Чевычелов Дмитрий Иванович. Остров на карте не обозначен

   После информации Вальтера установилось тягостное молчание.
   — На точность этих сведений можно положиться, товарищ Вальтер? — спросил озабоченный Смуров.
   — То, что произошло на допросе, не подлежит сомнению. Сообщение абсолютно надежного товарища.
   — Какая неприятность Шерстневу, — с огорчением сказал Смуров. — Как будем решать, друзья?
   — Что же здесь раздумывать! — сказал Медведев. — Решение может быть только одно: немедленно, как только явится, уничтожить изменника!
   — Учтите: он очень сильный и опасный негодяй, — добавил Вальтер. — У него, вероятно, есть оружие. Будьте осторожны и не делайте шума…
   — Сведем его в большую пещеру и там — киркой по черепу! — предложил Митрофанов.
   — Кто возьмется за это дело? — спросил Смуров.
   — Я и Медведев! — предложил Митрофанов. — Вдвоем справимся.
   — И я с вами, — сказал Глебов.
   — Хорошо, — согласился Смуров. — Вы трое задержитесь здесь на случай, если предатель явится. Обстоятельно допросим его. Выведем на чистую воду. И тогда уже придется вам выполнить акт возмездия за измену Родине… Как, товарищи, согласны с таким порядком?
   Все подняли руки.
   — Все… Теперь я провожу вас, товарищ Вальтер.
   Смуров и Вальтер вышли из кладовой первыми. Из темноты к ним шагнул человек.
   — Это вы, товарищ Смуров?… Посты можно снимать?
   — Да, снимайте. Пусть люди отдыхают. Уже поздно. Но вы сами еще останьтесь.
   Смуров и Вальтер быстро спустились со ступенек и скрылись за углом, в черном узком пространстве между стеной барака и скалой…
   Над скалами неслись бесконечные тучи. Колючий ветер врывался в ущелье, с шорохом пробегал по крышам бараков…
   Со сторожевой вышки вспыхнул луч прожектора и зигзагами пробежал между лагерных строений. Ни единого движения, ни одной тени не метнулось под лучом. Притаившиеся бараки представлялись безжизненными. Казалось, измученные узники погружены в тяжелый сон…»
   Но лагерь и ночью, как всегда, жил своей второй, напряженной, скрытой жизнью…
   В темноте по узкому проходу Смуров и Вальтер прошли до места, где барак вплотную примыкал к скале. Здесь Смуров наклонился и первым полез в низкую расщелину. За ним последовал и Вальтер. Согнувшись, они несколько минут осторожно продвигались в темноте, на ощупь. Потом Смуров зажег электрический фонарь, и, следя за знаками у частых поворотов, они проникли в небольшую подземную пещеру, откуда разветвлялось несколько ходов.
   Смуров остановился.
   — Каждый раз, когда вы приходите к нам, Вальтер, я беспокоюсь. Заблудиться в этом огромном лабиринте — это наверняка погибнуть.
   — Не беспокойтесь, Михаил. Я осторожен и строго руководствуюсь вашими указателями.
   Они двинулись дальше, тщательно следя за знаками, переходя из одной пещеры в другую, сворачивая то вправо, то влево. В просторной пещере, со множеством ходов в разные стороны, они задержались и присели на ящики, уложенные у стены.
   Вальтер вытер вспотевший лоб.
   — Много вы накопили тут этого вещества? — спросил он, кивнув на ящики.
   — Порядочно… Но не окажутся ли пустыми наши опасные труды? Состоится ли когда-нибудь наша операция? И есть ли что-нибудь новое в этом нашем деле?
   — Новое есть… Гестаповцы выявили у нас специалиста по карстовым образованиям, норвежца.
   — А он согласится работать?
   — Прежде чем его увезли гестаповцы, мы успели дать ему директиву: от работы не отказываться. Но подготовить и провести операцию в гроте ему одному слишком трудно. В подземном управлении работают только стопроцентные эсэсовцы, и нам среди них сообщников не найти.
