Чудинова Елена. Лилея

   Тяжелая дверь стукнула. Не успев подосадовать, Нелли сама себя оборвала: небось не ей одной хочется побыть рядом со святым королем!
   Шаги вошедших отдались в смиренных стенах. Господин де Роскоф шел не своею походкой, нетвердою, выдававшею его годы.
   - И ты тут, маленькая Нелли? - невесело улыбнулся отец Модест. - Прости, коли мы помешали твоим молитвам.
   - Разве может помешать молитвам тот, кто им научил? - улыбнулась в ответ Елена. - Около святого короля, поди, места достанет для всех.
   - И в час душевной смуты сладостно быть с ним рядом, - сказал господин де Роскоф, осеняя себя крестным знамением. - Только недолго сему месту быть королевским.
   - Дорогой друг, кабы мог я облегчить Вашу скорбь! - воскликнул отец Модест. - Но пустое, здесь не нужны слова. Но что в мерзостной бумаге внушило Вам, что и дела тщетны? Вы в унынии, а уныние греховно.
   - Самое чудовищное в сем прожекте то, до чего, ласкался я надеждою, не дойдет на сей раз, - ответствовал господин де Роскоф. - Уж знал род людской и эдакие злонамеренья, однако ж случаи оных можно перечесть по пальцам. Тому, кто посвятил себя гиштории, не в диковину злодеяния противу того творения Божия, что зовется Человек. Но Божье творенье, именуемое Натурою, много реже делается целью разрушительных сил. Вырубать леса, отравлять землю, взрывать скалы… Каждый день удостоверяюсь я в том, что дела круглоголовых в Англии были забавами малых ребятишек в сравненьи с нашей катастрофой! Нещасные французы - им негде укрыть своего святого короля! Нещасный святой король - ему нет боле прибежища на французской земле!
   - Так как намерены Вы теперь поступить со святыми мощами? - отец Модест глядел мимо собеседника - на алтарь.
   - Не знаю, - господин де Роскоф понурил голову в несвойственом ему выражении отчаянья.
   Горькие слова свекра набатом отзывались в душе Нелли. Нещасная Франция! Святому королю нет больше места в его дому…В его дому… В его дому…Господи помилуй, неужто наконец удалось ей понять, чего святой король от нее добивается?!
   Филипп бежал почти двенадцать годов тому от злодейства революции. Он был единственным, кто избег санкюлотов заране. Но вить, сама она слыхала не раз, многие французы нашли прибежище у Империи Российской уж после того, как революция разразилась. Французы бегут в Россию… Ну и что с того? Нет, сие важно, очень важно. Французы укрываются в России…
   - Отче, а для нас, православных, святой король Людовик свят?
   - Хотел бы я, чтоб сие было так, Нелли, - отец Модест, казалось, удивился ее вопросу. - Однако ж отслужить ему Литургии я бы не смог. Что самое обидное, догматические отступления Запада в годы его жизни только-только начинались, их несказанно легко было еще разрешить. По чести мы могли бы ему молиться. Но есть послушание Церковное, коему мы обязаны следовать.
   Нелли стиснула перстами виски. Нет, забрезжившая было в ее голове мысль вела в тупик. Либо?… Либо она, Нелли, не слишком четко различила ее очертания. Теплее, теплее, а все одно холодно, как в детской игре.
   Кто-то из французских изгнанников станет русскими в потомках своих, но кто-то поди затаит в семейной сердцевине упование воротиться на родину. Стало быть эти останутся в католичестве. Вот оно что!
   - А католики…Есть ли у нас в России католики? То есть нет, я не о том! Есть ли католические храмы?! Хоть бы в больших городах, - голос дрожал от волнения, неужто она вновь не угадала?
