Страница:
XIII. Вторые обои
XIV. Третьи обои
XV. Первый успех
XVI. Филипп Орлеанский и Рауль
– Мне исполнилось шестнадцать лет, – продолжал Рауль. – Чувства мои пробуждались, и хотя я заплатил дань справедливых сожалений старому Гюберту и фантастической охоте, которую он заставлял меня разделять, но вид вторых обоев скоро утешил меня в потере первых. В самом деле, на четырех стенах моей новой комнаты обои представляли сцены, заимствованные из мифологии и у двух знаменитых поэтов Ариосто и Тассо. На одной стене был изображен Суд Париса: три богини, Юнона, Венера и Минерва, исполняли свои роли очень добросовестно, и легкость их костюмов позволяла троянскому пастуху решить их спор о красоте с полным знанием дела. На другой стене было превосходно нарисовано обольщение Ринальда и его спутников Армидой и нимфами в волшебных садах. Никогда Бушэ, кокетливый живописец, картины которого ваше королевское высочество умеете ценить, не представлял более сладостных поз. На третьей стене обои представляли любовь Медора и Анжелики, неверной любовницы неистового Роланда. Оба любовника в мрачном гроте, устланном мхом и обвитом плющом, пользовались уединением и таинственностью. Целомудренная Анжелика, одетая чрезвычайно воздушно, сжимала в объятиях пастушка Медора, который, казалось, был очень доволен своим положением. Наконец, на четвертой стене, которая находилась прямо против моей кровати и, следовательно, чаще должна была привлекать мои взоры, на обоях была изображена только одна фигура, но чудо какая прелестная и очаровательная. Это была Венера в купальне или, лучше сказать, Венера, выходящая из купальни. Богиня Цитеры, Пафоса и Амофонты оставляла огромную раковину, служившую ей купальней, и стягивала вокруг своего стана развевающиеся складки, скрывавшие нижнюю часть ее тела и обнаруживавшие только маленькие ножки. Ее длинные волосы, светлые как лучи солнца, струились, подобно золотым волнам, по белоснежным плечам и бледно-розовому мрамору ее восхитительной шеи. В волнах этих волос, которые обольщали людей и богов, Венера рассыпала розы. Губы ее улыбались, в больших голубых глазах сверкала сладострастная улыбка, которая преследовала меня всюду и – почему не сознаться? – странно волновала мне сердце… Вы смеетесь, милостивые государыни, и находите меня смешным!.. Смейтесь сильнее, потому что через три дня я готов был страстно влюбиться в Венеру на обоях…
Это случилось зимой, и зима была очень жестокая; густой слой снега покрывал землю и не позволял мне охотиться… Я проводил целые дни, запершись в своей комнате и устремив взор на эти пленительные голубые глаза, на эти светло-русые волосы, на эти белые руки, на эту обнаженную шею. Я ничего не ел, не спал, совершенно теряя голову…
Почти три недели я находился в этом положении, когда настала первая пятница наступившего месяца. Мне не нужно напоминать вам, что пятница – день Венеры. Отец мой ложился рано. Как только он ушел, я удалился в свою комнату и сел на углу гигантского камина, в котором горел яркий огонь. Я облокотился на ручку моего кресла и начал думать о моей прелестной богине. Я вам уже сказал, что не спал, но вот, однако, я почувствовал через несколько минут, как непреодолимый сон овладел мною… Я машинально разделся, лег, загасил свечу, и едва голова моя дотронулась до изголовья, как утомленные веки опустились на глаза… я заснул…
Когда я проснулся, комната слабо освещалась угольями, погасавшими в камине. Тяжелые шелковые занавеси, спускавшиеся с витых колонн моей готической постели, позволяли мне видеть только ту часть обоев, где красовалась Венера, выходящая из раковины. Туда-то направился взор мой, как железо, притягиваемое магнитом. Но едва взглянул я, как вскрикнул от изумления… Обои были на прежнем месте, но богиня исчезла! С неистовой быстротой раздвинул я занавес, разорвавшийся в моих руках, и увидал… увидал перед собою мою возлюбленную богиню, ослепительную и лучезарную. Она стояла у изголовья моей кровати, одной рукой удерживая вокруг стана свою белую тунику, а другою откидывая назад свои длинные светло-русые волосы. Изумление и восторг сделали меня безмолвным и неподвижным. Венера улыбалась.
– Дитя! – сказала она мне голосом гармоничным, как сама гармония. – Дитя!.. Итак, ты меня любишь?..
– Люблю ли я вас?.. – пролепетал я. – Ах! В сто раз, в тысячу раз более моей жизни!.. И вы это знаете, потому что вы богиня, а боги знают все…
– Это правда… – сказала она, – я это знаю.
– Иногда, – продолжал я, – случалось, что богини любили смертных… Богиня, хотите ли вы любить меня?..
– Может быть… – отвечала она. – Как он похож на того, кого я так любила!.. – прошептала она потом. – Как он похож!..
– Разве у меня черты Марса или Адониса?.. – вскричал я в порыве безумной радости.
Венера опять улыбнулась.
– Ни то ни другое, – сказала она.
– Но на кого же я похож? – спросил я.
– На твоего прадеда: на храброго и благородного кавалера Альберика де ла Транблэ…
– Как, богиня, вы любили моего прадеда?
– Более моей жизни!..
– Несмотря на Вулкана?..
– Вулкану не было до этого никакого дела… Я любила твоего прадеда, он любил меня… я была его любовницей. Я умерла двадцати лет, оставив ему мой портрет. Я была хороша; он хотел увековечить воспоминание о нашей пламенной и краткой любви и велел изобразить мои черты в образе Венеры…
– А когда жил мой прадед?..
– Двести двадцать лет тому назад…
– В таком случае вам…
Венера перебила меня, улыбнувшись в третий раз, и сказала:
– Мне все еще двадцать лет, потому что я бессмертна…
В эту самую минуту я почувствовал на моем лице душистые волны светло-русых волос любовницы моего прадеда… Сладостное дыхание коснулось щеки моей… Ее руки обпили меня… Губы, сухие и горячие, прильнули к моим губам… Я закрыл глаза – и не помню, что было после… кажется, я потом заснул.
