Чосер Джеффри. Кентерберийские рассказы

   Дороже много, чем вздыхать и млеть
   И нежно преклоняться перед ней;
   Мелькнут, как тени на пустой стене,
   Подарки, восхищенья, взгляды, вздохи,
   А утром на столе одни лишь крохи:
   И за веселье вечно платит муж;
   Он кормит, одевает нас ^[119]к тому ж,
   И хорошо, когда за честь считает
   Нас ублажать; наряды покупает,
   Устраивает пышные пиры, -
   Когда ж он беден, иль от той игры
   Устал порядком, или скуповат он
   И почитает лишнею затратой
   Нам на уборы денежки мотать, -
   Тогда другой нас должен содержать
   Иль в долг давать, что иногда опасно.
   Купец был щедр, жена его прекрасна,
   В их пышный дом толпой стекались гости
   Равно как белой, так и черной кости.
   И среди них – прошу к нему вниманья -
   Монах бывал: когда – для назиданья,
   Когда – и просто время провести.
   Был от роду монах лет тридцати,
   Собой красив, учен, неглуп, неробок;
   Детьми они росли с купцом бок о бок
   Да и родились в городе одном.
   И вот в воспоминание о том
   Монах купца считал как бы кузеном,
   А тот был рад, в своем тщеславье тленном,
   Иметь в родстве духовное лицо.
   Он провожал монаха на крыльцо,
   Встречал его, как дорогого брата,
   И говорил, что все, чем сам богат он,
   Мог почитать кузен как бы своим.
   А братец Жан твердил, что деньги дым.
   Он в дом подарки приносил им часто
   И развлекал гостей порой ненастной
   Рассказом, притчею у камелька.
   Была ко всем щедра его рука.
   Не забывал он наделить подарком
   Не только друга иль жену, – кухарку,
   Поденщика, любого из гостей
   Не забывал он в щедрости своей.
   И каждому, согласно гостя званью,
   Свое преподносил он назиданье.
   Как птицы наступления зари,
   Его все ждали. Хватит говорить
   О нем, пожалуй. Как-то раз собрался
   Купец тот в Брюгге, где намеревался
   Товаров закупить, и, как обычно,
   Слугу в Париж отправил, чтоб тот лично
   Звал гостем в дом к нему кузена Жана.
   Другие гости не были им званы:
   С кузеном и с женой купец втроем
   Хотел побыть пред длительным путем.
   А брата Жана отпускал без страха
   Аббат повсюду: был среди монахов
   Всех осторожнее и всех хитрей
   Наш братец Жан. Гроза монастырей,
   Он собирал для ордена доходы
   Иль выяснял причину недорода.
   Он в Сен-Дени приехал утром рано.
   Встречали с радостью милорда Жана,
   Любезного кузена и дружка.
   Привез монах два полных бурдюка
   (Один с мальвазией, другой с вернейским ^[120])
   И дичи к ним, – монах был компанейский.
   И на два дня пошел тут пир горой.
   На третье утро, хмель стряхнувши свой,
   Чем свет, весь в предвкушении дороги,
   Купец затеял подводить итоги,
   Подсчитывать доходы, и расход,
   И барыши за весь минувший год.
   Вот разложил он на большой конторке
   Счета, и книги, и мешочков горки
   С дукатами, с разменным серебром, -
   И столько он скопил своим трудом,
   Что, запершись, чтоб счету не мешали,
   Он все считал, когда уже все встали,
   А все была наличность неясна.
   Брат Жан меж тем, поднявшись ото сна,
   В пустом саду рассеянно бродил
   И втихомолку утреню твердил.
   Спустилась в сад хозяина супруга
   И, повстречав учителя и друга,
   С ним поздоровалась, речь завела.
   Воспитанница-девочка была
   С ней вместе, но, ее послушна воле,
   Немой игрушкою была, не боле.
   «Кузен и друг, – она спросила Жана, -
