Страница:
— Мы же все-таки на работе. И вообще это как-то нахально с вашей стороны. Кроме всего прочего, я вас почти не знаю.
— Это помогло бы вам узнать меня лучше.
— Видите ли, я не из тех, кто возбуждается по малейшему поводу.
— Я просил всего лишь о трогательном дружеском жесте.
— Уж больно вы шустрый. С чего вы вообще взяли, что я занимаюсь такими делами.
— Какими.
— Ну вот этими, трогаю.
— А вы не занимаетесь.
— По-моему, это касается только меня.
— Речь шла всего лишь о маленькой ласке, для препровождения времени, пока подсыхают брюки.
— Мне кажется, что вам не следовало позволять себе подобную фамильярность, мистер Кристиан, тем более в таком костюме, как ваш. Я знаю, есть девушки, которые ведут себя развязно, только я не из них, хоть у меня и широкие взгляды. Но я на вас не обиделась.
— Тогда не стойте так далеко от меня.
— Милость господня, приходится. У меня еще работы по горло.
— Я все любуюсь вашими пальцами. Они так изящно сужаются к ногтям. И этот мягкий персиковый пушок. Он у вас и на предплечьях тоже, и на лице, не так ли. Прошу вас, можно мне. Просто потереться об него. Прошу вас.
— Обыкновенные волоски и ничего больше.
— Прошу вас. Подойдите поближе.
— Вы меня даже еще никуда не пригласили.
— Я только и мечтаю куда-нибудь вас пригласить. Ну, подойдите же. Всего одно прикосновение.
— Я помолвлена и скоро выйду замуж.
— Он тоже похоронщик.
— Нет, он продавец. И знаете, мне кажется, вы только притворяетесь таким наглецом. Вы совсем не похожи на людей подобного рода.
— Мисс Мускус, я теперь один в этом мире. И такие вот шаловливые нежности, чистые и безгрешные, часто бывают способны вырвать меня из объятий уныния, в которое я порой погружаюсь.
— Милость господня, я сожалею, конечно, что вы такой одинокий, но любой человек временами впадает в уныние. Не всякому же сразу дается все, чего он желает. Вы меня просто удивили. Не ожидала от вас, вы такой образованный, приехали из Европы. И вообще это непорядочно, приплетать сюда вашу жену. Она была одной из самых красивых усопших, какие к нам когда-либо поступали. Простите. Но так мне кажется. Вот, пожалуйста, вы уже можете надеть брюки.
— Весь этот город против меня.
— И вовсе нет. Вовсе нет, если вы не жалеете сил. И пожалуйста, не думайте, будто я не оценила того, что вы мне сказали. Я бы с удовольствием вас потрогала, если бы мы имели время узнать друг друга получше. Мистер Вайн говорит, что вы очень умный. И что вам предстоит долгий путь, но вы доберетесь до самой вершины.
— Да как спрыгну оттуда.
— А вот это цинизм.
— Как ваше имя, мисс Мускус.
— Элейн. Друзья зовут меня Персиком.
— Ах, Персик, может быть вы хотя бы погладите меня по щеке.
— Вы никак не поймете. Мне бы хотелось, чтобы вы сначала как-то справились со смертью вашей жены. А уж потом.
— Уж потом.
— Ну, потом. Потом я не знаю. Милость господня, времени-то. Мне пора за работу.
В отглаженных брюках я наблюдаю, как в похоронное бюро Вайна струйкой втекают школьники, как мисс Мускус разбивает их на пары, которым предстоит до вечера сменяться у гроба. По тихому сигналу звонка. Родственники курят в вестибюле. Чуть повизгивая, открывается и закрывается дверь уборной. Мисс Мускус приносит масленку, я смазываю петли. Она улыбается мне. Отчего мой долбак снова встает. Потом ко мне подходят два мальчика.
— Мистер, вы тут работаете.
— Да.
— Мы вот из дому растение принесли, в горшке, и хотели поставить его рядом с гробом нашего друга, который скончался, а нас не пускают. Вы не могли бы его где-нибудь поставить от нас. Они все с розами пришли. Конечно, наше растение не такое шикарное. Но на цветы у нас денег нет.
— О'кей, малыши. Идите за мной.
Кристиан входит в прощальный покой. Мертвый мальчик, руки уложены одна на другую. И обвиты молитвенными четками. Чуть заметные розовые следы на лице. Там где входил нож. Белый, ничем не закрытый гроб под балдахином из папоротниковых ветвей. Чуть светится красная лампочка, как у ночной медсестры. Подушка из цветов. Маленькая светлая головка, вьющиеся волосы. Кристиан снимает с растения обертку и ставит его в середину задрапированного зеленой тканью алтаря.
— Ну вот, малыши.
— Огромное вам спасибо, мистер. Он был нашим лучшим другом. Мы не питаем зла к его убийцам. Он все равно умер. Так что чего уж теперь. Но мы хотим, чтобы полиция их поймала. И чтобы они получили по заслугам.
Темнеет. Вайн покидает свой кабинет. Унося рулоны чертежей. Мисс Мускус придерживает перед ним раскачивающуюся дверь. Я проверяю температуру и развожу людей по нужным им прощальным покоям. Принимаю пальто, вешаю их в маленькой гардеробной. Двое дают мне по четвертаку. Читаю газету во время долгого визита в сортир. Где некогда я размышлял и грезил наяву. О том, как я явлюсь в этот новый мир. И озаренный солнцем пронесусь над хайвэями, раскинув руки крестом. Над землей, усыпанной деньгами. И закричу от радости, набивая ими карманы. И богатый и сильный, вскарабкаюсь на небеса. Вместо того, чтобы сидеть здесь. Всеми покинутый, с прохудившейся задницей. Глядя на черно-белые заголовки. В конурке со стальными серыми стенами. Изнывая в надежде на то, что мисс Мускус опустится на колени и возьмет его в рот. Да только каждому хочется дуть в свою дуду, не в твою. Какой бы радостный гимн она ни играла.
Понемногу люди уходят в холодную ночь, где лед хрустит под колесами автомобилей. Уносят свои печали домой, чтобы лечь с ними спать. Сижу голодный до десяти, когда возвращается мисс Мускус и приносит еду. В большом буром бумажном пакете. Я жду, откинувшись в стоящем у стенки кресле. Сложив руки на лоне. Облизываясь, пока она вытаскивает опрятные белые сверточки. И раскладывает их, не разворачивая вощеной бумаги. Булочки с тмином и вирджинской ветчиной. Контейнер горячего кофе, кексы с корицей. Пара маринованных огурчиков и прямоугольные картонные тарелочки с картофельным салатом.
— Надеюсь, вам понравится то, что я принесла. Ну и денек сегодня. И холодина же там. Ноль градусов. Так поздно кто из скорбящих уже вряд ли придет. Я заперла входную дверь. Нет, вы только подумайте, кто-то все же звонит с улицы. Пойду открою. Вы ешьте.
