де Монтепен Ксавье. Рауль, или Искатель приключений. Книга 2

   – Еще четыре месяца, – вскричал Альберик. – Как долго!
   Старый граф отвечал только улыбкой.
   В этот же день Альберик и Бланш были помолвлены. Виконт не ошибся: простодушная и искренняя любовь скоро заменила нежную дружбу сестры в любящей душе молодой девушки. До тех пор она смотрела на Альберика как на кузена; теперь она видела в нем супруга. Хотя ожидание казалось влюбленным слишком продолжительным, но недели и дни проходила для них в наслаждениях сладостной и доверчивой близости.
   Время, назначенное графом, приближалось. Прошло три месяца, и, следовательно, до свадьбы оставался только один. Казалось, ничто не могло возмутить столь близкого счастья. Небо было чисто и безоблачно.
   Однако собиралась гроза и скоро должен был загреметь гром.
   Декабрь приближался к концу. Однажды вечером ревела буря. Старик и молодые люди сидели перед ярким огнем, горевшим в огромном камине гостиной. Альберик и Бланш строили очаровательные воздушные замки. Граф слушал их, улыбаясь. На высоких стенных часах пробило уже одиннадцать часов. Вдруг у парадной двери раздался сильный звонок. Граф задрожал.
   – Кто бы мог приехать в такое позднее время и в такую погоду? – прошептал он.
   Ответ на этот вопрос недолго заставил ждать себя. Через несколько минут быстрые шаги и звук шпор послышались в передней. Дверь отворилась, и в гостиную вошел или, скорее, вбежал молодой человек.
   – Хотя меня здесь и не ждут, – вскричал он, – однако, вероятно, встретят как дорогого гостя.
   – Сын всегда дорогой гость в доме отца… даже когда он этого не заслуживает, – отвечал граф торжественно.
   И он протянул сыну руку, которую тот развязно поднес к губам.
   – Здравствуйте, батюшка, – сказал он.
   И заметив молодую девушку, поклонился ей.
   – Мадемуазель де ла Бом, твоя кузина, – сказал старик.
   Приезжий поклонился во второй раз, и взгляд его выразил очевидный восторг. Этим неожиданным приезжим был Филипп, младший сын графа. На Филиппе был мундир его полка. Со всей его одежды текла вода, потому что он приехал верхом, сапоги с серебряными шпорами были запачканы грязью.

XXXVII. Филипп

   Филиппу было двадцать пять лет. Высокий и стройный, он был гораздо красивее старшего брата. Черные волосы, завивавшиеся от природы, обрамляли его продолговатое лицо, немножко побледневшее от бессонных ночей и излишних удовольствий. Большие глаза его представляли странную смесь бесстыдства и дерзких желаний. Черные шелковистые усы красиво закручивались над верхней губой. Словом, в лице и во всей наружности молодого человека было что-то такое, показывавшее негодяя и особенно нравящееся почти всем женщинам.
   Филипп получил отпуск, а так как кошелек его был пуст, то он предполагал провести в отцовском замке большую часть этого отпуска. Мысль о скуке и об уединении очень его пугала, и только крайняя необходимость могла принудить его на время, более или менее продолжительное, поселиться в отцовском замке и вести в нем образ жизни, нисколько не похожий на тот, к которому он привык. Как только глаза его встретили Бланш, как только он узнал, что она его кузина и живет в замке, этот испуг исчез как по волшебству. Филипп был завзятый обольститель. Многочисленные успехи у женщин, которые до сих пор так легко поддавались его обольщениям, нисколько не позволяли ему предполагать возможности сопротивления со стороны Бланш. Он тотчас же сказал себе, что для него будет восхитительным препровождением времени восторжествовать над невинностью и добродетелью его кузины. Конечно, встретить такое чудо красоты было редкостью; подобная победа могла вполне вознаградить за несколько месяцев, проведенных в старом и печальном замке. Филипп рассуждал таким образом сам с собою, как вдруг узнал, что брат его и кузина любят друг друга и что свадьба их назначена тотчас по окончании траура. Это известие, однако, нисколько не разрушило планы молодого офицера, а напротив, еще более подстрекнуло его.
   « Приключение будет тем интереснее!»– подумал он.
   Филипп был бездушный злодей, настоящий демон таился под очаровательной наружностью. Он не любил своей кузины, а только желал обладать ею, и для удовлетворения этого желания твердо решился не отступать ни перед чем.
