Страница:
«Да, Владимир, Вы не годитесь в ближний бой».
«Пустое, сгожусь хоть в орудийную прислугу, а в худшем случае буду драться левой, уж как Бог даст».
«Согласился б с Вами, но… - На чело Филиппа упала тень. - Я буду просить Вас об одолжении, как дворянин дворянина».
«Не надобна мне охрана! - Нелли, наконец, забравшаяся в первую попавшуюся юбку, хорошо б, коли не наизнанку, вышла к мужчинам. - Господин Василиск-Минский прав, он и с одною рукой не лишний».
«Нет, Елена Кирилловна, прав не я, а Ваш супруг, - с легким поклоном отвечал сосед. - Не пеняйте на навязчивость, но я остаюсь с Вами».
С улицы между тем уже доносились топот многих ног и крики. Филипп покинул их столь быстро, что Нелли не успела даже испугаться. Только глупая мысль мелькнула в голове: а в трагедиях-то вовсе иначе! Какой-нито Куриаций страницы три бы говорил о том, что Отечество надобно защищать, оставляя место для ответных реплик жены, тоже весьма пространных. А тут на тебе: похлопал себя по карманам, проверяя наличье необходимых мелочей, разбил пистолетную пару, протянувши один Василиск-Минскому, а второй заткнув за пояс, нацепил шпагу, «Гляди у меня, Нелли, самое без кунштюков!», скользнул губами по щеке, набросил на плечо полу плаща - и был таков. Ничего, оно и к лучшему. Вить не бывает, чтобы так уходили сериозно - навсегда. А коли бывает? Коли так и расстаются взаправду - не успевши поцеловаться, не наглядевшись в любимые глаза? Сердце оборотилось в холодного трусливого зверка, трепещущего мелкою дрожью.
«Елена Кирилловна, - мягко напомнил о себе Василиск-Минский. - Может статься, мне не докучать Вам в минуту тревоги? Я прекрасно просижу у Ваших дверей, вот только стул выставлю в коридор».
«Ну вот еще, - Нелли взяла себя в руки. - Вы гость, так и сидите в гостиной. Я к Вам выйду сейчас».
Долгой, бесконечно долгой была эта ночь. В особенности первые часы, когда толпа нечаянных защитников отхлынула с улиц, и сделалось тихо.
«Худо для Санкт-Петербурга, когда я в нем гощу, - пыталясь улыбаться, молвила Нелли. - Право, недобрая примета! О прошлый раз наводненье вышло, нонче враги напали. Ей-же ей больше не приеду!»
Владимир пошел расспрашивать о наводнении. Немедля перед Нелли возникло несколько затруднений. Как объяснить, что две девочки оказались на улице безо всяких взрослых? Не признаваться же взаправду, что были обеи одеты юношами? Пришлось состарить Катю и возвести ее в свои няньки, домовладелицу же сделать дальней родственницей.
Лавирование меж сими повествовательными рифами несколько развеяло Нелли, когда в рассветающей дали послышалась оружейная пальба: окна в комнатах мелко зазвенели.
Канонада длилась десять часов. Так и прожили они их вдвоем: Ульяна с перепугу застряла у сватьи, Митрий же, как после выяснилось, так и отправился из кабака в ополчение.
В воздухе висел пороховой дым, висел густыми тучами, доносимыми северным ветром. Близко, вовсе близко подступил враг, воодушевленный открытостью столицы. Уж после узнала Нелли, что до неприятельской высадки дело не дошло. На подмогу Государыне, самое возглавившей было оборону, больно уж неповоротлив да тугодумен показал себя губернатор Мусин-Пушкин, поспел адмирал Грейг. Через те десять часов, что протомились они в гостинице на Невском, шведы отступили на Свеаборг. После узнала она, что и Филипп томился не с большим толком, но с меньшим удобством, средь толпы таких же как он добровольцев.
Само собою, что знакомство, составленное в столь роковых обстоятельствах, вышло куда сердечней, чем бывает обыкновенно в подобный краткий срок. (Уж через четыре дни они распрощались.) Однако ж и оно постепенно расстроилось. Первый год новоиспеченные друзья обменивались посланиями, из коих Филипп и Нелли узнавали между прочим, о карьерных успехах Василиск-Минского. После же Росковым стало не до переписок. Понятное дело, случись Владимиру оказаться в их краях, уж он знал бы, где найти гостеприимство, но похоже, что в их края его не заносило. Филипп же дважды ездил в столицы, как догадывалась Нелли, не для роскоши общения, и знакомцев, следовательно, не разыскивал.
- Представь же себе, сколь был я, злощасный арестант, изумлен, увидавши комендантом гарнизона…
- Да неужто Владимира?!
- Сам я полностью не доверился глазам своим. К тому ж Василиск-Минский не подал малейшего вида, что узнает меня, вправду не признал, либо того хуже - постыдился признать, нужды нет. Немало несправедливого уже довелось мне снесть, и да и мысли мои были всецело заняты иным.
Иного, может статься, и вверг бы в ужас вид узилища, в коем мне надлежало провести невесть сколько дней, но не меня. После страшных темниц Петропавловки, где стены под штукатуркою обиты войлоком в руку толщиной, дабы ни единый звук с воли не донесся до заточенного, затхлые дубовые доски острога казались почти обыденным жильем человека. Однако ж и сии стены были прочны, весьма прочны. Щель под потолком, хоть и являлась днем источником живого солнечного света (теперь был вечер, но одинокая звездочка утешала, что оконце выходит не в коридор) казалась слишком узка, чтоб протиснуться взрослому, даже если б и удалось сшибить поперечные железные прутья.
Когда я предавался сему изучению своего обиталища, дверь стукнула. Я оборотился, ожидая увидеть одного из своих сторожей. Но предо мною стоял Василиск-Минский, облаченный в простой темный плащ. Он раскрыл мне дружеские объятия, и оба мы не сумели сдержать слез.
«Не станем говорить о злощасных моих обстоятельствах, - молвил я. - Но как оказались Вы в эдакой глуши, дорогой друг?»