   — Установить связь с нашим Андриевским так и не удается?
   — Пока нет. Он в каземате. Там у нас своих людей нет. А переводчиком в сношениях с Андриевским гестаповцы не пользуются: он сам хорошо владеет немецким языком.
   — Как жаль! Вместе с вашим норвежцем они, быть может, и смогли бы обеспечить это дело.
   — Еще одна неудача, Михаил. Ваша последняя просьба не выполнена. Рихтер погиб.
   — Когда и как?
   — Вчера. Сорвалась вагонетка и сбила с ног. Встать сам не смог. Пока подоспели товарищи, эсэсовец пристрелил.
   — Потеря Рихтера — большая потеря! — с горечью сказал Смуров и задумался.
   — Просьбу вашу выполнит другой товарищ, — добавил Вальтер и встал. — Дальше меня провожать не надо. Здесь я уже хорошо все освоил.
   Они условились о следующем свидании, попрощались и разошлись навстречу новому дню и новым опасностям…

2

   Пока Смуров провожал Вальтера, к восьмому бараку подошел Борщенко. Он только что долго и обстоятельно разговаривал с Шерстневым и теперь разыскивал Смурова.
   Оставшийся на посту Данилов провел его в кладовую, где все еще сидели три члена комитета.
   — Здравствуйте, товарищи! — поздоровался Борщенко.
   — Здорово, если не шутишь, — отозвался Глебов. Остальные промолчали.
   Пораженный таким приемом, Борщенко спросил:
   — Кто из вас Смуров?
   — А зачем он тебе? — грубо спросил Глебов.
   — Он мне нужен по очень важному и срочному делу.
   — А кто ты?
   — Я — Борщенко. Эта фамилия вам ничего не говорит.
   — Почему не говорит? Она нам знакома! — продолжал грубо Глебов. — Ты первый помощник капитана Шерстнева!
   — Бывший помощник. Теперь такой же, как и вы, узник…
   — Такой ли?
   — Подожди, Глебов! — оборвал Митрофанов и обратился к Борщенко: — Если вам нужен Смуров, то он сейчас в пещере…
   — Он мне нужен по важному и срочному делу! — повторил Борщенко. — Проводите меня к нему!
   — Мы вас проводим, — сказал Митрофанов. — Втроем вас проводим. Глебов! Возьми фонарь! И дай мне кирку…
   — Большое спасибо! — обрадовался Борщенко.
   — Пошли…
   Все четверо вышли в темноту ночи и осторожно направились к скале, где была большая пещера… Впереди шел Глебов, позади — Митрофанов и Медведев.
   В руках у Митрофанова была острая и тяжелая кирка…
   В это самое время у входа в седьмой барак столкнулись Смуров и торопившийся к нему обеспокоенный Шерстнев.
   — Товарищ Смуров, вы?
   — Василий Иванович? Очень кстати! Заходите. Вы мне нужны…
   Смуров провел Шерстнева мимо Данилова, который все еще был на посту, и открыл дверь в кладовку.
   — Проходите сюда, Василий Иванович… Осторожнее… Сейчас будет свет. — Он зажег коптилку и подал ее Шерстневу. — Подержите, пожалуйста.
   — А где Борщенко? — спросил Шерстнев. — Вы его не видели?
   Смуров переставил бочку в угол, и в кладовке сразу стало свободнее.
   — Садитесь, Василий Иванович… А насчет Борщенко я должен вас огорчить…
   — Что с ним? — Коптилка в руке Шерстнева задрожала. Смуров взял ее и поставил на бочку.
   — Видите, Василий Иванович, в чем дело… Борщенко провокатор… И он будет уничтожен!…
   — Вы с ума сошли! — резко сказал Шерстнев. — Кто посмел сочинить такую мерзость?! Если имеется в виду история, когда его на допросе приняли за власовца, то именно по этому поводу он и торопился к вам. У него важные новости!…
   Смуров был поражен.
