Даниэль Дефо. Счастливая куртизанка, или история жизни и всевозможных превратностей судьбы мадемуазель Де Бело, впоследствии именуемой графиней де Винцельсгейм германской, она же особа, известная во времена Карла II под именем леди Роксаны

же деяний.
Когда у Эми заметно вырос живот, я отправила ее в заранее
приготовленное место, так что соседям было известно лишь то, что я
рассталась со своей служанкой. У нее родился прекрасный ребенок, девочка,
для которой мы приискали кормилицу, а Эми через полгода вернулась к своей
прежней госпоже. Однако ни мой приятель, ни сама Эми не захотели вернуться к
прежним забавам, ибо, как он сказал, эта девка может нарожать ему целую
ораву ребятишек, а он их корми.
После этого мы зажили счастливо и весело, если только возможно жить
счастливо и весело в наших обстоятельствах (я имею в виду наше мнимое
супружество, поставившее обоих нас в ложное положение). Что моего дружка,
впрочем, он о том нимало не заботился. Меня, однако, как я, казалось, ни
закоснела в грехах - а я и в самом деле полагаю, что второй такой
греховодницы свет не видывал, - все же меня время от времени одолевали
черные мысли, заставляя обрывать песню на полуслове и тяжко вздыхать; ко
всем моим радостям примешивалась душевная боль, и на глаза внезапно
навертывались слезы. И что бы там ни говорили, иначе и быть не могло. Ни у
одного человека, ступившего на неправедный путь и следующего по нему с
открытыми, глазами, не может быть покойно на душе: совесть, как ей ни
противься, нет-нет да о себе напомнит.
Однако мое дело не проповеди читать, а рассказывать. Как бы часто меня
ни посещали мои черные мысли, я изо всех сил старалась их скрыть от моего
друга, да и не только от него; я их подавляла и заглушала в себе самой. Так
что, на чужой глаз, мы жили весело и беспечно, как и подобает счастливой
чете.
Наконец, на третьем году нашей совместной жизни, оказалась брюхата и я.
Друг мой был весьма этим обрадован и сделался еще внимательнее и заботливее
ко мне, заранее все предусмотрев и устроив. Предстоящие мои роды, впрочем,
оставались в секрете от посторонних: все это время я избегала общества и не
поддерживала никаких отношений с соседями: так что мне не пришлось никого
приглашать отпраздновать это событие.
Я благополучно разрешилась от бремени (как и Эми, девочкой), однако
младенец умер шести недель от роду, так что все это дело - хлопоты, расходы,
тяготы - пришлось повторить сызнова.
На следующий год я возместила ему утрату, подарив ему, к великой его
радости, крепкого, здорового мальчугана. Однажды вечером, вскоре после того,
как у нас родился сын, мой муж (как он себя именовал) объявил мне, что в
делах его появилось некоторое осложнение; что он не знает, как ему быть, и
что я одна могу ему помочь: дела требуют его немедленного выезда во Францию,
где ему придется пробыть не меньше двух месяцев.
- Душа моя, как же мне облегчить вашу задачу? - спросила я.
- Дав мне свое согласие на эту поездку, - сказал он. - И тогда я
поведаю вам причину, вынуждающую меня ехать, дабы вы сами убедились, сколь
это необходимо.
Затем, чтобы я не тревожилась о своей судьбе, он сказал, что прежде,
чем отправиться в путь, он намерен составить завещание, согласно которому я
буду полностью обеспечена.
Во второй части его сообщения, ответила я, он явил столько великодушия
ко мне, что я не считаю себя вправе противиться тому, что было заключено в
первой, и единственная моя просьба, если только она не покажется ему
чересчур обременительной, сводится к тому, чтобы он взял меня с собой.
Мои слова чрезвычайно его обрадовали, и он сказал, что возьмет меня
непременно, раз я того хочу. На следующий день он повез меня в Лондон, где
составил завещание, и, предварительно показав его мне, запечатал, как
должно, при свидетелях и вручил его мне на сохранение. По этому завещанию он
оставлял тысячу фунтов одному нашему общему знакомому, с тем чтобы вся эта
сумма вместе с процентами была вручена либо мне лично, либо моему
доверенному лицу. Кроме того по этому завещанию мне выделялась, как он это
именовал, "вдовья часть" {17}, иначе говоря, те самые пятьсот фунтов,
которые он обязался оставить мне по смерти. Он завещал мне также всю
домашнюю утварь, посуду, мебель, серебро и так далее.
