Страница:
целиком зависели от моей помощи? Правда, Эми сказала в запальчивости, что
перестанет помогать и, той сестре и бросит ее на произвол судьбы, но это не
было ни в моей природе, ни в природе самой Эми, и я вовсе не намеревалась
привести ее угрозу в исполнение; поэтому я решила поручить устройство этого
дела верной квакерше, но трудность заключалась в том, как ей все это
объяснить.
Эми в свое время объявила им всем, что она не является матерью этих
детей, а всего лишь служанкой, которая отвела их к тетке; что затем она
вместе с их матерью уехала в Индию искать счастья, что там им выпала большая
удача и что их матушка очень богата и счастлива; что сама она (Эми) вышла
замуж в Индии, но, овдовев, решила вернуться в Англию; воспользовавшись тем,
их матушка просила разыскать детей и сделать для них все то, что Эми и
сделала; теперь же она намерена возвращаться в Индию, сказала она; но
матушка поручила ей всех как следует обеспечить; словом, Эми сказала, что ей
поручено каждому выдать по 2 000 фунтов при условии, что они будут
придерживаться твердых правил и изберут себе достойных супругов, а не первых
попавшихся проходимцев.
Я решила также вознаградить сверх всякой меры честное семейство, в
котором воспитывались мои дети; по моему, поручению Эми сообщила им и об
этом, обязав моих дочерей подчиняться их распоряжениям по-прежнему и
смотреть на этого честного человека как на отца и советника; его же просила
обращаться с ними, как если бы они и в самом деле были его родными детьми. А
чтобы его как следует обязать о них заботиться и, помимо того, желая
обеспечить и ему и жене его спокойную старость за всю их доброту к сироткам,
такую же сумму в 2000 фунтов я закрепила за ними, вернее, назначила им до
конца их жизни ежегодную, ренту с этой суммы в 120 фунтов с тем, чтобы
основной капитал по их смерти перешел к моим дочерям. Эми так мудро всем
этим распорядилась, что я была ею довольна, как никогда. В таком-то
положении, оставив моих дочерей на попечении доброго старика, она их и
покинула, чтобы ехать, как они полагали, ко мне в Индию, а на самом деле,
чтобы приготовить все к нашему отъезду в Голландию; в таком-то положении
находились дела, когда эта несчастная девушка, о которой я так много
рассказываю, расстроила все наши планы, и, как вы уже слышали, с упорством,
какого не удавалось поколебать ни уговорами, ни угрозами, стала преследовать
меня (считая себя моею дочерью) и, как я уже рассказывала, подвела меня к
самому краю пропасти: по всей видимости, она бы в конце концов меня
настигла, если бы Эми в своем неистовстве с ней не разделалась, прибегнув к
средству, о котором я тогда представления не имела и, словом, полностью мне
ненавистному.
Несмотря на все это, однако, я и думать не могла об отъезде, оставив
неоконченным дело по устройству моих детей, и, как грозилась Эми, из-за
неразумности одной дочери, обречь на голод другую, не говоря уже о том, что
не могла отказать добрым старикам в обещанном вознаграждении. Короче, я
поручила завершить это дело моему верному другу квакерше, которой я
рассказала ровно столько, сколько было нужно для того, чтобы доверить ей
исполнить то, что обещала Эми; ей же, квакерше, я получила сказать добрым
старикам лишь то, что может сказать лицо, не связанное со мною так близко,
как Эми.
С этой целью я первым делом вручила ей все деньги; затем послала ее к
честному старику и его жене и устроила их денежные дела; мать их
воспитанников, находящаяся в Индии, поручила это дело госпоже Эми, сказала
она им; но ей (Эми) пришлось возвращаться в Индию, так и не успев, по
причине упрямого норова старшей дочери, довести дело до конца; поэтому она и
доверила ей (квакерше) все остальное; та же, упрямая девица, так ее обидела,
что она (Эми) уехала, ничего для нее в конце концов не сделав; теперь же,
если можно будет что сделать, то лишь по получении новых указаний из Индии.
Нечего и говорить о том, как добросовестно исполнила все мои поручения
мой новый агент - квакерша; сверх же всего, она несколько раз принимала у
себя в доме старика и его жену, а также мою вторую дочь, и таким образом я,
которая считалась всего лишь постоялицей в этом доме и человеком совершенно
посторонним, наконец получила возможность взглянуть на свою младшую дочь,
которую видела в последний раз совсем младенцем.
В тот день, когда я решила с ними встретиться, я одела свое квакерское
платье и сделалась настолько похожей на квакершу, что никто, увидев меня
впервые, не мог бы и предположить, что я когда-либо была иной; да и разговор
мой вполне соответствовал моему обличью, ибо я его давно уже усвоила.
У меня нет здесь времени останавливаться на чувствах, какие меня
охватили при виде моего ребенка; как я была растрогана; какого несказанного
усилия мне стойло перебороть в себе желание открыться ей; как эта девушка
оказалась точной копией с меня, но только много красивее; какие у нее были
приятные и скромные манеры; как я тут же про себя решила сделать для нее еще
больше, чем собиралась, когда поручила заботу о ней Эми, и так далее.
Довольно будет здесь заметить, что, устроив все эти дела, я могла уже
ступить на корабль, несмотря на отсутствие моей бывшей наперсницы Эми,
которой, впрочем, я оставила кое-какие распоряжения на случай, если она
появится, в чем я еще не совсем отчаялась; на этот случай я просила мою
добрую квакершу передать ей мою записку, в которой приказывала Эми оставить
все спитлфилдские дела в ее (квакерши) руках, а самой отправиться ко мне;
последнее, однако, при условии, что та предоставит моему другу квакерше
достаточно убедительные доказательства того, что не убила мою дочь; в
противном, сказала я, случае я запрещаю ей показываться мне на глаза.
Впрочем, несмотря на это, она впоследствии ко мне приехала, не дав при этом
моему другу требуемых заверений, и даже не сказав, что собирается ко мне.
Сейчас я ничего не могу прибавить к тому, что, как уже говорилось выше,
я благополучно прибыла в Голландию с супругом и нашим сыном, ранее мною
упомянутым, и зажила со всем великолепием и пышностью, соответствовавшими
нашему положению, о чем я уже говорила.
Здесь, по прошествии нескольких лет, в течение коих я процветала и
наружно благоденствовала, меня постигла целая череда страшных бедствий и
меня, и Эми! Гнев небесный обрушился на нас в конце концов за зло, какое мы
обе причинили бедной девушке, и я впала в такое ничтожество, что раскаяние
мое казалось лишь следствием несчастий, точно так же, как несчастия эти
являлись следствием моих преступлений.