   — А вы его хорошо знаете? — спросил он.
   — Мне ли его не знать, когда это мой приемный сын. Он вырос в моей семье, никогда не разлучался со мной, никогда в Киеве не был и с первых дней войны — он мой помощник. Где он сейчас?! Он должен быть у вас?!
   Выслушав Шерстнева, Смуров вдруг стремительно бросился к двери.
   — Подождите здесь! — крикнул он на ходу.
   Из темноты выступил Данилов.
   — Что-нибудь нужно, товарищ Смуров?
   — Да. Где товарищи, которые здесь оставались? И не приходил ли сюда кто-либо из незнакомых?
   — Зашел кто-то из новых. Высокий. И они с ним куда-то ушли…
   — Оставайтесь здесь! — приказал Смуров и исчез в темноте.
   Вскоре он вернулся к бараку в сопровождении Митрофанова, Глебова, Медведева и Борщенко.
   — Товарищ Данилов, — тихо позвал он.
   — Я здесь.
   — Срочно снова попросите ко мне Анисимова, Виндушку и Будревича…
   — Хорошо. Понятно.
   Все вошли в кладовую.
   — Садитесь, — пригласил Смуров.
   — Андрей! — бросился к Борщенко Шерстнев. — Я уже начал за тебя волноваться…
   — И не напрасно, Василий Иванович. Вот видите! — Борщенко поставил в угол кирку, которую держал в руках. — Если бы я случайно не оглянулся, то уже лежал бы с проломленной головой. А если бы не появился при этом товарищ Смуров, вот этой троице пришлось бы, вероятно, попасть в лазарет!
   Митрофанов, Медведев и Глебов сидели опустив головы.
   — Это, товарищ Смуров, похоже на самосуд! — строго сказал Шерстнев. — Стало быть, если бы я не поторопился к вам, был бы убит честный коммунист руками таких же коммунистов. Разве можно в подобных случаях действовать без допроса обвиняемого, без тщательной проверки фактов? А в данном случае — без разговора со мной?
   — Товарищ Смуров, виноваты мы трое! — заговорил Митрофанов. — Информация казалась авторитетной и точной. Нам захотелось избавить вас от ведения допроса и прочего… И мы нарушили ваше указание… Понимаем теперь, что наша вина большая…
   Смуров слушал молча, сурово нахмурившись. Шерстнев возмущенно повернулся к Митрофанову, но вмешался Борщенко:
   — Отложите, товарищи, этот разговор. У меня есть более важное дело…
   В кладовую вошли вызванные члены комитета. Смуров снова переставил бочку из угла на середину.
   — Занимайте, товарищи, места. И знакомьтесь: Василия Ивановича Шерстнева вы уже знаете, а это — его первый помощник и приемный сын, член партии товарищ Борщенко… — Вновь пришедшие с недоумением переглянулись. Смуров продолжал: — Допущена ошибка — и товарищ Борщенко был на волосок от гибели…
   — Что прошло, то прошло, — холодно сказал Борщенко. — Сейчас важнее поговорить о другом… Шакун знает о подготовке восстания, о комитете и о том, что его возглавляет Смуров.
   Слова Борщенко произвели впечатление взрыва. Все застыли, пораженные известием…
   — Расскажите подробнее, — попросил Смуров.
   Борщенко рассказал историю своего «перевоплощения» во власовца и подробно передал разговор с Шакуном…
   Установилось тягостное молчание.
   — Что будем делать? — спросил Смуров. — Вопрос серьезный…
   — Шакуна надо было уничтожить уже давно! — сказал Медведев. — А теперь придется сделать это с опозданием…
   — Нельзя откладывать больше! — добавил Анисимов.
   — По этому предложению вряд ли будут возражения? — Смуров посмотрел на Шерстнева.
