Страница:
Настала минута для Рауля объяснить Жанне, чего он ожидал от нее, и научить ее роли, которую он назначал ей в странной сцене, готовящейся разыграться в следующую субботу в Пале-Рояле, к мистификации его королевского высочества Филиппа Орлеанского, первого принца крови, регента Франции. Как и предвидел маркиз де Тианж, это объяснение немало затрудняло кавалера. Он знал, что Жанна будет ему повиноваться, но знал также и то, что простодушная и откровенная натура молодой женщины непременно сначала возмутится и с величайшим трудом примет участие в обмане. Рауль любил Жанну – нам это известно – и еще не дошел до того, чтобы видеть в ней только бессловесное орудие. Он не хотел ни огорчить ее, ни оскорбить, и мысль лишиться ее любви и ее уважения пугала его. Итак, по всем этим причинам он откладывал сколько было возможно разговор, который мы передадим читателям…
Наступил вечер пятницы. Невозможно было откладывать далее, и Рауль наконец решился. Как искусный комедиант, он начал с того, что придал своему лицу печальное и озабоченное выражение, которое не могло не привлечь внимания Жанны. В самом деле, мрачная физиономия Рауля тотчас же растревожила молодую женщину, и она начала расспрашивать его. Рауль сначала отвечал ей очень уклончиво. Беспокойство Жанны удвоилось. Рауль искусным умолчанием без труда превратил это беспокойство в настоящий испуг. Жанна уверила себя, что мужу ее угрожает неизбежное несчастье, и хотела знать, откуда оно явится. Минута была удобная, и Рауль воспользовался ею.
– Жанна, – сказал он, страстно прижимая к сердцу молодую женщину, – ты меня любишь, не правда ли?
Молодая женщина обратила на лицо мужа свои большие, полные изумления глаза и прошептала:
– Люблю ли я тебя? Зачем ты спрашиваешь меня об этом?.. Люблю ли я тебя? Лучше спроси меня, бьется ли мое сердце, потому что если я перестану любить тебя, оно перестанет биться!..
– А если именем этой любви я буду просить у тебя большего доказательства преданности, дашь ли ты мне его?..
– Все, что только ты можешь ожидать от меня, Рауль, я сделаю… Сделаю не колеблясь и с радостью… все, исключая одного.
– Чего?
– Я только не соглашусь расстаться с тобою…
– А речь идет именно о разлуке, мое бедное дитя… Но слава Богу, то, о чем я хочу просить тебя, может избавить нас от этой разлуки… В твоей власти не допустить, чтобы ворота Бастилии затворились за мною… может быть, навсегда…
– Бастилии! – повторила Жанна с криком ужаса. – Бастилии! И я могу не допустить?..
– Да.
– И ты еще колеблешься?! Ах, Рауль! Как сильно должна я тебя любить, чтобы простить тебе подобное недоверие…
– Когда я скажу, в чем дело, моя возлюбленная Жанна, ты поймешь мою нерешительность… Ты поймешь, что иногда я говорю себе: лучше сидеть вечно в тюрьме, чем видеть, что моя обожаемая жена, моя возлюбленная Жанна, играет недостойную роль!..
– Недостойную роль?! Но я слишком хорошо знаю, мой Рауль, что ты не можешь потребовать от меня ничего постыдного… Притом моя честь принадлежит тебе… Разве ты не имеешь права располагать сю? Вечная тюрьма, Рауль, вечная разлука была бы для меня смертью! А я еще так молода… и с тобою жизнь так прекрасна! О! Рауль, не осуждай меня на смерть…
– Послушай же и, как ни странно покажется тебе то, что я тебе скажу, не сомневайся во мне.
– Я скорее буду сомневаться в себе самой…
– Я уже говорил тебе несколько раз о мнимом заговоре, изобретенном какими-то сообщниками, желавшими выставить свое лживое усердие. Точно так же я говорил, что два-три неблагоразумных слова навлекли на меня подозрение в участии в этом сомнительном заговоре…
– Да, и я всегда с глубоким ужасом слушала, как легкомысленно судил ты об опасности, угрожавшей тебе! Тайный инстинкт говорил мне, что эта опасность важнее, нежели ты думал…
– Твой инстинкт тебя не обманывал… опасность увеличилась, особенно в последнее время…
– Почему?
– Странное дело! По обстоятельствам, которым не чужда и ты…
– Я?! – пролепетала Жанна, с отчаянием ломая руки. – Я причина угрожающей тебе опасности? О! Не говори этого, Рауль, или я сойду с ума… я это чувствую…
– Успокойся, милое дитя… повторяю тебе, что эту опасность можно отклонить.
– Но ты мне говоришь также, что я ее увеличила!.. Прошу тебя, умоляю на коленях, объяснись, чтобы я узнала, по крайней мере, в чем я виновата.
– Ты не виновата, моя возлюбленная; все это сделал случай или скорее злой рок… Помнишь ли ты тот день, единственный, в который мы не были вполне счастливы со времени нашего союза?..
– День Антонии Верди, – прошептала Жанна, потупив глаза.
– Да… Помнишь ты дерзкое и грубое нападение того дворянина, от насилия которого тебя вырвал мальтийский командор, дон Реймон Васкончаллос?
– Помню… – сказала Жанна еле слышным голосом.
– Рассказывал я тебе когда-нибудь, чем кончился поединок между командором и этим дворянином?
– Никогда.
– Дон Реймон убил виконта Д'Обиньи.
– Кровавая смерть!.. – вскричала Жанна. – Из-за меня!.. Ах! Какое ужасное наказание моей безумной ревности!..
– А виконт д'Обиньи был фаворитом регента, – продолжал Рауль. – Все – даже сам регент – думают, что это я дрался с виконтом и что я убил его…
– Но если это неправда! – с пылкостью возразила Жанна. – Если твои руки не смочены в крови его? Зачем тебе не оправдаться? Не назвать настоящего убийцу?
– Ты забываешь, Жанна, что этот убийца, как ты его называешь, убил д'Обиньи в благородном поединке, защищая тебя… Ты забываешь, что мы обязаны ему неограниченной и бесконечной признательностью; что выдать его было бы низостью…
– Ты прав, Рауль; я видела только тебя, думала только о тебе и забыла обо всем!..
