Страница:
— Отпустите нас, чтобы успеть к обеду добраться к столовой, — попросил охранник.
— Сейчас. Это мой последний досмотр в смену. Произведу его как положено, и вы, поедете. — Кремер осторожно вложил зажигалку в футляр и опустил в карман.
— Друзья, — тихо заговорил Пархомов. — Если он обнаружит наш груз — я ударю его лопатой по черепу насмерть, выдерну из кузова и здесь буду сопротивляться. А вы подавайте машину обратно и быстро выгружайте, — якобы для того, чтобы доставить на ней пострадавшего в госпиталь. Так погибну только я. Будет спасено наше дело и сохранитесь вы. Ясно?
— Правильно, — согласился Костиков. — Одно добавление: как только наш груз будет снят обратно в склад — я и Фома бросимся тебе на помощь. И этим дадим дополнительное время нашим здешним товарищам… Как ты, Фома?
— Правильное решение! — согласился Силантьев. Пока происходил этот короткий разговор вполголоса, Кремер обошел машину, осмотрев ее снизу, заглянул в кабину и теперь, вооруженный ломиком, поднимался в кузов. Пархомов с лопатой стал около.
— Вы не выроните там зажигалку! — доброжелательно заметил шофер Кремеру. — Давайте я ее пока подержу.
Кремер взялся за карман, пощупал зажигалку и начал действовать ломиком. Но заспешил и в глубь машины не полез.
— Садитесь! — пригласил он, спускаясь. — Все в порядке!
Машина выехала за ворота и сразу же набрала большую скорость, будто спасаясь от погони.
— Пронесло! — проговорил, отдуваясь, Пархомов.
— А тебя, Фома, кажется разнесло! Ха-ха-ха! — развеселился Костиков. — Ты доволен?
Силантьев заулыбался.
— Легко отделались. Спасибо тебе, Вилли! — обратился он к сидевшему тут охраннику. — Хорошо придумал.
— Все было продумано заранее другими, опытными товарищами, — сказал охранник. — А нам благодарить друг друга нечего, все действовали в хорошем согласии…
Машину быстро разгрузили там же, у самого ущелья.
Ветер усилился. Небо быстро заполнилось торопливыми тучами. Все потемнело. Короткий полярный день сменился сумерками. Но на душе отважной пятерки было и тепло, и светло. Дерзкая операция завершилась успехом.
3
4
Глава тринадцатая
1
2
— Друзья, — тихо заговорил Пархомов. — Если он обнаружит наш груз — я ударю его лопатой по черепу насмерть, выдерну из кузова и здесь буду сопротивляться. А вы подавайте машину обратно и быстро выгружайте, — якобы для того, чтобы доставить на ней пострадавшего в госпиталь. Так погибну только я. Будет спасено наше дело и сохранитесь вы. Ясно?
— Правильно, — согласился Костиков. — Одно добавление: как только наш груз будет снят обратно в склад — я и Фома бросимся тебе на помощь. И этим дадим дополнительное время нашим здешним товарищам… Как ты, Фома?
— Правильное решение! — согласился Силантьев. Пока происходил этот короткий разговор вполголоса, Кремер обошел машину, осмотрев ее снизу, заглянул в кабину и теперь, вооруженный ломиком, поднимался в кузов. Пархомов с лопатой стал около.
— Вы не выроните там зажигалку! — доброжелательно заметил шофер Кремеру. — Давайте я ее пока подержу.
Кремер взялся за карман, пощупал зажигалку и начал действовать ломиком. Но заспешил и в глубь машины не полез.
— Садитесь! — пригласил он, спускаясь. — Все в порядке!
Машина выехала за ворота и сразу же набрала большую скорость, будто спасаясь от погони.
— Пронесло! — проговорил, отдуваясь, Пархомов.
— А тебя, Фома, кажется разнесло! Ха-ха-ха! — развеселился Костиков. — Ты доволен?
Силантьев заулыбался.
— Легко отделались. Спасибо тебе, Вилли! — обратился он к сидевшему тут охраннику. — Хорошо придумал.
— Все было продумано заранее другими, опытными товарищами, — сказал охранник. — А нам благодарить друг друга нечего, все действовали в хорошем согласии…
Машину быстро разгрузили там же, у самого ущелья.
Ветер усилился. Небо быстро заполнилось торопливыми тучами. Все потемнело. Короткий полярный день сменился сумерками. Но на душе отважной пятерки было и тепло, и светло. Дерзкая операция завершилась успехом.
3
Совершив справедливое возмездие над жестоким убийцей многих заключенных — над рыжим эсэсовцем, Костя спасся тогда от преследований тем, что свернул с дороги в знакомое ущелье. С ходу, разбрызгивая колесами мелкий щебень, он сумел доехать до поворота и скрыться за ним.
Затем, сойдя с седла и помогая мотору, он с большим трудом завел мотоцикл в пещеру, где до этого, во время разведок, побывал уже дважды. И там, отдыхая и разбираясь в трофеях, Костя отсиделся, пока преследователи рыскали по дорогам. На свою «базу» он вернулся, когда совсем стемнело.
На следующий день Костю посетили товарищи и от имени Борщенко предупредили, чтобы он в дневное время на дорогах не появлялся и ни в коем случае не приближался к казармам и другим жилым строениям эсэсовцев. Еще ему было приказано: от партизанских действий воздержаться и ожидать нового поручения, которое будет позднее.
Не будучи в состоянии оставаться в полном бездействии, Костя по собственной инициативе занялся осмотром пещер в «своем» районе, против чего Рынин возражать не стал. И вот уже целую неделю он ходил между возвышенностями, по пещерам — с тайным желанием разыскать ход в заинтересовавший его подземный тайник.
В день, принесший новое происшествие, Костя, продрогший и уставший, уже возвращался «домой», когда, спускаясь с возвышенности, заметил узкую террасу, ведущую вниз. Он пошел по террасе, но она очень быстро оборвалась у малоприметного входа в незнакомую пещеру. А когда Костя заглянул туда — сердце его дрогнуло. Пол в пещере был очищен от камней и посередине зацементирован — там виднелась четырехугольная дыра, закрытая железной решетчатой крышкой.
Ориентируясь на местности, Костя зафиксировал в памяти все приметы, по каким можно было бы снова добраться до этого места. Затем вошел в пещеру, включил электрический фонарик и стал осматривать крышку над дырой. Воздушная тяга подсказала, что эта дыра — вентиляционная труба из какого-то подземного сооружения.
Крышка была закреплена изнутри двумя щеколдами.
Просунув пальцы между железными прутьями, Костя повернул щеколды, снял крышку и нагнулся над трубой, всматриваясь в глубину. Там царила непроглядная тьма.