   — А я как раз и возражаю, — отозвался Шерстнев. Все повернулись к нему, недоумевая. Он объяснил: — Раздавить такую гадину, как Шакун — изменника Родины и палача советских людей — святое дело. Но в данном случае это преждевременно. Мы обязаны узнать, как полно осведомлен он о наших делах, что и когда гестаповцы собираются предпринять против нас и кто предатель. Это нам надо знать! Это слишком важно. От этого будут зависеть наши действия. Как же не воспользоваться такой возможностью? Мы были бы идиотами и простофилями…
   — О какой возможности вы говорите? — спросил Митрофанов.
   — Неужели непонятно? Эта возможность — Андрей Васильевич Борщенко!
   Борщенко запротестовал:
   — Нет, Василий Иванович, эта роль не для меня.
   — Но ты же выдержал ее там, в гестапо…
   — Это случайно. Шакун создал ее для меня. Он и поддерживал ее все время.
   — Надо использовать этого негодяя и дальше. Выудить из него все, что он знает…
   — Что мог, я сделал. На большее меня не хватит… Сегодня меня чуть не убили здесь свои же товарищи. А если я надену форму охранника, все будут считать меня предателем… Что может быть ужаснее этого!… Нет! Я готов в любую минуту отдать жизнь за общее дело, но сделать это открыто и честно.
   — Мне понятны ваши чувства, Борщенко, — мягко сказал Смуров. — Но в наших условиях открыто и честно мы можем только умирать. А подготовить победу и уничтожить это дьявольское логово можно в единственном случае — действуя скрытно, дезориентируя, обманывая врага.
   — Но я не смогу долго выдержать роль предателя, товарищ Смуров…

   — Ну а как же вы мыслите отказаться от нее после того, как уже приняли ее на себя?
   — Получу оружие. Уничтожу здешнего главаря эсэсовцев и тех его приближенных, которые окажутся рядом. В этом и будет моя помощь товарищам в их борьбе.
   — Вы ошибаетесь, Борщенко, — холодно сказал Смуров. — Это не приблизит свободу. Наоборот, так вы нам только повредите.
   Борщенко, пораженный словами Смурова, повернулся к Шерстневу.
   — Ты просто очень взбудоражен, Андрей, — строго сказал Шерстнев. — На такую крайность можно идти только в случае провала. Но до этого ты должен держаться роли нашего контрразведчика до конца. Обязан делать это во имя жизни товарищей, как бы ни было трудно… И я верю в тебя, Андрей, с такою же силой, как и люблю тебя… Как отец…
   Борщенко медленно встал.
   — Я согласен, товарищи. Слушаю вас.
   Посыпались советы и предложения…
   Когда обо всем договорились, Смуров сказал:
   — Есть вам еще одно важное поручение, Борщенко. Надо добиться разговора с помощником лагерфюрера по строительству — майором Клюгхейтером. Он, возможно, поможет нам. Говорите с ним от имени комитета.
   — Разговаривать о помощи со здешним начальством? — медленно спросил Борщенко. — Да вы что, товарищи, сошли с ума?
   — Здесь, как и везде, немцы разные, — спокойно сказал Смуров. — С этим немцем можно разговаривать.
   — Но этот немец — помощник главного палача на острове! — еще больше возмутился Борщенко. — Я отказываюсь!
   — Андрей! — укоризненно остановил его Шерстнев. — Комитет лучше знает, с кем можно и с кем нельзя разговаривать.
   Борщенко замолчал и угрюмо выслушал указания комитета относительно разговора с Клюгхейтером.
   — Но это еще не все, Борщенко! — предупредил Смуров. — Есть еще одно очень трудное дело… Нам во что бы то ни стало нужно установить связь с томящимся в гестапо инженером Андриевским. Это почти невозможно. Но вдруг вам удастся…
   — И что тогда?
   В кладовую тихо вошел Данилов и что-то прошептал Смурову. Тот нахмурился и озабоченно встал.
