Чудинова Елена. Лилея

   - Первое, ты темнишь: кровные-то дела тут при чем? А второе - ну и что худого?
   - Погоди, кровные дела тут важные. А худого-то нету как раз. Бабка моя, помнишь, что ворожея была, она так говаривала: дворяне люди воздушные, крестьяне земные. Вас всяк ветер полощет, а мы корнями глубоконько держимся. Покуда земляной народ с воздушным рядом живут как им от роду положено, так мирострой и стоит.
   - Да, я понимаю, кажется, - задумалась Нелли. - Перемены хороши, покуда есть, на что опереться. Иначе занесет незнамо куда, как вон санкюлотов здешних.
   - Так ведь не спроста ж они крестьян так ненавидят! Не мене, чем дворян.
   - К дворянам ненависть хоть понять можно. Зависть например, либо обиды. Но крестьяне-то всегда бедней и тяжелей городских жили, с третьим сословьем и сравнивать смех.
   - То-то и оно. Ненавидят потому, касатка, что не хотят твердой земли у рода людского под ногами. Мешает им оно вихрем все закрутить.
   - Ну а кровь при чем?
   - Так вить молодые, касатка, иной раз подобрей старых. Ваши вишь, опять же, дворянские дела - близость по мыслям да по душе. Дворянину иной раз тот, с кем одну книжку читал, дороже самого кровного сродича. В древни дни, когда книжек не было, таких вещей знать не знали. Все стояло на крови да на сродстве земляном. Мы такие, как и вы были когда-то, сердцем скупей да злей. Только вы поменялись, а мы нет.
   - Парашка, давно ль тебе мысли такие в голову вспали?
   - Да как сюда попала, все время о том же думаю. Не зря мы вместе росли - я вить тебя на аршин вниз вижу, оттого и понимаю, что разных мы племен, и мешаться этим племенам никак да никогда нельзя. Неладный с такого смешенья род пойдет - ни Богу свечка, ни черту кочерга, сами в себе спутаются, как муха в паутине.
   Странные же нынче разговоры выходят с обеими ее подругами. Нелли, впрочем, ощущала себя в полном праве болтать. Невольная вина перед святым королем, которую все время она в себе чуяла, ушла из сердца вон.
   - Санкюлоты, между прочим, пожитки собирают, - вспомнила она. - Сама со стены видала.
   - Да уж знаю, - хмыкнула подруга.
   - Откуда? Поглядеть на эту гору, - Нелли кивнула на глаженную одежду, - так ты давно наружу нос не высовывала.
   - Нашлось кому донести, - отозвалась Параша уклончиво.
   Ну вот, даже уж новость рассказать некому! Нелли усмехнулась собственному ребячеству: подумаешь, эка важность. Сквозь приотворенное окно, вместе с осенним хрустальным холодком, в горницу доносился шум других сборов. Белые в свой черед готовились выступать. Шаги были торопливы, оклики веселы. Кто-то искал шомпол, кто-то, судя по препротивному скрежету, катал свинец для дробовика.
 

ГЛАВА XXXV

 
   Раньше, чем синие стронулись из-под стен Керуэза, им вдогонку выпустили собратьев. Странный это вышел отпуск! Старый Жоб согнал к воротам безвольных пленников, средь коих Нелли приметила и недавнего офицера. Безо всякого интересу к собственной судьбе, пленные толпились у ворот, словно дремали на ходу. Теперь уж они были без оружия.
   Покуда отворяли нешироко ворота, среди синих появился Иеремия. Вроде только что его не было на дворе, а откуда-то взялся.
   - Ох и любопытно мне, как он это проделает, - Катя ткнула Нелли локтем. - Нарочно и спрашивать не стала, хотела сама догадаться. Ан не вышло.
   - Проделает - что?
   Ответить подруга не успела. Остановившись перед одним из синих солдат - довольно молодым человеком, не старше двадцати годов, Иеремия вдруг хлопнул в ладоши прямо перед его лицом - получилось громче выстрела. Синий вжал голову в плечи, вовсе не сонным движеньем. Выпрямился, огляделся вокруг - и лицо его залилось бледностью в несомненной испуге. Неясно, впрочем, что было в его физиономии сильней - испуга либо изумление.
