Чудинова Елена. Лилея

   - Вот неладная, кого в старом башмаке несет? - Мадлон озабоченно поднялась: в дверной молоток стучал по дереву словно огромный дятел.
   Подруги переглянулись, перебрасывая друг дружке досадную мысль, что чаще всего так стучат не гости.
   - Тетка Мадлон, а, тетка Мадлон!!
   Голос, к немалому облегчению всех, был невзрослый, девичий, хотя и по-уличному грубый.
   - Иветта, ты что ли, глупая девчонка? - громко отозвалась Мадлон, даже не выходя в переднюю. - Чего молотишь, как черти горох? Не могу я тебе открыть, гости у меня.
   - А солдат не позовет? - шепотом спросила Нелли. - Дети здесь доносят.
   - Я часто не отпираю, - ответила Мадлон так же тихо. - Богатых женщин я пользую от бесплодия и других хворей. Кому охота, чтоб увидали? Все знают.
   - Ой, тетка Мадлон, до болезней ли теперь?! - Юный голос захлебывался от возбуждения. - Такое случилось на улице Кордельеров, такое!! Просто страшная беда!! Такое горе, такое! Я уж полквартала обежала, надобно все бросать да скорей туда, нето все пропустим! Ужас, беда, кошмар!
   - Да говори ты толком!
   - Я и говорю, беда! Друга Народа убили! Насмерть! Ножом!! Вот злодеяние-то, а?! Тетка Мадлон, недосуг, либо ты идешь, либо уж я дальше бегу!
   - Кто ж этот молодец, поймали его? - Мадлон вышла-таки в прихожую, судя по стуку, отворила верхнюю половину двери. Голос стал еще громче. Нелли, Параша и Катя прислушивались, затаивши дыхание.
   - Не молодец, не молодец, девушка! Ее и не ловили, она не убегала даже! Девушка из бывших! Вот злодейка, а? В белом платьи! Вошла к Другу Народа, как он ванну принимал, очень уж лишаем мучился, бедняжка! Попросилась пустить, будто по делу, а сама пырь ножиком, да прямо в грудь! И так, Пьеро наш сказывал, чисто стукнула, что бедняжка только успел с перепугу служанку на помощь позвать, ну прачку, с которой жил! Та вбежала с табуреткою в руках, а уж он, защитник наш, лежит мертвый весь в кровавой воде!
   Елена затрепетала, раздираемая восхищением и скорбью. Какая-то девушка, верно похожая на Диану дю Казотт, своими руками воротила в ад самое кошмарное из его порождений, Марата, еще более кровожадного, чем Робеспьер! Что же с нею будет теперь? Даже не пыталась бежать, принесла себя в жертву! Господи, не оставь ее теперь!
   Выпалив последнюю тираду, невидимая девчонка, не прощаясь, припустила прочь, о чем сообщил стук грубых башмаков.
   Мадлон, с сумрачным лицом, воротилась в комнату.
   - Слышали, красавицы мои? Худо дело, надобно вам спешить.
   - Ай, молодец девица! - не удержалась Катя. - Не соскучишься с вами, с голубой кровью! Верно тож вроде тебя, от дождевого червяка либо клопа - хлоп в обморок, а понадобиться негодяя прирезать, об один удар управитесь! Ну, чисто! А кто сей таков был, а, что служанку против девушки на помощь звал?
   - После расскажу про всех людоедов здешних, по дороге. Мадлон, отчего ты говоришь, что спешить придется?
   - А то, нет? Могут и заставы перекрыть. Хорошо, коли девица-то парижанка, а коли приехала откуда, так по той дороге лучше не пробираться! Ну да ладно, вам на Нормандию течь, уж слишком должно не подфартить, коли она прямиком из тех краев! Хотела я хлеба вам выменять в путь, да уж теперь не стоит и некогда. Денег Кандилехо в дороге достанет, только они и не надобны покуда, в харчевни заходить даже не вздумайте! Сыру кусок дам, высох он, как подметка, ну да ладно, отломила чуток и в рот, есть не садитесь, спите только когда уж ноги дальше не несут!