   - Само собою, в обеих столицах есть и католики, и католические храмы, - с удивлением ответствовал отец Модест. - Мы живем не в обособленные дни Московской Руси, но во времена раскинувшей крылья свои Империи. Воистину, при первых Романовых диктат политики над здравым смыслом самым печальным образом простерся в область теологическую. Подумать только, в иноземной слободе на Москве разрешали возводить кирхи - но не католические церкви!
   - Сие для меня новость, - с живым интересом заметил господин де Роскоф. - Само собою ясно, что для православных католики были и тогда не в меньшей мере схизматики, чем наоборот. Но неужто духовенство было до такой степени слепо, чтоб не понимать различья?
   - Не слишком-то мне приятно сим похваляться, - усмехнулся отец Модест. - Однако ж Вы не вполне правы. Различье-то пращуры нонешних просвещенных россиян меж протестантством и католичеством еще как находили, только вовсе в другую сторону, чем надобно. Не дивитесь сему. Не протестанты стреляли в Кремле по нашим иконам. То были поляки, злейшие враги русских, и те враги были католики. После Смутного времени в мозгах было смутно и мутно, жесточайшие обиды прошлого будоражили души. Что же такое духовное сословие, как ни плоть от плоти своего народа? Когда плоть уязвлена, может ли один член быть покоен? Опять же Русь Московская жила наособицу, о чуждых пределах знали мало. Что слыхали тогда русские о протестантах? Что те против Папы. Это заносили им в похвалу. Что они ненавидят католиков? И то им не ставили в укор. Протестантов одно время почитали едва не православными Запада.
   - Но как же благочестивые московиты, а мне доводилось читать о великом оных благочестии, могли терпеть разрушителей самого ценного, что только имеет христианин - Апостольского преемства и Пресуществления? - изумился не в шутку господин де Роскоф.
   Нелли не без досады подумала, что мужчины словно бы забыли о самом важном. Вить не спроста же она спросила, есть ли на Москве католики? Как есть позабыли. Ну, беда с ними!
   - Сам едва не сломал себе голову, - отец Модест рассмеялся. - А разгадка-то, сдается мне, проста. Невежественные, но благочестивые московиты просто не могли помыслить, что бывают такие христиане - без цепочки рук через века и святой Литургии. Чтоб неправильный догмат прибавить - это да, могли они взять в толк, но разве ж может быть преступление страшней сего? Разве могут христиане гнать монашество? Никак не возможно вообразить. Вот и вышел сей бред, что богопротивные протестанты хаживали по Москве с гордо поднятой головою, снискивая себе всяческое сочувствие властьпредержащих.
   - Воистину куриозно, - хмыкнул господин де Роскоф.
   - Стало быть церкви католические в России есть? - упрямо повторила Нелли, решительно вмешиваясь в высокоумный спор.
   - В Москве храм католический на Лубянке, уж два года, как достроили. Скромная церковка, деревянная, на деньги проживающих в городе французов ставилась. А возведена оная в честь, - отец Модест вдруг осекся. - В честь святого Людовика. Вот вить, надобно же такому совпасть!
   - Господи Боже, да разве ж бывают такие совпадения?!! - гневно воскликнула Нелли. Часовня словно осветилась вдруг сотнею свечей, киноварный потолок казался ал, картинки с ягнятами и рыбками засверкали, словно только что нарисованные. Как же все сделалось в одно мгновенье понятным! Да неужели они до сих пор не догадались еще, эти двое?! - Мы должны увезти святого короля с собою в Москву!
   - Что ты сказала? - отец Модест явственно опешил.
   - Мы должны увезти святого короля в Москву, - повторила Нелли. - Уж поди у нас-то в России никогда не случится революции! Пусть он и живет в своем дому - до лучших времен или навек!
   Свекор глядел на Нелли так, будто она нето оборотилась в соляной столп на манер Лотовой жены, нето почернела с лица в негритянку.
   - Он сам так хочет, в конце-то концов! - ровно в горячке воскликнула она. Сладит ли она растолковать этим двоим, что права? - Король Людовик мне сто раз говорил, только я никак понять не могла!