   - Иди к своим, - Иеремия кивнул на щель в воротах. - Догоняй.
   Синий хлопал себя по бокам в поисках какого-нито оружия, впрочем, непроизвольно, без угрозы. Обернулся по сторонам еще раз, впиваясь взором затравленной лисицы в хмурые лица шуанов, оглядел товарищей своих, взиравших на него с рыбьими бессмысленными минами, да вдруг припустил так, что вослед засвистело ветерком.
   - Кабы убивать наново не обучился, - буркнул себе под нос Жан де Сентвиль.
   - Не бось, не обучится, - уверенно ответила Катя.
   Хлопнул новый удар в ладоши: Иеремия пробуждал еще одного из врагов.
   Наскучивши магнетизерскими штуками, Елена направилась к внутренним строениям замка. Ноги сами несли ее к часовне. Понятное дело: охота напоследок побыть около святого короля, глядишь, еще чего расскажет. Да и просто быть рядом с ним радостно, даже когда молчит. Недолго ей осталось при нем быть, совсем недолго. Отец Модест, надо думать, прервет исследовательскую свою миссию, раз уж на него ложится дело стократ более важное. Некому кроме него за это взяться. Выходит, и с отцом Модестом расставаться столь же скоро. Двойная тяжесть, а что поделать. Ей, Елене Росковой, Элен де Роскоф, как невольно самое она привыкла себя теперь прозывать, суждено оставаться здесь - Бог весть, сколь надолго. Искать и искать осьмилетнего мальчика в объятом войною краю.
   На глаза навернулись слезы. Отерши их, Нелли сама себе не поверила: у дверей часовенки, прямо из-под грубого камня кладки, выбивался маленькой цветочек. Совсем крошечная лилейка, справа от двери, только-только взрыхлившая землю, вылезшая к свету трудолюбивым зверком!
   Но на душе проясниться не успело. Приотворивши створку двери, Нелли содрогнулась. Странные, жуткие звуки доносились изнутри. Не будучи громкими, они заполняли собою маленькой храм. Только однажды довелось Нелли слышать нечто подобное - когда у хороших знакомцев в губернском городе испускала дух верная собака-буль, пораненная ножом ночного вора. Рычанье, не рычанье, хрип не хрип, поскуливанье не поскуливанье. В следующее мгновенье Нелли поняла, что это плакал мужчина, простой и грубый, вовсе непривычный к слезам.
   Отец Роже стоял на коленях перед алтарем. Рамены его сотрясались, сотрясалося все тело, облаченное во французской кургузый священнической наряд.
   Стука двери за спиной отец Роже не услыхал. Едва ль он услыхал бы теперь пушечную пальбу! Эдакое горе делает человека глухим и слепым. Нелли догадалась сразу, хотя досель ей даже в голову не могло вспать, каким огорченьем для отца Роже явится уход святых мощей из Франции.
   - Не были мы тебя достойны, вот ты и покидаешь нас, Государь, - всхлипывая проговорил на дурном своем французском отец Роже. Нелли отчего-то враз поняла, что простодушный священник не уверен, поймет ли его собедник по-бретонски. - Неужто мало того, что потомок твой погиб от рук подданных своих? Мало того, что мальчонка малый, нынешний наш предстоятель, пропадает в темнице? А вить в нем - кровь прекрасной нашей царевны Анны, нашей бретонской красавицы! Государь, ну что б злодеям ни отдать его нам, править над нашей Бретанью? На что им нужен наш скудный край? На что им нужно малое дитя? Пустое, их водитель - диавол. Там, где он воцарился, нету места ни дитятке со священной кровью в жилах, ни храмам, ни гробам, ни святыням. Ты уходишь, Государь! Франции - конец. Вовек не избыть ей своего падения. Святой король, прости, прости, что не можем мы сберечь тебя иначе, недостойные дети твои! Прости нам свое изгнание!
