Чосер Джеффри. Кентерберийские рассказы

   Хотя б он и внушал мне огорченье.
   Приказ владыки для меня закон,
   И выполнить его я принужден.
 
   Ребенка вашего мне взять велели».
   И, матери не дав задать вопрос,
   Он выхватил дитя из колыбели
   И сделал вид, что нож над ним занес.
   Гризельда с мукой в сердце, но без слез
   Овечкою несчастною сидела,
   Пока ужасное творилось дело.
 
   Ей подозрителен был суток час,
   И человек, и речь его, и взоры
   Его холодных, непреклонных глаз.
   «Ах, неужели дочка, от которой
   Так много счастья, будет мертвой скоро?» -
   Так думала Гризельда, но, полна
   Смирения, не плакала она.
 
   В конце концов к дворецкому в волненье
   С нижайшей просьбой обратилась мать
   (Был человек он добрый от рожденья),
   Чтоб подождал дитя он убивать,
   Пред смертью дал его поцеловать.
   Дочурку взяв, она благословила
   И поцелуями ее покрыла.
 
   Потом шепнула нежным голоском:
   «Прощай навек, мой ангелок прелестный!
   Я осенила грудь твою крестом,
   Чтоб взял тебя к себе отец небесный,
   Который изнемог от муки крестной.
   Твою вручаю душу я ему, -
   Сегодня в вечную ты канешь тьму».
 
   Я думаю, и нянька не могла бы
   Без ужаса на это все взирать
   И стон бы издала, хотя бы слабый.
   Так как же тут должна была б кричать
   И корчиться от мук родная мать!
   Но нет, без слез дворецкому вручила
   Гризельда дочь и так проговорила:
 
   «Исполните же данный вам приказ.
   Лишь об одном, коль нет на то запрета
   От государя, умоляю вас:
   Предайте погребенью тельце это,
   Чтоб уберечь от псов и птиц». Ответа
   Дворецкий не дал, – он без лишних слов
   Ребенка подхватил и был таков.
 
   Явившись к государю, он подробно
   Все то, что было ночью, описал:
   Слова Гризельды, взор ее беззлобный,
   Потом ему ребенка в руки дал.
   Маркграф смутился, но менять не стал
   Своих намерений: владыкам мало
   Свои намеренья менять пристало.
 
   Он приказал дворецкому тайком, -
   Ребенка спеленав и осторожно
   Вложив в корзину, – государев дом
   Покинуть с этой ношей неотложно;
   Потом, под страхом смерти непреложной,
   Ему велел от любопытных глаз
   Себя оберегать на этот раз.
 
   К сестре в Болонью, жившей там графине
   Да Панико, ^[222]дворецкому приказ
   Дал государь доставить дочь в корзине,
   С тем чтоб графиня добрая тотчас
   За воспитанье девочки взялась,
   Ни перед кем не открывая тайны
   Своей питомицы необычайной.
 
   Все выполнил дворецкий в краткий срок.
   Но мы к маркграфу возвратимся снова.
   Он за женой следил, как только мог,
   Не выдаст ли движенье, взор иль слово
   В ее душе чего-нибудь дурного.
   Следил напрасно, – как досель, она
   Была смиренья кроткого полна.
 
   Все так же по хозяйству хлопотала.
   Была в беседах с мужем весела,
   И никакая тень не омрачала
   Ее всегда спокойного чела:
   Такою же осталась, как была.
   О дочери – как будто и забыла,
   Как имя ей, – она не говорила.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

   Прошло четыре года, и опять
   Гризельда родила маркграфу чадо.
   На этот раз им божья благодать
   Послала мальчика, очей усладу, -.
   И населенье края было радо
   Наследнику не менее отца;
   Все благодарно славили творца.
 
   Когда ребенок под дворцовым кровом
   Подрос и грудь сосать уж перестал,
   Жену подвергнуть испытаньям новым
   Маркграф жестокосердный пожелал.
   Ах, не довольно ль он ее пытал?
   Но таковы мужья: к жене смиренной
   Они безжалостны обыкновенно.
 
