Страница:
чтобы отмазать от отправки в Никарагуа, вот они и стараются, раздавая
поджопники ниггерам в северном Сент-Луисе".
Замечания Дженсена несколько невыдержанны, но он опирается на реальные
факты. Войска Чрезвычайного Реагирования были организованы в 2006 году в
рамках Закона о национальной службе, который также восстановил Гражданские
силы охраны и дал старт Проекту городского образования. Согласно этому
закону, все граждане США от 18 до 22 лет должны отслужить восемнадцать
месяцев в различных федеральных ведомствах, включая вооруженные силы. В то
же время было Министерство по чрезвычайным ситуациям с подчиненными ему
ВЧР, заменившее Федеральное агентство по стихийным бедствиям после того,
как ФАСБ попало под огонь критики за беспомощность в борьбе со стихийными
бедствиями девяностых годов.
Когда национальная служба стала обязательной для молодых американцев и
американок, ГСО оказалось наиболее популярным из всех министерств. Скоро
образовалась годичная очередь из желающих служить в этой самой
благоприятной из организаций; а ПГО был лишь чуть менее благоприятным
способом оттрубить свои полтора года. ВЧР, служба в которых считалась
тяжелой, такой популярностью не пользовались.
Все переменилось, когда США влезли в войну в Центральной Америке. Число
пострадавших в Никарагуа американских служащих все увеличивалось, и многие
парни и девушки предприняли попытку уклониться от военной службы,
записавшись в ВЧР. Не можешь попасть в ГСО? Не хватает квалификации быть
учителем в ПГО? Хочешь быть крутым бойцом, но не хочешь рисковать
собственной задницей на сандинистских минах? Тогда ВЧР - это как раз для
тебя.
Критики из конгресса обвиняли министерство в том, что там собрались
панки из богатых семей с соответствующим отношением к делу. Конечно,
многочисленные стычки между патрулями ВЧР и местными жителями, где
пострадавшей стороной оказывались последние, выработали у патрулей
правило: "Сперва стреляй, потом спрашивай" по отношению к тем, кого уставы
ВЧР называют "туземным населением", - то есть к тем, кто живет в зоне
комендантского часа.
"Вот посмотрите вокруг, - говорит Ральф, молодой капрал из ВЧР,
назначенный в патруль в Дженнингсе. Он стоит на углу Флориссант и
Гудфеллоу в окружении погорелых домов и держит в руках штурмовую винтовку.
- Здесь каждую ночь что-то случается. Черномазые лезут, и нам приходится
их гнать с боем. Я потерял всякое уважение к этим людям. Они не могут себе
ни хрена помочь и только тянутся за правительственной подачкой. Не
американцы они, а говнюки".
Ральф приехал из графства Орандж в Калифорнии. Там он работал
помощником менеджера в компании по приготовлению быстрой еды, а потом
вступил в ВЧР, чтобы не забрали в армию. Он сплевывает в сторону и качает
головой. "Пусть это предубеждение - то, что называю их черномазыми, -
признает он, - но они такие и есть. Знал бы я, что тут так будет, я бы уж
скорее подался в Никарагуа хуанов пострелять".
Похоже, что такой заскорузлый подход для находящихся в Сент-Луисе ВЧР
эндемичен; тем не менее член городского совета Стив Эстес заявляет, что
дальнейшее пребывание ВЧР в Сент-Луисе имеет смысл. "Большинство моих
избирателей хотят, чтобы на улицах был закон и порядок. Точка, - говорит
он. - Как я считаю, у ВЧР есть моральные обязательства оставаться здесь, и
я их в этом полностью поддерживаю".
Эстес, который, по мнению некоторых политических обозревателей,
готовится к борьбе за пост мэра, хочет также закрыть палаточный городок в
Форест-парке - приют бездомных после землетрясения. "Это место, - говорит
он, - стало рассадником дармоедов. Если бы эти люди на самом деле хотели
получить работу или новое жилье, они давно бы уже это сделали. А сейчас
это просто еще один Вудсток, и я одобряю любые действия, чтобы очистить
парк от этих бродяг".
Баррис считает, что все инциденты, в которых пострадало гражданское
население, были спровоцированы местными. "Эти ребята прут толпой с
численным превосходством сто к одному. Когда тебя припрет к стенке уличная
банда и начнет швырять кирпичи, бутылки и вообще все, что под руку
попадется, ты бы рад удрать, если только получится".
Дженсен с этим не согласен.
"Для нас они - оккупационные войска. Они предлагают нам: сдохни или
смойся. Точка. Тогда они повыгоняют всех бедняков и построят торговый
центр. Но мы здесь живем. И пусть вся округа выгорит, для нас это все
равно места нашего детства".
Он замолкает и обводит взглядом стоящие вокруг дешевые городские дома.
Низко пролетает боевой вертолет ВЧР. Когда шум удаляется, Дженсен
продолжает:
"Нам не надо неприятностей. Мы не хотим и дальше жить так, как живем
сейчас. Я знаю, что пули, которыми начинена эта летающая штука, обходятся
налогоплательщикам в пять долларов каждая. Вы хотите сделать как лучше?
Ладно. Дайте мне пять баксов за каждую гильзу, которую соберут на улице
ребята... и вы не узнаете этой части города".
На сцене муниципальной Оперы стоял человек, но пел он не увертюру из
"Встречай меня в Сент-Луисе". На самом деле он вообще не пел, это было
какое-то дикое представление "а капелла" под названием "Блюзы
Нью-Мадрида".
Думаю, это был молодой бизнесмен среднего уровня. Может быть, адвокат.
Может быть, и то, и другое: младший партнер престижной фирмы "Шмук, Шмук,
Шмук и Поп", специализирующейся по корпоративному праву. Яппи самой
высокой пробы, диплом вашингтонского университета, в середине строка
стажировки по корпоративному праву: достаточно хорош, чтобы получить
работу начинающего у Шмуков с Попом, но не дотягивает до места в Клейтоне
или Ледью. Так что жил он в цементной коробке в южных кварталах и каждый
день мотался на работу в отслужившем восемь лет "вольво", на котором ездил
еще будучи второкурсником Вош-Уна. Пять дней в неделю проталкивался через
столпотворение машин внутреннего кольца, мечтая о "ягуаре" в гараже
собственного дома в Хентли и собственной фирме "Шмук, Шмук, Шмук, Поц и
Моудак" и стискивая зубы перед очередным выматывающим днем телефонных
воплей и тяжелого пути вверх по общественной лестнице.
А в мае вся эта малина накрылась белым ландышем. Квартира сложилась в
лист бумаги вместе с карточным домиком из бетона, автомобиль завалило
сотнями тонн шлакоблоков и не совсем кондиционной сухой штукатуркой, а еще
через неделю он нашел приют в Сквоттер-тауне, где ему пришлось жить в
одной палатке с какими-то странными представителями национальных
меньшинств, никогда в жизни не принадлежавшими к университетскому
братству, и поддерживать свое существование разбавленным куриным бульоном
и сандвичами с сыром; а тут еще стало известно, что братья Шмук решили
сократить число младших сотрудников. С сожалением извещаем вас... как
только откроется вакансия...