   - Нам не хотелось бы лишать тебя последних крох, в Париже голодно! - Нелли смутилась, не имея чем отдариться либо заплатить. - Я уж говорила, что теперь лето, в деревне оно милосерднее, чем в городе! Щавелю погрызем по дороге, ягод каких…
   - Полно вздор молоть, далеко на ягодах не убежишь! - Мадлон уж заворачивала в тряпицу изрядный кусок, с треть круга. - Даже темноты ждать незачем, теперь на улицах толпы да сумятица, но так будет недолго. Сил бы набраться после сна-то неподвижного, да ладно уж, дело молодое. Кандилехо, вот сыр, вот фляжка с водой да вином, собирайтесь в путь, милые, я выведу к заставе.
   У Елены кружилась голова, но она умолчала, чего уж, цыганка права.
   Тяжелая дверь выпустила их наружу. Улицы под высокими, в два-три жилья черными крышами, гудели словно в праздник, гудели, словно улей пчел, через который с трудом находили себе путь беглянки.
   - А хоронить Друга Народа станут ночью, при свете факелов!
   - Ночью-то почему?
   - Вроде Неподкупный придумал! Чтоб врагам жутче было!
   - А похоронят на каком кладбище?
   - Не на кладбище! В саду специальный склеп выстроят! А сердце доктора послали вырезать…
   - Кому сердце вырезали? Убийце? Этой, де Корде д’Армон? Живьем?
   - Да нет, у Друга Народа доктор сейчас поехал сердце вырезать! Чтоб, значит, похоронить отдельно, в зале клуба!
   - Ух ты, ну прям как прежде у королей!
   - А что, чем мы хуже!
   У Нелли гудело в ушах, лица толпы мелькали, словно в трубочке стеклянной игрушки калейдоскопа, мелькали фразы вообще без начала и конца. Подруги цеплялись за руки, казалось, толпа может разъять их словно обезумевшая под ливнем река. Как они тогда найдутся вновь? Даже вить жилища доброй Мадлон она не запомнила… Нелли одернула себя, нечего.
   Множество синих мундиров сновали деловитыми иголками, простегивая праздную толпу.
   - А что будет раньше, похороны или казнь?
   - Похороны!
   - Да нет же, надобно сперва казнить, чтоб Друг вроде как доволен был!
   - Казнь, казнь вперед устроят!
   - Здесь уж простимся, - шепнула Мадлон. - Кандилехо, ты к заставе путь знаешь!
   - Знаю!
   Толпа уж оттерла от подруг почтенную цыганку. Оглушенные и уставшие, они плыли в людском потоке, покуда последний не выбросил их на пустынную дорогу. То был еще Париж, но Париж окраинный, зеленый, с невысокими домиками и огородами у крылечек. Женщина в темной шали и чепце несла огромную бельевую корзину, неимоверно тяжелую даже на вид, от распластавшегося над ручейком строения мойки, сложенного из крупных валунов, под крышей из сизых деревяшек. Другая женщина в окне со снятыми ставнями месила тесто, а двое взобравшихся на скамью детей, верно, выпрашивали кусочек - полепить булки на свой лад.
   - Как тут покойно-то! - Нелли подавила желание присесть на обочине. - Вроде и люди не безумны.
   - Все равно надобно спешить, - Катя прибавила шагу.
   Вскоре, повстречавшись только с тремя подводами, молодые особы миновали уже заставу.
   Июльский день не спешил меркнуть, хотя миновало больше терех часов с тех пор, как подкупленные служилые доставили подруг в дом Мадлон. Окошки все чаще защищались ставнями, слышалось мычанье гонимой с поля скотины.
   Дорога впереди подымалась на каменный мост, старый, облизанный ветрами словно кристалл соли коровой.
   - Затаимся-ко, касатки, впереди укрыться негде, - Параша обернулась, тревожно прислушиваясь.
   - А верно, неладно, - Катя вдруг опустилась на колени в дорожную пыль, прижалась ухом к земле. - Эх, земля гудит! Пешие шагают, много. Небось солдаты. Пропустим-ка их вперед!
   Продираясь через чертополох и лопухи, подруги устремились в легких сумерках под своды моста. Вот уж где оказалось темно! Журчала речка, полувысохшая по летнему времени.
