Страница:
– Я слушаю, слушаю вас, Яков Кириллович.
– Ему придётся – для того, чтобы уверить всех в своей «законноизбранности» – нагадить на вашу могилу, Иосиф Виссарионович. Он будет кривляться, бить себя в грудь, рассказывая, каким ужасным монстром был великий Сталин, каким жутким, кровавым тираном. Как издевался над ними, верными ленинцами, как глумился. Как истреблял лучшие партийные кадры, как плевал на интересы державы, на страже которой стояли они, хохряковы и куманьковы. Плохой Сталин, плохой. Памятники посдёргиваем, бельё перетряхнём, грязь поищем – и найдём, найдём, да сколько! Видите?! Видите?! Смотрите! Ах, злодей, злодей! А я, Хохряков – хороший, хороший! Разоблачаю его, такого-сякого! Я – не по закону, не по чину, зато – по правде! Верьте мне, люди! И следующий за Хохряковым. И следующий. Даже вообразить себе – и то страшно, во что всё превратится. Труд всей жизни. И опять – смута за смутой, опять – все против всех, опять кругом – прах и мерзость запустения. Нельзя, нельзя такого допустить, Иосиф Виссарионович.
– Это мне понятно, Яков Кириллович. Хорошо понятно. И вам, я вижу, понятно. И вы предлагаете вашего наследника.
– Вашего, Иосиф Виссарионович, – поправил Гурьев. – Не моего, ни в коем случае, – вашего. Я не просто предлагаю его вам, Иосиф Виссарионович. Я предлагаю вам его нежно, трепетно полюбить. С первого взгляда. Одного только его – больше никого. Не меня – это уж точно. А вслед за вами его станут любить все остальные. Потому что ваш авторитет великого властелина может – и должен – сделать эту любовь всеобщей. А любовь, как уже установлено, самоподдерживающийся процесс, стоит его только запустить. В отличие от ненависти и страха. И то, чего невозможно добиться ни ненавистью, ни страхом, будет исполнено и совершено любовью. И освящено, и освещено – ею же. В том числе и вашей, потому что это правильно, хорошо и необходимо – любить творение своих рук. И сбудется, наконец, ваша главная мечта – вы окажетесь над схваткой, вы получите ту самую легитимность, которой у вас нет и не может быть. В Наследнике. В Царском Роде. Отныне и навсегда.
– А ведь я его даже не знаю, – печально произнёс Сталин, поглаживая ус. – О ком же вы говорите? Кто это?
– Да вы что, Иосиф Виссарионович?! – потрясённо захлопал ресницами Гурьев. – Да побойтесь же Бога, – за кого же вы меня принимаете-то?! Мы же с вами ещё не то, что к консенсусу – даже к тени его не приблизились. И вы уже хотите, чтобы я взял – и самую дорогую свою мечту, самую заветную думушку, кровиночку свою – вот так вот перед вами взял, да и выложил?! За ваши, Иосиф Виссарионович, красивые глаза, которые у вас, к тому же, не красивые, а вовсе даже страшные? Да за что ж это вы со мной так, Иосиф Виссарионович?!
– Ну хватит, хватит, – помахал Сталин перед лицом ладонью. – Одно из ваших условий я знаю. Вы хотите быть моим советником. Что ещё?
– Нет-нет, давайте сначала остановимся на этом. Советник, – Гурьев воздел очи горе и повторил, словно пробуя на вкус: – Советник. Это не горячо, Иосиф Виссарионович. Это так – тёпленько. Видите ли, какое дело. Я не могу быть вашим советником.
Вот теперь Сталин удивился. По тому, как прыгнули блики в тигриных глазах, Гурьев понял – на этот раз Сталина он достал. Зацепил.
– Почему? – с глубоким, неподдельным интересом спросил Сталин. – Это стыдно – быть советником Сталина? Опасно? Тяжело?
– Это и опасно, и тяжело, – вздохнул Гурьев. – Но не стыдно – конечно, нет. И совершенно не в этом дело. Нет, ну, действительно, Иосиф Виссарионович, – как вы это себе представляете? Вдруг, откуда ни возьмись, вырастает за креслом у товарища Сталина какой-то гладкорожий откормленный громила с оловянными буркалами, а товарищ Сталин заявляет: это, дорогие товарищи и соратники, большевики и коммунисты, мой новый советник – Яков Кириллович Энский, прошу любить и, так сказать, жаловать. Вы представляете себе, какая буря поднимется? Какая начнётся аппаратная игра, какие столкновения амбиций, какие шекспировские страсти! Зачем это?! И потом – как я уже говорил, меня не интересуют награды и привилегии.
– Допустим, вам действительно не бывает ни жарко, ни холодно, – кивнул Сталин. – Но вы, по-моему, не дух. Вам нужно есть, пить, спать. Где-то жить. Разве нет?
– Конечно, – вздохнул в ответ Гурьев. – Но зачем же быть при этом официальным советником товарища Сталина? Можно быть сторожем. Или принимать стеклотару. А к товарищу Сталину просто заходить поболтать. Никаких обязательств. Ни с моей стороны, ни со стороны товарища Сталина. Мы будем присматриваться друг к другу, проверять наши взаимные чувства. Разговаривать. Беседовать. О том, о сём. Обо всём. Товарищ Сталин будет знать, что Якову Кирилловичу от него ничего не нужно. И Яков Кириллович будет знать, что товарищ Сталин искренне заинтересован в том, чтобы, иносказательно говоря, жениться на Якове Кирилловиче – доказать ему свои абсолютные серьёзность, чистоту и глубину намерений. Чтобы Яков Кириллович ему поверил – и показал наследника.
– А вы не верите товарищу Сталину? – улыбка снова промелькнула в сталинских усах.
– И снова не в этом дело, Иосиф Виссарионович, – улыбнулся в ответ Гурьев. – Дело в том, что ради награды человеку следует потрудиться. Даже великому Сталину. Только тогда человек – даже великий Сталин – будет относиться к награде так, как награда того заслуживает. И к себе самому тоже.
– Это верно, – кивнул Сталин, снова берясь за трубку. – Но ведь люди любопытны, Яков Кириллович. Даже товарищ Сталин иногда любопытен.
– Ещё бы, – покладисто кивнул Гурьев. – Конечно, товарищ Сталин не будет ждать у моря погоды и милостей от природы. Товарищ Сталин даст отмашку товарищу Ягоде, товарищу Берзину, товарищу Литвинову. И эти товарищи, конечно же, будут искать товарищу Сталину то, что спрятал от товарища Сталина злой, противный и ужасно недоверчивый Яков Кириллович. И даже, возможно, найдут. А может, и не найдут – это, опять же, неважно. Ну, найдут. И что? Заточат в каменный мешок? Убьют? А для чего?! Если Великий Сталин не объявит наследника – Наследником, не введёт в оборот в этом качестве – зачем он нужен? Кому опасен? Бессмысленно.