   - Так вот, что с тобою творилось, - взор отца Модеста, устремленный на Нелли, сделался пронизывающим. - Послушай, дитя, теперь не время и не место скрытничать. Говори, король тебе являлся?
   - Да уж как только на французскую землю ступили, - Нелли отвела глаза. Воодушевление недавнее вовсе ее покинуло, на душе вновь стало смутно. Теперь Нелли вновь сама себе не верила, и тем больше не верила, чем больше верил ей отец Модест. - То снился, то наяву, когда как. То мальчонкой, то в плену, то перед самой кончиной.
   - А ты хоть раз осенила себя крестным знаменьем, когда являлось сие видение? - быстро спросил отец Модест.
   - Ох, да разве я помню, - голос Елены упал.
   - Горе с тобою, Нелли, как всегда с тобою горе, - уронил отец Модест с горечью. Странным образом изменилось его лицо, словно он в ней, Елене Росковой, вовсе разочарован. Сердце сжалось, до того сие было больно. - Понимаю, что не иметь с первых годов жизни спасительной привычки к молитве - изрядный ущерб, восполнить каковой неимоверная трудность. Однако ж сие не вовсе невозможно! Уж ты ли не повидала всякого, другая б удостоверилась на твоем месте, сколь слаб человек без оной первейшей опоры христианина! Хоть бы ты помнила, что позабыла!
   - Уж от сего-то какая радость? - обида продолжала когтить Нелли.
   - Ты впрямь не понимаешь? Крест и молитва - единственный путь отличить виденье святое от наваждения. Скажи ты наверное, что не осеняла тебя крестом, а в таковую ловушку попадались многие и покрепче тебя, я б сразу решил, что уж лучше твоего собеседника и не слушать. А теперь мы с родителем мужа твоего попросту не знаем, истина ли говорит твоими устами либо нас морочит нечистая сила. А следовательно не можем мы знать и того, как поступить. В столь важном деле мы не знаем как быть только потому, что ты не перекрестила вовремя лба!
   Крыть было нечем. Да, доводилось ей слышать о том, как самые лучезарные, самые белоснежные ангелы рассыпались в прах перед крестным знамением. Только разве ж она знала, что ей является святой? Сперва думалось так, кусочек чьей-то жизни, не боле того. Другое дело, что ее б и тогда не убыло лишний раз перекреститься.
   Господин де Роскоф тоже глядел строго и невесело.
   Но она же наверное знает, что ее святой король - никакая не нечистая сила! Пустое, это для отца Модеста никакое не доказательство. И другие так думали, допрежь тебя, скажет он и будет по-своему прав.
   - Логика голосу сердечному не внимает, - Нелли вздохнула. - Что толку, что тогда, средь лилей на поляне, глядел он таким светлым.
   - Ты сказала, на поляне среди лилей? - отец Модест весь подобрался. - Нелли, дитя мое, вспомни, далеко ль от видения были самое мощи?
   - Да он рядом с ними и сидел. Прямо на носилках. Король мальчик, меньше Романа.
   - Уф… - в часовне, где так и не пахло лилеями, заблагоухало таким человеческим, таким обыденным запахом лаванды: отец Модест вытащил из обшлага платок и отер выступившую на челе обильную испарину. - Не соскучишься с тобою. Тебе вправду было святое видение, маленькая Нелли.
   - Я поверил бы и без доказательств, - заговорил наконец господин де Роскоф. - Сие выход, коего мы сами не могли сыскать. Другого нет. Еще недавно я сказал бы, может статься, что не хотел бы дожить до сего дня. Но доживши до него, я говорю: щаслив, ибо вместо мог бы дожить до дня многожды худшего. Помилуй нас Господь.
   - Аминь, - ответил отец Модест.