– Итак, – продолжал кавалер, – меня обвиняют, и теперь ты понимаешь, что я не могу оправдаться. Филипп Орлеанский хочет отомстить за смерть своего любимца, и я был бы уже давно отослан в Бастилию, в мрачную тюрьму, которая никогда не возвращает своих жертв, если бы маркиз де Тианж, этот преданный друг, не воспользовался ради меня одной из самых странных слабостей регента…
– Что ты хочешь сказать?..
– Филипп Орлеанский, этот развратный и суеверный принц, посвящает изучению кабалистических наук все время, которым ему позволяют располагать его постыдные любовные интриги и заботы о государстве… и то еще очень часто он возлагает судьбы Франции на гнусного Дюбуа. Филипп Орлеанский будет безжалостен к оскорбленному дворянину, который защищал свою честь со шпагой в руке! Но он простит все, даже преступление, мнимому чародею, колдуну, словом, искусному шарлатану, который сумеет польстить его страсти и поощрить его нелепые и химерические верования…
Жанна слушала в остолбенении, не понимая, что хочет сказать Рауль.
– Но, друг мой, – спросила она наконец, – что же я могу тут сделать? Что можем сделать мы оба?
– На первый взгляд ничего, но на самом деле очень многое, если не все…
– Как?..
– Я уже предупредил тебя, милое дитя, что должен сообщить тебе странные вещи… Маркиз де Тианж, как я говорил тебе, вздумал воспользоваться самой странной из слабостей Филиппа Орлеанского, чтобы спасти меня…
– Что же он сделал?..
– Он показал меня регенту в таком выгодном свете, который один мог возвратить мне его милость… Он сказал ему, что я чародей первого разряда, посвященный в ужасные таинства волшебства; словом, он успел остановить громовой удар, грозивший поразить меня…
– Маркиз де Тианж поступил прекрасно, и я признательна ему от всей души… Но когда регент вдруг узнает, что он был обманут, каким образом сумеешь ты обезоружить его гнев, который, без сомнения, увеличит эта хитрость?..
– Когда регент узнает, что он был обманут, говоришь ты?.. Да, конечно, он рассердится… но он никогда не должен этого узнать…
– Возможно ли это?
– Да.
– Каким же образом? Я полагаю, что Филипп Орлеанский не удовольствуется заверениями маркиза де Тианжа. Он потребует доказательств твоего кабалистического знания…
– Он уже их потребовал.
– Ну?
– Ну, я нашел средства доказать их ему…
Жанна побледнела.
– Боже мой! Боже мой! – вскричала она с ужасом. – Разве маркиз де Тианж сказал правду?..
– Дурочка! Как можешь ты это думать? – возразил Рауль с улыбкой, которая успокоила Жанну. – Но согласись, что позволительно обмануть легковерного принца, чтобы спасти свою свободу к, может быть, даже жизнь?
– Да, конечно, очень позволительно!.. Но как это сделать?
– Маркиз де Тианж особенно распространился о моем искусстве вызывать мертвых из могил и о способности придавать жизнь, движение и дар слова безжизненным фигурам в картинах или обоях.
– Но водь мертвые по твоему голосу не пробудятся! Безжизненные фигуры останутся безмолвны и неподвижны!
– Да, конечно, в действительности так; но можно заменить эту действительность искусной фантасмагорией…
– Ты думаешь?
– Не только думаю, но уверен…
– Да услышит тебя Бог и спасет нас!.. – прошептала Жанна.
– Вот странное воззвание в устах сообщницы чародея, – сказал Рауль, улыбаясь.
– Сообщницы, говоришь ты?
– Да.
– Я соглашаюсь на сообщничество, только не знаю, в чем оно будет состоять.
– Маркиз де Тианж все предвидел. Он не слепо бросил меня в пропасть, которая могла поглотить меня. Он нашел основание той фантасмагории, которую Филипп примет за действительность, и все это зависит от тебя.
– От меня? – воскликнула Жанна.
– Да.
– Но каким образом?
– Угадай.
– Как ни угадываю, мысли мои теряются! – отвечала Жанна после двух-трех минут размышления.
– Помнишь ли ты сходство, случайное, но неслыханное, удивительнее, сходство, которое когда-то заставило меня поверить в видения?..
Жанна покачала головой.
– Угадай, – продолжал Рауль, – угадай, моя юная и возлюбленная царица…
Он намеренно сделал ударение на слове царица.
– Ах! – вскричала Жанна, дотронувшись рукой до лба машинальным движением человека, что-то припоминающего. – Знаю!.. Знаю!.. Царица Савская, не так ли?.. На обоях в Маленьком Замке?
– Именно, милое дитя.
– Но каким образом это сходство может быть полезно для твоих планов?
– Очень просто… де Тианж ездил в Маленький Замок, привез обои, показал их регенту, убедив его рассказом какой-то фантастической легенды, что фигура на обоях совершенно похожий портрет настоящей царицы Савской.
– И регент этому поверил?
– Филипп Орлеанский верит всему невероятному и, наоборот, сохраняет свое неверие для предметов совершенно естественных и правдоподобных… Маркиз де Тианж не ограничился этим – он уверил регента самым торжественным образом, что по моему голосу изображение царицы не раз оставляло свои вековые обои и становилось опять живым существом… На это Филипп Орлеанский отвечал, что если я сделаю его свидетелем подобного чуда, то не только гнев его против меня будет забыт, но он еще осыплет меня самыми великими своими милостями…
– И маркиз де Тианж рассчитывал на меня, чтобы сот вершить это превращение? Не так ли?
– Да, но повторяю тебе, все это делалось без моего согласия и я предпочитаю угрожающие мне опасности унизительной мысли видеть тебя играющей недостойную роль…
– Однако, – возразила Жанна с энергией, – я сыграю эту роль… так надо… я этого хочу…
– Но подумай…
Жанна перебила мужа, закрыв ему рот своей прелестной рукой:
– Я не хочу думать ни о чем, – сказала она, – ни о чем, кроме безмерной радости, невыразимого счастья сказать себе, что я спасла тебя…
– Итак, ты требуешь?..
– Я ничего не требую, друг мой… но умоляю тебя именем нашей любви принять мою смиренную и слабую преданность!.. Разве ты не говорил мне, что я твой добрый ангел?.. И я хочу быть им, по крайней мере, один раз…
– Но не будешь ли ты бояться?.. – настаивал Рауль.
– Бояться!.. Когда я буду действовать для тебя?.. О! нет, Рауль, я не буду бояться!..