– Почему?
– Потому что товарищу Сталину наследник куда нужнее, чем Якову Кирилловичу. Во много, много раз. Потому что от этого зависит дело всей его жизни. Поэтому – очень важно, чтобы товарищ Сталин заслужил наследника. Тогда он его увидит. И Яков Кириллович обещает товарищу Сталину – наследник товарищу Сталину очень, очень понравится. Понравится хотя бы тем, что сможет бестрепетно товарищу Сталину в глаза заглянуть. Он потому и находится сейчас далеко-далеко, чтобы все узнали, когда время придёт – ни в чём, ни в чём не замешан. Не царское это дело – навоз разгребать. И плохо, когда такое творить, кроме царя, некому. Но для того, чтобы всё получилось, товарищ Сталин должен понимать, и понимать очень хорошо: невозможно пришить живую голову к мёртвому телу и заставить его скакать. Надо подготовить почву. Поэтому товарищ Сталин будет с Яковом Кирилловичем иногда разговаривать. И с его друзьями он тоже будет иногда разговаривать. И даже иногда кое-что им разрешать – и никому-никому из своих тупых засранцев-прихлебателей, мародёров и бездарей, всех этих хохряковых-куманьковых, ничего не станет объяснять. Во-первых, потому, что он – Великий Сталин, а они – прихлебатели и засранцы. Во-вторых, потому, что бесполезно – к чему метать бисер перед свиньями? У товарища Сталина есть теперь цель – и не какая-то там вонючая троцкистская мировая рррыволюция. Что – разве важно товарищу Сталину быть не хуже Троцкого? Разве хочет товарищ Сталин выполнить «завещание Троцкого»? Помилуйте, – да зачем же?! Теперь цель гораздо реальнее. Великая держава, которая обеспечивает Великое Мировое Равновесие – одним лишь своим существованием. Срединная Империя. Не китайский муравейник с его церемониями, а настоящая империя – мощная, динамичная, с компактной, профессионально подготовленной и отлично вооружённой армией, с молодой, белозубой и яркой элитой, с самой передовой наукой и техникой, с великолепной сбалансированной промышленностью, с зажиточными крестьянами, а не колхозным быдлом, с грамотными квалифицированными рабочими, а не с рабами, прикованными к тачке. Постепенно, шаг за шагом. Не завтра, и даже не третьего дня. Но – неуклонно. И все будут знать – это сделал Великий Сталин. И его имя, и его дело будут жить в веках. Всё это он, Великий Сталин, а не какой-то там Яков Кириллович Энский. А Яков Кириллович – он будет тут, рядышком. Подставит плечо, протянет руку. Ну, и если кто-нибудь будет товарищу Сталину серьёзно палки в колёса втыкать – тогда, конечно, Яков Кириллович резво такого мазурика укоротит, на голову-другую. Есть у Якова Кирилловича такая слабость – любит он, в общем, сабелькой махнуть, особенно, если дело того требует. Как вам, а, Иосиф Виссарионович? Причем, что самое интересное – это ведь не я всё придумал. Это всё он, товарищ Сталин придумал. Это его мысли. Слова, конечно, мои, а мысли – его. Все-все. Уж за это я вам ручаюсь, Иосиф Виссарионович.
– Ну, хорошо, – Сталин на мгновение остановился, но тут же продолжил свой «бег». И медленно, размеренно повторил: – Хорошо. Яков Кириллович. Допустим, у вас действительно серьёзные, очень серьёзные намерения – да, это очевидно. Допустим, вы действительно верите в то, что говорите.
– А вы мне не верите.
– Не нужно меня перебивать, – тихо, но с явным неудовольствием проговорил Сталин. – Не нужно этого делать, Яков Кириллович. Я закончу свою мысль. Да, вы, очевидно, и не агент, и не шпион – вы для этого слишком умны и слишком себя уважаете. Это, действительно, повторюсь, очевидно. Хорошо. Вернуть себе, да и не только себе, свою страну – да, это, пожалуй, достойная вас задача. От каждого – по способностям, это очень правильно, очень. Ответьте мне, Яков Кириллович, на один вопрос. Кто отнял у вас вашу страну? Большевики? Ленин? Сталин? Кто виноват? Кто должен понести наказание?
– Фамилии, явки, адреса, – Гурьев вздохнул, трагически приподнял брови. – А я, в свою очередь, спрошу вас, Иосиф Виссарионович: чего вы ждёте от меня – ответа или каких-то гарантий?
– Гарантий? – удивился Сталин.
– Ну да, – Гурьев улыбнулся. – Гарантий личной неприкосновенности, например. Или уверений в преданности делу Ленина – Сталина. Не будет этого, Иосиф Виссарионович. Ни уверений, ни гарантий. А ответ будет. – Гурьев сжал пальцами гладко выбритый подбородок и потянул их пачки на столе перед собой новую папиросу. – Я допускаю: в это трудно поверить. Но – я не собираюсь никого обвинять. И ни с кем сводить счёты я тоже не собираюсь. Я говорю так гладко и спокойно потому, Иосиф Виссарионович, что не однажды и не одному человеку успел это объяснить. Взгляд на большевиков, как на «виноватых во всём» – до того смехотворен, что недостоин обсуждения вовсе. Вставать на чью-либо сторону – красных ли, белых ли – забава, которая взрослого человека в наши дни отнюдь не украсит. Когда виноваты все – невозможно встать на чью-то сторону. Когда виноваты все – не виноват никто. А когда никто не виноват – это значит, что все виноваты.
– Вот как, – Сталин остановился, подошёл к столу, отодвинул стул, сел. Выложил руки на стол, продолжая держать ими трубку, и, тяжело посмотрев на собеседника, повторил: – Вот как. Продолжайте, Яков Кириллович. Продолжайте. Я слушаю. Значит, по-вашему, все виноваты?
