Даниэль Дефо. Счастливая куртизанка, или история жизни и всевозможных превратностей судьбы мадемуазель Де Бело, впоследствии именуемой графиней де Винцельсгейм германской, она же особа, известная во времена Карла II под именем леди Роксаны

неутомимый мой друг квакерша водила ее за нос в течение трех или четырех
дней, сведения, которые от, нее поступали, заставили меня решиться покинуть
Тэнбридж. Но куда двинуться, я не знала; в конце концов, я переехала в
небольшую деревню на опушке Эппингского леса под названием Вудфорд {133},
арендовала комнаты в частном доме и там прожила около шести недель в
надежде, что, отчаявшись меня найти, моя девица к этому времени бросит свои
розыски.
"Здесь я получила от моей верной квакерши отчет; в нем говорилось, что
девица и в самом деле наведывалась в Тэнбридж, разыскала дом, в котором я
там жила, и в самых горестных тонах поведала его обитателям свою историю;
затем последовала в Лондон, куда мы, по ее мнению, удалились: однако
квакерша заверила ее, что ей ничего не известно о наших передвижениях -
кстати, это была истинная правда. В заключение квакерша советовала ей
угомониться и перестать выслеживать, точно воров, людей с таким положением в
обществе, как наше; раз я не проявляю желания ее видеть, говорила она, то
никакие силы не вынудят меня к такой встрече; между тем ее назойливость
может лишь окончательно меня рассердить. Такими-то речами она пыталась ее
утихомирить. Мне же она высказала надежду, что эта молодая особа не станет
больше причинять мне беспокойства.
Примерно тогда же Эми и рассказала мне о своей поездке в Гринвич и
намерении утопить и убить мою девицу во что бы то ни стало, чем, как я уже
говорила, привела меня в неописуемую ярость, и я прогнала ее прочь, так что
она уехала, даже не соизволивши меня известить, куда или хотя бы в какую
сторону держит путь. Я же, по размышлении, поняла, что отныне лишилась
помощницы и наперсницы, и что, не считая моего друга квакерши, мне не от
кого теперь получать сведения: так что я была в большой тревоге.
День за днем я ждала и гадала, все еще надеясь, что Эми одумается и
вернется, или хотя бы подаст о себе какую-нибудь весточку; но прошло десять
дней, а от нее - ни слуху, ни духу. Я вся извелась и не знала покоя ни днем,
ни ночью. Что мне было делать? Ехать в город, к квакерше я не смела, боясь
нарваться на это несносное существо, мою дочь; с другой стороны, живя в
деревне, я была от всего отрезана и не знала, что происходит; наконец я
надумала попросить мужа послать карету за квакершей, сказав, что очень по
ней соскучилась.
Когда она приехала, я не смела ее ни о чем расспрашивать и не знала,
как подступиться; но она сама тотчас принялась мне рассказывать, что девушка
приходила к ней три или четыре раза, пытаясь узнать что-либо обо мне; она
так ей досаждала, что квакерша в конце концов даже немного на нее
рассердилась и прямо ей сказала, чтобы та не пыталась меня разыскать при ее
(квакерши) посредстве, ибо даже если бы она что и знала, то не стала бы ей
рассказывать; после чего та на некоторое время оставила ее в покое. Однако,
продолжала квакерша, я поступила неосторожно, послав за нею собственную
карету, ибо у нее есть основания думать, что она (моя дочь) следит за ее
дверью днем и ночью: да и не только за дверью, а за каждым движением
квакерши, за каждым ее приходом и уходом; ибо девица была полна решимости
меня выследить и не щадила никаких усилий и, по мнению квакерши, даже
арендовала комнату где то поблизости от ее дома.