– Подумай, чтобы лучше обмануть Филиппа Орлеанского, вызывание и вся фантасмагория будут сопровождаться нарочно самыми страшными подробностями…
– Какое мне дело!.. Еще раз, Рауль, прошу тебя на коленях, не старайся отговаривать меня от неизменного намерения… Ты согласишься, не правда ли?
– Надо, если ты хочешь.
– Благодарю, мой возлюбленный Рауль… Благодарю сто раз!.. Благодарю тысячу раз!.. Когда назначен фантастический дебют твоей бедной царицы Савской?
– Очень скоро.
– Неужели сегодня?
– Нет, завтра.
– Где?
– В Пале-Рояле.
– В котором часу?
– В полночь.
– При многочисленном собрании?
– При регенте и двух-трех особах, не более.
– Что я должна делать?
– Почти ничего… притом завтра днем мы устроим репетицию в Пале-Рояле…
– Но если там увидят мое лицо, мне кажется, что весь эффект вечерней сцены пропадет…
– Мы это предвидели и потому привезем тебя в Пале-Рояль переодетой.
– Должна я буду говорить?
– Несколько слов… Может быть, и то еще неизвестно, тебе придется сделать несколько ответов…
– Регенту?
– Нет, мне… я буду спрашивать тебя при нем.
– А он будет говорить со мной?
– Не думаю… притом ты не должна ему отвечать. Не беспокойся, милая Жанна, твоя роль тебе будет объяснена с начала до конца… урок будет задан… и невозможно, решительно невозможно, чтобы ты затруднилась чем-нибудь серьезно…
– О! Я не беспокоюсь об этом, мой Рауль. Пока ты будешь делать вид, что вызываешь демонов, я буду молиться Богу. Он увидит, что сердца наши чисты, что мы играем комедию, только внешне бесстыдную, но в сущности имеющую благородную цель, и простит нам… Он нас защитит, он нас поддержит! Не думаешь ли и ты этого, мой Рауль?
– Да… да… я так и думаю, – отвечал молодой человек, снова сжима я Жанну в объятиях, – но в особенности я думаю, что ты ангел!..
XX. Человек с усами
XXI. Ночная зала. – Антония Верди
Наступил вечер пятницы. Невозможно было откладывать далее, и Рауль наконец решился. Как искусный комедиант, он начал с того, что придал своему лицу печальное и озабоченное выражение, которое не могло не привлечь внимания Жанны. В самом деле, мрачная физиономия Рауля тотчас же растревожила молодую женщину, и она начала расспрашивать его. Рауль сначала отвечал ей очень уклончиво. Беспокойство Жанны удвоилось. Рауль искусным умолчанием без труда превратил это беспокойство в настоящий испуг. Жанна уверила себя, что мужу ее угрожает неизбежное несчастье, и хотела знать, откуда оно явится. Минута была удобная, и Рауль воспользовался ею.
– Жанна, – сказал он, страстно прижимая к сердцу молодую женщину, – ты меня любишь, не правда ли?
Молодая женщина обратила на лицо мужа свои большие, полные изумления глаза и прошептала:
– Люблю ли я тебя? Зачем ты спрашиваешь меня об этом?.. Люблю ли я тебя? Лучше спроси меня, бьется ли мое сердце, потому что если я перестану любить тебя, оно перестанет биться!..
– А если именем этой любви я буду просить у тебя большего доказательства преданности, дашь ли ты мне его?..
– Все, что только ты можешь ожидать от меня, Рауль, я сделаю… Сделаю не колеблясь и с радостью… все, исключая одного.
– Чего?
– Я только не соглашусь расстаться с тобою…
– А речь идет именно о разлуке, мое бедное дитя… Но слава Богу, то, о чем я хочу просить тебя, может избавить нас от этой разлуки… В твоей власти не допустить, чтобы ворота Бастилии затворились за мною… может быть, навсегда…
– Бастилии! – повторила Жанна с криком ужаса. – Бастилии! И я могу не допустить?..
– Да.
– И ты еще колеблешься?! Ах, Рауль! Как сильно должна я тебя любить, чтобы простить тебе подобное недоверие…
– Когда я скажу, в чем дело, моя возлюбленная Жанна, ты поймешь мою нерешительность… Ты поймешь, что иногда я говорю себе: лучше сидеть вечно в тюрьме, чем видеть, что моя обожаемая жена, моя возлюбленная Жанна, играет недостойную роль!..
– Недостойную роль?! Но я слишком хорошо знаю, мой Рауль, что ты не можешь потребовать от меня ничего постыдного… Притом моя честь принадлежит тебе… Разве ты не имеешь права располагать сю? Вечная тюрьма, Рауль, вечная разлука была бы для меня смертью! А я еще так молода… и с тобою жизнь так прекрасна! О! Рауль, не осуждай меня на смерть…
– Послушай же и, как ни странно покажется тебе то, что я тебе скажу, не сомневайся во мне.
– Я скорее буду сомневаться в себе самой…
– Я уже говорил тебе несколько раз о мнимом заговоре, изобретенном какими-то сообщниками, желавшими выставить свое лживое усердие. Точно так же я говорил, что два-три неблагоразумных слова навлекли на меня подозрение в участии в этом сомнительном заговоре…
– Да, и я всегда с глубоким ужасом слушала, как легкомысленно судил ты об опасности, угрожавшей тебе! Тайный инстинкт говорил мне, что эта опасность важнее, нежели ты думал…
– Твой инстинкт тебя не обманывал… опасность увеличилась, особенно в последнее время…
– Почему?
– Странное дело! По обстоятельствам, которым не чужда и ты…
– Я?! – пролепетала Жанна, с отчаянием ломая руки. – Я причина угрожающей тебе опасности? О! Не говори этого, Рауль, или я сойду с ума… я это чувствую…
– Успокойся, милое дитя… повторяю тебе, что эту опасность можно отклонить.
– Но ты мне говоришь также, что я ее увеличила!.. Прошу тебя, умоляю на коленях, объяснись, чтобы я узнала, по крайней мере, в чем я виновата.
– Ты не виновата, моя возлюбленная; все это сделал случай или скорее злой рок… Помнишь ли ты тот день, единственный, в который мы не были вполне счастливы со времени нашего союза?..
– День Антонии Верди, – прошептала Жанна, потупив глаза.
– Да… Помнишь ты дерзкое и грубое нападение того дворянина, от насилия которого тебя вырвал мальтийский командор, дон Реймон Васкончаллос?
