Страница:
— Накопали, конечно, кое-что. В офисе компьютер изъяли, а там информация по сокрытым налогам как на блюдечке, — главбух, аккуратист, внутренний учет вел. Кстати, отпустить пришлось: не при делах дедок. В сейфе шесть тысяч долларов налом обнаружили. Тоже объяснить происхождение не смогли, — Суровцев так блаженно зажмурился, что стало ясно: не видать фирме «Магнезит» изъятых денег. Отряхнулся от неуместных мыслей. — А вот насчет договоров поставки уперся, как слон. Я его и так и эдак: мол, не договоришься с руководством «Нафты», сажать придется за мошенничество. Стоит на своем, и все тут. Ему, собаке, с вас куш содрать важнее. Тоже поди консультировался. Соображает, что не надыбать нам здесь криминала. — А уклонение от налогов?
— Чего ему уклонение? Наплевать да растереть. Не первый год замужем. Понимает, что от налоговиков после откупится, а вот «Нафту» больше не зацепить. И так и эдак стращаем, но… — Суровцев испытующе пригляделся к собеседнику.
— Так что, деньги возвращать будешь?
— Деньги?! — Суровцев встрепенулся: такая мысль ему даже в голову не приходила. — Да ты чего? Зачем торопишь? У нас еще сутки в запасе. Знаешь, как народ говорит? На хитрую… — похлопал себя по поджарым ягодицам, — есть с винтом. Заготовлена у меня одна тонкая оперативная комбинация: завтра поутру реализуем. А тогда и поглядим, как завертится.
К вечеру следующего дня начальник отдела по борьбе с экономическими преступлениями сам, без предупреждения, появился у Коломнина.
Вид его, торжествующий, с эдакой лукавинкой, предвещал удачу.
— Получилось?!
— Мы слов на ветер не бросаем. Сказано — сделано, — перед Коломниным лег мелко исписанный лист бумаги — ксерокопия протокола допроса подозреваемого. — Читай. Наслаждайся моим искусством.
«Относительно предъявленных мне договоров с „Нафтой“ на поставку конденсата признаю, что они сознательно были заключены по цене, значительно меньшей, чем в действительности стоил конденсат, понимая, что тем самым будет причинен материальный ущерб компании. Поэтому готов — при согласии руководства „Нафты“ — от договоров отказаться и признать их недействительными»…
— Как сумел? — Коломнин оторвался от драгоценного документа.
— Я ж говорил, тонкая комбинация. В нашей работе мало быть криминалистом. Нужно еще психологией владеть. Сыночек у него есть, студент. Так вот сегодня утром взяли — с наркотой на кармане.
— На кармане, говоришь? — А что было делать, если папаша оказался упертым? Вот и пришлось поставить перед выбором. Решай, паря, что для тебя важнее. Собственные амбиции и жадность? Или судьба сынка, которому пятерик корячится? — у Суровцева был усталый и удовлетворенный вид человека, добросовестно проделавшего тяжелую работу.
— А если б амбиции возобладали? Посадил бы сына?
— Блеф есть блеф. В этом деле, если начал, иди до конца. Да и не могло быть такого. Я ж говорю, — психология. И вообще, — глаза Суровцева сузились: пасмурная реакция собеседника ему не понравилась. — Ты результат просил? Тебе его поднесли. Чего еще надо? Читай дальше.
Следующий же абзац заставил Коломнина снисходительно улыбнуться. "Организатором этой акции был один из высших менеджеров «Нафты».
— Что еще за экивоки? Кто именно?
— Напрямую не говорит. Придерживает как главный козырь.
— Сдан давно козырь. Итак все знают, что Мясоедов. Что теперь делать думаешь?
— Теперь-то? Самый кайф начинается. Хищение средств «Нафты» по предварительному сговору с работником компании, — это, доложу, такой огурчик. Просто-таки состав крупного мошенничества. — Суровцев плотоядно облизнулся. Весь он дышал нетерпением. Финансовый заказ неожиданно обернулся выявлением серьезного преступления, что оправдало все, совершенное до того. И теперь в нем бушевал азарт сыщика, ставшего на след. — Завтра же к прокурору за санкцией. И — пошла писать губерния! Эх, какое дельце закрутим! Только договора эти лучше бы прямо сейчас у нас подписать. Пока он горяченький. А то ведь как в следственный изолятор переведем, может и на попятный пойти. Там, в камерах, свои учителя имеются. — Богаченкова подошлю. Парень толковый; все оформит. А мне сейчас важней важного выяснить, куда деньги ушли. Вот на этом и сосредоточься, — Коломнин заметил, что Суровцев колеблется, бросил нетерпеливо. — Езжай, езжай. Разыщешь счета — все зачтем. Тогда совсем другие цифры пойдут.
Неохотно поднялся, провожая оперативника до двери. А, выпроваживая, подловил себя на том, что протянутую руку пожал, поколебавшись.
Конечно, милиционер, получающий дополнительные деньги за хорошо выполненную работу, — это не то же самое, что чиновник, взявшийся за взятку сфальсифицировать преступление. И, более того, готовый ради этого засадить в тюрьму невиновного. Но, если разобраться, какое основание у него, Коломнина, пренебрегать продажным оперативником, которого сам же и приучил к подачкам? А если бы завтра в запале тот же Суровцев, из страха лишиться обещанной мзды, и в самом деле « в легкую» поломал жизнь невиновному мальчишке? Смог бы он успокоить себя тем, что все это был эксцесс исполнителя? Какие вообще у заказчика моральные преимущества перед исполнителем?
Подумав о себе как о заказчике, Коломнин ощутил, как вновь разрастается внутри тягостность, что часто испытывал в последние месяцы. Странная вещь происходила с ним: взялся он за дело несомненно нужное и, что называется, общественно полезное. Но как-то само собой получалось, что решать благородную, по большому счету, задачу приходилось с людьми, мягко говоря, сомнительными, которых в повседневной жизни брезгливо сторонился. И добиваться успеха, действуя их же методами: обманом и подкупом. И больше того, — он припомнил застекленевшие, алчные глаза рубэповца, — теперь уже сам он непроизвольно развращал тех, кто оказывался рядом.
В оправдание хотелось сравнить себя с ассенизатором, что погружается в нечистоты ради общественной пользы. Но сам понимал, что сравнение это наиграно: порой ловил себя на ощущении, что ржавчина, в которую он погрузился, исподволь начинает проникать внутрь.
Богаченкова он нашел, заглянув в кабинет Шараевой. Они сидели за столом, плечо в плечо. Юра что-то энергично доказывал, тыча указкой в схему, брошенную поверх стола, будто узорчатая скатерть. Лариса невнимательно слушала.