А. А. Елистратова
По словам авторитетного исследователя Дефо, Джеймса Сузерленда, для
современного читателя XX в. семь восьмых литературного наследия Дефо
"безнадежно скрыты под волнами", подобно подводной части гигантского
айсберга {James Sutherland. Defoe. London, Longmans, Green and Co., 1956, p.
6.}. Говоря это, Сузерленд имеет в виду главным образом так называемые
"смешанные" сочинения Дефо - его многочисленные памфлеты, сенсационные
отчеты о появлении "доподлинных" привидении, о небывалых бурях и
землетрясениях, политические прогнозы, экономические проекты и т. д. Но в
известной мере метафора Сузерленда применима и к посмертной судьбе
последнего романа Дефо. Хотя "Роксана" и переиздается в наше время в странах
английского языка, она все же заслонена тенью "Робинзона Крузо". Нашим
читателям этот роман до сих пор почти неизвестен. А между тем эта книга -
последнее крупное беллетристическое произведение Дефо - не только выделяется
среди других его романов, во многом отличаясь от них глубиной самораскрытия
главного характера и трагической напряженностью сюжета, но, будучи
поставлена в связь с общими процессами развития европейской литературы XVIII
в., может рассматриваться как один из первых и притом чрезвычайно
оригинальных образцов психологического романа нового времени.
"Счастливая куртизанка, или история жизни и всевозможных превратностей
судьбы мадемуазель де Бело, впоследствии именуемой графиней де Винтельсгейм
Германской, известной во времена Карла II под именем леди Роксаны" вышла в
свет в 1724 г., когда автору было уже около шестидесяти четырех лет. Позади
была долгая, трудная, полная тяжких испытаний и стремительных взлетов жизнь,
которую сам Дефо характеризовал как годы, "проведенные в самых бедственных,
скитальческих и горестных обстоятельствах, в какие приходилось попадать
человеку. За это время я прожил долгую и удивительную жизнь - в постоянных
бурях, " борьбе с наихудшим видом дикарей и людоедов." Я испытал всяческие
насилия и угнетения, несправедливые упреки, людское презрение, нападения
дьявола, небесные кары и земную вражду; изведал бесчисленные превратности
Фортуны, побывал в рабстве хуже турецкого...; попадал в море бедствий, снова
спасался и снова погибал, чаще, чем это случалось с кем-либо ранее на
протяжении одной человеческой жизни; часто терпел кораблекрушения, хотя
скорее на суше, чем на море..." {Daniel Defoe. Serious Reflections during
the Life and Surprising Adventures of Robinson Crusoe. London, Dent, 1899,
p. XI-XII.} Этот драматический итог биографии Дефо (которая, по его
заявлению, послужила подлинной канвой "удивительных приключений Робинзона
Крузо") был, по-видимому, близок к действительности. Писателю, который,
вступив в седьмой десяток, оглядывался назад, было что вспомнить. Человек
удивительной предприимчивости, энергии и инициативы, сочетавший трезвую
наблюдательность с неиссякаемым воображением, рисовавшим ему все новые и
новые возможные сферы деятельности, он активно участвовал в политической,
экономической и культурной жизни своей страны. В молодости он был замешан в
неудавшемся заговоре незаконного сына Карла II, герцога Монмутского {Герцогу
Монмутскому предстояло фигурировать в качестве одного из эпизодических
персонажей в романе "Роксана" под именем г-га М-ского.}, собравшего под свои
знамена немало ремесленников и неимущих крестьян, "окрыленных мечтой об
утверждении утопии всеобщего равенства" {А. Л. Мортон. История Англии. М.,
"Иностранная литература", 1950, стр. 239. См. также характеристику
политических взглядов молодого Дефо в другой книге этого английского
историка-марксиста: А. Л. Мортон. Английская утопия. М., "Иностранная
литература", 1956, стр. 108-111.}. Заговор был разгромлен (1685). Но три
года спустя возглавлявший силы политической и религиозной реакции Иаков II
Стюарт был низложен, и Дефо, в числе других лондонских бюргеров,
торжественно встретил нового короля, Вильгельма III Оранского, прибывшего из
Голландии, чтобы занять престол своего тестя. Недолгое царствование
Вильгельма III (1689-1702) было для Дефо периодом бурной политической
активности: он энергично поддерживает этого "короля-патриота", высмеивает в
прозе и стихах его противников и обнаруживает готовность считать
государственный переворот 1688 г., приобщивший к власти буржуазные верхи,
началом новой благодетельной эры в истории своей страны. Стихотворный
памфлет "Чистокровный англичанин" (1701), представлявший собой злую сатиру
на английскую аристократию и противопоставлявший личное достоинство -
родовой спеси, снискал автору у современников, по мнению некоторых
исследователей, едва ли не большую популярность, чем даже позднейший
"Робинзон" {Поводом к созданию этого памфлета послужили нападки торийской
реакции на "чужеземного" короля-голландца. Дефо столь же сатирически, как
позднее и Свифт в "Путешествиях Гулливера", характеризовал мнимую
"чистопородность" английской аристократии и доказывал, что подлинное
благородство доказывается только личной доблестью.}. Восемьдесят тысяч
экземпляров дешевого издания этого памфлета, как с гордостью рассказывал
Дефо, было распродано на улицах. Иные крылатые строки этой демократической
сатиры не раз вспоминаются при чтении его позднейших романов. Так, например,
цинический рассказ Роксаны о том, как покупаются аристократические титулы и
в Англии, и на континенте Европы, служит как бы развернутой иллюстрацией
сатирического афоризма из "Чистокровного англичанина": "Tis Impudence and
Money Makes a Peer" (Чтобы стать пэром, нужны наглость и деньги).
Это было, вместе с тем, и время самой кипучей предпринимательской
деятельности Дефо. Отец будущего писателя, торговец свечами и мясник, дал
сыну хорошее образование, рассчитывая, что тот станет священником
пуританской диссидентской общины {Хотя Дефо и не пожелал стать диссидентским
проповедником, в его творчестве обнаруживается тесная связь с традициями
демократической пуританской литературы, восходящими к английской революции
XVII в. В продолжении "Робинзона Крузо" он с особенной похвалой отозвался о
жанре "притчи" или "аллегорической истории", сославшись, в частности, на
Бэньяна. - См.: Defoe. Serious Reflections, p. 101.}. Даниэль, однако,
наотрез отказался от этой карьеры и окунулся с головой в практическую жизнь.