– Точно так, Иосиф Виссарионович, – все. И вы, и я, конечно же, в том числе. Поэтому сводить счёты и мстить – это сводить счёты с собой и мстить самому себе. А мы должны быть умнее. Да, большевики наворотили неведомо что, наломали дров – кто же будет с этим спорить. И ещё наломают – это уж как в России водится. Некоторые думают, будто на месте большевиков у них вышло бы лучше. А я – сомневаюсь, и сильно. И думаю, нет у нас времени на бесплодные споры о том, у кого вышло бы лучше – у белых без красных или у зелёных без синих. Двести лет русское общество боролось с самодержавием, и не было в этой борьбе ни правды, ни смысла, – ни с чьей стороны. Правда в том, что борьба эта закончилась взаимным уничтожением – то есть единственным, чем и могла закончиться такая борьба. Зло невозможно победить добром – только другим злом, под именем добра успешнее вербующим себе сторонников. И теперь, когда не осталось уже ни красных, ни белых, всё придётся начинать сначала. Россию. Империю – ибо Россия рождена империей и обречена ею быть на вечные времена. Но если вы думаете, будто я пришёл мирить остатки красных с ошмётками белых – вы опять ошибаетесь. Это произойдёт само собой, но несколько позже. Хотя, конечно же, не без усилий с моей стороны.
– Вы любите говорить загадками, Яков Кириллович, – покачал головой Сталин.
– А товарищ Сталин не любит загадок, – подхватил Гурьев. – И в этом я товарища Сталина очень хорошо понимаю. К сожалению, всего сразу без всяких загадок я рассказать не могу. Нужна соответствующая подготовка. И мне, и товарищу Сталину.
– А вы начните, Яков Кириллович, – мягко посоветовал Сталин. – Времени, как я понимаю, достаточно, а мысли свои вы чётко, легко излагаете, прямо слушать приятно. Вот, о борьбе русского общества с самодержавием – очень, очень здравая мысль.
– Да что ж в ней такого особенного? – удивился Гурьев. – Обыкновенная мысль, естественная, можно сказать. Помните, Иосиф Виссарионович, был такой царь – Пётр Третий? Тот, что изволил даровать «Указ о вольности дворянской». Этим указом родил прусский капрал не больше, не меньше, как русскую интеллигенцию. То самое «общество». Родил литературу с поэзией и музыку с живописью – и забил первый, можно сказать, гвоздь в гроб Российской Империи. Нет, нет, это не Фридрих его надоумил, – отнюдь. До такого иезуитского способа уничтожить Россию и сам господин Лойола [39]не додумался бы. Такие фортели, поверьте, только случайно в голову приходят, а если и нашёптывает их кто – так это не люди, а бесы, которым человеческая природа куда лучше, нежели нам самим, известна. Вы следите, Иосиф Виссарионович? Это ведь интеллигенция развоевалась – «служить бы рад, прислуживаться тошно». Создайте мне условия для службы, а я ужо подумаю – соизволить мне вам послужить или того, лучше в Париж, к кокоткам. Прежде о Париже и в ум не взбрело б – некогда, службу государеву справлять надобно. Но вышла вольность по указу безмозглого царя, коему наплевать было на Россию, и – пожалуйте бриться. И началась война с проклятым царизмом – в первую очередь за то, чтобы означенную «вольность» отменить не умудрились. Только самые совестливые из них задумывались: как же так – нас, дворян, от тягла избавили, а народишко – ещё пуще в ярмо запрягли? Несправедливо – надо, значит, и народ освободить. Освободить – да вот только не от себя самих, отныне бессовестных дармоедов, а от государства, от России, освободить. Вот куда их вольность вывернулась, вот как осознали они свободу. Вот кому Россия, государство, империя менее всего требовалась. А большевики – это, Иосиф Виссарионович, не причина, а следствие. Сначала – Чацкий с Печориным, потом – Базаров с Верой Павловной, а там уж и до Ленина с Троцким рукой подать. Но вот Иосиф Виссарионович Сталин – это уже явление совершенно иного порядка. Именно поэтому я тут у вас и сижу. В первую очередь потому, что сталинская партия – это не партия в политическом смысле слова. Это форма государственной службы. Но – заметьте, Иосиф Виссарионович: ведь служить не хотят. Получать, как за службу, очень даже желают, а вот служить готовы буквально единицы. Дворянской служилой закваски, что от Рюрика до Петра ставилась, хоть на полтораста лет хватило, а этих – без закваски – и на год не хватает. А что будет без Сталина – и вовсе представить страшно.
– А вы знаете, как это исправить.
– Знаю. Вот тут и лежит причина нашего с вами будущего трогательного единства: в необходимости службы и дружбы. Друг без друга у нас – ни у вас, ни у меня – ничего не получится, а вместе – очень даже может быть. Подумайте, Иосиф Виссарионович. С одной стороны, Россия никуда не делась, как никуда не делась и не могла деться необходимость ей служить. С другой стороны, кто-то должен воплощать в себе символ России, русского государства – но не я и даже не вы, а уж тем более не дурацкая аббревиатура со скобочками. По всему выходит – никак нам с вами, Иосиф Виссарионович, без наследника не обойтись.
– То есть наследник нужен не одному лишь товарищу Сталину, – с ноткой, как показалось Гурьеву, удовлетворения произнёс Сталин.
– А что же в этом удивительного, – пожал плечами Гурьев. – В этом его, если хотите, главное свойство – то, что он всем равно необходим. Без наследования, без правопреемства – и жизнь сама закончится. Нет, никак без наследника нельзя. Никак.
– Интересный у вас, Яков Кириллович, взгляд на историю, – задумчиво сказал Сталин, священнодействуя – в который раз в эту ночь – над трубкой. – Интересный. Не марксистский, совсем не марксистский, но интересный. Очень. Доходчиво излагаете. Красиво. И стройно у вас выходит – да, ничего не скажешь.
– Так ведь все эти унылые завывания о производительных силах и производственных отношениях – они ведь ничего толком не объясняют. Путают. А я – напротив, распутываю. Объясняю. И вообще, знаете: все эти «измы» – это ведь так, детская забава пытливого разума. А нам с вами друг перед другом – к чему притворство?
– Наследник, значит, – Сталин вынул изо рта трубку, осторожно, словно драгоценность, пристроил мундштук на край массивной пепельницы. – Наследник. Царь.
– А хоть бы и так, – улыбнулся Гурьев. – Чем, например, товарищ Сталин от царя отличается? Только формой, но никак не существом.
– Отличается, Яков Кириллович. И вам это получше других известно. Именно существом отличается. Может быть, вы полагаете, что товарищ Сталин этого не понимает? Так вот – ошибаетесь. Понимает. Хорошо понимает. Лучше многих понимает.
– Потому и решение лежит прямо на поверхности, – кивнул Гурьев. – А название – это важно, крайне важно и крайне существенно. Но и это мы тоже придумаем. В своё время.
– А не опасаетесь, Яков Кириллович, что люди вас не поддержат?