— Что?! — едва завидев Коломнина, подскочила она.
И от этого испуга разом пропало шаловливое желание немножко поинтриговать.
— Все нормально! — успокоительно выставил он ладони. — Теперь спи спокойно.
— Слава Богу! — Лариса облегченно осела. — Если б ты знал! Если б только знал, что я за эти дни пережила. Ведь столько планов, мыслей…
И, облокотившись о стол, зарыдала.
— Я тут, пока суть да дело, вариантик подготовил, — Богаченков со скрытой гордостью показал на схему. — Если купить Белогоцкий нефтеперегонный завод и углубить переработку крекинга, получается просто сумасшедшая экономика. Неделю по ночам прорабатывал.
Коломнин нехотя скосился на мудреную схему. Мысли его были далеко. — Это все потом. Сейчас надо насущные проблемы решать. Срочно подготовь новые договоры с «Магнезитом» и дуй к Суровцеву подписывать. Клиент созрел. — Понял, — сноровисто подтянулся Богаченков. Шагнув, спохватился. Лицо его приобрело вид сконфуженный и трагичный одновременно. — Сергей Викторович, совсем вылетело. Вас разыскивал Роговой. Просил передать: Рейнера, оказывается, убили.
— Что?! — вскрикнул Коломнин.
— Возле поселка застрелили. Хотел сразу сообщить, но вас не было. А потом вот увлекся этим, — он огладил рукой схему и, виновато поклонившись, вышел. — Мне тоже сообщили, — Лариса промокнула набухшие глаза. — И еще вот это осталось Она извлекла из ящика и протянула Коломнину свернутую тетрадку, — ту самую, что отобрал у него Рейнер. — Такой ужас. И главное, я же его уговаривала: Женечка, перезжай к нам. И охрану бы дали. Нет, ничего не подействовало. Прямо как ребенок. Я уже отправила вертолет, чтоб перевезти тело, и потом насчет похорон распорядилась, — чтоб все достойно. Хотя Женя и пышность — нечто несопоставимое.
Лариса удрученно склонилась. Взгляд невольно упал на схему.
— Сережа! Я понимаю, конечно, что не вовремя. Но, может, и впрямь подумать о заводе? Это же получается замкнутый цикл. Представляешь, какая перспектива!
Она вздрогнула от звука хлопнувшей двери.
К вечеру изрядно набравшийся Коломнин в парилке сауны распевал грустную песню про замерзшего в степи ямщика. В стадвадцатиградусной жаре несчастного заморозка было особенно жаль. Он пел о ямщике, а видел Женьку Рейнера. Наивно-беззащитный человечек. Дитя природы, которому легче было пройти одному ночью пятьдесят километров по тайге, чем решиться на визит в местное ГАИ. А рядом лежала раскрытая тощая тетрадочка.
Слышно было, как зашли в предбанник. Значит, Богаченков вернулся из ИВС.
— Богаченков, сука бесчувственная! Катись вон отсюда, пока не вызвездил, — заорал Коломнин, понимая, что пьян, и приходя от этого в надрывный восторг. Потому что пьяным мог высказать то, на что никогда не решился бы трезвым.
Дверь парилки открылась.
— Меня тоже выгонишь? — закутанная в простыню, стояла Лариса.
— Дверь захлопни. Выхолодишь, — Коломнин смутился.
Она подсела на ступеньку ниже, потерянно глянула снизу вверх:
— Что это у тебя? Ах да. Тимур как-то говорил, что он стихи пописывает.
— Отписался, — скривился Коломнин. — Вот послушай. Это как раз про нас с тобой:
И в самом деле, жил себе человек. Как хотелось, так и жил. Так нет, выдернули, будто брюкву из земли. Надкусили. Отбросили. Все так, походя! Ты понимаешь — это наши с тобой души ужались!
— Сереженька! Прости ты меня. Понимаю, что сморозила. Только не думай, что мне Женьку не по-настоящему жалко. Я ведь и сама испугалась, когда после Жени и вдруг — о заводе ляпнула. Просто, как страсть одолела. Днем, вечером, — все думаю, варианты прикидываю. Будто сохну изнутри. Боюсь я, Сережка. За нас с тобой. Все кажется, что тебя теряю. Странно как-то: занимаемся одним делом. Казалось бы, куда крепче. А получается, что чем дальше, тем — дальше.
— И сейчас? — растерянно уточнил Коломнин: руки ее требовательно оглаживали мокрое мужское тело. — А если Богаченков в самом деле зайдет?
— Вызвездим, — заявила Лариса, решительно перебравшись к нему на колени. — Могу я побыть наедине с собственным мужем?
Фархадов в компании теперь вовсе не появлялся, полностью передоверившись энергичной невестке. Тем больший переполох вызвал внезапный его приезд среди бела дня. О появлении хозяина Коломнин догадался по всплескам голосов в коридоре. Подметил и то, что в звуках этих было куда меньше верноподданических ноток, чем прежде, — служащие давно разобрались, у кого в руках бразды правления. Но в то же время приветствия звучали вполне искренние, — Фархадова любили.
Через некоторое время к Коломнину заглянула Калерия Михайловна, оживленная и встревоженная одновременно.
— Сергей Викторович, Салман Курбадович просит зайти. Но только, вы уж недолго. Валокордину я, конечно, приготовлю…
Коломнин понимающе кивнул.
Войдя в тусклый, едва освещенный настольной лампой кабинет, Коломнин принялся озираться: Фархадова на привычном месте не оказалось. Лишь всмотревшись, обнаружил его очертания в кресле подле зашторенного окна.
— Присаживайся, Сергей, — глухо произнес Фархадов, очевидно, занятый своими раздумьями. — Ну-с, как без меня тут справляетесь?
— Трудно без вас, конечно, — отвечая дежурной фразой, Коломнин заметил, как мелко подрагивает в узком дневном луче рука, и понял причину, по которой тот предпочел укрыться в темном углу, — за короткое время патриарх резко одряхлел.
— Что? Сдал? — Фархадов проследил за направлением взгляда. — Устал я.
И, будто в подтверждение этих слов, захлебнулся в приступе кашля, который попытался погасить, прижав к губам платок.
— Сухой, зараза, — отер он усы. — Врачи говорят, что если мокрота отходит, вроде как лучше. И надо же: нет этой мокроты. Всю жизнь по сугробам, по рекам да по болотам. А внутри одна сухость осталась. Смешно.
— Не очень.
— Ладно, это все промежду прочим. Докладывай, как тут Лариса.
— Сверх всяких ожиданий! Готовый просто гендиректор. Конечно, до вашего уровня ей далеко. Да и всем нам.
— Не мельтеши.
