Страница:
Не будет он в грядущие года
Над нею власть супруга проявлять,
Ей ревностью обидной досаждать:
Нет, как любовник госпожи своей,
Намерен он служить покорно ей,
Владыкой называясь лишь для виду,
Чтоб от людей не потерпеть обиду.
Она ему промолвила в ответ:
«Я благодарна вам за ваш обет
Быть, как досель, почтительным ко мне.
Даю вам слово: по моей вине
Меж нами ссор не будет никогда.
Женою верной буду вам всегда,
Пока дышу». И жизнь их потекла
Спокойно, радостно, не зная зла.
Скажите мне, какое в том сомненье,
Что к дружбе ключ – взаимоподчиненье.
Друзья должны в согласье полном жить, -
Насилье может дружбу задушить.
Его не терпит бог любви: тотчас,
Его почуяв, покидает нас.
Как все духовное, любовь вольна,
И всякая достойная жена
Свободной хочет быть, а не рабыней.
Мила свобода ей, как и мужчине.
Быть снисходительным велит любовь,
Себе не портить раздраженьем кровь,
Высокой добродетелью, по мненью
Людей ученых, надо счесть терпенье:
Оно сильнее строгости стократ.
Кто слово каждое поставить рад
Другому в строку, счастья недостоин.
Ты должен в обращенье быть спокоен.
Найдется ли на свете человек,
Который не споткнулся бы вовек?
Недомоганье, гнев, планет стеченье,
Хмель, плотского состава измененье
Ошибку нам внушают не одну;
Нельзя же все их ставить нам в вину.
Кто властвовать желает над собой,
Тот должен чувства сдерживать порой.
Чтоб не нанесть взаимной дружбе вред,
Наш рыцарь госпоже свой дал обет,
И та супругу с самого начала
Примерной быть женою обещала.
Вот образец содружества для нас!
Стал господином и слугой зараз
Достойный рыцарь, – господином в браке,
Слугой в любви. Но понимает всякий,
Что он по существу владыкой стал,
Раз госпожи любовь завоевал.
Хотя и госпожа ему она,
Но вместе с тем, однако, и жена.
И вот, счастливый, с молодой женой
Наш рыцарь в путь отправился домой.
Вблизи от Пенмарка он зажил с ней,
И потекла чреда блаженных дней.
Сказать сумеет ли, кто не женат,
Какой полна отрадой из отрад
Супружеская жизнь? Блаженный год
Мелькнул, как сон прекраснейший, и вот
Наш рыцарь (Арвирага из Кайрруда
Носил он имя) вздумал, что не худо
Ему бы в Англию на год-другой
Отправиться за славой боевой
(Он этой славой дорожил всемерно).
Мой автор сообщает, что примерно
Два года прожито там было им.
Теперь от Арвирага поспешим
К его жене, прекрасной Доригене.
Любя супруга своего не мене,
Чем жизнь свою, о нем и день и ночь,
Своей тоски не в силах превозмочь,
Она рыдает и клянет разлуку,
Доставившую ей такую муку,
Что белый свет ей кажется не мил.
Друзья бедняжки, не жалея сил,
Стараются развлечь ее, утешить,
Советуют ей голову не вешать,
Твердят о том, что оснований нет
Ей жизнь свою губить в расцвете лет.
Чтоб излечить ее от злой тоски,
Им все усилья кажутся легки.
Мы знаем, что настойчивым трудом
И с камнем можно совладать, на нем
Глубоко образ начертав иль знак.
Слова друзей подействовали так,
Что в душу Доригены утешенье
Проникло наконец, и облегченье
Ее больная ощутила грудь;
Могла от тяжкой муки отдохнуть.
Да и супруг писал, что он здоров
И двинуться в обратный путь готов.
Когда б не эти письма Арвирага,
Она бы умереть сочла за благо.
Друзья, лишь отошла она немного,
Просить тотчас же стали, ради бога,
Прогулку вместе с ними предпринять,
Чтоб мрачные все мысли разогнать.
Она сочла, что возражать не след,
И приняла в конце концов совет.
Над самым морем замок их стоял,
И Доригена вдоль прибрежных скал
В кругу друзей бродила взад-вперед,
Глядя на то, как над пучиной вод
Под парусами плыли корабли, -
Одни к земле, другие от земли.
И вот суда, что бороздили море,
В ней бередили боль. «О горе, горе! -
Она вздыхала. – Где же мой супруг?
Излечит сердце он один от мук».
Порою же, в раздумье погрузясь
И с волн вспененных не спуская глаз,
Она сидела. Вид опасных скал
Ее внезапно страхом потрясал;
Мутился ум у бедной, над травой
Она бессильно никла головой
И с ужасом шептала, мутный взор
Вперив в обманчивый морской простор:
«О вечный боже, – ты, что над вселенной
Царишь извечно волей неизменной,
Ты создал лишь благое, говорят.
Но этих черных скал унылый ряд,
Что кажется зловещим привиденьем,
А не благого господа твореньем,
Тобою созван, господи, к чему
Наперекор и сердцу и уму?
Ни человек, ни зверь от века тут
Найти прокорм не могут и приют.
К чему нужны, о боже, скалы эти?
Они лишь зло плодят на белом свете.
Людских немало сотен тысяч тел
Их острый гребень погубить успел,
Меж тем не человек ли, о творец,
Прекраснейший творения венец,
И должен был бы ты его любить
Превыше всех. Так чем же объяснить,
Что ты, к погибели людей стремясь,
Такие средства создал против нас?
Ах, знаю я, – ученые найдут
Тьму доказательств, что на свете тут
Отлично все. Я с ними не согласна.
Тебя, благой господь, молю я страстно;
Ты, ветрам указующий пути,
Мне моего супруга возврати.
Ученые свое пусть говорят, -
Ты, боже, сделай так, чтоб черный ад
Все эти скалы поглотил навеки».
И льются слез ее горячих реки.
Тут поняли друзья, что берег моря
В ней только раны бередит от горя,
И стали уводить ее к ручьям,
К источникам, с ней появляться там,
Где пляской забавлялись иль игрой
За шахматной или другой доской.
Однажды утром в близлежащий сад
Они пошли, куда заране взят
Яств и напитков разных был запас,
С тем чтоб домой вернуться в поздний час,
Наполнив день веселою игрой.
А было это в мая день шестой,
И юный май раскрасил нежно сад
Своим дождем, несущим аромат.
Людскими же руками так прелестно
Сад разукрашен был, что на небесный
Он походил своею красотой.
С ним не сравнился б ни один земной.
Так свеж он был и так благоухал,
Что у любого, кто в него вступал,
На сердце легче делалось мгновенно,
Коль не был он подавлен совершенно
Тоской, которой исцеленья нет.
