Данилов Всеволод. Бизнес - класс

   Всмотрелась в его разом сделавшееся страдальческим лицо. Что-то быстро про себя определила.
   — Так, понятно! Вижу, здесь подработал Ознобихин. Так вот прошу запомнить, я на отдыхе и никакие утешители мне…
   — Вот, — Коломнин выдернул из кармана шорт смятый лист и протянул Ларисе. Она вгляделась в несвязные, отрывистые записи и непонимающе подняла глаза.
   — Это веселушки всякие. Я тут ночью накидал для памяти. Словом, обещаю, буду прямо по темам рассказывать. Все, что захочешь. Ларис, пойдем погуляем, а?
   — М-да, — в некоторой растерянности протянула она. — Такое мне еще точно не попадалось.
   — Я вообще-то по жизни человек веселый, — заискивающе попытался набить себе цену Коломнин. — С тобой только что-то торможу. Но это, наверное, пройдет. Дня через два-три.
   — Еще и стратегическим планированием увлекаетесь, — она с интересом смотрела на странный танец, что исполнял он на песке обожженными ногами, не смея отбежать к воде. — Ладно, разрешаю остудиться и подождать у асфальта. Все равно перезагорала.
 
   Это было странно. Но теперь, когда Коломнин узнал о ней главное, с него как-то сама собой спала вчерашняя одеревенелость. И хоть не заливался соловьем — чего не умел, того не умел, — но стало им легко и свободно, потому что то, что рассказывал один, оказывалось неизменно интересным другому. Вечером отправились они гулять по ночной Поттайе. И Коломнин вдруг увидел этот город, по которому до того вроде бы и не ходил — так, шмыгал. А теперь упивался происходящим, потому что вся эта сочная экзотика оттеняла его Ларису. Они вновь шли мимо бесчисленных барных стоек на душных улицах. Как и вчера, он приветствовал восседающих на табуретах проституток, и те с неизменным радушием махали в ответ, что вызывало веселые, согревающие его душу Ларисины комментарии. Они садились за столик возле ринга для кик-боксинга, на котором молотились, сменяя друг друга, пары боксеров, и Коломнин отмечал, что официант, выслушав Ларисин заказ, выполняет его с особенным удовольствием. Порой он умышленно приотставал, делая вид, что развязался шнурок, и потом нагонял, не сводя глаз с тугих икр. Как-то остановились у лотка с фруктами и принялись на пари запоминать экзотические названия, что на ломаном английском выговаривал продавец. Лариса и впрямь запоминала.
   Коломнин же, быстро запутавшийся в мудреных названиях, перешел по соседству, к цветочнику, у ног которого стояла широкая, словно тазик, корзина с тропическими цветами. — Ай вонт ту! — Коломнин требовательно обвел пальцем вокруг корзины. Ему хотелось сделать для Ларисы что-то особенное. — Хау…как это? Хау матч?
   — Ту?! О! Сиксти долларс!
   — Сиксти? Это, стало быть? Ван, ту!.. — он перебрал пальцы. — Шестьсот, что ли?!
   — Йес, йес! Сиксти!
   Коломнин помертвел: ни на что подобное он не рассчитывал. В кармане едва набиралась сотня долларов. Да и, честно говоря, названная сумма превышала всю оставшуюся в отеле наличность.
   Но отступать было поздно, — подошедшая Лариса с любопытством прислушивалась к разговору.
   — А! Где наша не продадала?! — Коломнин сорвал с руки «Роллекс», купленный полгода назад с банковской премии: президент банка внушал высшему менеджменту, что часы, наряду с ручкой и галстуком, — лицо банкира. — Вот это стоит девятьсот долларов. Девятьсот, понял?! Отдаю!..Погоди, как девятьсот на твоем поганом языке будет?
   Он мог бы не затрудняться. Продавец, затаив дыхание, нетерпеливо тянулся к часам: тайцы давно научились разбираться в дорогих вещах.