В этом он явил такое благородство, какого женщине в моем положении
невозможно ожидать. Нет; сказала я ему, такому человеку, как он, невозможно
ни в чем отказывать, с таким человеком, сказала я, поедешь не то что в
Париж, но и на край света. Затем мы устроили все дела, оставив дом на
попечении Эми; что касается его торговых дел - а он занимался перепродажей
ювелирных изделий - то у него было два человека, которым он дал доверенность
под гарантию, договорившись, чтобы они ожидали его письменных распоряжений.
Итак, уладив дела, мы отправились во Францию, благополучно прибыли в
Кале, а оттуда на перекладных через девять дней добрались до Парижа, где
остановились в доме знакомого купца, принявшего нас с полным радушием.
Клиентами моего сожителя были знатные вельможи, которым ему удалось
продать за большие деньги кое-какие чрезвычайно ценные ювелирные изделия. Он
сказал мне по секрету, что на этой сделке выручил 3 000 золотых пистолей
{18}, прибавив, что не доверил бы этой тайны самому близкому другу, ибо
Париж не Лондон, и держать при себе в этом городе большие суммы весьма
небезопасно {19}.
Мы задержались в Париже много долее, нежели рассчитывали: мой друг
вызвал одного из своих доверенных лиц из Лондона, приказав ему привезти
новую партию бриллиантов; когда же тот приехал, снова послал его в Лондон
еще за одной партией. Затем возникли новые непредвиденные дела, и я уж
начала думать, что мы здесь останемся на постоянное жительство. Мысль эта
нисколько не была мне противна - ведь я родилась и выросла в этой стране и в
совершенстве владела языком ее обитателей. Мы сняли хороший дом в Париже и
прекрасно в нем зажили. Я послала за Эми, ибо мы завели хозяйство на широкую
ногу. Раза два или три мой дружок порывался даже приобрести для меня выезд,
но я этому воспротивилась, тем более, что мы жили в самом городе и за
сходную цену можно было нанимать карету, так что экипаж был к моим услугам в
любое время. Словом, образ жизни у меня был, можно сказать, роскошный, и
если бы я захотела, я могла бы жить с еще большим великолепием. -
Однако в самый разгар моего благополучия меня постигла злая беда,
которая полностью расстроила все мои планы и повергла в такое же самое
состояние, в котором я пребывала прежде, - правда, с некоторой разницей, ибо
если раньше я была беднее последней нищенки, теперь я жила в полном
довольстве и достатке.
Дружок мой слыл в Париже настоящим богачом; и хоть молва несколько
преувеличивала его состояние, оно и впрямь было изрядно. Но он имел обычай,
оказавшийся впоследствии роковым, носить с собою, особенно в тех случаях,
когда ему доводилось наведываться ко двору или к кому-либо из принцев крови,
футляр из шагреневой кожи, В этом футляре лежали камни, имевшие великую
ценность.
Однажды утром, сбираясь в Версаль, где его ожидал принц ***ский {20},
он вошел в мою спальню и выложил свой футляр с драгоценностями, так как на
этот раз он ехал не с тем, чтобы показывать камни, а чтобы акцептовать
полученный им из Амстердама вексель {21}. Подавая мне футляр, он сказал:
- Я думаю, душа моя, лучше не брать его с собой; ведь я могу
задержаться там до самой ночи и не хочу искушать судьбу.
- Коли так, мой друг, - я ответила, - я тебя никуда не пущу,
- Но отчего же, душа моя? - возразил он.
- По той же причине, по какой ты не хочешь рисковать своими каменьями,
я не желаю, чтобы ты рисковал своей жизнью. И я пущу тебя лишь на том
условии, что ты мне обещаешь не задерживаться там дотемна.
- Я не думаю, чтобы мне - грозила какая-нибудь опасность, - сказал он.
- Ведь я не беру с собой каких-нибудь особенных драгоценностей. А, впрочем,
возьми, пожалуй, и это на всякий случай, - говорит он и протягивает мне свои
золотые часы и кольцо с дорогим бриллиантом, которое он всегда носил на
руке.
- Послушай, милый, - сказала я. - Ты меня еще больше растревожил: к
чему все эти предосторожности, коли тебе, как ты говоришь, не грозит никакая
опасность? А если ты таковую предвидишь, не лучше ли тебе вовсе остаться?