   «Жена! – сказал он, – что наш брак, увы,
   Не по душе народу, вам известно;
   С тех пор как сыном разрешились вы,
   Народный ропот слышен повсеместно.
   Он тяготит меня, признаюсь честно.
   Когда я слышу, как шумит народ.
   Порой отчаянье меня берет.
 
   Все говорят: «Когда настанет время
   Маркграфу умереть, взойдет на трон
   Мужицкое Яниколино семя.
   Других потомков не оставил он».
   Я этим ропотом весьма смущен,
   И, хоть в глаза мне говорят иное,
   Что толку? Нет душе моей покоя.
 
   Но я хочу с народом жить в ладу,
   Поэтому решение такое
   Мной принято: мальца я уведу
   И поступлю с ним, как с его сестрою.
   Решил я также, что от вас не скрою
   Свой замысел, а подготовлю вас.
   Прошу послушной быть и в этот раз».
 
   Гризельда, выслушав, проговорила:
   «Всегда и ныне мой ответ один:
   Что вам угодно, мне тем самым мило,
   Пускай умрут и дочь моя, и сын
   По вашему приказу, господин;
   Роптать не буду, лишь скажу, что дети
   Скорбь принесли мне, горшую на свете.
 
   Распоряжайтесь вашею рабой.
   Ах, не советовать, должна молчать я!
   В тот день, как взяли вы меня с собой,
   Я дома сбросила не только платье,
   Но и свободу. Вся я без изъятья
   Принадлежу лишь вам. Любой приказ,
   Любой запрет всегда приму от вас.
 
   Когда бы ваша воля мне заране
   Была известна, я навстречу ей
   Пошла б, не ожидая приказаний.
   Ее теперь я знаю, и – ей-ей! -
   Лишь послушание в душе моей.
   Коль смерть моя была бы вам полезна,
   Она была б мила мне и любезна.
 
   Что смерть? В сравненье не идет она
   С любовью к вам». Маркграфа столь покорный
   Ответ смутил. Он видел, что жена
   К нему полна любовью непритворной,
   И очи опустил. Хотя бесспорно
   Он был растроган, все ж он вышел вон,
   Вид сделав, что тоскою омрачен.
 
   И вот дворецкий, – тот, что так безбожно
   Когда-то у Гризельды отнял дочь, -
   Еще наглей, коль быть наглей возможно,
   Теперь унес красавца сына прочь.
   Бедняжка мать безропотно, точь-в-точь
   Как и тогда, дитя благословила
   И нежно поцелуями покрыла.
 
   О том лишь попросила, чтобы труп
   Ее сыночка в землю схоронили,
   Дабы ни птичий клюв, ни песий зуб
   Не тронули укрытого в могиле.
   Не дав ответа и еще унылей
   Взглянув на мать, дворецкий вышел вон.
   И был в Болонью мальчик отвезен.
 
   Терпение Гризельды изумляло
   Все больше мужа. Если б он не знал,
   Какую страстную любовь питала
   Гризельда к детям, то бы думать стал,
   Что крови дух ее давно алкал
   И что ей служат маской лицемерной
   Повадки и слова супруги верной.
 
   Но он отлично знал, что лишь он сам,
   Лишь он один дороже ей, чем дети.
   И вот спросить хотел бы я у дам:
   Что дать могли ему все пытки эти?
   Какой еще суровый муж на свете
   Испытывать мог хуже женин нрав?
   Но на своем стоять решил маркграф.
 
   Он был одним из тех людей, которым
   Отречься от своих решений – яд;
   Им это худшим кажется позором,
   И на своем они всегда стоят,
   Как будто разум их в тиски зажат.
   Решив жену подвергнуть испытанью,
   Все дальше шел маркграф без колебанья.
 
   Он за женой следил во все глаза,
   Не выдаст ли в ней слово, иль движенье,
   Иль тайно оброненная слеза
   По отношенью к мужу раздраженья.
   Но все напрасно, – то же выраженье
   Любви сияло на лице у ней,
   Как на заре ее счастливых дней.
 