По двум противоположным стенкам трубы вниз уходили цепочкой вбитые в камни железные костыли; они, несомненно, исполняли роль лестницы. И Костя сразу же задал себе вопрос: «А не спуститься ли туда? Ведь запрета на разведку в этих местах мне не было!»
После некоторого колебания, подкрепляя себя мыслью, что до сих пор ему сопутствовала удача, Костя решился. Он убрал бинокль в футляр, переместил автомат на плечо, стволом вниз. Фонарь повесил на грудь. Потом с неприятным холодком на сердце спустил ноги в трубу, на противостоящие друг другу костыли, и, опершись на края трубы, начал осторожно спускаться.
Переступая с костыля на костыль и придерживаясь за костыли руками, Костя медленно приближался к таинственному подземелью. Время от времени он останавливался, отдыхая и прислушиваясь. Иногда гасил фонарь и всматривался вниз, ожидая, что оттуда вдруг вспыхнет свет и появятся эсэсовская физиономия и дуло автомата. Но, кроме черной зловещей пустоты, он там ничего не видел.
Так, шаг за шагом, Костя достиг нижнего края трубы и несколько минут не шевелился, чутко прислушиваясь.
Ни голосов, ни шагов.
Костыли с одной стороны трубы переходили на стену подземелья, спускаясь к полу, его Костя видел, направляя луч фонаря вниз. «Ну, смелее!» — подтолкнул он себя и коротким броском спустился на пол. Перехватив автомат с плеча на руки, Костя поворачивался в разные стороны, освещая лучом фонаря пространство перед собою, готовый к борьбе.
Никого!
Придерживаясь стен, Костя обошел и внимательно осмотрел все помещение. Оно было небольшое, неправильное по форме, с тупыми углами. Но и асимметричные стены, и своды, и пол были тщательно выровнены и зацементированы. А посередине помещения Мрачно поблескивали торпеды, аккуратно уложенные на деревянные подставки. До сих пор Костя видел эти орудия смерти только на фотографиях. Теперь они лежали перед ним в настоящей, устрашающей натуре.
Ничего больше в помещении не было.
Две стальные двери находились в противоположных стенах. Одна — широкая, двухстворчатая. Из-под нее к торпедам тянулись рельсы, врезанные в пол. Другая — узкая, одностворчатая.
Костя подошел к широкой двери и нажал на нее плечом. Она даже не дрогнула, прочно закрытая с другой стороны. И вдруг оттуда, из-за двери, Костя услышал голоса и знакомый звук катящейся по рельсам дрезины, который он слышал из пещеры над гротом, когда чуть ли не провалился к эсэсовцам. «Я рядом с тем гротом», — догадался Костя, торопливо отходя к вентиляционной трубе, готовый, если залязгают дверные запоры, немедленно исчезнуть.
Переждав, пока голоса и шум колес на рельсах, удаляясь, затихли, Костя перешел к другой двери. Она была заперта изнутри на тяжелый стальной крюк и два массивных засова. «Значит, входная дверь — большая, — соображал Костя. — А эта — вспомогательная. Через нее сюда не входят. Но выйти можно. Попробовать, что ли?»
Но, пытаясь представить, что его может там ожидать, он заколебался. «А вдруг я окажусь в лапах эсэсовцев? Тогда уже никто из наших не попадет сюда. А здесь — торпеды! — Костя опасливо подошел к ним, освещая и разглядывая. — Одна такая фашистская ехидна отправила в пучину и нашу „Неву“, — подумал с ненавистью Костя. И уже новые мысли зашевелились в его беспокойной голове: — Взорвать их сейчас автоматной очередью! Погибну сам, но и это черное гнездо вместе с находящимися здесь фашистами и подводной лодкой взлетит на воздух. Вот только возможно ли в любом случае взорвать торпеды выстрелами? Может, у них сейчас недостает каких-либо взрывателей? И как сказался бы взрыв на судьбы заключенных? Вдруг потом их всех перестреляют за это?»
Не зная, как ответить на вопросы, Костя решил: «Ход сюда я теперь знаю, всегда смогу вернуться. А предварительно лучше переговорить с Борисом Андреевичем. И если придется пойти тайком от своих на такую диверсию, надо будет заранее показать себя здесь раза два в личине Граббе. Чтобы не пытали потом наших людей».
Порешив так, Костя вернулся к вентиляционной трубе и быстро поднялся наверх. Там он поставил крышку на место, закрыл ее на щеколды и заторопился «домой», пока было еще светло. Спускаться с возвышенности на холодном ветру по обмерзшим скользким камням в темноте было бы и трудно и опасно.
…Встреча с Рыниным состоялась только через неделю. А до этой встречи Костя все же сумел найти замаскированный вход в подземный тайник. Но побывал он там не один, а с друзьями.
Затем, сойдя с седла и помогая мотору, он с большим трудом завел мотоцикл в пещеру, где до этого, во время разведок, побывал уже дважды. И там, отдыхая и разбираясь в трофеях, Костя отсиделся, пока преследователи рыскали по дорогам. На свою «базу» он вернулся, когда совсем стемнело.
На следующий день Костю посетили товарищи и от имени Борщенко предупредили, чтобы он в дневное время на дорогах не появлялся и ни в коем случае не приближался к казармам и другим жилым строениям эсэсовцев. Еще ему было приказано: от партизанских действий воздержаться и ожидать нового поручения, которое будет позднее.
Не будучи в состоянии оставаться в полном бездействии, Костя по собственной инициативе занялся осмотром пещер в «своем» районе, против чего Рынин возражать не стал. И вот уже целую неделю он ходил между возвышенностями, по пещерам — с тайным желанием разыскать ход в заинтересовавший его подземный тайник.
В день, принесший новое происшествие, Костя, продрогший и уставший, уже возвращался «домой», когда, спускаясь с возвышенности, заметил узкую террасу, ведущую вниз. Он пошел по террасе, но она очень быстро оборвалась у малоприметного входа в незнакомую пещеру. А когда Костя заглянул туда — сердце его дрогнуло. Пол в пещере был очищен от камней и посередине зацементирован — там виднелась четырехугольная дыра, закрытая железной решетчатой крышкой.
Ориентируясь на местности, Костя зафиксировал в памяти все приметы, по каким можно было бы снова добраться до этого места. Затем вошел в пещеру, включил электрический фонарик и стал осматривать крышку над дырой. Воздушная тяга подсказала, что эта дыра — вентиляционная труба из какого-то подземного сооружения.
Крышка была закреплена изнутри двумя щеколдами.
Просунув пальцы между железными прутьями, Костя повернул щеколды, снял крышку и нагнулся над трубой, всматриваясь в глубину. Там царила непроглядная тьма.