   — На этом сегодня кончим. Об Андриевском — потом. А вас, Василий Иванович, все же необходимо спрятать. И сейчас как раз есть подходящая возможность. К сожалению, она связана с горечью для нас… — Смуров помолчал и, обращаясь ко всем, тихо сказал: — Товарищи, члена нашего комитета Василия Иннокентьевича Тамарина спасти не удалось… Только что умер… Почтим его память минутой молчания.
   Все встали.
   Тягостное молчание прервал Смуров:
   — Василий Иванович, Борщенко и Медведев пойдут со мной. Остальные расходитесь.

3

   Этим же вечером в комендатуру гестапо явился шарфюрер Рауб. Хенке все еще не вернулся от Рейнера, и в его кабинете дежурил унтерштурмфюрер Штурц. Рауб, отрапортовав положенное по уставу, неуверенно перешел к вопросу, который и привел его сюда:
   — Не все благополучно с личным составом моей команды, господин унтерштурмфюрер…
   Штурц насторожился:
   — В чем дело? Докладывай. И — короче.
   — Охранник Граббе исчез…
   — Как это исчез? Здесь исчезнуть нельзя, уехать некуда.
   — Вы знаете, что он закалялся и ежедневно после смены делал моцион — гулял…
   — Ну и что же дальше?
   — Ушел на прогулку и не вернулся.
   — Проголодается — вернется.
   — Но он ушел еще перед обедом, господин унтерштурмфюрер. Сейчас уже вечер, а его нет и нет.
   — Может быть, во время прогулки его пристукнул кто-либо из заключенных? Он их довольно часто расстреливал…
   — Нет. Он всегда уходил перед обедом и никогда не опаздывал к столу. В то же предобеденное время ушел он и сегодня. Все заключенные в этот час были на работе или в лагере.
   — Не упал ли он со скалы?
   — Он, господин унтерштурмфюрер, никогда не лазал на скалы, и по пути у него нигде скал не было.
   — Но, может быть, он забрался в какую-то пещеру и там заснул?
   — Помилуйте, господин унтерштурмфюрер! В такой холод — и спать в пещере?! В казарме тепло и есть койка. Зачем же ему спать в пещере?… Нет.
   — Так что же ты предполагаешь, черт возьми?! — рассердился Штурц.
   — Я ничего не предполагаю, господин унтерштурмфюрер. Предполагать не в моей компетенции. Я только докладываю и исполняю ваши указания.
   Штурц чуть смягчился:
   — Возьми несколько человек с фонарями и внимательно осмотри весь путь, по которому шел Граббе. И через два часа доложи мне!
   — Слушаюсь, господин унтерштурмфюрер!
   Ровно через два часа Рауб доложил Штурцу о безрезультатности поисков Граббе и в заключение осмелился высказать свое предположение:
   — Он, господин унтерштурмфюрер, в хорошую погоду иногда доходил до фиорда. Может быть, заглянул со скалы в воду и свалился туда? Плавать он не умел…
   Штурц, мрачно выслушав шарфюрера, приказал:
   — Чтобы больше таких моционов в команде не было! И обходись пока без пополнения: лишних людей у нас сейчас нет…

4

   На следующее утро в лагерной шрайбштубе (канцелярии) «славянского сектора» по нагрудным номерам умерших и убитых за истекшие сутки были извлечены их личные карточки. Начальник канцелярии перечеркнул эти карточки красным карандашом, пометил крупной буквой «V» и расписался, а писарь поставил их в другой ящик.
   Никто в канцелярии не придал никакого значения такому обыденному факту. Однако эта история в то же утро имела продолжение в другой части острова — в кабинете самого штандартенфюрера Реттгера…
   В это утро Реттгер сидел за столом и внимательно слушал доклад оберштурмфюрера Хенке. После попойки, закончившейся крупной ссорой с командиром подлодки Рейнером, у гестаповца все еще шумело в голове. Но, докладывая, он, как всегда, был чисто выбрит и подтянут. Правда, трижды он запнулся — забыл кличку нового агента-власовца, и трижды бросал на него строгие взгляды Реттгер.