   Почто вам вздумалось вставать так рано?»
   «Пяти часов достаточно для сна, -
   Он отвечал, – и голова ясна.
   Лишь немощью расслабленные люди
   Или мужья, пусть их господь рассудит,
   Как заяц, что залег в своей норе,
   Валяются еще о той поре,
   Когда высоко солнце поднялось.
   Но что бледна ты, дочь моя? Пришлось
   Тебе, как видно, ночью потрудиться,
   Пред тем как утром с мужем распроститься.
   И не спала ты и пяти часов?»
   Сам засмеялся он от этих слов,
   Побагровев от мысли озорной.
   Она же покачала головой.
   «Нет, нет, кузен, клянусь предвечным богом,
   Мне спальня ныне кажется острогом,
   И нет во Франции жены другой,
   Которая б той тягостной игрой
   С тоскою горшей ночью занималась.
   Хоть никому я в том не признавалась,
   Но не мила мне жизнь моя; не раз
   С собой покончить я в слезах клялась
   Иль убежать от страха пред расплатой,
   Столь чувствую себя я виноватой».
   Прислушавшись с великим интересом
   К ее словам, он так сказал ей с весом:
   «О дочь моя, храни тебя Христос,
   Не помышляй отнюдь обитель слез
   Покинуть ты, но не стыдись открыться;
   Совет благой, быть может, пригодится.
   О дочь моя, свою открой мне душу,
   И тайны я до гроба не нарушу.
   Я в том тебе Евангельем клянусь!»
   «И вам, милорд, я в том же поручусь;
   Пусть мне грозят жестокие мученья,
   Не выдам слова я из поученья.
   То сделаю не из родства по крови,
   А лишь из преданности и любови».
   Поклявшись так, они облобызались,
   И языки у них поразвязались.
   «Не место здесь, брат дорогой, не время
   С плеч скидывать напастей тяжких бремя,
   А то бы я вам много рассказала
   О тех мучениях, что испытала
   С тех пор, как замужем (хоть вам и брат
   Злодей негодный, что на мне женат…)».
   «Нет, дочь моя. Клянусь святым Мартином,
   Не брат он мне, а лишь духовным сыном
   Приходится, хоть братом называю.
   А в доме вашем часто я бываю
   Лишь ради вас, которую люблю,
   Которую всечасно я хвалю.
   Скорей поведайте мне ваше горе,
   А то проснется муж и выйдет вскоре».
   «Любимый мой, – она в ответ, – брат милый,
   Таить в себе страданья нету силы.
   Меня постиг, невинную, злой рок:
   Мой муж ко мне небрежен и жесток.
   Не по душе мне, позабыв обеты,
   Супружеские выдавать секреты.
   Но нет супруга скаредней его;
   Во всем он видит только баловство.
   О муже, знаю, надо бы с почтеньем
   Мне говорить, но больше нет терпенья,
   И вам, кузен, я не стыжусь сказать:
   Постыла с мужем, холодна кровать.
   Быть может, добр и честен он, бедняга,
   Но вы же знаете, он просто скряга.
   А от подруг слыхала я не раз -
   Шесть качеств в муже дороги для нас:
   Умен он должен быть в веденье дел,
   Богат, и щедр, и смел в любой беде,
   К жене доверчив и в постели страстен.
   А мне господь послал одни напасти.
   Вы знаете, вокруг все говорят:
   Богат ваш муж, но мне на мой наряд
   И сотни франков негде наскрести,
   А если я, господь меня прости,
   Не расплачусь на этой же неделе,
   Меня ославит лавочник, бездельник.
   Сказать о том супругу не могу.
   Скорей простит он злейшему врагу,
   Чем для меня порастрясет карман.
   Ссудите же, любезный братец Жан,
   Мне эту сотню, и, клянусь, должницей
   Я щедрой буду, отплачу сторицей.
   Коль обману, бог покарай мне лоно
   И накажи суровей Ганелона». ^[121]