Что-то странное. Заставляющее человека подняться. Именно в тот миг, когда он с наслаждением набил себе рот едой, она комом встает в горле так что приходится ее проталкивать силой. Надо пойти, посмотреть. Входят два полисмена. Уважительно снимают фуражки, останавливаются, что-то спрашивая. Мисс Мускус машет рукой в мою сторону. Сдвигаю мошонку немного влево, поближе к ноге. Хорошо бы отлить. Вся троица поворачивается, чтобы взглянуть на меня. Господи, теперь-то я что натворил. Не считая непристойного предложения насчет дотронуться. Только-только почувствовал себя здесь как дома. Начал получать искреннее удовольствие от приглушенного шепота, жутковатых негромких стенаний. Горе, мир и покой. Синие мундиры приближаются.
— Вы Корнелиус Кристиан.
— Да.
— Мы из полиции. Не делайте глупостей и поднимите руки повыше.
— Прошу прощения.
— Вы арестованы по подозрению в убийстве. Обыщи его, Джо.
Кристиан медленно поднимает руки. Мисс Мускус отшатывается, забыв закрыть рот. Полицейский, стоя за спиной Кристиана, охлопывает его сверху вниз по телу. И по карманам. Извлекая из одного еще влажный комочек носков. Из прощального покоя выходит скорбящая, согбенная голова ее резко вздергивается, и прижатый к лицу платочек падает на пол. Достаточно пустякового происшествия, чтобы все их скорби как ветром сдуло. Когда тебя сажают в тюрьму. Другие обретают свободу. И глядят на тебя.
9
Патрульная машина, подвывая, несется по льдистым улицам. Тормозит у красной кирпичной стены полицейского участка. В западной части города. Вверх по каменным ступенькам между двух круглых фонарей. Внутри конторские столы, полисмены в рубашках. Потом через темно-бурую дверь. К зарешеченным камерам. Кристиан сидит на дощатых нарах. С подушкой и одеялом. Напротив лежит, подложив под голову руки, человек и негромко бормочет ебена мать, и пялится в потолок. Джо, полицейский, долбивший по клавишам пишущей машинки, все качал головой, пока я сидел за его столом и отвечал на вопросы, и в конце концов предложил мне сигарету. Сказав, как это представительному, приличного вида малому вроде вас влетело в башку пойти и кого-то кокнуть.
Перед самой полуночью. Во второй мой рабочий день. Оказаться в тюрьме, обвиненным в убийстве. Он сказал, что там полно моих отпечатков. Я сказал, где это там. Ты, дружок, сам знаешь где. Такой шикарный парень, а людей убиваешь из дешевенькой пушки. Сиди теперь здесь и жди, пока в голове перестанут роиться кошмарные видения. Изрешеченное пулями мягкое, гибкое тело миссис Соурпюсс. Швейцар видел, как я входил и как уходил. Да, но когда я уходил, она казалась живой и даже храпела. Они спросили, зачем я это сделал. И мне захотелось вдруг стать не собой, а мистером Пибоди.
По коридору приближается громкий голос. Знакомый рокот спокойных и властных слов. Отпирая камеру, звякает ключ. Входит мистер Вайн.
Корнелиус встает. Стойка смирно, руки по швам. На Кларенсе Вайне черное пальто с атласным воротом. С шеи струится белый шелковый шарф. Черные перчатки смяты в ладони, щеки румяны, глаза влажны.
— Кристиан. Вы снова ищете повод опоздать на работу.
— Я невиновен.
— Не надо так волноваться.
— Клянусь, я не убивал миссис Соурпюсс. Когда я уходил, она спала.
— Что значит миссис Соурпюсс спала.
— Спала. С ней все было в порядке.
— Погодите-ка минутку, Кристиан, это следует прояснить.
— Я только и видел, как ее ступни торчали из-под одеяла.
— Так, понимаю. Торчали. Из-под одеяла. Да, это впечатляет. А где были вы.
— Стоял с ней рядом. Ну, то есть, я пошел одеваться в ванную, чтобы ее не будить.
— Понятно. Джентльмен в будуаре. Мда, все это весьма интересно, Кристиан.
— Там такой длинный коридор, и когда я уходил, мне послышались какие-то звуки. Может быть, Вилли решил ей отомстить.
— Ну что же, пожалуй, и я могу считать себя отомщенным за то, что пришлось просыпаться, еще не заснув. Я не знаю, кто такой Вилли, но на ваше счастье неплохо знаю начальника тутошнего участка. Если бы не это, вам пришлось бы провести здесь всю ночь.
— Значит, меня отпускают.
— Так сказал мне сержант.
— Но почему, разве они поймали убийцу.
— Двадцать минут назад его сцапали в Бруклине.
— Ффуу, слава те господи. И кто это сделал.
— Ее племянник. Из него все еще вытряхивают признание. И кстати, Кристиан, жертвой была некая миссис Гроц.
В среду утром, как и в остальные утра этой недели я пришел на работу на девятнадцать минут раньше срока. Их могло быть и двадцать, но я позволял себе минуту радостного молчания перед дверьми миссис Гроц. Может быть все-таки этот город пригоден для чистых душою. После ареста Кларенс Вайн угостил меня ужином — две чашки горячего шоколада и два куска торта с лимонными меренгами. Кроме того, он прочитал мне небольшую лекцию о беспутной жизни и кончине на электрическом стуле. А когда я отъезжал в такси, он сказал, Кристиан, возможно, им следовало засадить вас совсем за другое преступление. За пожирание женских сердец.
В ту ночь я лежал в постели, прикрыв ладонями свои детородные органы. И размышляя об электрическом стуле. Не доставляющем, если верить Вайну, радости ни зрению, ни обонянию. Тем не менее недостатка в людях, которые валят в Синг-Синг, чтобы поучаствовать в представлении, не наблюдается. На стенах фотографии прежних клиентов. Попадаются приятные лица. Примерно такие, какое было бы и у вас, Кристиан, если бы вам привелось угодить на это теплое место. Их бьют электрическим током. Сначала дают хорошую, щедрую порцию. Предполагается, что она вас прихлопнет мгновенно. Потом в течение двух минут по пятисот вольт каждые тридцать секунд. Пока вы не перестанете дергаться. Если и это не срабатывает, вас потрошат, чтобы выяснить, что за притча. Один малый дважды выбирался из такой передряги. Пил слишком мало воды и от этого плохо проводил электричество. Которое прогревает спинной мозг. Сердце еще горячее, когда его вынимают при вскрытии. Сначала такое приятное, мягкое, а после сморщивается, кровь темнеет и сердце затвердевает. Мало хорошего, если люди, умирая, продолжают еще что-то чувствовать.