- Никакой опасности нет, - сказал он, - если я не задержусь там
Допоздна, а я задерживаться не намерен.
- Хорошо, но только обещай, что не задержишься, - сказала, я. - Иначе я
не могу тебя пустить.
- Право же, душа моя, не задержусь, - сказал он, - если только меня не
вынудят к этому. Уверяю тебя, что у меня такого намерения нет. Но если бы и
случилось мне задержаться, никто не станет меня грабить, ибо я не беру с
собой ничего, кроме кошелька с шестью пистолями да вот этого колечка.
И он показал мне кольцо с небольшим бриллиантом достоинством в
десять-двенадцать пистолей, которое надел себе на палец взамен того
драгоценного перстня, который он обычно носил.
Я продолжала упрашивать его не задерживаться, и он заверил меня, что не
станет.
- Если же против моего ожидания меня и задержат до вечера, - сказал он,
- я там заночую и приеду наутро.
Это показалось мне достаточной предосторожностью. И все же сердце мое
было не на месте, о чем я ему и сказала, умоляя его не ехать. Сама; не знаю
отчего, сказала я, но только меня одолевает непонятный страх; всякий раз,
как я подумаю о его предстоящей поездке; мне все кажется, что с ним
приключится беда.
- А хоть бы и так, душа моя, - сказал он с улыбкой. - Ты достаточно
обеспечена; все, что здесь, я оставляю тебе. - И с этим он поднимает со
стола свой футляр.
- В этом футлярчике, - говорит он, - целое состояние; если со мной что
случится, я вверяю все это тебе.
И кладет мне в руки футляр, драгоценный перстень и золотые часы, и,
сверх того, ключ от секретера.
- А в секретере лежат деньги, - сказал он, - и все они твои.
Я вскинула на него испуганный взгляд; на миг лицо его мне показалось
похожим на череп; в следующее мгновение мне привиделось, будто в крови
голова его, а затем - что вся одежда пропитана кровью; затем страшное
видение исчезло, и друг мой стоял передо мною как ни в чем ни бывало. Я тут
же расплакалась и повисла у него на шее.
- Ах, милый, - воскликнула я. - Я напугана до смерти. Нет, ты не должен
ехать! Иначе, поверь, с тобой приключится какая-нибудь беда.
Я не стала рассказывать ему о видении, промелькнувшем перед моими
глазами: я чувствовала, что это было бы неуместно. К тому же он просто
высмеял бы меня и все равно бы уехал. Но я настоятельно убеждала его
отложить поездку или хотя бы дать слово, что он возвратится в Париж
засветло. Тогда он сделался несколько серьезнее и повторил, что не ожидает
никакой опасности; если же он убедится, что таковая ему грозит, прибавил он,
он либо постарается вернуться днем, либо, как он уже сказал, заночует в
Версале.
Но все эти обещания оказались напрасными, ибо еще на пути в Версаль,
среди бела дня, на него напали три всадника в масках и один из них -
по-видимому, тот, кто его обыскивал, покуда его товарищи удерживали карету,
- нанес ему смертельный удар саблей. Стоявшего на запятках лакея они сшибли
с ног прикладом или ложем карабина. Полагают, что они убили моего друга с
досады за то, что не обнаружили при нем его футляра с бриллиантами, который,
как они знали, он имел обыкновение держать при себе. Предположение это было
сделано на том основании, что, убив ювелира, они заставили кучера свернуть с
дороги и проехать довольно далеко по полю, пока они не достигли какого-то
укрытия, где они вытащили его тело из кареты и обыскали покойника с большим
тщанием, нежели можно было обыскать живого. Но они так ничего и не нашли,
кроме его колечка, шести пистолей да мелких монет на общую сумму в шесть или
семь ливров.
Смерть моего друга была страшным для меня ударом: не скажу, однако,
чтобы он был столь неожиданным, как можно было думать; ибо все время после
его отъезда дух мой был угнетен, а я была совершенно убеждена, что более его
не увижу. Такого никогда прежде со мною не случалось. Уверенность моя была
столь сильна, что я не могла отнести ее за счет пустой игры воображения; и я
была так подавлена и безутешна еще до того, как до меня дошла весть о
приключившемся несчастье, что в душе моей уже не было места для горя. Весь
тот день я проплакала, не могла есть и, можно сказать, лишь ждала известия,
подтверждавшего то, что я уже знала сама; весть эта пришла около пяти часов
пополудни.