«Пустое. Я не в немилости, перевестись сюда захотел сам. Заковыка в том, что недалеко отсюда, по нашим российским понятиям во всяком случае, мои земли. Родитель скончался о позапрошлом годе, я - единственный сын у матери, брат пяти сестер. Мать в горести, и слышать не хочет о том, чтоб нанимать какого-нито немца. К тому ж дела в годы отцовской немощи впрямь расстроились. Все ж лучше, чем вчистую в отставку. Вот что, Росков: не мыслите о побеге. Я глядел дело Ваше, но могу ли поверить в причастность к шпионству того, кого видал устремившимся в опасный час защищать новое свое Отечество?»
«Так о чем мне еще мыслить, когда жена моя силою обстоятельств, рассказ о коих был бы слишком долог теперь, одна устремилась в бездну опасностей?»
«Пустившись в бега, я ни на мгновенье не сомневаюсь в том, что Ваш ум изыщет к тому способ, дорогой мой друг, Вы навлечете на себя Высочайший гнев. Вы вне равно как подпишетесь в виновности своей. Вы лишитесь всех прав состояния и сословия, Филипп Росков!»
«Вы предлагаете мне цепляться за блага земные, когда жизнь жены моей в опасности?! - вскипел я. - Зачем Вы навестили меня, неужто для того, чтоб такое предложить?»
«Не попрекайте меня прежде времени, Росков, - Владимир замолчал, в раздумчивости прошелся несколько раз по тесной моей клетке. - Кто б спорил, что лучше б Вам самому заняться семейными бедами своими, а после того необходимейшим расследованием своего дела - кто сумеет доказать невиновность лучше, чем Вы сами? - да только хорошо бы также при этом Вам и остаться здесь».
Я не закипел: не таков был человек Василиск-Минский, чтобы зряшно шутить над попавшим в столь отчаянное положение другом. И терпенье мое было вознаграждено тут же.
«Служивым моим я отец, - с достойной важностью продолжил Владимир. - Коли кто и будет знать, командира своего не выдаст. Слушайте внимательно теперь! Уж несколько недель как приметил я одного куриозного узника из мещан. Не вчера начал задумываться, как бы облегчить участь его, да к решенью придти не успел. Уж не нарадуюсь тому теперь! Мещанин сей, именем Зиновий Иванов сын Пыжиков - Ваших лет, а осужден за растрату - вел он счета в суконной лавке. Проще сказать - запустил руку в кассу хозяйскую. Но не угадали б Вы, Росков, с какою целью! Отменный чудак, нахватался знаний по книжкам, какие попались. Вот и нето, чтоб помешался на научной идее, сам-то по себе он вполне разумен, только хочет чего-то там изобрести - камень ли философический, вечной ли двигатель, я не вникал. Деньги присвоенные он истратил на покупку волюмов Эйлера и Бернулли. Длит бедняга свои труды и здесь - я Христа ради приказал давать ему бумагу и грифели. Только арестанты над ним насмехаются, страдает сей также и от шума, да и прочее, что по неблагородному сословию предписано, ему в тягость. Куда как щаслив бы он был оказаться с бумагами своими в обнимку в одиночном заточении!»
«Друг мой, Вы играете своей судьбою! Откройся дело, так занять Вам место сего чудака!»
«Бог милостив. Уж слишком должно не повезти, чтоб дело вскрылось. По бумагам пройдет, что Пыжикова перевел я в другой гарнизон, ужо сумею запутать концы. Арестант под замком - птица более важная, оная на предьявленье у меня найдется. Едва ль о Вас вспомнят скоро в столице. Ну а изобличится обман, тогда и плакать будем».
«Сил не имею отвергнуть великодушие Ваше! Мысли о жене пытают меня каленым железом».
«Кланяйтесь очаровательной Вашей супруге от меня, уверен, вы обретете друг дружку вновь. Не станем медлить, покуда ночь сокрывает нас, Росков!»
Василиск-Минский снабдил меня платьем со своего плеча, ибо мое в остроге пришло в самый жалкий вид. Оно и сейчас на мне, Нелли! Также запасся я благодаря Владимиру картою, оружьем и деньгами. К воротам солдаты вывели мне и лошаденку, кою положили списать на волков. В седельных сумах нашелся весь необходимый для странствия припас.
И вот, не успел острог пробудиться ото сна, как я был уже далёко по бездорожью. Словно молитва душу разбойника, озарял сей рассвет суровый и хмурый пейзаж. Впервой за долгое время был я один. Возблагодаривши Господа за перемену судьбы и обративши к Нему все упования мои, я извлек карту, кою не мог изучить в темноте.
И тут, словно в голове моей просветлело так же, как в хмурых еловых окрестностях, пришла мне некая мысль. Только что вместе с Василиск-Минским полагал я свой путь лежащим в сторону Европейского континента. Но только теперь вспомнилось мне то, о чем никоим образом не смог бы я поведать даже сему благородному другу. Я вспомнил о Белой Крепости.
- Ты… был… в Крепости?!
- Не торопи рассказа. Итак, планы мои переменялись спешно, но четко. Я находился в Сибири, рукою подать до Алтая, о чем свидетельствовала и карта в руках моих. Путь куда короче, чем до столиц и границ! Владимир обозначил две моих задачи: не только следование за тобою, но и сыск по собственному делу. Ясно, какая цель была для меня первейшей, вторую же отделяло от первой изрядное время. Я мог странствовать лишь инкогнитом, а проще сказать бродягою - как минуешь границы без надлежащих бумаг? Не примкнуть ли к цыганам, думал я, невольно с тобою перемолвившись через дальние пространства. К тому ж, хоть Владимир и щедро поделился со мною, Крезом он не был. Нужды нет, бродягою так бродягою пробираться во Францию, коли нету другого пути. Мог бы я, конечно, обратиться за помощью к кой-кому в Санкт-Петербурге, но сколь все сие долго! А Крепость, сердце всех незримых наших артерий, рядом! И я повернул на Алтай.
- Только отца Модеста там не застал…
- Как ты догадалась, Нелли?
- После расскажу как-нибудь. Уж догадалась.