И у него чуть-чуть поехала крыша.
Теперь он стоит на сцене Муни, размахивая над головой бейсбольной битой
и ревя голосом наркомана, уже десять дней не видавшего приличной дозы.
- При выборе бейсбольной биты, - надсаживался он, - нужно помнить пять
моментов!
Жеваную полушинель цвета лондонского тумана с масляными пятнами он мог
вынести из разбитого магазина братьев Брук. Меня зацепила не она, а его
туфли. Итальянские кожаные туфли ручной работы, хотя и подхваченные
кое-где желтой полосой клейкой ленты, были ему по ноге, и, несмотря на
отросшие до плеч волосы и доходившую до воротника мятой рубашки бороду с
проседью, он сохранил ту самую, которую ни с чем не спутаешь, артикуляцию
адвоката, хотя вряд ли старшие партнеры сейчас бы его признали.
- Один! Размер биты должен быть такой, чтобы ты ее мог крепко схватить
и удобно держать! - Он схватил двумя руками черную рукоятку биты красного
дерева и сжал с такой злостью, что костяшки побелели. - Такой размер -
гарантия, что она не зря пройдется по чьей-то мазерфакерской морде!
Редкие аплодисменты из первых рядов вокруг оркестровой ямы. Дайте нам
ваших бедных, ваших отверженных, ваших несчастных, тоскующих о свободе...
[парафраз надписи на статуе Свободы в Нью-Йорке] и если мы не дадим им
свободы, то дешевых развлечений хватит на всех. Но на дальних рядах
амфитеатра под открытым небом только немногие обращали внимание на
представление. Не меньше тысячи людей собралось сегодня в амфитеатре Муни,
терпя холодный дождь и глядя на парад бездомных и полусумасшедших
ораторов, проходивших через подмостки. По десятибалльной шкале бывший
адвокат еле вытягивал на четверку.
- Музыку давай!
Это крикнула какая-то женщина из задних рядов. На одном крыле сцены
стояла группа рок-музыкантов, ждущая своего часа быстро поставить свою
кухню и что-нибудь сыграть за талоны на еду, которые им, быть может, кинут
на сцену.
Адвокат либо не услышал, либо не обратил внимания.
- Два! - надсаживался он чуть уже треснувшим голосом. - Бита должна
быть достаточно легкой, чтобы ты ее крутил с максимально возможной
скоростью! - Он хлестнул битой по воздуху, как двадцать лет тому назад на
стадионе Буша крутил Оззи Смит, ударяя по низкому мячу. - Вот тогда ты
вышибешь ихние говенные мозги на засранный асфальт!
Несколько одобрительных выкриков, на этот раз с задних рядов. Он
завладел вниманием аудитории: ничто так не привлекает людей, как
ненаправленная ненависть. Однако мне показалась знакомой бита. Я
продвинулся к краю сцены и вгляделся сквозь дождевую морось. На черной
поверхности биты сверкнули белые автографы.
О Господи, это же святотатство. Этот сумасшедший щенок посмел наложить
свои лапы в бейсбольных перчатках на одну из бит, выставленных в
Кардинальском Зале Славы. Украл, наверное, вскоре после землетрясения,
когда на стадионе Буша кишели бездомные, а Войска Чрезвычайного
Реагирования еще не выгнали мародеров и не устроили на стадионе свою
штаб-квартиру. К тому времени все, что имело хоть какую-нибудь ценность, с
витрин мини-музея уже сперли. Я только молил Бога, чтобы у него в руках не
оказалась переходящая бита чемпиона - это было бы худшее из оскорблений.
Бита, на которой расписался сам Стэн Мьюзайл или Лу Брок, - в руках
зловредного психа.
- Три! - завывал он. - Бита должна быть длинной и доставать через дом
до зоны удара из правильной позиции в квадрате бэттера!
- Долой со сцены! - завопил кто-то из амфитеатра.
Свихнутый яппи не обратил внимания.
- Помните, длинной битой труднее крутить при любом весе! - Он угрожающе
взмахнул битой. - И потому ты должен стоять так близко, чтобы все его зубы
пересчитать еще до того, как вышибить их из грязной пасти!
Теперь, когда я знал, откуда бита, я сообразил. Он выкрикивал (со
своими комментариями) список рекомендаций для бэттера, вывешенный в Зале
Славы рядом с "Луисвильским подающим". Эти инструкции были написаны для
игроков "Детской лиги" и других потенциальных чемпионов-"Кардиналов";
сейчас их выкрикивал, завывая, псих, который вогнал бы в дрожь и
каннибала. Невинные советы, возродившиеся в виде руководства по
садистскому человекоубийству.
(А вот и еще одно воспоминание всплыло: за пару недель до Нью-Мадрида
мы с Джейми в субботу возвращаемся на Метролинке со стадиона, где
"Кардиналы" станцевали чечетку на костях "Сант-Петербургских Гигантов":
- Па!
- Чего, сын?
- А я в следующем году смогу играть в "Детской лиге"?
- Н-ну... там посмотрим.)
- Вали отсюда! Не смешно!
Воспоминание о солнечном субботнем дне с Джейми испарилось так же
быстро, как возникло. Я был полностью согласен: совсем не смешно. Даже
если это и было смешно когда-то.
В амфитеатр Муни я пришел в поисках чего-нибудь для репортажа в "Биг
мадди инкуайрер". Крайний срок был пятница, и Перл уже заглядывал мне
через плечо, ожидая моей еженедельной колонки. А я недавно слышал, что
сквоттеры сломали замки на воротах Муни и превратили летний амфитеатр в
место несанкционированных митингов, и потому пошел в Форест-парк послушать
какие-нибудь революционные манифесты. Я думал, что там будет полно
последователей Маркса или Мао Цзэдуна, вопящих в надежде вырваться из
клетки... или просто так вопящих. Точка.
Но пока что попался только один интересный оратор - психованный фанатик
"Кардиналов", да и то обстановка была слишком напряженной даже без его
советов по использованию украденной бейсбольной биты как орудия убийства.
Я отвернулся от сцены и пошел вверх по левому проходу. Когда я вышел
из-под навеса над сценой, по козырьку моей кепки заколотил мелкий частый
дождь.
Вокруг толклись новые жители Форест-парка, оставшиеся бездомными после
нью-мадридского землетрясения. Кто после самого землетрясения, а кто после
голодных бунтов декабря, когда сожгли до основания черт-те сколько
переживших землетрясение домов.