   Прошло несколько недель. Как опытный обольститель Филипп никогда не пропускал благоприятного случая разыграть страсть перед своей кузиной, и надо признаться, он разыгрывал ее с истинным талантом. Но на этот раз он имел дело с девушкой, поистине непорочной и целомудренной и телом, и душою. Как ни старался Филипп превзойти себя в своей роли, Бланш его не понимала. Его пламенные тирады, страстные восклицания не имели никакого смысла для ума молодой девушки. Она не могла смотреть на Филиппа иначе как на брата Альберика, который был ее женихом, почти мужем. Поэтому она принимала слова любви Филиппа за обещания братской и доброй дружбы, выраженные несколько странным языком. Со своей стороны, она обещала Филиппу привязанность сестры.
   Это неожиданное сопротивление удивило и раздразнило молодого человека в высшей степени. Неудача расшевелила всю нечистую грязь, из которой была составлена его душа. Он сказал себе, что Бланш непременно должна принадлежать ему, если не добровольно, то насильно. В то же время он начал чувствовать к своей кузине уже не мимолетное желание, но первые припадки той сильной, необузданной, слепой страсти, какую испытывают только развратники, которые не могут любить.
   Бланш, охраняемая щитом своей невинности и целомудренной любви к Альберику, не замечала страсти Филиппа точно так же, как не замечала его мимолетной прихоти. А молодой офицер, подобно тигру или ягуару, ждал только благоприятной минуты, чтобы броситься на ту, которую он хотел сделать своей добычей.
   Однажды случай, давно им ожидаемый, представился. Альберик и старый граф уехали из замка на несколько часов. Все думали, что Филипп отправился на охоту на целый день, а он только спрятался за деревья в парке и таким образом подстерегал отъезд отца и брата.
   Бланш была одна.
   Как только карета исчезла вдали, Филипп вышел из своей засады. Возвратясь в замок, он услыхал восхитительные звуки арфы, на которой играла его кузина. Молодой человек поспешил снять охотничий костюм, нарядился как можно щеголеватее и вошел в коридор, в который выходила дверь комнаты Бланш. Он шел тихими шагами, которые старался сделать твердыми, но которые были неверны и неправильны. По мере того как он приближался, звуки арфы долетали до него все громче и громче и изумляли чистотой и гармонией. Это была музыка, достойная ангелов. Наконец Филипп дошел до дверей. С секунду он колебался; но злой гений имел над ним слишком большую власть, чтобы эта нерешительность была продолжительна. Он тихо постучался в дверь. Музыка тотчас прекратилась.
   – Кто там? – спросил голос, превосходивший в нежности звуки инструмента, струны которого еще дрожали.
   – Это я, кузина, – отвечал Филипп.
   – Войдите, кузен, – сказала молодая девушка не без некоторого волнения, потому что впервые один из братьев постучался в дверь ее комнаты. Однако она подумала, что не имела никакой причины не впустить к себе Филиппа и что подобный поступок с ее стороны мог показаться даже странным и смешным.
   Филипп вошел в комнату и затворил за собою дверь. Лицо его имело странное выражение. Оно было еще бледнее обыкновенного и покрыто красными пятнами. Глаза его сверкали. Легкая судорожная дрожь подергивала губы. Словом, хоть он и силился казаться совершенно спокойным, волнение его было очевидно.
   Один взгляд, брошенный на него девушкой, испугал ее. Откуда происходил этот инстинктивный испуг? Бланш этого не знала. Она поспешно встала со своего места, вызвала на губы притворную улыбку и сказала приветливо:
   – Чему я обязана вашим любезным и неожиданным посещением, кузен?..
   Бланш невольно сделала ударение на слове» неожиданным «.
   – Я хотел бы поговорить с вами, прелестная кузина, – отвечал Филипп, – если только вы удостоите подарить меня разговором, которого я прошу…
   – Вы пришли поговорить со мною, кузен?.. – повторила Бланш.
   – Да… Я желаю этого более всего на свете.
   – Это, кажется, очень легко…
   – Как? Вы соглашаетесь?..
   – Охотно…
   Филипп уже хотел было броситься перед девушкой на колени; но она не дала ему времени и поспешно сказала:
   – Погода прекрасная, хотя немного и холодна… Пойдемте в сад, там нам будет удобнее разговаривать.
   – Почему же не остаться здесь, кузина? – спросил Филипп.
   – Когда вы постучались ко мне в дверь, кузен, я только что хотела выйти.
   – Как? – вскричал Филипп, – вы хотели прервать эту чудную арию, которую ваши очаровательные пальчики перебирали на струнах арфы?..