   Нелли боялась дышать. Одной рукою она придерживала еще створку двери, но все не могла заставить себя выйти. Рыданья и слова священника впивались в сердце ножевыми ударами. Не знаю, сколь сие могло бы утешить тебя, но будь покоен, Морской Кюре: и внуки и правнуки мои будут навещать святого короля в Московском его жилище! Ежели Богу угодно, чтоб я воротилась в отеческие пределы, я самое приведу Платона к Святому королю, и научу его приводить к нему же детей своих. Только бы все удалось у отца Модеста, только б оказался благополучен их путь в Россию!
   Вот тебе раз: только что была она в часовне, а оказалась каким-то образом вновь у ворот. Вот уж призадумалась! Пустое, самое важное, не потревожила отца Роже.
   Синих уж не было, ни единого. На деревянных створах вновь лежал засов - впрочем заложенный кое-как, сразу видно, что ненадолго.
   - Не кручинься, дама Роскоф, - подошедший Ан Анку явственно сменил гнев на милость. Нелли улыбнулась в ответ. - Уж говорено тебе было, не можешь ты и вообразить, сколько добрых христиан ищет твоего братца. У нас, шуанов, есть уши да глаза везде - и в Ренне и в Фужере, и в Лоньоне и в Карнаке, и в Сен-Мало и в Орейе. Теперь уж вся Бретань его ищет, так возможно ль не найти?
   - А если он уже не в Бретани? - голос Нелли упал.
   - Тогда будем мы знать, в какие края его увезли. Только вот что, не бери в голову раньше времени. Уверимся, что нет его здесь, тогда и думать станем. Ох, ну и горе-беда с этим стариком!
   Из служб им навстречу поспешал сообразно своим силам Жоб, несший в руках нечто увернутое в холст.
   - Кто мне тут подмет учинил? - сердито спросил он еще шагов с семи. - Зашел на кухню, ан вон чего!
   - Ну и чего еще? - Ан Анку вздохнул чуть нарочито, как показалось Елене.
   - А то не видишь! - старик сердито замахнулся своею ношей. - Один остаюсь, на что мне тут сало? Еще б пудры оставили, на голову сыпать.
   - Старинушка, полно б тебе дурня валять. Одному зиму зимовать, ну какой из тебя добытчик? Вишь, разорено все, молодые хоть без хлеба охотой сыты, а у тебя что, кроме яблок?
   - Надобно Господу, так и сухими яблоками до лета перебьюсь. А пора мне, старому, за молодыми, вот что я скажу. Негоже мне, их пережившему, утробу тешить. Забирай, вот и весь сказ!
   - Не подумаю, старый, хоть режь. Ну мало ль тебе путников Бог пошлет, вдруг да голодных в смерть? А у тебя как раз и похлебка в очаге. Словом, не мешайся, не видишь, выступаем.
   Сердито шамкнув беззубым ртом, старик направился не к кухне, а, как предположила Нелли, выискивать больше сговорчивого из покидающих замок.
   - Вот пень скрипучий, - проворчал вслед ему Ан Анку. - Ты вот что, дама Роскоф, Морского Кюре не видала сейчас?
   - В часовне он, - Нелли замялась. - Только лучше б не тревожить его теперь.
   - Рад бы, - лицо молодого шуана омрачилось. - Да пора уж, я тут и носилки наново сладил.
   Словно в перекличку к словам его с башни донесся звук охотничьего рожка. Двор начал тут же заполнятся людьми. Вышел господин де Лекур, бледный, но вполне бодрый на вид, только куртка его некрасиво топорщилась, прикрывая повязки. Жан де Сентвиль нес знамя, уже виданное Еленою: черно-белое, с горностаевыми хвостиками и горизонтальными полосами. Нелли уж и раньше приметила, что юный Жан у шуанов прапорщиком. Даже хотелось ей спросить о причине несуразицы: отчего-де бретонское знамя носит норманн? После порадовалась она, что спросить не довелось - когда приметила на полотнище несколько ржавых пятен потемневшей крови - ближе к древку, как раз где кончались горностаи и начинались полосы, а также по нижнему краю. Верно принял он знамя в бою, переданное умирающим либо выпавшее из рук мертвеца.
   - В области мыслительной всегда был я изрядным модником: смолоду не нашивал мнений с чужого плеча! - Господин де Роскоф шел с отцом Модестом, оба казались несказанно увлечены разговором. Словно много и много лет они приятельствуют.