По двум противоположным стенкам трубы вниз уходили цепочкой вбитые в камни железные костыли; они, несомненно, исполняли роль лестницы. И Костя сразу же задал себе вопрос: «А не спуститься ли туда? Ведь запрета на разведку в этих местах мне не было!»
После некоторого колебания, подкрепляя себя мыслью, что до сих пор ему сопутствовала удача, Костя решился. Он убрал бинокль в футляр, переместил автомат на плечо, стволом вниз. Фонарь повесил на грудь. Потом с неприятным холодком на сердце спустил ноги в трубу, на противостоящие друг другу костыли, и, опершись на края трубы, начал осторожно спускаться.
Переступая с костыля на костыль и придерживаясь за костыли руками, Костя медленно приближался к таинственному подземелью. Время от времени он останавливался, отдыхая и прислушиваясь. Иногда гасил фонарь и всматривался вниз, ожидая, что оттуда вдруг вспыхнет свет и появятся эсэсовская физиономия и дуло автомата. Но, кроме черной зловещей пустоты, он там ничего не видел.
Так, шаг за шагом, Костя достиг нижнего края трубы и несколько минут не шевелился, чутко прислушиваясь.
Ни голосов, ни шагов.
Костыли с одной стороны трубы переходили на стену подземелья, спускаясь к полу, его Костя видел, направляя луч фонаря вниз. «Ну, смелее!» — подтолкнул он себя и коротким броском спустился на пол. Перехватив автомат с плеча на руки, Костя поворачивался в разные стороны, освещая лучом фонаря пространство перед собою, готовый к борьбе.
Никого!
Придерживаясь стен, Костя обошел и внимательно осмотрел все помещение. Оно было небольшое, неправильное по форме, с тупыми углами. Но и асимметричные стены, и своды, и пол были тщательно выровнены и зацементированы. А посередине помещения Мрачно поблескивали торпеды, аккуратно уложенные на деревянные подставки. До сих пор Костя видел эти орудия смерти только на фотографиях. Теперь они лежали перед ним в настоящей, устрашающей натуре.
Ничего больше в помещении не было.
Две стальные двери находились в противоположных стенах. Одна — широкая, двухстворчатая. Из-под нее к торпедам тянулись рельсы, врезанные в пол. Другая — узкая, одностворчатая.
Костя подошел к широкой двери и нажал на нее плечом. Она даже не дрогнула, прочно закрытая с другой стороны. И вдруг оттуда, из-за двери, Костя услышал голоса и знакомый звук катящейся по рельсам дрезины, который он слышал из пещеры над гротом, когда чуть ли не провалился к эсэсовцам. «Я рядом с тем гротом», — догадался Костя, торопливо отходя к вентиляционной трубе, готовый, если залязгают дверные запоры, немедленно исчезнуть.
Переждав, пока голоса и шум колес на рельсах, удаляясь, затихли, Костя перешел к другой двери. Она была заперта изнутри на тяжелый стальной крюк и два массивных засова. «Значит, входная дверь — большая, — соображал Костя. — А эта — вспомогательная. Через нее сюда не входят. Но выйти можно. Попробовать, что ли?»
Но, пытаясь представить, что его может там ожидать, он заколебался. «А вдруг я окажусь в лапах эсэсовцев? Тогда уже никто из наших не попадет сюда. А здесь — торпеды! — Костя опасливо подошел к ним, освещая и разглядывая. — Одна такая фашистская ехидна отправила в пучину и нашу „Неву“, — подумал с ненавистью Костя. И уже новые мысли зашевелились в его беспокойной голове: — Взорвать их сейчас автоматной очередью! Погибну сам, но и это черное гнездо вместе с находящимися здесь фашистами и подводной лодкой взлетит на воздух. Вот только возможно ли в любом случае взорвать торпеды выстрелами? Может, у них сейчас недостает каких-либо взрывателей? И как сказался бы взрыв на судьбы заключенных? Вдруг потом их всех перестреляют за это?»
Не зная, как ответить на вопросы, Костя решил: «Ход сюда я теперь знаю, всегда смогу вернуться. А предварительно лучше переговорить с Борисом Андреевичем. И если придется пойти тайком от своих на такую диверсию, надо будет заранее показать себя здесь раза два в личине Граббе. Чтобы не пытали потом наших людей».
Порешив так, Костя вернулся к вентиляционной трубе и быстро поднялся наверх. Там он поставил крышку на место, закрыл ее на щеколды и заторопился «домой», пока было еще светло. Спускаться с возвышенности на холодном ветру по обмерзшим скользким камням в темноте было бы и трудно и опасно.
…Встреча с Рыниным состоялась только через неделю. А до этой встречи Костя все же сумел найти замаскированный вход в подземный тайник. Но побывал он там не один, а с друзьями.
4
Шли дни. Они складывались в недели. Продолжалась и жизнь на острове.
Хмурым и холодным днем под свист пронзительного ветра, перемешанного с острым сухим снегом, хлеставшим в окна, за столом казармы охранников в Центре разразилась ссора. Играли в кости. И широкоплечий, низкорослый Пауль нарушил правила игры.
— Ты нарушил правила! — сказал проигравший соперник, высокий, длинноносый Адольф.
— Я не мог нарушить правила! — не согласился Пауль. — Не ври, глиста!
Рука у Адольфа была длинная, и за «глисту» Пауль немедленно получил через стол сильный удар в нос.
Оба сцепились, нанося один другому удары кулаками и тяжелыми сапогами. В драку ввязались другие: одни — на стороне Пауля, другие — на стороне Адольфа. И вскоре всеобщая потасовка приняла угрожающие размеры.
Драка прервала длинные рассуждения Шакуна о русской зиме, и он заинтересованно стал наблюдать за ходом сражения.
— Павел, разними их! Что тебе стоит с твоей силищей! Расшвыряй их в разные стороны. А то они еще порешат друг друга!
— Что ты, Федор, разве можно нам лезть в их дела. Они — немцы. Ты как хочешь, а я уйду от греха. — И Борщенко, опасаясь нежелательных осложнений, вышел в соседнюю комнату, наблюдая оттуда, как озверевшие немцы наносили друг другу здоровенные удары.
Шакун не выдержал. Он подскочил к наседавшим друг на друга Адольфу и Паулю и завертелся около.
— Пауль, Пауль, что ты делаешь! — выкрикивал Шакун. — Адольф! Ну зачем ты!
— Да ты что суешься к нам, русская свинья! — обернулся рассвирепевший Пауль, и Шакун получил от него меткий удар в зубы. Искры посыпались из глаз Шакуна. Он отлетел в сторону Адольфа и получил от того новый удар — в ухо. Обалдевший Шакун свалился к ногам Пауля, под быстрые удары его кованых сапог.