   — Пойдем отсюда, Сережка! — Лариса подхватила спутника за руку. — Стоит ли тратить сумасшедшие деньги на прихоти?
   — Стоит! — упрямо заверил Коломнин. — На тебя — стоит!
   Лариса улыбнулась:
   — Тогда, раз уж решился, перестань мучиться и дай ему шестьдесят долларов. Уверяю тебя, останется доволен!
   Она посмотрела на озадаченное его лицо и расхохоталась:
   — Языки учить надо, юноша! Сиксти — это как раз шестьдесят. Добавь пять долларов, и цветы доставят прямо ко мне в отель, — она обменялась с разочарованным продавцом несколькими репликами на английском и увлекла кавалера дальше. — А вообще — спасибо.
   — За цветы-то? Оно того не стоит.
   — За цветы тоже, — Лариса поколебалась. — Расскажу все-таки. Подобное у меня было один раз. Я была студенткой, и меня тогда изо всех сил обаял один аспирант. Все замуж звал. А я… хоть и нравился, но вертихвостка та еще была. Так что динамила от души. И как-то затащил он меня в меховой салон. Решил подарить шубу. А сам-то, я знала, жил в общаге, помощь от родителей не принимал, хотя все были в курсе, что батюшка вполне при больших деньгах. По ночам какие-то фуры разгружал, чтоб было на что угощать. Единственно — на День рождения перед тем ему отец «девятку» подарил. Перламутр. Тогда это самый писк был. Против машины не устоял — принял. Очень гордился. Хвоста распускал, когда по Москве рассекали. Вот на ней и подъехали. Только не в тот отдел черт его дернул зайти, — в шубах-то не разбирался. Так что примеряла я норку. Смотрелась, видно, удачно. Он аж зарделся:
   — Берем!
   — Ради Бога! — и выписывают чек на нынешние две тысячи долларов.
   А у него, бедолаги, на все-про все где-то триста в заначке.
   Я, конечно, снимать шубу. Да и мерила больше, чтоб подурачиться. Гляжу, побелел:
   — Сказал, твое. Значит, носи!
   Директора истребовал. Документы и ключи от машины вынул:
   — Хочу невесте подарок сделать. А мелочь забыл. Если завтра не принесу деньги, твое!
   Пижонство, конечно. Но ты бы видел, как мы уходили! Весь магазин посмотреть вышел.
   — И что? Выкупил?
   — Откуда? Я и то уговаривала: у отца попроси. Вышлет.
   Так аж зубами заскрипел. Потом на меня посмотрел и расплылся:
   — Да и черт с ней, с машиной. Зато как на тебе сидит! Надо обмыть! И тут же на последние заначенные триста баксов всю общагу в ресторан потащил!
   — И это был твой муж?
   — Да, — тихо подтвердила Лариса. — Ты мне сейчас… что-то вдруг от него.
   Коломнин смолчал. Услышанное не показалось ему комплиментом. Как бы хороша ни была копия, она всегда останется лишь слепком с оригинала. Да и масштаб — что говорить — не тот.
   Словно угадав его душевное состояние, Лариса благодарно сжала его локоть.
 
   Совсем далеко заполночь, вовсе не чувствуя ног, остановили они знаменитый тук-тук — местное маршрутное такси: крытый минигрузовичок с двумя параллельными скамейками, каждая рассчитанная на пять человек, — и добрались до ее отеля. Коломнин выпрыгнул первым и сразу повернулся помочь. Так что соскочившая следом Лариса невольно оказалась в его объятиях. — Вот только без… — она быстро выставила меж ними ладонь, стараясь, видимо, опередить тем какое-то его движение. Но в следующую долю секунду поняла, что ни о каком движении он и не помышлял, и — рассмеялась: смущенно и чуть раздосадованно.