Форест-парк - самый большой муниципальный парк в стране. До событий
прошедшего мая это было приятнейшее место для тихого воскресного отдыха.
Здесь когда-то проводили Всемирную ярмарку, потом Олимпийские игры - это
все больше столетия назад. Теперь же парк стал островком культуры третьего
мира, который взяли да воткнули посреди Америки, и амфитеатр остался
единственным бесплатным развлечением для широких масс городских бездомных.
Томми Тьюн уже не танцевал по сцене, и давно уже умерла Элла Фитцджеральд,
и "Кэтс" или "Гранд-отель" не возили сюда артистов на гастроли, но все же
люди сюда приходили - хоть на что-то поглазеть.
Я шел вверх по ступенькам и разглядывал унылую толпу. Мужчины, женщины
и дети, молодые и старые, в одиночку и с семьями, белые, черные,
латиноамериканские, монголоидные. Ничего общего, кроме положения на нижней
ступеньке общественной лестницы. Одетые в дешевые пончо, хэбэшные пиджаки
и побитые молью пальто от Армии Спасения. У некоторых нечем было даже
прикрыться от дождя, если не считать пластиковых пакетов для мусора и
размокших картонных коробок. Неверный вспыхивающий свет нескольких еще не
разбитых натриевых ламп высвечивал на лицах отчаяние, боль, голод...
И гнев.
Больше всего - гнев. Унылая, полуосознанная, безнадежная бешеная злость
людей, на которых вчера всем было наплевать, сегодня наплевать и завтра им
опять, как ни крути, стоять под плевками.
На середине пути меня отпихнул дородный мужик, шедший мне навстречу
вниз; я споткнулся о кресло и чуть не упал на колени молодой женщине с
ребенком на руках. Ребенок жевал кусок правительственной помощи -
бутерброд с сыром. Из-под капюшона тесного анорака глядели блестящие от
жара глаза, из носа тянулась длинная полоска слизи - ребенок был болен.
Если повезет, отделается простудой, хотя тут и пневмонию недолго
заполучить. Его мать вскинулась на меня с молчаливой, но непримиримой
злостью: чего уставился? - и я быстро отступил.
Здесь никто не просил жалости. Никто не хотел и ежедневных подачек,
которые все еще давало правительство. Все они хотели только одного:
выжить. И еще - мечтали дожить до того, чтобы послать Сквоттер-таун ко
всем чертям.
Когда я добрался до крытой террасы наверху лестницы, сумасшедший яппи
уже переставал визжать. Там было полно народа, загнанного на террасу
моросящим частым дождем. Сквозь каменные арки и железные ворота были видны
пылающие и тлеющие мусорные баки на ближайшей автостоянке, высвечивающие
силуэты людей, жмущихся под весенней холодной моросью к теплу огня,
настороженно оглядывающихся: нет ли где обезьян.
Именно обезьян. Настоящих, ни в коей мере не метафоричных, хотя это
вполне можно было бы отнести и патрулирующим парк силам ВЧР. Один из
непредусмотренных побочных эффектов землетрясения: ограды зоосада
Форест-парка лопнули по швам и выпустили на свободу львов, тигров и
медведей - не говоря уже об антилопах, жирафах, носорогах и слонах.
Большинство зверей персонал зоопарка переловил в первые дни после
Нью-Мадрида, хотя довольно много диких птиц ушли на крыльях, а у группы
койотов и рысей хватило хитрости выбраться из города в лесистую западную
часть графства. Но некоторые звери, к сожалению, в клетки не вернулись.
Через две недели после землетрясения какой-то краснорожий деревенщина
застрелил редкого тибетского белого леопарда, загнав его в угол среди
мусорных баков университетского городка, где зверь пытался найти себе еду.
Когда прибыли люди из зоопарка, они увидели лежащую в аллее ободранную и
обезглавленную тушу - воин выходного дня, застреливший леопарда, прихватил
с собой в Фентон его голову как охотничий трофей.
Однако обезьяны, пережившие разрушение обезьянника, устроились получше.
Поймать удалось только немногих - в основном горилл и орангутангов.
Большая часть шимпанзе и бабуинов ушла на деревья, пережила короткую и
сравнительно мягкую зиму, пришедшую вслед за летом землетрясения. Они,
конечно же, стали плодиться и размножаться, увеличиваясь в числе с каждым
месяцем. И теперь стаи обезьян бродили по парку, как уличные шайки,
нападая на палатки и терроризируя сквоттеров.
Их побаивались даже солдаты ВЧР. Ходили слухи, что как-то стая шимпанзе
напала на припаркованный "Хаммер" и выгнала его экипаж в лес. Если это
правда, то молодцы шимпы: я предпочитаю озверевших обезьян озверевшим
гориллам.
Но обезьян не было видно - ни людей, ни других приматов, так что я
нашел себе местечко возле дорической колонны, поддерживающей навес.
Посмотрев вокруг и убедившись, что за мной не следят, я расстегнул кожаную
летчицкую куртку, сунул руку в карман и вытащил наушник своего ПТ [самый
миниатюрный портативный компьютер (Palm Top - помещающийся на ладони)].
- Слышишь меня, Джокер? - спросил я, вставив наушник в ухо и включив
ПТ.
"Слышу, Джерри".
Голос Джокера звучал у меня в ушах как средний между мужским и женским:
ХАЛ-9000 с акцентом жителей Среднего Запада. Меня он слышал через
прицепленный к моей рубашке миниатюрный микрофон.
- Отлично, - сказал я. - Открой файл и назови его... э-э, скажем,
"парк", числовой суффикс - один. Готовься записать диктовку.
Обычно я записывал заметки с миниатюрной клавиатуры Джокера одной
рукой. Как у большинства пишущих, у меня есть интуитивная потребность
видеть, как возникают слова на экране. Но если бы сейчас вытащить ПТ и
начать стучать по клавиатуре, то есть объявить себя репортером... Об этом
и речи быть не могло. Во время декабрьских бунтов толпа избивала
репортеров, считая их представителями властей, а в перестрелке во время
поджога федерального арсенала в Пайн-Лауне убили фотографа из "Пост
диспэтч". Даже если бы эти люди и не были врагами прессы, все равно
кто-нибудь вполне мог бы дать мне по тыкве и выхватить Джокера. За
краденый ПТ на черном рынке можно было бы получить несколько банок тунца.
Но кто-то в толпе знал, что здесь есть репортер.
"Джерри?"
- Да, Джокер?
- Тебе срочное извещение. Я бы тебе просигналил раньше, но ты сказал
тебя не вызывать.
Уж конечно. Я отключил его динамик - не надо извещать всю толпу, что у
меня с собой ПТ.
"Есть небольшая странность. СИ направлено непосредственно мне, но
адресовано Джону Тьернану. Я не был информирован, что мы получаем
сообщения для Джона".