Но у меня едва хватило терпения ее выслушать, так жаждала я расспросить
ее об Эми; когда же она сказала, что ей ничего о той неизвестно, я была
совсем сражена. Невозможно и выразить все тревожные мысли, которые одолевали
меня; Главное же - я без конца корила себя за опрометчивость, с какою
прогнала столь верную душу, которая столько лет была мне не только
служанкой, но и доверенным лицом, и не только доверенным лицом, но и
преданнейшим другом.
Я не могла также не думать о том, что Эми известны все мои тайны; что
она участвовала во всех моих интригах, что во всем, что я делала и дурного,
и доброго, она принимала самое деятельное участие, и что с моей стороны это,
кроме всего прочего, весьма опасный шаг; я обошлась с ней жестоко и
невеликодушно, тем более, если вспомнить, что все ее вины происходили от ее
привязанности ко мне и чрезмерной заботы о моем благополучии; теперь мне
оставалось лишь уповать на то, что эта самая ее любовь ко мне и великодушная
дружба удержат ее от того, чтобы отплатить мне злом за то зло, что я
причинила ей: ведь я была целиком в ее власти, и она легко могла меня
погубить совершенно.
Все эти мысли смущали меня несказанно, и я просто не знала, что и
предпринять. Я уже стала совсем отчаиваться когда-либо ее увидеть, ибо вот
уже более двух недель, как она меня покинула: а поскольку она взяла с собою
все свои пожитки, а также деньги - а их у нее было немало - то у нее и не
было причин возвращаться; никакого адреса, куда она переехала, никакого
намека, в какой части света ее разыскивать, она не оставила. Беспокоило меня
также еще одно обстоятельство, а именно, что мы с супругом порешили щедро
вознаградить Эми, не принимая в расчет тех денег, какие она могла отложить
сама; но мы не успели поделиться с нею нашим намерением, так что у Эми. было
еще одной причиной меньше вернуться ко мне.
Все это вместе взятое - беспокойство, причиняемое мне девчонкой,
которая шла за мной по пятам, как гончая собака, напавшая на горячий след и
потом потерявшая его, все это, говорю, вместе с исчезновением Эми заставило
меня принять решение как можно скорее ехать в Голландию: там, и только там,
думала я, обрету я желанный покой. И вот однажды я сказала своему супругу,
что боюсь, как бы он не рассердился на меня за то, что я ввела его в
заблуждение, и что я сама уже начинаю сомневаться, будто забрюхатела: а раз
так, сказала я, и поскольку вещи наши давно уже уложены и все подготовлено
для отъезда в Голландию, то я готова ехать с ним в любой день, какой он
назначит.
Супруг мой, которому было все равно, ехать ли или оставаться,
предоставил все это на мое усмотрение: я же, поразмыслив немного, начала
собираться к отъезду. Но, увы! - я пребывала в крайней нерешительности. Без
Эми я была как без рук: она была моим управляющим, она следила за моей
рентой (то есть за процентами с моего капитала), она вела счета, - словом,
занималась всеми моими делами: без нее я не могла ничего - ни ехать, ни
оставаться. Меж тем в это самое время случилось одно происшествие,
касавшееся до Эми и напугавшее меня так, что я уехала - и притом без нее - в
величайшем смятении и ужасе.
Я уже рассказывала, как ко мне приезжала квакерша и сообщила, что моя
дочь ведет за нею неусыпное наблюдение и что она днем и ночью следит за ее
домом. В самом деле, та приставила шпиона, который так успешно за нею
(квакершею) следил, что она и шагу не могла ступить без того, чтобы той не
стало известно.
Это стало слишком ясно, когда на другое утро после приезда квакерши
(которую я оставила у себя ночевать), к моему несказанному удивлению, у
моего домика остановилась наемная карета, в которой я увидела мою дочь. По
счастливому стечению обстоятельств - хоть во всем прочем они складывались
весьма для меня несчастливо - муж в то самое утро велел заложить карету и
укатил в Лондон. Что до меня, то я не знаю, как только у меня душа с телом
не рассталась; я так была поражена, что не знала, ни что сказать, ни как
поступить.