Он вел оптовую торговлю вязаными изделиями, табаком, спиртным; фрахтовал
торговые суда; спекулировал земельными участками; был владельцем черепичного
завода; интересовался техническими новшествами в водолазном деле; завел даже
ферму, где намеревался выращивать мускусных кошек, рассчитывая на поставку
доходного "сырья" аптекарям и парфюмерам... Несколько раз он терпел
банкротство, но снова становился на ноги. Вильгельм III, по-видимому, оценил
литературное дарование, ум и энергию Дефо; писатель вспоминал впоследствии,
что королю случалось пользоваться его советами, а королева Мария прибегла к
его помощи, когда разбивала новые сады вокруг Кенсингтонского дворца.
Приход к власти партии тори при королеве Анне, вступившей на престол
после смерти Вильгельма, поставил Дефо в положение подозрительного и
опасного вольнодумца. Мастерски пользуясь оружием сатирической иронии и
мистификации, он сумел одурачить своих врагов: его брошюра "Наикратчайший
способ расправы с диссидентами" (1702) была первоначально принята многими
сторонниками государственной англиканской церкви как сочинение,
добросовестно написанное в ее защиту от инакомыслящих "раскольников".
Вскоре, однако, обнаружилось, что Дефо в полемических целях пародийно
утрировал, доводя их до абсурда, ортодоксальные аргументы столпов
англиканской церкви. Против него было возбуждено судебное дело. Дефо пытался
скрыться, но был схвачен (правительство объявило за его поимку награду в 50
фунтов стерлингов) и брошен в тюрьму. Кроме того, его трижды выставили у
позорного столба. Популярность Дефо в народе была, однако, такова, что,
вопреки расчетам правительства, эта гражданская казнь превратилась в триумф
писателя: толпы восторженных единомышленников демонстрировали свое
сочувствие осужденному; к подножию позорного столба бросали цветы; тут же
распространялся и сатирический "Гимн позорному столбу", который Дефо успел
написать в тюрьме в разъяснение своих взглядов. За этим триумфом, однако,
последовала вынужденная тайная капитуляция. Оценив по достоинству
способности дерзкого публициста, торийское правительство продолжало держать
его в тюрьме (что означало неминуемое разорение Дефо и обрекало его жену и
детей на голод и нищету). После секретных переговоров премьер-министру
Харли, графу Оксфордскому, удалось заставить Дефо взять на себя роль
негласного агента правительства. Под видом коммерсанта или коммивояжера он
разъезжал но северной Англии и Шотландии, устанавливая контакты с различными
общественными кругами, выясняя их настроения и соотношение политических сил!
Как видно из частично сохранившихся донесений {"The Letters of Daniel
Defoe", td. by G. H. Heayley. Oxford. Clarendon Press, 1955.}, Дефо сыграл
немалую роль в подготовке и осуществлении акта об Унии 1707 г., включившей
Шотландию в состав Соединенного королевства. Как ни тяжела была для Дефо эта
двойная жизнь, она обогатила его опытом, далеко не безразличным для его
позднейшего творчества. Постоянные разъезды по стране, беседы с людьми самых
различных состояний и профессий, необходимость вникать в их скрытые интересы
и мотивы их действий обострили его наблюдательность и расширили его
кругозор. Что касается английской парламентской системы, то он укрепился в
глубочайшем презрении к обеим политическим партиям, которые оспаривали друг
у друга власть в тогдашней Англии: "Я видел изнанку всех партий, изнанку
всех их притязаний и изнанку их искренности, и, подобно тому, как пророк
сказал, что все суета сует и томление духа, так и я говорю о них: все это
простое притворство, видимость и отвратительное лицемерие со стороны каждой
партии во все времена, при каждом правительстве, при любой перемене
правительства... Их интересы господствуют над их принципами" {Цит. по кн.:
James Sutherland. Defoe. London, Methuen, 1937, p. 187.}.
Одним из замечательных начинаний Дефо-публициста было в эти годы
издание политико-экономического журнала "Обозрение", выходившего трижды в
неделю на протяжении девяти лет, с 1704 по 1713 г", и составлявшегося
единолично самим "мистером Ревью", как именовал себя Дефо {См. новейшее
факсимильное переиздание этого журнала: "A Review. . .", a complete
facsimile edition in 22 vols., ed. for the Facsimile Text Society by A. W.
Secord. New York, Columbia Univ. Press, 1938.}, В этом журнале, как и в
примыкавших к нему памфлетах, Дефо вступал в полемические схватки, в
частности, с самим Свифтом, и вписал важную главу в историю английской
журналистики.
Смерть королевы Анны и падение тори означали новый крутой поворот в
судьбе Дефо. Негласные "хозяева" Дефо, торийские министры, принуждены были
либо бежать из Англии, либо (как Роберт Харли) были заключены в Тауэр по
обвинению в государственной измене. Дефо, как пишет его биограф Сузерленд,
"оказался почти в таком же одиночестве, как его собственный Робинзон Крузо"
{Sutherland. Defoe. London, Longmans, Green and Co. 1956, p. 13.}. Здоровье
его пошатнулось. В автобиографическом памфлете "Воззвание к Чести и
Справедливости" (1715), - где он предпринял попытку объяснить свою
политическую эволюцию, он писал, что находится "на самом краю великого
Океана Вечности". В примечании издателя сообщалось, что автор только что
перенес тяжелый апоплексический удар.
А между тем впереди был новый, поистине беспрецедентный взлет
творчества Дефо - те "изумительные годы", как называют их его биографы,
когда он с поразительной быстротой пишет и издает одну за другой книги, на
которых основывается его всемирная известность. Эти изумительные годы
открываются изданием в 1719 г. (когда автору было уже без малого шестьдесят
лет) "Удивительных приключений Робинзона Крузо", сенсационный успех которых
заставил Дефо поспешно опубликовать в 1719-1720 гг. их продолжение и
заключение. Вслед за этим, пробуя себя в различных повествовательных жанрах,
он создает "Записки кавалера" (1720) и "Дневник чумного года" (1722) -
отдаленные прообразы исторического романа; авантюрный "морской" роман
"Жизнь, приключения и пиратства знаменитого капитана Синглтона" (1720);
"Радости и горести знаменитой Молль Флендерс" (1722); "Историю и
замечательную жизнь достопочтенного полковника Жака, в просторечии
именуемого Джеком-полковником" (1722) - и, наконец, последнюю книгу, выходом
которой завершаются эти действительно изумительные годы, - "Роксану" (1724).