- Многожды еще я стану повествовать тебе о пути своем в Белую Крепость, обо всех приключениях, встречах и разговорах. Теперь же скажу лишь одно: не успел я впервые за долгие месяцы заснуть под дружеским кровом, а уж некоторые из друзей оставили его, дабы мчаться сломя голову по моим делам.
- Так и теперь ты - арестант, милый? - У Нелли похолодели губы. Вот так поживет она в покое, все время страшась новой разлуки!
- Худо слушаешь, душа моя! На половине пути, когда я уж влек тебе на помощь добрый отряд, нас настигло известие, что дело мое в Санкт-Петербурге решено. Приказ об освобожденьи из-под стражи, я чаю, нежданно обрушился на благородно-вороватого мещанина, ну да Владимир, конечно, не даст бедняге пропасть в отдаленном Сибирском краю. Когда мы с Никитою Сириным выступали в путь - я был еще преступник. Тебя встречаю законопослушным и щасливым гражданином, вчистую обеленным ото всех клевет и подозрений.
- Такое только в книжных романах бывает, милый. - Слабо улыбнулась Елена. - Либо на сцене еще, знаешь, в последнем акте.
- Бывает и в жизни, как видишь, - Филипп де Роскоф еще раз обнял жену. - Вишь, туча-то какая идет! Сойдем-ка, пожалуй, в каюту. Многовато, на мой вкус, чтоб вода была и сверху и снизу!
ГЛАВА XLVI
С Никитою Сириным супруги расстались еще в порту: дела Воинства призывали его поворотить в Ревель.
В Санкт-Петербурге пробыли без малого месяц: Филиппу надлежало выправить бумажное положенье многих своих дел, находившихся в самом хаотическом своем состоянии ввиду всех арестов, оправданий и путешествий. Из столицы в Тверь ехали уже хорошо установившимся санным путем. В Твери чаяли пробыть самое большее день, а вышло шесть недель.
Когда последний солоноватый морской ветерок растаял в воздухе, Нелли начала ощущать неприятное стесненье дыхания. Все казалось ей душно, все просила она проветрить в карете, но клубами пара врывающийся через приподнятое окно холодный воздух, казалось, не приносил никакого облегченья.
Чуть лучше стало, когда вокруг поднялась справа и слева густая стена соснового бора.
- Ну, благодарение Господу, Нелли, ты хоть разрумянилась немного, - Филипп работливо кутал ноги жены в легкую песцовую полсть.
- И, милый, хорошо, что англичанок здесь теперь нету, - улыбнулась Елена. - Не хотела б я, чтоб ты сравнивал мой румянец с ланитами Дуврских красавиц. Раньше думала я, признаться, что об особенном у англичанок цвете лица романисты все сочинили.
- Не в принадлежности к аглицкой нации его причина, - слегка обиделся Филипп. - У норманнских наших девиц румянец точно таков же - розан во льду. Это, друг мой, Ла Манш. Не умею тебе сказать отчего, но это он рисует сии акварели.
- Соленые акварели, аквасоли, - Елена улыбнулась, но вновь мучительно ощутила вдруг, сколь недостает ее легким запаха моря.
Ночью ей приснилась тюрьма Консьежери, сокрывающая в стенах своих омерзительные тайны революции. На рассвете ее разбудили муки удушья.
Страшный припадок длился почти сутки. Борясь за каждый свой вдох, томительно мечтая уж не о прекращении мучений, но хоть о том, чтобы несколько минут отдохнуть от них, Нелли заставляла себя без конца повторять слова Параши: «Это не смертное!»
Это не смертное. Она обрела мужа не затем, чтоб сейчас с ним разлучиться. Проходит все плохое, пройдет и это. Это не смертное. Один из ударов, наносимых прекрасной Франции, пришелся по ней. Ничего. Люди живут и с худшим, а она научится жить с этою раной. Она будет жить с этим, но она будет жить. Это не смертное.
- Господи, Нелли. - На Филиппа было страшно смотреть. Странно повзрослевшим глядел и Роман, подошедший к ее кровати с другой стороны. Кроме них в нумере был незнакомый господин, убирающий в сафьяновый мешок окровавленные инструменты. Рука немилосердно болела в локтевом сгибе.
- А вот крестьяне в Бретани кровь не пускают, ты разве забыл?
- Сие решительно необходимая мера, сударыня, ибо способствует обновлению сил организма, что в свой черед способствует преодолению болезни, - с важностью заметил эскулап.
У Нелли были большие сомненья, однако ж она не стала их высказывать. Уж коли дыханье ее выровнялось, так и вред кровопускания едва ли слишком велик.
Неделю пролежала она в постеле вовсе без сил, на другую стал ворочаться аппетит и появилось желанье разговаривать.
Небольшие прогулки с каждым днем делались длинней.
Теперь уж вовсе бодрой она ощущала себя, однако ж пришлось задержаться вновь: снег таял, являя непролазную грязь.
Тверь - красивый городок в наикрасивейших лесах, оказалась не самым лучшим местом для того, чтоб переждать распутицу. Осмотреть его оказалось легко в два дни. Общество же местное быть может и было весьма достойным, только Росковы общества не искали. Воистину нет в жизни большего искушения терпенью человеческому, нежели долгое путешествие, затянувшееся в самом своем конце! Пенаты родного очага, мелкие и довольно послушные созданья, в такую пору наделены волшебною силою говорить властно и громко - их зов слышен издалёка.
Жили лишь новостными листками, с изрядным запозданьем доносящие французские вести.
Газету, оповещающую о казни королевы, Филипп, как выяснилось после, от нее утаил, возведши напраслину на постилиона. Слишком еще тревожился он за здоровье жены. Зато немало проговорили они о процессе жирондистов, немало насмехались сквозь слезы над вульгарно-пышным праздником «Разума», что закатил в столице Робеспьер.
- Робеспьер принес Верховному Разуму жертву из цветов и колосьев на алтаре свободы… В роли жреца выступил, стало быть…Специально строили деревянные статуи, знаменующие собою пороки, чтоб их сжечь перед народом… - читал Филипп.
- Вроде как чучелу на Масленницу, что ли? - Роман все чаще принимал полное участие в их разговорах.