И вот, когда окончился обед,
Все танцевать под звуки песен стали;
Лишь Доригена, полная печали,
Одна блуждала взорами вокруг
И думала: «Где милый мой супруг?»
Но ей, смирившись, надо было ждать
И боль души надеждой облегчать.
Среди танцующих пред ней мужчин
Был юный паж, красивый дворянин,
Что, яркой платья пестротой блистая,
Затмил, сказал бы ты, все краски мая.
Он так отлично пел и танцевал,
Что тут соперников себе не знал.
И вообще, коль правду вам сказать, -
Из наилучших лучшим был под стать.
Отважен, доблестен, богат, умен -
Любовью общей пользовался он.
Вам нужно знать еще, что сей юнец,
Венеры преданный слуга и жрец,
По имени Аврелий, к Доригене -
Она не ведала его мучений -
Любовью года два уже пылал,
Но тщательно любовь свою скрывал.
Он не решался высказаться ей
И пил из кубка яд тоски своей.
Отчаяньем томимый, но немой,
Он только в песнях выдавал порой
Свою тоску, – в них говорил, что им
Бесчувственный предмет любви любим.
И этой темой наполнял Аврелий
Ряд песенок, элегий и ронделей;
Скрывать, мол, должен он свою беду
И мучиться, как фурия в аду;
Как Эхо [237], что свою таила страсть,
Он принужден под грузом тайны пасть.
Таким лишь способом решался он
Сказать, как безнадежно он влюблен.
Во время танцев лишь, когда девицы
Имеют случай втайне порезвиться,
Он ей в лицо заглядывал порой
С безмолвной и загадочной мольбой,
Которую она не понимала.
И вот теперь, когда смеркаться стало,
Меж ними завязался разговор.
С ним будучи знакома с давних пор,
Его привыкла уважать она,
Была к нему доверия полна.
И разговор их так повел Аврелий,
Чтоб подойти к своей заветной цели.
«Сударыня, – сказал он, – если б вас
Порадовало это, в день и час,
Когда отплыл отсюда Арвираг,
Отплыл бы на чужбину я, и так,
Чтоб не вернуться никогда домой.
Напрасен, вижу, пыл душевный мой.
Одна лишь мука за любовь мне плата.
О, смилуйтесь! Как лезвием булата,
Меня убить вы властны иль спасти.
О, если бы при вас мне в гроб сойти!
Не буду больше тратить лишних слов,
Ваш приговор я выслушать готов».
Она его спросила: «Неужели
У вас такие помыслы, Аврелий?
Я этого не знала никогда,
Теперь все стало ясно мне, – о да!
Но господом клянусь, творцом вселенной,
Что никогда блудницею презренной
Не сделаюсь. Останусь я верна
Тому до гроба, с кем обручена.
Вот окончательный мой вам ответ».
Но тут, за этими словами вслед,
Сказала в шутку: «Если в самом деле
Вы так по мне страдаете, Аврелий,
Навстречу вам я, может быть, пойду.
Мне удалите этих скал гряду,
Что высится вдоль берега Бретани,
Грозя судам, блуждающим в тумане,
И в тот же день, как скроются из глаз
Утесы эти, обещаю вас
Я полюбить, Аврелий, всей душой.
Клянусь вам: я обет исполню свой.
Но на успех у вас надежды нет,
Поэтому любовный бросьте бред.
Какая радость, объясните мне,
Пылать любовью к мужниной жене?
Другому ведь она принадлежит».
Аврелий, огорчением убит,
Спросил: «От вас другого не дождусь?»
«Нет, – молвила она, – творцом клянусь».
Услышав это, издал стон Аврелий
И прошептал: «Сударыня, велели
Мне сделать сверхъестественное вы, -
Лишь умереть осталось мне, увы!»
Сказавши так, он отошел тотчас,
И подоспели тут друзья как раз
И увлекли ее бродить в аллеи
(Понятья о беседе не имея).
Вновь игры, танцы начались, пока
На небе не померкли облака
И с горизонта свет не скрылся прочь, -
Покуда, проще, не настала ночь.
Все двинулись, веселые, домой;
Аврелий лишь, снедаемый тоской,
С лицом унылым вышел вон из сада.
О смерти мысль – одна его отрада,
На сердце у него как будто лед.
Воздевши к небу руки, он бредет
И падает внезапно на колени
Под тяжестью неслыханных мучений.
Следя безумным взором за луной,
Молитву к ней возносит, сам не свой,
Сперва призвав богини брата, Феба.
«Владыка, – молвит он, – земли и неба,
Животворишь на этом свете ты
Все травы, все деревья и цветы;
По небосводу свой свершая бег,
Им всем даруешь ты цветенья век,
Зависимый от твоего вращенья.
Взгляни, владыка, на мои мученья.
Пришел конец моих печальных дней!
Из уст жестоких госпожи моей
Услышал я свой смертный приговор.
Ко мне направь твой милостивый взор!
Ведь, кроме госпожи моей, лишь ты
Меня бы мог спасти от маеты.
О, разреши мне указать тебе,
Как можешь ты помочь моей судьбе.
Твоей сестры, божественной Люцины,
Власть признают морские все глубины;
Хотя Нептун их божество, но он
Ее верховной власти подчинен.
Ты знаешь, Феб, что так же, как она,
Желая быть тобой озарена,
Всегда стремится за тобой вослед
И убегающий твой ловит свет,
Так все моря бегут вослед за ней,
Верховною владычицей своей.
Услышь, владыка, крик моей души,
Мне во спасенье чудо соверши:
В свиданья вашего ближайший час -
Оно случится в знаке Льва как раз -
Уговори сестру поднять такой
У берега Арморики прибой,
Чтоб самая высокая скала
Два года скрыта под водой была.
Тогда скажу я госпоже: «Обет
Исполни свой, – гляди: утесов нет».
Уговори сестру, владыка дня,
Тебя не обгонять. Из-за меня
Заставь ее держать с тобою шаг
И двигаться два целых года так.
Тогда, сильна своею полнотой,
Она сумеет удержать прибой.
А если не угодно будет ей
Над тяжкой мукой сжалиться моей,
То этих черных скал унылый ряд
Пусть погрузит она в свой мрачный ад, [238]
Где царствует Плутон. Иначе – ах! -
Моя мечта развеется, как прах.
Босой пойду я в твой дельфийский храм,
О Феб! Гляди, как по моим щекам
Струятся слезы. Сжалься надо мной!»
И с этими словами, сам не свой
От муки, вдруг упал без чувств Аврелий.
Потом, больной, метался он в постели,
Куда был братом отнесен (тот знал,
Как он безмерно от любви страдал).