   Застигнутая в своей невинной лжи, Бланш слегка покраснела. Филипп продолжал:
   – Сделайте милость, кузина…
   – Какую милость?..
   – Выслушайте в этой комнате то, что я хочу вам сказать…
   – Зачем непременно в этой комнате, а не в саду?
   – Потому что это мое желание… потому что так надо!
   – Так надо? – повторила Бланш с удивлением.
   – Да, кузина, так надо!
   Филипп сделал ударение на последних словах; но Бланш, несмотря на свою кротость, имела в жилах горячую кровь дочерей благородного рода. Она с гордостью подняла голову.
   – А если моя воля не такова? – сказала она.
   Во второй раз Филипп колебался; но и на этот раз также демон восторжествовал в его мыслях.
   – Так надо, кузина, – отвечал он, – и если не хотите этого вы, то так хочу я…
   И подойдя к двери, Филипп задвинул засов.

XXXVIII. Опасность

   Бланш заметила это движение и поняла, что ей угрожает опасность. Девушка сильно побледнела и прошептала голосом, который старалась сделать твердым, но который был едва внятен:
   – Если вы меня принуждаете насильно остаться здесь… выслушать вас в этой комнате… я уступаю… я готова… говорите: чего вы от меня хотите?..
   Филипп, на которого собственный низкий поступок навеял нечто вроде опьянения, как подмешанное вино, отвечал смело:
   – Уже давно, кузина, вы отказываетесь выслушать меня, или если и слушаете, то не хотите понять… Сегодня вы должны выслушать меня со вниманием… так надо… То, что я хочу вам сказать, очень серьезно, и я настоял, чтобы вы остались в вашей комнате, я даже осмелился запереть двери только затем, чтобы никто не помешал нам… Конечно, это преступление; но, Боже мой! я и не отпираюсь!.. Ослушаться этих нежных глаз, этого очаровательного ротика значит совершить преступление против красоты! Хуже, это – тиранство! Я, однако, надеюсь скоро доказать вам, что мое преступление не так велико, как кажется, и что я не могу быть тираном той, рабом которой я считаю себя…
   Бланш сначала не поняла двусмысленности этого любовного объяснения. Филипп это заметил и решился объясниться прямее. Он продолжал:
   – С той минуты, как я увидел вас, кузина, в первый раз, вы произвели на меня глубокое, неизгладимое впечатление; стрела, вылетевшая из ваших победоносных глаз, осталась в моем сердце… словом, я вас люблю…
   – Конечно, вы меня любите как брат, – с живостью перебила Бланш, – и хотя в эту минуту я недовольна вами, кузен, но все-таки разделяю эту привязанность и благодарю вас за нее…
   – Я люблю вас не как брат, – отвечал Филипп, качая головой.
   – Как же вы меня любите, Боже мой? – пролепетала молодая девушка.
   – Я вас люблю как любовник, – отвечал Филипп.
   И в то же время, желая сопровождать эти слова пантомимой, приличной обстоятельствам, которая всегда ему удавалась, он встал перед молодой девушкой на колени. Бледное лицо Бланш вспыхнуло.
   – Кузен, – сказала она с гордостью, – разве вы не знаете, что я невеста вашего старшего брата?..
   – Напротив, знаю как нельзя лучше.
   – Вы это знаете… и осмеливаетесь говорить со мной таким образом?
   – Тем более я могу…
   – Это новое оскорбление?
   – Это не оскорбление, кузина, это правда. Альберик недостоин вас; это тяжелый провинциал, без ума, без блеска, без живости; он не может научить вас тому, что значит любовь, между тем как я знаток в этой сладостной науке… Что может предложить вам Альберик большее, чем я?.. Титул и богатство, которых у меня нет, это правда… Ну, пожалуй, если вы дорожите этим титулом и деньгами, возьмите их… я согласен от всего сердца… пусть Альберик будет вашим мужем, лишь бы только я был вашим любовником… Ну, кузина, согласны ли вы?
   Побледнев от негодования и ужаса, Бланш вскрикнула и бросилась к дверям. Филипп без труда удержал ее.
   – Куда вы бежите, милая Бланш? – спросил он.
   – Вы видите, я бегу от ваших оскорблений!..
   – От моих оскорблений?.. О! кузина, что за выражение!.. Можно ли называть так искреннее безыскусное признание в самой чистой любви!.. Полноте!.. Я предлагаю вам счастье… если же будет необходимо, я заставлю вас насильно принять его…
   И произнося эти слова, Филипп обнял Бланш.