   Пришлось ждать достаточно долго, чтобы Нелли усомнилась в правоте подруг прежде, чем над головами загорохотали сапоги. Слышалась речь, только из-под моста она представлялась невнятной.
   Сапоги стучали и стучали. Что ж их так много?
   Когда шаги сделались не так густы, сверху вдруг стукнуло о камень, звякнуло раз другой, и на влажный песок что-то упало.
   - Тьфу, темень-то внизу! - на сей раз грубый голос был отчетлив, поскольку говоривший перегнулся через перила.
   - А чего там тебе? - слова второго человека глушил ветер.
   - Вишь, незадача! Фляжка моя упала, хотел уж кальвадоса глотнуть находу, да цепочка порвалась. - Говоривший, невидимый сам, все свешивался вниз. - Жалко фляжку, сбегать, что ль, вдруг да увижу?
   - А бежать потом, упаришься! Брось, Ксавье!
   - Нет, жалко, догоню! Ноги свои, не казенные, а фляжка оловянная, да удобная!
   Елена нагнулась: рука нащупала гниловатый, но крепкий еще сук. Рядом валялась и злополучная фляжка. Мысли мчались галопом: солдат, покуда спустится, отстанет от своих. Приглядевшись, он вне сомнения их увидит, но приглядится не сразу. Надо ударить, покуда он с полусвету. Враз его не хватятся, приятель решит, что служилый ищет свое имущество. Убить и бежать через поля, прочь от дороги, в сгущающейся тьме.
   В то же мгновение, как сей план действий сложился в ее голове, Катя ухватила фляжку, и, махнув рукою, чтоб не мешались, устремилась из укрытия.
   Нелли зажала рукой рот, чтоб ее не окликнуть. Что она еще задумала?
   - Эй, папаша! - Весело донесся Катин голос. - Не твое ли, чай? Нехорошо людей будить, прямо по лбу мне стукнуло, жди синяка!
   - Эх, вот спасибо, красотка! - Разговор был уже не на мосту, где-то совсем рядышком. - А ты что тут делала?
   - Да говорю же, спала!
   - Одна? - В голосе скользнуло подозрение.
   Приметил, что у Катьки дурной выговор! Елена стиснула мокрую ветку.
   - Зачем одна? Пятеро детей со мной. Здоровы спать, пушкой не разбудишь! У тебя не найдется для деток хлеба кусочка, а, папаша?
   - Ишь, придумала! Какой нынче хлеб? Весь хлеб англичане съели! - говоривший заспешил.
   - А чего это, папаша, на ночь глядя столько войска на дороге? Далече поход? - крикнула Катя, уже несомненно вслед.
   - Да это только головные части, тоже скажешь, много, - хмыкнул солдат. - В Нормандию, слышь, идем. Небось сутки будут батальоны подтягиваться.
   - В Нормандию? Неужто англичане напали?
   - Похуже. Убийца проклятая, та, что Друга Народа ножом, вишь из Кана приехала вчера. Почтовым дилижансом. Там, стало быть, самое осиное гнездо. Скоро тут на всех дорогах яблоку упасть негде будет. Ладно мне с тобой лясы точить, догонять надо.
 

ГЛАВА XIV

 
   Ничего не попишешь - это был ночной кошмар, с тою единственной оговоркой, что в ту ночь они не спали.
   Быть может, синих солдат и не так было много, но казалось немеряно: единственная дорога была общая с ними, а выступили, почитай, одновременно. К тому же шли синие, все пехтура, небольшими отрядами, то нагоняя друг дружку, то растягиваясь. Каждый раз, заслышав шагающие сапоги, подруги сбегали в лощины, укрывались в рощицах либо придорожных кустарниках, в сараях и под мостами. И каждый раз шел в голову простой вопрос: нукось в следующий раз столкнуться доведется в чистом поле, без единой изродки, под как на зло немыслимо яркой луной?
   - А что остается? - прошипела сквозь зубы Катя. - Надо за ночь утечь подале от Парижа, днем близ него вовсе быть нельзя! Сойти с дороги, так за два часа разобьем в темноте башмаки, выдохнемся, а пройдем меньше улиты!