При моем возвращении мисс Мускус беззвучно хлопала в ладоши. Поднявшись на цыпочки в своем темно-синем платье. Сказала, милость господня, мистер Вайн не поверил, когда я ему сообщила, что вы арестованы. И принесла мне самые изысканные деликатесы для маленькой трапезы, которую мы разделили, сидя за ее столом. Показала газетные фотографии, сделанные, когда она выиграла тот чемпионат. Сапоги, колготки и юбочка из тонкого атласа. Ей понравился костюм, полученный мною у «Братьев Брукс». Продавец которых сообщил доверительным тоном, будто я один из редких клиентов, чья фигура идеально подходит для их моделей.
В субботу, после полудня. Сидел в одиночестве, уже четырежды пересчитав недельную получку. Листал «Светский Календарь». Ни единый Кристиан не упомянут среди всех этих внушающих благоговейное почтение именитостей. К которым я бы с огромным удовольствием примазался. Родился в Бруклине, вырос в Бронксе, вознесся до данного перечня. И тут же адрес стоящей на Багамах яхты. А следом за именем список клубов. Покачиваясь и приседая под тяжестью набитой приглашениями сумки, входит разносчик утренней почты. Не угодно ли сыграть в теннис, а затем отобедать с титанами индустрии. Под ласковыми улыбками их распутных, не вылезающих с искусственных катков жен, претерпевших не одну косметическую операцию.
Тут зазвонил телефон. Будьте добры, не могу ли я переговорить с мистером Кристианом. Я ответил, говорите. Она говорит, вот, надумала тебе звякнуть, это Фанни, как поживаешь.
— Отсидел в тюрьме за убийство.
— Уже.
— Я его не совершал.
— Ну, зашел бы как-нибудь повидаться, скажем, в понедельник, в восемь.
В воскресенье перестирал все носки, рубашки, трусы и развесил на веревке, натянутой поперек холодной комнаты. Жильцы дома орут так, что за дверьми слышно. Жалуются на холод. В пятницу весь день проработал. Сначала в малиновом гробу, потом в лиловом. Вайн кричал на меня каждый раз, как я улыбался, серьезнее Кристиан, вы же испортите снимки. Изумительно удобные мягкие подушки. Мисс Мускус пудрила мне лицо и пальчиками укладывала как следует волосы. И фотограф, стискивая лампочку-вспышку, прятался за ящиком камеры, накрывался тряпицей и говорил, замерли, снимаем, готово.
Вайн заплатил мне за позирование дополнительных десять долларов. Сказал, что когда дело доходит до изображения трупа, во мне просыпается неподдельный талант. Премного благодарен. ответил я из гроба. А мисс Мускус помогла мне вылезти и умиротворяюще погладила по руке. После чего укатила с хахалем в мюзик-холл «Радио-Сити», а оттуда в танцевальный клуб. Я подглядывал в щель между вайновскими портьерами, как хахаль открывает перед ней дверцу машины. Судя по кузову его двухместки и по кокетливой шляпчонке на голове, ему хватило бы и одного хорошего пенделя в брюхо. Которым я наградил бы его с удовольствием и совершенно бесплатно.
А в предыдущий рабочий день, ближе к вечеру. Во время короткой передышки после возни с богатой итальянской мамашей, чей толстый отпрыск погиб в автомобильной аварии. И которая, посидев немного и посодрогавшись в рыданиях, бросилась к гробу, чтобы осыпать поцелуями лицо усопшего и размазала ему по физиономии всю косметику. Так что мисс Мускус в конце концов пришлось увести ее в уборную. А я тем временем читал у нее в кабинетике дневную газету. И размышлял о Фаннином, похожем на драгоценный камень пупке. Подобрав ноги на кресло, опершись локтем о колено и уткнув подбородок в ладонь. Потом занялся изучением крохотных серебряных сисек девицы с жезлом на завоеванном мисс Мускус кубке, украшенном также гравированной надписью «Дар Похоронного бюро Вайна». И услышав шаги. Сказал, ну, как делишки, Персик, как у нас нынче насчет дотронуться. И поскольку молчание затянулось, поднял глаза.
— О, простите, мистер Вайн, я думал, это мисс Мускус.
— Кристиан, порой я гляжу на вас и только диву даюсь. Вам это известно.
— Да, мистер Вайн.
— Дверь не заперта, а вы тут раскорячились будто бегун на старте.
— Виноват.
Вайн также сказал, что поскольку воздух прогревается и снег тает, в ближайшие дни людей начнут косить пневмония с гриппом. И вода заструится по сложенным из песчаника ступеням дома мамаши Гроц. У которой обнаружилась целая банда близких родственников, сбежавшихся, чтобы присмотреться к ее владениям. Как-то, выглянув из двери, я не сразу приметил скрюченного горбом адвоката, пришедшего собирать квартирную плату. А потом объявился вислоухий чернявый хам с предложением отдать ему ключ, чтобы он мог на досуге осмотреть мою комнату. Я на самом что ни на есть рафинированном английском языке спокойно ответил ему сквозь дверную щель. Убирайся отсюда к собачьей матери. Пока я не вышел. И не скормил тебя по кусочкам чайкам. Предварительно оторвав твою вшивую голову. И забив тебе в жопу пожарный гидрант. И включив его. Дабы ты узнал напоследок, что такое слоновий клистир.
В понедельник над городом обморочно синее небо. По улицам плавно плывет ароматный воздух. Обвевавший мне сзади уши, когда я направился к парку. Решив пешком пройтись до работы. Чтобы выгадать на автобусном билете. И обрести форму, потребную для выполнения произнесенных мною угроз. Справедливость следует восстанавливать без промедления. Прошелся вдоль озера. Запузырил в уток парой камней. Легко взбежал на каменистый пригорок и пересек поле, именуемое здесь Зеленым лугом. Который покрыт белесой травой и бурой грязью и никогда не бывает зеленым. Спустившись из парка в зоологический сад, прошел мимо медведей. Тюлени бултыхались в воде, крутясь колесом кто вперед, кто назад. Верблюд мочился. Зебру донимала эрекция. И упущенные детишками цветные воздушные шарики застревали в ветвях деревьев. А я шагал себе на Пятую авеню. Упругой походкой. Только что не обращаясь с веселыми приветствиями к людям. Для которых это — несомненный знак, что тебя выпустили из желтого дома проветриться. И едва какая-то матрона скривилась, узревши мою веселость. Я прошептал. Какого рода гнусной присыпкой вы пользуетесь, чтобы предохраняться, мадам.
Размашистым шагом Кристиан доходит от Пятьдесят Шестой до Седьмой улицы. Движение плотное. Прямо из тротуара, мерцая, вырастают богатые магазины. Витрины со шторами, блеск драгоценностей. Маняще разложенных на потребу женщинам. Осторожно вылезающим из лимузинов. Приобретайте бриллианты поутру. Чтобы к полудню уже сидеть в косметической маске. Мужчины с волосистыми запястьями, суетясь, прилаживают к покрытой флоридским загаром коже, свернутый колечком локон обесцвеченных волос. Массивные, могооконные мавзолеи вздымаются в небеса. Откуда блеклые голуби осыпают балконы и подоконники легкими оскорблениями. Зато внутри шикарная чистота. В которой когда-нибудь я укроюсь во всем своем великолепии, укрыв заодно и тайну моих несметных богатств. Заведу себе отдельную комнату, где можно будет невозбранно чихать и пукать.