   Быть может, досада ее пропала бы, если б сумела догадаться о том, что происходит внутри неловкого ее ухажера. Коломнин не просто увлекся. Он ошалел. Каждое прикосновение к Ларисе вызывало в нем такое желание, что он едва сдерживался, боясь выдать его и тем оскорбить молодую женщину. Но сдерживаться с каждым днем становилось все трудней. И он изнывал от адской смеси из глубочайшей, пронизывающей нежности и едва подконтрольного желания схватить эту покрывшуюся шоколадной корочкой женщину и не выпускать. Особенно в воде. В какую-то минуту, когда Лариса, расшалившись, принялась крутиться вокруг него, пытаясь ухватить сзади за плечи, Коломнин, вывернувшись, обхватил ее за талию и, задохнувшись, прижал к себе, неловко тыкаясь губами в мокрые волосы. Он даже успел ощутить ответное подрагивание. Но тут же Лариса с силой оттолкнулась:
   — Никогда! Чтоб никогда! Или… пойми.
   — Я не хотел. Я думал… — Коломнин обескураженно поплелся к берегу.
   Через минуту Лариса тихо присела рядышком:
   — Ты извини меня, Сережа! Я, конечно, дура. Но — я не могу. Понимаешь? Мне до сих пор ночами муж снится. И если тебе совсем в тягость, то… — она облизнула губы. — Может, лучше не надо себя мучить. Разойдемся и…
   — Ну что ж! — Коломнин резко повернулся.
   Он увидел испуганные ее глаза, и приготовленные слова про то, что муж ее давно мертв и нельзя жить воспоминаниями, а сам он все-таки мужчина и не может не думать о ней как о женщине, сами собой проглотились.
   — Ничего, Лариса. Можно и просто… Раз уж так сложилось, — и зарыл голову в горячий, остужающий песок.
   На третий день на пляже их разыскал Ознобихин.
   — Совет да любовь, — томно проворковал он. Прижавшиеся словно ненароком влюбленные инстинктивно отдернулись друг от друга.
   — А мы это… загораем, — теряясь, сообщил Коломнин.
   — А я это вижу, — Ознобихин наклонился, чтобы поцеловать руку Ларисе. И — пристально, с невыказанным вопросом заглянул в ее глаза. Удивленно разогнулся. — Ребята! А я, представьте, без вас соскучился. — А как же любимые тайки? — подколола Лариса.
   — Тайки, как кокосы, приедаются. Предлагаю сегодняшний день провести вместе.
   Он заметил, как переглянулись они меж собой со сдержанным разочарованием. И объяснился, усмехнувшись:
   — Завтра срочно улетаю в Москву… Президент банка затребовал по мобильному. Какой-то новый проект. Так что — прошу не побрезговать. Тем более и программу предлагаю не хилую: Минисиам, битва слонов.
   — Слонов?! — Лариса разом уселась на песок. Умоляюще глянула на Коломнина. — Слоны ведь!
   — Слоны так слоны, — Коломнин поднялся, подумав, что появление Ознобихина даже кстати: лежать рядом с разгоряченной женщиной ему сделалось до того невмоготу, что аж в песок вгзызся: желтоватые зернышки захрустели на белых его зубах.
   — Тогда прошу в авто, — вверху, на набережной, красовался могучий внедорожник. В отличие от прижимистых немцев, новые русские предпочитали брать на прокат массивные вездеходы.
   О согласии своем Коломнин пожалел очень быстро. Он сидел на заднем сидении и с завистью слушал, с какой легкостью общается Николай с раскинувшейся впереди Ларисой. Теперь ему казалось, что Лариса улыбается в ответ на пошловатые шуточки Ознобихина с той же манящей интонацией, с какой раньше отвечала ему. Может, в самом деле привиделось ему это особое ее отношение? Скоро час, как они в пути, а она ни разу, считай, даже не скосилась в его сторону. Щебечет себе. Загорелые ноги она возложила на «торпеду», темные очки сдвинула на выгоревшие волосы. Вид ее был исполнен томности и безмятежности. Правда, раза два к нему обратился Ознобихин, но Коломнин что-то буркнул в ответ, и о нем забыли окончательно.