Находчивая квакерша, однако, сохранила присутствие духа и спросила, нет
ли у меня знакомых среди соседей. Я ответила ей, что да, совсем рядом живет
дама, с которой я сдружилась и была на короткой ноге. "Да, но можешь ли ты к
ней проникнуть, не выходя на улицу, задами?" - спрашивает квакерша. В нашем
доме и в самом деле была дверь, выходящая в сад, которою мы обычно
пользовались. "Отлично, - говорит моя квакерша, - выйди в таком случае через
эту дверь и отправляйся к своей приятельнице, остальное же предоставь мне".
Я тотчас выбежала, сказала соседке (ибо мы в самом деле были очень коротки),
что я сегодня вдовствую, поскольку муж мой уехал в Лондон, и что я пришла к
ней не просто с визитом, а на целый день, так как к моей хозяйке приехали
какие-то люди из Лондона. Итак, сочинив эту правдоподобную ложь, я извлекла
из сумки, которую принесла с собой, рукоделие, говоря, что не намерена целый
день сидеть сложа руки.
В то время как я вышла в одну дверь, мой друг квакерша подошла к другой
- встречать незваную гостью. Девица моя без дальних церемоний приказала
кучеру позвонить у ворот, а сама меж тем выходит и направляется к двери
дома; одна из деревенских девушек (прислуживавших в доме, ибо моим служанкам
квакерша запретила выходить) открывает дверь. Гостья объявляет, что хочет
видеть госпожу такую-то, называя мою квакершу, и служанка просит ее войти в
дом. Затем квакерша, видя, что отступление бесполезно, тотчас направляется к
ней, придав, однако, своему лицу выражение самое суровое, а так как
серьезность ей была свойственна, то ей это вполне удалось.
Войдя в небольшую гостиную, куда к этому времени мою девицу провели,
она хранила суровое выражение лица, но не проронила ни слова; дочь моя тоже
заговорила не сразу. Наконец, она прервала молчание.
- Надеюсь вы меня узнаете, сударыня? - спросила она.
- Да, - говорит квакерша, - я тебя знаю.
И в таком-то духе они продолжали свой диалог.
Девица: Следовательно, вам также известно, по какому делу я сюда
прибыла?
Квакерша: Отнюдь нет, я не знаю, какое у тебя может быть ко мне здесь
дело.
Девица: По правде сказать, дело мое касается в основном не вас.
Квакерша: Зачем же ты тогда выбралась так далеко для встречи со мною?
Девица: Вы знаете, кого я ищу. (Здесь девица заплакала.)
Квакерша: Зачем же ты следуешь за мною, когда я, как тебе известно, не
раз говорила, что знать не знаю, где она?
Девица: Я надеялась, что вы все же знаете.
Квакерша: Следовательно, ты надеялась, что я говорила неправду, а это
грешно.
Девица: Я уверена, что она находится в этом доме.
Квакерша: Если ты так полагаешь, можешь спросить обитателей дома. Итак,
ко мне у тебя больше никаких дел нет. Прощай. (Делает движение к дверям).
Девица: Я не хотела бы показаться неучтивой. Позвольте мне ее видеть,
умоляю вас!
Квакерша: Я здесь в гостях у своих друзей и с твоей стороны совсем
неучтиво меня преследовать.
Девица: Я приехала в надежде добиться окончательного решения в важном
для меня деле, о котором вы знаете.
Квакерша: Ты приехала сюда совершенно понапрасну, говорю я; и я
посоветовала бы тебе ехать назад и успокоиться; я намерена держать слово,
которое я тебе дала, - не принимать никакого участия в этом деле и, даже
если мне что станет известно, не давать тебе об этом отчета - разве что
получу особое на то распоряжение от миледи ***.
Девица: Кабы вы знали, в каком я горе, вы не были бы так жестоки ко
мне!