   - И на проселки не свернуть, - подосадовала Параша. - Заплутаем!
   - Ладно, авось пронесут черти ворованный узел, - вспомнила Нелли причудливое присловье доброй Мадлон. - Придется с синими дорогу делить, хорошо хоть, что не хлеб!
   И все ж жутковато было, затаившись, наблюдать, как поблескивают в лунном сияньи штыки, как стелются черные тени, словно вдогон армии по обочинам бежит стая невообразимых монстров. Сапоги стучали, как лопаты могильщиков.
   - Промашки только не давай,
   Работать не переставай!
   Живей, живей машина,
   Работай, гильотина! - заводили вразнобой хриплые голоса.
   - К оружью, граждане!
   Смыкайтеся в ряды вы!
   Пусть кровью вражеской напьются наши нивы! - Перекрикивали их другие, не меньше разухабистые и дурные.
   Но утро все ж наступило, и застало подруг, судя по всему, довольно далеко от обезумевшей столицы.
   - Гляньте вы, прям как в сказках про мужицкой рай, - Параша остановилась, нето от усталости, нето чтоб полюбоваться проступающим сквозь рассветный туман видом.
   Остановилась и Катя, а Нелли к тому же поняла вдруг, что не может больше сделать ни единого шагу на подгибающихся ногах.
   Там, где розовые клубы уже растаяли, лежала обрамленная кудрявой рощицей зеленая долина. Веселый ручей делил ее надвое, журча меж вязами. Вдалеке, словно не руками сложена, а сама тут выросла, стояла белая церковка, прямая как амбар, об одну колокольную башню.
   - А трава-то, трава… Да от такой травы, небось, коровы сливками доятся! - Восхищенно восклицала Параша. - Стелется шелком, а цветом чистый смарагд!
   Нелли вдохнула плывущие в рассветном эфире ароматы цветов.
   - Нормандия… Сие Нормандия… - прошептала она, словно боялась помешать веселому щебету птиц. - Филипп сказывал, не сышешь земли благодатней и щедрее! Отдохнем-ка в храме, чай, туда нехристей-санкюлотов калачом не заманишь!
   Через ручей, отчего-то, не оказалось мостика, хотя к месту для него и вела вытоптанная дорожка. Пришлось разуться и, забрав подолы, идти в брод. Ледяная вода бальзамом заструилась по усталым ногам. Однако Нелли не сумела сдержать вскрика, когда резвая рыбная молодь кинулась кусать ее щиколотки.
   - Небось, не проглотят, - фыркнула Параша, торопливо выскакивая на берег.
   Церковка была вовсе древней, судя крыше шалашом, крытой сизым деревом. Вытесанная из известняка, что мягок в работе, но твердеет-прочнеет с годами, она была без сомненья сложена в те столетия, когда христианские зодчие еще не умели округлять каменный свод. Сколько ж раз меняли эту кровлю, что кажется теперь старей всего зданья? Горельеф перед входом был странный, изображал епископа в полном облачении, попирающего ногою и посохом поверженного, связанного дракона. Чтобы епископы сражались с драконами, о таком Нелли слышать не доводилось. Романическое, а стало быть довольно разборчивое письмо сообщало, что сие святой Вигор.
   Старые двери растворились, даже не скрипнув на своих петлях, и подруги вошли.
   Все, что впитал, словно погруженная в воду губка, потрясенный взор Елены, заполнило его в одно мгновение, хотя после долго не могла она понять, как такое случилось.
   Она увидела, что церковь слажена не так просто, как представлялось снаружи. Поставивши колонны чуть наискось к окнам, зодчий спрятал последних от вошедшего человека: храм был на диво светлым, но сперва непонятно делалось, откуда же идет свет, будто сам камень его источал.
   Она увидела, что нету даже привычного для католических храмов органа, и никогда не было: над входом не нависали хоры. Вообще не было многого: даже скамеек, верно простые поселяне привыкли издавна стоять в Божием храме.
   Она увидела длинный каменный алтарь со взятою в круг монограммою Спасителя в середине и альфою с омегой по сторонам круга. Альфу полностью видно не было - носок безобразно пошитого, облепленного грязью сапога закрывал верх буквы.