Несколько минут немцы нещадно дубасили взвывшего Шакуна кулаками и ногами, пока, наконец, он не сумел подкатиться под чью-то койку.
Борщенко, наблюдая за побоищем, заметил, что дерутся немцы по-своему, по-немецки. Все они не щадили физиономии противника, но в то же время обегали столы, боясь их опрокинуть. И даже табуретки, разбросанные по комнате, были перевернуты случайно, при падении немцев, сбитых с ног.
Драка прекратилась мгновенно с появлением оберштурмфюрера Хенке. Видимо, ему позвонили, и он явился на место происшествия самолично.
Всех пострадавших немедленно отправили в лазарет, который, кстати, был рядом.
Шакун успел добраться до своей койки и прикладывал лезвие ножа к огромной шишке на лбу. При появлении Хенке он встал и вытянул руки по швам.
Пока Хенке выяснял причину драки и кто ее затеял, из лазарета сообщили, что четверо на несколько дней останутся там. Остальные пострадавшие после обработки постепенно возвращались в казарму, залепленные пластырными лентами.
Хенке не на шутку, встревожился.
Война на Восточном фронте до предела выжала людские резервы Германии. Армии на Востоке ощущали постоянную нехватку в живой силе, таявшей под все нарастающими ударами русских. Здесь, на далеком островке, ресурсы охранных частей тоже были ограничены. И вдруг сразу выбывают четыре единицы! И хотя все пострадавшие обслуживали «западников», где было спокойнее, чем у русских, такой урон был чувствительным.
Тут Хенке увидел стоявших у своих коек Шакуна и Борщенко.
— Это еще что такое? — грозно спросил он, подходя ближе и разглядывая распухшую физиономию Шакуна. — Неужели ты посмел ударить кого-либо из них?…
— Нет, господин оберштурмфюрер, я пробовал их разнять.
— А-а-а, ну это другое дело, — смягчился Хенке. — Кто же это тебя так разделал?
— Пауль и Адольф, господин оберштурмфюрер, — виновато отрапортовал Шакун.
— Молодцы, здорово обработали! — похвалил Хенке и перенес свое внимание на Борщенко: — А ты не пробовал разнимать?
— Нет, господин оберштурмфюрер! — ответил за Борщенко Шакун. — Он и меня останавливал, да я по глупости не послушался.
— Постой, постой, — вдруг вспомнил Хенке. — Ты, Брагин, говорил мне, что среди моряков с тобой было трое своих, власовцев. Живы они еще?
— Павел, докладывай! — заторопил Шакун, переводя вопрос Хенке.
— Так точно, господин оберштурмфюрер, пока еще живы! — отрапортовал Борщенко. — Затаились. Они мне докладывают, что там делается.
— Ага… Это хорошо. А если забрать их сюда? Пусть послужат в охране.
— Павел, докладывай! — снова заторопил Шакун. — Плохо только, что не останется там моих глаз.
Борщенко коротко подумал и решил:
— Одного там надо оставить, господин оберштурмфюрер! А двух можно взять. Только их нельзя наряжать в охрану к русским. Их там сразу прикончат. А к западникам — вполне можно.
— Именно к западникам и нужно, — согласился Хенке. — А как их фамилии?
— Силантьев и Пархомов, господин оберштурмфюрер!
Хенке вытащил книжку и записал.
— Явишься сейчас в комендатуру! Я выдам распоряжение, а ты немедленно отправляйся в лагерь и выведи их из бараков. А завтра утром, к десяти, приведи ко мне!
— Слушаюсь, господин оберштурмфюрер!
— А они тоже говорят только по-русски?
— Они знают немецкий, господин оберштурмфюрер!
— Видишь, Брагин, они понимали, что немецкий язык им будет нужен. А ты — никак. Приказываю тебе учиться!
— Слушаюсь, господин оберштурмфюрер! Разрешите поставить их койки рядом с моей. Они мне помогут.
— Хорошо!
Хенке тут же распорядился приготовить койки.
— Пойдешь за ними один! Там тебе переводчик не нужен! — приказал он.
— Разрешите мне пойти с ним, господин оберштурмфюрер! — попросил Шакун, бывший переводчиком в разговоре Хенке с Борщенко.
— Ты что, не слышал разве моего приказа?! — прикрикнул на него Хенке. — Оттуда тебя живого не выпустят! Понял?
Через десять минут Борщенко получил в комендатуре необходимую бумажку и зашагал в лагерь, к «славянскому» сектору, обдумывая неожиданную возможность расширить свои силы в рядах врагов.
Когда Борщенко пришел в ущелье, было уже поздно. Измученные трудом люди укладывались спать. В восьмом бараке он разыскал Смурова, и тот, обеспокоенный, сразу же провел его в кладовую.
— Что случилось? По какому поводу так открыто?
Борщенко рассказал, что случилось.
— Теперь у нас есть возможность усилить связь с западными товарищами, — заключил он. — Разыскивай ребят. Надо с ними потолковать.
Смуров вышел, и через несколько минут пришел Матвеев с Силантьевым и Пархомовым.
Борщенко объяснил, что от них требуется.
— А ну их к черту! — заругался Пархомов. — Андрей! Ну как у тебя хватило нахальства втягивать Кирилла Пархомова в такое грязное дело?! Нет, Пархомов не согласен!
— Да ты что, товарищ Пархомов, называешь грязным делом?! — сурово напустился на него Матвеев. — Такая работа связана с постоянной смертельной опасностью и чаще всего заканчивается гибелью наших товарищей. А ты — «грязное дело»!
Пархомов слушал смущенно, опустив голову.
— Я, товарищ Матвеев, потомственный сибиряк! У меня вся семья коммунистическая. Отец, братья… Да они, если узнают, что я носил форму врага и служил им, хоть и не взаправду, не подадут мне руки! На другое — что хотите — готов! Но на это — нет! Кирилл Пархомов не согласен!
— Замолчи, Кирилл! — прикрикнул вдруг Борщенко. — А как же я, твой друг и коммунист, хожу в этой самой форме? Я служу не врагам, а всем нам, нашему делу!…
— Ты, Андрей, можешь. Ты выдержишь! — другим тоном заговорил Пархомов. — А я сразу же сорвусь, как пить дать, сорвусь! Не выдержу и заеду в ухо настоящему охраннику. А то и прострочу его из автомата! Вот и провалю всех. И тебя — в первую очередь!… Нет, Андрюха, я не гожусь. Не годен для таких штук Кирилл Пархомов! Не годен.
Матвеев вопросительно посмотрел на Борщенко.