– Люди? – Гурьев сделал вид, что задумался. – Народ творит историю в лице и руками лучших своих представителей, Иосиф Виссарионович. Роль личности в истории – тот самый камень, на котором марксизм спотыкается, падает и с треском ломает себе шею. Да зачем я вас уговариваю – вы сами убеждаетесь в этом едва ли не ежедневно. Народу нужно заботиться о хлебе насущном – а о такой ерунде, как история, ему даже думать некогда. Чувство истории, тем более, такое острое, как у вас, извините за резкость, далеко не всем присуще.
– Мне? Да, мне присуще. Как и вам.
– И мне присуще, только хвастаться тут нечем – врождёнными качествами, как умом или красотой, воспитанному человеку гордиться не пристало. Ваше, выстраданное – именно поэтому во много крат ценней.
– Значит, всё-таки царь. Ладно. Допустим, это интересно. Интересно России. Интересно, что скрывать, и лично товарищу Сталину. Да. Интересно. А есть ли у вас, Яков Кириллович, конкретные предложения? – Сталин прищурился, рассматривая Гурьева.
– Есть, Иосиф Виссарионович. Не у Якова Кирилловича – у товарища Сталина. И очень много. И что характерно – ни одного завирального, невыполнимого, невозможного. Мои друзья подадут товарищу Сталину мысли товарища Сталина, оформленные очень красиво и замечательно детально – в виде проектов постановлений и резолюций. И сами же бросятся это всё воплощать в жизнь. Строить и муштровать аппарат, рвать зубами глотки. Готовить элиту. Чистить страну. А товарищ Сталин обеспечит им возможность работать – назначит какого-нибудь троцкиста-зиновьевца, который, завывая от счастья, – облекли доверием, простили! – перебьёт всю эту троцкистско-бухаринскую, право-левую сволочь, всех этих пламенных рррыволюцыонэров, которые только горло на митингах драть горазды, а больше ровным счётом ни на что не способны. Всех этих горе-вояк, троцкистов-танкистов-кавалеристов, мечтающих затопить железным танковым морем весь мир, вместо того, чтобы строить державу. А как же социализм, как же счастье всех трудящихся, спросит Якова Кирилловича товарищ Сталин. А никак, ответит Яков Кириллович товарищу Сталину. И Яков Кириллович, и товарищ Сталин уже давно выросли, чтобы верить всерьёз в эти глупые троцкистско-бухаринские сказки. Держава – это реально. А счастье, справедливость – это миф. Оставим это товаристчу Троцкаму. Хай себе тешится. Великий Сталин выше этого. Неизмеримо выше. Великий Сталин – не узурпатор, не убийца партии, не предатель Ленина. Великий Сталин, Иосиф, сын Виссариона – великий государь, равный Ивану, сыну Василия, и Петру, сыну Алексея. Великий Сталин – созидатель и собиратель державы, строитель Великой Империи от моря Волошского до моря Жёлтого, от моря Белого до моря Чёрного, от Варшавы до Порт-Артура. Собравший, создавший её для царя и щедро, великодушно вручивший царю – храни, царь-государь, державу русскую, не урони ни деревца, ни камушка! Как, Иосиф Виссарионович? Чувствуете себя персонажем «Фауста» Гёте?
– И это вы знаете, – покачал головой Сталин. – Удивительный вы человек, Яков Кириллович. Интересный человек. И друзья у вас такие?
– Друзья – это эвфемизм, Иосиф Виссарионович, – вздохнул Гурьев. – Разве может такой человек, как вы или я, позволить себе иметь друзей, Иосиф Виссарионович? Друзья – это не для нас. Вот мы с вами – да, мы можем попробовать подружиться.
– И кто же это? Помощники? Подручные?
– Подручные – это у палачей, Иосиф Виссарионович. А у нас с вами – соратники, соработники. Сотрудники.
– И много их?
– Нет, – пожал плечами Гурьев. – А зачем их – много? Нужны правильные люди на самых важных, ответственных местах. Ключевых. Правильный инструмент в нужной точке приложения сил. Вы боитесь моих друзей, Иосиф Виссарионович? Вот это совершенно напрасно. Они-то как раз понимают, кто вы. Почему именно вы. Меня на месте товарища Сталина гораздо больше пугали бы какие-нибудь дуры, которые носятся по Москве и рассказывают всем подряд, что её с Борей дети любят сначала товарища Сталина, а потом уже её Борю и её, дуру. Это психоз, а психопатов я опасаюсь. Да они и бесполезны вовсе, психопаты.
– И в этом тоже товарищ Сталин виноват?
– Конечно, нет. Просто товарищу Сталину нужно подать вместо шашки – скальпель. Товарищ Сталин – прекрасный хирург, только вот шашкой в ране ковыряться очень уж несподручно. Вот тут и появляется, как чёртик из коробочки, Яков Кириллович со своими друзьями. С великолепным набором хирургических инструментов отечественного и зарубежного производства, новеньким автоклавом из нержавеющей стали, яркими галогеновыми прожекторами, с инструкциями по применению, антисептическими средствами и прочими, абсолютно для настоящего хирурга необходимыми, причиндалами. А этих, у которых для хирурга – такого хирурга! – ничего, кроме старой ржавой шашки, не нашлось, – Гурьев в недоумении развёл руками и вздохнул. – Да зачем же они нужны?
– Выходит, что никак товарищу Сталину без Якова Кирилловича не обойтись?
– Товарищу Сталину никак невозможно, в первую очередь, обойтись без товарища Сталина. Товарища Сталина никто заменить не может. Товарища Сталина, который понимает, что он станет делать, а, главное, каким способом. Потому что в этом случае нет равных товарищу Сталину. Никто не сможет, не сдюжит. А товарищ Сталин – сделает. А Яков Кириллович… Что ж. Можно и на костылях выучиться бегать. Вот только костыли – не ноги. Так что – не исключена вероятность, что и Яков Кириллович окажется товарищу Сталину весьма кстати. Ведь что такое чудо? Чудо – это хороший инструмент в умелых руках. А когда руки кривые, то и самым дорогим инструментом можно лишь очень больно пораниться.
– И что же – каждый раз Яков Кириллович будет вот так, посреди ночи, ниоткуда появляться? Охранников усыплять? А то и убивать. Нехорошо ведь это. Нехорошо.
– Да зачем же, Иосиф Виссарионович? Ни к чему нам с вами такие сложности. Просто, когда товарищу Сталину захочется посидеть у комелька с Яковом Кирилловичем, товарищ Сталин поднимет трубочку городского автоматического телефона, наберёт на диске заветные циферки – какие, Яков Кириллович товарищу Сталину потом скажет – и произнесёт в мембрану, тихо и веско, как только он один и умеет: передайте Якову Кирилловичу, что его хотят видеть. И назовёт время и место. А если не назовёт – это значит: немедленно. Заодно товарищ Сталин сможет выяснить, на что способны его ягодки и берёзки.