— Что?
— Не болтай, говорю, впустую. Какой еще там уровень? — в Фархадове будто пробудилась прежняя грозная сила. — И впрямь за дурака, что ли, держишь? Мой уровень там остался.
Он повел головой в сторону стены, где, невидимая в темноте, висела фотография чумазого, захлебывающего восторгом азербайджанца, отплясывающего возле бьющего нефтяного фонтана.
— Нет хуже, чем пережить самого себя, — признался старик. — Впрочем, есть. Когда при этом надо делать вид, что ты прежний… А ты упертый, как заметил. Работать умеешь. И, что важнее, других заставить можешь. А Лара хоть и возомнила о себе, но — женщина. Мягковата пока. Подопрешь ее?
— Какая из меня подпорка? Я человек банковский, подневольный. Шестерка, — напомнил мстительный Коломнин.
— Вот и довольно шестерить. Большое дело предлагаю. Станешь вице-президентом «Нафты». Иной уровень. Опять же и с Ларисой — решать вам пора. В чем прав, в том прав, — против природы не пойдешь. Хотя, конечно, какой из тебя Тимур? Его масштаб — не тебе чета. Но уж какой есть.
— Спасибо за благословение, Салман Курбадович, — съехидничал задетый Коломнин.
— А что остается? Болтают, чего не попадя. Фамилию полощут. Так что отстраивайтесь потихоньку. Сам-то я от дел отойти собираюсь.
— Ни в коем случае! — испуг Коломнина был искренен. — Имя ваше чрезвычайно важно. Особенно сейчас, пока Лариса еще в полный голос о себе не заявила. Сами знаете, какие у вас в нефти нравы. Чуть зазевался и сожрут.
— Пока жив, не тронут. Потому и хочу, чтоб Ларису поскорей признали. На днях Гилялову телеграмму поздравительную послал в связи с назначением министром — за двумя подписями: я и Лариса. Пускай привыкают. Да и не мое все это. Раньше хоть в людях разбирался. А теперь получается — сам же ворами себя окружил. Подсчитали, сколько у нас конденсата через «Магнезит» этот уворовали? — Порядка пятидесяти миллионов.
Фархадов зарычал:
— Все дело едва не загубили. Подхалимы!
В последней фразе угадывался упрек самому себе: чрезмерно падкому на лесть.
— И все равно, Салман Курбадович. Решительно нельзя вам в отставку. Да и по делу важно, чтоб присутствие ваше ощущалось. Хотя бы давайте так: Лариса президент, вы — председатель Совета директоров. Пусть раз в неделю появитесь. Но чтоб все знали: Фархадов в курсе. Бдит. Очень прошу!
— Ладно, подумаем, — старик нахмурился, плохо скрывая удовольствие от похвалы: природа брала свое. — Главное, чтоб дело двигалось. Лариса мне тут доложила идею купить нефтеперерабатывающий завод. Грамотная идея. Еще мы с Тимуром прокручивали. Чтоб свой цикл с выходом на готовые нефтепродукты. Ведь смеху подобно. Лес рубим, а на переработку — в Финляндию отправляем. И у них же нашу же доску втридорога закупаем. Алмазы собственные огранить не умеем. Де Бирсу кланяемся. Нефть скачиваем — с нарушением всех технологий, обводняя все вокруг, и — туда же, в загранку. Лишь бы хоть что-то хапнуть. Разве мы туземцы какие, чтоб недра задарма расторговывать? Или не хотим? То-то что. Запасы туда уходят. Так еще и деньги следом. А что здесь останется? Продажность заела. Ломать это надо. Ломать. Здесь зарабатывать и сюда вкладываться. И первый, кто до этого дойдет, больше других и заработает. Конечно, пока не до того. На ноги бы заново встать. Но на перспективу помни. Он прикрыл рот, пытаясь скрыть сиплое дыхание, — непривычно длинная фраза отняла слишком много сил.
Многое хотелось сказать в ответ Коломнину. И главное — о своем восхищении удивительным этим человеком. Но комплиментов говорить не умел. И — единственно — водил взглядом по стенам, делая вид, что не заметил одышки.
— Что у нас с банком? — Фархадов прервал тишину.
— Здесь как раз все удачно. Проценты полностью выплачены.
— Когда срок кредита?
— Чуть больше месяца. Да вы не беспокойтесь. Трубопровод, сами знаете, ударными темпами достраивается. Резуненко молодцом. Сначала с поставками конденсата сильно помог. А теперь и вовсе все свои дела отложил и — живет безвылазно на «нитке».
— А как иначе? Он ведь Тимуру другом был. А настоящий друг, он и после смерти друг. Не забудь, кстати: все поставки труб ему обещал. Так что…
— Даже не сомневайтесь. За такого компаньона двумя руками держаться будем. Долги потихоньку разгребаем. Хачатрян сегодня в банк с отчетом вылетел. Думаю, сразу и разрешение на новое продление кредита получит. А там и «Руссойл» подомнем: и деньги вернем, и собственный трейдер в Европе. Худшее позади, Салман Курбадович.
— Вот и славно! Никому не говорил, но — очень у меня душа за компанию болит. Здесь ведь не только нефть, люди. Здесь — дело сына моего, Тимура. Фактически не я — он на себе тянул. И потерять все — это перед его памятью…
Голос Фархадова прервался.
— Я понимаю.
— Все силы он в месторождение вкладывал. Я как-то предел зарплаты для членов Правления установил — две тысячи долларов. Говорю, запустим трубопровод, тогда всем хватит. Остальные роптать стали. Мол, в других компаниях по двадцать — тридцать тысяч платят. Нельзя, чтоб на черный день не подстраховаться. Ну, этих-то псов быстро притушил. А Тимур, тот нет. Сам поддержал. А ведь молодой. Красавец. Когда и жить, как не молодому? Да и о семье мог бы подумать. А поддержал. Во всем такой был. Жил не оглядываясь. И честный не по-нынешнему. В меня. Понимаешь, Коломнин, почему мне особенно важно до победы дойти? Чтоб для внучки сберечь то, что отец недополучил.
Коломнин, естественно, промолчал. Но и знаков умиления выразить не сумел. Фархадов наморщил лоб, разочарованный квелой реакцией.
— Ладно, хватит болтовни. Ступай. Один побыть хочу.
И, заметив, что посетитель замешкался, требовательным движением кисти выпроводил его.
Москва. От перемены мест слагаемых сумма изрядно меняется.
— Чего ему уклонение? Наплевать да растереть. Не первый год замужем. Понимает, что от налоговиков после откупится, а вот «Нафту» больше не зацепить. И так и эдак стращаем, но… — Суровцев испытующе пригляделся к собеседнику.