   Монах в ответ: «Прекрасная миледи,
   Хоть ваш кузен и не богат, а беден,
   Но так жалеет он и любит вас,
   Что лишь уедет муж, как он тотчас
   Вам облегчит несносную заботу
   И сотню франков даст вам за работу».
   И тут монах ее проворно сгреб
   И стал лобзать в уста, в глаза и лоб.
   «Теперь, – сказал он, – с миром в дом грядите.
   Обед скорей готовить прикажите.
   Ведь полдень скоро на моих часах,
   И я от голода совсем зачах».
   «К столу накроют, братец, ровно к сроку».
   И прочь взвилась вертлявою сорокой,
   Чтобы стряпух своих поторопить
   И братцу Жану мигом угодить.
   Потом и к мужу в двери постучалась.
   «Кто там?» – он ей, она же отозвалась:
   «Да я, мой друг. Не будет ли поститься?
   Давно пора в столовую спуститься,
   Из печи завтрак поварами вынут,
   И на столе все кушанья застынут.
   Тебя корыстью дьявол обольстил.
   Что ж, мало, что ли, денег накопил?
   Крутить устали поварята вертел,
   И нас извел ты всех до полусмерти.
   Не стыдно ль? Голодом моришь ты гостя.
   Скорей мешки свои и книги брось ты,
   И, сотворив молитву, за столом
   Мы день последний вместе проведем».
   «Жена, – сказал купец, – тебе ль понять
   Наш трудный промысел? Ведь торговать
   Из десяти один едва сумеет
   С господней помощью; и то созреет
   К торговле дар лишь к пожилым летам.
   Вот я иной раз дураку продам
   И то, чего, по правде, не имею;
   Доверие внушаю ротозею
   И до могилы сохраняю тайну
   О капитале, что скопил случайно
   Иль промотал; когда же приключится
   В делах рискованных мне оступиться, -
   На поклонение к святым мощам
   Отправлюсь я, чтобы на время там
   От глаз злорадных скрыться в тишине.
   Уловка та всю жизнь служила мне.
   Быть постоянно надо начеку,
   Чтобы не стать подобным дураку,
   Который добрый случай упускает
   Или в капкан, разиня, попадает.
   Я рано утром завтра отправляюсь
   Во Фландрию, откуда постараюсь
   Скорей вернуться. И до этих пор
   Тебе вручаю дом мой, лавку, двор.
   Их бережно храни и будь любезной
   Со всеми; если ж человек полезный,
   То привечай особенно его.
   И если не впадешь ты в мотовство,
   Не заживешь одна широко слишком,
   То мной оставленного хватит с лишком;
   Нарядов, пищи, денег на расход
   И матерьяла для любых работ».
   И с этим дверь каморки запирает.
   Тем временем столы уж накрывают.
   Молитву быстро за столом творят,
   Обед нести скорей на стол велят,
   И накормил купец монаха знатно,
   И время провели они приятно.
   К концу обеда вечер подошел.
   Тут в сторону монах купца отвел
   И молвил другу: «Значит, завтра в путь?
   Не забывай в дороге помянуть
   С молитвою святого Августина,
   И здравы будут люди и скотина.
   Будь осторожен, тать повсюду рыщет,
   Будь осмотрителен в питье и пище,
   Особенно при этакой жаре.
   А коль с тобою приключится грех,
   Ты знай, что здесь мы за тебя молиться
   С кумою будем. Что ж, пора проститься.
   Мне кажется, не надо тратить слов:
   Да сохранит тебя святой покров.
   А если нужно что, – и днем и ночью,
   Всем рвением своим и всею мочью
   Готов тебя во всем я замещать,
   Добро твое всемерно защищать.
   Но окажи и ты, кузен, услугу,
   Как названому брату и как другу.
   Ссуди мне сотню франков, – приобресть
   Скотину некую; тут случай есть
   Мне сторговать ее куда как сходно,
   И если будет господу угодно