Этим утром на мисс Мускус нечто облегающе розовое. Упокоился широко известный в театральных кругах рекламный агент. С лучшими из моих выражений лица и манерами жду у дверей покоя. Меня могут «открыть» в любую секунду. И вместо тюремного срока дать мне главную роль. В кино. Удалого романтического мудозвона. Плюс несусветное жалованье, которое мне раз в неделю будут привозить на тележке. Мисс Мускус, грудь колесом, соски торчат из-под платья, вальсирует взад-вперед по канареечному ковру. Попка мотается, как флаг под ураганом. Свисающий с моего флагштока, который вынуждает меня присесть. Впрочем, никто не приходит попрощаться с усопшим и с его курчавой седой шевелюрой, кроме раввина в широкой мантии и старенькой тощей жены, ковыляющей, опираясь на трость и на руку привратника из ее многоквартирного дома. Правда, гроб покрывают венки. От Джимми с оркестром. От Талли, который в турне. От Зики, который Человек-Цеппелин. От Перта Амбоя.
Я помогаю мисс Мускус в приготовлении гроба. Обкладываем его ландышами. К семи вечера мы остаемся наедине с усопшей шишкой шоу-бизнеса. С его ввалившимися глазницами. И большим крючковатым носом. Мисс Мускус стоит на коленях и, все еще не теряя надежд, что ее возьмут и откроют, составляет список имен, по ее представлениям знаменитых. Я кладу руку ей на плечо. Она оборачивается, поднимает глаза и улыбается. Как и следует кинозвезде, ослепительно вспыхивают зубы. И уж не знаю, что заставляет меня сделать это. Кроме моего выдохшегося чувства юмора. Но благословляя мисс Мускус на славную участь. Я беру украшенную одиноким перстнем с крупным бриллиантом руку усопшего. И преодолев ее сопротивление, приподнимаю и кладу туда, где только что лежала моя. На спину мисс Мускус. После чего на цыпочках удаляюсь. Оставляя их наедине друг с другом. Пусть он сделает ей рекламу.
Из стеклянного цилиндра Кристиан достает бумажный стаканчик. Нажимает ногой педаль новенького охладителя, утопленного в стене вестибюля и отделанного терракотовой плиткой. В этот миг входит с улицы Кларенс Вайн, на нем распахнутое пальто, черный чемоданчик в руке.
— Как идут дела, Кристиан. Много народу собрал О'Шонесси. В театральном мире он был заметной фигурой.
— Нет, мистер Вайн.
— Да, для жены это удар. Она говорила, у него полно друзей. Господи, Корнелиус, до чего я устал. Сукины дети грозят забастовкой. И едва ли не каждый наемный рабочий этого города торчит на строительной площадке с протянутой рукой. Так и хочется вручить им по бусине, за которые когда-то купили эти места.
Из покоя О'Шонесси доносится протяжный, кровь леденящий вой. Брови Вайна сходятся. Как два линейных корабля, что сталкиваются в море. А у меня на загривке дыбом встает волос. И какая-то кишка начинает дрожать в животе. Или две.
— Что там за чертовщина творится, Кристиан.
— Не знаю.
Вайн роняет чемоданчик на стол в вестибюле. Кристиан следом за ним мчится по коридору, и оба влетают в зеленый сумрак прощального покоя Исидора О'Шонесси. Мисс Мускус навзничь лежит на полу. Раскинув в стороны руки и ноги. Разинув рот. Розоватое платье задрано, открывая мускулистые бедра. Туго подтянутые чулки пристегнуты к резинкам ярко-красного пояса. С края гроба свисает рука усопшего. Пальцы касаются ландышей.
10
— Это помогло бы вам узнать меня лучше.
— Видите ли, я не из тех, кто возбуждается по малейшему поводу.
— Я просил всего лишь о трогательном дружеском жесте.
— Уж больно вы шустрый. С чего вы вообще взяли, что я занимаюсь такими делами.
— Какими.
— Ну вот этими, трогаю.
— А вы не занимаетесь.
— По-моему, это касается только меня.
— Речь шла всего лишь о маленькой ласке, для препровождения времени, пока подсыхают брюки.
— Мне кажется, что вам не следовало позволять себе подобную фамильярность, мистер Кристиан, тем более в таком костюме, как ваш. Я знаю, есть девушки, которые ведут себя развязно, только я не из них, хоть у меня и широкие взгляды. Но я на вас не обиделась.
— Тогда не стойте так далеко от меня.
— Милость господня, приходится. У меня еще работы по горло.
— Я все любуюсь вашими пальцами. Они так изящно сужаются к ногтям. И этот мягкий персиковый пушок. Он у вас и на предплечьях тоже, и на лице, не так ли. Прошу вас, можно мне. Просто потереться об него. Прошу вас.
— Обыкновенные волоски и ничего больше.
— Прошу вас. Подойдите поближе.
— Вы меня даже еще никуда не пригласили.
— Я только и мечтаю куда-нибудь вас пригласить. Ну, подойдите же. Всего одно прикосновение.
— Я помолвлена и скоро выйду замуж.
— Он тоже похоронщик.
— Нет, он продавец. И знаете, мне кажется, вы только притворяетесь таким наглецом. Вы совсем не похожи на людей подобного рода.
— Мисс Мускус, я теперь один в этом мире. И такие вот шаловливые нежности, чистые и безгрешные, часто бывают способны вырвать меня из объятий уныния, в которое я порой погружаюсь.
— Милость господня, я сожалею, конечно, что вы такой одинокий, но любой человек временами впадает в уныние. Не всякому же сразу дается все, чего он желает. Вы меня просто удивили. Не ожидала от вас, вы такой образованный, приехали из Европы. И вообще это непорядочно, приплетать сюда вашу жену. Она была одной из самых красивых усопших, какие к нам когда-либо поступали. Простите. Но так мне кажется. Вот, пожалуйста, вы уже можете надеть брюки.
— Весь этот город против меня.
— И вовсе нет. Вовсе нет, если вы не жалеете сил. И пожалуйста, не думайте, будто я не оценила того, что вы мне сказали. Я бы с удовольствием вас потрогала, если бы мы имели время узнать друг друга получше. Мистер Вайн говорит, что вы очень умный. И что вам предстоит долгий путь, но вы доберетесь до самой вершины.
— Да как спрыгну оттуда.
— А вот это цинизм.
— Как ваше имя, мисс Мускус.
— Элейн. Друзья зовут меня Персиком.
— Ах, Персик, может быть вы хотя бы погладите меня по щеке.
— Вы никак не поймете. Мне бы хотелось, чтобы вы сначала как-то справились со смертью вашей жены. А уж потом.