– Ему придётся – для того, чтобы уверить всех в своей «законноизбранности» – нагадить на вашу могилу, Иосиф Виссарионович. Он будет кривляться, бить себя в грудь, рассказывая, каким ужасным монстром был великий Сталин, каким жутким, кровавым тираном. Как издевался над ними, верными ленинцами, как глумился. Как истреблял лучшие партийные кадры, как плевал на интересы державы, на страже которой стояли они, хохряковы и куманьковы. Плохой Сталин, плохой. Памятники посдёргиваем, бельё перетряхнём, грязь поищем – и найдём, найдём, да сколько! Видите?! Видите?! Смотрите! Ах, злодей, злодей! А я, Хохряков – хороший, хороший! Разоблачаю его, такого-сякого! Я – не по закону, не по чину, зато – по правде! Верьте мне, люди! И следующий за Хохряковым. И следующий. Даже вообразить себе – и то страшно, во что всё превратится. Труд всей жизни. И опять – смута за смутой, опять – все против всех, опять кругом – прах и мерзость запустения. Нельзя, нельзя такого допустить, Иосиф Виссарионович.
– Это мне понятно, Яков Кириллович. Хорошо понятно. И вам, я вижу, понятно. И вы предлагаете вашего наследника.
– Вашего, Иосиф Виссарионович, – поправил Гурьев. – Не моего, ни в коем случае, – вашего. Я не просто предлагаю его вам, Иосиф Виссарионович. Я предлагаю вам его нежно, трепетно полюбить. С первого взгляда. Одного только его – больше никого. Не меня – это уж точно. А вслед за вами его станут любить все остальные. Потому что ваш авторитет великого властелина может – и должен – сделать эту любовь всеобщей. А любовь, как уже установлено, самоподдерживающийся процесс, стоит его только запустить. В отличие от ненависти и страха. И то, чего невозможно добиться ни ненавистью, ни страхом, будет исполнено и совершено любовью. И освящено, и освещено – ею же. В том числе и вашей, потому что это правильно, хорошо и необходимо – любить творение своих рук. И сбудется, наконец, ваша главная мечта – вы окажетесь над схваткой, вы получите ту самую легитимность, которой у вас нет и не может быть. В Наследнике. В Царском Роде. Отныне и навсегда.
– А ведь я его даже не знаю, – печально произнёс Сталин, поглаживая ус. – О ком же вы говорите? Кто это?
– Да вы что, Иосиф Виссарионович?! – потрясённо захлопал ресницами Гурьев. – Да побойтесь же Бога, – за кого же вы меня принимаете-то?! Мы же с вами ещё не то, что к консенсусу – даже к тени его не приблизились. И вы уже хотите, чтобы я взял – и самую дорогую свою мечту, самую заветную думушку, кровиночку свою – вот так вот перед вами взял, да и выложил?! За ваши, Иосиф Виссарионович, красивые глаза, которые у вас, к тому же, не красивые, а вовсе даже страшные? Да за что ж это вы со мной так, Иосиф Виссарионович?!
– Ну хватит, хватит, – помахал Сталин перед лицом ладонью. – Одно из ваших условий я знаю. Вы хотите быть моим советником. Что ещё?
– Нет-нет, давайте сначала остановимся на этом. Советник, – Гурьев воздел очи горе и повторил, словно пробуя на вкус: – Советник. Это не горячо, Иосиф Виссарионович. Это так – тёпленько. Видите ли, какое дело. Я не могу быть вашим советником.
Вот теперь Сталин удивился. По тому, как прыгнули блики в тигриных глазах, Гурьев понял – на этот раз Сталина он достал. Зацепил.
– Почему? – с глубоким, неподдельным интересом спросил Сталин. – Это стыдно – быть советником Сталина? Опасно? Тяжело?
– Это и опасно, и тяжело, – вздохнул Гурьев. – Но не стыдно – конечно, нет. И совершенно не в этом дело. Нет, ну, действительно, Иосиф Виссарионович, – как вы это себе представляете? Вдруг, откуда ни возьмись, вырастает за креслом у товарища Сталина какой-то гладкорожий откормленный громила с оловянными буркалами, а товарищ Сталин заявляет: это, дорогие товарищи и соратники, большевики и коммунисты, мой новый советник – Яков Кириллович Энский, прошу любить и, так сказать, жаловать. Вы представляете себе, какая буря поднимется? Какая начнётся аппаратная игра, какие столкновения амбиций, какие шекспировские страсти! Зачем это?! И потом – как я уже говорил, меня не интересуют награды и привилегии.
– Допустим, вам действительно не бывает ни жарко, ни холодно, – кивнул Сталин. – Но вы, по-моему, не дух. Вам нужно есть, пить, спать. Где-то жить. Разве нет?
– Конечно, – вздохнул в ответ Гурьев. – Но зачем же быть при этом официальным советником товарища Сталина? Можно быть сторожем. Или принимать стеклотару. А к товарищу Сталину просто заходить поболтать. Никаких обязательств. Ни с моей стороны, ни со стороны товарища Сталина. Мы будем присматриваться друг к другу, проверять наши взаимные чувства. Разговаривать. Беседовать. О том, о сём. Обо всём. Товарищ Сталин будет знать, что Якову Кирилловичу от него ничего не нужно. И Яков Кириллович будет знать, что товарищ Сталин искренне заинтересован в том, чтобы, иносказательно говоря, жениться на Якове Кирилловиче – доказать ему свои абсолютные серьёзность, чистоту и глубину намерений. Чтобы Яков Кириллович ему поверил – и показал наследника.
– А вы не верите товарищу Сталину? – улыбка снова промелькнула в сталинских усах.
– И снова не в этом дело, Иосиф Виссарионович, – улыбнулся в ответ Гурьев. – Дело в том, что ради награды человеку следует потрудиться. Даже великому Сталину. Только тогда человек – даже великий Сталин – будет относиться к награде так, как награда того заслуживает. И к себе самому тоже.
– Это верно, – кивнул Сталин, снова берясь за трубку. – Но ведь люди любопытны, Яков Кириллович. Даже товарищ Сталин иногда любопытен.
– Ещё бы, – покладисто кивнул Гурьев. – Конечно, товарищ Сталин не будет ждать у моря погоды и милостей от природы. Товарищ Сталин даст отмашку товарищу Ягоде, товарищу Берзину, товарищу Литвинову. И эти товарищи, конечно же, будут искать товарищу Сталину то, что спрятал от товарища Сталина злой, противный и ужасно недоверчивый Яков Кириллович. И даже, возможно, найдут. А может, и не найдут – это, опять же, неважно. Ну, найдут. И что? Заточат в каменный мешок? Убьют? А для чего?! Если Великий Сталин не объявит наследника – Наследником, не введёт в оборот в этом качестве – зачем он нужен? Кому опасен? Бессмысленно.