   И торг свершу, то будет и твоей
   Скотина та, со всей казной моей.
   И денежки не задержу ни дня я,
   Ведь сотня франков! Невидаль какая!
   Все дело в том, чтоб их тотчас сыскать,
   Товар в чужие руки не отдать.
   Но только никому о том ни слова -
   Не упустить бы случая такого.
   Итак, прощай, кузен, за все mersi, ^[122]
   А деньги незаметно принеси».
   Купец достойный отвечал с охотой;
   «Брат дорогой! Что приобрел работой
   Иль сметкой я, ты все считай своим,
   Ведь ты мне друг и давний побратим.
   Не токмо что ничтожную услугу,
   Которой просишь, – рад отдать я другу
   Товар свой, золото – все, что захочешь.
   Но знаешь, друг, когда весь день хлопочешь
   Ты о делах, немудрено забыть
   О дружеских услугах. Заплатить
   Тот долг ничтожный сам уже ты вспомни
   И золотом верни иль серебром мне.
   Они в торговле нашей словно плуг;
   Коль им пропашешь – станет полем луг
   И золотой пшеницы принесет,
   Ведь золото, – оно кредит дает».
   И тотчас сотню франков он достал,
   Чтоб передать монаху, и не знал
   О займе том никто; так продолжали
   Они беседу и попировали
   До самой ночи. В полночь брата Жана
   Все проводили. А поутру рано
   В далекий путь отправился купец.
   С ним рядом ехал дюжий молодец,
   Его приказчик. В Брюгге добрались
   Они в свой срок и рьяно занялись
   Различными торговыми делами,
   Покупками, продажами, счетами
   И пересчетами своих долгов:
   Нет времени у них для лишних слов -
   Не то чтоб выпить иль повеселиться.
   Но в Сен-Дени хочу я воротиться.
   А там, едва настало воскресенье,
   Молебствует о здравье и спасенье
   Душ путешествующих братец Жан.
   И, как всегда, кузен к обеду зван.
   Подбрил монах тонзуру и бородку.
   Он пробует вино и тянет водку.
   И в доме все монаху очень рады.
   Хозяйка – ей мерещились наряды -
   От щедрости его пришла в восторг.
   Ну, словом, был свершен меж ними торг:
   Что, мол, за сотню франков покачает
   Монаха до утра, и не узнает
   О том никто. Ударив по рукам
   (Жена была ученей многих дам),
   Свой уговор они осуществили:
   Друг друга оба до утра будили.
   Позавтракав и всех благословив,
   Монах уехал, весел и учтив.
   Ни в ком не заронило подозренья
   Обычное кузена посещенье:
   Сегодня здесь ночует, завтра там.
   Но братец Жан пока не нужен нам.
   И вскорости, лишь брюггский торг закрылся,
   Купец домой с товаром воротился,
   Попировал с женой денек-другой
   И снова собрался. Вишь, дорогой
   Товар ему попался. Тысяч двадцать
   Набрал он в долг, так надо отдуваться,
   Купцам ломбардским денежки платить.
   Вот и поехал денег он добыть
   В Париж к родне столичной и друзьям,
   А заодно пройтись по должникам.
   И первым долгом он зашел к кузену, -
   Не за деньгами, нет. В какую цену
   Приятность дружбы с Жаном оценить?
   Пришел он запросто его склонить
   К пирушке братской, чтобы за стаканом
   Всласть поболтать с дружком своим румяным,
   Спросить, как он живет, и рассказать,
   Как сам умеет ловко торговать
   И брать взаймы не сотнями, а сразу
   Держать на риск десяток тысяч мазу.
   И как теперь, лишь денег бы достать,
   А он сумеет куш большой сорвать.
   Брат Жан ему: «Я радуюсь, мой милый,
   Что в сей юдоли не напрасно силы
   Свои расходуешь. Будь я богат,
   Тебя ссудить всегда я был бы рад;
   Ввек не забуду я, клянусь обедней,