Когда я проснулся во второй раз, было уже светло, и я лежал один на моей постели. Светло-русая Венера заняла опять на обоях свое вековое место и по-прежнему, лучезарная и полуобнаженная, выходила из своей перламутровой раковины…
– А, любезный кавалер! – вскричал регент с веселым смехом. – На этот раз, как я полагаю, вы сознаетесь без труда, что ваше чудесное приключение было не что иное, как анакреонтическое сновидение, которое снилось нам всем раз двадцать…
– Извините меня, ваше королевское высочество, – возразил Рауль. – Но я не могу в этом сознаться.
– Однако богиня, без сомнения, не оставила ни фазана, ни рябчика для убеждения в том, что приключение ваше было не сном, а действительностью?
– Она доказала это другим образом, ваше высочество…
– Каким же это образом, позвольте спросить?
– Она оставила на моей постели три розы из своих волос… а это было в январе…
– У вас на все готов ответ, кавалер!..
– Я рассказываю, ваше высочество, только то, что было.
– Нет возможности сомневаться, и я объявляю себя убежденным!.. Теперь посмотрим, скажите же мне, что случилось после? Вернулся ли к вам обольстительный призрак в первую пятницу следующего месяца?..
– Я должен сказать более…
– Вот как?..
– Вероятно, Венера была пристрастна к любви еще более, нежели Гюберт к охоте…
– И я нахожу, что Венера была права! – подхватил герцог Орлеанский.
– Любовница моего прадеда вернулась на другую ночь…
– Черт побери, кавалер! – сказал Филипп. – Верно, ей понравилось с вами!.. Итак, она пришла на другую ночь?
– Точно так, ваше высочество… потом и на следующую ночь… Наконец через три месяца…
– Она перестала приходить? – перебил герцог Орлеанский.
– Извините, ваше высочество, она возвратилась бы, конечно, но меня отец отослал на несколько месяцев на берега Средиземного моря, потому что я побледнел и исхудал от бессонных ночей…
– Что же, впоследствии ваше здоровье поправилось?..
– Как нельзя лучше. Для того чтобы выздороветь, мне стоило только удалиться от моего восхитительного, но опасного вампира…
– Но когда вы выздоровели, вы, верно, вернулись в замок Ла Транблэ?
– Вернулся, ваше высочество.
– Что же тогда случилось?
– Ничего, ваше высочество.
– Призрак не являлся?
– Нет, и по очень простой причине…
– По какой?
– Отец мой – я так никогда и не смог узнать почему – велел снять и отнести в кладовую мифологические обои; я нашел во второй комнате такую же деревянную обшивку, как и в первой.
– Но ведь была и третья комната?
– Была, ваше высочество.
– Тоже с обоями?
– С обоями, и в ней-то поместили меня в тот вечер, когда я возвратился в замок Ла Транблэ.
Это случилось зимой, и зима была очень жестокая; густой слой снега покрывал землю и не позволял мне охотиться… Я проводил целые дни, запершись в своей комнате и устремив взор на эти пленительные голубые глаза, на эти светло-русые волосы, на эти белые руки, на эту обнаженную шею. Я ничего не ел, не спал, совершенно теряя голову…
Почти три недели я находился в этом положении, когда настала первая пятница наступившего месяца. Мне не нужно напоминать вам, что пятница – день Венеры. Отец мой ложился рано. Как только он ушел, я удалился в свою комнату и сел на углу гигантского камина, в котором горел яркий огонь. Я облокотился на ручку моего кресла и начал думать о моей прелестной богине. Я вам уже сказал, что не спал, но вот, однако, я почувствовал через несколько минут, как непреодолимый сон овладел мною… Я машинально разделся, лег, загасил свечу, и едва голова моя дотронулась до изголовья, как утомленные веки опустились на глаза… я заснул…
Когда я проснулся, комната слабо освещалась угольями, погасавшими в камине. Тяжелые шелковые занавеси, спускавшиеся с витых колонн моей готической постели, позволяли мне видеть только ту часть обоев, где красовалась Венера, выходящая из раковины. Туда-то направился взор мой, как железо, притягиваемое магнитом. Но едва взглянул я, как вскрикнул от изумления… Обои были на прежнем месте, но богиня исчезла! С неистовой быстротой раздвинул я занавес, разорвавшийся в моих руках, и увидал… увидал перед собою мою возлюбленную богиню, ослепительную и лучезарную. Она стояла у изголовья моей кровати, одной рукой удерживая вокруг стана свою белую тунику, а другою откидывая назад свои длинные светло-русые волосы. Изумление и восторг сделали меня безмолвным и неподвижным. Венера улыбалась.
– Дитя! – сказала она мне голосом гармоничным, как сама гармония. – Дитя!.. Итак, ты меня любишь?..
– Люблю ли я вас?.. – пролепетал я. – Ах! В сто раз, в тысячу раз более моей жизни!.. И вы это знаете, потому что вы богиня, а боги знают все…
– Это правда… – сказала она, – я это знаю.
– Иногда, – продолжал я, – случалось, что богини любили смертных… Богиня, хотите ли вы любить меня?..
– Может быть… – отвечала она. – Как он похож на того, кого я так любила!.. – прошептала она потом. – Как он похож!..
– Разве у меня черты Марса или Адониса?.. – вскричал я в порыве безумной радости.
Венера опять улыбнулась.
– Ни то ни другое, – сказала она.
– Но на кого же я похож? – спросил я.
– На твоего прадеда: на храброго и благородного кавалера Альберика де ла Транблэ…
– Как, богиня, вы любили моего прадеда?
– Более моей жизни!..
– Несмотря на Вулкана?..
– Вулкану не было до этого никакого дела… Я любила твоего прадеда, он любил меня… я была его любовницей. Я умерла двадцати лет, оставив ему мой портрет. Я была хороша; он хотел увековечить воспоминание о нашей пламенной и краткой любви и велел изобразить мои черты в образе Венеры…
– А когда жил мой прадед?..
– Двести двадцать лет тому назад…
– В таком случае вам…
Венера перебила меня, улыбнувшись в третий раз, и сказала:
– Мне все еще двадцать лет, потому что я бессмертна…
В эту самую минуту я почувствовал на моем лице душистые волны светло-русых волос любовницы моего прадеда… Сладостное дыхание коснулось щеки моей… Ее руки обпили меня… Губы, сухие и горячие, прильнули к моим губам… Я закрыл глаза – и не помню, что было после… кажется, я потом заснул.