— А не завалит он тебя, товарищ Борщенко, на самом деле? С таким настроением посылать его туда, пожалуй, действительно опасно.
Пархомов обиженно поднял голову.
— Это меня, Кирилла Пархомова, надо опасаться? Ты хватил через край, товарищ Матвеев! Конечно, я перед тобой один раз провинился. Но сейчас ты меня под самую печень подковырнул!
Борщенко улыбнулся.
— А ты, Кирилл, не городи чепухи. Не ломайся. Ты, товарищ Матвеев, меньше его слушай. Он меня никогда не подведет! Ои хитрый! Он любого гестаповца вокруг пальца обведет. Не придуривайся, Кирилл, и не отнимай понапрасну время.
— Ну и черт! — восхитился Пархомов. — Ведь уговорил! Ладно, Андрюха! За тобой я пойду хоть в самое пекло! Записывай, что Пархомов согласен. Давай инструкцию!
— А я справлюсь, Андрей Васильевич, как вы думаете? — спросил Силантьев.
— Если Кирилл хитрый, то ты, товарищ Силантьев, смелый. А смелость и хитрость будут там как раз на месте. Собирайтесь оба быстрее. Сейчас вас проинструктирует товарищ Смуров. Наматывайте на ус все крепко. Понятно? А. со мной вы успеете поговорить по дороге.
Через полчаса Борщенко шагал к Центру в сопровождении Пархомова и Силантьева — своих новых помощников в трудном и опасном деле.
Так еще двое коммунистов вступили на дорогу, требующую нечеловеческой выдержки, находчивости и бесстрашия, а в первую очередь — самоотверженности до конца.
Хмурым и холодным днем под свист пронзительного ветра, перемешанного с острым сухим снегом, хлеставшим в окна, за столом казармы охранников в Центре разразилась ссора. Играли в кости. И широкоплечий, низкорослый Пауль нарушил правила игры.
— Ты нарушил правила! — сказал проигравший соперник, высокий, длинноносый Адольф.
— Я не мог нарушить правила! — не согласился Пауль. — Не ври, глиста!
Рука у Адольфа была длинная, и за «глисту» Пауль немедленно получил через стол сильный удар в нос.
Оба сцепились, нанося один другому удары кулаками и тяжелыми сапогами. В драку ввязались другие: одни — на стороне Пауля, другие — на стороне Адольфа. И вскоре всеобщая потасовка приняла угрожающие размеры.
Драка прервала длинные рассуждения Шакуна о русской зиме, и он заинтересованно стал наблюдать за ходом сражения.
— Павел, разними их! Что тебе стоит с твоей силищей! Расшвыряй их в разные стороны. А то они еще порешат друг друга!
— Что ты, Федор, разве можно нам лезть в их дела. Они — немцы. Ты как хочешь, а я уйду от греха. — И Борщенко, опасаясь нежелательных осложнений, вышел в соседнюю комнату, наблюдая оттуда, как озверевшие немцы наносили друг другу здоровенные удары.
Шакун не выдержал. Он подскочил к наседавшим друг на друга Адольфу и Паулю и завертелся около.
— Пауль, Пауль, что ты делаешь! — выкрикивал Шакун. — Адольф! Ну зачем ты!
— Да ты что суешься к нам, русская свинья! — обернулся рассвирепевший Пауль, и Шакун получил от него меткий удар в зубы. Искры посыпались из глаз Шакуна. Он отлетел в сторону Адольфа и получил от того новый удар — в ухо. Обалдевший Шакун свалился к ногам Пауля, под быстрые удары его кованых сапог.
Несколько минут немцы нещадно дубасили взвывшего Шакуна кулаками и ногами, пока, наконец, он не сумел подкатиться под чью-то койку.
Борщенко, наблюдая за побоищем, заметил, что дерутся немцы по-своему, по-немецки. Все они не щадили физиономии противника, но в то же время обегали столы, боясь их опрокинуть. И даже табуретки, разбросанные по комнате, были перевернуты случайно, при падении немцев, сбитых с ног.
Драка прекратилась мгновенно с появлением оберштурмфюрера Хенке. Видимо, ему позвонили, и он явился на место происшествия самолично.
Всех пострадавших немедленно отправили в лазарет, который, кстати, был рядом.
Шакун успел добраться до своей койки и прикладывал лезвие ножа к огромной шишке на лбу. При появлении Хенке он встал и вытянул руки по швам.
Пока Хенке выяснял причину драки и кто ее затеял, из лазарета сообщили, что четверо на несколько дней останутся там. Остальные пострадавшие после обработки постепенно возвращались в казарму, залепленные пластырными лентами.
Хенке не на шутку, встревожился.
Война на Восточном фронте до предела выжала людские резервы Германии. Армии на Востоке ощущали постоянную нехватку в живой силе, таявшей под все нарастающими ударами русских. Здесь, на далеком островке, ресурсы охранных частей тоже были ограничены. И вдруг сразу выбывают четыре единицы! И хотя все пострадавшие обслуживали «западников», где было спокойнее, чем у русских, такой урон был чувствительным.
Тут Хенке увидел стоявших у своих коек Шакуна и Борщенко.
— Это еще что такое? — грозно спросил он, подходя ближе и разглядывая распухшую физиономию Шакуна. — Неужели ты посмел ударить кого-либо из них?…
— Нет, господин оберштурмфюрер, я пробовал их разнять.
— А-а-а, ну это другое дело, — смягчился Хенке. — Кто же это тебя так разделал?
— Пауль и Адольф, господин оберштурмфюрер, — виновато отрапортовал Шакун.
— Молодцы, здорово обработали! — похвалил Хенке и перенес свое внимание на Борщенко: — А ты не пробовал разнимать?
— Нет, господин оберштурмфюрер! — ответил за Борщенко Шакун. — Он и меня останавливал, да я по глупости не послушался.
— Постой, постой, — вдруг вспомнил Хенке. — Ты, Брагин, говорил мне, что среди моряков с тобой было трое своих, власовцев. Живы они еще?
— Павел, докладывай! — заторопил Шакун, переводя вопрос Хенке.
— Так точно, господин оберштурмфюрер, пока еще живы! — отрапортовал Борщенко. — Затаились. Они мне докладывают, что там делается.
— Ага… Это хорошо. А если забрать их сюда? Пусть послужат в охране.
— Павел, докладывай! — снова заторопил Шакун. — Плохо только, что не останется там моих глаз.
Борщенко коротко подумал и решил:
— Одного там надо оставить, господин оберштурмфюрер! А двух можно взять. Только их нельзя наряжать в охрану к русским. Их там сразу прикончат. А к западникам — вполне можно.