   Как ты помог по-братски мне намедни.
   Твою услугу так я оценил,
   Что вскоре долг свой братский уплатил
   Твоей жене, почтенной и прелестной;
   И все монетой самой полновесной
   И в доказательство, что было это,
   Могу назвать известные приметы…
   Но, знаешь, друг, я вечером едва ли
   Свободен буду, нынче вызывали
   Меня к аббату. Надо ехать с ним.
   И как ни хочется побыть с моим
   Названым братом, надо послушанье
   Нести покорно. Словом, до свиданья.
   Жене своей ты передай привет,
   И здравы будьте оба много лет.
   А я спешу, весь мой багаж уложен».
   Был осмотрителен и осторожен
   Купец почтенный. Он имел кредит,
   И скоро был мешок его набит
   Дублонами; ломбардцам отдал долг он,
   Запасся на остаток денег шелком
   И тотчас же отправился домой,
   Чтоб поделиться радостью с женой.
   Ведь выходило, по его расчетам,
   Что заработал он дорожным потом
   И хитростью тысчонку с лишним франков.
   Тем временем жена, встав спозаранку,
   Его до ночи у ворот ждала
   И с радостью в объятья приняла.
   И во всю ночь они не засыпали
   И отдыха друг другу не давали.
   А поутру, забыв про все заботы,
   Проснулся он и снова поработал,
   Уж не боясь, что тем ее разбудит.
   Она взмолилась: «Ну довольно! Будет!»
   И все тянулась муженька обнять.
   Но тут ему взбрело на ум сказать:
   «А знаешь ли, жена, ведь я обижен
   (Нет, нет, подвинься-ка сюда поближе).
   Обижен тем, что ты мне не сказала,
   Что без меня тут деньги получала.
   С кузеном ты могла меня поссорить.
   Его спросить я мог бы в разговоре
   О сотне той, что он тебе отдал,
   И в знак того залог какой-то взял.
   И недоволен братец Жан был крайне,
   Когда при нем я говорил о займе -
   Нет, не о сотне, не о тех деньгах,
   А о своих коммерческих делах.
   Так знаешь ли, дружок, уговоримся,
   Когда мы впредь надолго разлучимся,
   При возвращенье, чур, мне говорить,
   Кто долг вернул, а то меня корить
   Не стали бы, что дважды я стараюсь
   Свой долг взимать. Пойми, что обижаюсь
   Я на забывчивость твою, не боле,
   А так, ты знаешь, я тобой доволен».
   Жена купца ни капли не смутилась
   И на монаха рьяно напустилась: «Ах, гадкий лгун!
   Ах, выдумщик негодный,
   Хоть говоришь, что он кузен мой сводный,
   Он про какие там приметы врал? Ну да!
   Он деньги, точно, мне давал,
   И что-то хрюкало монашье рыло.
   Я полагала, то подарок было.
   Ведь он всегда был гостем в нашем доме,
   А всякий гость, когда он вежлив, скромен,
   Чтобы хозяина не обделить,
   Его жену стремится одарить.
   И раз уже зашла об этом речь,
   Вы честь мою обязаны беречь.
   Есть должники намного своенравней,
   Я ж долг супружеский плачу исправно.
   А задолжаю – так поставьте в счет,
   И заплачу сторицей в свой черед.
   На деньги те я платьев заказала;
   Купить их вам, конечно, подобало.
   За скупость вас могла бы я бранить,
   Меж тем меня вы смеете корить.
   Тебе платить хочу я лишь в постели.
   Ты только вспомни о покорном теле, -
   Едва ль иной ты предпочтешь залог.
   Ну, обними ж покрепче, муженек!»
   Купец, увидев, что пропали франки,
   Не затевал напрасной перебранки.
   «Ну, что ж, жена, – промолвил кисло он.
   На этот раз прощаю свой урон,
   Но впредь веди себя ты осторожно,
   А то и разориться этак можно».
   Вот и конец. Хозяин, жребий кинь,
   Кому теперь рассказывать. Аминь.