– Помню… – сказала Жанна еле слышным голосом.
– Рассказывал я тебе когда-нибудь, чем кончился поединок между командором и этим дворянином?
– Никогда.
– Дон Реймон убил виконта Д'Обиньи.
– Кровавая смерть!.. – вскричала Жанна. – Из-за меня!.. Ах! Какое ужасное наказание моей безумной ревности!..
– А виконт д'Обиньи был фаворитом регента, – продолжал Рауль. – Все – даже сам регент – думают, что это я дрался с виконтом и что я убил его…
– Но если это неправда! – с пылкостью возразила Жанна. – Если твои руки не смочены в крови его? Зачем тебе не оправдаться? Не назвать настоящего убийцу?
– Ты забываешь, Жанна, что этот убийца, как ты его называешь, убил д'Обиньи в благородном поединке, защищая тебя… Ты забываешь, что мы обязаны ему неограниченной и бесконечной признательностью; что выдать его было бы низостью…
– Ты прав, Рауль; я видела только тебя, думала только о тебе и забыла обо всем!..
– Итак, – продолжал кавалер, – меня обвиняют, и теперь ты понимаешь, что я не могу оправдаться. Филипп Орлеанский хочет отомстить за смерть своего любимца, и я был бы уже давно отослан в Бастилию, в мрачную тюрьму, которая никогда не возвращает своих жертв, если бы маркиз де Тианж, этот преданный друг, не воспользовался ради меня одной из самых странных слабостей регента…
– Что ты хочешь сказать?..
– Филипп Орлеанский, этот развратный и суеверный принц, посвящает изучению кабалистических наук все время, которым ему позволяют располагать его постыдные любовные интриги и заботы о государстве… и то еще очень часто он возлагает судьбы Франции на гнусного Дюбуа. Филипп Орлеанский будет безжалостен к оскорбленному дворянину, который защищал свою честь со шпагой в руке! Но он простит все, даже преступление, мнимому чародею, колдуну, словом, искусному шарлатану, который сумеет польстить его страсти и поощрить его нелепые и химерические верования…
Жанна слушала в остолбенении, не понимая, что хочет сказать Рауль.
– Но, друг мой, – спросила она наконец, – что же я могу тут сделать? Что можем сделать мы оба?
– На первый взгляд ничего, но на самом деле очень многое, если не все…
– Как?..
– Я уже предупредил тебя, милое дитя, что должен сообщить тебе странные вещи… Маркиз де Тианж, как я говорил тебе, вздумал воспользоваться самой странной из слабостей Филиппа Орлеанского, чтобы спасти меня…
– Что же он сделал?..
– Он показал меня регенту в таком выгодном свете, который один мог возвратить мне его милость… Он сказал ему, что я чародей первого разряда, посвященный в ужасные таинства волшебства; словом, он успел остановить громовой удар, грозивший поразить меня…
– Маркиз де Тианж поступил прекрасно, и я признательна ему от всей души… Но когда регент вдруг узнает, что он был обманут, каким образом сумеешь ты обезоружить его гнев, который, без сомнения, увеличит эта хитрость?..
– Когда регент узнает, что он был обманут, говоришь ты?.. Да, конечно, он рассердится… но он никогда не должен этого узнать…
– Возможно ли это?
– Да.
– Каким же образом? Я полагаю, что Филипп Орлеанский не удовольствуется заверениями маркиза де Тианжа. Он потребует доказательств твоего кабалистического знания…
– Он уже их потребовал.
– Ну?
– Ну, я нашел средства доказать их ему…
Жанна побледнела.
– Боже мой! Боже мой! – вскричала она с ужасом. – Разве маркиз де Тианж сказал правду?..
– Дурочка! Как можешь ты это думать? – возразил Рауль с улыбкой, которая успокоила Жанну. – Но согласись, что позволительно обмануть легковерного принца, чтобы спасти свою свободу к, может быть, даже жизнь?
– Да, конечно, очень позволительно!.. Но как это сделать?
– Маркиз де Тианж особенно распространился о моем искусстве вызывать мертвых из могил и о способности придавать жизнь, движение и дар слова безжизненным фигурам в картинах или обоях.
– Но водь мертвые по твоему голосу не пробудятся! Безжизненные фигуры останутся безмолвны и неподвижны!
– Да, конечно, в действительности так; но можно заменить эту действительность искусной фантасмагорией…
– Ты думаешь?
– Не только думаю, но уверен…
– Да услышит тебя Бог и спасет нас!.. – прошептала Жанна.
– Вот странное воззвание в устах сообщницы чародея, – сказал Рауль, улыбаясь.
– Сообщницы, говоришь ты?
– Да.
– Я соглашаюсь на сообщничество, только не знаю, в чем оно будет состоять.
– Маркиз де Тианж все предвидел. Он не слепо бросил меня в пропасть, которая могла поглотить меня. Он нашел основание той фантасмагории, которую Филипп примет за действительность, и все это зависит от тебя.
– От меня? – воскликнула Жанна.
– Да.
– Но каким образом?
– Угадай.
– Как ни угадываю, мысли мои теряются! – отвечала Жанна после двух-трех минут размышления.
– Помнишь ли ты сходство, случайное, но неслыханное, удивительнее, сходство, которое когда-то заставило меня поверить в видения?..
Жанна покачала головой.
– Угадай, – продолжал Рауль, – угадай, моя юная и возлюбленная царица…
Он намеренно сделал ударение на слове царица.
– Ах! – вскричала Жанна, дотронувшись рукой до лба машинальным движением человека, что-то припоминающего. – Знаю!.. Знаю!.. Царица Савская, не так ли?.. На обоях в Маленьком Замке?
– Именно, милое дитя.
– Но каким образом это сходство может быть полезно для твоих планов?
– Очень просто… де Тианж ездил в Маленький Замок, привез обои, показал их регенту, убедив его рассказом какой-то фантастической легенды, что фигура на обоях совершенно похожий портрет настоящей царицы Савской.
– И регент этому поверил?
– Филипп Орлеанский верит всему невероятному и, наоборот, сохраняет свое неверие для предметов совершенно естественных и правдоподобных… Маркиз де Тианж не ограничился этим – он уверил регента самым торжественным образом, что по моему голосу изображение царицы не раз оставляло свои вековые обои и становилось опять живым существом… На это Филипп Орлеанский отвечал, что если я сделаю его свидетелем подобного чуда, то не только гнев его против меня будет забыт, но он еще осыплет меня самыми великими своими милостями…
– И маркиз де Тианж рассчитывал на меня, чтобы сот вершить это превращение? Не так ли?