   Дослушав доклад до конца, штандартенфюрер приказал:
   — Обоих русских — капитана и ученого — немедленно доставить ко мне!
   — Слушаюсь, господин штандартенфюрер!
   Хенке четко повернулся и вышел. Тут же, из канцелярии штандартенфюрера, он позвонил в гестапо помощнику Штурцу:
   — Русских — капитана и ученого — немедленно к господину штандартенфюреру!… Что, что?! Только ученый?… А капитан?… Как отправили, он же был в карцере?! Я сам приказал?… В вашем присутствии?… — Хенке был ошеломлен: «Это все из-за проклятого Рейнера!» — Тогда давайте быстрее ученого! А за капитаном пошлите в лагерь. Срочно, на машине!… Надеть на него наручники!… Да, да, я буду ждать!…
   Спустя несколько минут по этому же телефону позвонил Штурц и пригласил для разговора Хенке. Выслушав Штурца, Хенке побледнел.
   — Плохо дело, Штурц! Но что будет, то будет! Ожидаю ученого. Давай быстрее!… Уже выехал? Хорошо… Что еще такое? Исчез охранник Граббе?… Ну его к черту, это потом! Сейчас не до него…
   В кабинете Реттгера Хенке дрожащим голосом доложил:
   — Господин штандартенфюрер! Одного русского — капитана — в мое отсутствие отправили в славянский сектор…
   — Это еще что за новые порядки?! — рассердился Реттгер. — Вы же знаете, что таких пленных надо предварительно показывать мне! Немедленно доставить его из лагеря сюда!
   — Это уже невозможно, господин штандартенфюрер!
   — Как невозможно? В чем дело?
   — Сразу по прибытии в лагерь капитану стало плохо, и его отправили в ревир. Там он ночью и умер. Старик был слаб и не выдержал.
   Реттгер в бешенстве вскочил с места.
   — Это же коммунист! Его надо было вздернуть на виселице!
   — Он беспартийный, господин штандартенфюрер! Был капитаном еще при царе.
   — Ну, значит, он беспартийный большевик. Так числятся в России такие люди, раз он капитан… Ну, черт с ним!… А где ученый?! Он жив, надеюсь?! Он мне важнее! И если что случилось с ним…
   — Ученый уже доставлен, господин штандартенфюрер!
   — Давай его сюда! И чтобы такого самоуправства больше не было, черт вас дери! Сейчас же представьте мне рапорт о случившемся!… Подите вон!
   Хенке выскочил из кабинета бледный, перепуганный.

5

   Обстановка в кабинете главного управителя острова, штандартенфюрера Реттгера, была суровой. Несколько простых стульев и два деревянных кресла у широкого письменного стола — вот и все. Единственным предметом роскоши, резко бросавшимся в глаза, был чернильный прибор Реттгера. Но было ясно, что стоял он на столе не для практических надобностей и не как украшение, а как символ.
   В центре большой малахитовой доски, обрамленной по краям невысоким золотым парапетом, между хрустальных чернильниц в золотой оправе и с золотыми крышками возвышался на черном коне тяжелый рыцарь в золотых доспехах и с золотым оружием. Забрало его можно было открывать и закрывать, а на щите и на плаще рыцаря чернел крест тевтонского ордена. Множество разнокалиберных карандашей и ручек лежало по сторонам от чернильниц, на лесенках из перекрещивающегося золотого рыцарского оружия.
   Сейчас штандартенфюрер Реттгер, еще не остывший от гнева, невнимательно слушал окончательно протрезвевшего оберштурмфюрера Хенке. Ничего путного о Рынине Хенке сказать не смог. Не дослушав до конца, Реттгер взялся за телефон.
   — Инженер Штейн? Да, это я. Вам знакомо имя советского ученого Рынина?… Так… Даже встречались с ним на международных конференциях?… Так… Дальше… Очень крупный специалист? Консультант по подземным сооружениям?… Так-так-так!… Дальше… Ну, ну!… Очень интересно!… И труды его читали?… А он вас не знает?… Жаль… Все?… Благодарю!…
   Реттгер бросил трубку на рычаг и повернулся к Хенке.