   У них в душе единая царила,
   Казалось, воля. То, чему был рад
   Ее супруг, и ей желанно было.
   И жизнь их наполняли мир и лад.
   Гризельда доказала, что преград
   Не ведает любовь супруги верной,
   Всегда послушной, преданной безмерно.
 
   Жестокость государя всю страну
   Весьма смущала. Люди говорили,
   Что, взяв себе безродную жену,
   Ее детей он сам обрек могиле.
   Не удивляюсь, что везде ходили
   Такие слухи: всяк был убежден,
   Что дочь и сын вкушают вечный сон.
 
   Народ, любивший Вальтера доселе,
   Его душой возненавидел всей.
   Да может ли убийца, в самом деле,
   Кому-нибудь быть дорог из людей?
   Но от затеи не хотел своей
   Маркграф отречься, как бы ни роптали, -
   Жену испытывать решил он дале.
 
   Когда исполнилось двенадцать лет
   Их дочери, он, с помощью обмана
   И заметя своих деяний след,
   Добился грамоты от Ватикана,
   Для замысла его весьма желанной:
   В ней разрешен ему был новый брак.
   А с грамотою дело было так,
 
   Что булла папская по наущенью
   Гонца была подделана; и вот
   Маркграф имел от Рима разрешенье
   Произвести с женой своей развод,
   Чтобы с собою примирить народ.
   И эта булла ложная повсюду
   Была прочитана простому люду.
 
   Все верили, что так оно и есть, -
   Всех убедила подлая бумажка.
   Когда ж дошла и до Гризельды весть,
   Ей, полагаю, стало очень тяжко.
   Однако скрыла скорбь свою бедняжка;
   Она решила, как досель, и впредь
   Безропотно страданья все терпеть,
 
   Всегда сообразуясь только с волей
   Того, кому и телом и душой
   Она принадлежит в земной юдоли.
   Чтобы скорей рассказ продвинуть свой,
   Скажу, что Вальтер собственной рукой
   Письмо поспешно написал в Болонью
   С ужасной просьбой, полной беззаконья.
 
   Он графа Панико, что там женат
   Был на сестре его все годы эти,
   Просил прислать детей своих назад,
   Но так, чтоб не узнал никто на свете
   Никоим образом, чьи это дети.
   Однако же прибыть они должны
   Блестящей свитою окружены,
 
   А девочка объявлена невестой
   Салуццкого владыки. Граф тотчас
   Для сбора время объявил и место,
   И в тот же день, в румяный утра час,
   Блестящая вся свита собралась.
   Сверкала девочка своим нарядом,
   А брат ее верхом скакал с ней рядом.
 
   Все за невестой двинулись вперед.
   На ней сияли ярко самоцветы;
   Роскошно был и брат ее одет,
   Хотя он жил всего восьмое лето.
   И вся толпа ликующая эта
   В Салуццо-город скачет день за днем.
   А мы теперь к маркграфу перейдем.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

   Ужаснее всех прочих испытанье
   Маркграф измыслил для жены своей,
   Чтобы узнать, не вызвали ль страданья
   Тень озлобления в душе у ней,
   Не стала ли любовь ее слабей.
   И вот однажды к ней такое слово
   Он обратил, принявши вид суровый:
 
   «Я признаю, Гризельда: много лет
   Вы были мне супругою примерной;
   Хоть нищенкой вы родились на свет,
   Я нрав ценил ваш, ласковый и верный.
   Но государям рок немилосердный
   Порой о чувствах забывать велит:
   В высоком сане рабский жребий скрыт.
 
   Мне не дано, как пахарю простому,
   Жизнь провести свою. Кричит народ,
   Чтоб я жену другую ввел в хоромы,
   И папа разрешенье мне дает
   На то, чтоб с вами учинить развод.
   А потому вам, не таясь, скажу я:
   Решил я взять себе жену другую.
 
   Прошу безропотно ей место дать,
   А что вы принесли сюда с собою,
   То разрешаю вам обратно взять.
   На дом отца дворцовые покои
   Должны сменить вы. В жизни никакое
   Не вечно благоденствие, увы!
   Послушной будете, надеюсь, вы».
 