Я поморщился. Джон тоже был репортером "Биг мадди инкуайрер", и хотя он
был лучшим моим другом, никто никогда не лез в работу другого. Если кто-то
пытался связаться с Джоном, должен был выйти на его ПТ - Дингбэт, а не на
Джокера. И у нас тоже не было доступа к ПТ друг друга без ввода
специальных паролей.
Но спрашивать у Джокера, не ошибся ли он, было бессмысленно: эта
маленькая "тошиба" таких ошибок не делает.
- Ладно, Джокер, - сказал я наконец, - прочти его.
"В 15:12 получено следующее СИ: "Ваше сообщение получено. Необходимо
поговорить как можно быстрее. Встречайте меня у заднего входа Муни в
восемь вечера". Конец сообщения. Отправитель не оставил регистрационного
имени или номера".
Тут у меня мурашки пробежали по коже. Я верю в приметы не больше любого
другого, но это уже было немного чересчур.
Направленное Джону СИ послали мне с предложением встретиться в Муни - и
смотри ты, где я его получаю? Правильно, в Муни.
Сделав глубокий вдох, я спросил:
- Ладно, Джокер. В чем тут юмор?
"Что значит "юмор", Джерри?"
- Да брось ты. Кто послал сообщение? Джон? - Я усмехнулся. - Или Джах?
"Ответ отрицательный. Источником сообщения не является кто-либо из
названных лиц. Отправитель сообщения не указал регистрационного имени или
обратного номера, но я могу заверить тебя, что это не был ни один из ПТ, с
которыми я взаимодействую регулярно".
А так просто не могло быть, потому что не могло быть никогда.
Электронную почту анонимно не пошлешь: модем Джокера определит номер
вызывающего модема. Конечно, Джокер мог где-то подцепить вирус...
- Прошу выполнить тест самопроверки.
"Выполняю тест". - Наступило долгое молчание, пока Дисковый Доктор
Джокера слушал, щупал, задавал неприятные вопросы и засовывал термометр в
его кибернетическую задницу.
"Тест окончен, - наконец объявил Джокер. - Все сектора чистые. Видимых
вмешательств в мою архитектуру не обнаружено".
- Не понимаю.
"И я не понимаю, Джерри. Но, как бы там ни было, обратного адреса для
этого СИ у меня нет".
Это еще как следует до меня не доходило, когда Джокер спросил:
"Я открыл файл, назвал его "парк" и дал числовой суффикс "один". Ты
готов диктовать, Джерри?"
Я покачал головой, глядя, как скатывается дождь по шиферу навеса над
эстрадой. Вокруг меня бродили сквоттеры, и им было наплевать на человека,
прислонившегося к колонне и разговаривающего с самим собой, схватившись
рукой за ухо. Внизу на эстраде яппи-киллера сменил оркестр неооборванцев,
и краденую аппаратуру зашкаливало от воя расстроенных гитар и завываний
обратной связи. По проходам сновали дельцы черного рынка, продавая все -
от размокшей воздушной кукурузы и до потерявших годность лекарств. Вдали,
за деревьями, светились огнями башни западной части центра: чистые, ярко
освещенные квартиры; и на них смотрели люди, живущие в списанных армейских
палатках и питающиеся сухим пайком ВЧР, разогревая его на лагерных
кострах, стоящие в очереди в переполненные общественные уборные. Ваш
налоговый доллар за работой.
- Нет, - ответил я. - Файл закрой и удали. Я отключаюсь. О'кей?
"Понял, - ответил Джокер. - Отключаюсь".
Вот так. Самодиагностика прошла чисто, и СИ не оказалось чьей-то
шуткой. Я вытащил наушник из уха и запихнул его в нагрудный карман, но мне
не давала покоя эта мистика. Почему вдруг сообщение, явно адресованное
Джону, попадает ко мне, пусть даже я и находился в нужном месте в нужное
время?
Ничего другого, как отправиться в указанное место, я не придумал.
Обойдя колонну, я стал пробивать себе путь сквозь мокрую безнадежную толпу
к заднему выходу амфитеатра.
Вот так это все и началось.
Когда я добрался до заднего выхода, там еще тусовался народ. Согласно
сообщению Джокера, я на свое свидание, точнее, на свидание Джона, опоздал
на десять минут. Пару минут я послонялся вокруг, приваливаясь к загородке
и глядя на прохожих, и собрался уже наплевать на сообщение, сочтя его
глюком нейронной сети, как вдруг ко мне приблизилась фигура в дождевике с
поднятым капюшоном.
- Вы - Тьернан? - спросила она негромко.
Я позволил себе секунду помедлить, стараясь ее рассмотреть: средних лет
чернокожая женщина, лицо наполовину скрыто мокрым пластиковым капюшоном,
руки в карманах жакета. Точно такая же, как любая другая из толпы вокруг,
вот только дождевик получше и поновее, чем из правительственной помощи.
Кем бы она ни была, но сквоттером она не была.
- Нет, - ответил я.
Она пробормотала какое-то извинение и отвернулась, чтобы уйти.
- Но я его друг, - быстро добавил я. - Работаю для той же газеты. "Биг
мадди инкуайрер".
Она остановилась, оглядела меня и снова повернулась ко мне лицом.
- Как вас зовут? - спросила она понизив голос.
- Джерри Розен. - Она смотрела на меня, ожидая продолжения. - Мне на ПТ
пришло СИ - кого-то здесь встретить. Я так понял, что оно должно было
попасть Джону, но...
- А почему Джона здесь нет? - Вопрос прозвучал, как требование. -
Ладно, покажите мне ваше удостоверение.
- Пожалуйста, если вы настаиваете. - Я пожал плечами, расстегнул
"молнию" на куртке и полез за пазуху.
- Поаккуратнее доставайте! - резко сказала она и высунула из-под
дождевика правую руку. Что-то уперлось мне в ребра. Я глянул вниз и увидел
миниатюрный парализатор в форме пистолета, только вместо ствола торчала
пара металлических стержней, приставленных к моей груди. Указательный
палец лежал на спусковой кнопке. Мне хотелось верить, что она не слишком
легко поддается.
- Эй, леди! - сказал я. - Полегче с этой штукой.
Она ничего не сказала, только стояла и ждала, не сделаю ли я неверного
движения. Мне не хотелось пропускать 65 киловольт по своей нервной
системе, и я задержал дыхание и очень аккуратно нащупал в кармане рубашки
свое репортерское удостоверение.
Медленно вытащив карточку из многослойного картона, я показал так,
чтобы ей было видно. Она внимательно изучила удостоверение, переводя глаза
с моего лица на голограмму и обратно, и наконец слегка кивнула.
Парализатор отодвинулся от моей груди и вернулся в карман жакета.
- С этим предметом следует быть осторожнее, - заметил я. - Они бывают
опасны в такую погоду. Проводимость возрастает или...