   Двое синих солдат расселись на камне алтаря.
   Один сидел с обеими ногами, словно на земле, другой как на заборе. На белой каменной доске меж солдатами лежали на газетном листке половина серого деревенского каравая, кровяная колбаса и луковицы.
   Церковь наполнилась вдруг звуками: первый синий пил, запрокинувши фляжку, булькая вином, а второй, постукивая ножом, резал колбасу большими ломтями. Из черной в рассветных лучах резной деревянной исповедальни доносились хриплый мужской хохот и женский смех, безудержный, словно эту невидимую женщину кто-то немилосердно щекотал.
   Кто-то, Катя или Параша, дернул Нелли за одежду, призывая бежать, покуда не обнаружены. Но сами ноги вросли в пол, в затертые до блеска белые плиты, кое-где принявшие в себя смиренные эпитафии могил.
   Вино булькало, челюсти жевали, из исповедальни несся смех.
   А затем кто-то закричал, страшным криком ярости, и как ни странно, от того, что голос был женским, крик казался еще больше грозен. Лишь на бегу Елена поняла, что кричит самое. Она бежала по гулкой церкви к алтарю, бежала к солдатам, крича и вскинув руку с растопыренными перстами, словно их венчали смертоносные стальные когти сказочной птицы.
   - Прочь!! Прочь, нечисть! - Крик исторг, наконец, слова. Не важна теперь была ни своя жизнь, ни жизнь Романа, ничего не было важным, покуда мерзавцы продолжают оскорблять мощи святого, Престол Господа.
   И солдаты, потерявшись, подались назад, словно боялись приближающейся молодой женщины, в самом деле боялись, полнокровные только что физиогномии сделались серы. Пивший пролил вино на грудь, но не заметил сам.
   Тот, что резал колбасу, задел коленом жалкую снедь. Колбаса и луковицы посыпались на пол, за ними следом стукнул нож.
   Солдат вздрогнул, словно разбуженный. Краски воротились на его щеки, а на толстых губах выдавилась ухмылка. Он спрыгнул наземь.
   - Да это ж всего-то три бывшие! Чего застыл, Жано? - Рука солдата потянулась к пистолету.
   - Ты сам бабенки перепугался! - Второй слезал осторожно, будто боялся высоты. - Но и то правду сказать, их бабы и ребятишки иной раз хуже мужчин. Помнишь недомерка, что прокусил мне руку до кости через мундир? Эй, там, а ну стоять где стоите, обе! Стрелять начну враз! Даже не думать бежать!
   Но Параша и Катя бежать не думали, хотя и оставаться недвижимы тоже не захотели. Нелли слышала, что они, не сговариваясь, пошли к ней, навстречу синим с их пистолетами.
   - Да ну их, Шарло, я, твоя воля, застрелю обеих! - Один из синих робел, второй, напротив, наглел на глазах, с каждым мгновением все лучше понимая, что перед ними всего навсего три безоружные молодые женщины. - Застрелю тех, а ты эту бей! Бешеные какие-то, надо перебить от греха!
   - Да что у вас тут, белые, что ль, напали? - из исповедальни выбрался третий синий, взлохмаченный и в криво застегнутом мундире. В темноте за его спиною маячило женское лицо. Этот тоже вытаскивал пистолет.
   - Простите, подружки милые, что я вас погубила, - шепнула Елена. На сердце было легко, очень легко: так или иначе, а она помешала негодяям. Лучи ясного света, струящегося через окна, набранные по бедности простою слюдой, казались сброшенными с неба дорожками. Я иду, Филипп!
   - Да чего там считаться, - ворчливо отозвалась Катя.
   - Стой, Жано! Как это так перебить? Надо с них допрос снять, кто такие да зачем! А ну, гражданки бывшие, сказывайте, чем вам не по нраву наша пирушка? Где этот мерзавец кюре, знаете небось, куда подевался вместе с золотыми сосудами? В ризнице шаром покати, а золото, между прочим, собственность воюющей республики!