— Уж потом.
— Ну, потом. Потом я не знаю. Милость господня, времени-то. Мне пора за работу.
В отглаженных брюках я наблюдаю, как в похоронное бюро Вайна струйкой втекают школьники, как мисс Мускус разбивает их на пары, которым предстоит до вечера сменяться у гроба. По тихому сигналу звонка. Родственники курят в вестибюле. Чуть повизгивая, открывается и закрывается дверь уборной. Мисс Мускус приносит масленку, я смазываю петли. Она улыбается мне. Отчего мой долбак снова встает. Потом ко мне подходят два мальчика.
— Мистер, вы тут работаете.
— Да.
— Мы вот из дому растение принесли, в горшке, и хотели поставить его рядом с гробом нашего друга, который скончался, а нас не пускают. Вы не могли бы его где-нибудь поставить от нас. Они все с розами пришли. Конечно, наше растение не такое шикарное. Но на цветы у нас денег нет.
— О'кей, малыши. Идите за мной.
Кристиан входит в прощальный покой. Мертвый мальчик, руки уложены одна на другую. И обвиты молитвенными четками. Чуть заметные розовые следы на лице. Там где входил нож. Белый, ничем не закрытый гроб под балдахином из папоротниковых ветвей. Чуть светится красная лампочка, как у ночной медсестры. Подушка из цветов. Маленькая светлая головка, вьющиеся волосы. Кристиан снимает с растения обертку и ставит его в середину задрапированного зеленой тканью алтаря.
— Ну вот, малыши.
— Огромное вам спасибо, мистер. Он был нашим лучшим другом. Мы не питаем зла к его убийцам. Он все равно умер. Так что чего уж теперь. Но мы хотим, чтобы полиция их поймала. И чтобы они получили по заслугам.
Темнеет. Вайн покидает свой кабинет. Унося рулоны чертежей. Мисс Мускус придерживает перед ним раскачивающуюся дверь. Я проверяю температуру и развожу людей по нужным им прощальным покоям. Принимаю пальто, вешаю их в маленькой гардеробной. Двое дают мне по четвертаку. Читаю газету во время долгого визита в сортир. Где некогда я размышлял и грезил наяву. О том, как я явлюсь в этот новый мир. И озаренный солнцем пронесусь над хайвэями, раскинув руки крестом. Над землей, усыпанной деньгами. И закричу от радости, набивая ими карманы. И богатый и сильный, вскарабкаюсь на небеса. Вместо того, чтобы сидеть здесь. Всеми покинутый, с прохудившейся задницей. Глядя на черно-белые заголовки. В конурке со стальными серыми стенами. Изнывая в надежде на то, что мисс Мускус опустится на колени и возьмет его в рот. Да только каждому хочется дуть в свою дуду, не в твою. Какой бы радостный гимн она ни играла.
Понемногу люди уходят в холодную ночь, где лед хрустит под колесами автомобилей. Уносят свои печали домой, чтобы лечь с ними спать. Сижу голодный до десяти, когда возвращается мисс Мускус и приносит еду. В большом буром бумажном пакете. Я жду, откинувшись в стоящем у стенки кресле. Сложив руки на лоне. Облизываясь, пока она вытаскивает опрятные белые сверточки. И раскладывает их, не разворачивая вощеной бумаги. Булочки с тмином и вирджинской ветчиной. Контейнер горячего кофе, кексы с корицей. Пара маринованных огурчиков и прямоугольные картонные тарелочки с картофельным салатом.
— Надеюсь, вам понравится то, что я принесла. Ну и денек сегодня. И холодина же там. Ноль градусов. Так поздно кто из скорбящих уже вряд ли придет. Я заперла входную дверь. Нет, вы только подумайте, кто-то все же звонит с улицы. Пойду открою. Вы ешьте.
Что-то странное. Заставляющее человека подняться. Именно в тот миг, когда он с наслаждением набил себе рот едой, она комом встает в горле так что приходится ее проталкивать силой. Надо пойти, посмотреть. Входят два полисмена. Уважительно снимают фуражки, останавливаются, что-то спрашивая. Мисс Мускус машет рукой в мою сторону. Сдвигаю мошонку немного влево, поближе к ноге. Хорошо бы отлить. Вся троица поворачивается, чтобы взглянуть на меня. Господи, теперь-то я что натворил. Не считая непристойного предложения насчет дотронуться. Только-только почувствовал себя здесь как дома. Начал получать искреннее удовольствие от приглушенного шепота, жутковатых негромких стенаний. Горе, мир и покой. Синие мундиры приближаются.
— Вы Корнелиус Кристиан.
— Да.
— Мы из полиции. Не делайте глупостей и поднимите руки повыше.
— Прошу прощения.
— Вы арестованы по подозрению в убийстве. Обыщи его, Джо.
Кристиан медленно поднимает руки. Мисс Мускус отшатывается, забыв закрыть рот. Полицейский, стоя за спиной Кристиана, охлопывает его сверху вниз по телу. И по карманам. Извлекая из одного еще влажный комочек носков. Из прощального покоя выходит скорбящая, согбенная голова ее резко вздергивается, и прижатый к лицу платочек падает на пол. Достаточно пустякового происшествия, чтобы все их скорби как ветром сдуло. Когда тебя сажают в тюрьму. Другие обретают свободу. И глядят на тебя.
И
Бормочут
Милость
Господня
9
Патрульная машина, подвывая, несется по льдистым улицам. Тормозит у красной кирпичной стены полицейского участка. В западной части города. Вверх по каменным ступенькам между двух круглых фонарей. Внутри конторские столы, полисмены в рубашках. Потом через темно-бурую дверь. К зарешеченным камерам. Кристиан сидит на дощатых нарах. С подушкой и одеялом. Напротив лежит, подложив под голову руки, человек и негромко бормочет ебена мать, и пялится в потолок. Джо, полицейский, долбивший по клавишам пишущей машинки, все качал головой, пока я сидел за его столом и отвечал на вопросы, и в конце концов предложил мне сигарету. Сказав, как это представительному, приличного вида малому вроде вас влетело в башку пойти и кого-то кокнуть.
Перед самой полуночью. Во второй мой рабочий день. Оказаться в тюрьме, обвиненным в убийстве. Он сказал, что там полно моих отпечатков. Я сказал, где это там. Ты, дружок, сам знаешь где. Такой шикарный парень, а людей убиваешь из дешевенькой пушки. Сиди теперь здесь и жди, пока в голове перестанут роиться кошмарные видения. Изрешеченное пулями мягкое, гибкое тело миссис Соурпюсс. Швейцар видел, как я входил и как уходил. Да, но когда я уходил, она казалась живой и даже храпела. Они спросили, зачем я это сделал. И мне захотелось вдруг стать не собой, а мистером Пибоди.
По коридору приближается громкий голос. Знакомый рокот спокойных и властных слов. Отпирая камеру, звякает ключ. Входит мистер Вайн.