- Ладно, вы - другой репортер из "Биг мадди", - сказала она, игнорируя
поджопники ниггерам в северном Сент-Луисе".
Замечания Дженсена несколько невыдержанны, но он опирается на реальные
факты. Войска Чрезвычайного Реагирования были организованы в 2006 году в
рамках Закона о национальной службе, который также восстановил Гражданские
силы охраны и дал старт Проекту городского образования. Согласно этому
закону, все граждане США от 18 до 22 лет должны отслужить восемнадцать
месяцев в различных федеральных ведомствах, включая вооруженные силы. В то
же время было Министерство по чрезвычайным ситуациям с подчиненными ему
ВЧР, заменившее Федеральное агентство по стихийным бедствиям после того,
как ФАСБ попало под огонь критики за беспомощность в борьбе со стихийными
бедствиями девяностых годов.
Когда национальная служба стала обязательной для молодых американцев и
американок, ГСО оказалось наиболее популярным из всех министерств. Скоро
образовалась годичная очередь из желающих служить в этой самой
благоприятной из организаций; а ПГО был лишь чуть менее благоприятным
способом оттрубить свои полтора года. ВЧР, служба в которых считалась
тяжелой, такой популярностью не пользовались.
Все переменилось, когда США влезли в войну в Центральной Америке. Число
пострадавших в Никарагуа американских служащих все увеличивалось, и многие
парни и девушки предприняли попытку уклониться от военной службы,
записавшись в ВЧР. Не можешь попасть в ГСО? Не хватает квалификации быть
учителем в ПГО? Хочешь быть крутым бойцом, но не хочешь рисковать
собственной задницей на сандинистских минах? Тогда ВЧР - это как раз для
тебя.
Критики из конгресса обвиняли министерство в том, что там собрались
панки из богатых семей с соответствующим отношением к делу. Конечно,
многочисленные стычки между патрулями ВЧР и местными жителями, где
пострадавшей стороной оказывались последние, выработали у патрулей
правило: "Сперва стреляй, потом спрашивай" по отношению к тем, кого уставы
ВЧР называют "туземным населением", - то есть к тем, кто живет в зоне
комендантского часа.
"Вот посмотрите вокруг, - говорит Ральф, молодой капрал из ВЧР,
назначенный в патруль в Дженнингсе. Он стоит на углу Флориссант и
Гудфеллоу в окружении погорелых домов и держит в руках штурмовую винтовку.
- Здесь каждую ночь что-то случается. Черномазые лезут, и нам приходится
их гнать с боем. Я потерял всякое уважение к этим людям. Они не могут себе
ни хрена помочь и только тянутся за правительственной подачкой. Не
американцы они, а говнюки".
Ральф приехал из графства Орандж в Калифорнии. Там он работал
помощником менеджера в компании по приготовлению быстрой еды, а потом
вступил в ВЧР, чтобы не забрали в армию. Он сплевывает в сторону и качает
головой. "Пусть это предубеждение - то, что называю их черномазыми, -
признает он, - но они такие и есть. Знал бы я, что тут так будет, я бы уж
скорее подался в Никарагуа хуанов пострелять".
Похоже, что такой заскорузлый подход для находящихся в Сент-Луисе ВЧР
эндемичен; тем не менее член городского совета Стив Эстес заявляет, что
дальнейшее пребывание ВЧР в Сент-Луисе имеет смысл. "Большинство моих
избирателей хотят, чтобы на улицах был закон и порядок. Точка, - говорит
он. - Как я считаю, у ВЧР есть моральные обязательства оставаться здесь, и
я их в этом полностью поддерживаю".
Эстес, который, по мнению некоторых политических обозревателей,
готовится к борьбе за пост мэра, хочет также закрыть палаточный городок в
Форест-парке - приют бездомных после землетрясения. "Это место, - говорит
он, - стало рассадником дармоедов. Если бы эти люди на самом деле хотели
получить работу или новое жилье, они давно бы уже это сделали. А сейчас
это просто еще один Вудсток, и я одобряю любые действия, чтобы очистить
парк от этих бродяг".
Баррис считает, что все инциденты, в которых пострадало гражданское
население, были спровоцированы местными. "Эти ребята прут толпой с
численным превосходством сто к одному. Когда тебя припрет к стенке уличная
банда и начнет швырять кирпичи, бутылки и вообще все, что под руку
попадется, ты бы рад удрать, если только получится".
Дженсен с этим не согласен.
"Для нас они - оккупационные войска. Они предлагают нам: сдохни или
смойся. Точка. Тогда они повыгоняют всех бедняков и построят торговый
центр. Но мы здесь живем. И пусть вся округа выгорит, для нас это все
равно места нашего детства".
Он замолкает и обводит взглядом стоящие вокруг дешевые городские дома.
Низко пролетает боевой вертолет ВЧР. Когда шум удаляется, Дженсен
продолжает:
"Нам не надо неприятностей. Мы не хотим и дальше жить так, как живем
сейчас. Я знаю, что пули, которыми начинена эта летающая штука, обходятся
налогоплательщикам в пять долларов каждая. Вы хотите сделать как лучше?
Ладно. Дайте мне пять баксов за каждую гильзу, которую соберут на улице
ребята... и вы не узнаете этой части города".
На сцене муниципальной Оперы стоял человек, но пел он не увертюру из
"Встречай меня в Сент-Луисе". На самом деле он вообще не пел, это было
какое-то дикое представление "а капелла" под названием "Блюзы
Нью-Мадрида".
Думаю, это был молодой бизнесмен среднего уровня. Может быть, адвокат.
Может быть, и то, и другое: младший партнер престижной фирмы "Шмук, Шмук,
Шмук и Поп", специализирующейся по корпоративному праву. Яппи самой
высокой пробы, диплом вашингтонского университета, в середине строка
стажировки по корпоративному праву: достаточно хорош, чтобы получить
работу начинающего у Шмуков с Попом, но не дотягивает до места в Клейтоне
или Ледью. Так что жил он в цементной коробке в южных кварталах и каждый
день мотался на работу в отслужившем восемь лет "вольво", на котором ездил
еще будучи второкурсником Вош-Уна. Пять дней в неделю проталкивался через
столпотворение машин внутреннего кольца, мечтая о "ягуаре" в гараже
собственного дома в Хентли и собственной фирме "Шмук, Шмук, Шмук, Поц и
Моудак" и стискивая зубы перед очередным выматывающим днем телефонных
воплей и тяжелого пути вверх по общественной лестнице.
А в мае вся эта малина накрылась белым ландышем. Квартира сложилась в
лист бумаги вместе с карточным домиком из бетона, автомобиль завалило
сотнями тонн шлакоблоков и не совсем кондиционной сухой штукатуркой, а еще
через неделю он нашел приют в Сквоттер-тауне, где ему пришлось жить в
одной палатке с какими-то странными представителями национальных
меньшинств, никогда в жизни не принадлежавшими к университетскому
братству, и поддерживать свое существование разбавленным куриным бульоном
и сандвичами с сыром; а тут еще стало известно, что братья Шмук решили
сократить число младших сотрудников. С сожалением извещаем вас... как
только откроется вакансия...