На этом цикл больших повествовательных произведений Дефо был закончен.
Каковы бы ни были труднообъяснимые психологические причины такого решения,
писатель, сохраняя свою редкостную неутомимость, посвящает оставшиеся ему
годы жизни другим жанрам. Как истый просветитель, он много занимается
вопросами воспитания и образования; издает трехтомное "Путешествие через
весь остров Великобританию" (1724-1727), поныне сохраняющее ценность для
историков; разрабатывает проект, как "сделать Лондон самым процветающим
городом вселенной" (Augusta Triumphans, 1728); составляет руководство для
молодых коммерсантов - "Совершенный английский негоциант" (1726-1727). А
одновременно, разделяя интерес своей публики к сенсационному, таинственному
и "страшному", предлагает ей "Политическую историю дьявола, как древнюю, так
и современную" (1726), - "Систему магии, или историю чернокнижного
искусства" (1727) и "Исследование истории и подлинности привидений" (1727),
а также многое другое.
Судеб таких изменчивых никто не испытал;
Тринадцать раз я был богат, и снова беден стал.
В этом "двустишии", как писал Дефо в "Обозрении", он "подытожил
превратности своей жизни". Но итог был неполон: на склоне лет его ждали
новые испытания. Казалось, неустанные литературные труды обеспечили ему не
только популярность, но и покой и достаток. Из шумного Лондона он перебрался
с женой и дочерьми в загородный особняк с большим садом и превосходной
библиотекой (о составе которой можно судить по объявлению о ее распродаже,
напечатанном после смерти Дефо). Но - точно так же, как это бывало в жизни
его героев и героинь, - прошлое неожиданно и фатально напомнило о себе:
наследница давно умерших заимодавцев, с которыми, как считал Дефо, он
поладил еще в 1704 г., когда расплачивался с кредиторами после своего
второго банкротства, внезапно возбудила против него иск. Чтобы спастись от
конфискации, имущества, Дефо, по-видимому, перевел свое состояние на имя
старшего сына, а сам бежал, чтобы скрыться от ареста. Последнее из
сохранившихся писем, написанное за несколько месяцев до смерти автора, дает
представление о смятении и тревоге, которые омрачили закат его бурной жизни.
Дефо пишет своему зятю Генри Бейкеру, глухо обозначая свое местонахождение:
"около двух миль от Гринвича, в Кенте" {"The Letters of Daniel Defoe", p.
476.}. Он пребывает "in tenebris" (во мраке), "под гнетом невыносимой
скорби" {Ibid., p. 474.}.
Дефо просит передать своей любимой дочери Софии (жене Бейкера}, что дух
его "был сломлен не тем ударом, который нанес ему злобный, клятвопреступный
и презренный враг" (очевидно, подразумевается Мери Брук, наследница его
кредиторов). "Она хорошо знает, что мне случалось переносить и худшие
несчастья. Нет, несправедливость, недоброта и, я должен сказать,
бесчеловечные поступки моего собственного сына - вот что разорило мою семью
и, одним словом, разбило мое сердце...; ничто другое не сразило бы и не
могло бы сразить меня. Et tu, Brute! {И ты, Брут! (лат.).}. Я положился на
него, я доверился ему, я предал в его руки двух милых моему сердцу
беспомощных детей; но он чужд сострадания и предоставляет им и их несчастной
умирающей матери молить о куске хлеба у его дверей и выпрашивать как
милостыню то, что он обязался обеспечить им самыми священными обещаниями, за
собственной подписью и печатью; а сам, тем временем, живет в роскоши и
изобилии. Простите мне мою слабость, я не могу продолжать; слишком тяжело у
меня на сердце" {"The Letters of Daniel Defoe", pp. 474-475.}.
Это письмо, подписанное: "Ваш несчастный Д. Ф.", датировано 12 августа
1730 г., когда Дефо было около семидесяти лет. 26 апреля 1731 г. он
скончался. Малограмотный писец на кладбище в Банхилл-филдс занес в свою
конторскую книгу запись о погребении некоего "мистера Денбоу": жизнь
разыграла свою последнюю горькую шутку над великим мистификатором Даниэлем
Дефо.
"Роксана" во многом следует той жанровой схеме, которая была
разработана Дефо в его предшествующих романах. Необходимо, впрочем,
оговориться - сам Дефо никогда не пользовался применительно к своей
беллетристике этим определением. Ни теория, ни поэтика романа еще не были в
ту пору разработаны в Англии; только позднее, начиная с Ричардсона и
Фильдинга, этому жанру предстояло занять почетное место в английской
литературе. Автору "Робинзона Крузо", "Молль Флендерс" и "Роксаны" казалось
необходимым прежде всего сохранить у читателя иллюзию полной достоверности,
"всамделишности" всех этих "историй", "дневников" и "записок". Он печатал их
как подлинные документы, не ставя на титульном листе своей фамилии. И хотя
предисловие к "Роксане" по-видимому отчасти нарушает этот принцип, автор и
здесь старается держаться в тени и умалить свою роль, настаивая главным
образом на подлинности записок героини; для большего правдоподобия он даже
ссылается на то, что был "самолично знаком с первым мужем этой дамы -
пивоваром ***, а также с его отцом"!
Сочинитель этих "доподлинных историй" авантюристов обоего пола - пирата
Синглтона, карманника Джека-полковника, проститутки и воровки Молль
Флендерс, куртизанки Роксаны - во многом опирался на опыт плутовского
романа, зародившегося еще в XVI в. в Испании, а затем широко
распространившегося и в других странах Европы. Так называемая "пикареска"
(от испанского picaro - "плут") давала возможность представить разнообразные
и пестрые картины общества, где феодальные связи уже распадались и "интерес
чистогана" выступал как основное начало, определяющее взаимоотношения людей;
причудливые судьбы "героя", столь же неразборчивого в средствах, как и все,
кто его окружает, придавали острый драматизм сюжету.