- Ты глядишь в самую точку, - сериозно отвечал Филипп. - Все сие изрядно напоминает мне языческий разгул во времена Юлиана Отступника. Ты еще не учил о нем, но скоро прочтешь. Гиштория повторяется, нужды нет.
- А еще газет не пришло? - Елена с тоскою глядела на потоки дождя в гостиничном оконце.
- Откуда, уж и так эти за конец октября. На ихнем собачьем языке сие брюмер.
Наконец земля довольно подсохла для колес.
Ехали две недели. К воскресенью первой проглянула первая травка. К Благовещенью, заставшему их уже в собственном губернском Чарске, деревья окутал нежный зеленый туман. Чуть ему сгуститься - и станет точь в точь как год назад, когда с оцепеневшею от тревоги и боли душою пустилась она в путь.
- Скорей, милый, лишь бы только нас никто не признал, - возбужденно шептала Нелли. Уж сутки кусок не лез ей в горло от нетерпения, не шел сон. - Нету у меня сил ни с кем говорить теперь.
- Потерпи, любовь моя! Мы уж почти дома. Совсем немного еще потерпи!
Но терпеть не было сил. Нелли то и дело высовывалась в окно дрянного наемного экипажа.
Эта дорога ведет в Сабурово. Как сладко стучит в груди сердце, узнавая полузабытое!
Вот над дорогой воздвигся старый дуб, под коим когда-то попрощались две подруги с третьей. Теперь к нему воротилась лишь одна. Еще немного, и дорожная развилка свернет к Кленову Злату. Так и есть! Только обломился один из стволов липы, что раньше торчала ижицею. А теперь под горку… Вот уж клены чаще замелькали средь иных своих собратьев.
- Об одном жалею, что Платоши нету сейчас дома, - сказал Филипп. - Завтра же сам за ним помчу.
Нелли кивнула, но рассеянно. Только теперь, ввиду родного дома, всю ее охватило вдруг чувство, коим в это мгновенье не могла она поделиться даже с Филиппом.
- Люди, я чаю, шум подымут, - тихо сказала она. - Верно утомилась я с дороги. Любезные мои, может вперед поедете? Я бы прогулялась немножко пешком.
- Быть может для тебя это и лучше, Нелли, - муж повстречался с ее глазами долгим сериозным взглядом. - Слишком уж спешила ты покинуть дом. Сдается мне, ты заслужила покойное возвращение.
Но Елена противуречила себе самой. Медля переступить родной порог, она не сумела дождаться, чтобы села поднятая колесами пыль: выскользнула из кареты прямо в густое облако. Неужто ей хочется остаться одной? Похоже, что так. Ну и ладно, после разберется она со своими чувствами.
- Лена, ты не очень-то долго! - недовольно крикнул из окна Роман. - Матрена, поди, пироги капустные поставит, а то и кулебяку! Давно я порядочной кулебяки не ел!
- Ладно уж, езжайте себе.
Крыши усадебные виднелись кое-где среди прозрачного зеленого марева. Подобрав подол, Нелли пошла напрямик. Хоть и не дело покос портить, но уж нынче ей все можно. Сердце стучало, стучало в груди словно она бежала бегом, а она между тем шла вовсе медленно, иного не позволяли вдруг онемевшие ноги.
Крыши снова спрятались, спрятался лес. Вокруг был лишь луг в еще не цветущем ковре разнотравья. Смиренная полевая краса - куда ни кинь взгляд.
Нелли опустилась на колени, а затем поцеловала землю - через молодую траву - как целуют через теплые волосики голову ребенка. Отечество любезное, здравствуй! Я сладила, я воротилась.
А безоблачное небо над лугом было не белесым и не голубым, оно было синим, ярко синим, и никакого Зла не было в сем цвете, да и не могло его быть ни в чем, что принадлежит чуждому страстям человеческим миру безгрешной Натуры.
ЭПИЛОГ
Осенью 1795 года до России дошло известие о попытке белых захватить Париж. Более двадцати тысяч человек поднялось в охваченном мятежом городе. Восставшим удалось укрепиться в церкви Святого Рока, возвести баррикады на Новом мосту. Многие из тех заблудших, кто пять лет тому выплясывал революционные танцы и радовался пролитой крови аристократов, теперь присоедились к белым. Но победу одержало оружие. Пушечный огонь, коим революция защитила себя самое, случаем уцелевшие свидетели сравнивали после с извержениями многих вулканов. Воистину, мятеж утонул в металле. Подавленьем же оного руководил некий Бонапарте, прежде отличившийся как палач города Тулона. «Неправда, - похвалялся он после, - что мы стреляли сначала холостыми зарядами; сие было бы напрасной тратой времени».
Росковым не суждено было узнать, кто из Елениных друзей-шуанов сложил головы под церковью святого Рока. Живыми либо мертвыми надлежало им поминать после рокового октября в молитвах Анри де Ларошжаклена, Ан Анку, Жана де Сентвиля и Вигора де Лекура, а также старого отца своего? Бог весть.
В Москве же, в воздвигнутом уж после великого пожара храме Святого Людовика, проще сказать, в собственном своем дому, король, говорят, прожил почти полтора столетия. А затем революция пришла и в Россию. И в ней в свой черед разгулялись бесы, сокрушители алтарей. Сколько святых мощей погибло в те годы вместе с защитниками своими? Скорее всего, погибли и мощи французского короля. Автор этих строк слышал о них от старых прихожан. Те переняли славную сию сказку от предыдущего поколения. Еще лет двадцать тому гостям показывали пустующую нишу в кладке - место, где некогда стоял ковчежец. Но не спеши туда сегодни, читатель! Не расспрашивай, тебе некому ответить. Католики не дорожат нынче благородной стариною. Храм перестроен на наимоднейший манер: ныне в нем не осталось и следа от былых свидетельств и легенд.
Лето 2003 - 5 января 2006
Москва - Париж - Кан - Перрос-Гирек - Сен-Мало - Морле - Лоньон - Мон-Сен Мишель - Роскоф - Орей - Карнак - Москва
Автор сердечно благодарит семью Лесерф за неоценимую помощь в бретонских странствиях
«Пустое, сгожусь хоть в орудийную прислугу, а в худшем случае буду драться левой, уж как Бог даст».