 

ГЛАВА XXXIV

 
   Катя стояла посередь маленького садика, того самого, где полдня тому нашла пристанище Нелли, чтобы перебрать с собою наедине наломанные дрова. Вот вить странность, у ней возникло сейчас чувство, что и подруга укрылась среди неумело подстриженной хвои с подобными же намереньями. Но Катька же, вроде как, ничего не натворила. Либо - похуже чем Нелли, натворила что-то неладное в собственной душе. Рука молодой цыганки, потянувшаяся сорвать мелкий темный розан, застыла, сжимая колючий стебель. Ровно и шипов не чует…
   Нелли решительно спустилась в садик, прошла к неуклюжей, загробного виду скамейке на львиных каменных лапах.
   Катя обернулась и кивнула подруге, но как-то все слишком медленно.
   - А скажи, Катька, как это Иеремия выспросил синего без магнетических зеркал? - Спросила Нелли, чтоб хоть чего-нибудь сказать. - Нифонт по-иному все делал.
   - И, скажешь тож, Нифонт, - Катя неожиданно оживилась. Нелли даже подумалось было, что недобрая задумчивость подруги ей попросту примнилась. - Нифонт работал, как его отец да дед работали. А Ерёмка - другое дело. У них вить в семье целая наука, как злые уменья от рожденья развивать. Уже четырех годов должно уметь чужому человеку так в затылок уставиться, чтоб тот обернулся на тебя. Тут, я чаю, и глядеть надобно выучиться подолгу не мигая, и всею силою в этот самый взгляд уходить. Ох, не враз такого добьешься. Пятилетка должна мелкая живность слушаться, вроде щенят. К осьми годам уж надо помаленьку с лошадью слаживать. Долгая наука, и лаской и таской вколачивается, и, главное, великими трудами.
   - Ну, это я и без тебя догадываюсь, хоть эдаких подробностей и не слыхала. А какое ж для Иеремии исключенье?
   - У них в хозяйстве заместо кошки больших ужей держали, - Катя улыбнулась с какой-то нежданной мягкостью. - Уж он взаправду лучше от мышей. Хотя кошку-то, правду сказать, молоком можно и не баловать, а вот ужу беспременно каждый день блюдечко поставь, иначе к дому не привяжется. Понятно, дети с ними баловались, и Ерёмка, и три его сестры. Был он двух годков. Мать по хозяйству захлопоталась, девчонки при ней, никто и не глядел, как он на огороде играет. А потом глядят - нету мальчонки. На дворе не видать, на огородах не видать, а вокруг хозяйства просека у них была, до лесу малому самому не добраться. Куда дитё подевалось? Мать, понятно, напугалась кабы зверь не уволок, сама помнишь, какие там места. Бегает, кличет, нет как нет. Бежит, а на задах вроде как яма раскрылась, аршина в три в обхвате. Глянула вниз да обомлела. Гадюки там, оказалось, на зиму гнездо себе свили, огромное. Дитенок, видать, прыгал сверху, да и провались. Сидит Ерёмка в яме, а змей растревоженных там не меньше дюжины.
   - Брр, - Нелли поежилась. Раз Иеремия жив-здоров, то, надо думать, противоядия у людей Крепости нашлись. А все же жутко представить младенца в земляной яме, из стен коей, словно бы ожившие корни древесные, лезут змеи.
   - Так он сидит там, - Катя продолжала улыбаться, - улыбается, песенку какую-то гулит. Двух гадюк на шею себе повесил, одной голову обкрутил, а из четвертой ручонками узлы вяжет, ровно из веревки. Привык, вишь, ужами-то забавляться домашними. Так мать незнамо сколько стояла столбом - боялась змей лишнего рассердить. Так уж и пришлось ей дождаться, покуда дитё самое не наскучило змеями. Сам он их поснимал и стал из ямы карабкаться, тут уж она его и подхватила да прочь! Ни единого укуса, мать покуда глядела, уж приметила, что гадюки-то ровно шелковые были. Нифонт о ту пору в отъезде был, в китайских краях, но уж как воротился, она все рассказала. Тут Нифонт и понял, что Ерёмка уродился таков, какими в ихней семье всю жизнь быть научаются. И то, мать его была хоть сама из немудреных девок, но дед ее духов умел бубном скликать. Такой у айротов называется шаман. И вправду сказать, все китайские да прочие дела Ерёмка играючи одолел, а уж с тринадцати годов с ним и сам Нифонт не тягается.