— Именно к западникам и нужно, — согласился Хенке. — А как их фамилии?
— Силантьев и Пархомов, господин оберштурмфюрер!
Хенке вытащил книжку и записал.
— Явишься сейчас в комендатуру! Я выдам распоряжение, а ты немедленно отправляйся в лагерь и выведи их из бараков. А завтра утром, к десяти, приведи ко мне!
— Слушаюсь, господин оберштурмфюрер!
— А они тоже говорят только по-русски?
— Они знают немецкий, господин оберштурмфюрер!
— Видишь, Брагин, они понимали, что немецкий язык им будет нужен. А ты — никак. Приказываю тебе учиться!
— Слушаюсь, господин оберштурмфюрер! Разрешите поставить их койки рядом с моей. Они мне помогут.
— Хорошо!
Хенке тут же распорядился приготовить койки.
— Пойдешь за ними один! Там тебе переводчик не нужен! — приказал он.
— Разрешите мне пойти с ним, господин оберштурмфюрер! — попросил Шакун, бывший переводчиком в разговоре Хенке с Борщенко.
— Ты что, не слышал разве моего приказа?! — прикрикнул на него Хенке. — Оттуда тебя живого не выпустят! Понял?
Через десять минут Борщенко получил в комендатуре необходимую бумажку и зашагал в лагерь, к «славянскому» сектору, обдумывая неожиданную возможность расширить свои силы в рядах врагов.
Когда Борщенко пришел в ущелье, было уже поздно. Измученные трудом люди укладывались спать. В восьмом бараке он разыскал Смурова, и тот, обеспокоенный, сразу же провел его в кладовую.
— Что случилось? По какому поводу так открыто?
Борщенко рассказал, что случилось.
— Теперь у нас есть возможность усилить связь с западными товарищами, — заключил он. — Разыскивай ребят. Надо с ними потолковать.
Смуров вышел, и через несколько минут пришел Матвеев с Силантьевым и Пархомовым.
Борщенко объяснил, что от них требуется.
— А ну их к черту! — заругался Пархомов. — Андрей! Ну как у тебя хватило нахальства втягивать Кирилла Пархомова в такое грязное дело?! Нет, Пархомов не согласен!
— Да ты что, товарищ Пархомов, называешь грязным делом?! — сурово напустился на него Матвеев. — Такая работа связана с постоянной смертельной опасностью и чаще всего заканчивается гибелью наших товарищей. А ты — «грязное дело»!
Пархомов слушал смущенно, опустив голову.
— Я, товарищ Матвеев, потомственный сибиряк! У меня вся семья коммунистическая. Отец, братья… Да они, если узнают, что я носил форму врага и служил им, хоть и не взаправду, не подадут мне руки! На другое — что хотите — готов! Но на это — нет! Кирилл Пархомов не согласен!
— Замолчи, Кирилл! — прикрикнул вдруг Борщенко. — А как же я, твой друг и коммунист, хожу в этой самой форме? Я служу не врагам, а всем нам, нашему делу!…
— Ты, Андрей, можешь. Ты выдержишь! — другим тоном заговорил Пархомов. — А я сразу же сорвусь, как пить дать, сорвусь! Не выдержу и заеду в ухо настоящему охраннику. А то и прострочу его из автомата! Вот и провалю всех. И тебя — в первую очередь!… Нет, Андрюха, я не гожусь. Не годен для таких штук Кирилл Пархомов! Не годен.
Матвеев вопросительно посмотрел на Борщенко.
— А не завалит он тебя, товарищ Борщенко, на самом деле? С таким настроением посылать его туда, пожалуй, действительно опасно.
Пархомов обиженно поднял голову.
— Это меня, Кирилла Пархомова, надо опасаться? Ты хватил через край, товарищ Матвеев! Конечно, я перед тобой один раз провинился. Но сейчас ты меня под самую печень подковырнул!
Борщенко улыбнулся.
— А ты, Кирилл, не городи чепухи. Не ломайся. Ты, товарищ Матвеев, меньше его слушай. Он меня никогда не подведет! Ои хитрый! Он любого гестаповца вокруг пальца обведет. Не придуривайся, Кирилл, и не отнимай понапрасну время.
— Ну и черт! — восхитился Пархомов. — Ведь уговорил! Ладно, Андрюха! За тобой я пойду хоть в самое пекло! Записывай, что Пархомов согласен. Давай инструкцию!
— А я справлюсь, Андрей Васильевич, как вы думаете? — спросил Силантьев.
— Если Кирилл хитрый, то ты, товарищ Силантьев, смелый. А смелость и хитрость будут там как раз на месте. Собирайтесь оба быстрее. Сейчас вас проинструктирует товарищ Смуров. Наматывайте на ус все крепко. Понятно? А. со мной вы успеете поговорить по дороге.
Через полчаса Борщенко шагал к Центру в сопровождении Пархомова и Силантьева — своих новых помощников в трудном и опасном деле.
Так еще двое коммунистов вступили на дорогу, требующую нечеловеческой выдержки, находчивости и бесстрашия, а в первую очередь — самоотверженности до конца.
Глава тринадцатая
НАЧАЛОСЬ…
1
Второй день стоят у причала транспортные суда «Берлин» и «Одер». Круглые сутки заключенные — «славяне» и «западники» — выгружают доставленные на судах мешки, бочки и ящики с продуктами, строительные материалы.
Обычно для развлечения эсэсовцев корабли доставляли на остров длиннущие кинофильмы, героями которых были вездесущие гестаповцы. Казармы эсэсовцев снабжались свежими газетами и журналами, где властвовал тот же герой — вооруженный с головы до ног ариец, неудержимо покоряющий все новые и новые «жизненные пространства» для «Великой Германии».
На этот раз привезенные газеты и журналы заметно отличались от тех, которые были доставлены три месяца назад. О победах на Восточном фронте сообщалось довольно скупо. Но зато обстоятельно объяснялась военная целесообразность «выпрямления» Восточного фронта, что потребовало глубокого отхода немецких армий на запад.
Но, кроме этих газет, с кораблями прибыли живые люди. А в их передаче события на Востоке выглядели настолько мрачно, что говорить о них можно было только верным приятелям, и то с оглядкой.
Особенно нетерпеливо ожидал прихода судов Густав Рейнер — капитан подводной лодки, базирующейся на острове.
Затянувшийся ремонт подлодки закончился, и капитан Рейнер получил приказ привести лодку в состояние боевой готовности. Стало быть, предстояла новая операция. А чем она кончится — было известно только одному богу.
Вот почему капитана Рейнера потянуло отвлечься от черных предчувствий и «по-сухопутному» провести время со своим давнишним знакомым и собутыльником — капитаном «Берлина» Штольцем.