Квакерша: Ты мне рассказывала свою историю и, по моему мнению, было бы
большей жестокостью сказать тебе, где она, чем не говорить; ибо она,
насколько я понимаю, не желает тебя видеть и отрицает, что ты ее дочь.
Неужели ты будешь настаивать, чтобы, чужие люди признали тебя родной?
Девица: Ах, если бы мне только с нею поговорить! Я бы доказала ей наше
родство, и она бы не могла его отрицать.
Квакерша: Да, но, насколько я понимаю, тебе с ней не удастся
поговорить.
Девица: Я надеюсь, что вы скажете, мне, здесь ли она. Мне достоверно
известно, что вы сюда приехали повидаться с нею и что она сама за вами
прислала.
Квакерша: Удивляюсь, как это тебе может быть достоверно известно. Если
я приехала повидаться с нею, значит ты ошиблась домом, ибо, уверяю тебя, в
этом доме ее нет.
Девица стояла на своем с величайшим упорством и при этом горько
плакала, так что сердце моей бедной квакерши даже смягчилось и она
уговаривала меня подумать, и, если только это возможно, встретиться с нею и
ее выслушать; это, впрочем, было потом. Возвращаюсь к их разговору.
Квакерша долго с нею возилась; та стала говорить, что отправит карету в
Лондон, а сама заночует где-нибудь в деревне. Квакерша понимала, что это
было бы чрезвычайно для меня неудобно, но не смела и слова сказать; но вдруг
ее осенила дерзкая мысль, и она решилась на рискованный шаг, который, если
бы не достиг желаемого ею результата, оказался бы весьма опасным.
Она сказала ей, что отправить карету назад она вольна, но что найти
пристанище в деревне ей вряд ли удастся; но поскольку она приехала в место,
где у нее нет никого знакомых, она, квакерша, готова оказать ей дружескую
помощь и спросит хозяев дома, нет ли у них свободной комнаты, в которой та
могла бы переночевать; иначе, если она отпустит карету и не найдет ночлега,
неизвестно, как она доберется до Лондона.
Это был шаг хитроумный, хоть и опасный, однако он удался вполне, ибо
совсем сбил девицу с толку, и она решила, что меня и в самом деле здесь нет:
иначе, рассудила она, квакерша не предложила бы ей здесь заночевать; так что
она со временем отказалась от мысли остаться в этой деревне и сказала - нет,
раз так, то она сегодня же вернется, но через два-три дня опять сюда приедет
и обшарит все окрестности, даже если ей придется на это потратить неделю или
две; словом, заключила она, в Англии ли я или в Голландии, а она меня все
равно разыщет!
- В таком случае, - заметила ей на это квакерша, - ты из-за меня
потерпишь изрядный убыток.
- Как так? - спрашивает девица.
- Да ведь если ты будешь следовать за мною, куда бы я ни поехала, ты
потратишь много денег и только понапрасну будешь беспокоить людей. -
- А, может, не понапрасну, - говорит та.
- Уверяю тебя, что понапрасну, - говорит квакерша. - Ибо цели своей ты
не достигнешь все равно. Мне же, видно, придется сидеть дома и никуда не
выходить, чтобы избавить тебя от излишних трат и путешествий.
На это девица ответила, что постарается ее тревожить как можно, меньше;
но что иногда ей придется ее беспокоить, и она надеется, что та ее простит.
Моя квакерша на это сказала, что еще охотнее простила бы ее, если бы та
воздержалась от посещений; и еще раз заверила ее, что через нее та ничего
обо мне не узнает.
Девица опять в слезы; однако, успокоившись через некоторое время, она
сказала, что та ошибается; и что ей (квакерше) следует остерегаться, ибо она
- вольно или невольно - все же кое-какие сведения обо мне ей дает; так, она
не жалеет о своей поездке сюда, ибо если меня и нет в этом доме, то я должна
быть где-то поблизости; и если я вовремя не перееду, она меня разыщет.