— Так что, деньги возвращать будешь?
— Деньги?! — Суровцев встрепенулся: такая мысль ему даже в голову не приходила. — Да ты чего? Зачем торопишь? У нас еще сутки в запасе. Знаешь, как народ говорит? На хитрую… — похлопал себя по поджарым ягодицам, — есть с винтом. Заготовлена у меня одна тонкая оперативная комбинация: завтра поутру реализуем. А тогда и поглядим, как завертится.
К вечеру следующего дня начальник отдела по борьбе с экономическими преступлениями сам, без предупреждения, появился у Коломнина.
Вид его, торжествующий, с эдакой лукавинкой, предвещал удачу.
— Получилось?!
— Мы слов на ветер не бросаем. Сказано — сделано, — перед Коломниным лег мелко исписанный лист бумаги — ксерокопия протокола допроса подозреваемого. — Читай. Наслаждайся моим искусством.
«Относительно предъявленных мне договоров с „Нафтой“ на поставку конденсата признаю, что они сознательно были заключены по цене, значительно меньшей, чем в действительности стоил конденсат, понимая, что тем самым будет причинен материальный ущерб компании. Поэтому готов — при согласии руководства „Нафты“ — от договоров отказаться и признать их недействительными»…
— Как сумел? — Коломнин оторвался от драгоценного документа.
— Я ж говорил, тонкая комбинация. В нашей работе мало быть криминалистом. Нужно еще психологией владеть. Сыночек у него есть, студент. Так вот сегодня утром взяли — с наркотой на кармане.
— На кармане, говоришь? — А что было делать, если папаша оказался упертым? Вот и пришлось поставить перед выбором. Решай, паря, что для тебя важнее. Собственные амбиции и жадность? Или судьба сынка, которому пятерик корячится? — у Суровцева был усталый и удовлетворенный вид человека, добросовестно проделавшего тяжелую работу.
— А если б амбиции возобладали? Посадил бы сына?
— Блеф есть блеф. В этом деле, если начал, иди до конца. Да и не могло быть такого. Я ж говорю, — психология. И вообще, — глаза Суровцева сузились: пасмурная реакция собеседника ему не понравилась. — Ты результат просил? Тебе его поднесли. Чего еще надо? Читай дальше.
Следующий же абзац заставил Коломнина снисходительно улыбнуться. "Организатором этой акции был один из высших менеджеров «Нафты».
— Что еще за экивоки? Кто именно?
— Напрямую не говорит. Придерживает как главный козырь.
— Сдан давно козырь. Итак все знают, что Мясоедов. Что теперь делать думаешь?
— Теперь-то? Самый кайф начинается. Хищение средств «Нафты» по предварительному сговору с работником компании, — это, доложу, такой огурчик. Просто-таки состав крупного мошенничества. — Суровцев плотоядно облизнулся. Весь он дышал нетерпением. Финансовый заказ неожиданно обернулся выявлением серьезного преступления, что оправдало все, совершенное до того. И теперь в нем бушевал азарт сыщика, ставшего на след. — Завтра же к прокурору за санкцией. И — пошла писать губерния! Эх, какое дельце закрутим! Только договора эти лучше бы прямо сейчас у нас подписать. Пока он горяченький. А то ведь как в следственный изолятор переведем, может и на попятный пойти. Там, в камерах, свои учителя имеются. — Богаченкова подошлю. Парень толковый; все оформит. А мне сейчас важней важного выяснить, куда деньги ушли. Вот на этом и сосредоточься, — Коломнин заметил, что Суровцев колеблется, бросил нетерпеливо. — Езжай, езжай. Разыщешь счета — все зачтем. Тогда совсем другие цифры пойдут.
Неохотно поднялся, провожая оперативника до двери. А, выпроваживая, подловил себя на том, что протянутую руку пожал, поколебавшись.
Конечно, милиционер, получающий дополнительные деньги за хорошо выполненную работу, — это не то же самое, что чиновник, взявшийся за взятку сфальсифицировать преступление. И, более того, готовый ради этого засадить в тюрьму невиновного. Но, если разобраться, какое основание у него, Коломнина, пренебрегать продажным оперативником, которого сам же и приучил к подачкам? А если бы завтра в запале тот же Суровцев, из страха лишиться обещанной мзды, и в самом деле « в легкую» поломал жизнь невиновному мальчишке? Смог бы он успокоить себя тем, что все это был эксцесс исполнителя? Какие вообще у заказчика моральные преимущества перед исполнителем?
Подумав о себе как о заказчике, Коломнин ощутил, как вновь разрастается внутри тягостность, что часто испытывал в последние месяцы. Странная вещь происходила с ним: взялся он за дело несомненно нужное и, что называется, общественно полезное. Но как-то само собой получалось, что решать благородную, по большому счету, задачу приходилось с людьми, мягко говоря, сомнительными, которых в повседневной жизни брезгливо сторонился. И добиваться успеха, действуя их же методами: обманом и подкупом. И больше того, — он припомнил застекленевшие, алчные глаза рубэповца, — теперь уже сам он непроизвольно развращал тех, кто оказывался рядом.
В оправдание хотелось сравнить себя с ассенизатором, что погружается в нечистоты ради общественной пользы. Но сам понимал, что сравнение это наиграно: порой ловил себя на ощущении, что ржавчина, в которую он погрузился, исподволь начинает проникать внутрь.
Богаченкова он нашел, заглянув в кабинет Шараевой. Они сидели за столом, плечо в плечо. Юра что-то энергично доказывал, тыча указкой в схему, брошенную поверх стола, будто узорчатая скатерть. Лариса невнимательно слушала.
— Что?! — едва завидев Коломнина, подскочила она.
И от этого испуга разом пропало шаловливое желание немножко поинтриговать.
— Все нормально! — успокоительно выставил он ладони. — Теперь спи спокойно.
— Слава Богу! — Лариса облегченно осела. — Если б ты знал! Если б только знал, что я за эти дни пережила. Ведь столько планов, мыслей…
И, облокотившись о стол, зарыдала.
— Я тут, пока суть да дело, вариантик подготовил, — Богаченков со скрытой гордостью показал на схему. — Если купить Белогоцкий нефтеперегонный завод и углубить переработку крекинга, получается просто сумасшедшая экономика. Неделю по ночам прорабатывал.
Коломнин нехотя скосился на мудреную схему. Мысли его были далеко. — Это все потом. Сейчас надо насущные проблемы решать. Срочно подготовь новые договоры с «Магнезитом» и дуй к Суровцеву подписывать. Клиент созрел. — Понял, — сноровисто подтянулся Богаченков. Шагнув, спохватился. Лицо его приобрело вид сконфуженный и трагичный одновременно. — Сергей Викторович, совсем вылетело. Вас разыскивал Роговой. Просил передать: Рейнера, оказывается, убили.