   Не понравился ему и Минисиам. Даже не сам Минисиам. Огромная площадка, уставленная уменьшенными копиями знаменитых архитектурных творений, действительно производила впечатление. И не только на них. Двигавшиеся параллельно две старушки-француженки деловито снимались на видеокамеру у каждого макета, отчетливо произнося название, — словно картошку окучивали. Приятно в самом деле запечатлеться в обнимку с храмом Василия Блаженного, панибратски оглаживая узорчатый его купол, — будто лысинку приятеля. Или, расставив ноги, пропустить меж них знаменитый лондонский мост, ощущая себя Гулливером в стране лилипутов. Так что сам Минисиам Коломнину как раз понравился. Не понравилось в Минисиаме. Потому что очевидно хорошо было Ларисе и Ознобихину. Вошедший в раж Николай беспрестанно снимал ее на видеокамеру, а та в свою очередь с хохотом принимала самые экзотические, на грани приличия позы. И чем веселей было им, тем в большую угрюмость впадал Коломнин. Так что до аттракциона слонов он доехал, едва разжимая губы. Теперь для него стало совершенно очевидно, что вся та особенная нежность, что очаровывала его в Ларисе и давала надежду, была всего-навсего жеманством опытной женщины, боящейся раньше времени лишиться непритязательного поклонника.
   У входа в слоновий цирк вовсю раскупали связки бананов — призовые для артистов. Цирк представлял собою прямоугольник метров на сто пятьдесят длиной, по правому краю которого была выстроена покрытая тентом трибуна на полтора десятка рядов.
   Слоны с дремлющими на них погонщиками выстроились на арене вдоль трибуны, и барственными кивками голов приветствовали рассаживающихся зрителей. Изредка кто-то из детей протягивал в сторону слона банан, и тот, вытянув хобот, с достоинством принимал подношение.
   Увы! К тому времени, когда троица путешественников появилась у трибуны, передние ряды оказались забиты. Правда, благодаря нахрапистости Ознобихина, сдвинувшего группку иностранцев, они втиснулись на первый ряд, но воздуху на всех уже не хватало.
   — Душно, — пожаловалась Лариса.
   — Сейчас станет свободней, — пообещал Ознабихин, похоже, задавшийся целью исполнять все ее прихоти. Он выдернул из пакета объемистую связку бананов и призывно принялся помахивать ею перед расположившимся подле слоном. Тот неспешно приблизился, протянул предвкушающе хобот. И тут Ознобихин, дав ему понюхать лакомства, чем раздразнил аппетит, внезапно швырнул бананы через правое плечо в задние ряды. Разохотившийся слон немедля ломанулся следом. Зрители с визгом и воплями, подхватывая детей и давя друг друга, брызнули врассыпную. Лишь через несколько секунд оправившийся погонщик сумел укротить слона и заставить попятиться на место.
   — Я же обещал, — гордый удавшейся рискованной шуткой, Ознобихин повел рукой вдоль опустевшего ряда. Так и не добравшийся до заветной связки слон злобно косил на них взглядом.
   — А если бы кого задавил? — не удержался Коломнин.
   — Тогда бы получилась другая шутка, — Ознобихин сделал призывный жест в сторону разбежавшихся соседей. — Только нельзя все время жить в сослагательном наклонении. Надо уметь, что задумал, то и получить. Как мыслишь, Лара?
   Поощрительная, хоть и несколько озадаченная, улыбка Ларисы стала ему наградой за удаль. А Коломнина окончательно вогнала в транс. И когда объявили шоу для желающих испытать острые ощущения, он поднялся и решительно вошел в круг. Увлекшиеся разговором Ознобихин и Лариса даже не успели его удержать.
   Добровольцев принялись раскладывать на циновки вдоль пути, по которому должен был пройти, переступая через них, слон. Укладываемые держались неестественно оживленно. То и дело раздавались приступы нервного смеха, плохо скрывающие нарастающий страх. В отличие от сотоварищей по аттракциону Коломнин улегся на цыновку отстраненно, будто укладывался в тенечке на пляже. Прикрыв ладонью глаза, размышлял он о дурацкой роли, что играл при этих двоих, и о проклятом своем косноязычии, не позволявшем вести легкую, порхающую беседу, что так запросто умел Ознобихин. Мысли его становились все мрачней. Он даже решился по возвращении в Поттайю зарыться на пляже и не видеть Ларису вплоть до самого отъезда. И в этот момент ощутил телом гулкие сотрясения земли.