   - Что-то ты больно много о том знаешь, - подозрительно заметила Нелли.
   - Случаем, - Катя густо покраснела. - Покуда занимались тем сем, так слово за слово…
   - Слушай, Катька, а ты не влюбилась ненароком?
   - Нет, - отчего-то предположенье о стреле Амура произвело на молодую цыганку довольно странное действие. Теперь она не глядела смущенною, напротив, воспряла словно бы в гневе. Краска замешательства, казавшаяся ей необычайно к лицу, сменилась некрасивою бледностью. - То есть да, твоя правда, и вовсе худо, коли уж и со стороны видать.
   - А чего ж тут худого? - Нелли улыбнулась. - Худо я ваши обычаи понимаю, что верно, то верно, но ты, вроде как, женщина вольная? Или в том дело, что ты старше будешь?
   - Да глупости, - отмахнулась Катя в горькой досаде. - Моложе, старше, пустое. Не помнишь разве, кто я?
   - Ах, вот оно что, - Нелли сочувственно кивнула. - Ты - племени лавари, из князей цыганских. Он, стало быть, тебе не ровня.
   - Опять ты не понимаешь! - Катя выпустила, наконец, розовую ветку, так и не сорвавши себе бутона. - Разве в том дело…
   - Ну, так либо говори в чем, либо пойду я, без твоих амуров хлопот много. - Нелли притворилась, что приподымается со скамьи. По детской памяти знала она наверное, что подруга сейчас не вытерпит.
   - Мы по древним правдам живем, не по новым, - Катя глядела куда-то мимо Нелли, на чахлый цветник. - Через них весь мирострой иначе глядит.
   - Да помню я, осквернение порога то самое, опять же мертвецов ты боишься…
   - Не боюсь. Ну, почти не боюсь, - поправилась Катя, поймав насмешливой взгляд подруги. - Боялась покуда разуметь не могла, что к чему. Мы, цыганы, людишки не трусливые. Страх у нас вроде как подсказка, в крови живущая. Кровь она умная, знает, что запрет в человека только страхом втемяшить можно. Ну, ладно, не только. Еще бывает противно когда так, что мочи нету, тож не переступить. Хотя страх все ж таки крепче схватывает.
   - Ну, не думается мне, что с этим молодым человеком ты б умерла со страху, оказавшись ночью под одною кровлей, - поддразнила Нелли. - И что противен он тебе безмерно, извини, не похоже.
   - Ну мало ль еще приметок для знающего человечка, - лицо Катино сделалось скучным. - Перечислять все времени не достанет, сама ж говоришь, хлопот много.
   - Так говори просто, в чем суть.
   - По сердцу мне Ерёма, врать не буду, мало кто так по сердцу казался, - вздохнула Катя. - Нето, что с полуслова друг дружку понимаем, с полувзгляда. Только он, вишь, крови-то проклятой. В крови все дело. Злых знаний у нас, лавари, может и немногим помене будет, нежели у потомков того Мелентия. А вот проклятия на нас нету. Нельзя с проклятым любиться, свою кровь от этого зачернишь, даже коли дети прямиком с того не пойдут. Любым детям чернота из оскверненного сосуда перельется. А моя кровь - дорогая, царская. Мало лавари-то по земле бродит.
   «И тут свои толкованья Чаши Граалевой, - невольно усмехнулась Нелли. - Куда от нее денешься?»
   Дело, тем не менее, представлялося сериозным.