   - Не всякому таковая роскошь по карману, - тепло улыбнулся отец Модест. - Однако ж таково и Божественное установление. Род людской состоит на большую часть из паствы, и лишь на малую из пастырей. Но сколь же немногих надобно подменить, чтоб целая нация пошла к погибели!
   - Иной раз спрашиваю я себя… - Господин де Роскоф не договорил, осенив себя крестным знамением: отец Роже с несколькими шуанами выносили из часовни новодельные носилки.
   - Отродясь не видывал я прежде столь чудных собратьев, как ты, - теперь отец Роже казался покоен. Обращаясь к отцу Модесту, он поглядывал на господина де Роскофа, словно надобно ему было все время удостовериваться, что тот в самом деле хорошо расположен к иноземцу. - Вижу я, что ты добрый христианин и достойный пастырь. А все ж таки не дело, что Папу-то в Ваших краях не слушаются. Видать, шибко далеко живете!
   - Не терзай себя, брат, - ласково отвечал отец Модест. - Святые мощи я передам из рук в руки тем, кто слушает Римского Папу.
   - А, тем, поди, что на краешке вашей сторонки живет, поближе к нормальным людям, - удовлетворенно кивнул отец Роже. - А все ж худо, что вы эдакие неслухи, разобрались бы с этим. Вот ты хоть бы съездил в Рим, да воротясь, рассказал своим, так мол и так.
   Отец Модест нето кашлянул, не то вздохнул, закрыл рот кружевным платком, явственно дабы скрыть замешательство. По щастью отец Роже уж заспешил за носилками.
   - Сколь же великим ударом по таким героическим служителям Господа будет, коли Церковь Католическая склонит выю пред безбожниками, - с печалью произнес вовслед ему отец Модест.
   - Видит Бог, любезной друг, я и сам не из оптимистов, - господин де Роскоф сокрушенно вздохнул. - Огонь разведен изрядный: грязная пена выплеснется-таки из французского котла на весь континент. Но ласкаюсь надеждою, что святого града не достигнет.
   - А коли достигнет?
   - Все зависит от того, пошлет ли Господь католикам несгибаемого во дни испытаний человека. Графа Браски доводилось мне встречать в младые наши годы, еще до принятия им священнического сана. Немало слабостей я примечал тогда за ним, но, с возложенным на главу священным бременем тиары, он способен выстоять. Однако ж Пий не моложе меня. Он ли встретит испытания, или уже другой? Каким будет сей новый?
   Отец Модест потупил голову, предаваясь невеселым каким-то раздумьям.
   Летучий отряд шуанов не располагал, в отличье от санкюлотов, шатрами и повозками. Однако несколько лошадей вдруг откуда-то взялись.
   - Щаслив предложить Вам, наконец, способ передвижения более сообразный Вашему званию и полу, мадам де Роскоф, - Анри де Ларошжаклен весь сиял, ведя под узцы к Нелли каурую кобылу. - С одною из подруг Вы сможете поделиться на тамплиерской манер, седло удобно.
   - Только не со мной! - тут же отозвалась Катя. - Уж коли верхом, так одной да на хорошем коне, а не на эдакой лядащей.
   Лядащей лошадка между тем никак не была, хоть и казалась смирной.
   - Ну тебя совсем, - Нелли с наслаждением ступила в стремя, которое придержал Анри. Седло было мужским, оно и к лучшему. Фасон юбки вполне позволял не чрезмерно нарушить приличия. - Парашка, залезай!
   - Да ладно, катайся одна, я своими ногами больше люблю, - откликнулась подруга. - Кабы уж дороги развезло, так еще другой разговор. А вот тебе впрямь передышка нужна, скоро вовсе прозрачная станешь.
   Что ж, совесть Нелли была покойна. Она ласково провела ладонью по шее благородного животного.
   - Экая у Вас славная посадка, Элен! - заметил Ларошжаклен.
   - Анри, не трудно б Вам было сыскать хоть одно достоинство, коего во мне нету? - рассмеялась Елена.
   - Трудно, - отозвался шуан. Нечто изменилось между ними, изменилось к лучшему. Трудно было б ей сразу сказать, что. Анри по-прежнему глядел влюбленным, однако ж теперь ей было с ним покойно.