– Да, но повторяю тебе, все это делалось без моего согласия и я предпочитаю угрожающие мне опасности унизительной мысли видеть тебя играющей недостойную роль…
– Однако, – возразила Жанна с энергией, – я сыграю эту роль… так надо… я этого хочу…
– Но подумай…
Жанна перебила мужа, закрыв ему рот своей прелестной рукой:
– Я не хочу думать ни о чем, – сказала она, – ни о чем, кроме безмерной радости, невыразимого счастья сказать себе, что я спасла тебя…
– Итак, ты требуешь?..
– Я ничего не требую, друг мой… но умоляю тебя именем нашей любви принять мою смиренную и слабую преданность!.. Разве ты не говорил мне, что я твой добрый ангел?.. И я хочу быть им, по крайней мере, один раз…
– Но не будешь ли ты бояться?.. – настаивал Рауль.
– Бояться!.. Когда я буду действовать для тебя?.. О! нет, Рауль, я не буду бояться!..
– Подумай, чтобы лучше обмануть Филиппа Орлеанского, вызывание и вся фантасмагория будут сопровождаться нарочно самыми страшными подробностями…
– Какое мне дело!.. Еще раз, Рауль, прошу тебя на коленях, не старайся отговаривать меня от неизменного намерения… Ты согласишься, не правда ли?
– Надо, если ты хочешь.
– Благодарю, мой возлюбленный Рауль… Благодарю сто раз!.. Благодарю тысячу раз!.. Когда назначен фантастический дебют твоей бедной царицы Савской?
– Очень скоро.
– Неужели сегодня?
– Нет, завтра.
– Где?
– В Пале-Рояле.
– В котором часу?
– В полночь.
– При многочисленном собрании?
– При регенте и двух-трех особах, не более.
– Что я должна делать?
– Почти ничего… притом завтра днем мы устроим репетицию в Пале-Рояле…
– Но если там увидят мое лицо, мне кажется, что весь эффект вечерней сцены пропадет…
– Мы это предвидели и потому привезем тебя в Пале-Рояль переодетой.
– Должна я буду говорить?
– Несколько слов… Может быть, и то еще неизвестно, тебе придется сделать несколько ответов…
– Регенту?
– Нет, мне… я буду спрашивать тебя при нем.
– А он будет говорить со мной?
– Не думаю… притом ты не должна ему отвечать. Не беспокойся, милая Жанна, твоя роль тебе будет объяснена с начала до конца… урок будет задан… и невозможно, решительно невозможно, чтобы ты затруднилась чем-нибудь серьезно…
– О! Я не беспокоюсь об этом, мой Рауль. Пока ты будешь делать вид, что вызываешь демонов, я буду молиться Богу. Он увидит, что сердца наши чисты, что мы играем комедию, только внешне бесстыдную, но в сущности имеющую благородную цель, и простит нам… Он нас защитит, он нас поддержит! Не думаешь ли и ты этого, мой Рауль?
– Да… да… я так и думаю, – отвечал молодой человек, снова сжима я Жанну в объятиях, – но в особенности я думаю, что ты ангел!..
XX. Человек с усами
На другой день после полудня маркиз де Тианж заехал за Раулем и Жанной, чтобы вместе отправиться в Пале-Рояль. Он хорошо знал, что ему следует сказать Жанне, чтобы уведомить ее, будто он придумал все это дело, как говорил Рауль. Маркиз привез для Жанны костюм, странный в высочайшей степени, но единственный, какой только мог скрыть черты светло-русой царицы Саба от нескромного любопытства. Это был полный костюм негра – красный кафтан, вышитый золотом, белые атласные панталоны, алжирская феска, парик и восковая маска. Все это превратило Жанну в восхитительного представителя гвинейской породы. Несмотря на серьезность положения, молодая женщина не могла удержаться от смеха, когда, взглянув в зеркало, она увидела в нем вместо своего свеженького и кроткого личика плоский нос, толстые губы и черный цвет лица настоящего негра.
Карета маркиза де Тианжа, на козлах которой сидел его доверенный слуга, ездивший с ним в Маленький Замок, стояла на дворе. Жак, верный Жак должен был один встать на запятки, обыкновенно занимаемые двумя или тремя высокими лакеями.
Рауль набросил плащ на плечи Жанны, чтобы скрыть ее яркий костюм, и наши три действующих лица заняли места в ожидавшей их карете. Жанна и маркиз де Тианж сели справа, Рауль поместился возле них.
В ту минуту, когда карета повернула направо из улицы, человек, несколько часов ходивший взад и вперед перед отелем как часовой, смело вскочил на подножку и с редкой дерзостью сунул голову в окно кареты. Человек этот был очень высок, очень худощав, очень бледен, у него были длинные черные усы, а на правом глазу широкая повязка, закрывавшая часть лица. От него несло вином и табаком.
При виде этой необыкновенной фигуры, появление которой было так неожиданно, Жанна не могла удержаться, чтобы не вскрикнуть от изумления и испуга. Маркиз де Тианж схватился за эфес шпаги, а Рауль поспешил схватить этого человека за ворот, но не успел. Без сомнения, незнакомец с черными усами увидел все, что ему было нужно видеть, и уже хотел спрыгнуть на мостовую, рискуя переломать себе кости, потому что лошади мчались как ветер, как вдруг Жак заметил его.
– А! Это опять ты, негодяй! – закричал он. – Опять ты?!. Бретон, – прибавил он, обращаясь к кучеру, – хорошенько его кнутом… да по лицу!
Бретон не заставил повторять два раза этого приказания и нанес дерзкому в самое лицо такой сильный удар, что на щеке несчастного появилась синяя полоса и брызнула кровь. Почти ослепленный и совершенно оглушенный, человек с усами покатился с подножки на мостовую. Колеса кареты проехали возле самых его ног, но не задели их. Бретон и Жак сначала подумали, что незнакомец убился на месте, но, без сомнения, он принадлежал к породе кошек, которые падают с крыш без всякого вреда. Он не пролежал на мостовой и минуты, тотчас приподнялся и, хромая, пошел по улице, скрежеща зубами и грозя кулаком вслед удалявшейся карете.