Корнелиус встает. Стойка смирно, руки по швам. На Кларенсе Вайне черное пальто с атласным воротом. С шеи струится белый шелковый шарф. Черные перчатки смяты в ладони, щеки румяны, глаза влажны.
— Кристиан. Вы снова ищете повод опоздать на работу.
— Я невиновен.
— Не надо так волноваться.
— Клянусь, я не убивал миссис Соурпюсс. Когда я уходил, она спала.
— Что значит миссис Соурпюсс спала.
— Спала. С ней все было в порядке.
— Погодите-ка минутку, Кристиан, это следует прояснить.
— Я только и видел, как ее ступни торчали из-под одеяла.
— Так, понимаю. Торчали. Из-под одеяла. Да, это впечатляет. А где были вы.
— Стоял с ней рядом. Ну, то есть, я пошел одеваться в ванную, чтобы ее не будить.
— Понятно. Джентльмен в будуаре. Мда, все это весьма интересно, Кристиан.
— Там такой длинный коридор, и когда я уходил, мне послышались какие-то звуки. Может быть, Вилли решил ей отомстить.
— Ну что же, пожалуй, и я могу считать себя отомщенным за то, что пришлось просыпаться, еще не заснув. Я не знаю, кто такой Вилли, но на ваше счастье неплохо знаю начальника тутошнего участка. Если бы не это, вам пришлось бы провести здесь всю ночь.
— Значит, меня отпускают.
— Так сказал мне сержант.
— Но почему, разве они поймали убийцу.
— Двадцать минут назад его сцапали в Бруклине.
— Ффуу, слава те господи. И кто это сделал.
— Ее племянник. Из него все еще вытряхивают признание. И кстати, Кристиан, жертвой была некая миссис Гроц.
В среду утром, как и в остальные утра этой недели я пришел на работу на девятнадцать минут раньше срока. Их могло быть и двадцать, но я позволял себе минуту радостного молчания перед дверьми миссис Гроц. Может быть все-таки этот город пригоден для чистых душою. После ареста Кларенс Вайн угостил меня ужином — две чашки горячего шоколада и два куска торта с лимонными меренгами. Кроме того, он прочитал мне небольшую лекцию о беспутной жизни и кончине на электрическом стуле. А когда я отъезжал в такси, он сказал, Кристиан, возможно, им следовало засадить вас совсем за другое преступление. За пожирание женских сердец.
В ту ночь я лежал в постели, прикрыв ладонями свои детородные органы. И размышляя об электрическом стуле. Не доставляющем, если верить Вайну, радости ни зрению, ни обонянию. Тем не менее недостатка в людях, которые валят в Синг-Синг, чтобы поучаствовать в представлении, не наблюдается. На стенах фотографии прежних клиентов. Попадаются приятные лица. Примерно такие, какое было бы и у вас, Кристиан, если бы вам привелось угодить на это теплое место. Их бьют электрическим током. Сначала дают хорошую, щедрую порцию. Предполагается, что она вас прихлопнет мгновенно. Потом в течение двух минут по пятисот вольт каждые тридцать секунд. Пока вы не перестанете дергаться. Если и это не срабатывает, вас потрошат, чтобы выяснить, что за притча. Один малый дважды выбирался из такой передряги. Пил слишком мало воды и от этого плохо проводил электричество. Которое прогревает спинной мозг. Сердце еще горячее, когда его вынимают при вскрытии. Сначала такое приятное, мягкое, а после сморщивается, кровь темнеет и сердце затвердевает. Мало хорошего, если люди, умирая, продолжают еще что-то чувствовать.
При моем возвращении мисс Мускус беззвучно хлопала в ладоши. Поднявшись на цыпочки в своем темно-синем платье. Сказала, милость господня, мистер Вайн не поверил, когда я ему сообщила, что вы арестованы. И принесла мне самые изысканные деликатесы для маленькой трапезы, которую мы разделили, сидя за ее столом. Показала газетные фотографии, сделанные, когда она выиграла тот чемпионат. Сапоги, колготки и юбочка из тонкого атласа. Ей понравился костюм, полученный мною у «Братьев Брукс». Продавец которых сообщил доверительным тоном, будто я один из редких клиентов, чья фигура идеально подходит для их моделей.
В субботу, после полудня. Сидел в одиночестве, уже четырежды пересчитав недельную получку. Листал «Светский Календарь». Ни единый Кристиан не упомянут среди всех этих внушающих благоговейное почтение именитостей. К которым я бы с огромным удовольствием примазался. Родился в Бруклине, вырос в Бронксе, вознесся до данного перечня. И тут же адрес стоящей на Багамах яхты. А следом за именем список клубов. Покачиваясь и приседая под тяжестью набитой приглашениями сумки, входит разносчик утренней почты. Не угодно ли сыграть в теннис, а затем отобедать с титанами индустрии. Под ласковыми улыбками их распутных, не вылезающих с искусственных катков жен, претерпевших не одну косметическую операцию.
Тут зазвонил телефон. Будьте добры, не могу ли я переговорить с мистером Кристианом. Я ответил, говорите. Она говорит, вот, надумала тебе звякнуть, это Фанни, как поживаешь.
— Отсидел в тюрьме за убийство.
— Уже.
— Я его не совершал.
— Ну, зашел бы как-нибудь повидаться, скажем, в понедельник, в восемь.
В воскресенье перестирал все носки, рубашки, трусы и развесил на веревке, натянутой поперек холодной комнаты. Жильцы дома орут так, что за дверьми слышно. Жалуются на холод. В пятницу весь день проработал. Сначала в малиновом гробу, потом в лиловом. Вайн кричал на меня каждый раз, как я улыбался, серьезнее Кристиан, вы же испортите снимки. Изумительно удобные мягкие подушки. Мисс Мускус пудрила мне лицо и пальчиками укладывала как следует волосы. И фотограф, стискивая лампочку-вспышку, прятался за ящиком камеры, накрывался тряпицей и говорил, замерли, снимаем, готово.
Вайн заплатил мне за позирование дополнительных десять долларов. Сказал, что когда дело доходит до изображения трупа, во мне просыпается неподдельный талант. Премного благодарен. ответил я из гроба. А мисс Мускус помогла мне вылезти и умиротворяюще погладила по руке. После чего укатила с хахалем в мюзик-холл «Радио-Сити», а оттуда в танцевальный клуб. Я подглядывал в щель между вайновскими портьерами, как хахаль открывает перед ней дверцу машины. Судя по кузову его двухместки и по кокетливой шляпчонке на голове, ему хватило бы и одного хорошего пенделя в брюхо. Которым я наградил бы его с удовольствием и совершенно бесплатно.