   - Сам-то он понимает? - спросила Нелли, хотя могла б и не спрашивать.
   - А то нет? - Катя вспыхнула. - Когда тебя сызмалу учат, что никого рукой тронуть нельзя, да хлеб ни с кем нельзя преломить.
   - Катька, а из-кого ж они в Мелентьевом роду жен-то берут, все хочу спросить?
   - Ну, по покаянию некоторые девушки из Крепости шли, за немалые грехи. Не случалось таких, из айроток брали жен, как вот Нифонт, но и там все не просто. Ну и довольно о том. Чего разговоры-то зря разговаривать? Чему не бывать, тому и миновать. Ты вот лучше гляди, кабы тебе Парашку тут не оставить. Сдается мне, что оставишь.
   - Я сама одно время думала, что ей Ан Анку глянулся, - возразила Нелли. - А только знаешь, Катька, у ней кто-то в России остался.
   - Быть не может, - Катя так изумилась, что позабыла от удивления свои собственные кручины. - Сама тебе сказывала?
   - Нет.
   - Значит, сочиняешь. Быть не может, чтоб у Парашки на родной стороне кто-то был. - Катя решительно уселась на скамью супротив Нелли. Сидела она, как обыкновенно, некрасиво: подавшись плечами вперед и уронив сведенные замком руки в подол меж разведенных коленей. В детские годы Нелли такого за подругой не примечала, а с новой встречи нето, чтоб постепенно привыкла, но скорей почуяла, что некрасота эта - не Катина, у кого-то перенятая, древняя и общая.
   - Я и сама так думала. Да только знаешь, сон у меня чуткой, нето, что у тебя.
   - Ну, это положим, - Катя не шутя обиделась. - Опасность я сквозь любой сон почую. Был случай один… Ну да ладно, незачем тебе. Вот от ерунды всякой просыпаться, как ты, того за мной правда нету. Ежели ты не устала до потери сознанья, так муравей на тебя не сядь.
   - Иной раз и не зря. Парашка во сне кого-то все поминает.
   - Кого ж это?
   - Да все-какого-то Мартына, - Нелли почувствовала, что краснеет, выдавая секрет. Но вить Катьке-то можно! А все ж странно, никогда не бывало промеж них прежде эдаких секретов. - Мартын, да чаще не Мартын, а Мартынушка. Нет, не ошибаюсь я.
   - А есть у вас в именьи такой Мартын, чтоб Парашка на него глаз могла положить?
   - Ни такого нету, ни не такого. Вообще ни одного Мартына.
   - А по соседству?
   - Ну, разве что по соседству… Не знаю.
   - Может взять да спросить ее напрямки?
   - Ладно уж, коли молчит, так и мы будем молчать. - Нелли поднялась. - Что-то нынче Амуры-то вокруг нас так и летают, просто слыхать, как крыльями хлопают.
   - Молодые мы, вот и вся загвоздка. В старости обо всем вспомним, весело будет.
   - Думаешь, повстречаемся мы, на старости-то?
   - Не знаю покуда. А вот что расставанье не за горами - чую.
   - Дай-то Бог, - вздохнула Нелли. - Ни следочка покуда от Романа, сама знаешь.
   - Знаю. А сердце свое твердит.
   - Мое сердце уж давно не знает, что сказать.
   Оставляя Катю наедине с крохотным садом, Нелли прошла к крепостной стене. Нет, не к месту их ночных приключений, глаза б ее не глядели на эту дыру в стене, будь она хоть сто раз древняя, а наверх, на галерею для стражи. Экая высотища! Поежившись на разгулявшемся ветру, Нелли огляделась. Холм с яблоневым садом - не боле муравейника! Только вот муравьи отчего-то синие. Ну, положим, это она хватила. Враги казались с галереи все ж не муравьями, а опять таки оловянными солдатиками. И заняты были эти резвые игрушки довольно приятным делом: они снимали с шестов и распорок полотнища палаток, вьючили лошадей, бегали вокруг нескольких повозок. Осады не будет! Вот здорово-то! То есть может и не слишком здорово, стеречь их под стенами синие не станут ради другого злодеяния, большего. Но вить может статься, что на пути к новому злодеянию они найдут и свою погибель. Нелли аж заприплясывала на месте. Кому б сказать! Мужчины, надо думать, уж о том знают. Катьку лучше больше не трогать, всяк вправе посидеть погрустить. Значит - Параше.