Когда я проснулся во второй раз, было уже светло, и я лежал один на моей постели. Светло-русая Венера заняла опять на обоях свое вековое место и по-прежнему, лучезарная и полуобнаженная, выходила из своей перламутровой раковины…
– А, любезный кавалер! – вскричал регент с веселым смехом. – На этот раз, как я полагаю, вы сознаетесь без труда, что ваше чудесное приключение было не что иное, как анакреонтическое сновидение, которое снилось нам всем раз двадцать…
– Извините меня, ваше королевское высочество, – возразил Рауль. – Но я не могу в этом сознаться.
– Однако богиня, без сомнения, не оставила ни фазана, ни рябчика для убеждения в том, что приключение ваше было не сном, а действительностью?
– Она доказала это другим образом, ваше высочество…
– Каким же это образом, позвольте спросить?
– Она оставила на моей постели три розы из своих волос… а это было в январе…
– У вас на все готов ответ, кавалер!..
– Я рассказываю, ваше высочество, только то, что было.
– Нет возможности сомневаться, и я объявляю себя убежденным!.. Теперь посмотрим, скажите же мне, что случилось после? Вернулся ли к вам обольстительный призрак в первую пятницу следующего месяца?..
– Я должен сказать более…
– Вот как?..
– Вероятно, Венера была пристрастна к любви еще более, нежели Гюберт к охоте…
– И я нахожу, что Венера была права! – подхватил герцог Орлеанский.
– Любовница моего прадеда вернулась на другую ночь…
– Черт побери, кавалер! – сказал Филипп. – Верно, ей понравилось с вами!.. Итак, она пришла на другую ночь?
– Точно так, ваше высочество… потом и на следующую ночь… Наконец через три месяца…
– Она перестала приходить? – перебил герцог Орлеанский.
– Извините, ваше высочество, она возвратилась бы, конечно, но меня отец отослал на несколько месяцев на берега Средиземного моря, потому что я побледнел и исхудал от бессонных ночей…
– Что же, впоследствии ваше здоровье поправилось?..
– Как нельзя лучше. Для того чтобы выздороветь, мне стоило только удалиться от моего восхитительного, но опасного вампира…
– Но когда вы выздоровели, вы, верно, вернулись в замок Ла Транблэ?
– Вернулся, ваше высочество.
– Что же тогда случилось?
– Ничего, ваше высочество.
– Призрак не являлся?
– Нет, и по очень простой причине…
– По какой?
– Отец мой – я так никогда и не смог узнать почему – велел снять и отнести в кладовую мифологические обои; я нашел во второй комнате такую же деревянную обшивку, как и в первой.
– Но ведь была и третья комната?
– Была, ваше высочество.
– Тоже с обоями?
– С обоями, и в ней-то поместили меня в тот вечер, когда я возвратился в замок Ла Транблэ.
XIV. Третьи обои
– Обои в третьей комнате, – продолжал Рауль, – были самой странной и любопытной вещью, какую только можно вообразить. Они были сделаны в эпоху очень отдаленную, и мне невозможно определить время точным образом. Они представляли царицу Савскую, приносящую подарки царю Соломону. Наивный рисовальщик, по рисункам которого были сделаны эти обои, придал большей части лиц угрюмые и свирепые физиономии. Соломон – великий Соломон!.. – несмотря на свой восточный костюм, больше походил на атамана разбойников, нежели на царя иудеев, мудрость и красота которого вошли в пословицу. Придворные его напоминали отставных солдат, а иерусалимские дамы имели вид женщин легкого поведения. Среди всей этой странной обстановки одна царица Савская представляла черты тонкие и приятные, исполненные прелести и правильности. Ее большие темно-голубые глаза, несколько продолговатые, были осенены длинными черными ресницами. Так же, как и у Венеры, волосы у ней были светло-русые, удивительно густые и вьющиеся. Словом, чтобы дать полное понятие о ней, я скажу, что, заимствовав самые очаровательные прелести у каждой из красавиц, составляющих украшение и радость ужинов вашего высочества, и соединив все эти прелести в одной женщине, нельзя было бы получить более совершенный, более гармонический образец красоты, какой представляла собою молодая царица Савская.
– О! О! – весело перебил Рауля регент. – Вы были соперником вашего прадеда, а теперь хотите сделаться соперником царя Соломона!! Берегитесь, кавалер, мы вас назовем влюбленным в обои.
– Я принужден вывести ваше высочество из заблуждения, – отвечал Рауль, – на этот раз дело идет не о любовном приключении.
– В таком случае я отказываюсь от своих слов и прошу вас продолжать.
Рауль поклонился и начал:
– В моей фамилии существовало довольно странное предание насчет последних обоев, которые я имел честь описать вашему королевскому высочеству; но прежде я не слыхал об этом предании, и мне рассказал его старый слуга уже Б то время, когда я перешел в третью комнату.
Предание это утверждало, что один из моих предков, возвратясь из второго крестового похода, привез с собою портрет царицы Савской, портрет подлинный, неопровержимый, который со времен царя Соломона, как бесценное сокровище, хранился, переходя от отца к сыну, в одном иудейском семействе, жившем в окрестностях Иерусалима. Предание не говорило, купил ли предок мой этот портрет или насильно завладел им. Впрочем, это была неважная подробность. Вернувшись во Фракцию и в свое поместье с этой драгоценной находкой, предок мой поспешил заказать обои, в которых царица Саба должна была представлять главное действующее лицо. Обои были сделаны и прибиты на стену. С того времени оригинальный портрет исчез, а обои остались…
– Итак, – спросил регент, – черты, воспроизведенные на обоях вашего замка Ла Транблэ, действительно черты той царицы, которую царь Соломон любил более всех?