Я была одна на чужбине, и хоть знакомых у меня было достаточно, друзей,
с которыми бы я могла посоветоваться, почти никого. Все старания были
приложены к разысканию мерзавцев, что так бесчеловечно расправились с моим
благодетелем, но найти их так и не удалось. Лакей, которого тотчас
допросили, не мог описать их наружности, так как его оглушили первым делом,
и он не знал, что произошло потом. Единственный, кто мог хоть что-то
рассказать, был кучер, но его отчет сводился к тому, что один из разбойников
был одет солдатом, но каков был на нем мундир, он не упомнил, равно как и
других примет, по коим возможно было бы определить полк, к которому
принадлежал этот солдат. Что до лиц, то об этом он ничего не мог сказать,
так как все трое были в масках.
Я похоронила его со всей пристойностью, какую удалось соблюсти в этой
стране, хороня протестанта и чужеземца {22}. Щепетильность местных властей
мне удалось успокоить с помощью денег; человек, которому я их дала, пошел к
кюре прихода святого Сульпиция, что в Париже, и, глазом не моргнув, заявил
ему, что убитый являлся католиком; что грабители сняли с его груди золотой
крест, украшенный бриллиантами, стоимость которого равнялась шести тысячам
ливров; что вдова его католичка и уполномочила его передать шестьдесят крон
такой-то церкви с тем, чтобы в ней отслужили несколько обеден за упокой души
ее супруга. Вследствие всех этих речей, в которых не заключалось и слова
правды, его похоронили со всеми церемониями, принятыми католической
церковью.
Я беззаветно предалась своему горю и едва не умерла от слез. Я его и
впрямь любила беспредельно - да и как могло быть иначе, когда он был так
добр ко мне вначале, и сохранил всю свою нежную заботливость до самого
конца?
Да и ужасные обстоятельства, при которых его настигла смерть, вместе со
страшными предвозвестниками ее, повергли мою душу в трепет, я никогда не
ощущала в себе дара ясновидения или чего-либо в этом роде, но если таковое
на свете существует, то на этот раз я несомненно им обладала, ибо я видела
совершенно ясно все те ужасающие преображения, что я уже описала выше:
сперва он явился мне в виде мертвеца или остова, которого уже коснулись
гниль и тление; затем - в виде только что убитого, с лицом, покрытым кровью;
и, наконец, - в одежде, пропитанной кровью, - и все это в течение
какой-нибудь одной минуты, меньше даже - нескольких мгновений!
Все это меня ошеломило, и я долгое время была как помешанная. Наконец,
я начала постепенно приходить в себя и решила заняться моими делами.
Средства к существованию у меня, слава богу, были, нужда мне не грозила.
Совсем напротив. Сверх того, что он вручил мне перед своей смертью - а это
имело большую ценность, - в его секретере, от которого он дал мне ключ тогда
же, я обнаружила свыше семисот пистолей золотом. И еще я там нашла
акцептованные иностранные векселя на общую сумму в 12 000 ливров или около
того; словом, через несколько дней после несчастья я увидела, что обладаю
без малого десятью тысячами фунтов стерлингов.
Первым делом я послала письмо своей девушке (как я по-прежнему,
несмотря ни на что, величала Эми), в котором отписала о постигшем меня
несчастье, о том, что мой муж, как она его величала (я же никогда не
решалась так его называть), убит.
Поскольку я не знала, что предпримет его родня или родственники его
жены, я приказала Эми собрать все серебро, полотно и прочую утварь,
представляющую ценность, и вручить лицу, которое я ей указала, затем продать
или еще как-нибудь распорядиться по своему усмотрению мебелью, и наконец, не
посвящая никого в причину своего отъезда, покинуть дом. И еще я поручила ей
известить лондонского управляющего ее покойного господина о том, что жильцы
выбыли из дому, дабы он передал его в распоряжение душеприказчиков. Эми
оказалась столь ловкой и проделала все, что я ей велела, столь быстро, что
заколотила дом и послала ключ от него управляющему почти одновременно с
пришедшим к нему известием о гибели его господина.
По получении этого неожиданного известия управляющий поспешил в Париж и
явился ко мне. Я без стеснения назвалась мадам ***, вдовой английского
ювелира, мосье ***. А как я говорила по-французски не хуже всякой
француженки, то и оставила его в заблуждении, будто его господин женился на
мне во Франции и что я и представления не имела о том, что в Англии у него
имелась другая жена. При этом я изобразила великое удивление и принялась
поносить покойника за его низкий поступок, говоря, что в Пуату, откуда я
родом, у меня, близкие, которые проследят за тем, чтобы мне выделили
причитающуюся мне по закону долю из его наследства в Англии.