   – Помогите! – закричала девушка.
   Филипп расхохотался.
   – Помогите! – повторяла Бланш.
   – Кузина, никто не придет сюда… отец и брат отсутствуют, и я принял все меры предосторожности… Прекратите же напрасное сопротивление, прекратите бесполезный зов… полноте, очаровательная кузина… поцелуй не запятнает ваших розовых губок… Вы знаете, что я вас люблю… или я должен еще раз сказать вам это… повторить мою клятву на коленях?..
   И Филипп постарался приблизить свое лицо к лицу молодой девушки, Бланш резким движением и с неожиданной энергией вырвалась и отскочила назад. Филипп сделал шаг к ней.
   – Не подходите! – вскричала девушка, сверкая глазами. – Не подходите!..
   – Почему же? – спросил Филипп. – Неужели вы думаете, прелестная кузина, что, желая сорвать розу, я побоюсь уколоть пальцы о шипы?..
   И он сделал еще шаг вперед. Бланш обернулась. На стене у изголовья ее кровати висела шпага ее отца, как священный сувенир. Она схватила это оружие, отбросила далеко бесполезные ножны и, размахивая сверкающим клинком, сказала Филиппу с презрением:
   – Теперь попробуйте подойти…
   Филипп колебался. Он рассчитал все шансы борьбы и нашел их очень слабыми. Конечно, Бланш была слабая юная девушка, но она была вооружена, и пойти в эту минуту ей наперекор, ей, раздраженной и угрожающей, значило подвергать себя явной опасности. Поэтому он ограничился только тем, что сказал, вынужденно улыбаясь:
   – Прелестная кузина, не с розой должен был я сравнить вас сейчас… а с пчелой… Подобно ей и вы имеете острое жало для защиты вашего меда… Признаю себя побежденным и удаляюсь… До свидания, прелестная кузина.
   И поклонившись с ироническим смирением, Филипп отодвинул запор и удалился. Бланш поспешно заперла за ним дверь, выронила шпагу и упала на стул, еще трепеща при одной мысли об опасности, которой она подвергалась. Несколько часов прошло таким образом. Бланш была разбита и телом, и душой. В ней не оставалось ни физической, ни нравственной силы. Она не шевелилась, не думала. Когда стук колес возвестил ей о возвращении дяди и жениха, она вскочила. Ужасная мысль вдруг явилась ей. На что ей решиться? Должна ли она рассказать им обо всем случившемся и потребовать правосудия за незаслуженное оскорбление? И не лучше ли ей скрыть эту тайну? Если она скажет, сколько несчастий может последовать затем! Неужели она должна внести в недра своей родной семьи раздор, ненависть. Отец проклянет сына… Брат вызовет брата… Откуда знать, не прольется ли кровь в братоубийственной битве?.. Такая перспектива пугала Бланш. Она решилась молчать и не разглашать печальных событий этого дня. Она сдержала слово.
   Когда молодая девушка вышла в гостиную, старый граф и Альберик напрасно расспрашивали насчет ее бледности. Она отвечала, что не совсем здорова. Никто не возымел ни малейшего подозрения.
   Прошло три дня. Вечером на третий день Бланш, ложась в постель, нашла под изголовьем письмо, которое распечатала с трепетом. Это письмо было от Филиппа. Молодой человек умолял кузину простить его гнусное поведение и благодарил ее на коленях за молчание. Он прибавлял, что посвятит всю жизнь тому, чтобы заставить ее забыть минутное безумство, постыдный поступок, которого не может оправдать даже самая сильная любовь. Это письмо сняло большую тяжесть с сердца Бланш. До этой минуты она имела инстинктивное опасение еще раз сделаться предметом какого-нибудь адского покушения Филиппа. Она боялась также ссоры между братьями, за которою могла последовать кровавая развязка. Письмо Филиппа рассеяло все эти опасения, уничтожило весь этот страх.
   – Он лучше, чем я думала, – прошептала Бланш…
   И она заснула, вознося к Господу благодарственную молитву.

XXXIX. Каин

   Приближалось время свадьбы. В течение целой недели Бланш выходила из своей комнаты только в капеллу замка. Дни и часы казались бесконечными влюбленному Альберику, который не знал, как убить время.
   В один вечер он объявил, что завтра поедет на охоту на целый день. Филипп в то же время изъявил намерение съездить в Сен-Жермен сделать несколько закупок и приказал, чтобы ему с утра оседлали лошадь. Старый граф спросил, не возьмет ли он с собой слугу. Филипп отвечал отрицательно.