И у него чуть-чуть поехала крыша.
Теперь он стоит на сцене Муни, размахивая над головой бейсбольной битой
и ревя голосом наркомана, уже десять дней не видавшего приличной дозы.
- При выборе бейсбольной биты, - надсаживался он, - нужно помнить пять
моментов!
Жеваную полушинель цвета лондонского тумана с масляными пятнами он мог
вынести из разбитого магазина братьев Брук. Меня зацепила не она, а его
туфли. Итальянские кожаные туфли ручной работы, хотя и подхваченные
кое-где желтой полосой клейкой ленты, были ему по ноге, и, несмотря на
отросшие до плеч волосы и доходившую до воротника мятой рубашки бороду с
проседью, он сохранил ту самую, которую ни с чем не спутаешь, артикуляцию
адвоката, хотя вряд ли старшие партнеры сейчас бы его признали.
- Один! Размер биты должен быть такой, чтобы ты ее мог крепко схватить
и удобно держать! - Он схватил двумя руками черную рукоятку биты красного
дерева и сжал с такой злостью, что костяшки побелели. - Такой размер -
гарантия, что она не зря пройдется по чьей-то мазерфакерской морде!
Редкие аплодисменты из первых рядов вокруг оркестровой ямы. Дайте нам
ваших бедных, ваших отверженных, ваших несчастных, тоскующих о свободе...
[парафраз надписи на статуе Свободы в Нью-Йорке] и если мы не дадим им
свободы, то дешевых развлечений хватит на всех. Но на дальних рядах
амфитеатра под открытым небом только немногие обращали внимание на
представление. Не меньше тысячи людей собралось сегодня в амфитеатре Муни,
терпя холодный дождь и глядя на парад бездомных и полусумасшедших
ораторов, проходивших через подмостки. По десятибалльной шкале бывший
адвокат еле вытягивал на четверку.
- Музыку давай!
Это крикнула какая-то женщина из задних рядов. На одном крыле сцены
стояла группа рок-музыкантов, ждущая своего часа быстро поставить свою
кухню и что-нибудь сыграть за талоны на еду, которые им, быть может, кинут
на сцену.
Адвокат либо не услышал, либо не обратил внимания.
- Два! - надсаживался он чуть уже треснувшим голосом. - Бита должна
быть достаточно легкой, чтобы ты ее крутил с максимально возможной
скоростью! - Он хлестнул битой по воздуху, как двадцать лет тому назад на
стадионе Буша крутил Оззи Смит, ударяя по низкому мячу. - Вот тогда ты
вышибешь ихние говенные мозги на засранный асфальт!
Несколько одобрительных выкриков, на этот раз с задних рядов. Он
завладел вниманием аудитории: ничто так не привлекает людей, как
ненаправленная ненависть. Однако мне показалась знакомой бита. Я
продвинулся к краю сцены и вгляделся сквозь дождевую морось. На черной
поверхности биты сверкнули белые автографы.
О Господи, это же святотатство. Этот сумасшедший щенок посмел наложить
свои лапы в бейсбольных перчатках на одну из бит, выставленных в
Кардинальском Зале Славы. Украл, наверное, вскоре после землетрясения,
когда на стадионе Буша кишели бездомные, а Войска Чрезвычайного
Реагирования еще не выгнали мародеров и не устроили на стадионе свою
штаб-квартиру. К тому времени все, что имело хоть какую-нибудь ценность, с
витрин мини-музея уже сперли. Я только молил Бога, чтобы у него в руках не
оказалась переходящая бита чемпиона - это было бы худшее из оскорблений.
Бита, на которой расписался сам Стэн Мьюзайл или Лу Брок, - в руках
зловредного психа.
- Три! - завывал он. - Бита должна быть длинной и доставать через дом
до зоны удара из правильной позиции в квадрате бэттера!
- Долой со сцены! - завопил кто-то из амфитеатра.
Свихнутый яппи не обратил внимания.
- Помните, длинной битой труднее крутить при любом весе! - Он угрожающе
взмахнул битой. - И потому ты должен стоять так близко, чтобы все его зубы
пересчитать еще до того, как вышибить их из грязной пасти!
Теперь, когда я знал, откуда бита, я сообразил. Он выкрикивал (со
своими комментариями) список рекомендаций для бэттера, вывешенный в Зале
Славы рядом с "Луисвильским подающим". Эти инструкции были написаны для
игроков "Детской лиги" и других потенциальных чемпионов-"Кардиналов";
сейчас их выкрикивал, завывая, псих, который вогнал бы в дрожь и
каннибала. Невинные советы, возродившиеся в виде руководства по
садистскому человекоубийству.
(А вот и еще одно воспоминание всплыло: за пару недель до Нью-Мадрида
мы с Джейми в субботу возвращаемся на Метролинке со стадиона, где
"Кардиналы" станцевали чечетку на костях "Сант-Петербургских Гигантов":
- Па!
- Чего, сын?
- А я в следующем году смогу играть в "Детской лиге"?
- Н-ну... там посмотрим.)
- Вали отсюда! Не смешно!
Воспоминание о солнечном субботнем дне с Джейми испарилось так же
быстро, как возникло. Я был полностью согласен: совсем не смешно. Даже
если это и было смешно когда-то.
В амфитеатр Муни я пришел в поисках чего-нибудь для репортажа в "Биг
мадди инкуайрер". Крайний срок был пятница, и Перл уже заглядывал мне
через плечо, ожидая моей еженедельной колонки. А я недавно слышал, что
сквоттеры сломали замки на воротах Муни и превратили летний амфитеатр в
место несанкционированных митингов, и потому пошел в Форест-парк послушать
какие-нибудь революционные манифесты. Я думал, что там будет полно
последователей Маркса или Мао Цзэдуна, вопящих в надежде вырваться из
клетки... или просто так вопящих. Точка.
Но пока что попался только один интересный оратор - психованный фанатик
"Кардиналов", да и то обстановка была слишком напряженной даже без его
советов по использованию украденной бейсбольной биты как орудия убийства.
Я отвернулся от сцены и пошел вверх по левому проходу. Когда я вышел
из-под навеса над сценой, по козырьку моей кепки заколотил мелкий частый
дождь.
Вокруг толклись новые жители Форест-парка, оставшиеся бездомными после
нью-мадридского землетрясения. Кто после самого землетрясения, а кто после
голодных бунтов декабря, когда сожгли до основания черт-те сколько
переживших землетрясение домов.
Форест-парк - самый большой муниципальный парк в стране. До событий
прошедшего мая это было приятнейшее место для тихого воскресного отдыха.