   Слон с безучастным погонщиком на спине приближался все ближе и ближе, неспешно переступая через лежащие тела. Но он не просто шел. Это оказался слон — игрун. То он вызывал хохот трибун, пытаясь хоботом развязать бюстгальтер на сомлевшей девушке, то принимался дуть на чье-то побелевшее лицо, так что песок вздымался вокруг.
   Наконец топот добрался и до отвернувшегося в другую сторону Коломнина. Коломнин чуть напрягся, готовясь к моменту, когда тяжелое тело переступит через него. Но никто не переступал. Более того, на стадионе наступила полная, до жути тишина. Коломнин медленно повернул голову и — посерел! В воздухе, в метре над грудью его, зависла могучая, переломленная в колене колонна, так что можно было пересчитать прилипшие к подошве травинки и камушки. Колонна чуть подрагивала, будто в нерешительности. Не надо было большого воображения, чтобы представить, во что превратится его грудная клетка, если слон и впрямь вздумает опустить ногу. Мало какому повару удастся так раздробить цыпленка табака. Страх овладел Коломниным. Но кричать было стыдно. Да и небезопасно, — слон мог наступить, испугавшись. В поисках помощи Коломнин попытался найти взгляд погонщика, но проклятый таец, похоже, и вовсе заснул в своей люльке. А вот со взглядом слона — пристальным и, казалось, осмысленным — он схлестнулся. И тогда на место страха пришел едва контролируемый ужас. Потому что теперь он мог бы поклясться, что это тот самый слон, с которым сыграл злую шутку Ознобихин. Тихий стон просквозил по трибунам — наслаждаясь своей властью над беспомощным человечком, слон принялся медленно, по сантиметрам, опускать могучую лапу все ниже и ниже: полметра, сорок сантиметров, тридцать…
   Коломнин с мальчишеской мстительностью представил рыдающую над раздавленным его телом Ларису, порадовавшись, между прочим, что лицо останется целым. И странная, отчаянная веселость овладела им.
   — Ну, давай, не тяни! Кончай разом! — прохрипел он.
   При общем вздохе слон опустил ногу, в последний момент сделав ею изящный пируэт, так что наступил уже на землю, в нескольких сантиметрах позади лежащего тела.
   Ни секунды ни медля ухватил он хоботом Коломнинские шорты, сдернул их книзу и чувствительнейшим своим пальчиком потеребил квелый член. И страх, овладевший примолкшими зрителями, разразился облегченным, гомерическим хохотом. Слон не убил обидчика. Он сделал больше. Он осмеял его.
   Животные не умеют усмехаться. Но Коломнин поклялся бы под присягой, что морда слона, перед тем, как тот направился дальше, исполнена была торжества.
   Сопровождаемый сочувственными насмешками, Коломнин вернулся на трибуну. Лариса недвижно стояла возле своего места, держась за шест. И по лицу ее, усеянному капельками пота, как у человека, находившегося на краю большой беды, Коломнин все понял.
   — Вот так мы с ним и повеселились, — пробормотал он, ощутив на щеке поглаживающую ее ладонь.
   — Поехали, — не оборачиваясь, хрипловато произнесла она.
   — Да вы чего? Еще гонки будут. Потом сражение, — расстроился Ознобихин. Но, присмотревшись к сделавшемуся жестким ее лицу, со вздохом поднялся и потащился следом.
   Разговор в дороге как-то не сложился. Веселье выдохлось; каждый молчал о своем. Через сорок минут Джип остановился у отеля «Холидей». — Стало быть, даю команду. Лару пока высаживаем. А вечером приглашаю всех на отвальный ужин, — пытаясь вернуть тону прежнюю веселость, распорядился Ознобихин.