Аврелия оставлю я в бреду
И вам рассказ свой дальше поведу.
Здоров и славой рыцарской богат,
Вернулся юный Арвираг назад,
С ним вместе рыцарей отважных цвет.
Предела счастью Доригены нет:
В ее объятьях – славою венчанный
Супруг возлюбленный и долгожданный
Которому она милей, чем свет.
У Арвирага даже мысли нет,
Что кто-нибудь за эти годы с ней
Смел о любви беседовать своей.
Душой спокоен, он проводит дни
В турнирах, в танцах. Пусть теперь они
Блаженству предаются и веселью,
А я вернусь к несчастному Аврелью.
Два года с лишним он лежал больной,
Томимый неизбывною тоской,
Прикованный и день и ночь к кровати;
Он утешенье находил лишь в брате,
Который ведал тайну братних мук
И, кстати, сведущ был насчет наук.
Да, поверял Аврелий лишь ему
Свои страданья, больше никому, -
Памфила молчаливей и скромнее,
Пылавшего к прекрасной Галатее.
Была снаружи грудь его цела,
Но в ней засела глубоко стрела,
А раны нет, как всем известно, хуже,
Чем та, что подлечил ты лишь снаружи,
Стрелы же смертоносной не извлек.
Брат плакал, но ничем помочь не мог.
И вдруг ему одно воспоминанье
Пришло на ум: то было в Орлеане,
Где он учился и всегда готов
Был, по примеру прочих школяров,
Увлечься всем, что странно, незнакомо,
Как, например, волшебных чар приемы.
Он вспомнил, что однажды там зашел
К товарищу и, посмотрев на стол,
Тотчас увидел, что на нем, раскрыт,
Учебник белой магии лежит:
(Товарищ книгу эту, знать, читал,
Хоть вообще он право изучал.)
В ней автор объяснял луны значенье,
К ней двадцати восьми жилищ влеченье,
И мало ли еще что было там,
Что кажется лишь болтовнёю нам:
Святая вера ограждает нас
От наважденья и обмана глаз.
Когда об этой книге вспомнил он,
В нем дух взыграл, надеждой окрылен,
И он подумал: «К брату исцеленье
Теперь придет, – не может быть сомненья,
Что с помощью таинственных наук
Возможно зренье одурачить вдруг,
Как делают волшебники. Слыхал
На праздниках нередко я, что в зал
Они обильно воду напускали,
И, как по озеру, в обширной зале
Скользили лодки тихо взад-вперед.
Иль вдруг казалось, грозный лев идет,
Иль расцветает благовонный сад,
Иль со стены свисает виноград,
Иль замок высится, как исполин, -
И вдруг все исчезает в миг один.
Так был искусен зрения обман.
Отправиться нам надо в Орлеан,
Где школяра, быть может, мы найдем,
Что с лунными жилищами знаком
И сведущ в магии. Он, безусловно,
Избавит брата от тоски любовной.
Уверен я, что может волшебство
Утесы эти, все до одного,
От зрения людского отвести
И все преграды кораблям смести.
Коль берег будет чистым год-другой,
То брат от мук своих найдет покой.
Придется ей исполнить свой обет
Иль срам принять, – пути другого нет».
Что много говорить, – к постели брата
Он поспешил, надеждою объятый,
И тот, послушавши его рассказ,
Вскочил с постели и решил тотчас
Отправиться в далекий Орлеан
Искать лекарство от любовных ран.
Когда пред городом они уж были, -
До стен осталось меньше трети мили, -
Школяр им повстречался средних лет.
К ним по-латыни обратив привет,
Он вдруг сказал: «Я знаю, господа,
Причину, вас приведшую сюда».
И тут же им на месте показал,
Что и беду их и надежды знал.
Бретонец про товарищей спросил,
С которыми когда-то он дружил,
И тот сказал, что все уже в могиле;
Бретонца эти вести огорчили.
С коня Аврелий слез, и все втроем
К всеведущему орлеанцу в дом
Отправились, где этот чудодей
Их принял, как любимейших друзей.
Все в преизбытке там они имели;
Дивился этой роскоши Аврелий.
Пред тем как ужин подан был на стол,
Хозяин пред глазами их возвел
Чудесный парк, где под зеленой сенью
Паслись рогатые стада оленьи;
От псов охотничьих и острых стрел
Немало полегло оленьих тел.
Когда же дичь убитую убрали,
На берегу прелестном – там, подале, -
Затравлен кречетами аист был.
Потом турнир им зрение пленил.
И наконец, всем зрелищам на смену,
На луг волшебник вывел Доригену
Танцующей с Аврелием. И вдруг
В ладони хлопнул он, и все вокруг
Вмиг побледнело и совсем пропало,
Всей роскоши как будто не бывало.
Меж тем они не покидали дом
И точно так же и теперь втроем
Сидели, как и прежде, в кабинете,
Покуда зрелища сменялись эти.
Хозяин пажу своему сказал:
«А как же с ужином? Я приказал
Его подать уж час тому назад.
Час целый эти господа сидят
Со мною тут за письменным столом.
Когда ж мы к ужину их поведем?»
«Когда угодно вам, – ответил паж, -
Все подано, приказ исполнен ваш».
«Пойдемте же, – воскликнул он любезно, -
Влюбленным людям отдохнуть полезно».
Когда убрали со стола приборы,
Тотчас пошли о мзде переговоры
За то, чтоб маг гряду бретонских скал
От устья Сены до Гаронны снял.
Он дорожился, ссылкою на бога,
Что тысячу за это взять немного;
За тысячу и то охоты нет.
Аврелий радостно ему в ответ
Сказал: «Что тысяча? Весь шар земной,
Будь он моим, – клянусь вам головой, -
Охотно отдал бы тотчас же я.
Готова сделка. Вот рука моя
В том, что я честно оплачу ваш труд.
Но вы нас не задерживайте тут,
На родину нам надо поскорей».
«С зарею в путь», – ответил чародей.
Аврелий, приготовившись в поход,
Проспал спокойно ночь всю напролет.
Усталость вместе с милою надеждой
Ему смыкали до рассвета вежды.
Свет на востоке лишь успел блеснуть,
Тотчас в Бретань направили свой путь
Аврелий с чародеем, по ночам
Привалы делая то там, то сям.
Из книг я вычитал, что шли они
В морозные рождественские дни.
Бог Феб, который летнею порой
Сверкал на небе чашей золотой,
Стал ныне стар и головой поник;
Светился, как латунь, увядший лик.
Стоял он низко в знаке Козерога, [239]
И наземь посылал лучей немного.