– Почему?
– Потому что товарищу Сталину наследник куда нужнее, чем Якову Кирилловичу. Во много, много раз. Потому что от этого зависит дело всей его жизни. Поэтому – очень важно, чтобы товарищ Сталин заслужил наследника. Тогда он его увидит. И Яков Кириллович обещает товарищу Сталину – наследник товарищу Сталину очень, очень понравится. Понравится хотя бы тем, что сможет бестрепетно товарищу Сталину в глаза заглянуть. Он потому и находится сейчас далеко-далеко, чтобы все узнали, когда время придёт – ни в чём, ни в чём не замешан. Не царское это дело – навоз разгребать. И плохо, когда такое творить, кроме царя, некому. Но для того, чтобы всё получилось, товарищ Сталин должен понимать, и понимать очень хорошо: невозможно пришить живую голову к мёртвому телу и заставить его скакать. Надо подготовить почву. Поэтому товарищ Сталин будет с Яковом Кирилловичем иногда разговаривать. И с его друзьями он тоже будет иногда разговаривать. И даже иногда кое-что им разрешать – и никому-никому из своих тупых засранцев-прихлебателей, мародёров и бездарей, всех этих хохряковых-куманьковых, ничего не станет объяснять. Во-первых, потому, что он – Великий Сталин, а они – прихлебатели и засранцы. Во-вторых, потому, что бесполезно – к чему метать бисер перед свиньями? У товарища Сталина есть теперь цель – и не какая-то там вонючая троцкистская мировая рррыволюция. Что – разве важно товарищу Сталину быть не хуже Троцкого? Разве хочет товарищ Сталин выполнить «завещание Троцкого»? Помилуйте, – да зачем же?! Теперь цель гораздо реальнее. Великая держава, которая обеспечивает Великое Мировое Равновесие – одним лишь своим существованием. Срединная Империя. Не китайский муравейник с его церемониями, а настоящая империя – мощная, динамичная, с компактной, профессионально подготовленной и отлично вооружённой армией, с молодой, белозубой и яркой элитой, с самой передовой наукой и техникой, с великолепной сбалансированной промышленностью, с зажиточными крестьянами, а не колхозным быдлом, с грамотными квалифицированными рабочими, а не с рабами, прикованными к тачке. Постепенно, шаг за шагом. Не завтра, и даже не третьего дня. Но – неуклонно. И все будут знать – это сделал Великий Сталин. И его имя, и его дело будут жить в веках. Всё это он, Великий Сталин, а не какой-то там Яков Кириллович Энский. А Яков Кириллович – он будет тут, рядышком. Подставит плечо, протянет руку. Ну, и если кто-нибудь будет товарищу Сталину серьёзно палки в колёса втыкать – тогда, конечно, Яков Кириллович резво такого мазурика укоротит, на голову-другую. Есть у Якова Кирилловича такая слабость – любит он, в общем, сабелькой махнуть, особенно, если дело того требует. Как вам, а, Иосиф Виссарионович? Причем, что самое интересное – это ведь не я всё придумал. Это всё он, товарищ Сталин придумал. Это его мысли. Слова, конечно, мои, а мысли – его. Все-все. Уж за это я вам ручаюсь, Иосиф Виссарионович.
– Ну, хорошо, – Сталин на мгновение остановился, но тут же продолжил свой «бег». И медленно, размеренно повторил: – Хорошо. Яков Кириллович. Допустим, у вас действительно серьёзные, очень серьёзные намерения – да, это очевидно. Допустим, вы действительно верите в то, что говорите.
– А вы мне не верите.
– Не нужно меня перебивать, – тихо, но с явным неудовольствием проговорил Сталин. – Не нужно этого делать, Яков Кириллович. Я закончу свою мысль. Да, вы, очевидно, и не агент, и не шпион – вы для этого слишком умны и слишком себя уважаете. Это, действительно, повторюсь, очевидно. Хорошо. Вернуть себе, да и не только себе, свою страну – да, это, пожалуй, достойная вас задача. От каждого – по способностям, это очень правильно, очень. Ответьте мне, Яков Кириллович, на один вопрос. Кто отнял у вас вашу страну? Большевики? Ленин? Сталин? Кто виноват? Кто должен понести наказание?
– Фамилии, явки, адреса, – Гурьев вздохнул, трагически приподнял брови. – А я, в свою очередь, спрошу вас, Иосиф Виссарионович: чего вы ждёте от меня – ответа или каких-то гарантий?
– Гарантий? – удивился Сталин.
– Ну да, – Гурьев улыбнулся. – Гарантий личной неприкосновенности, например. Или уверений в преданности делу Ленина – Сталина. Не будет этого, Иосиф Виссарионович. Ни уверений, ни гарантий. А ответ будет. – Гурьев сжал пальцами гладко выбритый подбородок и потянул их пачки на столе перед собой новую папиросу. – Я допускаю: в это трудно поверить. Но – я не собираюсь никого обвинять. И ни с кем сводить счёты я тоже не собираюсь. Я говорю так гладко и спокойно потому, Иосиф Виссарионович, что не однажды и не одному человеку успел это объяснить. Взгляд на большевиков, как на «виноватых во всём» – до того смехотворен, что недостоин обсуждения вовсе. Вставать на чью-либо сторону – красных ли, белых ли – забава, которая взрослого человека в наши дни отнюдь не украсит. Когда виноваты все – невозможно встать на чью-то сторону. Когда виноваты все – не виноват никто. А когда никто не виноват – это значит, что все виноваты.
– Вот как, – Сталин остановился, подошёл к столу, отодвинул стул, сел. Выложил руки на стол, продолжая держать ими трубку, и, тяжело посмотрев на собеседника, повторил: – Вот как. Продолжайте, Яков Кириллович. Продолжайте. Я слушаю. Значит, по-вашему, все виноваты?