   - Так и быть, подскажу! А лучше нет, просто сыграю для Вас при случае на клавирах! Отец мой не мог выдержать боле десяти минут, особенно когда садилась я за них следом за маменькой! - Нелли с наслаждением дала посыл лошади.
   Анри де Ларошжаклен рассмеялся ей в след. На душе было легко, потому, быть может, что от стертых камней порога старой часовни, промеж столь же старой, неровной булыжной кладки двора, начинали пробиваться белые цветы.
   Небольшая процессия миновала подъемный мост. Слышно было, как за спиной возится с воротами одинокий дряхлый старик, затворяя их за шуанами. Ранняя осень кинула под ноги устремляющуюся в буковый лес дорогу. В прохладном прозрачном воздухе весело зазвучала еще не слышанная Еленою прежде песня, которую завел Жан де Сентвиль:
   Смело в бой, дети Нижней Бретани!
   Жизнь за жизнь, ни полшага назад!
   Пусть-ка синие выяснят сами
   Уготован ли грешнику ад?
   За родную страну кровь на землю пролей,
   Нас Христос научил умирать за людей!
 

ГЛАВА XXXVI

 
   Нелли перестала примечать, какие деревеньки и городки вставали на их пути, через какие реки они перебирались - то в брод, то вплавь. Душа ее говорила со Святым королем, верней сказать - Святой король говорил с ее душою, то грезился наяву, то являлся во сне. Сны и явь спутались до того, что порою Нелли мнилось, будто Людовик, Жуанвиль, свекор ее, отец Модест и Ан Анку - давние знакомцы. Один раз она спросонок изрядно перепугала Парашу, попросивши ее сварить для короля какое-нито снадобье для поддержания сил.
   - Только не возомни после о себе лишнего, маленькая Нелли, - обмолвился как бы невзначай отец Модест на вечернем биваке.
   - Будеть покойны, отче, - Нелли улыбнулась. - Я вить знаю, что вовсе того не заслуживаю. Но сами ж говорили когда-то про камни и Авраамовых детей.
   И вновь прошлое перемешалось с настоящим.
   Понтифик Рима нудил дворян и государей принять крест. Но святой обет принимали немногие. Наступали новые, иные времена, времена охлаждения христиан. Помощи из Европы прибывало немного. Но все ж король Людовик наступал малыми стезями. Распри промеж агарянами сулили надежду на вызволение Иерусалима.
   Многие из сарацин, в том числе и люди знатные, наслышавши о короле Людовике, приходили разговаривать с ним.
   «Там пришли люди, которые хотят видеть святого, сир, - смеялся Жуанвиль. - Но мне бы еще не хотелось преклонять колена пред Вашими мощами».
   И многих король убедил принять Святое Крещение. По порученью короля их крестили и наставляли в вере доминиканцы, Псы Господни.
   Понемногу выкупал король из плена тех христиан, что протомились в оковах не один десяток лет.
   Король велел укрепить стены и башни Акры. Сам он носил корзинами землю и таскал камни на этих работах, дворяне же следовали его примеру. Святая земля понемногу восставала из разорения.
   Но вот, словно вожак черной стаи, прилетела весть о кончине королевы Бланки. И за нею пошли донесенья о нестроениях во Франции. Странное безумие охватило недорослей по весям: юноши и девицы бросали семьи свои и свою работу и предавались бродяжничеству. Сами они называли себя пастушками, но вели себя хуже волков: горе было попасться навстречу эдакой шайке на пустой сельской дороге. Хуже саранчи налетали пастушки и на деревни, а иной раз, когда несколько шаек сбивалось вместе, грабежу и насилию подвергались иные города. Следом за тем начались и распри средь знатных людей. Воистину, королева, что умерла, как надлежит королеве - на ложе из простой соломы, в монашеском облачении - железной дланью держала для сына страну.
   Что же, стены Иерусалима таяли словно пустынный мираж. Однако ж начало пути к ним было проторено. Сидон, Цезарея, Яффа и Акра были усилены. Король сделал довольно, чтобы отбыть теперь на родину, в том убеждали его остающиеся. На сей раз он услышал их просьбы.