"Отлично, - говорит моя квакерша, - следовательно, если эта особа не желает
тебя видеть, ты даешь мне возможность ее предупредить, дабы она могла не
попадаться тебе на глаза".
На это девица пришла в ярость и сказала ей, что, если та меня
предупредит, она, квакерша, будет проклята, и она, и ее дети, и призвала
такие страсти на ее голову, что бедная мягкосердечная квакерша пришла в
неизъяснимый ужас и была в таком расстройстве чувств, в каком я никогда
прежде ее не видела; так что она решила ехать домой в следующее же утро, а
я, которую все это растревожило в десять раз больше, чем ее, думала и сама
за нею последовать в Лондон; поразмыслив, впрочем, я решила воздержаться от
такого шага и только приняла меры к тому, чтобы моя девица, если вновь сюда
заявится, меня не застала, и чтобы никто ей не говорил, что я здесь:
впрочем, она не давала о себе знать довольно, долгое время.
Я оставалась здесь примерно две недели и все это время больше о ней
ничего не слышала, и от квакерши не было никаких весточек: но еще два дня
спустя пришло письмо, в котором квакерша намекала, что у нее есть нечто
важное мне сообщить, причем такое, чего она не может написать в письме, и
просит меня не полениться и съездить к ней; она советовала мне подъехать в
карете к Гудманс-филдс, а затем пешком подойти к черному ходу в ее доме,
дверь которого будет нарочно для этого оставлена открытой; таким образом,
если известная нам любопытная особа и поставила своего шпиона стеречь дом,
она не узнает об моем прибытии.
Все это время я была настороже, и малейший пустяк вызывал у меня
тревогу, так что послание квакерши вовсе меня переполошило, и я пребывала в
великом беспокойстве; но мне никак не удавалось повернуть дело так, чтобы
убедить мужа в необходимости моей поездки в Лондон; ибо ему эти места
пришлись весьма по душе, и он был склонен, если только я согласна, сказал он
мне, остаться здесь подольше; я написала другу моему квакерше, что не могу
покуда выехать в город; к тому же мне претит, писала я, мысль, что я там
буду под неусыпным надзором шпионов и не посмею носа высунуть. Словом, я
отложила свою поездку еще на две недели.
К концу этого срока она написала мне вновь, сообщая, что за последнее
время не видела назойливую особу, которая доставила нам столько
беспокойства; зато она встретила мою верную Эми, которая сказала ей, что все
эти шесть недель она проплакала, не переставая; затем она рассказала
квакерше, сколько неприятностей причиняет мне эта девица и как по ее милости
я вынуждена была переезжать с места на место, так как та всюду меня
преследовала; и в заключение Эми сказала, что, хоть я на нее и сердита и
весьма жестоко с нею обошлась за то лишь, что она позволила себе высказать
свое мнение по этому поводу, все же совершенно необходимо эту девицу
обезопасить и убрать с дороги; словом, не испрашивая ни моего разрешения, ни
чьего-либо другого, она примет меры к тому, чтобы та никогда более не
досаждала ее госпоже (то есть мне); и в самом деле, писала квакерша, после
этого разговора с Эми она больше не слыхала ничего о молодой особе; так что,
полагала она, Эми успешно справилась со своей задачей и можно считать, что с
этой историей покончено.
Эта невинная и благородная душа, олицетворение доброты и мягкосердечия,
в особенности, когда дело касалось до меня, ничего зловещего не усмотрела в
том, что мне сообщила; она просто решила, что Эми удалось каким-то образом
утихомирить девицу и наставить ее на ум, так что та согласилась больше не
досаждать мне своими преследованиями; чуждая всяким дурным помыслам сама,
квакерша не подозревала зла в других и с великою радостью писала мне об
этой, по ее мнению, хорошей вести; я-то эту весть приняла совсем по-другому.