Дождями смыло зелень всю долой,
И Янус, бог с двойною бородой,
Близ очага из рога тянет хмель,
Закусывая ветчиной. «Ноэль!» [240]-
Веселый по округе клич идет.
Аврелий уваженье и почет
Оказывал волшебнику все время
И умолял с него мучений бремя
Скорее снять, иль он себя убьет.
И жалостью такой проникся тот,
Что день и ночь спешил, как только мог,
Своих искусных чар приблизить срок -
Путем отвода глаз иль наважденья
(Астрологические выраженья
Мне незнакомы) сделать поскорей,
Чтоб всем казалось, в том числе и ей,
Что убрана прибрежная гряда
Бретонских скал иль, может быть, вода
Ее своей покрыла пеленой.
В конце концов он выбрал час такой,
Когда, решил он, применить возможно
Все изощренье мудрости безбожной.
Исправленных таблиц толедских том, [241]
Как и всегда, был и теперь при нем.
Там, расположены в столбцы, стояли
Года, их суммы, корни и так дале;
Затем пропорции к его услугам
Там были вычислены к центрам, дугам,
Чтоб сразу уравненья составлять.
Чрез восемь сфер умел он рассчитать,
Как далеко Альнат удалена
От головы подвижного Овна,
В девятой расположенного сфере, -
Искусен в этом был он в высшей мере.
Путем пропорций все дома луны
По первому им были найдены;
Потом разведал он луны восход,
В каком квадрате то произойдет,
И вот узнал он, как свою задачу
Так выполнить, чтобы иметь удачу.
Ему отлично были ведь знакомы
Все колдовства ухватки и приемы,
Что были приняты у басурман.
И вот однажды, в ход пустив обман,
Он сделал так, что вдруг весь берег стал
Как будто бы очищенным от скал.
Надежду потеряв себе помочь,
В мучениях Аврелий день и ночь
Все ждал, когда же совершится чудо!
И вот, когда он увидал, что груда
Унылых скал исчезла вдруг из глаз,
Он, низко пред волшебником склонясь,
Воскликнул: «Вас и чудную богиню
Любви благодарю за благостыню.
Своею жизнью я обязан вам».
И с этими словами прямо в храм
Направился, чтоб свидеться с любимой.
Там к госпоже своей неумолимой
Он со смятенной подошел душой
И с речью обратился к ней такой:
«Сударыня, я чту вас так высоко
И вас люблю так нежно и глубоко,
Что огорчить вас – мука для меня.
Когда б не страсть, которой болен я,
Которая мне душу отравила,
Пред вами я молчал бы до могилы,
Чтоб не погибнуть, должен я стонать.
Мне без вины доколе же страдать?
Пусть жалости ко мне у вас и нет,
Но вспомните про данный мне обет.
Не обрекайте вы меня на ад,
Единственно в любви я виноват.
Вы помните, как мне сказали раз, -
Я ничего потребовать от вас
Не смею, милости лишь вашей жду, -
Вы мне сказали, помните, в саду,
Что разделить любовь мою готовы,
И в этом честное мне дали слово.
Хоть этого достоин я едва ли, -
Свидетель бог, тогда вы так сказали.
Я вам клянусь: мне ваша честь важней,
Чем исцеление души моей.
Сударыня, – исполнен ваш приказ, -
Проверить это приглашаю вас.
Мою судьбу я в руки вам отдам, -
Жив или мертв, вас буду ждать я там.
От вас теперь зависит жребий мой,
Но нет скалы там больше ни одной».
Из храма вышел он. Меж тем она,
Вдруг сделавшись бледнее полотна,
Подумала: «Не приходила мне
Гень мысли о подобной западне;
Считала я, что не было и нет
Таких чудес, пока стоит наш свет.
Нарушен этим ведь природы ход».
И горестно домой она бредет,
От страха голову неся едва.
Так день проплакала она иль два,
Упасть все время в обморок готова,
Но не сказала никому ни слова
О том, что приключилось, – Арвираг
В отъезде был. Наедине же так,
Уставивши в пространство взор усталый,
Она свои мученья изливала:
«Увы, о рок, в ужасные тиски
Меня ты взял. Мне от твоей руки
Спасенья где искать? Ах, знаю я:
Смерть иль позор отныне ждут меня.
Меж них должна я выбрать. Но клянусь:
Я лучше с милой жизнью разлучусь,
Чем тело дам свое на оскверненье
Иль соглашусь на клятвопреступленье.
Пусть будет смертью рок преодолен.
Немало благородных дев и жен
Себя ударом умерщвляли смелым,
Чтоб согрешить не довелось им телом.
Примеров много от седых времен. [242]
Когда в Афинах был убит Фидон
В покоях, где шумело празднество,
Тираны злые дочерей его
Велели привести совсем нагими,
Чтоб любострастно насладиться ими.
В крови отца плясать несчастных дев
Заставили, – срази их божий гнев!
Но те, страшась бесчестье перенесть,
Свою девичью охраняя честь,
В пруд бросились и утонули там.
Об этом книги сообщают нам.
Пытались и мессенцы пятьдесят
Спартанских дев схватить и на разврат
Обречь тела их чистые, – с собой
Тогда покончили все до одной,
Предпочитая раннюю кончину
Покорству перед похотью мужчины,
И сохранили девственность свою.
Пред страхом смерти я ль не устою?
А что о Стимфалиде говорит
Преданье? В ночь, когда отец убит
Был по приказу гнусного тирана,
Она спастись бежала в храм Дианы;
Прильнувши к образу богини, так
В него впилась, что оторвать никак
Ее от образа не в силах были.
Так бедную на месте и убили.
Коль защищались девушки с такой
Отвагою от похоти мужской,
Тем более замужняя жена
Смерть оскверненью предпочесть должна.
Примеров тьма-, супруга Газдрубала,
Когда про взятье города узнала,
В костер метнула всех своих детей
И смерть прияла от руки своей.
Милее вечное ей было тленье,
Чем жадных римских рук прикосновенье.
А разве не покончила с собой
Лукреция, позор смывая свой?
Ту плоть, что осквернить дерзнул Тарквиний,
Она отважно обрекла кончине.
Семь дев милетских тоже смерть избрали,
Чтоб галлы, что на город их напали,
Девичью их не осквернили честь.
Примеров мужества не перечесть,
Которые тут можно привести.
Когда убит был Абрадат, прости
Последнее жена ему сказала
И с кровью мужниной свою смешала,
Шепнувши: «Верная тебе жена,
Никем не буду я осквернена».
Примеры множить надо ли? Когда
Столь многие в цветущие года
Предпочитали жизнь свою пресечь,
Чем плоть на поругание обречь,
Прикончить жизнь свою и я должна.