   - Как же горестно было королю Людовику покидать Сальватерру, не увидавши Иерусалима, - сказала Нелли свекору, приняв из рук хозяйки фермы серый ломоть хлеба с белоснежною горкой творогу.
   - По-русски говорю я едва ли лучше, нежели ты по бретонски, Элен, - хмыкнул господин де Роскоф.
   Рассмеявшись, Нелли повторила свой вопрос.
   - Он имел возможность повидать святой град в условиях военного перемирия, - господин де Роскоф посурьезнел. - Однако счел сие зазорным.
   - Была и иная тягота на сердце Людовика, батюшка. Однако ж не вполне я его мысли понимаю.
   - Бог в помощь, сие доказывает, что ты их не сочинила. Попробуй пересказать, дитя, разберемся вместе.
   - Он не хотел оставлять в Сальватерре тамплиеров, - с замешательством проговорила Нелли. - Он вроде как не доверял им.
   - Что ж тебя удивляет, Элен?
   - Немало добрых слов говорил святой король о военной доблести рыцарей-храмовников. В особенности тогдашний их великий магистр, Гийом де Соннак, удостаивался похвал из его уст. Не мог же король бояться того, что тамплиеры сговоряться с сарацинами! Так почему его тяготило, что они остаются за спиной? У меня никак не укладывается в голове, батюшка, что он ждал от храмовников беды!
   - Быть может, Элен, он ждал, что беда придет не от них, но к ним? - Господин де Роскоф, казалось, даже с большим, чем обыкновенно, вниманьем прислушивается к рассказу о грезах невестки.
   - Какая ж беда может стрястись с честным воином, кроме, разве, смерти в бою?
   - А ты попытайся вспомнить мысли короля…
   - Да не получается!
   - Попробую тебе помочь, - голос господина де Роскофа был покоен и ласков, однако же отчего-то Нелли услыхала вдруг, как громко колотится его старое сердце. - Король Людовик прежде всего видел в людях хорошее. Скорей всего, начало его мысли и было таково: «мессир де Соннак - доблестный рыцарь и храбрый воин, но…» Попытайся вспомнить только лишь сие «но», Элен!
   - «Мессир де Соннак - доблестный рыцарь и бесстрашный воитель, - сбиваясь, торопясь, боясь позабыть, начала Нелли, - но, Сеньор мой Господь, отврати его от лукавой мудрости Востока! Молва из поколенья в поколенье твердит о том, что не единственно ради простых и честных целей прибыли в Сальватерру первые из храмовников. Прямых доказательств сему нет, но мера косвенных переполнена. Слишком многое скрывает орден, окутанный непроницаемыми покровами. Но что скрывать честному христианину? Ищут ли они тайных знаний царя Соломона, нашли ли их уже? Безумье! Ветхий Завет избыт, дверь в чертог его мудрости запечатана Божественною волей. Пред нами расстилается светлая даль нового дня. Но если прельщенный разум бессилен взломать печать Прошлого, разве он станет покоен? Разве мало наваждений таит нынешний Восток? Ищущий падения падет. Господи, Боже Сил, если сие еще возможно, спаси рыцарей Твоих от судьбы Люкифера!». Ох, батюшка, сама б я такого наверное не сочинила.
   - Ты ничего не сочинила, Элен. Вестимо, Людовик прозревал, что, заразившись мудрствованиями теплых краев, храмовники привезут духовную заразу в Европу. Так привозят купцы чуму в своих товарах, такую же незримую, как дух ереси. Он видел сегодняшний наш день…
   - …когда смотрел на тающую полоску земли, стоя на корме! - взволнованно продолжила Нелли. - Хлопали тяжелые от морской соли паруса, а по лицу короля лились слезы. Он знал - не отстояв Иерусалима, мы не победим ужаса темных веков. Я все поняла теперь, вновь припомнив Финикию. Вот только ведал ли Людовик, что сегодни нам будут в сто крат хуже следствия грехопадения тамплиеров, чем даже полчища агарян, с коими он вел бой?
   - Будь покойна, дитя, коли санкюлоты нас сейчас не докончат, так вновь хлынут и сарацины. Главное - Иерусалим. Святой король знал, что его нельзя не отстоять. Он - средоточье христианского мира, только владея им, христиане безопасны.