Меня ее письмо сразило, как громом небесным; я вся задрожала с ног до
головы и стала метаться по комнате, как безумная. Мне не с кем было
поговорить, и чувства мои рвались наружу, не находя выхода; долгое время я
не могла даже рта открыть, так я была убита. Наконец я бросилась на постель
и закричала: "Помилуй меня, господи, она убила мое дитя!" Слезы хлынули
потоком, и целый час или более я громко, не переставая, рыдала.
К счастью, мой муж был это время на охоте, так что, дав волю своим
чувствам в одиночестве, я понемногу начала приходить в себя. Но как только
кончились слезы, меня охватила новая вспышка ярости против Эми; в этой
женщине, говорила я себе, сидит тысяча чертей, чудовищ и диких тигров; я
укоряла ее за то, что, зная, как мне это ненавистно, помня, как я сама ей
все это высказала, и что после стольких лет ее верной службы и дружбы я чуть
ли не в толчки выгнала ее из дома за то лишь, что она открыла мне свой
роковой замысел, она все же привела его в исполнение.
Вскоре, однако, возвратился мой муж с охоты, и я постаралась привести
себя в порядок, дабы скрыть от него мое состояние; но он был слишком чуток
ко всему, что касалось до меня, и сразу заметил, что я плакала и что у меня
на сердце какая-то забота; он настаивал на том, чтобы я с ним поделилась
своим горем. Я, как бы скрепя сердце, начала ему рассказывать, говоря, что
не хотела делиться с ним моим горем не столько от того, что оно так сильно,
сколько от стыда, что такой пустяк мог так сильно меня расстроить. Огорчена
же я тем, сказала я, что моя камеристка Эми так и не возвращается ко мне;
что она так дурно обо мне думает, полагая меня столь злопамятной и все в
таком роде; короче говоря, опрометчиво погорячившись, я лишила себя лучшей
служанки, какую видывал свет.
- Ну что ж, - сказал он, - если это и есть твоя беда, я думаю, она
скоро минет: ручаюсь, что не пройдет и недели, как мы получим весточку от
госпожи Эми.
На том пока и кончилось. Однако не для меня; ибо я места себе не
находила и пребывала в крайнем страхе; я жаждала что-нибудь узнать о всем
этом деле. Наконец, я отправилась к моему верному и неизменному утешителю,
квакерше, которая и пересказала мне все, что знала, несколько подробнее; при
этом добрая, безгрешная квакерша поздравила меня с избавлением от моей
невозможной мучительницы.
- Все это хорошо, - сказала я, - но только я хотела бы знать, что меня
от нее избавили, прибегнув к средствам справедливым и благородным; но я не
знаю, каким образом Эми этого добилась. А что, как она с ней разделалась
совсем?
- Побойся бога! - воскликнула квакерша. - Как только тебе могло такое в
голову прийти? Ну, нет! Убить ее? Эми говорила бы совсем иначе, коли
разделалась бы с ней таким путем; уж тут ты можешь быть спокойна, поверь. У
Эми и в мыслях такого не было, помилуй! - И, слушая добрую квакершу, я и
сама решила выбросить эти мрачные мысли из головы.
Но только ничего из этого не вышло; мысли сами так и теснились в моей
голове: ни днем, ни ночью я ни о чем другом не могла думать; в душе моей
царил ужас, а к Эми, на которую я смотрела как на убийцу, я испытывала столь
великое омерзение, что, явись она тогда передо мною, я бы на основании одних
лишь подозрений немедленно отправила ее в Ньюгейт {134}, а то и еще куда
похуже; право же, я, кажется, была бы способна убить ее своими руками.