У Дефо (как и у его французского современника Лесажа, создателя "Жиль
Бласа") заметно, однако, стремление углубить и переосмыслить жанровую схему
пикарески в соответствии с занимающими их социально-этическими и
воспитательными проблемами. В "Робинзоне Крузо" для Дефо важнейшей задачей
становится определение потенциала "человеческой природы", поставленной в
перестанет помогать и, той сестре и бросит ее на произвол судьбы, но это не
было ни в моей природе, ни в природе самой Эми, и я вовсе не намеревалась
привести ее угрозу в исполнение; поэтому я решила поручить устройство этого
дела верной квакерше, но трудность заключалась в том, как ей все это
объяснить.
Эми в свое время объявила им всем, что она не является матерью этих
детей, а всего лишь служанкой, которая отвела их к тетке; что затем она
вместе с их матерью уехала в Индию искать счастья, что там им выпала большая
удача и что их матушка очень богата и счастлива; что сама она (Эми) вышла
замуж в Индии, но, овдовев, решила вернуться в Англию; воспользовавшись тем,
их матушка просила разыскать детей и сделать для них все то, что Эми и
сделала; теперь же она намерена возвращаться в Индию, сказала она; но
матушка поручила ей всех как следует обеспечить; словом, Эми сказала, что ей
поручено каждому выдать по 2 000 фунтов при условии, что они будут
придерживаться твердых правил и изберут себе достойных супругов, а не первых
попавшихся проходимцев.
Я решила также вознаградить сверх всякой меры честное семейство, в
котором воспитывались мои дети; по моему, поручению Эми сообщила им и об
этом, обязав моих дочерей подчиняться их распоряжениям по-прежнему и
смотреть на этого честного человека как на отца и советника; его же просила
обращаться с ними, как если бы они и в самом деле были его родными детьми. А
чтобы его как следует обязать о них заботиться и, помимо того, желая
обеспечить и ему и жене его спокойную старость за всю их доброту к сироткам,
такую же сумму в 2000 фунтов я закрепила за ними, вернее, назначила им до
конца их жизни ежегодную, ренту с этой суммы в 120 фунтов с тем, чтобы
основной капитал по их смерти перешел к моим дочерям. Эми так мудро всем
этим распорядилась, что я была ею довольна, как никогда. В таком-то
положении, оставив моих дочерей на попечении доброго старика, она их и
покинула, чтобы ехать, как они полагали, ко мне в Индию, а на самом деле,
чтобы приготовить все к нашему отъезду в Голландию; в таком-то положении
находились дела, когда эта несчастная девушка, о которой я так много
рассказываю, расстроила все наши планы, и, как вы уже слышали, с упорством,
какого не удавалось поколебать ни уговорами, ни угрозами, стала преследовать
меня (считая себя моею дочерью) и, как я уже рассказывала, подвела меня к
самому краю пропасти: по всей видимости, она бы в конце концов меня
настигла, если бы Эми в своем неистовстве с ней не разделалась, прибегнув к
средству, о котором я тогда представления не имела и, словом, полностью мне
ненавистному.
Несмотря на все это, однако, я и думать не могла об отъезде, оставив
неоконченным дело по устройству моих детей, и, как грозилась Эми, из-за
неразумности одной дочери, обречь на голод другую, не говоря уже о том, что
не могла отказать добрым старикам в обещанном вознаграждении. Короче, я
поручила завершить это дело моему верному другу квакерше, которой я
рассказала ровно столько, сколько было нужно для того, чтобы доверить ей
исполнить то, что обещала Эми; ей же, квакерше, я получила сказать добрым
старикам лишь то, что может сказать лицо, не связанное со мною так близко,
как Эми.
С этой целью я первым делом вручила ей все деньги; затем послала ее к
честному старику и его жене и устроила их денежные дела; мать их
воспитанников, находящаяся в Индии, поручила это дело госпоже Эми, сказала
она им; но ей (Эми) пришлось возвращаться в Индию, так и не успев, по
причине упрямого норова старшей дочери, довести дело до конца; поэтому она и
доверила ей (квакерше) все остальное; та же, упрямая девица, так ее обидела,
что она (Эми) уехала, ничего для нее в конце концов не сделав; теперь же,
если можно будет что сделать, то лишь по получении новых указаний из Индии.
Нечего и говорить о том, как добросовестно исполнила все мои поручения
мой новый агент - квакерша; сверх же всего, она несколько раз принимала у
себя в доме старика и его жену, а также мою вторую дочь, и таким образом я,
которая считалась всего лишь постоялицей в этом доме и человеком совершенно
посторонним, наконец получила возможность взглянуть на свою младшую дочь,
которую видела в последний раз совсем младенцем.
В тот день, когда я решила с ними встретиться, я одела свое квакерское
платье и сделалась настолько похожей на квакершу, что никто, увидев меня
впервые, не мог бы и предположить, что я когда-либо была иной; да и разговор
мой вполне соответствовал моему обличью, ибо я его давно уже усвоила.
У меня нет здесь времени останавливаться на чувствах, какие меня
охватили при виде моего ребенка; как я была растрогана; какого несказанного
усилия мне стойло перебороть в себе желание открыться ей; как эта девушка
оказалась точной копией с меня, но только много красивее; какие у нее были
приятные и скромные манеры; как я тут же про себя решила сделать для нее еще
больше, чем собиралась, когда поручила заботу о ней Эми, и так далее.
Довольно будет здесь заметить, что, устроив все эти дела, я могла уже
ступить на корабль, несмотря на отсутствие моей бывшей наперсницы Эми,
которой, впрочем, я оставила кое-какие распоряжения на случай, если она
появится, в чем я еще не совсем отчаялась; на этот случай я просила мою
добрую квакершу передать ей мою записку, в которой приказывала Эми оставить
все спитлфилдские дела в ее (квакерши) руках, а самой отправиться ко мне;
последнее, однако, при условии, что та предоставит моему другу квакерше
достаточно убедительные доказательства того, что не убила мою дочь; в
противном, сказала я, случае я запрещаю ей показываться мне на глаза.
Впрочем, несмотря на это, она впоследствии ко мне приехала, не дав при этом
моему другу требуемых заверений, и даже не сказав, что собирается ко мне.
Сейчас я ничего не могу прибавить к тому, что, как уже говорилось выше,
я благополучно прибыла в Голландию с супругом и нашим сыном, ранее мною
упомянутым, и зажила со всем великолепием и пышностью, соответствовавшими
нашему положению, о чем я уже говорила.
Здесь, по прошествии нескольких лет, в течение коих я процветала и
наружно благоденствовала, меня постигла целая череда страшных бедствий и
меня, и Эми! Гнев небесный обрушился на нас в конце концов за зло, какое мы
обе причинили бедной девушке, и я впала в такое ничтожество, что раскаяние
мое казалось лишь следствием несчастий, точно так же, как несчастия эти
являлись следствием моих преступлений.