   - Потому-то он и воротился через столько лет в Сальватерру…
   Но покуда король еще не ворочался в Святую землю, но плыл домой.
   И вот три королевских ребенка, рожденных в Святой земле, впервые ступили, сошед с корабля, на французскую землю. Было то близ угрюмого замка Иер, непривычно дождливым летним днем, и дети дивились щедрому обилию ниспосылаемой Небесами влаги. Золотистым же сентябрем королевская семья въехала в Париж, к великому ликованию народа.
   Но Людовик был невесел. Отказ от обета крестоносца томил его непрестанной тоскою. Жизнь двора в те дни сделалась еще скромнее. Воистину, ни один государь не обходился своему народу столь недорого! Младшим принцам и принцессам перелицовывали платье, что сделалось мало старшим. Король не заказывал блюда к обеду, довольствуясь тем, что приготовит по своему усмотрению повар. Находя же, что повар излишне расстарался, король, не мешая приближенным трапезничать, просил принести себе каши либо вареного гороху. Зряшно было и подавать ему миногу, либо привозные фрукты, либо рыб, кроме самых мелких костлявых пород - плотвы либо уклейки -немедля все сие отсылалось бедным. В пост король велел подавать себе пиво, которого терпеть не мог, вместо вина. Постился король не только в пятницу, но и в среду, а также в понедельник. Спал он на жестком ложе, без перины. Поднимаясь к заутрене, он одевался сам, чтоб никого не разбудить, да так споро, что если кто из рыцарей все ж пробуждался и желал также следовать в часовню, тому доводилось бежать вдогонку королю босиком. Но доводилось королю и самому ходить босым - в знак особого смирения он шел к пятничной мессе разутым. После каждой мессы, по выходе из храма, Людовик, как и положено французскому королю, исцелял больных золотухой.
   Однако же благочестие не препятствовало обыкновенной его вежливости. Иной раз он откладывал послеобеденную молитву дожидаясь, покуда менестрель допоет свою балладу.
   - Все существо его летело назад, в Сальватерру. - Деревня, где остановились шуаны, глядела столь диковинно, что Нелли даже сумела заметить ее в своем странном полусне. Несколько домов стояло как бы в каменном круге: постройки лепились к огромным валунам, из коих один образовывал то часть стены дома, то забор.
   - Камни появились здесь раньше домов, они вывезены издалека и глубоко вкопаны, - пояснил господин де Роскоф. - Никто не знает наверное, чего ради древним бретонцам было надобно такое городить.
   - Как это бишь называется? Менхиры?
   - Ну да, у нас их куда больше, нежели чего полезного. Итак, король рвался обратно в Сальватерру, однако же увидать ее сумел только через долгих шестнадцать лет.
   - Да сие - целая жизнь, - вздохнула Нелли.
   - В твои годы - да, - продолжил господин де Роскоф. - Однако ж и десяток жизней можно провести куда больше зряшно, чем король провел сии полтора десятка лет. Он объехал всю Францию, устанавливая хорошее течение судопроизводства. Но всякой, страдавший от несправедливости, мог сам обратиться к нему со своим делом. Нередко садился он под любимым дубом в Венсенском лесу, чтобы вершить суд. Многие приходили смотреть на правосудие короля, когда, красиво причесанный, в шапке с белыми перьями на белокурых волосах, в черном шарфе вокруг шеи и безрукавом камзоле поверх камлотовой рубахи, он устраивался в густой сени ветвей, приказывая допускать к себе всех, имеющих в том нужду. Иной раз суд его был суров, но всегда справедлив, равно для малых и для великих мира сего. Бывали, понятное дело, и недовольные. Старуха по имени Саретта, чью жалобу Государь счел неосновательною, принялась открыто поносить его. «Да каков из тебя король Франции! - кричала мегера. - Тебе б править только монахами да попами! Как это тебя до сих пор не вышвырнули из твоего же королевства!» Стражники кинулись было побить старуху, но король остановил их. «Вы правы, сударыня, едва ль я того достоин», - учтиво сказал он, поняв, что устами женщины говорило ее огорчение. Тут же он приказал дать ей денег: справедливость он никогда не смешивал с милосердием.