Что до несчастной девицы, то она все время стояла у меня перед глазами;
я ее видела и днем и ночью; теперь, когда она перестала преследовать меня во
плоти, образ ее преследовал мое воображение; оно рисовало ее мне в сотнях
разных положений и поз; во сне ли, наяву, она все время была со мной. То я
ее видела с перерезанным горлом; то с отрубленной головой и проломленным
черепом; то ее тело свисало с чердачной перекладины; то она являлась мне. в
виде утопленницы, всплывшей на поверхность огромного озера в Кемберуэлле
{135}. Все эти образы были ужасны; и, что хуже всего, я и в самом деле
ничего не могла об ней узнать: я посылала к жене капитана в Редрифф, но та
ответила, что она отправилась к своим родственникам в Спитлфилдс. Я послала
туда, там сказали, что она, точно, была у них три недели назад, но что
уехала в карете вместе с дамой, которая ей все время оказывала
покровительство; куда же она уехала, они не знают, ибо та с тех пор у них не
появлялась. Я вновь послала к ним гонца с просьбой описать особу, с которой
она уехала; описание их было столь исчерпывающим, что не оставляло никаких
сомнений: то была Эми, и только она.
Я снова послала в Спитлфилдс сказать, что госпожа Эми, с которой она
уехала, рассталась с нею часа через два или три и советовала им приняться за
розыски, ибо имела причины опасаться, что ее убили. Я напугала их до
невозможности. Они решили, что Эми повезла ее, чтобы вручить ей деньги, к
что когда она от той возвращалась, кто-нибудь последовал за ней, ограбил ее
и убил.
Этому я, разумеется, не верила ничуть; что бы с нею ни случилось,; в
этом я не сомневалась, было делом рук Эми и что, короче говоря, Эми ее
убила; тем более, что и сама Эми как в воду канула, и это ее отсутствие лишь
подтверждало ее вину.
В таком-то состоянии я промаялась больше месяца; но поскольку Эми так и
не появлялась, я решила, что пора наконец привести свои дела в порядок и
готовиться к отплытию в Голландию; я посвятила в мои дела мою дорогую и
верную квакершу и, поставив ее на место Эми, сделала ее своим доверенным
лицом в деловых предприятиях; затем, с тяжелой душой и с сердцем,
исполненным горя по моей несчастной девочке, я села на торговое судно, - не
на то, на котором мы собирались плыть прежде, но и не на пакетбот - и со
своим супругом, со всем нашим добром и прислугою благополучно прибыла в
Голландию.
Я должна, однако, оговориться, дабы вы не поняли из моих слов, будто я
посвятила моего друга квакершу в тайны моей прошлой жизни; не сообщила я ей
также главной моей тайны, а именно, что я в самом деле являлась матерью той
девушки, иначе говоря, - леди Роксаной; не было никакой нужды открывать эту
часть дела; я всегда придерживалась правила - без особой надобности никогда
никому не открывать своих тайн. Такая откровенность с моей стороны не
послужила бы ни к моей пользе, ни к ее собственной, более того, она могла бы
причинить мне вред; ибо, как ни любила меня квакерша, - а она явила мне
достаточно свидетельств своей преданности, - но честность не позволила бы ей
в случае нужды лгать за меня, как то делала Эми; поэтому не было никаких
оснований сообщать ей о той поре моей жизни; ибо, если бы моя девица или еще
кто-нибудь к ней потом пришел и спросил бы ее напрямик, известно ли ей, что
я ее мать или нет, или что я и есть та самая леди Роксана, она либо не стала
бы это отрицать, либо отпиралась бы так неловко, краснея и запинаясь на
каждом слове, что ни у кого уже не оставалось бы сомнений, и она выдала бы
себя с Толовой, а заодно и мою тайну тоже.
По этой причине, говорю, я не стала открывать ей вещи подобного рода, в
других же отношениях, денежных и деловых, она вполне заменила мне Эми и была
столь же, мне верна, как та, и не менее, чем та, прилежна.
Но здесь у меня возникла большая трудность, и я не знала, как ее
преодолеть: кому поручить доставку очередных припасов провизии, а также
денег для того дядюшки и другой моей дочери, которые - особенно последняя -