Здесь когда-то проводили Всемирную ярмарку, потом Олимпийские игры - это
все больше столетия назад. Теперь же парк стал островком культуры третьего
мира, который взяли да воткнули посреди Америки, и амфитеатр остался
единственным бесплатным развлечением для широких масс городских бездомных.
Томми Тьюн уже не танцевал по сцене, и давно уже умерла Элла Фитцджеральд,
и "Кэтс" или "Гранд-отель" не возили сюда артистов на гастроли, но все же
люди сюда приходили - хоть на что-то поглазеть.
Я шел вверх по ступенькам и разглядывал унылую толпу. Мужчины, женщины
и дети, молодые и старые, в одиночку и с семьями, белые, черные,
латиноамериканские, монголоидные. Ничего общего, кроме положения на нижней
ступеньке общественной лестницы. Одетые в дешевые пончо, хэбэшные пиджаки
и побитые молью пальто от Армии Спасения. У некоторых нечем было даже
прикрыться от дождя, если не считать пластиковых пакетов для мусора и
размокших картонных коробок. Неверный вспыхивающий свет нескольких еще не
разбитых натриевых ламп высвечивал на лицах отчаяние, боль, голод...
И гнев.
Больше всего - гнев. Унылая, полуосознанная, безнадежная бешеная злость
людей, на которых вчера всем было наплевать, сегодня наплевать и завтра им
опять, как ни крути, стоять под плевками.
На середине пути меня отпихнул дородный мужик, шедший мне навстречу
вниз; я споткнулся о кресло и чуть не упал на колени молодой женщине с
ребенком на руках. Ребенок жевал кусок правительственной помощи -
бутерброд с сыром. Из-под капюшона тесного анорака глядели блестящие от
жара глаза, из носа тянулась длинная полоска слизи - ребенок был болен.
Если повезет, отделается простудой, хотя тут и пневмонию недолго
заполучить. Его мать вскинулась на меня с молчаливой, но непримиримой
злостью: чего уставился? - и я быстро отступил.
Здесь никто не просил жалости. Никто не хотел и ежедневных подачек,
которые все еще давало правительство. Все они хотели только одного:
выжить. И еще - мечтали дожить до того, чтобы послать Сквоттер-таун ко
всем чертям.
Когда я добрался до крытой террасы наверху лестницы, сумасшедший яппи
уже переставал визжать. Там было полно народа, загнанного на террасу
моросящим частым дождем. Сквозь каменные арки и железные ворота были видны
пылающие и тлеющие мусорные баки на ближайшей автостоянке, высвечивающие
силуэты людей, жмущихся под весенней холодной моросью к теплу огня,
настороженно оглядывающихся: нет ли где обезьян.
Именно обезьян. Настоящих, ни в коей мере не метафоричных, хотя это
вполне можно было бы отнести и патрулирующим парк силам ВЧР. Один из
непредусмотренных побочных эффектов землетрясения: ограды зоосада
Форест-парка лопнули по швам и выпустили на свободу львов, тигров и
медведей - не говоря уже об антилопах, жирафах, носорогах и слонах.
Большинство зверей персонал зоопарка переловил в первые дни после
Нью-Мадрида, хотя довольно много диких птиц ушли на крыльях, а у группы
койотов и рысей хватило хитрости выбраться из города в лесистую западную
часть графства. Но некоторые звери, к сожалению, в клетки не вернулись.
Через две недели после землетрясения какой-то краснорожий деревенщина
застрелил редкого тибетского белого леопарда, загнав его в угол среди
мусорных баков университетского городка, где зверь пытался найти себе еду.
Когда прибыли люди из зоопарка, они увидели лежащую в аллее ободранную и
обезглавленную тушу - воин выходного дня, застреливший леопарда, прихватил
с собой в Фентон его голову как охотничий трофей.
Однако обезьяны, пережившие разрушение обезьянника, устроились получше.
Поймать удалось только немногих - в основном горилл и орангутангов.
Большая часть шимпанзе и бабуинов ушла на деревья, пережила короткую и
сравнительно мягкую зиму, пришедшую вслед за летом землетрясения. Они,
конечно же, стали плодиться и размножаться, увеличиваясь в числе с каждым
месяцем. И теперь стаи обезьян бродили по парку, как уличные шайки,
нападая на палатки и терроризируя сквоттеров.
Их побаивались даже солдаты ВЧР. Ходили слухи, что как-то стая шимпанзе
напала на припаркованный "Хаммер" и выгнала его экипаж в лес. Если это
правда, то молодцы шимпы: я предпочитаю озверевших обезьян озверевшим
гориллам.
Но обезьян не было видно - ни людей, ни других приматов, так что я
нашел себе местечко возле дорической колонны, поддерживающей навес.
Посмотрев вокруг и убедившись, что за мной не следят, я расстегнул кожаную
летчицкую куртку, сунул руку в карман и вытащил наушник своего ПТ [самый
миниатюрный портативный компьютер (Palm Top - помещающийся на ладони)].
- Слышишь меня, Джокер? - спросил я, вставив наушник в ухо и включив
ПТ.
"Слышу, Джерри".
Голос Джокера звучал у меня в ушах как средний между мужским и женским:
ХАЛ-9000 с акцентом жителей Среднего Запада. Меня он слышал через
прицепленный к моей рубашке миниатюрный микрофон.
- Отлично, - сказал я. - Открой файл и назови его... э-э, скажем,
"парк", числовой суффикс - один. Готовься записать диктовку.
Обычно я записывал заметки с миниатюрной клавиатуры Джокера одной
рукой. Как у большинства пишущих, у меня есть интуитивная потребность
видеть, как возникают слова на экране. Но если бы сейчас вытащить ПТ и
начать стучать по клавиатуре, то есть объявить себя репортером... Об этом
и речи быть не могло. Во время декабрьских бунтов толпа избивала
репортеров, считая их представителями властей, а в перестрелке во время
поджога федерального арсенала в Пайн-Лауне убили фотографа из "Пост
диспэтч". Даже если бы эти люди и не были врагами прессы, все равно
кто-нибудь вполне мог бы дать мне по тыкве и выхватить Джокера. За
краденый ПТ на черном рынке можно было бы получить несколько банок тунца.
Но кто-то в толпе знал, что здесь есть репортер.
"Джерри?"
- Да, Джокер?
- Тебе срочное извещение. Я бы тебе просигналил раньше, но ты сказал
тебя не вызывать.
Уж конечно. Я отключил его динамик - не надо извещать всю толпу, что у
меня с собой ПТ.
"Есть небольшая странность. СИ направлено непосредственно мне, но
адресовано Джону Тьернану. Я не был информирован, что мы получаем
сообщения для Джона".