А в предыдущий рабочий день, ближе к вечеру. Во время короткой передышки после возни с богатой итальянской мамашей, чей толстый отпрыск погиб в автомобильной аварии. И которая, посидев немного и посодрогавшись в рыданиях, бросилась к гробу, чтобы осыпать поцелуями лицо усопшего и размазала ему по физиономии всю косметику. Так что мисс Мускус в конце концов пришлось увести ее в уборную. А я тем временем читал у нее в кабинетике дневную газету. И размышлял о Фаннином, похожем на драгоценный камень пупке. Подобрав ноги на кресло, опершись локтем о колено и уткнув подбородок в ладонь. Потом занялся изучением крохотных серебряных сисек девицы с жезлом на завоеванном мисс Мускус кубке, украшенном также гравированной надписью «Дар Похоронного бюро Вайна». И услышав шаги. Сказал, ну, как делишки, Персик, как у нас нынче насчет дотронуться. И поскольку молчание затянулось, поднял глаза.
— О, простите, мистер Вайн, я думал, это мисс Мускус.
— Кристиан, порой я гляжу на вас и только диву даюсь. Вам это известно.
— Да, мистер Вайн.
— Дверь не заперта, а вы тут раскорячились будто бегун на старте.
— Виноват.
Вайн также сказал, что поскольку воздух прогревается и снег тает, в ближайшие дни людей начнут косить пневмония с гриппом. И вода заструится по сложенным из песчаника ступеням дома мамаши Гроц. У которой обнаружилась целая банда близких родственников, сбежавшихся, чтобы присмотреться к ее владениям. Как-то, выглянув из двери, я не сразу приметил скрюченного горбом адвоката, пришедшего собирать квартирную плату. А потом объявился вислоухий чернявый хам с предложением отдать ему ключ, чтобы он мог на досуге осмотреть мою комнату. Я на самом что ни на есть рафинированном английском языке спокойно ответил ему сквозь дверную щель. Убирайся отсюда к собачьей матери. Пока я не вышел. И не скормил тебя по кусочкам чайкам. Предварительно оторвав твою вшивую голову. И забив тебе в жопу пожарный гидрант. И включив его. Дабы ты узнал напоследок, что такое слоновий клистир.
В понедельник над городом обморочно синее небо. По улицам плавно плывет ароматный воздух. Обвевавший мне сзади уши, когда я направился к парку. Решив пешком пройтись до работы. Чтобы выгадать на автобусном билете. И обрести форму, потребную для выполнения произнесенных мною угроз. Справедливость следует восстанавливать без промедления. Прошелся вдоль озера. Запузырил в уток парой камней. Легко взбежал на каменистый пригорок и пересек поле, именуемое здесь Зеленым лугом. Который покрыт белесой травой и бурой грязью и никогда не бывает зеленым. Спустившись из парка в зоологический сад, прошел мимо медведей. Тюлени бултыхались в воде, крутясь колесом кто вперед, кто назад. Верблюд мочился. Зебру донимала эрекция. И упущенные детишками цветные воздушные шарики застревали в ветвях деревьев. А я шагал себе на Пятую авеню. Упругой походкой. Только что не обращаясь с веселыми приветствиями к людям. Для которых это — несомненный знак, что тебя выпустили из желтого дома проветриться. И едва какая-то матрона скривилась, узревши мою веселость. Я прошептал. Какого рода гнусной присыпкой вы пользуетесь, чтобы предохраняться, мадам.
Размашистым шагом Кристиан доходит от Пятьдесят Шестой до Седьмой улицы. Движение плотное. Прямо из тротуара, мерцая, вырастают богатые магазины. Витрины со шторами, блеск драгоценностей. Маняще разложенных на потребу женщинам. Осторожно вылезающим из лимузинов. Приобретайте бриллианты поутру. Чтобы к полудню уже сидеть в косметической маске. Мужчины с волосистыми запястьями, суетясь, прилаживают к покрытой флоридским загаром коже, свернутый колечком локон обесцвеченных волос. Массивные, могооконные мавзолеи вздымаются в небеса. Откуда блеклые голуби осыпают балконы и подоконники легкими оскорблениями. Зато внутри шикарная чистота. В которой когда-нибудь я укроюсь во всем своем великолепии, укрыв заодно и тайну моих несметных богатств. Заведу себе отдельную комнату, где можно будет невозбранно чихать и пукать.
Этим утром на мисс Мускус нечто облегающе розовое. Упокоился широко известный в театральных кругах рекламный агент. С лучшими из моих выражений лица и манерами жду у дверей покоя. Меня могут «открыть» в любую секунду. И вместо тюремного срока дать мне главную роль. В кино. Удалого романтического мудозвона. Плюс несусветное жалованье, которое мне раз в неделю будут привозить на тележке. Мисс Мускус, грудь колесом, соски торчат из-под платья, вальсирует взад-вперед по канареечному ковру. Попка мотается, как флаг под ураганом. Свисающий с моего флагштока, который вынуждает меня присесть. Впрочем, никто не приходит попрощаться с усопшим и с его курчавой седой шевелюрой, кроме раввина в широкой мантии и старенькой тощей жены, ковыляющей, опираясь на трость и на руку привратника из ее многоквартирного дома. Правда, гроб покрывают венки. От Джимми с оркестром. От Талли, который в турне. От Зики, который Человек-Цеппелин. От Перта Амбоя.
Я помогаю мисс Мускус в приготовлении гроба. Обкладываем его ландышами. К семи вечера мы остаемся наедине с усопшей шишкой шоу-бизнеса. С его ввалившимися глазницами. И большим крючковатым носом. Мисс Мускус стоит на коленях и, все еще не теряя надежд, что ее возьмут и откроют, составляет список имен, по ее представлениям знаменитых. Я кладу руку ей на плечо. Она оборачивается, поднимает глаза и улыбается. Как и следует кинозвезде, ослепительно вспыхивают зубы. И уж не знаю, что заставляет меня сделать это. Кроме моего выдохшегося чувства юмора. Но благословляя мисс Мускус на славную участь. Я беру украшенную одиноким перстнем с крупным бриллиантом руку усопшего. И преодолев ее сопротивление, приподнимаю и кладу туда, где только что лежала моя. На спину мисс Мускус. После чего на цыпочках удаляюсь. Оставляя их наедине друг с другом. Пусть он сделает ей рекламу.
Из стеклянного цилиндра Кристиан достает бумажный стаканчик. Нажимает ногой педаль новенького охладителя, утопленного в стене вестибюля и отделанного терракотовой плиткой. В этот миг входит с улицы Кларенс Вайн, на нем распахнутое пальто, черный чемоданчик в руке.
— Как идут дела, Кристиан. Много народу собрал О'Шонесси. В театральном мире он был заметной фигурой.
— Нет, мистер Вайн.
— Да, для жены это удар. Она говорила, у него полно друзей. Господи, Корнелиус, до чего я устал. Сукины дети грозят забастовкой. И едва ли не каждый наемный рабочий этого города торчит на строительной площадке с протянутой рукой. Так и хочется вручить им по бусине, за которые когда-то купили эти места.