   В ответ Гризельда, полная смиренья,
   Сказала так: «Считала я всегда,
   Что между мной и вами нет сравненья.
   Мой повелитель! Эти все года,
   Поверьте, я не мнила никогда,
   Что вам достойна быть простой прислугой,
   Не только что законною супругой.
 
   Свидетель мне предвечный судия,
   Что в вашем доме с самого начала
   Себя отнюдь не госпожою я,
   А лишь служанкой скромной ощущала.
   И – много ль мне осталось жить иль мало -
   Мне на роду написано судьбой
   Быть до могилы вашею рабой.
 
   За то, что мне, безродной и убогой,
   В чести прожить вы дали столько лет,
   Я на коленях умоляю бога:
   Да охранит он вас от всяких бед!
   Вот все, что вам могу сказать в ответ.
   К отцу вернусь я с радостью – с ним вместе
   До смерти проживу в родимом месте.
 
   Где я впервые взор открыла свой,
   Там жизнь окончу и сойду в могилу
   Душой и телом чистою вдовой.
   Вам девственность свою я посвятила,
   Вам верность, будучи женой, хранила,
   И потому избави бог, чтоб вас
   Я предала и с кем-нибудь сошлась.
 
   Пошли вам небо от супруги новой
   Дни счастья и покоя без числа!
   Освободить ей место я готова,
   Где столько лет в блаженстве прожила.
   Коль вы хотите, чтобы я ушла
   От вас, мой господин, моя отрада,
   Желанье ваше я исполнить рада.
 
   Вы мне велите взять добро свое.
   Но как приказ ваш мне исполнить честно?
   Я принесла с собою лишь тряпье.
   И где оно теперь, мне неизвестно.
   О боже мой! Как нежно, как чудесно
   Звучала ваша речь, сиял ваш взгляд,
   Когда венчальный нас вязал обряд!
 
   Не лжет, увы, народное присловье -
   Его правдивость горько на себе
   Я испытала: с новою любовью
   Соперничать, любовь, нельзя тебе.
   Но не скорблю я о своей судьбе.
   Я б лучше умерла, чем пожалела,
   Что вам и душу отдала и тело.
 
   Вы знаете: наряд презренный мой
   Сменили вы на пышный и богатый,
   Когда невестой увели с собой.
   Лишь наготу и верность к вам в палаты,
   Мой господин, я принесла когда-то.
   Все, что на мне, с кольцом венчальным вам
   Я, недостойная, сейчас отдам.
 
   Все драгоценности и все каменья
   Я в горнице оставила у вас.
   Раздетая ушла я из селенья,
   Раздетою вернусь туда сейчас;
   Хочу исполнить точно ваш приказ.
   Но чтоб никто не мог меня ославить,
   Прошу одну рубашку мне оставить.
 
   Вы не допустите, мой господин,
   Чтобы то тело женское, в котором
   Зачаты были ваши дочь и сын,
   Нагим, как червь, предстало перед взором
   Толпы сбежавшейся. Таким позором
   Казнить жену не захотите вы,
   Хотя и недостойную, увы!
 
   За девственность мою, что вам когда-то
   Я принесла и ныне взять с собой
   Уж не могу, прошу мне дать в отплату
   Одну рубашку, чтоб я тело той
   Прикрыть могла, что вам была женой.
   Итак, прощайте, мой супруг любимый,
   Расстаться с вами навсегда должны мы».
 
   «Рубашку можешь не снимать», – в ответ
   Сказал маркграф, потом застыл в молчанье.
   В его глазах вдруг помутился свет
   От жалости и чувства состраданья,
   И он ушел. С себя все одеянье
   Сняла Гризельда и пошла босой,
   В одной рубашке лишь, к отцу домой.
 
   Толпа, кляня Гризельдин рок суровый,
   За нею с горькими слезами шла.
   Она в пути не проронила слова,
   И глаз ее не замутила мгла.
   Когда же до Яниколы дошла
   Весть об ее печальном возвращенье,
   Он проклял день и час ее рожденья.
 