– Так, по крайней мере, утверждает предание, и скоро, я думаю, ваше высочество не будете более в этом сомневаться…
– Продолжайте, кавалер, – сказал герцог Орлеанский, – я вас слушаю… Мы все слушаем вас с неослабевающим интересом…
– Ночи охоты и любви в двух первых комнатах, – продолжал Рауль. – убедили меня, что видения, хоть, может быть, и в другом роде, непременно явятся мне и в третьей комнате… поэтому я нисколько не удивился, когда в одну ночь, после того как я заснул спокойным и глубоким сном, я вдруг был разбужен звуками музыки, сначала тихой и нежной, а потом громкой и торжественной. Странный свет наполнял комнату и становился с каждой секундой все ярче и ярче. Все лица на обоях как будто оживились. Царица склонялась перед Соломоном, у ног которого эфиопские невольники складывали подарки, между тем как народ, неся на плечах своих безобразных и губастых идолов, толпился позади юной царицы. Мое пробуждение прервало эту сцену. Царица Савская перестала заниматься Соломоном и, подойдя ко мне, сказала:
– Тебе страшно?
Давно освоившись с подобными сценами, я гордо отвечал:
– Девиз моей фамилии: Транблэ не дрожит!
Этот ответ, казалось, совершенно удовлетворил царицу, потому что она тотчас сказала:
– Да, твой род силен и славен доблестными подвигами… Потому-то я и пришла к тебе…
– Кто вы? – спросил я.
Кто была она, я это знал, но мне приятно было услышать это от нее самой.
– Я Балкида, дочь Гадаба и царицы амиаритов, та самая Балкида, которая пришла из города Мареба, столицы царства Сав, предложить моя подарки и мое сердце сыну Давида, Солиману-бен-Дауду, которого вы называете Соломоном.
– Итак, царица» вы любили этого Солимана-бен-Дауда, сына Давида и Бетсабеи?..
– Более моей жизни!..
– А заплатил ли он вам любовью за любовь?..
– Он любил только одну меня.
– Уверены ли вы в этом, царица?..
– Как уверена в том, что меня зовут Балкидой.
– Как! Несмотря на его семьсот законных жен и четыре тысячи наложниц?..
– Несмотря на все это… Впрочем, когда я пришла к нему принести в дар мою любовь и мою девственность, он имел против меня ужасное предубеждение…
– Осмелюсь ли спросить, какое?
– Так как невозможно было опровергнуть красоту моего лица и стана, Солиману-бен-Дауду сказали, что у меня козлиные ноги и что я прячу их под платьем…
– И Солиман-бен-Дауд поверил этому?..
– Дурному всегда верят, особенно когда дурное нелепо и неправдоподобно…
– Как же вы оправдались, царица?..
– Мои клеветники сами доставили мне средство… Они убедили сына Давида выстроить для моего приема дворец с хрустальным полом. «Когда Балкида войдет в этот дворец, – сказали они, – она подумает, что на мраморе вода, поднимет платье и откроет свои козлиные ноги, которые докажут, что она женский демон…» Дворец был выстроен. Я пришла и, в самом деле подумав, что на полу вода, подняла платье, как предвидели мои враги, и в этом движении обнажила мои напрасно опозоренные ноги, на каждом пальце которых было по перстню, усыпанному бриллиантами, сапфирами и другими драгоценнейшими каменьями.
– Что же сказал тогда Солиман-бен-Дауд?
– Он наказал смертью тех, которые солгали, и с этой минуты отдал мне свою душу и научил меня тайнам, которые делали его таким могущественным.
– Так у Солимана-бен-Дауда были тайны?..
Царица Савская глядела на меня две или три секунды с презрительным сожалением. Улыбка приподняла ее розовые ноздри и пунцовые губки. Потом она сказала мне:
– Разве ты не знаешь, что Солиман-бен-Дауд был величайший чародей на свете?.. Разве ты не знаешь, что он повелевал стихиями и что, по его голосу, мертвецы выходили тотчас из своих могил?..
Я совершенно этого не знал, но, стыдясь моего неведения, которое так оскорбляло Балкиду, отвечал с смирением:
– Извините меня, царица, я забыл. Но, – прибавил я через минуту, – разве вы удостоили явиться ко мне только затем, чтобы напомнить об этом?..
– Нет.
– Вы имели другую причину?
– Имела.
– Могу я узнать?
– Я хочу заплатить тебе, потомку Гюга де ла Транблэ, рыцаря крестовых походов, долг признательности!..
– Разве мой предок Гюг де ла Транблэ оказал вам какую-нибудь услугу?..
– Величайшую. Ему – так как он велел воспроизвести меня на этих обоях в моей земной оболочке, обязана я тем, что оживаю на этом свете в известные дни и часы.
– И вы выбрали меня, чтобы заплатить этот долг?
– Да.
– Очень благодарен, царица! Принимаю заранее и с закрытыми глазами все, что бы вы ни сделали для меня… – вскричал я.
– Я сделаю многое, – возразила Балкида, – потому что открою тебе некоторые из чародейских тайн Солимана-бен-Дауда…
– О! О! – весело перебил Рауля регент. – Вы были соперником вашего прадеда, а теперь хотите сделаться соперником царя Соломона!! Берегитесь, кавалер, мы вас назовем влюбленным в обои.
– Я принужден вывести ваше высочество из заблуждения, – отвечал Рауль, – на этот раз дело идет не о любовном приключении.
– В таком случае я отказываюсь от своих слов и прошу вас продолжать.
Рауль поклонился и начал:
– В моей фамилии существовало довольно странное предание насчет последних обоев, которые я имел честь описать вашему королевскому высочеству; но прежде я не слыхал об этом предании, и мне рассказал его старый слуга уже Б то время, когда я перешел в третью комнату.
Предание это утверждало, что один из моих предков, возвратясь из второго крестового похода, привез с собою портрет царицы Савской, портрет подлинный, неопровержимый, который со времен царя Соломона, как бесценное сокровище, хранился, переходя от отца к сыну, в одном иудейском семействе, жившем в окрестностях Иерусалима. Предание не говорило, купил ли предок мой этот портрет или насильно завладел им. Впрочем, это была неважная подробность. Вернувшись во Фракцию и в свое поместье с этой драгоценной находкой, предок мой поспешил заказать обои, в которых царица Саба должна была представлять главное действующее лицо. Обои были сделаны и прибиты на стену. С того времени оригинальный портрет исчез, а обои остались…
– Итак, – спросил регент, – черты, воспроизведенные на обоях вашего замка Ла Транблэ, действительно черты той царицы, которую царь Соломон любил более всех?