Из покоя О'Шонесси доносится протяжный, кровь леденящий вой. Брови Вайна сходятся. Как два линейных корабля, что сталкиваются в море. А у меня на загривке дыбом встает волос. И какая-то кишка начинает дрожать в животе. Или две.
— Что там за чертовщина творится, Кристиан.
— Не знаю.
Вайн роняет чемоданчик на стол в вестибюле. Кристиан следом за ним мчится по коридору, и оба влетают в зеленый сумрак прощального покоя Исидора О'Шонесси. Мисс Мускус навзничь лежит на полу. Раскинув в стороны руки и ноги. Разинув рот. Розоватое платье задрано, открывая мускулистые бедра. Туго подтянутые чулки пристегнуты к резинкам ярко-красного пояса. С края гроба свисает рука усопшего. Пальцы касаются ландышей.
Обоняя
Их аромат
Когда все
Что нам требуется
Это
Нюхательные
Соли
10
На скорую руку оценив сложившуюся в Похоронном бюро Вайна эмоциональную атмосферу, Корнелиус спешит покинуть его. Унося ноги, пересекает город. Выходя из тени только затем, чтобы заскочить в какой-нибудь отель и нервно пописать. Проникая туда сквозь бронзовые вращающиеся двери с мерцающими, округлыми цельного стекла окнами по сторонам. Угол Четвертой авеню и Пятьдесят Пятой улицы. Тесаные глыбы серого камня, наваленные одна на другую.
— Мужской туалет вниз по лестнице, потом немного вперед и направо, сэр.
Парень имеет представление о том, как следует разговаривать с джентльменом. Лучшее, что я могу сделать в минуту душевного непокоя, это притвориться еще неопытным, но крупным администратором. И когда кто-то, отступив в сторонку, указывает мне дорогу. О боже милостивый, какое дивное облегчение. Вот человек, которого мне вовсе не обязательно истреблять. Посидел нынче за столом мисс Мускус, для практики. Выстроил целую империю похоронных бюро самообслуживания (цены договорные). При каждом — свой крематорий, он же тепловая электростанция. Вольты и амперы скорбей. Электродвижущая сила горящих сердец. Потом вошел Чарли и сказал, неплохо смотришься, Корнелиус.
Перехожу Пятую авеню и сворачиваю направо. Мимо сложенной из песчаника церкви. Органная музыка внутри. Надо написать в Спортивный клуб, восстановить свое членство. Раз я теперь с каждым днем становлюсь богаче. Доллар за долларом. Тогда я смогу показать этим принимающим томные позы международным знаменитостям, где раки зимуют, а то каждый из них, слонявшихся в том отеле по холлу, считает себя бог весть какой кучей дерьма на ровном месте.
Пятьдесят Седьмая и Пятая. Самое что ни на есть средоточие богатств этого города. Так сильно действующих мне на нервы, что меня снова подмывает пописать. Ожидая, когда переключится красный свет. Заглядываю в мусорную урну. Кто-то выбросил книгу. «Как принимать сулящие прибыль решения в период продолжающегося экономического спада». Вместо, насколько я понимаю, «заводящих в тупик решений в период торгашеского террора».
— О, какое прелестное зрелище. Сэр, вы не позволите мне сфотографировать вашу дочурку.
Мужчина с фотокамерой останавливает другого — с дочкой. Она застывает под ярко расцвеченным зонтиком, в дождевичке. И как на заказ, начинается дождь. Сияет счастливой улыбкой, когда разряжается вспышка. Люди оборачиваются, поглядеть, что случилось. В такие незначащие мгновения. Мир замечает — ты здесь. Вышел прогуляться. И тебя вдруг заметили. Секунда приятного признания. Будет чем утешаться в часы беспросветного мрака.
Кристиан, обогнув плещущий, залитый светом фонтан, проходит под украшенными ватными шариками ветвями деревьев. Протискивается сквозь ряды урчащих лимузинов. Поднимается по темно-красным ковровым ступеням, рассекая поток людей, нисходящих к распахнутым дверкам машин. Людей, одетых во все самое лучшее. Их деньги прекраснее, чем сама красота. А Вайн говорил мне, вы знаете, Кристиан, что пожирает наш город. Кроме зависти и мздоимства. Тараканы.
— Мужской туалет вниз по лестнице, потом немного вперед и направо, сэр.
Парень имеет представление о том, как следует разговаривать с джентльменом. Лучшее, что я могу сделать в минуту душевного непокоя, это притвориться еще неопытным, но крупным администратором. И когда кто-то, отступив в сторонку, указывает мне дорогу. О боже милостивый, какое дивное облегчение. Вот человек, которого мне вовсе не обязательно истреблять. Посидел нынче за столом мисс Мускус, для практики. Выстроил целую империю похоронных бюро самообслуживания (цены договорные). При каждом — свой крематорий, он же тепловая электростанция. Вольты и амперы скорбей. Электродвижущая сила горящих сердец. Потом вошел Чарли и сказал, неплохо смотришься, Корнелиус.
Перехожу Пятую авеню и сворачиваю направо. Мимо сложенной из песчаника церкви. Органная музыка внутри. Надо написать в Спортивный клуб, восстановить свое членство. Раз я теперь с каждым днем становлюсь богаче. Доллар за долларом. Тогда я смогу показать этим принимающим томные позы международным знаменитостям, где раки зимуют, а то каждый из них, слонявшихся в том отеле по холлу, считает себя бог весть какой кучей дерьма на ровном месте.
Пятьдесят Седьмая и Пятая. Самое что ни на есть средоточие богатств этого города. Так сильно действующих мне на нервы, что меня снова подмывает пописать. Ожидая, когда переключится красный свет. Заглядываю в мусорную урну. Кто-то выбросил книгу. «Как принимать сулящие прибыль решения в период продолжающегося экономического спада». Вместо, насколько я понимаю, «заводящих в тупик решений в период торгашеского террора».
— О, какое прелестное зрелище. Сэр, вы не позволите мне сфотографировать вашу дочурку.
Мужчина с фотокамерой останавливает другого — с дочкой. Она застывает под ярко расцвеченным зонтиком, в дождевичке. И как на заказ, начинается дождь. Сияет счастливой улыбкой, когда разряжается вспышка. Люди оборачиваются, поглядеть, что случилось. В такие незначащие мгновения. Мир замечает — ты здесь. Вышел прогуляться. И тебя вдруг заметили. Секунда приятного признания. Будет чем утешаться в часы беспросветного мрака.
Кристиан, обогнув плещущий, залитый светом фонтан, проходит под украшенными ватными шариками ветвями деревьев. Протискивается сквозь ряды урчащих лимузинов. Поднимается по темно-красным ковровым ступеням, рассекая поток людей, нисходящих к распахнутым дверкам машин. Людей, одетых во все самое лучшее. Их деньги прекраснее, чем сама красота. А Вайн говорил мне, вы знаете, Кристиан, что пожирает наш город. Кроме зависти и мздоимства. Тараканы.