок среди заключенных был быстро восстановлен, и рабочие бригады построены в колонну. Собравшимся около Смурова бригадирам он сказал:
   — В случае арестов и допросов все должны забыть даты и названия городов и населенных пунктов. Ничего конкретного!… А теперь — быстрее к воротам!…
   К моменту прибытия к лагерю машины с эсэсовцами колонна заключенных уже стояла у ворот. На работу она была отправлена под усиленным конвоем. Но, как потом стало известно, никаких инцидентов не произошло. Заключенные вели себя дисциплинированно, и нарушений порядка не было…
   У конторки Смурова ожидал растерянный, бледный Пархомов.
   — Вчера мы опоздали, и я не смог поговорить с вами, товарищ Смуров… Я хотел помочь вам, подбодрить людей хорошими новостями… А оказалось — навредил… — Пархомов говорил с трудом, не поднимая головы. — Я это не в оправдание, а только в объяснение моего проступка…
   — Здесь не место для таких разговоров, — остановил его Смуров. — Иди за мной…
   В конторке Смуров сразу прошел к чугунке, перемешал там золу и сел за стол.
   — Присаживайся, — пригласил он Пархомова. Потом пристально поглядел на него и тяжело вздохнул.
   — Если хоть одна твоя листовка попадет в гестапо — а гестаповские агенты имеются и здесь! — будут аресты, пытки и казни, — сказал он, не повышая голоса. — Такая листовка сразу же раскроет, что у нас имеется радиоприемник, что мы слушаем Москву, что у нас действует подпольная организация… Так, с твоей помощью, мы сами раскроем врагу то, что обязаны охранять как строжайшую военную тайну… Ясно это тебе?
   — Это я уже понял. Сегодня. После разговора с Матвеевым.
   — На фронте за раскрытие перед врагом военной тайны виновного немедленно бы расстреляли…
   — Я готов к любому наказанию, — твердо сказал Пархомов. — А в случае арестов никого не подведу. Все возьму на себя.
   Смуров укоризненно покачал головой.
   — И в этом ты не все представляешь так, как есть. Преувеличивать ум гестаповцев не следует, но все же они кое-что соображают. Это кровавые, бездушные садисты, но не все они тупицы…
   Тяжелый разговор прервал вошедший Матвеев.
   — Вот еще одна! — подал он листовку Смурову. — Не хватает последней, восьмой. Поиски продолжаем. — И Матвеев вышел.
   — А ты точно помнишь, что написал восемь? Может, их было семь? — спросил Смуров, сжигая листовку.
   — Нет, товарищ Смуров, восемь. На каждый барак по штуке. Сам и расклеил.
   — Откуда ты взял для них бумагу?
   — Из той тетради, что вы дали.
   — Она сейчас с тобой?
   — Да. И карандаш.
   — Клади тетрадь на стол… Раскрывай… Пиши то, что я буду диктовать…

   Когда работа была закончена, Смуров проинструктировал Пархомова и на прощание напомнил:
   — Итак, не забудь ничего из того, что я тебе сказал!…
   — Все понял, усвоил и твердо запомнил, товарищ Смуров…
   — Ну, иди.
   На пороге Пархомов встретился с Матвеевым и под его укоризненным взглядом виновато опустил голову.
   Матвеев, получив указания Смурова, сразу же ушел.
   В следующие полчаса к Смурову заходили с разными делами старосты бараков и дежурный по лагерю. Распоряжения Смурова были, как всегда, по-военному кратки и точны. Наконец он остался один, склонившись над папкой с приказами из «шрайбштубы» на завтра…
   Снова вошел сумрачный Матвеев и стал докладывать:
   — Восьмую листовку не нашли. Но с Борщенко связались. Твое ему передали…
   — Это уже удача… Что еще?
   — Сейчас от ворот в эту сторону идет группа автоматчиков. Думаю, что за тобой, товарищ Смуров…
   — Вероятно, так.