Коль не могу супругу быть верна,
Над нею власть супруга проявлять,
Ей ревностью обидной досаждать:
Нет, как любовник госпожи своей,
Намерен он служить покорно ей,
Владыкой называясь лишь для виду,
Чтоб от людей не потерпеть обиду.
Она ему промолвила в ответ:
«Я благодарна вам за ваш обет
Быть, как досель, почтительным ко мне.
Даю вам слово: по моей вине
Меж нами ссор не будет никогда.
Женою верной буду вам всегда,
Пока дышу». И жизнь их потекла
Спокойно, радостно, не зная зла.
Скажите мне, какое в том сомненье,
Что к дружбе ключ – взаимоподчиненье.
Друзья должны в согласье полном жить, -
Насилье может дружбу задушить.
Его не терпит бог любви: тотчас,
Его почуяв, покидает нас.
Как все духовное, любовь вольна,
И всякая достойная жена
Свободной хочет быть, а не рабыней.
Мила свобода ей, как и мужчине.
Быть снисходительным велит любовь,
Себе не портить раздраженьем кровь,
Высокой добродетелью, по мненью
Людей ученых, надо счесть терпенье:
Оно сильнее строгости стократ.
Кто слово каждое поставить рад
Другому в строку, счастья недостоин.
Ты должен в обращенье быть спокоен.
Найдется ли на свете человек,
Который не споткнулся бы вовек?
Недомоганье, гнев, планет стеченье,
Хмель, плотского состава измененье
Ошибку нам внушают не одну;
Нельзя же все их ставить нам в вину.
Кто властвовать желает над собой,
Тот должен чувства сдерживать порой.
Чтоб не нанесть взаимной дружбе вред,
Наш рыцарь госпоже свой дал обет,
И та супругу с самого начала
Примерной быть женою обещала.
Вот образец содружества для нас!
Стал господином и слугой зараз
Достойный рыцарь, – господином в браке,
Слугой в любви. Но понимает всякий,
Что он по существу владыкой стал,
Раз госпожи любовь завоевал.
Хотя и госпожа ему она,
Но вместе с тем, однако, и жена.
И вот, счастливый, с молодой женой
Наш рыцарь в путь отправился домой.
Вблизи от Пенмарка он зажил с ней,
И потекла чреда блаженных дней.
Сказать сумеет ли, кто не женат,
Какой полна отрадой из отрад
Супружеская жизнь? Блаженный год
Мелькнул, как сон прекраснейший, и вот
Наш рыцарь (Арвирага из Кайрруда
Носил он имя) вздумал, что не худо
Ему бы в Англию на год-другой
Отправиться за славой боевой
(Он этой славой дорожил всемерно).
Мой автор сообщает, что примерно
Два года прожито там было им.
Теперь от Арвирага поспешим
К его жене, прекрасной Доригене.
Любя супруга своего не мене,
Чем жизнь свою, о нем и день и ночь,
Своей тоски не в силах превозмочь,
Она рыдает и клянет разлуку,
Доставившую ей такую муку,
Что белый свет ей кажется не мил.
Друзья бедняжки, не жалея сил,
Стараются развлечь ее, утешить,
Советуют ей голову не вешать,
Твердят о том, что оснований нет
Ей жизнь свою губить в расцвете лет.
Чтоб излечить ее от злой тоски,
Им все усилья кажутся легки.
Мы знаем, что настойчивым трудом
И с камнем можно совладать, на нем
Глубоко образ начертав иль знак.
Слова друзей подействовали так,
Что в душу Доригены утешенье
Проникло наконец, и облегченье
Ее больная ощутила грудь;
Могла от тяжкой муки отдохнуть.
Да и супруг писал, что он здоров
И двинуться в обратный путь готов.
Когда б не эти письма Арвирага,
Она бы умереть сочла за благо.
Друзья, лишь отошла она немного,
Просить тотчас же стали, ради бога,
Прогулку вместе с ними предпринять,
Чтоб мрачные все мысли разогнать.
Она сочла, что возражать не след,
И приняла в конце концов совет.
Над самым морем замок их стоял,
И Доригена вдоль прибрежных скал
В кругу друзей бродила взад-вперед,
Глядя на то, как над пучиной вод
Под парусами плыли корабли, -
Одни к земле, другие от земли.
И вот суда, что бороздили море,
В ней бередили боль. «О горе, горе! -
Она вздыхала. – Где же мой супруг?
Излечит сердце он один от мук».
Порою же, в раздумье погрузясь
И с волн вспененных не спуская глаз,
Она сидела. Вид опасных скал
Ее внезапно страхом потрясал;
Мутился ум у бедной, над травой
Она бессильно никла головой
И с ужасом шептала, мутный взор
Вперив в обманчивый морской простор:
«О вечный боже, – ты, что над вселенной
Царишь извечно волей неизменной,
Ты создал лишь благое, говорят.
Но этих черных скал унылый ряд,
Что кажется зловещим привиденьем,
А не благого господа твореньем,
Тобою созван, господи, к чему
Наперекор и сердцу и уму?
Ни человек, ни зверь от века тут
Найти прокорм не могут и приют.
К чему нужны, о боже, скалы эти?
Они лишь зло плодят на белом свете.
Людских немало сотен тысяч тел
Их острый гребень погубить успел,
Меж тем не человек ли, о творец,
Прекраснейший творения венец,
И должен был бы ты его любить
Превыше всех. Так чем же объяснить,
Что ты, к погибели людей стремясь,
Такие средства создал против нас?
Ах, знаю я, – ученые найдут
Тьму доказательств, что на свете тут
Отлично все. Я с ними не согласна.
Тебя, благой господь, молю я страстно;
Ты, ветрам указующий пути,
Мне моего супруга возврати.
Ученые свое пусть говорят, -
Ты, боже, сделай так, чтоб черный ад
Все эти скалы поглотил навеки».
И льются слез ее горячих реки.
Тут поняли друзья, что берег моря
В ней только раны бередит от горя,
И стали уводить ее к ручьям,
К источникам, с ней появляться там,
Где пляской забавлялись иль игрой
За шахматной или другой доской.
Однажды утром в близлежащий сад
Они пошли, куда заране взят
Яств и напитков разных был запас,
С тем чтоб домой вернуться в поздний час,
Наполнив день веселою игрой.
А было это в мая день шестой,
И юный май раскрасил нежно сад
Своим дождем, несущим аромат.
Людскими же руками так прелестно
Сад разукрашен был, что на небесный
Он походил своею красотой.
С ним не сравнился б ни один земной.
Так свеж он был и так благоухал,
Что у любого, кто в него вступал,
На сердце легче делалось мгновенно,
Коль не был он подавлен совершенно
Тоской, которой исцеленья нет.