Я поморщился. Джон тоже был репортером "Биг мадди инкуайрер", и хотя он
был лучшим моим другом, никто никогда не лез в работу другого. Если кто-то
пытался связаться с Джоном, должен был выйти на его ПТ - Дингбэт, а не на
Джокера. И у нас тоже не было доступа к ПТ друг друга без ввода
специальных паролей.
Но спрашивать у Джокера, не ошибся ли он, было бессмысленно: эта
маленькая "тошиба" таких ошибок не делает.
- Ладно, Джокер, - сказал я наконец, - прочти его.
"В 15:12 получено следующее СИ: "Ваше сообщение получено. Необходимо
поговорить как можно быстрее. Встречайте меня у заднего входа Муни в
восемь вечера". Конец сообщения. Отправитель не оставил регистрационного
имени или номера".
Тут у меня мурашки пробежали по коже. Я верю в приметы не больше любого
другого, но это уже было немного чересчур.
Направленное Джону СИ послали мне с предложением встретиться в Муни - и
смотри ты, где я его получаю? Правильно, в Муни.
Сделав глубокий вдох, я спросил:
- Ладно, Джокер. В чем тут юмор?
"Что значит "юмор", Джерри?"
- Да брось ты. Кто послал сообщение? Джон? - Я усмехнулся. - Или Джах?
"Ответ отрицательный. Источником сообщения не является кто-либо из
названных лиц. Отправитель сообщения не указал регистрационного имени или
обратного номера, но я могу заверить тебя, что это не был ни один из ПТ, с
которыми я взаимодействую регулярно".
А так просто не могло быть, потому что не могло быть никогда.
Электронную почту анонимно не пошлешь: модем Джокера определит номер
вызывающего модема. Конечно, Джокер мог где-то подцепить вирус...
- Прошу выполнить тест самопроверки.
"Выполняю тест". - Наступило долгое молчание, пока Дисковый Доктор
Джокера слушал, щупал, задавал неприятные вопросы и засовывал термометр в
его кибернетическую задницу.
"Тест окончен, - наконец объявил Джокер. - Все сектора чистые. Видимых
вмешательств в мою архитектуру не обнаружено".
- Не понимаю.
"И я не понимаю, Джерри. Но, как бы там ни было, обратного адреса для
этого СИ у меня нет".
Это еще как следует до меня не доходило, когда Джокер спросил:
"Я открыл файл, назвал его "парк" и дал числовой суффикс "один". Ты
готов диктовать, Джерри?"
Я покачал головой, глядя, как скатывается дождь по шиферу навеса над
эстрадой. Вокруг меня бродили сквоттеры, и им было наплевать на человека,
прислонившегося к колонне и разговаривающего с самим собой, схватившись
рукой за ухо. Внизу на эстраде яппи-киллера сменил оркестр неооборванцев,
и краденую аппаратуру зашкаливало от воя расстроенных гитар и завываний
обратной связи. По проходам сновали дельцы черного рынка, продавая все -
от размокшей воздушной кукурузы и до потерявших годность лекарств. Вдали,
за деревьями, светились огнями башни западной части центра: чистые, ярко
освещенные квартиры; и на них смотрели люди, живущие в списанных армейских
палатках и питающиеся сухим пайком ВЧР, разогревая его на лагерных
кострах, стоящие в очереди в переполненные общественные уборные. Ваш
налоговый доллар за работой.
- Нет, - ответил я. - Файл закрой и удали. Я отключаюсь. О'кей?
"Понял, - ответил Джокер. - Отключаюсь".
Вот так. Самодиагностика прошла чисто, и СИ не оказалось чьей-то
шуткой. Я вытащил наушник из уха и запихнул его в нагрудный карман, но мне
не давала покоя эта мистика. Почему вдруг сообщение, явно адресованное
Джону, попадает ко мне, пусть даже я и находился в нужном месте в нужное
время?
Ничего другого, как отправиться в указанное место, я не придумал.
Обойдя колонну, я стал пробивать себе путь сквозь мокрую безнадежную толпу
к заднему выходу амфитеатра.
Вот так это все и началось.
Когда я добрался до заднего выхода, там еще тусовался народ. Согласно
сообщению Джокера, я на свое свидание, точнее, на свидание Джона, опоздал
на десять минут. Пару минут я послонялся вокруг, приваливаясь к загородке
и глядя на прохожих, и собрался уже наплевать на сообщение, сочтя его
глюком нейронной сети, как вдруг ко мне приблизилась фигура в дождевике с
поднятым капюшоном.
- Вы - Тьернан? - спросила она негромко.
Я позволил себе секунду помедлить, стараясь ее рассмотреть: средних лет
чернокожая женщина, лицо наполовину скрыто мокрым пластиковым капюшоном,
руки в карманах жакета. Точно такая же, как любая другая из толпы вокруг,
вот только дождевик получше и поновее, чем из правительственной помощи.
Кем бы она ни была, но сквоттером она не была.
- Нет, - ответил я.
Она пробормотала какое-то извинение и отвернулась, чтобы уйти.
- Но я его друг, - быстро добавил я. - Работаю для той же газеты. "Биг
мадди инкуайрер".
Она остановилась, оглядела меня и снова повернулась ко мне лицом.
- Как вас зовут? - спросила она понизив голос.
- Джерри Розен. - Она смотрела на меня, ожидая продолжения. - Мне на ПТ
пришло СИ - кого-то здесь встретить. Я так понял, что оно должно было
попасть Джону, но...
- А почему Джона здесь нет? - Вопрос прозвучал, как требование. -
Ладно, покажите мне ваше удостоверение.
- Пожалуйста, если вы настаиваете. - Я пожал плечами, расстегнул
"молнию" на куртке и полез за пазуху.
- Поаккуратнее доставайте! - резко сказала она и высунула из-под
дождевика правую руку. Что-то уперлось мне в ребра. Я глянул вниз и увидел
миниатюрный парализатор в форме пистолета, только вместо ствола торчала
пара металлических стержней, приставленных к моей груди. Указательный
палец лежал на спусковой кнопке. Мне хотелось верить, что она не слишком
легко поддается.
- Эй, леди! - сказал я. - Полегче с этой штукой.
Она ничего не сказала, только стояла и ждала, не сделаю ли я неверного
движения. Мне не хотелось пропускать 65 киловольт по своей нервной
системе, и я задержал дыхание и очень аккуратно нащупал в кармане рубашки
свое репортерское удостоверение.
Медленно вытащив карточку из многослойного картона, я показал так,
чтобы ей было видно. Она внимательно изучила удостоверение, переводя глаза
с моего лица на голограмму и обратно, и наконец слегка кивнула.
Парализатор отодвинулся от моей груди и вернулся в карман жакета.
- С этим предметом следует быть осторожнее, - заметил я. - Они бывают
опасны в такую погоду. Проводимость возрастает или...
- Ладно, вы - другой репортер из "Биг мадди", - сказала она, игнорируя