— Что?! — вскрикнул Коломнин.
— Возле поселка застрелили. Хотел сразу сообщить, но вас не было. А потом вот увлекся этим, — он огладил рукой схему и, виновато поклонившись, вышел. — Мне тоже сообщили, — Лариса промокнула набухшие глаза. — И еще вот это осталось Она извлекла из ящика и протянула Коломнину свернутую тетрадку, — ту самую, что отобрал у него Рейнер. — Такой ужас. И главное, я же его уговаривала: Женечка, перезжай к нам. И охрану бы дали. Нет, ничего не подействовало. Прямо как ребенок. Я уже отправила вертолет, чтоб перевезти тело, и потом насчет похорон распорядилась, — чтоб все достойно. Хотя Женя и пышность — нечто несопоставимое.
Лариса удрученно склонилась. Взгляд невольно упал на схему.
— Сережа! Я понимаю, конечно, что не вовремя. Но, может, и впрямь подумать о заводе? Это же получается замкнутый цикл. Представляешь, какая перспектива!
Она вздрогнула от звука хлопнувшей двери.
К вечеру изрядно набравшийся Коломнин в парилке сауны распевал грустную песню про замерзшего в степи ямщика. В стадвадцатиградусной жаре несчастного заморозка было особенно жаль. Он пел о ямщике, а видел Женьку Рейнера. Наивно-беззащитный человечек. Дитя природы, которому легче было пройти одному ночью пятьдесят километров по тайге, чем решиться на визит в местное ГАИ. А рядом лежала раскрытая тощая тетрадочка.
Слышно было, как зашли в предбанник. Значит, Богаченков вернулся из ИВС.
— Богаченков, сука бесчувственная! Катись вон отсюда, пока не вызвездил, — заорал Коломнин, понимая, что пьян, и приходя от этого в надрывный восторг. Потому что пьяным мог высказать то, на что никогда не решился бы трезвым.
Дверь парилки открылась.
— Меня тоже выгонишь? — закутанная в простыню, стояла Лариса.
— Дверь захлопни. Выхолодишь, — Коломнин смутился.
Она подсела на ступеньку ниже, потерянно глянула снизу вверх:
— Что это у тебя? Ах да. Тимур как-то говорил, что он стихи пописывает.
— Отписался, — скривился Коломнин. — Вот послушай. Это как раз про нас с тобой:
[стихотворение А.Роженкова. — Алексей Роженков. Волчье лыко. Стихотворения. — «Русская провинция», Тверь, 1997].
"В детстве убили ужа,
Палкой ударив жестоко.
Полз он куда-то шурша,
Черный и сверху, и сбоку.
Был он безвреден, но нам
Думалось: это гадюка.
Хоть и гадюка, она
Не нападает без звука.
Так истребили ужа,
И не родились ужата,
Не оттого ли душа
Чем-то доныне ужата".
И в самом деле, жил себе человек. Как хотелось, так и жил. Так нет, выдернули, будто брюкву из земли. Надкусили. Отбросили. Все так, походя! Ты понимаешь — это наши с тобой души ужались!
— Сереженька! Прости ты меня. Понимаю, что сморозила. Только не думай, что мне Женьку не по-настоящему жалко. Я ведь и сама испугалась, когда после Жени и вдруг — о заводе ляпнула. Просто, как страсть одолела. Днем, вечером, — все думаю, варианты прикидываю. Будто сохну изнутри. Боюсь я, Сережка. За нас с тобой. Все кажется, что тебя теряю. Странно как-то: занимаемся одним делом. Казалось бы, куда крепче. А получается, что чем дальше, тем — дальше.
— И сейчас? — растерянно уточнил Коломнин: руки ее требовательно оглаживали мокрое мужское тело. — А если Богаченков в самом деле зайдет?
— Вызвездим, — заявила Лариса, решительно перебравшись к нему на колени. — Могу я побыть наедине с собственным мужем?
Фархадов в компании теперь вовсе не появлялся, полностью передоверившись энергичной невестке. Тем больший переполох вызвал внезапный его приезд среди бела дня. О появлении хозяина Коломнин догадался по всплескам голосов в коридоре. Подметил и то, что в звуках этих было куда меньше верноподданических ноток, чем прежде, — служащие давно разобрались, у кого в руках бразды правления. Но в то же время приветствия звучали вполне искренние, — Фархадова любили.
Через некоторое время к Коломнину заглянула Калерия Михайловна, оживленная и встревоженная одновременно.
— Сергей Викторович, Салман Курбадович просит зайти. Но только, вы уж недолго. Валокордину я, конечно, приготовлю…
Коломнин понимающе кивнул.
Войдя в тусклый, едва освещенный настольной лампой кабинет, Коломнин принялся озираться: Фархадова на привычном месте не оказалось. Лишь всмотревшись, обнаружил его очертания в кресле подле зашторенного окна.
— Присаживайся, Сергей, — глухо произнес Фархадов, очевидно, занятый своими раздумьями. — Ну-с, как без меня тут справляетесь?
— Трудно без вас, конечно, — отвечая дежурной фразой, Коломнин заметил, как мелко подрагивает в узком дневном луче рука, и понял причину, по которой тот предпочел укрыться в темном углу, — за короткое время патриарх резко одряхлел.
— Что? Сдал? — Фархадов проследил за направлением взгляда. — Устал я.
И, будто в подтверждение этих слов, захлебнулся в приступе кашля, который попытался погасить, прижав к губам платок.
— Сухой, зараза, — отер он усы. — Врачи говорят, что если мокрота отходит, вроде как лучше. И надо же: нет этой мокроты. Всю жизнь по сугробам, по рекам да по болотам. А внутри одна сухость осталась. Смешно.
— Не очень.
— Ладно, это все промежду прочим. Докладывай, как тут Лариса.
— Сверх всяких ожиданий! Готовый просто гендиректор. Конечно, до вашего уровня ей далеко. Да и всем нам.
— Не мельтеши.
— Что?
— Не болтай, говорю, впустую. Какой еще там уровень? — в Фархадове будто пробудилась прежняя грозная сила. — И впрямь за дурака, что ли, держишь? Мой уровень там остался.
Он повел головой в сторону стены, где, невидимая в темноте, висела фотография чумазого, захлебывающего восторгом азербайджанца, отплясывающего возле бьющего нефтяного фонтана.
— Нет хуже, чем пережить самого себя, — признался старик. — Впрочем, есть. Когда при этом надо делать вид, что ты прежний… А ты упертый, как заметил. Работать умеешь. И, что важнее, других заставить можешь. А Лара хоть и возомнила о себе, но — женщина. Мягковата пока. Подопрешь ее?