«Согласился б с Вами, но… - На чело Филиппа упала тень. - Я буду просить Вас об одолжении, как дворянин дворянина».
«Не надобна мне охрана! - Нелли, наконец, забравшаяся в первую попавшуюся юбку, хорошо б, коли не наизнанку, вышла к мужчинам. - Господин Василиск-Минский прав, он и с одною рукой не лишний».
«Нет, Елена Кирилловна, прав не я, а Ваш супруг, - с легким поклоном отвечал сосед. - Не пеняйте на навязчивость, но я остаюсь с Вами».
С улицы между тем уже доносились топот многих ног и крики. Филипп покинул их столь быстро, что Нелли не успела даже испугаться. Только глупая мысль мелькнула в голове: а в трагедиях-то вовсе иначе! Какой-нито Куриаций страницы три бы говорил о том, что Отечество надобно защищать, оставляя место для ответных реплик жены, тоже весьма пространных. А тут на тебе: похлопал себя по карманам, проверяя наличье необходимых мелочей, разбил пистолетную пару, протянувши один Василиск-Минскому, а второй заткнув за пояс, нацепил шпагу, «Гляди у меня, Нелли, самое без кунштюков!», скользнул губами по щеке, набросил на плечо полу плаща - и был таков. Ничего, оно и к лучшему. Вить не бывает, чтобы так уходили сериозно - навсегда. А коли бывает? Коли так и расстаются взаправду - не успевши поцеловаться, не наглядевшись в любимые глаза? Сердце оборотилось в холодного трусливого зверка, трепещущего мелкою дрожью.
«Елена Кирилловна, - мягко напомнил о себе Василиск-Минский. - Может статься, мне не докучать Вам в минуту тревоги? Я прекрасно просижу у Ваших дверей, вот только стул выставлю в коридор».
«Ну вот еще, - Нелли взяла себя в руки. - Вы гость, так и сидите в гостиной. Я к Вам выйду сейчас».
Долгой, бесконечно долгой была эта ночь. В особенности первые часы, когда толпа нечаянных защитников отхлынула с улиц, и сделалось тихо.
«Худо для Санкт-Петербурга, когда я в нем гощу, - пыталясь улыбаться, молвила Нелли. - Право, недобрая примета! О прошлый раз наводненье вышло, нонче враги напали. Ей-же ей больше не приеду!»
Владимир пошел расспрашивать о наводнении. Немедля перед Нелли возникло несколько затруднений. Как объяснить, что две девочки оказались на улице безо всяких взрослых? Не признаваться же взаправду, что были обеи одеты юношами? Пришлось состарить Катю и возвести ее в свои няньки, домовладелицу же сделать дальней родственницей.
Лавирование меж сими повествовательными рифами несколько развеяло Нелли, когда в рассветающей дали послышалась оружейная пальба: окна в комнатах мелко зазвенели.
Канонада длилась десять часов. Так и прожили они их вдвоем: Ульяна с перепугу застряла у сватьи, Митрий же, как после выяснилось, так и отправился из кабака в ополчение.
В воздухе висел пороховой дым, висел густыми тучами, доносимыми северным ветром. Близко, вовсе близко подступил враг, воодушевленный открытостью столицы. Уж после узнала Нелли, что до неприятельской высадки дело не дошло. На подмогу Государыне, самое возглавившей было оборону, больно уж неповоротлив да тугодумен показал себя губернатор Мусин-Пушкин, поспел адмирал Грейг. Через те десять часов, что протомились они в гостинице на Невском, шведы отступили на Свеаборг. После узнала она, что и Филипп томился не с большим толком, но с меньшим удобством, средь толпы таких же как он добровольцев.
Само собою, что знакомство, составленное в столь роковых обстоятельствах, вышло куда сердечней, чем бывает обыкновенно в подобный краткий срок. (Уж через четыре дни они распрощались.) Однако ж и оно постепенно расстроилось. Первый год новоиспеченные друзья обменивались посланиями, из коих Филипп и Нелли узнавали между прочим, о карьерных успехах Василиск-Минского. После же Росковым стало не до переписок. Понятное дело, случись Владимиру оказаться в их краях, уж он знал бы, где найти гостеприимство, но похоже, что в их края его не заносило. Филипп же дважды ездил в столицы, как догадывалась Нелли, не для роскоши общения, и знакомцев, следовательно, не разыскивал.
- Представь же себе, сколь был я, злощасный арестант, изумлен, увидавши комендантом гарнизона…
- Да неужто Владимира?!
- Сам я полностью не доверился глазам своим. К тому ж Василиск-Минский не подал малейшего вида, что узнает меня, вправду не признал, либо того хуже - постыдился признать, нужды нет. Немало несправедливого уже довелось мне снесть, и да и мысли мои были всецело заняты иным.
Иного, может статься, и вверг бы в ужас вид узилища, в коем мне надлежало провести невесть сколько дней, но не меня. После страшных темниц Петропавловки, где стены под штукатуркою обиты войлоком в руку толщиной, дабы ни единый звук с воли не донесся до заточенного, затхлые дубовые доски острога казались почти обыденным жильем человека. Однако ж и сии стены были прочны, весьма прочны. Щель под потолком, хоть и являлась днем источником живого солнечного света (теперь был вечер, но одинокая звездочка утешала, что оконце выходит не в коридор) казалась слишком узка, чтоб протиснуться взрослому, даже если б и удалось сшибить поперечные железные прутья.
Когда я предавался сему изучению своего обиталища, дверь стукнула. Я оборотился, ожидая увидеть одного из своих сторожей. Но предо мною стоял Василиск-Минский, облаченный в простой темный плащ. Он раскрыл мне дружеские объятия, и оба мы не сумели сдержать слез.
«Не станем говорить о злощасных моих обстоятельствах, - молвил я. - Но как оказались Вы в эдакой глуши, дорогой друг?»