– Кто такой этот человек и чего он хотел? – спросил маркиз де Тианж у Рауля.
– Верно, какой-нибудь сумасшедший… – отвечал Рауль. – Странность его поведения доказывает это…
– Какой он страшный!.. – прошептала Жанна. – Но я боюсь, что его ударили слишком жестоко; он, верно, очень ушибся, когда упал…
Маркиз де Тианж высунул голову в дверцу и взглянул назад.
– Не бойтесь, – сказал он, – негодяй уже идет как ни в чем не бывало… А! Вот он оборачивается и еще показывает нам кулак… Хотелось бы мне выйти из карсты, догнать его и поколотить!..
– Не делайте этого, маркиз, прошу вас, – возразила Жанна, – поступок этого человека был неприличен, это правда; но он не оскорбил нас, не грозил нам, притом он и так наказан…
Маркиз де Тианж поклонился в знак согласия к заговорил о другом. Рауль же оставался безмолвен, задумчив, и глубокая морщина пролегла между его бровей. Он узнал Матьяса Обера – Матьяса Рысь – Матьяса-шпиона и спрашивал себя, не служит ли поступок этого человека дурным предзнаменованием.
Карета приехала в Пале-Рояль. Маркиз и мнимый негр пошли по лестнице, которая вела в комнаты, назначенные его королевским высочеством для Рауля. Последний остался поговорить с Жаком.
– Зачем, – сказал Рауль, – ты закричал этому типу на подножке, что он здесь опять?
– Я закричал это ему, кавалер, потому, что он в самом деле негодяй… – отвечал Жак.
– Откуда ты это знаешь? Разве ты знаком с ним?
– Я его видел сегодня в первый раз… Но заметили ли вы, что на его скверном лице была черная повязка?
– Заметил.
– Под этой повязкой он еще долго будет носить мою метку.
– Что он тебе сделал?
– Он вздумал расспрашивать меня о вас и предлагать мне деньги…
– И что ты ему ответил?..
– Я отвечал ему тем, что треснул его по роже… Как он того и заслуживал.
– Хорошо, Жак, этого я и ожидал от тебя. Скажи мне, какие вопросы он задавал тебе?..
– Их было много, и все самые дерзкие.
– Не можешь ли ты объяснить, какие именно?
– Его особенно занимали ваши два брака. Он не переставал спрашивать у меня о первой и о второй мадам де ла Транблэ. Особенно ему хотелось знать, когда и как умерла первая и когда и где вы женились на второй,
– Послушай меня, Жак, – сказал Рауль. – Ты мне часто» говаривал, что если я дам тебе приказание – какое бы оно ни было – если даже в нем заключалась бы опасность для твоей жизни, ты не поколеблешься исполнить его.
– Я говорил это, кавалер, и готов повторить снова. Приказывайте.
– Но прежде скажи мне, если ты встретишь этого человека, узнаешь ли ты его?..
– Хоть бы это было через десять лет, хоть через двадцать, хотя бы он был переодет с ног до головы, я узнаю его.
– Так помни же, этот человек ядовитая гадина, помни, что в тот день, когда ты его встретишь, я приказываю тебе убить его, как убивают бешеную собаку или опасную змею…
Жак ударил себя по лбу и сказал:
– Кавалер, ваше приказание останется здесь навеки… О, если бы я знал все это, когда этот разбойник хотел подкупить меня, я тотчас исполнил бы ваше приказание! Теперь я воспользуюсь первым удобным случаем и прострелю этому негодяю голову или проколю его насквозь шпагой…
– Только смотри не дерись с ним! Убей его, не говоря ни слова!
– Вы мне уже говорили о бешеной собаке и ядовитой змее, я понял все.
– Хорошо! Теперь, мой добрый Жак, ты мне не нужен до назначенного часа… Ступай куда хочешь…
Жак отправился. Рауль задумчиво пошел на лестницу, по которой за минуту перед этим шли маркиз и негр.
«Матьяс Обер подсматривает за мной… – думал он, – это бесспорно… Но кто ему платит за это? С какой целью? Что он успел узнать? Что он открыл? Зачем эти странные вопросы о моих двух браках, о моих двух женах? Кто заглядывает таким образом в мою жизнь? Похоже, что собирается гроза, которая скоро разразится надо мною… Ну, что ж, пусть гремит гром, пусть ревет буря! Я буду бороться!..»
Карета маркиза де Тианжа, на козлах которой сидел его доверенный слуга, ездивший с ним в Маленький Замок, стояла на дворе. Жак, верный Жак должен был один встать на запятки, обыкновенно занимаемые двумя или тремя высокими лакеями.
Рауль набросил плащ на плечи Жанны, чтобы скрыть ее яркий костюм, и наши три действующих лица заняли места в ожидавшей их карете. Жанна и маркиз де Тианж сели справа, Рауль поместился возле них.
В ту минуту, когда карета повернула направо из улицы, человек, несколько часов ходивший взад и вперед перед отелем как часовой, смело вскочил на подножку и с редкой дерзостью сунул голову в окно кареты. Человек этот был очень высок, очень худощав, очень бледен, у него были длинные черные усы, а на правом глазу широкая повязка, закрывавшая часть лица. От него несло вином и табаком.
При виде этой необыкновенной фигуры, появление которой было так неожиданно, Жанна не могла удержаться, чтобы не вскрикнуть от изумления и испуга. Маркиз де Тианж схватился за эфес шпаги, а Рауль поспешил схватить этого человека за ворот, но не успел. Без сомнения, незнакомец с черными усами увидел все, что ему было нужно видеть, и уже хотел спрыгнуть на мостовую, рискуя переломать себе кости, потому что лошади мчались как ветер, как вдруг Жак заметил его.
– А! Это опять ты, негодяй! – закричал он. – Опять ты?!. Бретон, – прибавил он, обращаясь к кучеру, – хорошенько его кнутом… да по лицу!
Бретон не заставил повторять два раза этого приказания и нанес дерзкому в самое лицо такой сильный удар, что на щеке несчастного появилась синяя полоса и брызнула кровь. Почти ослепленный и совершенно оглушенный, человек с усами покатился с подножки на мостовую. Колеса кареты проехали возле самых его ног, но не задели их. Бретон и Жак сначала подумали, что незнакомец убился на месте, но, без сомнения, он принадлежал к породе кошек, которые падают с крыш без всякого вреда. Он не пролежал на мостовой и минуты, тотчас приподнялся и, хромая, пошел по улице, скрежеща зубами и грозя кулаком вслед удалявшейся карете.