Я забыла сказать, что, как только по городу разнеслась весть об
убийстве и о том, что убитый был ювелиром, молва оказала мне великую услугу,
утверждая, будто грабители отобрали у него футляр с драгоценностями, который
он всегда носил с собой. В своих ежедневных причитаниях по поводу его смерти
я подтверждала этот слух, прибавляя, что на нем был еще драгоценный перстень
с бриллиантом стоимостью в сто пистолей, хорошо знакомый всем, кто знал
моего мужа; и еще золотые часы, а в знаменитом футляре множество бриллиантов
чистой воды. Бриллианты эти, продолжала я, он вез показать принцу ***скому;
принц признал, что он, точно, просил ювелира показать ему кое-что из его
бриллиантов. Впрочем, как вы увидите впоследствии, об этом моем вымысле мне
пришлось пожалеть.
Слух этот положил конец расспросам о судьбе бриллиантов, часов в
драгоценного перстня убитого ювелира; что касается семисот пистолей то мне
удалось их спрятать. Я призналась, что у меня на руках остались ценные
бумаги мужа, но при этом заявила, что поскольку он взял за мной тридцать
тысяч ливров приданого, то я считаю оные векселя - общая стоимость которых
не превышала двенадцать тысяч ливров, - своею собственностью, как бы в
компенсацию за причиненный мне убыток. Эти векселя да домашняя утварь и
серебро составляли в основном все имущество покойного, к которому они могли
подобраться. Что до иностранного векселя, который он вез в Версаль затем,
чтобы там его акцептовать, то его у меня и в самом деле не было. Но как его
управляющий, который перевел ему вексель через Амстердам, привез с собою
дубликат, то деньги, которые бы иначе тоже пропали, удалось, как это
говорится на деловом языке, "выручить". Разбойники, ограбившие и убившие
моего друга, по видимости не решились предъявить вексель, ибо в таком случае
их бы несомненно обнаружили.
К этому времени подоспела моя служанка Эми, которая дала мне подробный
отчет о том, как она всем распорядилась, как передала все ценное имущество в
указанные мною руки, как заколотила дом и послала ключ от него главному
управляющему; она также доложила мне в точности и без утайки, сколько ей
удалось выручить за проданную мебель и прочее.
Я забыла сказать, что все то долгое время, какое мой друг жил со мною в
лондонском предместье, он изображал простого жильца, нанимающего у меня
комнату, и хоть на самом деле дом принадлежал ему, никто этого не знал. Так
что, когда после его смерти Эми покинула дом и вернула ключ, никто в его
конторе не усмотрел никакой связи между ее выездом из дому и только что
свершившимся убийством их хозяина.
Я между тем обратилась к известному юристу, который являлся советником
Парижского парламента {23}; когда я изложила ему существо дела, он
присоветовал мне предъявить иск на вдовью часть имущества, оставшегося по
смерти моего мужа, каковому совету я и последовала. Управляющий вернулся в
Англию, удовлетворенный тем, что ему удалось вызволить акцептованный
вексель, по которому причиталось получить две тысячи пятьсот фунтов и еще
кое-что в придачу; в общем же он собрал сумму в семнадцать тысяч ливров, и
мне таким образом удалось от него избавиться.
Многие знатные дамы нанесли мне визит по случаю безвременной кончины,
моего мужа (каковым его здесь все считали). А тот принц, которому, как ему
доложили, он и вез показать свои драгоценности, послал ко мне своего
камердинера с самыми любезными изъявлениями соболезнования; слуга этот
намекнул - от себя ли или от своего господина, не знаю, - будто бы его
высочество намеревался посетить меня сам, но что досадный случай, о коем
слуга довольно долго распространялся, ему в этом помешал.