   — Мне уйти?
   — Нет, будь здесь. Ты же останешься за меня. Что надо делать — знаешь… Я ведь, возможно, и не вернусь…
   — Понимаю.
   — В этом случае действуй, как предусмотрено. И перестрахуйся сам. Тебя, несомненно, арестуют вскоре после меня…
   — Это мне тоже ясно.
   За окном послышались приближающиеся к конторке шаги и немецкая речь.
   — Ну, все. Это действительно за мной… Простимся — на всякий случай…
   Они молча крепко обнялись и остались стоять у стола.
   В конторку без стука вошли два автоматчика. Другие остались у двери.
   — Староста Смуров?
   — Я Смуров.
   — Следуй за нами!

Глава десятая
КУДА ПОПАЛА «ВОСЬМАЯ» ЛИСТОВКА…

1

   Незадолго до ареста Смурова с Пархомовым приключилось нечто весьма важное для развернувшихся событий. Ушел он от Смурова в крайне подавленном состоянии. На душе было черным-черно. Неотступно терзала мысль об опасности, нечаянно созданной им для общего дела и для таких замечательных товарищей, как Смуров и его помощники…
   Уже рассвело. Медленно брел он к своему бараку, присматриваясь к каждой бумажке, которую ветер перекатывал по подмерзшим камням… У стены шестого барака остановился. Огляделся по сторонам. Вытащил из кармана новую листовку и стал высматривать, где удобнее было бы ее приклеить…
   — Что ты тут делаешь? — раздался неожиданный голос.
   Пархомов вздрогнул, сунул листок в карман и оглянулся. Перед ним стоял появившийся точно из-под земли незнакомец с номером пленного на груди, — тощий, в старой солдатской шинели, в кирзовых стоптанных сапогах, в дырявой шапке-ушанке… Его узкое лицо с длинным острым носом выражало крайнее любопытство. Небольшие круглые глазки смотрели из глубоких глазниц с острой заинтересованностью.
   — Что за бумажку запрятал ты в карман? — задал он новый вопрос. — Не листовку ли, что утром висела тут на доске?
   — Не твое дело! — вызывающе огрызнулся Пархомов. — Я тебя не знаю и знать не хочу! Понял?
   — Конечно, ты меня знать не можешь — ты новичок. Но я тебя уже приметил… И если у тебя листовка — покажи, пожалуйста…
   — Ничего показывать я тебе не собираюсь! — отрезал Пархомов, стараясь понять, кто перед ним: свой брат, действующий по заданию Матвеева, или замаскированный соглядатай? Но как это проверить?…
   — Ты ее подобрал, что ли? — настойчиво продолжал допрашивать незнакомец.
   — Подобрал. И сейчас снесу старосте, — нашелся, наконец, Пархомов. — «Если это свой — он сейчас же обрадуется и даже проводит до конторки…» Но незнакомец встревожился:
   — Зачем тебе староста? Он не поблагодарит. А я могу и купить… Я собираю такие документы… для истории.
   «Ого! Даже купить!» — Пархомов сразу насторожился, вспомнив предупреждение Смурова, и помедлил, соображая, как вести себя дальше.
   — Ну, что ты можешь мне дать! — пренебрежительно сказал он, напуская на себя вид простофили. — Деньги тут ни к чему. А буханку хлеба с тебя не получить…
   — Две буханки дам, если это листовка! — оживился «покупатель». — Только ты сначала покажи.
   — Ладно, покажу, — охотно согласился Пархомов. — Отойдем подальше.
   Они прошли до конца барака и завернули за угол. Теперь их с вышки видеть не могли. Никого не было в этом глухом углу и из своих. «Как бы он меня здесь втихомолку не угробил!» — раздумывал Пархомов, не упуская из вида ни одного движения незнакомца.