– Так, по крайней мере, утверждает предание, и скоро, я думаю, ваше высочество не будете более в этом сомневаться…
– Продолжайте, кавалер, – сказал герцог Орлеанский, – я вас слушаю… Мы все слушаем вас с неослабевающим интересом…
– Ночи охоты и любви в двух первых комнатах, – продолжал Рауль. – убедили меня, что видения, хоть, может быть, и в другом роде, непременно явятся мне и в третьей комнате… поэтому я нисколько не удивился, когда в одну ночь, после того как я заснул спокойным и глубоким сном, я вдруг был разбужен звуками музыки, сначала тихой и нежной, а потом громкой и торжественной. Странный свет наполнял комнату и становился с каждой секундой все ярче и ярче. Все лица на обоях как будто оживились. Царица склонялась перед Соломоном, у ног которого эфиопские невольники складывали подарки, между тем как народ, неся на плечах своих безобразных и губастых идолов, толпился позади юной царицы. Мое пробуждение прервало эту сцену. Царица Савская перестала заниматься Соломоном и, подойдя ко мне, сказала:
– Тебе страшно?
Давно освоившись с подобными сценами, я гордо отвечал:
– Девиз моей фамилии: Транблэ не дрожит!
Этот ответ, казалось, совершенно удовлетворил царицу, потому что она тотчас сказала:
– Да, твой род силен и славен доблестными подвигами… Потому-то я и пришла к тебе…
– Кто вы? – спросил я.
Кто была она, я это знал, но мне приятно было услышать это от нее самой.
– Я Балкида, дочь Гадаба и царицы амиаритов, та самая Балкида, которая пришла из города Мареба, столицы царства Сав, предложить моя подарки и мое сердце сыну Давида, Солиману-бен-Дауду, которого вы называете Соломоном.
– Итак, царица» вы любили этого Солимана-бен-Дауда, сына Давида и Бетсабеи?..
– Более моей жизни!..
– А заплатил ли он вам любовью за любовь?..
– Он любил только одну меня.
– Уверены ли вы в этом, царица?..
– Как уверена в том, что меня зовут Балкидой.
– Как! Несмотря на его семьсот законных жен и четыре тысячи наложниц?..
– Несмотря на все это… Впрочем, когда я пришла к нему принести в дар мою любовь и мою девственность, он имел против меня ужасное предубеждение…
– Осмелюсь ли спросить, какое?
– Так как невозможно было опровергнуть красоту моего лица и стана, Солиману-бен-Дауду сказали, что у меня козлиные ноги и что я прячу их под платьем…
– И Солиман-бен-Дауд поверил этому?..
– Дурному всегда верят, особенно когда дурное нелепо и неправдоподобно…
– Как же вы оправдались, царица?..
– Мои клеветники сами доставили мне средство… Они убедили сына Давида выстроить для моего приема дворец с хрустальным полом. «Когда Балкида войдет в этот дворец, – сказали они, – она подумает, что на мраморе вода, поднимет платье и откроет свои козлиные ноги, которые докажут, что она женский демон…» Дворец был выстроен. Я пришла и, в самом деле подумав, что на полу вода, подняла платье, как предвидели мои враги, и в этом движении обнажила мои напрасно опозоренные ноги, на каждом пальце которых было по перстню, усыпанному бриллиантами, сапфирами и другими драгоценнейшими каменьями.
– Что же сказал тогда Солиман-бен-Дауд?
– Он наказал смертью тех, которые солгали, и с этой минуты отдал мне свою душу и научил меня тайнам, которые делали его таким могущественным.
– Так у Солимана-бен-Дауда были тайны?..
Царица Савская глядела на меня две или три секунды с презрительным сожалением. Улыбка приподняла ее розовые ноздри и пунцовые губки. Потом она сказала мне:
– Разве ты не знаешь, что Солиман-бен-Дауд был величайший чародей на свете?.. Разве ты не знаешь, что он повелевал стихиями и что, по его голосу, мертвецы выходили тотчас из своих могил?..
Я совершенно этого не знал, но, стыдясь моего неведения, которое так оскорбляло Балкиду, отвечал с смирением:
– Извините меня, царица, я забыл. Но, – прибавил я через минуту, – разве вы удостоили явиться ко мне только затем, чтобы напомнить об этом?..
– Нет.
– Вы имели другую причину?
– Имела.
– Могу я узнать?
– Я хочу заплатить тебе, потомку Гюга де ла Транблэ, рыцаря крестовых походов, долг признательности!..
– Разве мой предок Гюг де ла Транблэ оказал вам какую-нибудь услугу?..
– Величайшую. Ему – так как он велел воспроизвести меня на этих обоях в моей земной оболочке, обязана я тем, что оживаю на этом свете в известные дни и часы.
– И вы выбрали меня, чтобы заплатить этот долг?
– Да.
– Очень благодарен, царица! Принимаю заранее и с закрытыми глазами все, что бы вы ни сделали для меня… – вскричал я.
– Я сделаю многое, – возразила Балкида, – потому что открою тебе некоторые из чародейских тайн Солимана-бен-Дауда…
XV. Первый успех
– И царица одержала свое обещание? – с живостью перебил Рауля герцог Орлеанский.
– Сдержала, ваше высочество.
– Как?.. Она вам передала знания и могущество Солимана…
– Не совсем, ваше высочество, потому что тогда я был бы могущественнейшим из людей, могущественнее, нежели все государи на свете! Она научила меня только некоторым тайнам своего царственного любовника, и то немногое, что я знаю из магии и чародейства, узнал я от нес…
– Итак, могущество вызываний… это могущество, о котором вы сейчас говорили?..
– Мне передала его царица Савская.
– Странно!.. Странно и удивительно!.. – прошептал герцог Орлеанский, погрузившись в глубокую задумчивость, которая, впрочем, была непродолжительна.
Скоро он поднял голову и спросил:
– Но после того, кавалер, видали ли вы Балкиду?..
– Очень часто, ваше высочество.
– До которых пор это продолжалось?