   Но кивнуть в знак согласия углубленная в себя Лариса не спешила.
   — Сережа выйдет здесь со мной, — решилась она после короткого раздумья. — И вообще, Коля, ты извини, но на вечер у нас другие планы.
   Надо отдать должное Ознобихину: человеком он оказался тонким. А потому понятливо, хоть и сокрушенно кивнул:
   — Тогда прощаюсь. С тобой, Сергей, до скорой встречи в банке. А с Ларой… Просто рад, что ты ожила. И — Бог в помощь! Разухабисто махнув на прощание, он рванул с места, оставив парочку на асфальте.
   — Мы куда-то?… — пролепетал Коломнин.
   — Молчи, — Лариса шагнула к отелю, увлекая его за собой.
   В лифте он заметил подрагивающую складку у губ, вопросительно провел по ней пальцем.
   — Просто я вдруг представила, что тебя могут убить, — коротко объяснилась она. — Но, пожалуйста, Сереженька. Ты должен быть очень нежен. Понимаешь?
   Коломнин задохнулся до слез. Он просто не мог представить себе, как можно быть с ней не нежным.
 
   На другое утро, в половине восьмого, Коломнин добрел до своего отеля, и в холле столкнулся с отъезжающим в аэропорт Ознобихиным.
   — Хорош, — оценил тот. — Вот это называется погулял так погулял.
   — Да и ты тоже, — лицо Ознобихина было помято, будто подспущенный футбольный мяч. — Должно быть, в последнюю ночь половину таек переимел!
   — Что тайки? — Коля поморщился. — Я тебе, Серега, большую тайну скажу: все бляди мира не стоят одной настоящей женщины.
   Он завистливо всмотрелся в счастливо изможденное лицо.
   — Жаль! Я ведь совсем было вчера решился у тебя Лариску увести. Да, видно, не судьба. За тебя зацепилась, — он скользнул взглядом по приятелю, как бы удивляясь причудам женщин. — Но Ларка настоящая. Ты уж мне поверь. В этом-то я разбираюсь. Хотя, как выясняется, тоже не очень.
   Тут он хохотнул, распространив вокруг свежее амбрэ, притянул озадаченного Коломнина за плечи:
   — Попытайся удержать, если сумеешь. Она того стоит. В любом случае не теряй оставшегося времени.
   Оглянулся, обнаружил застывшего носильщика:
   — А ты чего подслушиваешь, папуас? А ну живо кати тачку.
   Глянул вслед засеменившему за каталкой тайцу:
   — А еще говорят, по-русски не понимают. Тут главное не язык, а умение доходчиво объяснить.
   Он тряхнул увесистым кулаком. Еще раз приветливо кивнул и вальяжно направился к такси, водитель которого при приближении строгого господина поспешно снял фуражку и распахнул дверь.
   Коломнин несколько затупленно покрутил головой, как бы соображая, зачем он оказался в этом отеле. И решительно повернул назад.
   Через полчаса в номер Ларисы постучали. Завернувшись в простынку, она приоткрыла дверь, глянула сквозь смеженные веки. В коридоре стоял ушедший под утро любовник.
   — Что? Уже позавтракал? — заспанно пробормотала она.
   — Знаешь, я тут подумал…Завтрак без тебя — это так долго, — Коломнин вытянул из-за спины бутылку шампанского и промасленный пакет.
   Смешался под ее раскрывающимися от удивления глазами.
   — Соскучился я, Ларис, — смущенно признался он.
   — Ба, да здесь еще и море, — усмехнулась она, воспроизведя последнюю фразу известного анекдота. Увидела в зеркале темные круги под собственными глазами. — Ты вообще-то отдыхаешь?
   — Так я затем и вернулся, — и осмелевший под ее поощрительным взглядом втиснулся в комнату.