В последний раз оба судна — «Берлин» и «Одер» — были здесь в первых числах сентября. С того времени прошло почти три месяца. Срок немалый! И потому, как только суда пришвартовались к причалу и капитаны их выполнили все необходимые формальности, Рейнер уже сидел в капитанской каюте «Берлина» за столом, уставленным бутылками.
Два капитана — подводный и надводный — то и дело прикладывались к рюмкам.
— Куда девался обер Хенке? Почему он меня не встречал? — поинтересовался Штольц. — Его еще не убили заключенные?
— Нет еще, но обязательно убьют! — безапелляционно заявил Рейнер. — Хенке не угробили до сих пор только потому, что он завел себе телохранителей из русских перебежчиков. Но они же его и прихлопнут при первом удобном случае.
— А как майор Клюгхейтер? Все еще страдает либерализмом?
— Майор неисправим! — категорически отрубил Рейнер. — Видимо, и отправка его сюда, на остров, не повлияла на его убеждения, что на Россию не надо было нападать, что наша политика по отношению к славянам — не уничтожение сорняков, а недопустимая жестокость. Он плохо кончит!
— Да-а-а, майор добром не кончит! — согласился Штольц.
— Он всегда был белой вороной! — продолжал Рейнер. — Вся их фамилия такова. Там, где в семье есть музыканты и писатели, там настоящего немца никогда не получится!
— Что и говорить! У майора не такие руки, которыми Германия делает свою историю, — заметил Штольц.
— Интеллигентские руки в лайковых перчатках не смогут служить фюреру! — продолжал Рейнер. — Нужна железная хватка и стальные когти, чтобы на наших дорогах всегда оставались глубокие следы. И чем глубже эти следы, тем тверже будут шаги Великой Германии!
Откровенную беседу собутыльников нарушил почтительный стук. В дверь осторожно просунулась голова боцмана.
— Господин капитан, вас спрашивает капитан Лутц.
Штольц встал.
— Придется тебе, дружище, побыть здесь одному, — сказал он Рейнеру. — Тут у нас одно неотложное дельце. Я вернусь быстро. Можешь пока почитать свежие газеты.
Оставшись один, Рейнер взялся за газеты.
Пробегая глазами по заголовкам, он накалялся все более, вслух выражая свое неудовольствие:
— Черт знает что стало с генералами фюрера! Уже две трети наших территориальных завоеваний в России отдали обратно! Украина потеряна, русские форсировали Днепр, Киев оставлен. Какое же это, к черту, выпрямление фронта! И куда смотрит фюрер! К стенке надо таких генералов! К стенке!
Рейнер смял газету и бросил ее под стол.
— Хватит! Эти русские обнаглели после Сталинграда. Надо сбить с них спесь! Пора!
В тридцатых годах Рейнер, изучив русский язык, два года жил в Советской России в качестве помощника атташе, но был уличен в шпионаже и выслан. После этого и началась «подводная» карьера Рейнера. Злоба к русским осталась у него навсегда.
Когда через час в каюту вернулся Штольц в сопровождении Лутца и оберштурмфюрера Хенке, Рейнер был уже пьян. Увидев Хенке, он налился яростью:
— А тебя, оказывается, еще не укокошил твой зубастый приближенный?! Придется эту миссию выполнить мне!
Рейнер начал шарить рукой у пояса, позабыв, что снял с себя всю свою сбрую с пистолетом и кортиком сразу же, как только пришел в каюту.
Хенке грубо осадил его.
— Сидите, капитан Рейнер! Вы забываете, что со мной подобные шутки неуместны и опасны!
Рейнер мешком завалился в кресло, но продолжал злобно выкрикивать:
— Почему ты, чистокровный ариец, якшаешься со всякой славянской неполноценностью? Изменяешь идеям нашего фюрера! Уничтожать, уничтожать надо славянскую моль! Беспощадно! Пачками! А ты?! Тьфу, слюнтяй!
— Заткнитесь, капитан! — еще грубее оборвал Рейнера Хенке. — Придет время — все будут уничтожены! А сейчас они еще нужны.
— Не хочу ждать! — заревел от ярости Рейнер. — Выпалывать надо эти славянские сорняки! Они постоянно стоят на нашей дороге! Еще раз, обер, вы — слюнтяй! Сухопутная крыса! Тьфу!
Хенке окончательно рассвирепел:
— Вы много себе позволяете, капитан Рейнер! Очевидно, вы еще ни разу не были в гестапо! Я сейчас вызову своих людей, и вам придется отрезвиться в нашем изоляторе!
— Меня?! Капитана подводной лодки?! Старого члена нацистской партии?!! Ах ты, сморчок!
Штольц и Лутц с трудом предотвратили скандал. Но их попытка примирить бушевавшего Рейнера и кипевшего от ярости Хенке не удалась. Хенке уехал.
Сожаления по поводу его отбытия никто из капитанов не высказал. Даже и они не любили гестаповцев.
Всю ночь из капитанской каюты доносились песни вперемежку с буйными выкриками Рейнера и его проклятиями на голову либерала майора и «сухопутной крысы» Хенке. Только к утру капитаны заснули и в каюте установилась тишина.
Обычно для развлечения эсэсовцев корабли доставляли на остров длиннущие кинофильмы, героями которых были вездесущие гестаповцы. Казармы эсэсовцев снабжались свежими газетами и журналами, где властвовал тот же герой — вооруженный с головы до ног ариец, неудержимо покоряющий все новые и новые «жизненные пространства» для «Великой Германии».
На этот раз привезенные газеты и журналы заметно отличались от тех, которые были доставлены три месяца назад. О победах на Восточном фронте сообщалось довольно скупо. Но зато обстоятельно объяснялась военная целесообразность «выпрямления» Восточного фронта, что потребовало глубокого отхода немецких армий на запад.
Но, кроме этих газет, с кораблями прибыли живые люди. А в их передаче события на Востоке выглядели настолько мрачно, что говорить о них можно было только верным приятелям, и то с оглядкой.
Особенно нетерпеливо ожидал прихода судов Густав Рейнер — капитан подводной лодки, базирующейся на острове.
Затянувшийся ремонт подлодки закончился, и капитан Рейнер получил приказ привести лодку в состояние боевой готовности. Стало быть, предстояла новая операция. А чем она кончится — было известно только одному богу.
Вот почему капитана Рейнера потянуло отвлечься от черных предчувствий и «по-сухопутному» провести время со своим давнишним знакомым и собутыльником — капитаном «Берлина» Штольцем.