– Кто такой этот человек и чего он хотел? – спросил маркиз де Тианж у Рауля.
– Верно, какой-нибудь сумасшедший… – отвечал Рауль. – Странность его поведения доказывает это…
– Какой он страшный!.. – прошептала Жанна. – Но я боюсь, что его ударили слишком жестоко; он, верно, очень ушибся, когда упал…
Маркиз де Тианж высунул голову в дверцу и взглянул назад.
– Не бойтесь, – сказал он, – негодяй уже идет как ни в чем не бывало… А! Вот он оборачивается и еще показывает нам кулак… Хотелось бы мне выйти из карсты, догнать его и поколотить!..
– Не делайте этого, маркиз, прошу вас, – возразила Жанна, – поступок этого человека был неприличен, это правда; но он не оскорбил нас, не грозил нам, притом он и так наказан…
Маркиз де Тианж поклонился в знак согласия к заговорил о другом. Рауль же оставался безмолвен, задумчив, и глубокая морщина пролегла между его бровей. Он узнал Матьяса Обера – Матьяса Рысь – Матьяса-шпиона и спрашивал себя, не служит ли поступок этого человека дурным предзнаменованием.
Карета приехала в Пале-Рояль. Маркиз и мнимый негр пошли по лестнице, которая вела в комнаты, назначенные его королевским высочеством для Рауля. Последний остался поговорить с Жаком.
– Зачем, – сказал Рауль, – ты закричал этому типу на подножке, что он здесь опять?
– Я закричал это ему, кавалер, потому, что он в самом деле негодяй… – отвечал Жак.
– Откуда ты это знаешь? Разве ты знаком с ним?
– Я его видел сегодня в первый раз… Но заметили ли вы, что на его скверном лице была черная повязка?
– Заметил.
– Под этой повязкой он еще долго будет носить мою метку.
– Что он тебе сделал?
– Он вздумал расспрашивать меня о вас и предлагать мне деньги…
– И что ты ему ответил?..
– Я отвечал ему тем, что треснул его по роже… Как он того и заслуживал.
– Хорошо, Жак, этого я и ожидал от тебя. Скажи мне, какие вопросы он задавал тебе?..
– Их было много, и все самые дерзкие.
– Не можешь ли ты объяснить, какие именно?
– Его особенно занимали ваши два брака. Он не переставал спрашивать у меня о первой и о второй мадам де ла Транблэ. Особенно ему хотелось знать, когда и как умерла первая и когда и где вы женились на второй,
– Послушай меня, Жак, – сказал Рауль. – Ты мне часто» говаривал, что если я дам тебе приказание – какое бы оно ни было – если даже в нем заключалась бы опасность для твоей жизни, ты не поколеблешься исполнить его.
– Я говорил это, кавалер, и готов повторить снова. Приказывайте.
– Но прежде скажи мне, если ты встретишь этого человека, узнаешь ли ты его?..
– Хоть бы это было через десять лет, хоть через двадцать, хотя бы он был переодет с ног до головы, я узнаю его.
– Так помни же, этот человек ядовитая гадина, помни, что в тот день, когда ты его встретишь, я приказываю тебе убить его, как убивают бешеную собаку или опасную змею…
Жак ударил себя по лбу и сказал:
– Кавалер, ваше приказание останется здесь навеки… О, если бы я знал все это, когда этот разбойник хотел подкупить меня, я тотчас исполнил бы ваше приказание! Теперь я воспользуюсь первым удобным случаем и прострелю этому негодяю голову или проколю его насквозь шпагой…
– Только смотри не дерись с ним! Убей его, не говоря ни слова!
– Вы мне уже говорили о бешеной собаке и ядовитой змее, я понял все.
– Хорошо! Теперь, мой добрый Жак, ты мне не нужен до назначенного часа… Ступай куда хочешь…
Жак отправился. Рауль задумчиво пошел на лестницу, по которой за минуту перед этим шли маркиз и негр.
«Матьяс Обер подсматривает за мной… – думал он, – это бесспорно… Но кто ему платит за это? С какой целью? Что он успел узнать? Что он открыл? Зачем эти странные вопросы о моих двух браках, о моих двух женах? Кто заглядывает таким образом в мою жизнь? Похоже, что собирается гроза, которая скоро разразится надо мною… Ну, что ж, пусть гремит гром, пусть ревет буря! Я буду бороться!..»
XXI. Ночная зала. – Антония Верди
Повторяя мысленно этот бессвязный монолог, Рауль вошел в длинную галерею и особенным образом постучался в дверь, уже затворившуюся за маркизом де Тианжем и Жанной. Дверь эта растворилась, и Рауль вошел в комнату, в которой ночью должны были происходить таинственные сцены.
Комната эта была очень обширна, и ее убранство отличалось грациозным, строгим стилем, нисколько не напоминавшим ослепительную роскошь и легкий стиль других комнат Пале-Рояля. Потолок был устроен в виде купола и украшен фресками, на которых было изображено Торжество Ночи. Четыре картины кисти бессмертного Лесюера (к несчастью истребленные чернью во время революции), представляли четыре эпизода из истории Прозерпины в аду. Глубокие амбразуры окон были закрыты великолепными гобеленовыми занавесками, которые, опускаясь перед этими окнами в тяжелых и прямых складках, могли даже днем сотворить в этой комнате, которую в Пале-Рояле все называли Ночной Залой, совершенную темноту.
Рауль и маркиз де Тианж не натянули обоев с царицей Савской на стену, но повесили их так, что они совершенно закрыли один угол комнаты, превратившийся в треугольный кабинетик, в котором имелась дверь наружу. Низ обоев касался эстрады в три фута вышины. Подвижная балюстрада разделяла залу на две части. Одна из этих частей была предназначена для Филиппа Орлеанского и других зрителей, а другая для актеров волшебной комедии. Впрочем, этих актеров было только двое: Рауль и царица.
На обоях царица была представлена в великолепнейшем восточном костюме, необыкновенно богатом. Он состоял из золотой парчи, усыпанной драгоценными камнями, и напоминал поразительным образом те чудные костюмы, которыми Паоло Веронезе любил украшать в своих картинах белые плечи женщин. Белый атласный, вышитый золотом, тюрбан, на котором красовалось белое перо, пришпиленное бриллиантовым аграфом, дополнял этот костюм.