— Какая из меня подпорка? Я человек банковский, подневольный. Шестерка, — напомнил мстительный Коломнин.
— Вот и довольно шестерить. Большое дело предлагаю. Станешь вице-президентом «Нафты». Иной уровень. Опять же и с Ларисой — решать вам пора. В чем прав, в том прав, — против природы не пойдешь. Хотя, конечно, какой из тебя Тимур? Его масштаб — не тебе чета. Но уж какой есть.
— Спасибо за благословение, Салман Курбадович, — съехидничал задетый Коломнин.
— А что остается? Болтают, чего не попадя. Фамилию полощут. Так что отстраивайтесь потихоньку. Сам-то я от дел отойти собираюсь.
— Ни в коем случае! — испуг Коломнина был искренен. — Имя ваше чрезвычайно важно. Особенно сейчас, пока Лариса еще в полный голос о себе не заявила. Сами знаете, какие у вас в нефти нравы. Чуть зазевался и сожрут.
— Пока жив, не тронут. Потому и хочу, чтоб Ларису поскорей признали. На днях Гилялову телеграмму поздравительную послал в связи с назначением министром — за двумя подписями: я и Лариса. Пускай привыкают. Да и не мое все это. Раньше хоть в людях разбирался. А теперь получается — сам же ворами себя окружил. Подсчитали, сколько у нас конденсата через «Магнезит» этот уворовали? — Порядка пятидесяти миллионов.
Фархадов зарычал:
— Все дело едва не загубили. Подхалимы!
В последней фразе угадывался упрек самому себе: чрезмерно падкому на лесть.
— И все равно, Салман Курбадович. Решительно нельзя вам в отставку. Да и по делу важно, чтоб присутствие ваше ощущалось. Хотя бы давайте так: Лариса президент, вы — председатель Совета директоров. Пусть раз в неделю появитесь. Но чтоб все знали: Фархадов в курсе. Бдит. Очень прошу!
— Ладно, подумаем, — старик нахмурился, плохо скрывая удовольствие от похвалы: природа брала свое. — Главное, чтоб дело двигалось. Лариса мне тут доложила идею купить нефтеперерабатывающий завод. Грамотная идея. Еще мы с Тимуром прокручивали. Чтоб свой цикл с выходом на готовые нефтепродукты. Ведь смеху подобно. Лес рубим, а на переработку — в Финляндию отправляем. И у них же нашу же доску втридорога закупаем. Алмазы собственные огранить не умеем. Де Бирсу кланяемся. Нефть скачиваем — с нарушением всех технологий, обводняя все вокруг, и — туда же, в загранку. Лишь бы хоть что-то хапнуть. Разве мы туземцы какие, чтоб недра задарма расторговывать? Или не хотим? То-то что. Запасы туда уходят. Так еще и деньги следом. А что здесь останется? Продажность заела. Ломать это надо. Ломать. Здесь зарабатывать и сюда вкладываться. И первый, кто до этого дойдет, больше других и заработает. Конечно, пока не до того. На ноги бы заново встать. Но на перспективу помни. Он прикрыл рот, пытаясь скрыть сиплое дыхание, — непривычно длинная фраза отняла слишком много сил.
Многое хотелось сказать в ответ Коломнину. И главное — о своем восхищении удивительным этим человеком. Но комплиментов говорить не умел. И — единственно — водил взглядом по стенам, делая вид, что не заметил одышки.
— Что у нас с банком? — Фархадов прервал тишину.
— Здесь как раз все удачно. Проценты полностью выплачены.
— Когда срок кредита?
— Чуть больше месяца. Да вы не беспокойтесь. Трубопровод, сами знаете, ударными темпами достраивается. Резуненко молодцом. Сначала с поставками конденсата сильно помог. А теперь и вовсе все свои дела отложил и — живет безвылазно на «нитке».
— А как иначе? Он ведь Тимуру другом был. А настоящий друг, он и после смерти друг. Не забудь, кстати: все поставки труб ему обещал. Так что…
— Даже не сомневайтесь. За такого компаньона двумя руками держаться будем. Долги потихоньку разгребаем. Хачатрян сегодня в банк с отчетом вылетел. Думаю, сразу и разрешение на новое продление кредита получит. А там и «Руссойл» подомнем: и деньги вернем, и собственный трейдер в Европе. Худшее позади, Салман Курбадович.
— Вот и славно! Никому не говорил, но — очень у меня душа за компанию болит. Здесь ведь не только нефть, люди. Здесь — дело сына моего, Тимура. Фактически не я — он на себе тянул. И потерять все — это перед его памятью…
Голос Фархадова прервался.
— Я понимаю.
— Все силы он в месторождение вкладывал. Я как-то предел зарплаты для членов Правления установил — две тысячи долларов. Говорю, запустим трубопровод, тогда всем хватит. Остальные роптать стали. Мол, в других компаниях по двадцать — тридцать тысяч платят. Нельзя, чтоб на черный день не подстраховаться. Ну, этих-то псов быстро притушил. А Тимур, тот нет. Сам поддержал. А ведь молодой. Красавец. Когда и жить, как не молодому? Да и о семье мог бы подумать. А поддержал. Во всем такой был. Жил не оглядываясь. И честный не по-нынешнему. В меня. Понимаешь, Коломнин, почему мне особенно важно до победы дойти? Чтоб для внучки сберечь то, что отец недополучил.
Коломнин, естественно, промолчал. Но и знаков умиления выразить не сумел. Фархадов наморщил лоб, разочарованный квелой реакцией.
— Ладно, хватит болтовни. Ступай. Один побыть хочу.
И, заметив, что посетитель замешкался, требовательным движением кисти выпроводил его.
Москва. От перемены мест слагаемых сумма изрядно меняется.
Поганый у тебя все-таки, Коломнин, язык. Еще бывшая жена неустанно это подмечала. Внезапный звонок из секретариата Дашевского рассеял последние сомнения на сей счет.
— Сергей Викторович, вам необходимо срочно прилететь в Москву. — Что-то случилось?
— Не знаю. Но завтра к вечеру президент на две недели улетает в Штаты. Очень желательно вам его застать.
Коломнин тут же набрал Хачатряна, находившегося в Москве. — Меня срочно вызывают к Дашевскому. В чем дело? — без предисловий поинтересовался он.
— И приезжайте. Пока ничего определенного. Но — назревает, — Хачатрян казался удрученным. — Все-все, больше говорить не могу. Но жду.
Он отключился. Новые попытки соединиться ни к чему не привели: абонент хронически завис «вне зоны действия сети».