   - Да какое у этих деревенских дикарей золото? - Третий все возился со своими пуговицами, не желавшими попадать в верные петли. - Самое лучшее, серебро, а иные попы и на золоченом олове служат! Приволок наш барабанщик один раз такой кубок, уж мы и гоготали над ним! Чего это наш завтрак на полу?
   - Да вот, гражданке бывшей не по нраву! Я уж тебе говорил. - Солдат теперь напрочь забыл о недавнем страхе, и забавлялся. - Честным защитникам Отечества нельзя, вишь, перекусить на этом дурацком камне! А коли твой Боженька, гражданка бывшая, не предрассудок, что ж он меня сейчас не поразит громом? А? Прямо здесь! - Солдат нагнулся за колбасою, но не поднял, упал лицом вниз у подножия алтаря прежде, чем звонкий гром утих под сводами.
   С самого начала боле других сробевший синий, разинув рот от испуги, понес было ладонь ко лбу. Пять пальцев попытались сделать заученное в детстве движение, но не успели, упали.
   - Проклятье! - Пистолет в руке синего дал осечку, он отскочил за раскрашенную деревянную Богоматерь, укрылся за ней, начал потихоньку выставлять наружу ствол.
   Елена стояла, ничего не понимая, остерегаясь все ж повернуться спиною к оставшемуся врагу и мучительно желая увидеть, что же твориться позади.
   - Неужто опять живы остались? - весело шепнула Параша. - Ну, куда до нас кошке с ее семью жизнями!
   В наступившей вдруг полной тишине прозвучали шаги подкованных металлом башмаков. Их стук был строгим и неумолимым.
   Последний синий все прятался за статуей, словно понимал, а может и вправду понимал, что идущий не выстрелит в ее сторону.
   Стрелявший поравнялся, наконец, с Еленою, прошел вперед. Высокий ростом, хотя и не чрезмерно, молодой по осанке, он казался еще одним персонажем сна. Длинные прямые волоса смешивались с длинным же мехом короткой куртки, право, он походил на лесного духа. Ружье незнакомец нес в руке, не опуская, но и не изготавливаясь боле стрелять.
   Из-за статуи грохнуло, пуля свистнула рядом с незнакомцем.
   Ритм его шагов даже не нарушился. Он приблизился к Богоматери, преклонил колено, отложил ружье, а затем только зашел за постамент. Послышалась возня, затем выбитое оружие с грохотом застучало по плитам. Незнакомец показался вновь, он тащил синего солдата по полу, сжав рукою ворот мундира так, что лицо того побагровело, а глаза лезли из орбит. Синий колотил руками и ногами, вырываясь, но как-то бестолково.
   Проволокши солдата к выходу, незнакомец исчез вместе с ним в дверях.
   - А трусы-то решили сперва, что впрямь Гром Небесный! - усмехнулась Катя.
   - И я тож, честно сказать, - призналась Параша, с опаскою разглядывая распростертые тела.
   Катя, будто опомнясь, побледнела: как и все люди ее племени, она с детских лет постыдно боялась мертвецов.
   Незнакомец воротился, один. В руке его был короткий клинок, лезвие коего он отирал находу большим листом лопуха.
   - Господь, чаю, простит меня за стрельбу в святом месте, - произнес он, приближаясь к подругам, сцепившимся невольно за руки после того, как опасность миновала.
   - Кто ты? - спросила Нелли.
   Незнакомец пристально смотрел на них, но и подруги тоже могли теперь разглядеть его толком. Он был молод, немного старше двадцати годов, синеглазый и загорелый. Волоса, достигавшие перетянутого шелковым кушаком пояса, были сверху цвета соломы, а внутри темнорусы. Такой же была и небольшая борода. Зимою-то, поди, темнеет, как и Филипп…
   - Меня зовут Ан Анку, - ответил он наконец.
   Нелли, наслышавшаяся от мужа бретонских сказок, слегка оторопела. Не часто встретишь человека, который бы запросто представлялся Призраком Смерти.
   - Ты бретонец! - воскликнула она уверенно.
   - Я из Перрос-Гирека, - Ан Анку все смотрел на них, смотрел и смотрел. А затем вдруг, молча, сделал престранную вещь. Снявши свою лохматую куртку, он тщательнейшим образом вывернул ее наизнанку, а затем вновь надел.