   Всегда питал в душе своей старик
   В благополучье дочери сомненье;
   Все годы ждал он, что наступит миг,
   Когда маркграф, насытив вожделенье,
   Почувствует невольно огорченье,
   Что в жены взял безродную, и с ней
   Расстаться постарается скорей.
 
   Дочь встретить поспешил отец (шумела
   Толпа людская пред его избой),
   И, старым платьем ей накрывши тело,
   Он слезы горькие стал лить рекой.
   Но грубая дерюга ей плохой
   Была защитою: вся ветхой стала
   И новых дыр приобрела немало.
 
   Так стала жить Гризельда у отца,
   Цвет верности и женского смиренья,
   Ни словом, ни движением лица -
   То ль при народе, то ль в уединенье -
   Не проявляя чувства оскорбленья
   И позабыв как будто, что за сан
   Ей в годы прошлые судьбой был дан.
 
   Не удивляйтесь! В бытность маркграфиней
   Была Гризельда скромности полна,
   Чужда была ей всякая гордыня,
   И не ценила роскоши она.
   Но, мужу верная всегда жена,
   Дни проводила тихо за работой
   И не искала у людей почета.
 
   Об Иове нам много говорят,
   Его смирение хвалою лестной
   Возносит до небес ученых ряд.
   Но жен хвалить ученым, как известно,
   Не по душе. Однако если честно
   Нам рассудить, то вряд ли из мужчин
   Тут с женщиной сравнится хоть один.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

   Молва в ломбардской разнеслась равнине,
   Что прибыл из Болоньи граф, а с ним
   Совместно молодая маркграфиня
   И что их поезд окружен таким
   Великолепным блеском неземным,
   Какого обыватели доселе
   В своем краю еще не лицезрели.
 
   Все это подготовивший маркграф
   Гризельду привести велел заране,
   И та явилась, боль свою поправ,
   Наперекор своей сердечной ране,
   Готовая любым из приказаний
   Покорствовать. Колени преклонив,
   Она благодарила за призыв.
 
   «Гризельда, – молвил он, – моей невесте
   Что завтра будет здесь, хочу прием
   Я оказать заслуженный по чести.
   К нему быть должен подготовлен дом
   Так, чтобы всем гостям достались в нем
   Места достойные и непременно
   Чтоб были все обслужены отменно.
 
   Но у меня нет женщины такой,
   Которая б могла блюсти палаты.
   Хочу поэтому, чтобы тобой
   Бразды правленья были в доме взяты.
   Ведь в нем хозяйничала ты когда-то
   И знаешь все. Хоть жалок твой наряд,
   Я, если мне поможешь, буду рад».
 
   «О господин, – Гризельда отвечала, -
   Я полагаю высшей из отрад
   Всю жизнь служить вам верно, как, бывало,
   Служила раньше – столько лет подряд.
   Мне никаких не надобно наград,
   Прошу лишь разрешить мне с той же силой
   Любить вас, господин мой, до могилы».
 
   И, так промолвивши, она тотчас
   Приготовлять столы, стелить постели
   И украшать палаты принялась;
   Прислугу собрала для этой цели
   И торопила всех, чтобы успели
   Пыль подмести повсюду без помех,
   Сама работала прилежней всех.
 
   Часу в девятом прибыли со свитой
   Граф и детей державная чета.
   Народ глазел на поезд именитый,
   Чьи дивны были блеск и красота.
   И шепот тут пошел из уст в уста:
   «Хулить маркграфа было бы зазорно, -
   На смене жен он выгадал бесспорно.
 
   Красивей первой новая жена
   Во много раз да, кстати, и моложе;
   Детей прекрасных народит она,
   Маркграфского она достойней ложа».
   Брат девушки очаровал всех тоже.
   В конце концов народ решил, что прав
   Был в поведении своем маркграф.
 
   «О ветреная чернь! Душой неверной
   Ты мечешься, предательства полна!
   К тому, что ново, ты падка безмерно, -
   Свое лицо меняешь, как луна.
   Твоим суждениям лишь грош цена.
   Глуп иль безумен человек, который
   В них вздумал бы искать себе опоры».
 