   — Смотри. Только руками не лапай… Я задарма не отдам! — Пархомов вытащил листовку, расправил ее и, удерживая обеими руками, поднес к лицу охваченного любопытством «покупателя». Тот быстро прочел четкий текст, и Глазки его загорелись…
   — Эту листовку я куплю — поспешил он сказать свое решение.
   — А как ты со мной расплатишься?
   — Пойдем со мной к ревиру, и оттуда я вынесу тебе буханки.
   — Врешь ты все! Кто тебе даст там столько хлеба? Ты сам-то, видно, от голода сохнешь… А староста буханку не даст, но кусок — наверняка.
   Пархомов решительно сложил листок и опустил его в карман. Незнакомец прищурился, что-то обдумывая. Правая рука его потянулась к карману…
   Пархомов с глуповатой беззаботностью на лице несколько секунд выжидал, размышляя: «Хочет выхватить пистолет и ударить меня по голове. Убить без шума. Но побаивается сопротивления и неудачи…»
   Не желая дальше искушать судьбу, Пархомов нерешительно сказал:
   — Конечно, две буханки — это здорово! Но как тебе верить? Что за «рука» у тебя в ревире?…
   Незнакомец оставил карман в покое и оживился.
   — Там меня сам начальник знает. Вот и сегодня он дал мне освобождение от работы на два дня. И тебе могу то же устроить.
   — Выдумываешь ты все… — недоверчиво протянул Пархомов. — Кто ты такой, чтобы сам начальник с тобой дела имел? Ты просто враль!… Я мог бы и к воротам снести свою находку, да боюсь, — свои увидят…
   — Мне передашь! — заволновался незнакомец. — И две буханки ты получишь! Я — надежный! Я тебе это покажу… так и быть. Вместе станем действовать… — Он вытащил из внутреннего нагрудного кармана голубую картонку с крупным немецким словом «пропуск» и лиловой печатью. — Видишь? По этой карточке я могу даже ночью выйти за ворота… Понял?…
   — Ну, это уже другое дело, — сразу сдался Пархомов. — И коли так, могу тебе продать еще что-то поинтереснее… Случайно наткнулся на тайник. Оттуда и перепрятал… Но за такое и пяти буханок будет мало… Придется тебе добывать для меня и еще кое-что… Да, да… Килограмм сала… сахара десять кусков… больших… и… две банки консервов… Нет, три… мясных…
   — Что же это такое? — еще более заволновался шпик. — Оружие?
   — Увидишь. Пошли.
   — Куда?
   — За восьмой барак. Там у меня свой тайник.
   Без дальнейших разговоров они быстро прошли в дальний угол лагеря и углубились в узкое пространство между восьмым бараком и скалой.
   — Больно нехорошее тут место, — сказал шпик, встревоженно осматриваясь.
   — Зато — надежное, — постарался успокоить его Пархомов. Не затягивая дело дальше, он на ходу нагнулся и подхватил в руку увесистый острый камень.
   — Ты что? — испугался вдруг шпик, засовывая руку в карман.
   — Не двигайся, подлюга! — Пархомов рывком прижал его к скале, не давая выхватить пистолет. — Предатель! Продажная тварь!
   На секунду их взгляды встретились. Злоба и страх — в одном; неукротимая ненависть и ярость — в другом.
   В отчаянном усилии шпику удалось вырвать руку с пистолетом. Но воспользоваться оружием он не успел. Пархомов нанес ему страшный удар камнем в висок. Не издав ни звука, шпик ничком рухнул на камни…
   Около минуты Пархомов стоял над ним, тяжело дыша. Затем поднял выпавший пистолет, сунул его в свой карман и бросился вон.
   Он так торопился, что вошел в конторку старосты с тяжелым дыханием.
   — А где… товарищ Смуров? — спросил он, отдуваясь, сидевшего за столом Матвеева.
   — Смурова только что увели гестаповцы, — холодно ответил Матвеев. — Из-за твоей анархичности…
   Пархомов ухватился за голову, точно от удара.