А. А. Елистратова
По словам авторитетного исследователя Дефо, Джеймса Сузерленда, для
современного читателя XX в. семь восьмых литературного наследия Дефо
"безнадежно скрыты под волнами", подобно подводной части гигантского
айсберга {James Sutherland. Defoe. London, Longmans, Green and Co., 1956, p.
6.}. Говоря это, Сузерленд имеет в виду главным образом так называемые
"смешанные" сочинения Дефо - его многочисленные памфлеты, сенсационные
отчеты о появлении "доподлинных" привидении, о небывалых бурях и
землетрясениях, политические прогнозы, экономические проекты и т. д. Но в
известной мере метафора Сузерленда применима и к посмертной судьбе
последнего романа Дефо. Хотя "Роксана" и переиздается в наше время в странах
английского языка, она все же заслонена тенью "Робинзона Крузо". Нашим
читателям этот роман до сих пор почти неизвестен. А между тем эта книга -
последнее крупное беллетристическое произведение Дефо - не только выделяется
среди других его романов, во многом отличаясь от них глубиной самораскрытия
главного характера и трагической напряженностью сюжета, но, будучи
поставлена в связь с общими процессами развития европейской литературы XVIII
в., может рассматриваться как один из первых и притом чрезвычайно
оригинальных образцов психологического романа нового времени.
"Счастливая куртизанка, или история жизни и всевозможных превратностей
судьбы мадемуазель де Бело, впоследствии именуемой графиней де Винтельсгейм
Германской, известной во времена Карла II под именем леди Роксаны" вышла в
свет в 1724 г., когда автору было уже около шестидесяти четырех лет. Позади
была долгая, трудная, полная тяжких испытаний и стремительных взлетов жизнь,
которую сам Дефо характеризовал как годы, "проведенные в самых бедственных,
скитальческих и горестных обстоятельствах, в какие приходилось попадать
человеку. За это время я прожил долгую и удивительную жизнь - в постоянных
бурях, " борьбе с наихудшим видом дикарей и людоедов." Я испытал всяческие
насилия и угнетения, несправедливые упреки, людское презрение, нападения
дьявола, небесные кары и земную вражду; изведал бесчисленные превратности
Фортуны, побывал в рабстве хуже турецкого...; попадал в море бедствий, снова
спасался и снова погибал, чаще, чем это случалось с кем-либо ранее на
протяжении одной человеческой жизни; часто терпел кораблекрушения, хотя
скорее на суше, чем на море..." {Daniel Defoe. Serious Reflections during
the Life and Surprising Adventures of Robinson Crusoe. London, Dent, 1899,
p. XI-XII.} Этот драматический итог биографии Дефо (которая, по его
заявлению, послужила подлинной канвой "удивительных приключений Робинзона
Крузо") был, по-видимому, близок к действительности. Писателю, который,
вступив в седьмой десяток, оглядывался назад, было что вспомнить. Человек
удивительной предприимчивости, энергии и инициативы, сочетавший трезвую
наблюдательность с неиссякаемым воображением, рисовавшим ему все новые и
новые возможные сферы деятельности, он активно участвовал в политической,
экономической и культурной жизни своей страны. В молодости он был замешан в
неудавшемся заговоре незаконного сына Карла II, герцога Монмутского {Герцогу
Монмутскому предстояло фигурировать в качестве одного из эпизодических
персонажей в романе "Роксана" под именем г-га М-ского.}, собравшего под свои
знамена немало ремесленников и неимущих крестьян, "окрыленных мечтой об
утверждении утопии всеобщего равенства" {А. Л. Мортон. История Англии. М.,
"Иностранная литература", 1950, стр. 239. См. также характеристику
политических взглядов молодого Дефо в другой книге этого английского
историка-марксиста: А. Л. Мортон. Английская утопия. М., "Иностранная
литература", 1956, стр. 108-111.}. Заговор был разгромлен (1685). Но три
года спустя возглавлявший силы политической и религиозной реакции Иаков II
Стюарт был низложен, и Дефо, в числе других лондонских бюргеров,
торжественно встретил нового короля, Вильгельма III Оранского, прибывшего из
Голландии, чтобы занять престол своего тестя. Недолгое царствование
Вильгельма III (1689-1702) было для Дефо периодом бурной политической
активности: он энергично поддерживает этого "короля-патриота", высмеивает в
прозе и стихах его противников и обнаруживает готовность считать
государственный переворот 1688 г., приобщивший к власти буржуазные верхи,
началом новой благодетельной эры в истории своей страны. Стихотворный
памфлет "Чистокровный англичанин" (1701), представлявший собой злую сатиру
на английскую аристократию и противопоставлявший личное достоинство -
родовой спеси, снискал автору у современников, по мнению некоторых
исследователей, едва ли не большую популярность, чем даже позднейший
"Робинзон" {Поводом к созданию этого памфлета послужили нападки торийской
реакции на "чужеземного" короля-голландца. Дефо столь же сатирически, как
позднее и Свифт в "Путешествиях Гулливера", характеризовал мнимую
"чистопородность" английской аристократии и доказывал, что подлинное
благородство доказывается только личной доблестью.}. Восемьдесят тысяч
экземпляров дешевого издания этого памфлета, как с гордостью рассказывал
Дефо, было распродано на улицах. Иные крылатые строки этой демократической
сатиры не раз вспоминаются при чтении его позднейших романов. Так, например,
цинический рассказ Роксаны о том, как покупаются аристократические титулы и
в Англии, и на континенте Европы, служит как бы развернутой иллюстрацией
сатирического афоризма из "Чистокровного англичанина": "Tis Impudence and
Money Makes a Peer" (Чтобы стать пэром, нужны наглость и деньги).
Это было, вместе с тем, и время самой кипучей предпринимательской
деятельности Дефо. Отец будущего писателя, торговец свечами и мясник, дал
сыну хорошее образование, рассчитывая, что тот станет священником
пуританской диссидентской общины {Хотя Дефо и не пожелал стать диссидентским
проповедником, в его творчестве обнаруживается тесная связь с традициями
демократической пуританской литературы, восходящими к английской революции
XVII в. В продолжении "Робинзона Крузо" он с особенной похвалой отозвался о
жанре "притчи" или "аллегорической истории", сославшись, в частности, на
Бэньяна. - См.: Defoe. Serious Reflections, p. 101.}. Даниэль, однако,
наотрез отказался от этой карьеры и окунулся с головой в практическую жизнь.