   Словно ветер, которому Нелли поднадоела, смел ее со ступеней. Прощай, замок Керуэз, теперь уж наверное скоро прощай! Прощайте, угрюмые стены, так похожие на здешние скалы! И так-то мало в них прожито, а сколько нажито! И нам и святому королю скоро вновь в путь дорогу.
   Вот уж свойство Парашки: где она ни есть, а ухитряется развести вокруг теплую домашнюю суету, ровно всю жизнь просидела хоть бы и в этом бретонском замке. Из полураскрытых в теплый осенний денек дверей тянуло запахом каленого чугуна и влажным паром, что сопутствуют обыкновенно глажке. За работою, Параша, как обыкновенно, пела. Только вот песни ее давно уж стали сменяться из русских на здешние. Эта - здешняя, ясней ясного, хоть и переложена, верно, самой Парашей на родной язык.
   Проклятье мачехам, проклятье!
   Волчицы мачеха страшней.
   Пусть плоть износится как платье!
   Пусть станет хлеб черствей камней!
   Барба скромною девкой была,
   И кудель без оческов пряла,
   Лен трепала - кто б смог перегнать,
   Споро масло умела сбивать.
   - Ох, перестань, пожалуйста, - поморщилась Нелли, входя в горницу. - Чувствую, там будет долгое и нудное повествование о том, как злая мачеха покрошила эту самую Барбу на мелкие куски, кои попрятала по самым неподходящим местам.
   - Не вовсе так, но вроде того. - Вокруг Параши и впрямь громоздились глаженные и неглаженные ворохи. - Ну так и что?
   - Да не люблю я эти глупые россказни.
   - Сказки, говоришь? - прищурилась Параша. - А как на Алтай ехали, помнишь под Пермью сельцо Браслетово?
   Нелли, конечно, помнила рябинку, выросшую в опояске девичьего браслета над местом тайной могилы. Позабылось ей, разве, что убийцею оказалась мачеха. Это-то, как раз, не самое важное.
   - Нечего всех под одну гребенку стричь, не люблю я эти сказки за напраслину, - заспорила она. - Возьми, вон, вторую жену соседа нашего Вежина, уж она ли не балует Николеньку и Поленьку? А губернаторшина племянница Анна, что пошла за вдового лекаря? Уж малютка Долли за ней хвостиком бегает. Злые кровные тетки бывают не реже злых мачех, а я вот ни одной песни про злую тетку в жизни не слыхала.
   - Это у вас, у дворян. У нас, у крестьянского народа, все иначе.
   - Придумываешь.
   - Не придумываю, касатка. Разные мы. Мы вас древней.
   - С каких это пирогов древней? Нешто не все люди от Адама пошли?
   - Все от него пошли, да в разные стороны. Вот ты ни разу ни задумывалась о том, что дворяне все меняются да меняются, а крестьяне от веку неизменны? Пораскинь, моды-то эти у вас так и скачут. Каждая внучка над бабкиной молодой порсуной-то смеется, хорошо, коли не дочка над материной. - Тяжеленный утюг корабликом скользил в руках Параши, оставляя в кильватере своем паровую волну. - А книжная ваша премудрость - она что ни столетье вся наново. Оружье опять же новое, что ни война. А домы? Отец с колоннами строит, сын с завитушками. И эдак во всем. Летучий вы народ, дворяне, до всего нового первые падки.