– Точно так, Иосиф Виссарионович, – все. И вы, и я, конечно же, в том числе. Поэтому сводить счёты и мстить – это сводить счёты с собой и мстить самому себе. А мы должны быть умнее. Да, большевики наворотили неведомо что, наломали дров – кто же будет с этим спорить. И ещё наломают – это уж как в России водится. Некоторые думают, будто на месте большевиков у них вышло бы лучше. А я – сомневаюсь, и сильно. И думаю, нет у нас времени на бесплодные споры о том, у кого вышло бы лучше – у белых без красных или у зелёных без синих. Двести лет русское общество боролось с самодержавием, и не было в этой борьбе ни правды, ни смысла, – ни с чьей стороны. Правда в том, что борьба эта закончилась взаимным уничтожением – то есть единственным, чем и могла закончиться такая борьба. Зло невозможно победить добром – только другим злом, под именем добра успешнее вербующим себе сторонников. И теперь, когда не осталось уже ни красных, ни белых, всё придётся начинать сначала. Россию. Империю – ибо Россия рождена империей и обречена ею быть на вечные времена. Но если вы думаете, будто я пришёл мирить остатки красных с ошмётками белых – вы опять ошибаетесь. Это произойдёт само собой, но несколько позже. Хотя, конечно же, не без усилий с моей стороны.
– Вы любите говорить загадками, Яков Кириллович, – покачал головой Сталин.
– А товарищ Сталин не любит загадок, – подхватил Гурьев. – И в этом я товарища Сталина очень хорошо понимаю. К сожалению, всего сразу без всяких загадок я рассказать не могу. Нужна соответствующая подготовка. И мне, и товарищу Сталину.
– А вы начните, Яков Кириллович, – мягко посоветовал Сталин. – Времени, как я понимаю, достаточно, а мысли свои вы чётко, легко излагаете, прямо слушать приятно. Вот, о борьбе русского общества с самодержавием – очень, очень здравая мысль.
– Да что ж в ней такого особенного? – удивился Гурьев. – Обыкновенная мысль, естественная, можно сказать. Помните, Иосиф Виссарионович, был такой царь – Пётр Третий? Тот, что изволил даровать «Указ о вольности дворянской». Этим указом родил прусский капрал не больше, не меньше, как русскую интеллигенцию. То самое «общество». Родил литературу с поэзией и музыку с живописью – и забил первый, можно сказать, гвоздь в гроб Российской Империи. Нет, нет, это не Фридрих его надоумил, – отнюдь. До такого иезуитского способа уничтожить Россию и сам господин Лойола [39]не додумался бы. Такие фортели, поверьте, только случайно в голову приходят, а если и нашёптывает их кто – так это не люди, а бесы, которым человеческая природа куда лучше, нежели нам самим, известна. Вы следите, Иосиф Виссарионович? Это ведь интеллигенция развоевалась – «служить бы рад, прислуживаться тошно». Создайте мне условия для службы, а я ужо подумаю – соизволить мне вам послужить или того, лучше в Париж, к кокоткам. Прежде о Париже и в ум не взбрело б – некогда, службу государеву справлять надобно. Но вышла вольность по указу безмозглого царя, коему наплевать было на Россию, и – пожалуйте бриться. И началась война с проклятым царизмом – в первую очередь за то, чтобы означенную «вольность» отменить не умудрились. Только самые совестливые из них задумывались: как же так – нас, дворян, от тягла избавили, а народишко – ещё пуще в ярмо запрягли? Несправедливо – надо, значит, и народ освободить. Освободить – да вот только не от себя самих, отныне бессовестных дармоедов, а от государства, от России, освободить. Вот куда их вольность вывернулась, вот как осознали они свободу. Вот кому Россия, государство, империя менее всего требовалась. А большевики – это, Иосиф Виссарионович, не причина, а следствие. Сначала – Чацкий с Печориным, потом – Базаров с Верой Павловной, а там уж и до Ленина с Троцким рукой подать. Но вот Иосиф Виссарионович Сталин – это уже явление совершенно иного порядка. Именно поэтому я тут у вас и сижу. В первую очередь потому, что сталинская партия – это не партия в политическом смысле слова. Это форма государственной службы. Но – заметьте, Иосиф Виссарионович: ведь служить не хотят. Получать, как за службу, очень даже желают, а вот служить готовы буквально единицы. Дворянской служилой закваски, что от Рюрика до Петра ставилась, хоть на полтораста лет хватило, а этих – без закваски – и на год не хватает. А что будет без Сталина – и вовсе представить страшно.
– А вы знаете, как это исправить.
– Знаю. Вот тут и лежит причина нашего с вами будущего трогательного единства: в необходимости службы и дружбы. Друг без друга у нас – ни у вас, ни у меня – ничего не получится, а вместе – очень даже может быть. Подумайте, Иосиф Виссарионович. С одной стороны, Россия никуда не делась, как никуда не делась и не могла деться необходимость ей служить. С другой стороны, кто-то должен воплощать в себе символ России, русского государства – но не я и даже не вы, а уж тем более не дурацкая аббревиатура со скобочками. По всему выходит – никак нам с вами, Иосиф Виссарионович, без наследника не обойтись.
– То есть наследник нужен не одному лишь товарищу Сталину, – с ноткой, как показалось Гурьеву, удовлетворения произнёс Сталин.
– А что же в этом удивительного, – пожал плечами Гурьев. – В этом его, если хотите, главное свойство – то, что он всем равно необходим. Без наследования, без правопреемства – и жизнь сама закончится. Нет, никак без наследника нельзя. Никак.
– Интересный у вас, Яков Кириллович, взгляд на историю, – задумчиво сказал Сталин, священнодействуя – в который раз в эту ночь – над трубкой. – Интересный. Не марксистский, совсем не марксистский, но интересный. Очень. Доходчиво излагаете. Красиво. И стройно у вас выходит – да, ничего не скажешь.
– Так ведь все эти унылые завывания о производительных силах и производственных отношениях – они ведь ничего толком не объясняют. Путают. А я – напротив, распутываю. Объясняю. И вообще, знаете: все эти «измы» – это ведь так, детская забава пытливого разума. А нам с вами друг перед другом – к чему притворство?
– Наследник, значит, – Сталин вынул изо рта трубку, осторожно, словно драгоценность, пристроил мундштук на край массивной пепельницы. – Наследник. Царь.
– А хоть бы и так, – улыбнулся Гурьев. – Чем, например, товарищ Сталин от царя отличается? Только формой, но никак не существом.
– Отличается, Яков Кириллович. И вам это получше других известно. Именно существом отличается. Может быть, вы полагаете, что товарищ Сталин этого не понимает? Так вот – ошибаетесь. Понимает. Хорошо понимает. Лучше многих понимает.
– Потому и решение лежит прямо на поверхности, – кивнул Гурьев. – А название – это важно, крайне важно и крайне существенно. Но и это мы тоже придумаем. В своё время.
– А не опасаетесь, Яков Кириллович, что люди вас не поддержат?
– Люди? – Гурьев сделал вид, что задумался. – Народ творит историю в лице и руками лучших своих представителей, Иосиф Виссарионович. Роль личности в истории – тот самый камень, на котором марксизм спотыкается, падает и с треском ломает себе шею. Да зачем я вас уговариваю – вы сами убеждаетесь в этом едва ли не ежедневно. Народу нужно заботиться о хлебе насущном – а о такой ерунде, как история, ему даже думать некогда. Чувство истории, тем более, такое острое, как у вас, извините за резкость, далеко не всем присуще.