Теперь, когда меня стали посещать дамы и господа из высшего света, у
меня образовался широкий круг знакомств; одевалась я хорошо, насколько это
дозволял вдовий наряд, по чести сказать, в те времена довольно уродливый;
подстрекаемая, однако, тщеславием, ибо я была хороша собой и прекрасно это
знала, я умудрялась, как я уже сказала, одеваться к лицу; в обществе даже
появилась мода на la belle veuve de Poitou, как меня прозвали, что означает:
"хорошенькая вдовушка из Пуату". Такое благосклонное ко мне внимание весьма
утешало меня в. моем горе, а вскоре и вовсе осушило мои слезы. И хоть я все
еще появлялась во вдовьем обличье, это уже было обличье вдовы утешившейся,
как говорится у нас в Англии. Навещавшие меня дамы могли убедиться, что
тонкости светского обращения мне не в диковинку, и, короче говоря, я
завоевала всеобщее расположение. Впоследствии, однако, некое обстоятельство
- о котором будет поведано в свое время - заставило меня изменить мой образ
жизни и отказаться от светских связей.
Дня через три-четыре после того, как мне было передано соболезнование
принца ***ского, его камердинер - тот самый, которого он посылал ко мне
ранее, - известил меня, что его высочество собирается нанести мне визит.
Известие это застигло меня врасплох; я совершенно растерялась и не знала,
как мне себя с ним держать. Но делать нечего, я приготовилась встретить его
как могла. Не прошло и нескольких минут, как он уже был у моей двери и вошел
в дом, о, чем все тот же камердинер доложил моей служанке Эми, а она, в свою
очередь, мне.
Принц держался со мной более чем любезно. Благороднейшим образом
выразив сожаление по поводу кончины моего мужа, а также печальных
обстоятельств, при каких она приключилась, он сообщил мне далее, что,
насколько ему известно, мой муж направлялся в Версаль показать ему кое-какие
драгоценные камни; подтвердив, что у них точно был до того разговор о
драгоценных камнях, он, однако, прибавил, что не представляет себе, как
могли эти негодяи разведать, что Он собирается везти их именно в тот день и
час; тем более, что он не просил моего мужа приезжать с драгоценностями в
Версаль, а сказал, что будет в Париже сам и назначил день; таким образом,
заключил он, мне не следует смотреть на него, как на человека, в какой-либо
мере повинного в этом несчастье. Придав своему лицу выражение скорбное и
важное, я отвечала, что все высказанное мне его высочеством является
истинной правдой и что мне это прекрасно известно, но негодяи (знали о роде
занятий моего мужа и о его обыкновении носить на руке бриллиантовое кольцо,
стоившее сто пистолей, каковую сумму молва раздула до пятисот; так что, -
заключила я, - куда бы он ни ехал, все едино. После этого его высочество
поднялся, собираясь уже уходить, и сказал на прощание, что пусть он и
невиновен, но решился хотя бы в малой степени возместить мне убыток; с этими
словами принц кладет мне в руки шелковый кошелек, а в нем - сто пистолей.
При этом он сказал, что намерен определить мне небольшую пенсию, о размере
каковой он сообщит мне через своего камердинера.
Можете не сомневаться, что я выказала, сколь чувствительна к его
благодеянию и даже опустилась на колени, чтобы поцеловать ему руку. Но он
тотчас меня поднял, сам меня поцеловал и вновь уселся на диван (хотя за
минуту до того как будто намеревался меня покинуть), заставив меня сесть
рядом. Беседа его сделалась непринужденной; он выразил надежду, что я не
осталась в стесненных обстоятельствах; он слышал, что муж мой был человеком
весьма богатым и что незадолго до смерти выручил большие суммы за
бриллианты; так что, заключил принц, надеюсь, что у вас осталось состояние,
позволяющее вам вести тот образ жизни, к коему вы привыкли.
Я отвечала, уронив две-три слезинки, которые, признаться, мне удалось
выжать не без труда, что кабы, мистер (я назвала фамилию моего друга)
оставался в живых, нам можно было не опасаться нужды, теперь же понесенный
мной убыток не поддается описанию, не говоря уже о том, что я потеряла мужа:
по мнению тех, кто был несколько осведомлен о его делах и о стоимости
камней, которые он намеревался показать его высочеству, продолжала я, при
нем было товару не меньше, чем на сто тысяч ливров; это, говорю я, для меня,
как и для всей его родни, роковой удар, тем более, как вспомнишь
обстоятельства, при которых исчезли эти богатства.
Его высочество с искренним сочувствием отвечал, что весьма об этом
сожалеет, но тут же выразил надежду, что, если я останусь жить в Париже, то
найду средство поправить свои дела. При этом ему было угодно сделать мне
комплимент, сказав, что я чрезвычайно красива и что у меня не будет