   — А что у тебя стряслось? — спросил Матвеев. — Почему ты такой?…
   — Я убил предателя, — поднял голову Пархомов. — Гестаповского шпика… Но к чему это теперь?…
   — Где? Когда?
   — Только что. За восьмым бараком.
   — Рассказывай быстрее, как это случилось! — приказал Матвеев. — Не поторопился ли ты опять?…
   — Нет. Это настоящий предатель, — выдавил Пархомов, больно переживая недоверие Матвеева.
   Выслушав сбивчивый рассказ расстроенного Пархомова, Матвеев встал.
   — Идем туда!
   Быстро прошли на место происшествия. Матвеев перевернул убитого на спину.
   — Знакомое лицо. Мы к нему уже присматривались… Проверим, что при нем есть…
   Он тщательно обыскал убитого и стал просматривать обнаруженные документы и записки.
   — Нет, ты не ошибся, Пархомов, — сказал Матвеев потеплевшим голосом. — Эту гадюку ты убил очень вовремя. В самую точку… Придется тебя, видимо, не только судить, но и благодарить. Но это потом, если все обойдется благополучно и мы не попадем из-за тебя на виселицу… Так… А где листовка, которою ты его приманил?
   — Вот…
   Матвеев прочел и, раздумывая, сказал:
   — Что писал ее ты — знаю. А кто сочинял? Смуров?
   — Да. Продиктовал мне.
   — Сразу видна его голова…
   Закончив просмотр документов и записок предателя, Матвеев часть из них положил в свой карман, а остальные аккуратно рассовал обратно по карманам убитого.
   — Где пистолет, о котором ты говорил?
   — Со мной.
   — Засунь ему обратно в тот же карман.
   — Да ты что, товарищ Матвеев! — возмутился Пархомов. — Нам так нужно оружие… — Но осекся под строгим взглядом Матвеева и уже молча выполнил его приказание.
   — Поправь, чтобы не было заметно, что вытаскивали…
   С чувством омерзения к убитому, Пархомов выполнил и это.
   — Так… Теперь ты останься здесь, — распорядился Матвеев. — И жди товарищей, которых я сейчас пришлю. Поможешь им снести его, куда надо…

2

   Реттгер с кислой гримасой взглянул на стоявшего между конвоирами у стола Смурова и повернулся к Хенке.
   — Ну, что там произошло? Докладывайте.
   — Беспорядки, господин штандартенфюрер…
   — Конкретнее! Убили кого?
   — Нет, господин штандартенфюрер. Толпились у бараков, были возбуждены…
   — Не хотели работать, что ли?
   — Тоже нет, господин штандартенфюрер, работали нормально…
   — Так в чем же дело? — нахмурился Реттгер, теряя терпение. — Что вы не можете доложить внятно? Язык, что ли, проглотили?
   — Читали листовки, господин штандартенфюрер! — сообщил наконец Хейке, предвидя неприятности.
   — Какие листовки? — насторожился Реттгер.
   — Были расклеены у бараков, на досках объявлений, господин штандартенфюрер. Славяне читали. Восторгались победами русских…
   — Победами? Какими? Когда? Где?
   — В листовках говорилось, что русские продвигаются вперед и бьют наших генералов, господин штандартенфюрер…
   — Вот как? А откуда у славян такие сведения?
   — Мы это еще не выяснили, господин штандартенфюрер. Выясняем.
   — Как не выяснили? Это же очень важно! Вы понимаете, как это важно?
   — Так точно, господин штандартенфюрер, понимаю!
   — Я начинаю сомневаться в этом! — раздельно сказал Реттгер. — А как составлены листовки? Это советские сводки? Или что-то иное?
   — Не могу ответить, господин штандартенфюрер. Я еще не имел возможности их прочесть.