«Пустое. Я не в немилости, перевестись сюда захотел сам. Заковыка в том, что недалеко отсюда, по нашим российским понятиям во всяком случае, мои земли. Родитель скончался о позапрошлом годе, я - единственный сын у матери, брат пяти сестер. Мать в горести, и слышать не хочет о том, чтоб нанимать какого-нито немца. К тому ж дела в годы отцовской немощи впрямь расстроились. Все ж лучше, чем вчистую в отставку. Вот что, Росков: не мыслите о побеге. Я глядел дело Ваше, но могу ли поверить в причастность к шпионству того, кого видал устремившимся в опасный час защищать новое свое Отечество?»
«Так о чем мне еще мыслить, когда жена моя силою обстоятельств, рассказ о коих был бы слишком долог теперь, одна устремилась в бездну опасностей?»
«Пустившись в бега, я ни на мгновенье не сомневаюсь в том, что Ваш ум изыщет к тому способ, дорогой мой друг, Вы навлечете на себя Высочайший гнев. Вы вне равно как подпишетесь в виновности своей. Вы лишитесь всех прав состояния и сословия, Филипп Росков!»
«Вы предлагаете мне цепляться за блага земные, когда жизнь жены моей в опасности?! - вскипел я. - Зачем Вы навестили меня, неужто для того, чтоб такое предложить?»
«Не попрекайте меня прежде времени, Росков, - Владимир замолчал, в раздумчивости прошелся несколько раз по тесной моей клетке. - Кто б спорил, что лучше б Вам самому заняться семейными бедами своими, а после того необходимейшим расследованием своего дела - кто сумеет доказать невиновность лучше, чем Вы сами? - да только хорошо бы также при этом Вам и остаться здесь».
Я не закипел: не таков был человек Василиск-Минский, чтобы зряшно шутить над попавшим в столь отчаянное положение другом. И терпенье мое было вознаграждено тут же.
«Служивым моим я отец, - с достойной важностью продолжил Владимир. - Коли кто и будет знать, командира своего не выдаст. Слушайте внимательно теперь! Уж несколько недель как приметил я одного куриозного узника из мещан. Не вчера начал задумываться, как бы облегчить участь его, да к решенью придти не успел. Уж не нарадуюсь тому теперь! Мещанин сей, именем Зиновий Иванов сын Пыжиков - Ваших лет, а осужден за растрату - вел он счета в суконной лавке. Проще сказать - запустил руку в кассу хозяйскую. Но не угадали б Вы, Росков, с какою целью! Отменный чудак, нахватался знаний по книжкам, какие попались. Вот и нето, чтоб помешался на научной идее, сам-то по себе он вполне разумен, только хочет чего-то там изобрести - камень ли философический, вечной ли двигатель, я не вникал. Деньги присвоенные он истратил на покупку волюмов Эйлера и Бернулли. Длит бедняга свои труды и здесь - я Христа ради приказал давать ему бумагу и грифели. Только арестанты над ним насмехаются, страдает сей также и от шума, да и прочее, что по неблагородному сословию предписано, ему в тягость. Куда как щаслив бы он был оказаться с бумагами своими в обнимку в одиночном заточении!»
«Друг мой, Вы играете своей судьбою! Откройся дело, так занять Вам место сего чудака!»
«Бог милостив. Уж слишком должно не повезти, чтоб дело вскрылось. По бумагам пройдет, что Пыжикова перевел я в другой гарнизон, ужо сумею запутать концы. Арестант под замком - птица более важная, оная на предьявленье у меня найдется. Едва ль о Вас вспомнят скоро в столице. Ну а изобличится обман, тогда и плакать будем».
«Сил не имею отвергнуть великодушие Ваше! Мысли о жене пытают меня каленым железом».
«Кланяйтесь очаровательной Вашей супруге от меня, уверен, вы обретете друг дружку вновь. Не станем медлить, покуда ночь сокрывает нас, Росков!»
Василиск-Минский снабдил меня платьем со своего плеча, ибо мое в остроге пришло в самый жалкий вид. Оно и сейчас на мне, Нелли! Также запасся я благодаря Владимиру картою, оружьем и деньгами. К воротам солдаты вывели мне и лошаденку, кою положили списать на волков. В седельных сумах нашелся весь необходимый для странствия припас.
И вот, не успел острог пробудиться ото сна, как я был уже далёко по бездорожью. Словно молитва душу разбойника, озарял сей рассвет суровый и хмурый пейзаж. Впервой за долгое время был я один. Возблагодаривши Господа за перемену судьбы и обративши к Нему все упования мои, я извлек карту, кою не мог изучить в темноте.
И тут, словно в голове моей просветлело так же, как в хмурых еловых окрестностях, пришла мне некая мысль. Только что вместе с Василиск-Минским полагал я свой путь лежащим в сторону Европейского континента. Но только теперь вспомнилось мне то, о чем никоим образом не смог бы я поведать даже сему благородному другу. Я вспомнил о Белой Крепости.
- Ты… был… в Крепости?!
- Не торопи рассказа. Итак, планы мои переменялись спешно, но четко. Я находился в Сибири, рукою подать до Алтая, о чем свидетельствовала и карта в руках моих. Путь куда короче, чем до столиц и границ! Владимир обозначил две моих задачи: не только следование за тобою, но и сыск по собственному делу. Ясно, какая цель была для меня первейшей, вторую же отделяло от первой изрядное время. Я мог странствовать лишь инкогнитом, а проще сказать бродягою - как минуешь границы без надлежащих бумаг? Не примкнуть ли к цыганам, думал я, невольно с тобою перемолвившись через дальние пространства. К тому ж, хоть Владимир и щедро поделился со мною, Крезом он не был. Нужды нет, бродягою так бродягою пробираться во Францию, коли нету другого пути. Мог бы я, конечно, обратиться за помощью к кой-кому в Санкт-Петербурге, но сколь все сие долго! А Крепость, сердце всех незримых наших артерий, рядом! И я повернул на Алтай.
- Только отца Модеста там не застал…
- Как ты догадалась, Нелли?
- После расскажу как-нибудь. Уж догадалась.