Здесь кончается рассказ Шкипера

Эпилог к рассказу Шкипера
Слушайте веселые слова Трактирщика к Шкиперу и Матери игуменье

   «Хорош рассказ, – трактирщик нам, – клянусь
   Пречистым телом, corpus dominus,
   Что свой корабль ты превосходно вел.
   Пусть тот монах натерпится всех зол.
   Страшитесь, други, вы монашьих козней.
   Чуть-чуть не удалось монаху розни
   Посеять злоехидным языком.
   Монаха не вводи к себе ты в дом.
   Ну, а теперь кому пришел черед
   Рассказывать и слово кто берет?»
   Учтивость напустив, нам всем на диво,
   К игуменье он обратился льстиво:
   «Хоть просьбы наши не имеют веса,
   Быть может, вы, миледи приоресса,
   Мою мольбу изволите принять
   И что-нибудь возьметесь рассказать?»
   «Извольте», – отозвалась та учтиво
   И начала рассказ неторопливо.

Пролог к рассказу о сэре Топасе
Слушайте веселые слова трактирщика к Чосеру

 
   Закончила Игуменья рассказ.
   И все примолкли, думая о нем;
   Но тут хозяин, словно в первый раз
   Меня увидев, крикнул со смешком:
   «Ты что за человек и здесь при ком?
   Зачем на всех глядишь, приятель, косо
   И едешь так, уставясь в землю носом?
 
   Держись поближе. Будь повеселей.
   Вы ж потеснитесь. Честь ему и место.
   Хотя немногим он меня стройней,
   Но не из нашего простого теста;
   Обнять такого поспешит невеста.
   Но он, чудак, иль вовсе глух и нем,
   Что словом не обмолвился ни с кем?
 
   Других мы слушали, и твой черед,
   Рассказец за тобой, – и поскоромней».
   «Пусть слово кто-нибудь другой берет,
   Поверь, хозяин, не по силам то мне.
   Вот разве что стишок один я вспомню».
   «Стихи? Ну, что ж. Хоть, судя по всему,
   Веселого не рассказать ему».

Рассказ о сэре Топасе
Здесь начинается рассказ Чосера о сэре Топасе

   Внемлите, судари! Сейчас
   Я вам поведаю рассказ
   Веселый и забавный.
   Жил-был на свете сэр Топас,
   В турнирах и боях не раз
   Участник самый славный.
 
   В приходе Попринге был он,
   В заморской Фландрии рожден,
   Как это мне известно;
   Его отцу был подчинен
   Весь край кругом, – он был силен
   По милости небесной.
 
   И быстро сэр Топас подрос.
   Был рот его алее роз,
   Белей пшена – ланиты.
   А спросите, какой был нос, -
   Отвечу смело на вопрос:
   Красою знаменитый.
 
   Была до пояса длинна
   Волос шафрановых волна;
   Камзола золотого
   Была неведома цена;
   Штаны из брюггского сукне,
   А обувь – из Кордовы.
 
   Он за оленями скакал
   И в небо соколов пускал
   За водяною птицей;
   Был как никто в стрельбе удал,
   В борьбе всегда барана брал,
   С любым готов схватиться.
 
   Немало девушек тайком,
   В ночи не зная сна, по нем
   Томилось и вздыхало;
   Но он, с пороком не знаком,
   Был чист, с терновым схож кустом,
   Чьи ягоды так алы.
 
   И вот однажды сэр Топас -
   Я повествую без прикрас -
   На вороной кобыле,
   Мечом, копьем вооружась,
   Собрался в путь – и вмиг из глаз
   Исчез за тучей пыли.
 
   Дубраву вдоль и поперек
   Обрыскал он, трубя в свой рог,
   Гоняя зайцев, ланей;
   Скакал на север и восток
   И вдруг почувствовал приток
   Прельстительных мечтаний.
 
   Там рос пахучих зелий стан -
   Гвоздика, нежный балдриан
   И тот орех мускатный,
   Что в эля старого стакан
   Иль в ларь кладут, чтобы им дан
   Был запах ароматный.
 
   Там раздавался птичий гам,
   И попугай и ястреб там
   Все звонче, чище пели;
   Дрозд прыгал резко по ветвям
   И вторил диким голубям
   Как будто на свирели.
 
   У рыцаря стал влажен взор,
   В нем вызвал этот птичий хор
   Любовное томленье;
   В коня шипы вонзая шпор,
   Помчался он во весь опор
   В каком-то исступленье.
 
   Но вот, коня сбивая с ног,
   От скачки рыцарь изнемог,
   И посреди дубравы
   Он на поляне свежей лег,
   Где конь его усталый мог
   Щипать густые травы.
 
   «Любовь царит в душе моей.
   Мне, мать пречистая, ей-ей,
   Час от часу тяжеле.
   Мне снилось, что царица фей -
   Жена моя и будто с ней
   Мы спим в одной постели.
 
   По ней тоскую я душой,
   Я не хочу жены другой,
   Меня достойной нет Девицы;
   Я в поисках объезжу свет,
   Чтоб наконец напасть на след
   Приснившейся царицы».
 