 
   Коломнин то и дело спрашивал себя, был ли он когда— либо счастливей. И уверенно, сплевывая через левое плечо, отвечал себе: «Нет! Ничего подобного не знал он». В сорок два года ураганом обрушилось на него чувство, и «в легкую» разметало сложившиеся привычки и стереотипы. Каждое утро, просыпаясь, он со страхом поворачивал голову, облегченно убеждался, что на соседней подушке посапывает ЕГО любимая. И в предвкушении нового дня радостно преображался. Очевидные изменения произошли и в Ларисе. Ледок в ее глазах растаял, и смех, до того служивший привычным заслоном от неловких соболезнований или притворного сочувствия, теперь сделался беззаботным и даже бесшабашным.
   Они нашли друг в друге не только любовников. Лариса, прежде замыкавшаяся, едва разговор касался ее личной жизни, теперь бесконечно рассказывала ему о дочери, о свекре, едва не свихнувшемся после смерти единственного сына, а отныне причудливым образом любящего его в своей невестке. Рассказала и о том, о чем все эти годы просто не позволяла себе вспоминать, — о муже. И, рассказывая, поражалась тому, что заговорила об этом не то чтобы спокойно, но светло: как говорят о жестоком пожаре в саду через несколько лет, — среди новой подрастающей листвы.
   А Коломнин жил теперь одной заботой: следил за календарем. Он дрожал над каждым новым днем, как безденежный пассажир с нарастающим страхом следит за мельканием цифр на счетчике такси, пытаясь остановить его взглядом. Но чем счастливей было им, тем короче оказывалось время от восхода до заката. И от заката до восхода.
   О Новом годе они вспомнили в постели, за пятнадцать минут до его наступления. Тут же, натянув плавки, купальник, метнулись в бар, где прихватили бутылку шампанского. Ровно в двадцать три пятьдесят семь добежали до бассейна, от противоположного угла которого доносилась разудалая матерная песнь, — какая-то российская группа подошла к встрече Нового года с подобающей ответственностью. Вскрыв бутылку и разлив шампанское по стаканчикам, Коломнин, а вслед за ним и Лариса нырнули в бассейн, подплыли к кромке.
   — Пять! Четыре! Три! Две! Одна!… — отсчитывал Коломнин. — С Новым годом, Лоричка!
   — С Новым годом, Сережечка, — они поцеловались и не прервали поцелуя, пока ноги не коснулись дна бассейна.
   Прямо под воду донесся могучий разноголосый рев, — шло массовое братание россиян.
   — Сережа! Я хочу сказать, — Лариса выбралась на бруствер. — Я тебе очень благодарна. Ты даже сам не знаешь, что для меня сделал!
   — А ты для меня! Предлагаю тост: чтоб ты немедленно вернулась в Москву и чтоб все последующие тосты я произносил только для тебя и при тебе.
   — Вот как? А как же твоя семья? Жена?
   — Семья? — сказать по правде, за эти дни Коломнин и думать забыл, что существует иная жизнь. Он замялся неловко. И этой заминки хватило, чтобы Лариса, с волнением ждавшая ответа на давно наболевший в ней вопрос, отвернулась. — А что семья? Она сама по себе. У тебя ведь есть своя квартира. Мы — это… взрослые люди.
   И, только разглядев поджатые ее губы, замолчал, сообразив, что сморозил что-то вовсе не к месту.
   — Вот то-то что! Не бери в голову, Сереженька! — она тихо засмеялась. — Курортные романы приходят и уходят, а жизнь продолжается. Может, в том их особая волнительность, что не имеют последствий: как будто внутри жизни прожил еще одну, коротенькую, но взахлеб. А после разбежались, и — обоим есть, о чем вспомнить.
   — Кто разбежались? — до Коломнина начало доходить, к чему она клонит. — Как это? Совсем?!
   — Совсем, Сережа, — Лариса подлила шампанского. — У меня своя жизнь там. У тебя — своя. В другом «там».
   — Но это…неправильно. Как же порознь? Не будешь же ты всю жизнь высиживать возле своего домостроевца свекра, который, будь его воля, живой тебя рядом с сыном захоронил, лишь бы другим не досталась?