В последний раз оба судна — «Берлин» и «Одер» — были здесь в первых числах сентября. С того времени прошло почти три месяца. Срок немалый! И потому, как только суда пришвартовались к причалу и капитаны их выполнили все необходимые формальности, Рейнер уже сидел в капитанской каюте «Берлина» за столом, уставленным бутылками.
Два капитана — подводный и надводный — то и дело прикладывались к рюмкам.
— Куда девался обер Хенке? Почему он меня не встречал? — поинтересовался Штольц. — Его еще не убили заключенные?
— Нет еще, но обязательно убьют! — безапелляционно заявил Рейнер. — Хенке не угробили до сих пор только потому, что он завел себе телохранителей из русских перебежчиков. Но они же его и прихлопнут при первом удобном случае.
— А как майор Клюгхейтер? Все еще страдает либерализмом?
— Майор неисправим! — категорически отрубил Рейнер. — Видимо, и отправка его сюда, на остров, не повлияла на его убеждения, что на Россию не надо было нападать, что наша политика по отношению к славянам — не уничтожение сорняков, а недопустимая жестокость. Он плохо кончит!
— Да-а-а, майор добром не кончит! — согласился Штольц.
— Он всегда был белой вороной! — продолжал Рейнер. — Вся их фамилия такова. Там, где в семье есть музыканты и писатели, там настоящего немца никогда не получится!
— Что и говорить! У майора не такие руки, которыми Германия делает свою историю, — заметил Штольц.
— Интеллигентские руки в лайковых перчатках не смогут служить фюреру! — продолжал Рейнер. — Нужна железная хватка и стальные когти, чтобы на наших дорогах всегда оставались глубокие следы. И чем глубже эти следы, тем тверже будут шаги Великой Германии!
Откровенную беседу собутыльников нарушил почтительный стук. В дверь осторожно просунулась голова боцмана.
— Господин капитан, вас спрашивает капитан Лутц.
Штольц встал.
— Придется тебе, дружище, побыть здесь одному, — сказал он Рейнеру. — Тут у нас одно неотложное дельце. Я вернусь быстро. Можешь пока почитать свежие газеты.
Оставшись один, Рейнер взялся за газеты.
Пробегая глазами по заголовкам, он накалялся все более, вслух выражая свое неудовольствие:
— Черт знает что стало с генералами фюрера! Уже две трети наших территориальных завоеваний в России отдали обратно! Украина потеряна, русские форсировали Днепр, Киев оставлен. Какое же это, к черту, выпрямление фронта! И куда смотрит фюрер! К стенке надо таких генералов! К стенке!
Рейнер смял газету и бросил ее под стол.
— Хватит! Эти русские обнаглели после Сталинграда. Надо сбить с них спесь! Пора!
В тридцатых годах Рейнер, изучив русский язык, два года жил в Советской России в качестве помощника атташе, но был уличен в шпионаже и выслан. После этого и началась «подводная» карьера Рейнера. Злоба к русским осталась у него навсегда.
Когда через час в каюту вернулся Штольц в сопровождении Лутца и оберштурмфюрера Хенке, Рейнер был уже пьян. Увидев Хенке, он налился яростью:
— А тебя, оказывается, еще не укокошил твой зубастый приближенный?! Придется эту миссию выполнить мне!
Рейнер начал шарить рукой у пояса, позабыв, что снял с себя всю свою сбрую с пистолетом и кортиком сразу же, как только пришел в каюту.
Хенке грубо осадил его.
— Сидите, капитан Рейнер! Вы забываете, что со мной подобные шутки неуместны и опасны!
Рейнер мешком завалился в кресло, но продолжал злобно выкрикивать:
— Почему ты, чистокровный ариец, якшаешься со всякой славянской неполноценностью? Изменяешь идеям нашего фюрера! Уничтожать, уничтожать надо славянскую моль! Беспощадно! Пачками! А ты?! Тьфу, слюнтяй!
— Заткнитесь, капитан! — еще грубее оборвал Рейнера Хенке. — Придет время — все будут уничтожены! А сейчас они еще нужны.
— Не хочу ждать! — заревел от ярости Рейнер. — Выпалывать надо эти славянские сорняки! Они постоянно стоят на нашей дороге! Еще раз, обер, вы — слюнтяй! Сухопутная крыса! Тьфу!
Хенке окончательно рассвирепел:
— Вы много себе позволяете, капитан Рейнер! Очевидно, вы еще ни разу не были в гестапо! Я сейчас вызову своих людей, и вам придется отрезвиться в нашем изоляторе!
— Меня?! Капитана подводной лодки?! Старого члена нацистской партии?!! Ах ты, сморчок!
Штольц и Лутц с трудом предотвратили скандал. Но их попытка примирить бушевавшего Рейнера и кипевшего от ярости Хенке не удалась. Хенке уехал.
Сожаления по поводу его отбытия никто из капитанов не высказал. Даже и они не любили гестаповцев.
Всю ночь из капитанской каюты доносились песни вперемежку с буйными выкриками Рейнера и его проклятиями на голову либерала майора и «сухопутной крысы» Хенке. Только к утру капитаны заснули и в каюте установилась тишина.
2
Этим же вечером в глухом без окон складе при свете настоящей керосиновой лампы собрался подпольный комитет «славян», с участием председателя комитета «западников» Вальтера. Посты самоохраны были усилены и расставлены уже под началом штаба, приступившего к действию.
Несколько раньше сюда были собраны для предварительной беседы командиры всех боевых отрядов и специальных групп, здесь они впервые встретились вместе, и теперь, тихо переговариваясь, обменивались впечатлениями, узнав, наконец, «кто есть кто».
У высокого стола, служившего для сортировки складского имущества, сгрудились члены комитета, разбираясь в каком-то списке. Рядом, пристроившись на лавке, тихо беседовали Шерстнев и Борщенко, поглядывая на Пархомова и Таслунова, вполголоса обсуждавших большие возможности партизанских действий на острове. Привлекая всеобщее внимание, Матвеев и Митрофанов прикололи на доску у стола большую схематическую карту острова, с указанием всех дорог и объектов эсэсовцев.
Несколько раньше сюда были собраны для предварительной беседы командиры всех боевых отрядов и специальных групп, здесь они впервые встретились вместе, и теперь, тихо переговариваясь, обменивались впечатлениями, узнав, наконец, «кто есть кто».
У высокого стола, служившего для сортировки складского имущества, сгрудились члены комитета, разбираясь в каком-то списке. Рядом, пристроившись на лавке, тихо беседовали Шерстнев и Борщенко, поглядывая на Пархомова и Таслунова, вполголоса обсуждавших большие возможности партизанских действий на острове. Привлекая всеобщее внимание, Матвеев и Митрофанов прикололи на доску у стола большую схематическую карту острова, с указанием всех дорог и объектов эсэсовцев.