- Многожды еще я стану повествовать тебе о пути своем в Белую Крепость, обо всех приключениях, встречах и разговорах. Теперь же скажу лишь одно: не успел я впервые за долгие месяцы заснуть под дружеским кровом, а уж некоторые из друзей оставили его, дабы мчаться сломя голову по моим делам.
- Так и теперь ты - арестант, милый? - У Нелли похолодели губы. Вот так поживет она в покое, все время страшась новой разлуки!
- Худо слушаешь, душа моя! На половине пути, когда я уж влек тебе на помощь добрый отряд, нас настигло известие, что дело мое в Санкт-Петербурге решено. Приказ об освобожденьи из-под стражи, я чаю, нежданно обрушился на благородно-вороватого мещанина, ну да Владимир, конечно, не даст бедняге пропасть в отдаленном Сибирском краю. Когда мы с Никитою Сириным выступали в путь - я был еще преступник. Тебя встречаю законопослушным и щасливым гражданином, вчистую обеленным ото всех клевет и подозрений.
- Такое только в книжных романах бывает, милый. - Слабо улыбнулась Елена. - Либо на сцене еще, знаешь, в последнем акте.
- Бывает и в жизни, как видишь, - Филипп де Роскоф еще раз обнял жену. - Вишь, туча-то какая идет! Сойдем-ка, пожалуй, в каюту. Многовато, на мой вкус, чтоб вода была и сверху и снизу!
ГЛАВА XLVI
С Никитою Сириным супруги расстались еще в порту: дела Воинства призывали его поворотить в Ревель.
В Санкт-Петербурге пробыли без малого месяц: Филиппу надлежало выправить бумажное положенье многих своих дел, находившихся в самом хаотическом своем состоянии ввиду всех арестов, оправданий и путешествий. Из столицы в Тверь ехали уже хорошо установившимся санным путем. В Твери чаяли пробыть самое большее день, а вышло шесть недель.
Когда последний солоноватый морской ветерок растаял в воздухе, Нелли начала ощущать неприятное стесненье дыхания. Все казалось ей душно, все просила она проветрить в карете, но клубами пара врывающийся через приподнятое окно холодный воздух, казалось, не приносил никакого облегченья.
Чуть лучше стало, когда вокруг поднялась справа и слева густая стена соснового бора.
- Ну, благодарение Господу, Нелли, ты хоть разрумянилась немного, - Филипп работливо кутал ноги жены в легкую песцовую полсть.
- И, милый, хорошо, что англичанок здесь теперь нету, - улыбнулась Елена. - Не хотела б я, чтоб ты сравнивал мой румянец с ланитами Дуврских красавиц. Раньше думала я, признаться, что об особенном у англичанок цвете лица романисты все сочинили.
- Не в принадлежности к аглицкой нации его причина, - слегка обиделся Филипп. - У норманнских наших девиц румянец точно таков же - розан во льду. Это, друг мой, Ла Манш. Не умею тебе сказать отчего, но это он рисует сии акварели.
- Соленые акварели, аквасоли, - Елена улыбнулась, но вновь мучительно ощутила вдруг, сколь недостает ее легким запаха моря.
Ночью ей приснилась тюрьма Консьежери, сокрывающая в стенах своих омерзительные тайны революции. На рассвете ее разбудили муки удушья.
Страшный припадок длился почти сутки. Борясь за каждый свой вдох, томительно мечтая уж не о прекращении мучений, но хоть о том, чтобы несколько минут отдохнуть от них, Нелли заставляла себя без конца повторять слова Параши: «Это не смертное!»
Это не смертное. Она обрела мужа не затем, чтоб сейчас с ним разлучиться. Проходит все плохое, пройдет и это. Это не смертное. Один из ударов, наносимых прекрасной Франции, пришелся по ней. Ничего. Люди живут и с худшим, а она научится жить с этою раной. Она будет жить с этим, но она будет жить. Это не смертное.
- Господи, Нелли. - На Филиппа было страшно смотреть. Странно повзрослевшим глядел и Роман, подошедший к ее кровати с другой стороны. Кроме них в нумере был незнакомый господин, убирающий в сафьяновый мешок окровавленные инструменты. Рука немилосердно болела в локтевом сгибе.
- А вот крестьяне в Бретани кровь не пускают, ты разве забыл?
- Сие решительно необходимая мера, сударыня, ибо способствует обновлению сил организма, что в свой черед способствует преодолению болезни, - с важностью заметил эскулап.
У Нелли были большие сомненья, однако ж она не стала их высказывать. Уж коли дыханье ее выровнялось, так и вред кровопускания едва ли слишком велик.
Неделю пролежала она в постеле вовсе без сил, на другую стал ворочаться аппетит и появилось желанье разговаривать.
Небольшие прогулки с каждым днем делались длинней.
Теперь уж вовсе бодрой она ощущала себя, однако ж пришлось задержаться вновь: снег таял, являя непролазную грязь.
Тверь - красивый городок в наикрасивейших лесах, оказалась не самым лучшим местом для того, чтоб переждать распутицу. Осмотреть его оказалось легко в два дни. Общество же местное быть может и было весьма достойным, только Росковы общества не искали. Воистину нет в жизни большего искушения терпенью человеческому, нежели долгое путешествие, затянувшееся в самом своем конце! Пенаты родного очага, мелкие и довольно послушные созданья, в такую пору наделены волшебною силою говорить властно и громко - их зов слышен издалёка.
Жили лишь новостными листками, с изрядным запозданьем доносящие французские вести.
Газету, оповещающую о казни королевы, Филипп, как выяснилось после, от нее утаил, возведши напраслину на постилиона. Слишком еще тревожился он за здоровье жены. Зато немало проговорили они о процессе жирондистов, немало насмехались сквозь слезы над вульгарно-пышным праздником «Разума», что закатил в столице Робеспьер.
- Робеспьер принес Верховному Разуму жертву из цветов и колосьев на алтаре свободы… В роли жреца выступил, стало быть…Специально строили деревянные статуи, знаменующие собою пороки, чтоб их сжечь перед народом… - читал Филипп.
- Вроде как чучелу на Масленницу, что ли? - Роман все чаще принимал полное участие в их разговорах.