   На другой день, на рассвете, Альберик, с ружьем на плече и с собаками, отправился в лес. Через минуту Филипп ускакал по дороге в город. Братья отправились в противоположных направлениях. Прошло несколько часов. Небо, довольно ясное утром, вдруг потемнело. Ветер свистал между ветвями с зловещим шумом. Скоро, по-видимому, должен был выпасть снег. Альберик медленно шел по широкой тропинке, проложенной между вязами и столетними дубами. Отдаленные голоса собак, гнавшихся по следам зайца или лисицы, время от времени долетали до виконта, но он не обращал внимания на эти звуки, столь гармоничные, однако, для слуха охотника. Альберик думал о своей возлюбленной Бланш, о дне свадьбы, о счастье, столь близком и верном, и удивлялся, посреди своих веселых мыслей, отчего на сердце его лежит тяжесть какой-то неопределенной грусти, по-видимому, не имевшей никаких оснований.
   Вдруг человеческая фигура отделилась от дерева и подошла к нему. Альберик поднял глаза и взглянул на того, кто с ним встретился в таком уединенном месте. К величайшему своему удивлению, он узнал Филиппа.
   – Как, брат, ты здесь? – воскликнул Альберик.
   И он протянул молодому офицеру руку, которой тот не принял. В первую минуту Альберик не приписал никакой важности странному отказу брата пожать его руку.
   – Я думал, что ты в Сен-Жермене, – продолжал он
   – Ты ошибался, как видишь.
   – Но по какому случаю ты здесь?..
   – Это не случай. Я ждал тебя.
   – Вот как? – удивился Альберик. – Стало быть, ты хочешь что-нибудь сказать мне?..
   – Да.
   – Что-нибудь секретное?..
   – Да.
   Альберик улыбнулся. Он решил, что Филипп, гуляка и мот, наделал каких-нибудь долгов, о которых не смел сказать отцу и потому обратился к нему, Альберику, чтобы просить его развязать свой кошелек по случаю торжественного дня его свадьбы. И он сказал себе, что в минуту полнейшего своего счастья стоит сделать так, чтобы все окружающие его тоже были счастливы и что он от всего сердца поможет своему брату. Поэтому он весело сказал:
   – Ну! Говори же, брат; я жду твоего таинственного известия…
   – Выслушай же меня, – сказал Филипп, – и обдуман хорошенько свой ответ.
   Тон, которым были произнесены эти слова, удивил Альберика. Он взглянул на Филиппа, чтобы прочесть на его лице, серьезно ли тот говорит. Это лицо было мрачно; сжатые брови придавали ему свирепое выражение. Альберик смутился. Тайный инстинкт говорил ему, что между ним и братом должно произойти нечто странное и ужасное.
   Филипп продолжал:
   – Ты не будешь мужем Бланш…
   – Я не буду мужем Бланш?.. – повторил Альберик в остолбенении, не веря своим ушам.
   – Да, – сказал Филипп.
   – А кто же мне помешает?
   – Я.
   – Но по какому праву, несчастный?..
   – Я люблю кузину…
   – А разве ты думаешь, что я не люблю ее?..
   – Может быть, но она тебя не любит…
   – Что ты осмеливаешься говорить?
   – Правду. Бланш не любит тебя… она любит другого…
   – Ложь!
   – Она любит другого, – продолжал Филипп, – и этот другой – я…
   Альберик помертвел. Глаза его налились кровью.
   – Она тебе сказала это?.. – спросил он хриплым и задыхающимся голосом.
   – Она сделала более…
   – Договаривай…
   – Она мне доказала это…
   Альберик бросился к брату и, схватив его за обе руки, вскричал:
   – Итак, ты уверяешь…
   У него недостало сил окончить фразу.
   – Я уверяю, что Бланш моя любовница… – сказал Филипп с величайшим хладнокровием.
   – Подлец! – заревел Альберик. – Знаешь ли ты, что я сейчас убью тебя?
   – Попробуй!