– Это продолжается до сих пор… Редко случается, чтобы я пропустил месяц или два, не призывая ее. Она всегда приходит на мой зов… Я расспрашиваю ее, и она отвечает мне… Я советуюсь с ней, и она руководит мною…
– Как? – вскричал регент вне себя от изумления, – вы еще и теперь вызываете ее?..
– Да, конечно!.. Ваше высочество, только на этот раз дело идет не о вызывании… Не тень вызываю я из глубины мрака силою моих заклинаний… нет… а царица, изображенная на обоях, вдруг становится живым существом…
– Стало быть, таинственные обои еще существуют?
– Существуют, ваше высочество.
– Конечно, в Пикардии?
– Нет, ваше высочество.
– Где же?
– Здесь, в Париже. Я считаю царицу Саба моим добрым гением и не расстаюсь с ее изображением…
– В таком случае я могу ее увидеть?..
– Непременно… если ваше королевское высочество этого желаете…
После этих последних слов Рауль бросил на маркиза де Тианжа взгляд, в котором видна была вся гордость упроченного торжества. Филипп Орлеанский продолжал:
– Значит, я могу присутствовать при чуде… могу быть свидетелем этого удивительного преобразования?..
– Вашему королевскому высочеству стоит только захотеть… – отвечал Рауль, низко кланяясь.
– Вы были правы, кавалер, – продолжал Филипп, – вы были правы, что не хотели принять унизительного звания соперника Антонии Верди!.. Что такое знание этой ничтожной чародейки в сравнении с вашим знанием?.. Что значит ее могущество в сравнении с вашим?
На этот раз взгляд Рауля опять выразительно устремился на маркиза де Тианжа. Конечно, Рауль имел право гордиться самим собой, потому что он достиг с невероятным искусством первой части удивительно придуманного плана.
Между тем ужин приближался к концу и вместо того, чтобы, по обычаям Пале-Рояля, превратиться в оргию, сделался угрюм и безмолвен. Фантастические рассказы Рауля произвели на всех присутствующих впечатление зловещее и страшное. Собеседникам казалось, что, того и гляди, в залу пиршества явятся привидения, и каждый спрашивал себя, живое ли существо его сосед. Герцог Орлеанский понял, что невозможно было бороться против этой общей озабоченности, и встал из-за стола, говоря одной из оперных богинь:
– Уверена ли ты, Эмили, что ты не умерла и не похоронена две тысячи лет назад под каким-нибудь пелопоннесским лавром?.. Уверена ли ты, что ты не тень Аспази и Фринеи?
– Мне кажется, – возразила прелестная девушка, – что ваше высочество не раз могли убедиться в том, что я не тень…
– Совершенно справедливо, моя очаровательная Лаиса… Ступай же ожидать меня в моей комнате… мне надо поговорить с тобой…
– О греческой истории, ваше высочество?
– Именно.
Эмили исчезла, преследуемая грозными взглядами Парабер и Сабран. Потом регент отпустил остальных гостей, сказав Раулю:
– Кавалер де ла Транблэ, я жду вас завтра в два часа… нам надо поговорить о важных вещах…
– Завтра в два часа, – отвечал Рауль, – я буду иметь честь явиться к вашему королевскому высочеству.
И он пошел с маркизом де Тианжем к карете последнего, которая ждала их.
– Ну, маркиз, довольны ли вы мною? – спросил кавалер, как только они уселись на мягкие подушки кареты, быстро покатившейся.
– Вы спрашиваете, доволен ли я?
– Да.
– Ну, друг мой, я в восхищении, я в восторге!..
– Точно?
– Даю вам честное слово!
– Вы находите, что я хорошо разыграл свою роль?..
– До такой степени хорошо, что я, даже будучи предупрежден, слушал вас с изумлением и спрашивал себя иногда, не справедливо ли все это, так много было истины, естественности и убеждения в вашем рассказе…
– Вы меня радуете, маркиз!..
– Радуйтесь, радуйтесь, мой милый, потому что вы одержали блистательную победу, и кажется, она будет решительной.
– Итак, по вашему мнению, теперь крепко мы держим Филиппа?
– Связанного по рукам и ногам, – прибавил де Тианж. – И если вы будете продолжать как начали, то скоро будете управлять тем, кто управляет Францией!..
– Принимаю предсказание.
– Помните, кавалер, – заметил, смеясь маркиз, – что с нынешнего дня я прошу вашего покровительства на то время, пока вы будете всемогущим.
– Оно обещано вам заранее! – отвечал Рауль тем же тоном. – Удар, нанесенный итальянке, был жесток, не правда ли? – прибавил он гораздо серьезнее.
– Так жесток, что я сомневаюсь, поднимется ли она… Теперь я не дал бы и пятисот пистолей за влияние Антонии Верди на регента…
– Да услышит вас сатана, покровительствующий нам.
– Вот мы и доехали до ваших дверей, – сказал маркиз. – Не нужно ли нам условиться в чем-нибудь?
– Да, конечно!
– Я к вашим услугам…
– Я, кажется, говорил вам, что знаменитые обои находятся в разрушенном домишке, который называется Маленьким Замком и расположен между Сен-Жерменом и Рюэлем, на берегах Сены?..
– Да, вы мне говорили…
– Надо, чтобы эти обои были привезены в Париж как можно скорее.
– Ничто не мешает нам сделать это сегодня же.
– У вас, конечно, есть слуга, на которого вы можете положиться?
– Есть.
– У меня же есть мой верный Жак, который ради меня позволит изрубить себя на куски… Этих двух человек довольно.
– Что вы хотите с ними делать?
– Завтра утром, как только начнет рассветать, вы, я, ваш лакей и Жак отправимся в путь. Лошадьми править будет Жак. Через полтора часа мы будем в Маленьком Замке: лакеи наши снимут и завернут обои, а мы привезем их в Париж; следовательно, слухи о нашей поездке не дойдут до Пале-Рояля.
– Ну, если вы хотите, я завтра приеду за вами в восемь часов утра в охотничьем экипаже, чрезвычайно легком на ходу… Лошади мои помчат нас быстрее ветра.
– Хорошо. До свидания, маркиз.
– До свидания, кавалер.