- Ты глядишь в самую точку, - сериозно отвечал Филипп. - Все сие изрядно напоминает мне языческий разгул во времена Юлиана Отступника. Ты еще не учил о нем, но скоро прочтешь. Гиштория повторяется, нужды нет.
- А еще газет не пришло? - Елена с тоскою глядела на потоки дождя в гостиничном оконце.
- Откуда, уж и так эти за конец октября. На ихнем собачьем языке сие брюмер.
Наконец земля довольно подсохла для колес.
Ехали две недели. К воскресенью первой проглянула первая травка. К Благовещенью, заставшему их уже в собственном губернском Чарске, деревья окутал нежный зеленый туман. Чуть ему сгуститься - и станет точь в точь как год назад, когда с оцепеневшею от тревоги и боли душою пустилась она в путь.
- Скорей, милый, лишь бы только нас никто не признал, - возбужденно шептала Нелли. Уж сутки кусок не лез ей в горло от нетерпения, не шел сон. - Нету у меня сил ни с кем говорить теперь.
- Потерпи, любовь моя! Мы уж почти дома. Совсем немного еще потерпи!
Но терпеть не было сил. Нелли то и дело высовывалась в окно дрянного наемного экипажа.
Эта дорога ведет в Сабурово. Как сладко стучит в груди сердце, узнавая полузабытое!
Вот над дорогой воздвигся старый дуб, под коим когда-то попрощались две подруги с третьей. Теперь к нему воротилась лишь одна. Еще немного, и дорожная развилка свернет к Кленову Злату. Так и есть! Только обломился один из стволов липы, что раньше торчала ижицею. А теперь под горку… Вот уж клены чаще замелькали средь иных своих собратьев.
- Об одном жалею, что Платоши нету сейчас дома, - сказал Филипп. - Завтра же сам за ним помчу.
Нелли кивнула, но рассеянно. Только теперь, ввиду родного дома, всю ее охватило вдруг чувство, коим в это мгновенье не могла она поделиться даже с Филиппом.
- Люди, я чаю, шум подымут, - тихо сказала она. - Верно утомилась я с дороги. Любезные мои, может вперед поедете? Я бы прогулялась немножко пешком.
- Быть может для тебя это и лучше, Нелли, - муж повстречался с ее глазами долгим сериозным взглядом. - Слишком уж спешила ты покинуть дом. Сдается мне, ты заслужила покойное возвращение.
Но Елена противуречила себе самой. Медля переступить родной порог, она не сумела дождаться, чтобы села поднятая колесами пыль: выскользнула из кареты прямо в густое облако. Неужто ей хочется остаться одной? Похоже, что так. Ну и ладно, после разберется она со своими чувствами.
- Лена, ты не очень-то долго! - недовольно крикнул из окна Роман. - Матрена, поди, пироги капустные поставит, а то и кулебяку! Давно я порядочной кулебяки не ел!
- Ладно уж, езжайте себе.
Крыши усадебные виднелись кое-где среди прозрачного зеленого марева. Подобрав подол, Нелли пошла напрямик. Хоть и не дело покос портить, но уж нынче ей все можно. Сердце стучало, стучало в груди словно она бежала бегом, а она между тем шла вовсе медленно, иного не позволяли вдруг онемевшие ноги.
Крыши снова спрятались, спрятался лес. Вокруг был лишь луг в еще не цветущем ковре разнотравья. Смиренная полевая краса - куда ни кинь взгляд.
Нелли опустилась на колени, а затем поцеловала землю - через молодую траву - как целуют через теплые волосики голову ребенка. Отечество любезное, здравствуй! Я сладила, я воротилась.
А безоблачное небо над лугом было не белесым и не голубым, оно было синим, ярко синим, и никакого Зла не было в сем цвете, да и не могло его быть ни в чем, что принадлежит чуждому страстям человеческим миру безгрешной Натуры.
ЭПИЛОГ
Осенью 1795 года до России дошло известие о попытке белых захватить Париж. Более двадцати тысяч человек поднялось в охваченном мятежом городе. Восставшим удалось укрепиться в церкви Святого Рока, возвести баррикады на Новом мосту. Многие из тех заблудших, кто пять лет тому выплясывал революционные танцы и радовался пролитой крови аристократов, теперь присоедились к белым. Но победу одержало оружие. Пушечный огонь, коим революция защитила себя самое, случаем уцелевшие свидетели сравнивали после с извержениями многих вулканов. Воистину, мятеж утонул в металле. Подавленьем же оного руководил некий Бонапарте, прежде отличившийся как палач города Тулона. «Неправда, - похвалялся он после, - что мы стреляли сначала холостыми зарядами; сие было бы напрасной тратой времени».
Росковым не суждено было узнать, кто из Елениных друзей-шуанов сложил головы под церковью святого Рока. Живыми либо мертвыми надлежало им поминать после рокового октября в молитвах Анри де Ларошжаклена, Ан Анку, Жана де Сентвиля и Вигора де Лекура, а также старого отца своего? Бог весть.
В Москве же, в воздвигнутом уж после великого пожара храме Святого Людовика, проще сказать, в собственном своем дому, король, говорят, прожил почти полтора столетия. А затем революция пришла и в Россию. И в ней в свой черед разгулялись бесы, сокрушители алтарей. Сколько святых мощей погибло в те годы вместе с защитниками своими? Скорее всего, погибли и мощи французского короля. Автор этих строк слышал о них от старых прихожан. Те переняли славную сию сказку от предыдущего поколения. Еще лет двадцать тому гостям показывали пустующую нишу в кладке - место, где некогда стоял ковчежец. Но не спеши туда сегодни, читатель! Не расспрашивай, тебе некому ответить. Католики не дорожат нынче благородной стариною. Храм перестроен на наимоднейший манер: ныне в нем не осталось и следа от былых свидетельств и легенд.
Лето 2003 - 5 января 2006
Москва - Париж - Кан - Перрос-Гирек - Сен-Мало - Морле - Лоньон - Мон-Сен Мишель - Роскоф - Орей - Карнак - Москва
Автор сердечно благодарит семью Лесерф за неоценимую помощь в бретонских странствиях