И вот, когда окончился обед,
Все танцевать под звуки песен стали;
Лишь Доригена, полная печали,
Одна блуждала взорами вокруг
И думала: «Где милый мой супруг?»
Но ей, смирившись, надо было ждать
И боль души надеждой облегчать.
Среди танцующих пред ней мужчин
Был юный паж, красивый дворянин,
Что, яркой платья пестротой блистая,
Затмил, сказал бы ты, все краски мая.
Он так отлично пел и танцевал,
Что тут соперников себе не знал.
И вообще, коль правду вам сказать, -
Из наилучших лучшим был под стать.
Отважен, доблестен, богат, умен -
Любовью общей пользовался он.
Вам нужно знать еще, что сей юнец,
Венеры преданный слуга и жрец,
По имени Аврелий, к Доригене -
Она не ведала его мучений -
Любовью года два уже пылал,
Но тщательно любовь свою скрывал.
Он не решался высказаться ей
И пил из кубка яд тоски своей.
Отчаяньем томимый, но немой,
Он только в песнях выдавал порой
Свою тоску, – в них говорил, что им
Бесчувственный предмет любви любим.
И этой темой наполнял Аврелий
Ряд песенок, элегий и ронделей;
Скрывать, мол, должен он свою беду
И мучиться, как фурия в аду;
Как Эхо [237], что свою таила страсть,
Он принужден под грузом тайны пасть.
Таким лишь способом решался он
Сказать, как безнадежно он влюблен.
Во время танцев лишь, когда девицы
Имеют случай втайне порезвиться,
Он ей в лицо заглядывал порой
С безмолвной и загадочной мольбой,
Которую она не понимала.
И вот теперь, когда смеркаться стало,
Меж ними завязался разговор.
С ним будучи знакома с давних пор,
Его привыкла уважать она,
Была к нему доверия полна.
И разговор их так повел Аврелий,
Чтоб подойти к своей заветной цели.
«Сударыня, – сказал он, – если б вас
Порадовало это, в день и час,
Когда отплыл отсюда Арвираг,
Отплыл бы на чужбину я, и так,
Чтоб не вернуться никогда домой.
Напрасен, вижу, пыл душевный мой.
Одна лишь мука за любовь мне плата.
О, смилуйтесь! Как лезвием булата,
Меня убить вы властны иль спасти.
О, если бы при вас мне в гроб сойти!
Не буду больше тратить лишних слов,
Ваш приговор я выслушать готов».
Она его спросила: «Неужели
У вас такие помыслы, Аврелий?
Я этого не знала никогда,
Теперь все стало ясно мне, – о да!
Но господом клянусь, творцом вселенной,
Что никогда блудницею презренной
Не сделаюсь. Останусь я верна
Тому до гроба, с кем обручена.
Вот окончательный мой вам ответ».
Но тут, за этими словами вслед,
Сказала в шутку: «Если в самом деле
Вы так по мне страдаете, Аврелий,
Навстречу вам я, может быть, пойду.
Мне удалите этих скал гряду,
Что высится вдоль берега Бретани,
Грозя судам, блуждающим в тумане,
И в тот же день, как скроются из глаз
Утесы эти, обещаю вас
Я полюбить, Аврелий, всей душой.
Клянусь вам: я обет исполню свой.
Но на успех у вас надежды нет,
Поэтому любовный бросьте бред.
Какая радость, объясните мне,
Пылать любовью к мужниной жене?
Другому ведь она принадлежит».
Аврелий, огорчением убит,
Спросил: «От вас другого не дождусь?»
«Нет, – молвила она, – творцом клянусь».
Услышав это, издал стон Аврелий
И прошептал: «Сударыня, велели
Мне сделать сверхъестественное вы, -
Лишь умереть осталось мне, увы!»
Сказавши так, он отошел тотчас,
И подоспели тут друзья как раз
И увлекли ее бродить в аллеи
(Понятья о беседе не имея).
Вновь игры, танцы начались, пока
На небе не померкли облака
И с горизонта свет не скрылся прочь, -
Покуда, проще, не настала ночь.
Все двинулись, веселые, домой;
Аврелий лишь, снедаемый тоской,
С лицом унылым вышел вон из сада.
О смерти мысль – одна его отрада,
На сердце у него как будто лед.
Воздевши к небу руки, он бредет
И падает внезапно на колени
Под тяжестью неслыханных мучений.
Следя безумным взором за луной,
Молитву к ней возносит, сам не свой,
Сперва призвав богини брата, Феба.
«Владыка, – молвит он, – земли и неба,
Животворишь на этом свете ты
Все травы, все деревья и цветы;
По небосводу свой свершая бег,
Им всем даруешь ты цветенья век,
Зависимый от твоего вращенья.
Взгляни, владыка, на мои мученья.
Пришел конец моих печальных дней!
Из уст жестоких госпожи моей
Услышал я свой смертный приговор.
Ко мне направь твой милостивый взор!
Ведь, кроме госпожи моей, лишь ты
Меня бы мог спасти от маеты.
О, разреши мне указать тебе,
Как можешь ты помочь моей судьбе.
Твоей сестры, божественной Люцины,
Власть признают морские все глубины;
Хотя Нептун их божество, но он
Ее верховной власти подчинен.
Ты знаешь, Феб, что так же, как она,
Желая быть тобой озарена,
Всегда стремится за тобой вослед
И убегающий твой ловит свет,
Так все моря бегут вослед за ней,
Верховною владычицей своей.
Услышь, владыка, крик моей души,
Мне во спасенье чудо соверши:
В свиданья вашего ближайший час -
Оно случится в знаке Льва как раз -
Уговори сестру поднять такой
У берега Арморики прибой,
Чтоб самая высокая скала
Два года скрыта под водой была.
Тогда скажу я госпоже: «Обет
Исполни свой, – гляди: утесов нет».
Уговори сестру, владыка дня,
Тебя не обгонять. Из-за меня
Заставь ее держать с тобою шаг
И двигаться два целых года так.
Тогда, сильна своею полнотой,
Она сумеет удержать прибой.
А если не угодно будет ей
Над тяжкой мукой сжалиться моей,
То этих черных скал унылый ряд
Пусть погрузит она в свой мрачный ад, [238]
Где царствует Плутон. Иначе – ах! -
Моя мечта развеется, как прах.
Босой пойду я в твой дельфийский храм,
О Феб! Гляди, как по моим щекам
Струятся слезы. Сжалься надо мной!»
И с этими словами, сам не свой
От муки, вдруг упал без чувств Аврелий.
Потом, больной, метался он в постели,
Куда был братом отнесен (тот знал,
Как он безмерно от любви страдал).