Он вел оптовую торговлю вязаными изделиями, табаком, спиртным; фрахтовал
торговые суда; спекулировал земельными участками; был владельцем черепичного
завода; интересовался техническими новшествами в водолазном деле; завел даже
ферму, где намеревался выращивать мускусных кошек, рассчитывая на поставку
доходного "сырья" аптекарям и парфюмерам... Несколько раз он терпел
банкротство, но снова становился на ноги. Вильгельм III, по-видимому, оценил
литературное дарование, ум и энергию Дефо; писатель вспоминал впоследствии,
что королю случалось пользоваться его советами, а королева Мария прибегла к
его помощи, когда разбивала новые сады вокруг Кенсингтонского дворца.
Приход к власти партии тори при королеве Анне, вступившей на престол
после смерти Вильгельма, поставил Дефо в положение подозрительного и
опасного вольнодумца. Мастерски пользуясь оружием сатирической иронии и
мистификации, он сумел одурачить своих врагов: его брошюра "Наикратчайший
способ расправы с диссидентами" (1702) была первоначально принята многими
сторонниками государственной англиканской церкви как сочинение,
добросовестно написанное в ее защиту от инакомыслящих "раскольников".
Вскоре, однако, обнаружилось, что Дефо в полемических целях пародийно
утрировал, доводя их до абсурда, ортодоксальные аргументы столпов
англиканской церкви. Против него было возбуждено судебное дело. Дефо пытался
скрыться, но был схвачен (правительство объявило за его поимку награду в 50
фунтов стерлингов) и брошен в тюрьму. Кроме того, его трижды выставили у
позорного столба. Популярность Дефо в народе была, однако, такова, что,
вопреки расчетам правительства, эта гражданская казнь превратилась в триумф
писателя: толпы восторженных единомышленников демонстрировали свое
сочувствие осужденному; к подножию позорного столба бросали цветы; тут же
распространялся и сатирический "Гимн позорному столбу", который Дефо успел
написать в тюрьме в разъяснение своих взглядов. За этим триумфом, однако,
последовала вынужденная тайная капитуляция. Оценив по достоинству
способности дерзкого публициста, торийское правительство продолжало держать
его в тюрьме (что означало неминуемое разорение Дефо и обрекало его жену и
детей на голод и нищету). После секретных переговоров премьер-министру
Харли, графу Оксфордскому, удалось заставить Дефо взять на себя роль
негласного агента правительства. Под видом коммерсанта или коммивояжера он
разъезжал но северной Англии и Шотландии, устанавливая контакты с различными
общественными кругами, выясняя их настроения и соотношение политических сил!
Как видно из частично сохранившихся донесений {"The Letters of Daniel
Defoe", td. by G. H. Heayley. Oxford. Clarendon Press, 1955.}, Дефо сыграл
немалую роль в подготовке и осуществлении акта об Унии 1707 г., включившей
Шотландию в состав Соединенного королевства. Как ни тяжела была для Дефо эта
двойная жизнь, она обогатила его опытом, далеко не безразличным для его
позднейшего творчества. Постоянные разъезды по стране, беседы с людьми самых
различных состояний и профессий, необходимость вникать в их скрытые интересы
и мотивы их действий обострили его наблюдательность и расширили его
кругозор. Что касается английской парламентской системы, то он укрепился в
глубочайшем презрении к обеим политическим партиям, которые оспаривали друг
у друга власть в тогдашней Англии: "Я видел изнанку всех партий, изнанку
всех их притязаний и изнанку их искренности, и, подобно тому, как пророк
сказал, что все суета сует и томление духа, так и я говорю о них: все это
простое притворство, видимость и отвратительное лицемерие со стороны каждой
партии во все времена, при каждом правительстве, при любой перемене
правительства... Их интересы господствуют над их принципами" {Цит. по кн.:
James Sutherland. Defoe. London, Methuen, 1937, p. 187.}.
Одним из замечательных начинаний Дефо-публициста было в эти годы
издание политико-экономического журнала "Обозрение", выходившего трижды в
неделю на протяжении девяти лет, с 1704 по 1713 г", и составлявшегося
единолично самим "мистером Ревью", как именовал себя Дефо {См. новейшее
факсимильное переиздание этого журнала: "A Review. . .", a complete
facsimile edition in 22 vols., ed. for the Facsimile Text Society by A. W.
Secord. New York, Columbia Univ. Press, 1938.}, В этом журнале, как и в
примыкавших к нему памфлетах, Дефо вступал в полемические схватки, в
частности, с самим Свифтом, и вписал важную главу в историю английской
журналистики.
Смерть королевы Анны и падение тори означали новый крутой поворот в
судьбе Дефо. Негласные "хозяева" Дефо, торийские министры, принуждены были
либо бежать из Англии, либо (как Роберт Харли) были заключены в Тауэр по
обвинению в государственной измене. Дефо, как пишет его биограф Сузерленд,
"оказался почти в таком же одиночестве, как его собственный Робинзон Крузо"
{Sutherland. Defoe. London, Longmans, Green and Co. 1956, p. 13.}. Здоровье
его пошатнулось. В автобиографическом памфлете "Воззвание к Чести и
Справедливости" (1715), - где он предпринял попытку объяснить свою
политическую эволюцию, он писал, что находится "на самом краю великого
Океана Вечности". В примечании издателя сообщалось, что автор только что
перенес тяжелый апоплексический удар.
А между тем впереди был новый, поистине беспрецедентный взлет
творчества Дефо - те "изумительные годы", как называют их его биографы,
когда он с поразительной быстротой пишет и издает одну за другой книги, на
которых основывается его всемирная известность. Эти изумительные годы
открываются изданием в 1719 г. (когда автору было уже без малого шестьдесят
лет) "Удивительных приключений Робинзона Крузо", сенсационный успех которых
заставил Дефо поспешно опубликовать в 1719-1720 гг. их продолжение и
заключение. Вслед за этим, пробуя себя в различных повествовательных жанрах,
он создает "Записки кавалера" (1720) и "Дневник чумного года" (1722) -
отдаленные прообразы исторического романа; авантюрный "морской" роман
"Жизнь, приключения и пиратства знаменитого капитана Синглтона" (1720);
"Радости и горести знаменитой Молль Флендерс" (1722); "Историю и
замечательную жизнь достопочтенного полковника Жака, в просторечии
именуемого Джеком-полковником" (1722) - и, наконец, последнюю книгу, выходом
которой завершаются эти действительно изумительные годы, - "Роксану" (1724).