   — Рынин — это важный трофей. Прошу относиться к нему вежливо. Не трогать. Введите его ко мне!
   — Слушаюсь, господин штандартенфюрер!
   Хенке четко повернулся и направился к двери, но Реттгер остановил его:
   — Еще одно! Напишите мне рапорт об этом нашем агенте, бывшем на советском судне.
   — Слушаюсь.
   Через несколько минут конвойные ввели Рынина в кабинет Реттгера.
   — Выйдите отсюда! — приказал Реттгер конвоирам. — А вы, доктор Рынин, проходите ближе и садитесь.
   Рынин молча прошел к столу и сел в кресло. Кисти рук, с которых только что были сняты тесные наручники, ныли, и он стал растирать их, стараясь разогнать уже образовавшиеся отеки.
   Реттгер несколько минут разглядывал Рынина, затем спросил:
   — Как попали вы на судно? Куда вы направлялись?
   — Это что — вопрос или допрос?
   — И то и другое, доктор. Вы наш пленник.
   — Я не военный.
   — Это ничего не значит. Вам положено отвечать…
   — У меня нет привычки, полковник, рассказывать посторонним о своих личных переездах.
   — А вы, оказывается, разбираетесь в воинских знаках различия?
   — Это не сложно освоить в военное время. И даже неизбежно, хотя бы и не было к тому желания.
   — А все же — куда вы направлялись? — вернулся Реттгер к интересовавшему его вопросу.
   — Повторяю: отвечать не хочу. Это мое личное дело.
   Реттгер нахмурился.
   — А вы, доктор, оказывается, строитель? Консультант по подземным сооружениям? Может быть, с этим и была связана ваша поездка?
   Рынин промолчал. Подумал, откуда этот гестаповец так быстро мог узнать то, о чем на судне знали только Шерстнев и Борщенко? Странно. Очень странно…
   — Что же вы молчите, доктор Рынин?
   — Вопрос о моей специальности имеет значение только для меня и моей гражданской деятельности на родине.
   — Не совсем так. Этот вопрос может иметь для нас большое значение и здесь, на далеком острове…
   — Каким образом, полковник?
   — Вы могли бы здесь приложить свои знания и хорошо на этом заработать.
   — Я не продаюсь, полковник. Учтите это сразу.
   — Я уточняю, доктор, — сухо продолжал Реттгер. — Не стану скрывать от вас — в этом нет надобности — здесь на острове мы проводим подземное строительство. Вы могли бы заработать.
   Рынин молчал. Реттгер по-своему истолковал это молчание и добавил:
   — Заработать сможете очень хорошо, если, конечно, будете хорошо работать…
   Рынин продолжал молчать.
   — Вы что, не хотите отвечать?
   — Я уже ответил, полковник, и не люблю, когда один и тот же выясненный вопрос задают снова.
   — Что вы ответили?! — повысил голос Реттгер.
   — Что я не про-да-юсь, — тихо, но с ожесточением и по слогам повторил Рынин. — У меня, полковник, есть честь!
   Реттгер с раздражением взял один из карандашей, открыл им забрало рыцаря и зловеще сказал:
   — У нас здесь был такой инженер… Работал в Москве на строительстве метро! И он так же, как и вы сейчас, сидел передо мной и так же, как и вы сейчас, отвечал мне теми же словами, что он не продается и что у него есть честь.
   Рынин внимательно слушал, рассматривая неприятное, лоснящееся от сытости лицо Реттгера.
   — Так вот, доктор Рынин, нам пришлось запереть его в одиночку подземного каземата. Он и сейчас там… жив еще…
   Рынин содрогнулся и с нескрываемой ненавистью посмотрел в острые глаза Реттгера, который, наблюдая за Рыниным, продолжал:
   — Хочу предупредить вас, доктор Рынин, что и вы можете последовать туда же, если не измените своей позиции!