   — Как?! Вы до сих пор не прочли самих листовок?! — Реттгер тяжелым взглядом уставился на Хейке. — Да вы действительно ничего не понимаете, Хенке! Если это советские сводки — значит, славяне их слушают. Но откуда у них может быть приемник? Чтобы его собрать — нужны радиодетали. А похитить их с нашего склада нельзя без соучастия какого-то нашего работника… И затем это означало бы, что у славян действует очень хорошо организованная группа… Понимаете, сколько важных вопросов возникает, если хорошо думать? Неужели такое вам надо подсказывать?! Да где эти листовки наконец?! Дайте их сюда!!
   — Их еще не нашли, господин штандартенфюрер… Но мы их добудем. Их посрывали сами славяне и читали потом группами…
   — Что за бедлам! — вскипел Реттгер. — Чем же вы, черт возьми, занимались, если у вас еще ничего нет?!
   — Скоро все будет, господин штандартенфюрер! — испугался Хенке. — Скоро…
   В ярости Реттгер встал с кресла, но тут его взгляд наткнулся на Смурова, и он, взяв себя в руки, снова сел.
   — Это и есть староста лагеря? Русский?
   — Так точно, господин штандартенфюрер.
   — Он-то, наверное, уже держал эти листовки в руках? Читал их? Спрятал уже, наверно? — Реттгер в раздражении постучал пальцем по столу. — Я сам буду с ним разговаривать. Где переводчик?
   — Я говорю по-немецки, господин полковник, — спокойно сказал Смуров. — Могу отвечать на ваши вопросы без переводчика.
   Реттгер бросил злой взгляд на Хенке.
   — Почему не предупредили меня, что он нас понимает?… Ну, ладно… — Он повернулся к Смурову. — Рассказывай, что тебе известно об этих листовках. Раз ты староста лагеря — должен знать все, что там делается… Или ты, может, станешь отрицать, что листовки были?
   — Они действительно были, господин полковник, — подтвердил Смуров.
   — Так… — Реттгер посмотрел на Смурова более внимательно. — О чем же там говорилось?
   — На это ответить не могу, господин полковник. Я их не читал и не видел.
   — Врешь! Ты их видел! Ты их читал!
   Смуров промолчал.
   — Ты просто не хочешь говорить. Не хочешь выдавать своих соотечественников! — продолжал Реттгер, повышая голос. — Но в гестапо тебе язык развяжут!… Говори лучше сразу! Здесь! Мне!
   — Если я сейчас ничего не могу сказать вам, господин полковник, то нечего будет сказать мне и в гестапо, — твердо ответил Смуров.
   Реттгер мрачно помолчал, поглядывая на Смурова. Потом резко повернулся к Хенке.
   — Через час вы доложите мне об этом деле во всех подробностях! — медленно заговорил он, чеканя слова. — И листовки при этом положите мне на стол! Ясно?! — Он стукнул ребром ладони по столу. — Все!
   — Слушаюсь, господин штандартенфюрер! — Хенке побледнел. Повернувшись к конвоирам Смурова, он приказал: — Ведите его в гестапо!
   Реттгер глянул на Смурова, — и что-то поразило его в нем.
   — Погоди! — остановил он Хейке. — Я ему задам еще несколько вопросов. — И опять посмотрел на Смурова, вспоминая низкорослого, тщедушного Андриевского и солидного, в очках Рынина… «Этот совсем иной, чем те… А в чем же он так похож на них?»
   Смуров стоял перед ним между автоматчиками с непокрытой головой, высокий, прямой, подтянутый, словно отлитый из металла. Посеребренные сединой волосы слегка прикрывали большой умный лоб. Мужественное исхудалое лицо с крупными заострившимися чертами оставалось непроницаемо спокойным, непреклонным. Длинные костистые руки были опущены впереди — держали поношенную шапку-ушанку. И сильные узловатые пальцы — пальцы рабочего человека — не дрожали перед тем, что в наступивший час ожидало их там — в гестапо…