Ровно в полдень маркиз де Тианж и кавалер де ла Транблэ возвратились из Маленького Замка с обоями, старательно завернутыми в толстый холст. Дорогой маркиз сказал Раулю:
– Кажется, любезный друг, покамест все идет хорошо… я даже нахожу, что все идет слишком хорошо!
– Что вы хотите сказать, маркиз?
– Я хочу сказать, что опасаюсь встретить одно препятствие – самое серьезное из всех. Что если оно вдруг явится в последнюю, решительную минуту и помешает осуществлению наших прекрасных планов…
– Препятствие? Какое, Боже мой?
– Или я ошибаюсь, или вы еще не сообщали вашей очаровательной Жанне, вашей живой и грациозной царице Савской, какую роль назначаете ей в фантастической пьесе, которую мы приготовляем к великому увеселению доброго Филиппа Орлеанского, регента Франции…
– Это правда, Жанна еще ничего не знает. Но что за беда?
– А если она не захочет нам помогать?
– Это невозможно!
– Напротив, все возможно! Женщины странны и капризны.
– Вообще вы правы, но в этом случае ошибаетесь. Жанна живет только мною и не имеет другой воли, кроме моей. Она сделает все, что я ей велю. Если я ей скажу, чтобы она пошла на смерть, для меня она пойдет с улыбкой! Не беспокойтесь же, маркиз, я ручаюсь за Жанну.
– Неужели она такова, как вы ее описываете?
– Уверяю вас!
– О, если так, то это не женщина, а ангел!
– Кто же в этом сомневается?
– В таком случае, кавалер, мы – оба заслуживаем галер, знаете ли вы?
– Ба! Это за что?
– Вы – за то, что обманули этого ангела, а я – за то, что помогал вам.
Рауль расхохотался.
– Вы говорите серьезно? – сказал он потом.
– Очень серьезно. Ну, любезный маркиз, я заранее утешаюсь, что буду грести на галерах короля в вашей компании… Впрочем, ручаюсь вам, что Жанна со мной вполне счастлива…
– Я вам верю, но продолжится ли это?
– Как можно долее. Притом разве я виноват, что был уже женат, когда встретился с Жанной? Я люблю ее всей душой, и если дьявол освободит меня от моей первой жены – а я прошу его об этом каждое утро, каждый вечер – настоящий брак немедленно заменит комедию, в которой вы мне помогали…
– Сдержала, ваше высочество.
– Как?.. Она вам передала знания и могущество Солимана…
– Не совсем, ваше высочество, потому что тогда я был бы могущественнейшим из людей, могущественнее, нежели все государи на свете! Она научила меня только некоторым тайнам своего царственного любовника, и то немногое, что я знаю из магии и чародейства, узнал я от нес…
– Итак, могущество вызываний… это могущество, о котором вы сейчас говорили?..
– Мне передала его царица Савская.
– Странно!.. Странно и удивительно!.. – прошептал герцог Орлеанский, погрузившись в глубокую задумчивость, которая, впрочем, была непродолжительна.
Скоро он поднял голову и спросил:
– Но после того, кавалер, видали ли вы Балкиду?..
– Очень часто, ваше высочество.
– До которых пор это продолжалось?
– Это продолжается до сих пор… Редко случается, чтобы я пропустил месяц или два, не призывая ее. Она всегда приходит на мой зов… Я расспрашиваю ее, и она отвечает мне… Я советуюсь с ней, и она руководит мною…
– Как? – вскричал регент вне себя от изумления, – вы еще и теперь вызываете ее?..
– Да, конечно!.. Ваше высочество, только на этот раз дело идет не о вызывании… Не тень вызываю я из глубины мрака силою моих заклинаний… нет… а царица, изображенная на обоях, вдруг становится живым существом…
– Стало быть, таинственные обои еще существуют?
– Существуют, ваше высочество.
– Конечно, в Пикардии?
– Нет, ваше высочество.
– Где же?
– Здесь, в Париже. Я считаю царицу Саба моим добрым гением и не расстаюсь с ее изображением…
– В таком случае я могу ее увидеть?..
– Непременно… если ваше королевское высочество этого желаете…
После этих последних слов Рауль бросил на маркиза де Тианжа взгляд, в котором видна была вся гордость упроченного торжества. Филипп Орлеанский продолжал:
– Значит, я могу присутствовать при чуде… могу быть свидетелем этого удивительного преобразования?..
– Вашему королевскому высочеству стоит только захотеть… – отвечал Рауль, низко кланяясь.
– Вы были правы, кавалер, – продолжал Филипп, – вы были правы, что не хотели принять унизительного звания соперника Антонии Верди!.. Что такое знание этой ничтожной чародейки в сравнении с вашим знанием?.. Что значит ее могущество в сравнении с вашим?
На этот раз взгляд Рауля опять выразительно устремился на маркиза де Тианжа. Конечно, Рауль имел право гордиться самим собой, потому что он достиг с невероятным искусством первой части удивительно придуманного плана.
Между тем ужин приближался к концу и вместо того, чтобы, по обычаям Пале-Рояля, превратиться в оргию, сделался угрюм и безмолвен. Фантастические рассказы Рауля произвели на всех присутствующих впечатление зловещее и страшное. Собеседникам казалось, что, того и гляди, в залу пиршества явятся привидения, и каждый спрашивал себя, живое ли существо его сосед. Герцог Орлеанский понял, что невозможно было бороться против этой общей озабоченности, и встал из-за стола, говоря одной из оперных богинь:
– Уверена ли ты, Эмили, что ты не умерла и не похоронена две тысячи лет назад под каким-нибудь пелопоннесским лавром?.. Уверена ли ты, что ты не тень Аспази и Фринеи?
– Мне кажется, – возразила прелестная девушка, – что ваше высочество не раз могли убедиться в том, что я не тень…
– Совершенно справедливо, моя очаровательная Лаиса… Ступай же ожидать меня в моей комнате… мне надо поговорить с тобой…
– О греческой истории, ваше высочество?
– Именно.
Эмили исчезла, преследуемая грозными взглядами Парабер и Сабран. Потом регент отпустил остальных гостей, сказав Раулю:
– Кавалер де ла Транблэ, я жду вас завтра в два часа… нам надо поговорить о важных вещах…
– Завтра в два часа, – отвечал Рауль, – я буду иметь честь явиться к вашему королевскому высочеству.