Аврелия оставлю я в бреду
И вам рассказ свой дальше поведу.
Здоров и славой рыцарской богат,
Вернулся юный Арвираг назад,
С ним вместе рыцарей отважных цвет.
Предела счастью Доригены нет:
В ее объятьях – славою венчанный
Супруг возлюбленный и долгожданный
Которому она милей, чем свет.
У Арвирага даже мысли нет,
Что кто-нибудь за эти годы с ней
Смел о любви беседовать своей.
Душой спокоен, он проводит дни
В турнирах, в танцах. Пусть теперь они
Блаженству предаются и веселью,
А я вернусь к несчастному Аврелью.
Два года с лишним он лежал больной,
Томимый неизбывною тоской,
Прикованный и день и ночь к кровати;
Он утешенье находил лишь в брате,
Который ведал тайну братних мук
И, кстати, сведущ был насчет наук.
Да, поверял Аврелий лишь ему
Свои страданья, больше никому, -
Памфила молчаливей и скромнее,
Пылавшего к прекрасной Галатее.
Была снаружи грудь его цела,
Но в ней засела глубоко стрела,
А раны нет, как всем известно, хуже,
Чем та, что подлечил ты лишь снаружи,
Стрелы же смертоносной не извлек.
Брат плакал, но ничем помочь не мог.
И вдруг ему одно воспоминанье
Пришло на ум: то было в Орлеане,
Где он учился и всегда готов
Был, по примеру прочих школяров,
Увлечься всем, что странно, незнакомо,
Как, например, волшебных чар приемы.
Он вспомнил, что однажды там зашел
К товарищу и, посмотрев на стол,
Тотчас увидел, что на нем, раскрыт,
Учебник белой магии лежит:
(Товарищ книгу эту, знать, читал,
Хоть вообще он право изучал.)
В ней автор объяснял луны значенье,
К ней двадцати восьми жилищ влеченье,
И мало ли еще что было там,
Что кажется лишь болтовнёю нам:
Святая вера ограждает нас
От наважденья и обмана глаз.
Когда об этой книге вспомнил он,
В нем дух взыграл, надеждой окрылен,
И он подумал: «К брату исцеленье
Теперь придет, – не может быть сомненья,
Что с помощью таинственных наук
Возможно зренье одурачить вдруг,
Как делают волшебники. Слыхал
На праздниках нередко я, что в зал
Они обильно воду напускали,
И, как по озеру, в обширной зале
Скользили лодки тихо взад-вперед.
Иль вдруг казалось, грозный лев идет,
Иль расцветает благовонный сад,
Иль со стены свисает виноград,
Иль замок высится, как исполин, -
И вдруг все исчезает в миг один.
Так был искусен зрения обман.
Отправиться нам надо в Орлеан,
Где школяра, быть может, мы найдем,
Что с лунными жилищами знаком
И сведущ в магии. Он, безусловно,
Избавит брата от тоски любовной.
Уверен я, что может волшебство
Утесы эти, все до одного,
От зрения людского отвести
И все преграды кораблям смести.
Коль берег будет чистым год-другой,
То брат от мук своих найдет покой.
Придется ей исполнить свой обет
Иль срам принять, – пути другого нет».
Что много говорить, – к постели брата
Он поспешил, надеждою объятый,
И тот, послушавши его рассказ,
Вскочил с постели и решил тотчас
Отправиться в далекий Орлеан
Искать лекарство от любовных ран.
Когда пред городом они уж были, -
До стен осталось меньше трети мили, -
Школяр им повстречался средних лет.
К ним по-латыни обратив привет,
Он вдруг сказал: «Я знаю, господа,
Причину, вас приведшую сюда».
И тут же им на месте показал,
Что и беду их и надежды знал.
Бретонец про товарищей спросил,
С которыми когда-то он дружил,
И тот сказал, что все уже в могиле;
Бретонца эти вести огорчили.
С коня Аврелий слез, и все втроем
К всеведущему орлеанцу в дом
Отправились, где этот чудодей
Их принял, как любимейших друзей.
Все в преизбытке там они имели;
Дивился этой роскоши Аврелий.
Пред тем как ужин подан был на стол,
Хозяин пред глазами их возвел
Чудесный парк, где под зеленой сенью
Паслись рогатые стада оленьи;
От псов охотничьих и острых стрел
Немало полегло оленьих тел.
Когда же дичь убитую убрали,
На берегу прелестном – там, подале, -
Затравлен кречетами аист был.
Потом турнир им зрение пленил.
И наконец, всем зрелищам на смену,
На луг волшебник вывел Доригену
Танцующей с Аврелием. И вдруг
В ладони хлопнул он, и все вокруг
Вмиг побледнело и совсем пропало,
Всей роскоши как будто не бывало.
Меж тем они не покидали дом
И точно так же и теперь втроем
Сидели, как и прежде, в кабинете,
Покуда зрелища сменялись эти.
Хозяин пажу своему сказал:
«А как же с ужином? Я приказал
Его подать уж час тому назад.
Час целый эти господа сидят
Со мною тут за письменным столом.
Когда ж мы к ужину их поведем?»
«Когда угодно вам, – ответил паж, -
Все подано, приказ исполнен ваш».
«Пойдемте же, – воскликнул он любезно, -
Влюбленным людям отдохнуть полезно».
Когда убрали со стола приборы,
Тотчас пошли о мзде переговоры
За то, чтоб маг гряду бретонских скал
От устья Сены до Гаронны снял.
Он дорожился, ссылкою на бога,
Что тысячу за это взять немного;
За тысячу и то охоты нет.
Аврелий радостно ему в ответ
Сказал: «Что тысяча? Весь шар земной,
Будь он моим, – клянусь вам головой, -
Охотно отдал бы тотчас же я.
Готова сделка. Вот рука моя
В том, что я честно оплачу ваш труд.
Но вы нас не задерживайте тут,
На родину нам надо поскорей».
«С зарею в путь», – ответил чародей.
Аврелий, приготовившись в поход,
Проспал спокойно ночь всю напролет.
Усталость вместе с милою надеждой
Ему смыкали до рассвета вежды.
Свет на востоке лишь успел блеснуть,
Тотчас в Бретань направили свой путь
Аврелий с чародеем, по ночам
Привалы делая то там, то сям.
Из книг я вычитал, что шли они
В морозные рождественские дни.
Бог Феб, который летнею порой
Сверкал на небе чашей золотой,
Стал ныне стар и головой поник;
Светился, как латунь, увядший лик.
Стоял он низко в знаке Козерога, [239]
И наземь посылал лучей немного.