   Филипп еще не окончил фразы, как старший брат, ослепленный яростью, прицелился в него из ружья. Одаренный изумительной силой, Филипп вырвал ружье из рук Альберика, отбросил его далеко и сказал, обнажая шпагу:
   – Я не вепрь и не волк, чтобы убивать меня ружейным выстрелом! Обнажи шпагу и защищайся или откажись жениться на моей любовнице…
   У Альберика не было шпаги, но у него был охотничий нож с твердым и очень тонким клинком. Он схватил его и снова бросился на Филиппа. Тогда между братьями началась страшная и святотатственная битва. Она не имела других свидетелей кроме ворона, который неподвижно сидел на вершине старого дуба и, беспристрастно присутствуя при этой ужасной сцене, время от времени примешивал свое зловещее карканье к звуку стали, ударяющейся о сталь. Через несколько минут шпага Филиппа наткнулась своим лезвием на охотничий нож Альберика и сломалась от этого удара. В руках молодого офицера остался бесполезный обломок стали, между тем как у брата его в целости сохранилось страшное оружие.
   – Гнусный лжец, ты умрешь!.. – прошептал Альберик, бросившись на безоружного Филиппа.
   Но Филипп предвидел это движение. Он отступил и, выхватив из-за пояса заряженный пистолет, выстрелил в упор в голову брата. Альберик упал мертвый, даже не вздохнув. Филипп тотчас влез на высокий дуб. Ни одного живого существа не было видно в лесу на таком далеком расстояния, какое только мог окинуть взор. Филипп слез с дуба, спрятал в ножны сломанную шпагу, взял на руки труп и с этой ужасной ношей пошел по узкой тропинке. Ворон слетел с дубовой ветви и последовал за убийцей, описывая в воздухе широкие круги. Филипп дошел до пустой хижины, выстроенной некогда цыганами на зиму. Дверь была заложена. Филипп снял один за другим камки, закрывавшие вход, положил труп в хижину, покрыл его мхом и вышел, опять заложив дверь камнями. Ворон тряхнул крыльями и не пошевелился. Филипп влез на крышу. Ворон слетел и сел на ближнее дерево. Филипп слез. Ворон опять прилетел на крышу с странной настойчивостью плотоядных птиц, чующих мертвое тело. Филипп испугался. Ворон сделался для него олицетворением вопиющей совести.
   – Он меня выдаст! – прошептал убийца.
   Он вынул из-за пояса другой заряженный пистолет, прицелился в ворона и выстрелил. Филипп был первоклассный стрелок. Птица упала. Филипп почувствовал облегчение: с минуту он боялся, как бы всякое земное оружие не оказалось бессильным против ворона-мстителя. Он опять отвалил камни от дверей, бросил убитую птицу в хижину, снова заложил дверь и пошел к своей лошади, которая была привязана в чаще леса, в нескольких шагах от того места, где происходила битва. Потом Филипп быстро поехал в Сен-Жермен по проселочной дороге и сделал покупки, о которых говорил накануне. Едва отправился он назад в замок, как случай начал ему благоприятствовать. Снег повалил хлопьями и густым слоем покрыл землю, обагренную кровью.

XL. Брачная комната

   Когда Филипп приехал в замок, никто не беспокоился еще о том, что Альберик не вернулся. Так как виконт был страстным охотником, то часто случалось, что он оставался в лесу гораздо долее того времени, которое протекло теперь. Между тем снег все падал. Настали сумерки, потом совершенно стемнело. Альберик все не возвращался. Граф и Бланш стали удивляться. Прошло еще два часа. Удивление перешло в беспокойство. Наконец громкий лай раздался невдалеке от замка.
   – Слава Богу! – воскликнул старый граф. – Сын мой возвращается!..
   Но через минуту слуга вошел в гостиную с расстроенным видом. Он пришел доложить, что собаки виконта прибежали домой, но господина с ними не было… Тогда испуг уже обратился в совершенное отчаяние!.. Невозможно было сомневаться, что с Альбериком случилось несчастье!.. Филипп ясно доказал вспышкою своего горя, как сильно он любил старшего брата!.. Под предводительством молодого человека слуги замка с факелами и фонарями тотчас же обошли часть леса, напрасно призывая отсутствующего громкими криками. Ничей голос не отвечал на их зов.
   На другой день на рассвете поиски продолжались, но снова без всякого успеха. Невозможно было ничего узнать, и все терялись в предположениях насчет приключения, от которого погиб Альберик, потому что мысль о преступлении не пришла в голову никому.
   Бланш долго оплакивала смерть того, кого она любила. Потом, так как сердце человеческое утешается во всем, и Бланш наконец утешилась. Между тем положение Филиппа очень изменилось. Из бедного младшего сына, давно промотавшего свое ничтожное состояние, он сделался, по смерти брата, наследником графского титула и огромного богатства.