   Наш рыцарь снова поскакал
   По долам и по склонам скал,
   И поздно, перед ночью,
   Край фей, который он искал,
   Среди глуши лесной предстал
   Пред рыцарем воочью.
 
   Он смотрит, отирая пот
   И широко открывши рот, -
   Места пустынны эти:
   Как будто вымер весь народ,
   Никто навстречу не идет,
   Ни женщины, ни дети.
 
   Но вот ужасный великан -
   А был он Олифантом зван -
   Вдруг выбежал навстречу,
   Крича: «Ни с места, мальчуган,
   Не то – свидетель Термаган – ^[123]
   Коня я изувечу
   Дубиной.
   Средь арф и флейт царица фей
   Живет в стране чудесной сей
   Владычицей единой».
 
   Ответил сэр Топас: «Постой,
   Сразимся завтра мы с тобой,
   Я за оружьем съезжу;
   Ужо – могу поклясться я -
   Вот этим острием копья
   Попотчую невежу.
   Я смело
   Твой мерзкий проколю живот
   И, только солнышко взойдет,
   Дух вышибу из тела».
 
   Тут рыцарь обратился вспять,
   А великан в него метать
   Стал из пращи каменья;
   Но избежал их сэр Топас,
   Его господь от смерти спас
   За храбрость поведенья.
 
   Внемлите повести моей, -
   Она гораздо веселей,
   Чем щекот соловьиный.
   Я расскажу вам, как домой
   Примчался рыцарь удалой
   Чрез горы и долины.
 
   Он челядь всю свою созвал
   И песни петь ей приказал:
   «В сражении кровавом
   Иду иль победить, иль пасть;
   Велит мне биться к даме страсть
   С чудовищем трехглавым.
 
   Покуда воинский убор
   Я надеваю, разговор
   Ведите меж собою
   Про королей, про папский двор,
   Про то, как у влюбленных взор
   Туманится слезою».
 
   Тут слуги, бывшие при нем,
   Поставили бокал с вином
   Пред юным господином.
   Он выпил все одним глотком
   И пряника вкусил потом,
   Обсыпанного тмином.
 
   На тело белое свое
   Надев исподнее белье
   Из ткани полотняной,
   Сорочку он покрыл броней,
   Чтоб сердце, идя в смертный бой,
   Предохранить от раны.
 
   Затем облек себя вокруг
   Щитками лат – издельем рук
   Искусного еврея,
   Поверх всего надел камзол,
   Который белизною цвел,
   Как чистая лилея.
 
   С кабаньей головою щит
   Имел отменно грозный вид;
   Над элем и над хлебом
   Поклялся рыцарь, что убит
   Им будет великан, – сулит
   Пусть что угодно небо.
 
   Огнем латунный шлем сверкал,
   В кости слоновой меч лежал,
   Сапог из мягкой кожи
   На каждой был ноге надет,
   Поводья испускали свет,
   На лунный блеск похожий.
 
   И кипарисовым копьем
   С каленым тонким острием
   Наш рыцарь красовался.
   Конь вороной играл под ним,
   Он был в пути неутомим,
   Нигде не спотыкался.
   Рассказу
   Тут перерыв – конец главы.
   Хотите дальше слушать вы?
   Что ж, я продолжу сразу.
 
   О рыцари и дамы, вас
   Прошу не прерывать рассказ,
   Который поведу я.
   Пойдет в рассказе этом речь
   Про радости любовных встреч,
   Про схватку боевую.
 
   Прославлены сэр Ипотис,
   Ги, Плендамур, Либо, Бевис,
   Все знают имя Горна.
   Но сэр Топас затмил их всех:
   Был им одержанный успех
   Прекраснейшим бесспорно.
 
   Сев на горячего коня,
   Он, словно искра из огня,
   Помчался к чаще бора.
   Воткнуть успел он в шлем цветок,
   Храни его господь и рок
   От смерти и позора!
 
   Был рыцарь странствующий он
   И потому вкушал свой сон
   Под боезым нарядом;
   Подушкой шлем ему служил,
   Конь от него не отходил