   Словно кто-то вставил в оконницы витражи. С изнанки, или то как раз и была казовая сторона? куртка оказалась сплошь расшита разноцветною вышивкой, причудливой, как арабески.
   - А синюю падаль надобно убрать, - как ни в чем ни бывало заметил он. - Негоже им тут валяться. Сперва я этим займусь, добрые сударыни, а после буду к вашим услугам. Пожалуй, найдется, кому мне подсобить. Эй ты, вылезай немедля!
   Сперва Нелли и не поняла, кого окликает бретонец, но когда дверца исповедальни скрипнула, вспомнила, что там должна быть женщина.
   Наряд рыжеволосой молодки, наконец, боязливо выбравшейся наружу, при других обстоятельствах мог бы изрядно повеселить. Платье из винного цвету парчи, рассталось, верно, не только с прежней своею владелицей, но и со своим китовым усом. Провисший подол был по этому поводу небрежно обрезан и кое-как подшит. Сверху был надет солдатский доломан. Все это несуразие несомненно изобличало маркитантку.
   - А не убьешь? - тихонько спросила она.
   - Самой худой и грязной кончины ты заслуживаешь, но убью тебя не я, - мрачно ответил Ан Анку. - И раскаяться ты не успеешь. Давай, помогай мне выносить твоих. Берись за ноги, а я за руки. Нет, сюда не подходи, я вытащу сам. Эх, через порог бы не таскать падали, да все едино храм переосвящать.
   Катя вздохнула с облегчением лишь когда Ан Анку и маркитантка вытащили из церкви последнего солдата. Несколько времени Ан Анку не появлялся. А затем вошел уже один, с немалым и неудобным грузом в руках: три пороховницы, три ружья, пистолеты, всяческая оружейная мелочь.
   - Ты отпустил ту женщину? - спросила Елена. - Она не кликнет синих с дороги?
   - Едва ли.
   По чести сказать, Нелли было изрядно стыдно: ну чего она бросилась на синих без оружия? И чтоб она стала с ними делать, ей даже в алтарь-то зайти нельзя! Или все ж, ради того, чтоб попытаться совлечь кощунников с алтаря, можно и женщине войти в алтарь? Все одно неладно. Вот уж Господь послал им в помощь странного этого Ан Анку.
   - Ты назвался, а мы еще нет. Я Элен де Роскоф, а со мною мои подруги Прасковия и Катерина. Мы должны пробраться в Бретань, к человеку по прозванью Белый Лис.
   - Вот оно как, молодая дама де Роскоф! Понятное дело, что вам надобно к Белому Лису. Я проведу вас лесными дорогами. Только не обессудьте, придется каждой из вас взять по ружью. Я могу не успеть начать стрельбу, когда на мне больше оружия, чем удобно. А так вы станете передавать мне заряженые ружья по-очереди, можно хоть с батальоном управиться.
   - Прасковия будет передавать тебе ружья и пистолеты, а мы с Катериной и сами умеем стрелять! - улыбнулась Нелли. - Но будь нашим командиром, распределяй оружие.
   Ан Анку вышел из церкви последним.
   Тел синих солдат нигде близ входа не было.
   - Пришлось столкнуть в овражек, - поймал взгляд бретонец.
   - Здесь, я чаю, был мост, - Нелли нагнулась, чтобы разуться.
   - Старик кюре его разобрал еще за месяц до своей гибели, - сказал Ан Анку. - Я еще спросил его, к чему было трудить старые кости, этот брод одолеет трехлетнее дитя. Не можешь ты представить, сын мой, ответил старик, какая мелочь иной раз решает дело. И вправду, некоторое время ни церковь ни его не трогали. Но в конце-концов до кюре добрались. Негодяи долго пытали старика, хотели вызнать место, где он зарыл церковную утварь.
   Странная манера была у Ан Анку. Он никак, коли разобраться, не был скуп на слова, однако ж отчего-то казался немногословным. Быть может, так представлялось всего лишь потому, что по-французски он говорил с тщательностью чужого?