Дождями смыло зелень всю долой,
И Янус, бог с двойною бородой,
Близ очага из рога тянет хмель,
Закусывая ветчиной. «Ноэль!» [240]-
Веселый по округе клич идет.
Аврелий уваженье и почет
Оказывал волшебнику все время
И умолял с него мучений бремя
Скорее снять, иль он себя убьет.
И жалостью такой проникся тот,
Что день и ночь спешил, как только мог,
Своих искусных чар приблизить срок -
Путем отвода глаз иль наважденья
(Астрологические выраженья
Мне незнакомы) сделать поскорей,
Чтоб всем казалось, в том числе и ей,
Что убрана прибрежная гряда
Бретонских скал иль, может быть, вода
Ее своей покрыла пеленой.
В конце концов он выбрал час такой,
Когда, решил он, применить возможно
Все изощренье мудрости безбожной.
Исправленных таблиц толедских том, [241]
Как и всегда, был и теперь при нем.
Там, расположены в столбцы, стояли
Года, их суммы, корни и так дале;
Затем пропорции к его услугам
Там были вычислены к центрам, дугам,
Чтоб сразу уравненья составлять.
Чрез восемь сфер умел он рассчитать,
Как далеко Альнат удалена
От головы подвижного Овна,
В девятой расположенного сфере, -
Искусен в этом был он в высшей мере.
Путем пропорций все дома луны
По первому им были найдены;
Потом разведал он луны восход,
В каком квадрате то произойдет,
И вот узнал он, как свою задачу
Так выполнить, чтобы иметь удачу.
Ему отлично были ведь знакомы
Все колдовства ухватки и приемы,
Что были приняты у басурман.
И вот однажды, в ход пустив обман,
Он сделал так, что вдруг весь берег стал
Как будто бы очищенным от скал.
Надежду потеряв себе помочь,
В мучениях Аврелий день и ночь
Все ждал, когда же совершится чудо!
И вот, когда он увидал, что груда
Унылых скал исчезла вдруг из глаз,
Он, низко пред волшебником склонясь,
Воскликнул: «Вас и чудную богиню
Любви благодарю за благостыню.
Своею жизнью я обязан вам».
И с этими словами прямо в храм
Направился, чтоб свидеться с любимой.
Там к госпоже своей неумолимой
Он со смятенной подошел душой
И с речью обратился к ней такой:
«Сударыня, я чту вас так высоко
И вас люблю так нежно и глубоко,
Что огорчить вас – мука для меня.
Когда б не страсть, которой болен я,
Которая мне душу отравила,
Пред вами я молчал бы до могилы,
Чтоб не погибнуть, должен я стонать.
Мне без вины доколе же страдать?
Пусть жалости ко мне у вас и нет,
Но вспомните про данный мне обет.
Не обрекайте вы меня на ад,
Единственно в любви я виноват.
Вы помните, как мне сказали раз, -
Я ничего потребовать от вас
Не смею, милости лишь вашей жду, -
Вы мне сказали, помните, в саду,
Что разделить любовь мою готовы,
И в этом честное мне дали слово.
Хоть этого достоин я едва ли, -
Свидетель бог, тогда вы так сказали.
Я вам клянусь: мне ваша честь важней,
Чем исцеление души моей.
Сударыня, – исполнен ваш приказ, -
Проверить это приглашаю вас.
Мою судьбу я в руки вам отдам, -
Жив или мертв, вас буду ждать я там.
От вас теперь зависит жребий мой,
Но нет скалы там больше ни одной».
Из храма вышел он. Меж тем она,
Вдруг сделавшись бледнее полотна,
Подумала: «Не приходила мне
Гень мысли о подобной западне;
Считала я, что не было и нет
Таких чудес, пока стоит наш свет.
Нарушен этим ведь природы ход».
И горестно домой она бредет,
От страха голову неся едва.
Так день проплакала она иль два,
Упасть все время в обморок готова,
Но не сказала никому ни слова
О том, что приключилось, – Арвираг
В отъезде был. Наедине же так,
Уставивши в пространство взор усталый,
Она свои мученья изливала:
«Увы, о рок, в ужасные тиски
Меня ты взял. Мне от твоей руки
Спасенья где искать? Ах, знаю я:
Смерть иль позор отныне ждут меня.
Меж них должна я выбрать. Но клянусь:
Я лучше с милой жизнью разлучусь,
Чем тело дам свое на оскверненье
Иль соглашусь на клятвопреступленье.
Пусть будет смертью рок преодолен.
Немало благородных дев и жен
Себя ударом умерщвляли смелым,
Чтоб согрешить не довелось им телом.
Примеров много от седых времен. [242]
Когда в Афинах был убит Фидон
В покоях, где шумело празднество,
Тираны злые дочерей его
Велели привести совсем нагими,
Чтоб любострастно насладиться ими.
В крови отца плясать несчастных дев
Заставили, – срази их божий гнев!
Но те, страшась бесчестье перенесть,
Свою девичью охраняя честь,
В пруд бросились и утонули там.
Об этом книги сообщают нам.
Пытались и мессенцы пятьдесят
Спартанских дев схватить и на разврат
Обречь тела их чистые, – с собой
Тогда покончили все до одной,
Предпочитая раннюю кончину
Покорству перед похотью мужчины,
И сохранили девственность свою.
Пред страхом смерти я ль не устою?
А что о Стимфалиде говорит
Преданье? В ночь, когда отец убит
Был по приказу гнусного тирана,
Она спастись бежала в храм Дианы;
Прильнувши к образу богини, так
В него впилась, что оторвать никак
Ее от образа не в силах были.
Так бедную на месте и убили.
Коль защищались девушки с такой
Отвагою от похоти мужской,
Тем более замужняя жена
Смерть оскверненью предпочесть должна.
Примеров тьма-, супруга Газдрубала,
Когда про взятье города узнала,
В костер метнула всех своих детей
И смерть прияла от руки своей.
Милее вечное ей было тленье,
Чем жадных римских рук прикосновенье.
А разве не покончила с собой
Лукреция, позор смывая свой?
Ту плоть, что осквернить дерзнул Тарквиний,
Она отважно обрекла кончине.
Семь дев милетских тоже смерть избрали,
Чтоб галлы, что на город их напали,
Девичью их не осквернили честь.
Примеров мужества не перечесть,
Которые тут можно привести.
Когда убит был Абрадат, прости
Последнее жена ему сказала
И с кровью мужниной свою смешала,
Шепнувши: «Верная тебе жена,
Никем не буду я осквернена».
Примеры множить надо ли? Когда
Столь многие в цветущие года
Предпочитали жизнь свою пресечь,
Чем плоть на поругание обречь,
Прикончить жизнь свою и я должна.
Коль не могу супругу быть верна,