Не добавил ясности и звонок Лавренцову. На вопрос, не случилось ли чего чрезвычайного в банке, тот ответил, что не в курсе. Лавренцов был удивительным человеком. Всегда не в курсе. Но при этом всегда все знал. Поэтому либо в самом деле опасаться было нечего, либо Лавренцов исключил своего бывшего шефа из числа людей, с которыми следует делиться «подкожной» информацией.
Встревоженный Коломнин вылетел в Москву.
В приемной президента, куда он добрался к пятнадцати часам, царило оживление, как бывало всегда, когда Дашевский находился на месте. Но сегодня оно носило характер несколько взвинченный, — ожидающих приема беспокоило, что Дашевский вот-вот уедет в аэропорт. И надежды на аудиенцию для большинства меркли с каждой минутой. Среди суетящихся людей резко выделялся невозмутимо попивавший кофеек управляющий делами банка. Этот, понятно, никуда не торопился. Как ответственный за отправку президента он будет сопровождать его до vip — зала и накопившиеся проблемы попытается решить по дороге.
— Ну, где ж вы так долго? — беспомощно пробормотала при виде подошедшего Коломнина секретарша. — Теперь, боюсь, не получится. Еще двое посетителей запланировано.
— Да что не получится-то? — Коломнин перевесился через стойку. — Можно хоть в двух словах?
— ГНК взяли, — быстро, сквозь зубы, произнесла она.
— Не слабо, — Коломнин аж присвистнул. Силен-таки оказался лоббист Ознобихин. — Но ко мне все это какое отношение? Раздался телефонный звонок, и секретарша схватилась за трубку. Глазами показав: да, все верно. Имеет! Имеет! Потерпи, объясню.
Но времени объяснить ей не хватило, потому что в приемную вылетел сам Дашевский с мелко исписанным листом в руках. Он приподнял палец, требуя от секретарши отвлечься, и одновременно зыркнул по предбаннику, выбирая, видно, на кого стоит потратить оставшееся до отъезда в аэропорт время. И в этот момент заметил облокотившегося о стойку Коломнина.
— Разве вызывал? — он недоуменно приподнял бровь. Причем смотрел при этом, как и положено, на Коломнина, но излом брови был вопрошающе направлен на секретаршу.
— Так ведь вчера сами дали команду! — девушка посерела, испугавшись, что что-то напутала.
— Срочно на компьютер и мне на подпись. Только живо. Через пятнадцать минут уезжаю, — Дашевский протянул листок. Поколебался. — Хотя точно — велел подъехать. Правда, уже на Ознобихина перезамкнул. Но раз за столько верст прибыл, — заходи.
К неудовольствию остальных, он пропустил Коломнина. Зайдя следом, приобнял, улыбнулся обволакивающе, словно извиняясь за неприветливость в предбаннике.
— Замордовали меня проблемами. Вроде все зоны ответственности распределил. Чтоб не лезли к президенту с мелочами. Нет, все равно из всех щелей. Перестраховщики, — пожаловался он. — Но к тебе это как раз не относится. Ты-то все сам порешать норовишь. И что надо, и что не надо. Вообще-то я тобой очень доволен. Даже, скажу, — сверхочень. Просто, положа руку на сердце, — недооценивал. За несколько месяцев расчистить загубленную компанию, самого великого упрямца Фархадова переупрямить, — не ждал. Вот уж подлинно: не было бы счастья, да несчастье помогло. Не убрал бы тогда тебя с экономической безопасности, разве узнал бы, что в тебе, оказывается, такой мощный менеджер сидит. Так что полагаю тебя теперь на новый проект перебросить. Куда более масштабный. И главное, — более денежный!
Лицо Коломнина вытянулось.
— Ну-ну, не пугайся. Все, что тебе причитается за «Нафту-М», получишь в полном размере. Заслужил! Да и то — довольно перебиваться по жизни. Это пусть теперь Маковеи всякие выслуживаются и прочая банковская мелочевка. А твои контракты отныне в других нулях писаться будут. Короче, пора тебе узнать, Сергей Викторович! Влипли мы по самое некуда.
Дашевский безысходно потеребил свой мощный нос. Пытливо проследил за реакцией.
— Вошли-таки в уставный капитал Генеральной нефтяной компании. Так-то! Взяли блокирующий пакет. А ты что подумал, а?!
И он захохотал, довольный розыгрышем. Но Коломнин не засмеялся.
— Отступное за пятьдесят миллионов долларов кредита? — без труда догадался он.
— И это еще дешево! Позавчера я по поводу ГНК встречался с Гиляловым.
— Так он здесь причем? В смысле он теперь министр и предпринимательской деятельностью заниматься не может.
Дашевский посмотрел на него взглядом, живо напомнившим Бурлюка.
— Именно потому, что Гилялов теперь министр, ценность Генеральной нефтяной компании автоматически выросла вдвое, а то и втрое. Или это объяснять надо?
— Не надо.
— Тогда не придуривайся. Кстати, в ближайшее время Дойчебанк выделяет ГНК инвестиционный кредит для постройки наливных станций на кольцевом нефтепродуктопроводе, — вкусно, с видимым удовольствием выговорил он.
— Ах да, любимая приманка Славика Четверика.
— Не Славика! А господина Четверика. Нового президента крупнейшей компании. И не приманка. А почти реальный проект. Триста миллионов долларов под гарантию правительства Москвы. Разумеется, финансирование пойдет через наш банк. Согласие Лужкова, считай, получено.
— Считай или получено?
— Недоверчивый ты, Коломнин, человек. Но именно поэтому ты мне и нужен там позарез.
— Где?
— В ГНК! И не прикидывайся тупым, — больше у тебя этот номер не пройдет. По глазам вижу, давно все понял. Будешь полномочным банковским представителем.
— Лев Борисович! Смилуйтесь. Да Четверик меня при первом же случае «закажет». Вы ж нашу со Слав Славычем обоюдную любовь знаете!
— Знаю! Ничего — это тоже на пользу пойдет. Пойми, Сергей. Проект этот для банка — жизнь или смерть. Вложились сюда — теперь хода назад нет. Или вместе с ГНК в бизнесэлиту ворвемся, так что еще и Потанины с Фридманами перед нами дверь открывать станут, или — так нае…! А впрочем о плохом не будем. Тем более и оснований нет. Все просчитано до мелочей.
— Сергей Викторович, вам необходимо срочно прилететь в Москву. — Что-то случилось?
— Не знаю. Но завтра к вечеру президент на две недели улетает в Штаты. Очень желательно вам его застать.
Коломнин тут же набрал Хачатряна, находившегося в Москве. — Меня срочно вызывают к Дашевскому. В чем дело? — без предисловий поинтересовался он.