И он пошел с маркизом де Тианжем к карете последнего, которая ждала их.
– Ну, маркиз, довольны ли вы мною? – спросил кавалер, как только они уселись на мягкие подушки кареты, быстро покатившейся.
– Вы спрашиваете, доволен ли я?
– Да.
– Ну, друг мой, я в восхищении, я в восторге!..
– Точно?
– Даю вам честное слово!
– Вы находите, что я хорошо разыграл свою роль?..
– До такой степени хорошо, что я, даже будучи предупрежден, слушал вас с изумлением и спрашивал себя иногда, не справедливо ли все это, так много было истины, естественности и убеждения в вашем рассказе…
– Вы меня радуете, маркиз!..
– Радуйтесь, радуйтесь, мой милый, потому что вы одержали блистательную победу, и кажется, она будет решительной.
– Итак, по вашему мнению, теперь крепко мы держим Филиппа?
– Связанного по рукам и ногам, – прибавил де Тианж. – И если вы будете продолжать как начали, то скоро будете управлять тем, кто управляет Францией!..
– Принимаю предсказание.
– Помните, кавалер, – заметил, смеясь маркиз, – что с нынешнего дня я прошу вашего покровительства на то время, пока вы будете всемогущим.
– Оно обещано вам заранее! – отвечал Рауль тем же тоном. – Удар, нанесенный итальянке, был жесток, не правда ли? – прибавил он гораздо серьезнее.
– Так жесток, что я сомневаюсь, поднимется ли она… Теперь я не дал бы и пятисот пистолей за влияние Антонии Верди на регента…
– Да услышит вас сатана, покровительствующий нам.
– Вот мы и доехали до ваших дверей, – сказал маркиз. – Не нужно ли нам условиться в чем-нибудь?
– Да, конечно!
– Я к вашим услугам…
– Я, кажется, говорил вам, что знаменитые обои находятся в разрушенном домишке, который называется Маленьким Замком и расположен между Сен-Жерменом и Рюэлем, на берегах Сены?..
– Да, вы мне говорили…
– Надо, чтобы эти обои были привезены в Париж как можно скорее.
– Ничто не мешает нам сделать это сегодня же.
– У вас, конечно, есть слуга, на которого вы можете положиться?
– Есть.
– У меня же есть мой верный Жак, который ради меня позволит изрубить себя на куски… Этих двух человек довольно.
– Что вы хотите с ними делать?
– Завтра утром, как только начнет рассветать, вы, я, ваш лакей и Жак отправимся в путь. Лошадьми править будет Жак. Через полтора часа мы будем в Маленьком Замке: лакеи наши снимут и завернут обои, а мы привезем их в Париж; следовательно, слухи о нашей поездке не дойдут до Пале-Рояля.
– Ну, если вы хотите, я завтра приеду за вами в восемь часов утра в охотничьем экипаже, чрезвычайно легком на ходу… Лошади мои помчат нас быстрее ветра.
– Хорошо. До свидания, маркиз.
– До свидания, кавалер.
Ровно в полдень маркиз де Тианж и кавалер де ла Транблэ возвратились из Маленького Замка с обоями, старательно завернутыми в толстый холст. Дорогой маркиз сказал Раулю:
– Кажется, любезный друг, покамест все идет хорошо… я даже нахожу, что все идет слишком хорошо!
– Что вы хотите сказать, маркиз?
– Я хочу сказать, что опасаюсь встретить одно препятствие – самое серьезное из всех. Что если оно вдруг явится в последнюю, решительную минуту и помешает осуществлению наших прекрасных планов…
– Препятствие? Какое, Боже мой?
– Или я ошибаюсь, или вы еще не сообщали вашей очаровательной Жанне, вашей живой и грациозной царице Савской, какую роль назначаете ей в фантастической пьесе, которую мы приготовляем к великому увеселению доброго Филиппа Орлеанского, регента Франции…
– Это правда, Жанна еще ничего не знает. Но что за беда?
– А если она не захочет нам помогать?
– Это невозможно!
– Напротив, все возможно! Женщины странны и капризны.
– Вообще вы правы, но в этом случае ошибаетесь. Жанна живет только мною и не имеет другой воли, кроме моей. Она сделает все, что я ей велю. Если я ей скажу, чтобы она пошла на смерть, для меня она пойдет с улыбкой! Не беспокойтесь же, маркиз, я ручаюсь за Жанну.
– Неужели она такова, как вы ее описываете?
– Уверяю вас!
– О, если так, то это не женщина, а ангел!
– Кто же в этом сомневается?
– В таком случае, кавалер, мы – оба заслуживаем галер, знаете ли вы?
– Ба! Это за что?
– Вы – за то, что обманули этого ангела, а я – за то, что помогал вам.
Рауль расхохотался.
– Вы говорите серьезно? – сказал он потом.
– Очень серьезно. Ну, любезный маркиз, я заранее утешаюсь, что буду грести на галерах короля в вашей компании… Впрочем, ручаюсь вам, что Жанна со мной вполне счастлива…
– Я вам верю, но продолжится ли это?
– Как можно долее. Притом разве я виноват, что был уже женат, когда встретился с Жанной? Я люблю ее всей душой, и если дьявол освободит меня от моей первой жены – а я прошу его об этом каждое утро, каждый вечер – настоящий брак немедленно заменит комедию, в которой вы мне помогали…
XVI. Филипп Орлеанский и Рауль
В тот же день, ровно в два часа, Рауля проводили в кабинет регента.
Филипп Орлеанский сделал два шага навстречу к молодому человеку. Эти два шага были неопровержимым доказательством начала милости – неслыханной, беспримерной безграничной. Сердце Рауля встрепенулось от радости, но лицо осталось бесстрастно и выражение его, глубоко почтительное, не обнаружило того, что происходило в душе молодого человека.
Филипп Орлеанский сделал два шага навстречу к молодому человеку. Эти два шага были неопровержимым доказательством начала милости – неслыханной, беспримерной безграничной. Сердце Рауля встрепенулось от радости, но лицо осталось бесстрастно и выражение его, глубоко почтительное, не обнаружило того, что происходило в душе молодого человека.