– Мне? Да, мне присуще. Как и вам.
– И мне присуще, только хвастаться тут нечем – врождёнными качествами, как умом или красотой, воспитанному человеку гордиться не пристало. Ваше, выстраданное – именно поэтому во много крат ценней.
– Значит, всё-таки царь. Ладно. Допустим, это интересно. Интересно России. Интересно, что скрывать, и лично товарищу Сталину. Да. Интересно. А есть ли у вас, Яков Кириллович, конкретные предложения? – Сталин прищурился, рассматривая Гурьева.
– Есть, Иосиф Виссарионович. Не у Якова Кирилловича – у товарища Сталина. И очень много. И что характерно – ни одного завирального, невыполнимого, невозможного. Мои друзья подадут товарищу Сталину мысли товарища Сталина, оформленные очень красиво и замечательно детально – в виде проектов постановлений и резолюций. И сами же бросятся это всё воплощать в жизнь. Строить и муштровать аппарат, рвать зубами глотки. Готовить элиту. Чистить страну. А товарищ Сталин обеспечит им возможность работать – назначит какого-нибудь троцкиста-зиновьевца, который, завывая от счастья, – облекли доверием, простили! – перебьёт всю эту троцкистско-бухаринскую, право-левую сволочь, всех этих пламенных рррыволюцыонэров, которые только горло на митингах драть горазды, а больше ровным счётом ни на что не способны. Всех этих горе-вояк, троцкистов-танкистов-кавалеристов, мечтающих затопить железным танковым морем весь мир, вместо того, чтобы строить державу. А как же социализм, как же счастье всех трудящихся, спросит Якова Кирилловича товарищ Сталин. А никак, ответит Яков Кириллович товарищу Сталину. И Яков Кириллович, и товарищ Сталин уже давно выросли, чтобы верить всерьёз в эти глупые троцкистско-бухаринские сказки. Держава – это реально. А счастье, справедливость – это миф. Оставим это товаристчу Троцкаму. Хай себе тешится. Великий Сталин выше этого. Неизмеримо выше. Великий Сталин – не узурпатор, не убийца партии, не предатель Ленина. Великий Сталин, Иосиф, сын Виссариона – великий государь, равный Ивану, сыну Василия, и Петру, сыну Алексея. Великий Сталин – созидатель и собиратель державы, строитель Великой Империи от моря Волошского до моря Жёлтого, от моря Белого до моря Чёрного, от Варшавы до Порт-Артура. Собравший, создавший её для царя и щедро, великодушно вручивший царю – храни, царь-государь, державу русскую, не урони ни деревца, ни камушка! Как, Иосиф Виссарионович? Чувствуете себя персонажем «Фауста» Гёте?
– И это вы знаете, – покачал головой Сталин. – Удивительный вы человек, Яков Кириллович. Интересный человек. И друзья у вас такие?
– Друзья – это эвфемизм, Иосиф Виссарионович, – вздохнул Гурьев. – Разве может такой человек, как вы или я, позволить себе иметь друзей, Иосиф Виссарионович? Друзья – это не для нас. Вот мы с вами – да, мы можем попробовать подружиться.
– И кто же это? Помощники? Подручные?
– Подручные – это у палачей, Иосиф Виссарионович. А у нас с вами – соратники, соработники. Сотрудники.
– И много их?
– Нет, – пожал плечами Гурьев. – А зачем их – много? Нужны правильные люди на самых важных, ответственных местах. Ключевых. Правильный инструмент в нужной точке приложения сил. Вы боитесь моих друзей, Иосиф Виссарионович? Вот это совершенно напрасно. Они-то как раз понимают, кто вы. Почему именно вы. Меня на месте товарища Сталина гораздо больше пугали бы какие-нибудь дуры, которые носятся по Москве и рассказывают всем подряд, что её с Борей дети любят сначала товарища Сталина, а потом уже её Борю и её, дуру. Это психоз, а психопатов я опасаюсь. Да они и бесполезны вовсе, психопаты.
– И в этом тоже товарищ Сталин виноват?
– Конечно, нет. Просто товарищу Сталину нужно подать вместо шашки – скальпель. Товарищ Сталин – прекрасный хирург, только вот шашкой в ране ковыряться очень уж несподручно. Вот тут и появляется, как чёртик из коробочки, Яков Кириллович со своими друзьями. С великолепным набором хирургических инструментов отечественного и зарубежного производства, новеньким автоклавом из нержавеющей стали, яркими галогеновыми прожекторами, с инструкциями по применению, антисептическими средствами и прочими, абсолютно для настоящего хирурга необходимыми, причиндалами. А этих, у которых для хирурга – такого хирурга! – ничего, кроме старой ржавой шашки, не нашлось, – Гурьев в недоумении развёл руками и вздохнул. – Да зачем же они нужны?
– Выходит, что никак товарищу Сталину без Якова Кирилловича не обойтись?
– Товарищу Сталину никак невозможно, в первую очередь, обойтись без товарища Сталина. Товарища Сталина никто заменить не может. Товарища Сталина, который понимает, что он станет делать, а, главное, каким способом. Потому что в этом случае нет равных товарищу Сталину. Никто не сможет, не сдюжит. А товарищ Сталин – сделает. А Яков Кириллович… Что ж. Можно и на костылях выучиться бегать. Вот только костыли – не ноги. Так что – не исключена вероятность, что и Яков Кириллович окажется товарищу Сталину весьма кстати. Ведь что такое чудо? Чудо – это хороший инструмент в умелых руках. А когда руки кривые, то и самым дорогим инструментом можно лишь очень больно пораниться.
– И что же – каждый раз Яков Кириллович будет вот так, посреди ночи, ниоткуда появляться? Охранников усыплять? А то и убивать. Нехорошо ведь это. Нехорошо.
– Да зачем же, Иосиф Виссарионович? Ни к чему нам с вами такие сложности. Просто, когда товарищу Сталину захочется посидеть у комелька с Яковом Кирилловичем, товарищ Сталин поднимет трубочку городского автоматического телефона, наберёт на диске заветные циферки – какие, Яков Кириллович товарищу Сталину потом скажет – и произнесёт в мембрану, тихо и веско, как только он один и умеет: передайте Якову Кирилловичу, что его хотят видеть. И назовёт время и место. А если не назовёт – это значит: немедленно. Заодно товарищ Сталин сможет выяснить, на что способны его ягодки и берёзки.