   Так говорили те, кто поумней,
   А чернь стоять, глазея, продолжала
   И новой государыне своей
   Восторг свой громогласно выражала.
   Но до толпы теперь мне дела мало, -
   Пора к Гризельде перейти опять
   И об ее работе рассказать.
 
   Все, что для пира надобно, на славу
   Гризельда подготовила вперед;
   Своей одежды грубой и дырявой
   Нисколько не стесняясь, у ворот
   Она невесту встретила и вот
   С улыбкой ласковой своей и милой
   Обратно в дом к работе поспешила.
 
   С таким приветливым лицом гостей
   У входа в зал Гризельда принимала,
   Что в знании учтивости у ней
   Никто ошибки не нашел и малой.
   Наоборот, всех очень поражало,
   Что под нарядом, чей так жалок вид,
   Столь светлый и достойный дух сокрыт.
 
   Невесту юную введя в покои
   (С ней рядом шел ее прелестный брат),
   Гризельда им внимание такое
   Сумела оказать, что всякий рад
   Был посмотреть. Когда же все подряд
   Уселись гости, Вальтер чрез минутку
   За ней велел сходить и словно в шутку
 
   Ее спросил: «Тебе моя жена
   Как нравится? Скажи мне откровенно».
   «Мой господин, – ответила она, -
   Клянусь, красавицы столь совершенной
   Досель никто не видел во вселенной.
   Успеха всякого желаю ей.
   Пошли вам бог счастливых много дней!
 
   Лишь об одном прошу вас: испытанью
   Жестокому ее не подвергать.
   Она такое нежное созданье,
   И, полагаю я, отец и мать
   Ее взрастили так, что не под стать
   Страданье ей, с которым может сжиться
   Воспитанная в нищете девица».
 
   Когда маркграф увидел, как полна
   Она несокрушимого смиренья,
   Взглянул в глаза, прозрачные до дна,
   Не омраченные притворства тенью,
   И вспомнил, как она все униженья
   Безропотно сносила день за днем,
   К ней сострадание проснулось в нем.
 
   «Моя Гризельда, – молвил он, – довольно!
   Ты чашу горя выпила до дна.
   Достаточно тебя терзал я больно;
   Подобных мук из женщин ни одна
   Не испытала. Милая жена!
   Какой ты клад, отныне буду знать я».
   И он Гризельду заключил в объятья.
 
   Она, еще не отойдя от мук,
   Стояла, слов его не понимая,
   Как будто ото сна восстала вдруг,
   Объята изумлением без края.
   «Клянусь Христом, Гризельда дорогая, -
   Сказал маркграф, – супруга ты моя;
   Свидетель бог, другой не знаю я.
 
   Вот дочь твоя, – считала ты напрасно
   Ее моей невестой и женой.
   А этот мальчик, юный и прекрасный, -
   Твой сын, Гризельда, и наследник мой.
   Поверь мне, оба рождены тобой.
   Я их взрастил в Болонье, у графини
   Да Панико. Прими обоих ныне.
 
   Пускай меня не обвиняют в том,
   Что поступал я дико и жестоко.
   Нет, не жестокостью я был ведом,
   А лишь стремлением познать глубоко,
   Каков твой нрав и нет ли в нем порока.
   Детей не умертвил я, а, любя,
   Их воспитал, Гризельда, для тебя».
 
   Она, услышав это, вдруг упала
   Без чувств, от радости почти больна.
   Потом, придя в себя, детей призвала
   И целовать их бросилась она.
   Из глаз ее соленая волна
   Слез материнских полилась без края,
   Любимым детям лица орошая.
 
   Кто б мог свое волненье побороть,
   Внимая горькие рыданья эти?
   «О господин, воздай же вам господь, -
   Она промолвила, – за то, что дети
   Опять со мной. Теперь ничто на свете
   Не страшно мне. Раз вновь я вам мила,
   То даже в смерти я не вижу зла.
 
   О дорогие дети! Ваша мать
   Считала, что гниете вы в могиле.
   Неправда это! Божья благодать
   И ваш отец вам жизни сохранили».
   Но тут ей снова силы изменили,
   Опять отхлынула от сердца кровь,
   И бедная без чувств упала вновь.
 