На этом цикл больших повествовательных произведений Дефо был закончен.
Каковы бы ни были труднообъяснимые психологические причины такого решения,
писатель, сохраняя свою редкостную неутомимость, посвящает оставшиеся ему
годы жизни другим жанрам. Как истый просветитель, он много занимается
вопросами воспитания и образования; издает трехтомное "Путешествие через
весь остров Великобританию" (1724-1727), поныне сохраняющее ценность для
историков; разрабатывает проект, как "сделать Лондон самым процветающим
городом вселенной" (Augusta Triumphans, 1728); составляет руководство для
молодых коммерсантов - "Совершенный английский негоциант" (1726-1727). А
одновременно, разделяя интерес своей публики к сенсационному, таинственному
и "страшному", предлагает ей "Политическую историю дьявола, как древнюю, так
и современную" (1726), - "Систему магии, или историю чернокнижного
искусства" (1727) и "Исследование истории и подлинности привидений" (1727),
а также многое другое.
Судеб таких изменчивых никто не испытал;
Тринадцать раз я был богат, и снова беден стал.
В этом "двустишии", как писал Дефо в "Обозрении", он "подытожил
превратности своей жизни". Но итог был неполон: на склоне лет его ждали
новые испытания. Казалось, неустанные литературные труды обеспечили ему не
только популярность, но и покой и достаток. Из шумного Лондона он перебрался
с женой и дочерьми в загородный особняк с большим садом и превосходной
библиотекой (о составе которой можно судить по объявлению о ее распродаже,
напечатанном после смерти Дефо). Но - точно так же, как это бывало в жизни
его героев и героинь, - прошлое неожиданно и фатально напомнило о себе:
наследница давно умерших заимодавцев, с которыми, как считал Дефо, он
поладил еще в 1704 г., когда расплачивался с кредиторами после своего
второго банкротства, внезапно возбудила против него иск. Чтобы спастись от
конфискации, имущества, Дефо, по-видимому, перевел свое состояние на имя
старшего сына, а сам бежал, чтобы скрыться от ареста. Последнее из
сохранившихся писем, написанное за несколько месяцев до смерти автора, дает
представление о смятении и тревоге, которые омрачили закат его бурной жизни.
Дефо пишет своему зятю Генри Бейкеру, глухо обозначая свое местонахождение:
"около двух миль от Гринвича, в Кенте" {"The Letters of Daniel Defoe", p.
476.}. Он пребывает "in tenebris" (во мраке), "под гнетом невыносимой
скорби" {Ibid., p. 474.}.
Дефо просит передать своей любимой дочери Софии (жене Бейкера}, что дух
его "был сломлен не тем ударом, который нанес ему злобный, клятвопреступный
и презренный враг" (очевидно, подразумевается Мери Брук, наследница его
кредиторов). "Она хорошо знает, что мне случалось переносить и худшие
несчастья. Нет, несправедливость, недоброта и, я должен сказать,
бесчеловечные поступки моего собственного сына - вот что разорило мою семью
и, одним словом, разбило мое сердце...; ничто другое не сразило бы и не
могло бы сразить меня. Et tu, Brute! {И ты, Брут! (лат.).}. Я положился на
него, я доверился ему, я предал в его руки двух милых моему сердцу
беспомощных детей; но он чужд сострадания и предоставляет им и их несчастной
умирающей матери молить о куске хлеба у его дверей и выпрашивать как
милостыню то, что он обязался обеспечить им самыми священными обещаниями, за
собственной подписью и печатью; а сам, тем временем, живет в роскоши и
изобилии. Простите мне мою слабость, я не могу продолжать; слишком тяжело у
меня на сердце" {"The Letters of Daniel Defoe", pp. 474-475.}.
Это письмо, подписанное: "Ваш несчастный Д. Ф.", датировано 12 августа
1730 г., когда Дефо было около семидесяти лет. 26 апреля 1731 г. он
скончался. Малограмотный писец на кладбище в Банхилл-филдс занес в свою
конторскую книгу запись о погребении некоего "мистера Денбоу": жизнь
разыграла свою последнюю горькую шутку над великим мистификатором Даниэлем
Дефо.
"Роксана" во многом следует той жанровой схеме, которая была
разработана Дефо в его предшествующих романах. Необходимо, впрочем,
оговориться - сам Дефо никогда не пользовался применительно к своей
беллетристике этим определением. Ни теория, ни поэтика романа еще не были в
ту пору разработаны в Англии; только позднее, начиная с Ричардсона и
Фильдинга, этому жанру предстояло занять почетное место в английской
литературе. Автору "Робинзона Крузо", "Молль Флендерс" и "Роксаны" казалось
необходимым прежде всего сохранить у читателя иллюзию полной достоверности,
"всамделишности" всех этих "историй", "дневников" и "записок". Он печатал их
как подлинные документы, не ставя на титульном листе своей фамилии. И хотя
предисловие к "Роксане" по-видимому отчасти нарушает этот принцип, автор и
здесь старается держаться в тени и умалить свою роль, настаивая главным
образом на подлинности записок героини; для большего правдоподобия он даже
ссылается на то, что был "самолично знаком с первым мужем этой дамы -
пивоваром ***, а также с его отцом"!
Сочинитель этих "доподлинных историй" авантюристов обоего пола - пирата
Синглтона, карманника Джека-полковника, проститутки и воровки Молль
Флендерс, куртизанки Роксаны - во многом опирался на опыт плутовского
романа, зародившегося еще в XVI в. в Испании, а затем широко
распространившегося и в других странах Европы. Так называемая "пикареска"
(от испанского picaro - "плут") давала возможность представить разнообразные
и пестрые картины общества, где феодальные связи уже распадались и "интерес
чистогана" выступал как основное начало, определяющее взаимоотношения людей;
причудливые судьбы "героя", столь же неразборчивого в средствах, как и все,
кто его окружает, придавали острый драматизм сюжету.
У Дефо (как и у его французского современника Лесажа, создателя "Жиль
Бласа") заметно, однако, стремление углубить и переосмыслить жанровую схему
пикарески в соответствии с занимающими их социально-этическими и
воспитательными проблемами. В "Робинзоне Крузо" для Дефо важнейшей задачей
становится определение потенциала "человеческой природы", поставленной в