— И приезжайте. Пока ничего определенного. Но — назревает, — Хачатрян казался удрученным. — Все-все, больше говорить не могу. Но жду.
Он отключился. Новые попытки соединиться ни к чему не привели: абонент хронически завис «вне зоны действия сети».
Не добавил ясности и звонок Лавренцову. На вопрос, не случилось ли чего чрезвычайного в банке, тот ответил, что не в курсе. Лавренцов был удивительным человеком. Всегда не в курсе. Но при этом всегда все знал. Поэтому либо в самом деле опасаться было нечего, либо Лавренцов исключил своего бывшего шефа из числа людей, с которыми следует делиться «подкожной» информацией.
Встревоженный Коломнин вылетел в Москву.
В приемной президента, куда он добрался к пятнадцати часам, царило оживление, как бывало всегда, когда Дашевский находился на месте. Но сегодня оно носило характер несколько взвинченный, — ожидающих приема беспокоило, что Дашевский вот-вот уедет в аэропорт. И надежды на аудиенцию для большинства меркли с каждой минутой. Среди суетящихся людей резко выделялся невозмутимо попивавший кофеек управляющий делами банка. Этот, понятно, никуда не торопился. Как ответственный за отправку президента он будет сопровождать его до vip — зала и накопившиеся проблемы попытается решить по дороге.
— Ну, где ж вы так долго? — беспомощно пробормотала при виде подошедшего Коломнина секретарша. — Теперь, боюсь, не получится. Еще двое посетителей запланировано.
— Да что не получится-то? — Коломнин перевесился через стойку. — Можно хоть в двух словах?
— ГНК взяли, — быстро, сквозь зубы, произнесла она.
— Не слабо, — Коломнин аж присвистнул. Силен-таки оказался лоббист Ознобихин. — Но ко мне все это какое отношение? Раздался телефонный звонок, и секретарша схватилась за трубку. Глазами показав: да, все верно. Имеет! Имеет! Потерпи, объясню.
Но времени объяснить ей не хватило, потому что в приемную вылетел сам Дашевский с мелко исписанным листом в руках. Он приподнял палец, требуя от секретарши отвлечься, и одновременно зыркнул по предбаннику, выбирая, видно, на кого стоит потратить оставшееся до отъезда в аэропорт время. И в этот момент заметил облокотившегося о стойку Коломнина.
— Разве вызывал? — он недоуменно приподнял бровь. Причем смотрел при этом, как и положено, на Коломнина, но излом брови был вопрошающе направлен на секретаршу.
— Так ведь вчера сами дали команду! — девушка посерела, испугавшись, что что-то напутала.
— Срочно на компьютер и мне на подпись. Только живо. Через пятнадцать минут уезжаю, — Дашевский протянул листок. Поколебался. — Хотя точно — велел подъехать. Правда, уже на Ознобихина перезамкнул. Но раз за столько верст прибыл, — заходи.
К неудовольствию остальных, он пропустил Коломнина. Зайдя следом, приобнял, улыбнулся обволакивающе, словно извиняясь за неприветливость в предбаннике.
— Замордовали меня проблемами. Вроде все зоны ответственности распределил. Чтоб не лезли к президенту с мелочами. Нет, все равно из всех щелей. Перестраховщики, — пожаловался он. — Но к тебе это как раз не относится. Ты-то все сам порешать норовишь. И что надо, и что не надо. Вообще-то я тобой очень доволен. Даже, скажу, — сверхочень. Просто, положа руку на сердце, — недооценивал. За несколько месяцев расчистить загубленную компанию, самого великого упрямца Фархадова переупрямить, — не ждал. Вот уж подлинно: не было бы счастья, да несчастье помогло. Не убрал бы тогда тебя с экономической безопасности, разве узнал бы, что в тебе, оказывается, такой мощный менеджер сидит. Так что полагаю тебя теперь на новый проект перебросить. Куда более масштабный. И главное, — более денежный!
Лицо Коломнина вытянулось.
— Ну-ну, не пугайся. Все, что тебе причитается за «Нафту-М», получишь в полном размере. Заслужил! Да и то — довольно перебиваться по жизни. Это пусть теперь Маковеи всякие выслуживаются и прочая банковская мелочевка. А твои контракты отныне в других нулях писаться будут. Короче, пора тебе узнать, Сергей Викторович! Влипли мы по самое некуда.
Дашевский безысходно потеребил свой мощный нос. Пытливо проследил за реакцией.
— Вошли-таки в уставный капитал Генеральной нефтяной компании. Так-то! Взяли блокирующий пакет. А ты что подумал, а?!
И он захохотал, довольный розыгрышем. Но Коломнин не засмеялся.
— Отступное за пятьдесят миллионов долларов кредита? — без труда догадался он.
— И это еще дешево! Позавчера я по поводу ГНК встречался с Гиляловым.
— Так он здесь причем? В смысле он теперь министр и предпринимательской деятельностью заниматься не может.
Дашевский посмотрел на него взглядом, живо напомнившим Бурлюка.
— Именно потому, что Гилялов теперь министр, ценность Генеральной нефтяной компании автоматически выросла вдвое, а то и втрое. Или это объяснять надо?
— Не надо.
— Тогда не придуривайся. Кстати, в ближайшее время Дойчебанк выделяет ГНК инвестиционный кредит для постройки наливных станций на кольцевом нефтепродуктопроводе, — вкусно, с видимым удовольствием выговорил он.
— Ах да, любимая приманка Славика Четверика.
— Не Славика! А господина Четверика. Нового президента крупнейшей компании. И не приманка. А почти реальный проект. Триста миллионов долларов под гарантию правительства Москвы. Разумеется, финансирование пойдет через наш банк. Согласие Лужкова, считай, получено.
— Считай или получено?
— Недоверчивый ты, Коломнин, человек. Но именно поэтому ты мне и нужен там позарез.
— Где?
— В ГНК! И не прикидывайся тупым, — больше у тебя этот номер не пройдет. По глазам вижу, давно все понял. Будешь полномочным банковским представителем.
— Лев Борисович! Смилуйтесь. Да Четверик меня при первом же случае «закажет». Вы ж нашу со Слав Славычем обоюдную любовь знаете!
— Знаю! Ничего — это тоже на пользу пойдет. Пойми, Сергей. Проект этот для банка — жизнь или смерть. Вложились сюда — теперь хода назад нет. Или вместе с ГНК в бизнесэлиту ворвемся, так что еще и Потанины с Фридманами перед нами дверь открывать станут, или — так нае…! А впрочем о плохом не будем. Тем более и оснований нет. Все просчитано до мелочей.