   Своих детей она с такою силой,
   На землю падая, прижала вдруг,
   Что вырвать их едва возможно было
   Из пораженных судорогой рук.
   Придворные, стоявшие вокруг,
   От состраданья плакали, не смея
   К ней подойти, лицо склонить над нею.
 
   Словами, ласки полными, супруг
   Ее старался исцелить от горя,
   Да и другие все к забвенью мук
   Ее нудили, государю вторя.
   И вот в себя пришла Гризельда вскоре.
   Отрадно было видеть, как маркграф
   К ней нежен был, опять ей мужем став.
 
   Когда нашли, что им вмешаться надо,
   Ее в покои дамы увели
   И, снявши там с нее тряпье, в наряды,
   Сверкающие златом, облекли.
   С короною и в платье до земли
   Гризельда в зал вернулась, вся сияя,
   И поклонилась ей толпа людская.
 
   Дня тягостного светел был исход.
   Все пировали в честь Гризельды милой
   До той поры, покуда небосвод
   Ночные не украсили светила.
   По мненью всех, торжественнее было
   На этом празднике и веселей,
   Чем в день, когда маркграф венчался с ней.
 
   В согласье добром и любя друг друга
   Годов немало прожили они
   И дочери своей нашли супруга,
   Чей род в краю был славен искони.
   К себе маркграф, чтобы в покое дни
   Дожил старик, переселил и тестя,
   И прожил тот до смерти с ними вместе.
 
   Когда маркграф скончался, на престол
   Взошел их сын, который в браке тоже
   Был счастлив (по стопам отца не шел
   И не пытал свою жену он все же).
   Мы в век живем, на старый не похожий, -
   Слабей огонь в сердцах теперь горит,
   И потому мой автор говорит:
 
   Не для того, чтоб жены подражали
   Моей Гризельде, дан о ней рассказ.
   В смиренье с ней сравнится ль кто? Едва ли.
   Нет, для того, чтобы любой из нас
   Был столь же стоек в испытанья час,
   Как и Гризельда, рассказал так ярко
   И так возвышенно о ней Петрарка.
 
   Коль было столь велико у жены
   К супругу смертному долготерпенье,
   То богу мы тем более должны
   Всегда показывать свое смиренье.
   Лишь испытаниям, не искушенью
   Он подвергает нас, – об этом сам
   Иаков пресвятой глаголет нам.
 
   Владыка вечный с целью испытанья
   Стегает нас бичами грозных бед
   И шлет нам часто тяжкие страданья.
   Узнать он хочет нашу волю? Нет,
   Он слабость нашу знал, когда на свет
   Еще не появились мы. Чудесны
   Деяния твои, отец небесный!
 
   Еще одно словечко, господа!
   Мы женщину, сравнимую по праву
   С Гризельдой, не отыщем никогда.
   Дней наших женщины – иного сплава;
   Немало меди к золоту их нрава
   Примешано. Ах, у таких монет
   Уменья гнуться, не ломаясь, нет.
 
   Поэтому, а также ради честной
   Ткачихи батской и подобных ей
   (Пошли успехов им отец небесный!)
   Мне разрешите песенкой своей
   Потешить вас. Дела минувших дней
   Серьезные оставим. На прощанье
   Я песней вас развеселю. Вниманье!

Послесловие Чосера

   Гризельда умерла, и вместе с ней
   В могильный мрак сошло ее смиренье.
   Предупреждаю громко всех мужей:
   Не испытуйте ваших жен терпенье.
   Никто Гризельды не найдет второй
   В своей супруге, – в этом нет сомненья.
 
   О жены благородные, смелей
   Свое отстаивайте положенье,
   Чтоб ни один ученый грамотей
   Не наболтал о вашем поведенье,
   Вас уравняв с Гризельдой, и чтоб злой
   Чичваче ^[223]не попасть вам на съеденье.
 
   Вам нимфа Эхо – образец: у ней
   Всегда на все готово возраженье.
   Невинностью не думайте своей
   Оправдывать любое униженье.