Рауль приказал изготовить точно такой же наряд для Жанны, и приказание его было исполнено в три дня. Молодая женщина с помощью мужа переменила костюм негра на этот библейский наряд, и когда живая царица Савская встала возле своего безмолвного воспроизведения, Рауль и маркиз де Тианж не могли удержаться от крика восторга и изумления. Они были поражены не только сверхъестественной красотой молодой женщины, но еще и тем, что самый внимательный глаз не мог бы отличить копию от оригинала.
Началась репетиция. Мы не заставим наших читателей присутствовать при ней по той простой причине, что те зрители, которые присутствуют на генеральной репетиции какой-либо пьесы, уже теряют свой интерес к премьере. Итак, мы оставим на время маркиза де Тианжа, Рауля и Жанну и сойдемся с ними снова в полночь, в мрачный и торжественный час тайн и привидений.
Теперь перенесемся, если хотите, на улицу Серизэ, в маленький особняк, подаренный Филиппом Орлеанским прелестной чародейке, Антонии Верди. Проникнем в очаровательный будуар, обтянутый китайским атласом с не существующими в природе цветами и баснословными птицами, и мы очутимся перед самой колдуньей, сидящей или скорее лежащей на диване, обитом такой же материей, как и обои.
Антония Верди была скорее мала, нежели высока ростом, удивительно хорошо сложена и отличалась привлекательностью своих грациозно-округленных форм. Все движения молодой женщины, исполненные лукавого кокетства и страстной неги, возбуждали желания. Лицо ее было несколько полное; глаза большие, продолговатые, очень черные и очень выразительные; нос удивительно красивый и правильный; губы алые; зубы ослепительно белые. Смуглый цвет ее лица напоминал прелестных флорентийских или неаполитанских дев. Свои великолепные черные бархатистые волосы она носила без пудры, заплетая в две густые и длинные косы, которые доходили ей до пят, когда она не обвивала их вокруг головы пышкой диадемой.
В ту минуту, когда мы вошли в будуар Антонии Верди, физиономия этой обольстительной женщины выражала живейшее нетерпение. Она держала одну из своих кос и кончиком ее машинально била себя по круглому и розовому плечу, выглядывавшему из ее пеньюара.
Десять часов пробило на часах из саксонского фарфора, стоявших на камине будуара. Антония приподнялась и позвонила. На этот зов прибежал наш старый знакомый Жан Каррэ.
Комната эта была очень обширна, и ее убранство отличалось грациозным, строгим стилем, нисколько не напоминавшим ослепительную роскошь и легкий стиль других комнат Пале-Рояля. Потолок был устроен в виде купола и украшен фресками, на которых было изображено Торжество Ночи. Четыре картины кисти бессмертного Лесюера (к несчастью истребленные чернью во время революции), представляли четыре эпизода из истории Прозерпины в аду. Глубокие амбразуры окон были закрыты великолепными гобеленовыми занавесками, которые, опускаясь перед этими окнами в тяжелых и прямых складках, могли даже днем сотворить в этой комнате, которую в Пале-Рояле все называли Ночной Залой, совершенную темноту.
Рауль и маркиз де Тианж не натянули обоев с царицей Савской на стену, но повесили их так, что они совершенно закрыли один угол комнаты, превратившийся в треугольный кабинетик, в котором имелась дверь наружу. Низ обоев касался эстрады в три фута вышины. Подвижная балюстрада разделяла залу на две части. Одна из этих частей была предназначена для Филиппа Орлеанского и других зрителей, а другая для актеров волшебной комедии. Впрочем, этих актеров было только двое: Рауль и царица.
На обоях царица была представлена в великолепнейшем восточном костюме, необыкновенно богатом. Он состоял из золотой парчи, усыпанной драгоценными камнями, и напоминал поразительным образом те чудные костюмы, которыми Паоло Веронезе любил украшать в своих картинах белые плечи женщин. Белый атласный, вышитый золотом, тюрбан, на котором красовалось белое перо, пришпиленное бриллиантовым аграфом, дополнял этот костюм.
Рауль приказал изготовить точно такой же наряд для Жанны, и приказание его было исполнено в три дня. Молодая женщина с помощью мужа переменила костюм негра на этот библейский наряд, и когда живая царица Савская встала возле своего безмолвного воспроизведения, Рауль и маркиз де Тианж не могли удержаться от крика восторга и изумления. Они были поражены не только сверхъестественной красотой молодой женщины, но еще и тем, что самый внимательный глаз не мог бы отличить копию от оригинала.
Началась репетиция. Мы не заставим наших читателей присутствовать при ней по той простой причине, что те зрители, которые присутствуют на генеральной репетиции какой-либо пьесы, уже теряют свой интерес к премьере. Итак, мы оставим на время маркиза де Тианжа, Рауля и Жанну и сойдемся с ними снова в полночь, в мрачный и торжественный час тайн и привидений.
Теперь перенесемся, если хотите, на улицу Серизэ, в маленький особняк, подаренный Филиппом Орлеанским прелестной чародейке, Антонии Верди. Проникнем в очаровательный будуар, обтянутый китайским атласом с не существующими в природе цветами и баснословными птицами, и мы очутимся перед самой колдуньей, сидящей или скорее лежащей на диване, обитом такой же материей, как и обои.
Антония Верди была скорее мала, нежели высока ростом, удивительно хорошо сложена и отличалась привлекательностью своих грациозно-округленных форм. Все движения молодой женщины, исполненные лукавого кокетства и страстной неги, возбуждали желания. Лицо ее было несколько полное; глаза большие, продолговатые, очень черные и очень выразительные; нос удивительно красивый и правильный; губы алые; зубы ослепительно белые. Смуглый цвет ее лица напоминал прелестных флорентийских или неаполитанских дев. Свои великолепные черные бархатистые волосы она носила без пудры, заплетая в две густые и длинные косы, которые доходили ей до пят, когда она не обвивала их вокруг головы пышкой диадемой.
В ту минуту, когда мы вошли в будуар Антонии Верди, физиономия этой обольстительной женщины выражала живейшее нетерпение. Она держала одну из своих кос и кончиком ее машинально била себя по круглому и розовому плечу, выглядывавшему из ее пеньюара.
Десять часов пробило на часах из саксонского фарфора, стоявших на камине будуара. Антония приподнялась и позвонила. На этот зов прибежал наш старый знакомый Жан Каррэ.