Дегтярев Максим. Ок-но

   — Вряд ли.
   — Но копию вы себе не оставили, опасаясь не кого-нибудь, а ДАГАРа.
   — Не хотел попадаться на такой глупости.
   — Понимаю, — кивнул я, почувствовав в его последних словах некоторую неловкость. — ДАГАР мог проверить вас прежде, чем допустить к… — у меня вышла заминка, — вы извините конечно, но когда я пытаюсь сам для себя определить, к чему вас допустили, то выходит, что либо ДАГАР занимается ерундой, а вы — мистификацией, либо у ДАГАРа крыша поехала, а вы от них, простите, заразились. В общем, не могу понять, кто кого водит за нос, или, лучше сказать, мистифицирует, вы — ДАГАР, или ДАГАР — вас.
   Мартин нашел такую постановку вопроса забавной.
   — Вы в корне не правы. Кража откуда бы то ни было — это предмет интереса полиции. В нашем случае — Галактической. ДАГАР, конечно, не совсем полиция, но все-таки… Поэтому участие ДАГАРа не является ни ерундой, ни мистификацией, ни следствием чьих-то психических отклонений. Теперь мы… С нами сложнее… — признал он, чтобы дать себе время найти подходящие аргументы. Он запустил руку в шевелюру и принялся теребить кожаную тесемку, удерживавшую волосы. — У нас есть основания подозревать, что мы столкнулись с квазилокальной аномалией, иначе говоря, с квазилокальным ростком алеф-измерения. К слову, такие ростки раньше никогда не наблюдались. Нибелинмус считал маловероятным обнаружить в Секторе Фаона даже локальный, микроскопический росток, не говоря уже о макроскопическом.
   — А чем наш Сектор хуже других? — перебив его, возмутился я.
   — Ничем не хуже. Наоборот, он такой же, как большинство Секторов. Ростки алеф-измерения наблюдались лишь в небольшом числе отдаленных Секторов.
   — Но теоретически они могли возникнуть?
   — Теоретически… хм… в физике не существует двух не противоречащих друг другу теорий. Одна теория может утверждать, что в Секторе Фаона нет и не будет никаких гравитационных аномалий, другая, в противовес первой, доказывает, что не сегодня — так завтра, весь Сектор Фаона зарастет ростками алеф-измерения. Которая из этих теорий окажется верной — покажет практика — эксперимент, другими словами.
   — А вы которой из двух теорий придерживаетесь?
   — Никакой. Я за эксперимент, а не за теории. По-моему, я вам об этом уже говорил. Накопленный экспериментальный материал не дает пока четкого ответа. К сожалению, детекторы алеф-измерения имеют ограниченный радиус действия.
   — Ах вон оно что! Кроме шкатулок и сейфов существуют еще и детекторы!
   — Да, и самые чувствительные разработаны мною, — ответил он с гордостью.
   — И что же показал детектор?
   — Возникновение мощного ростка алеф-измерения, неужели не ясно?
   — Теперь ясно. Что может быть проще детектора ростков алеф-измерения! Гораздо сложнее, на мой взгляд, понять, почему Нибелинмус выбрал в сопровождающие именно вас. Ведь еще недавно он не подпускал вас к работе, затрагивающей интересы ДАГАРа.
   — Ничего сложного, — помотал головой Мартин, — детекторы в Секторе Фаона устанавливал я, мне и карты в руки.
   По его лицу было видно, что он чрезвычайно доволен тем, что его детекторы обнаружили аномалию. Но ведь он только что сказал, что… Я заметил:
   — Вы сказали, что мало кто верил в появление аномалий в нашем Секторе. В то же время, вы установили детекторы здесь. Это как называется — доверяй, но проверяй?
   — Примерно, — Мартин замялся, — Вы учтите, что если в каком-то Секторе детектор не отмечает появление ростков, то это лишь означает, что их не было в пределах его радиуса действия и в пределах того времени, в течение которого ведутся наблюдения. Необходимо увеличивать количество детекторов, размещать их во всех доступных зонах, не обращая внимания на теории. Нибелинмус долго не соглашался на мое предложение установить детектор в этом районе. Его можно понять — детекторы алеф-измерения очень дороги. В коне концов я его убедил.
   — Короче говоря, в вашу сеть детекторов попалась крупная аномалия, вот такая, — и я развел ладони на ширину исчезнувшей шкатулки.
   — Не попалась, а была зафиксирована, — поправил меня Мартин. — Время жизни ростка алеф-измерения составляет тысячные доли секунды. Только по флуктуации гравитационного и еще гамма— излучения можно судить о том, что росток действительно появлялся. Впрочем, это всё технические детали, вы в них вряд ли что-либо поймете… — зевнув, он взглянул на часы, — сейчас…
   Ему не было нужды продолжать: запищал будильник. Вдруг писк резко оборвался, и строгий женский голос произнес: «Мистер Мартин, живо вставайте, а то проспите Нобелевскую!». Голос шел из часов.
   — Мама подарила, — пояснил он.
   — Да хоть Санта-Клаус! У любых часов можно запрограммировать какое-нибудь утреннее сообщение.
   — В том-то и дело, что у этих часов существует единственное сообщение — то, которое вы только что слышали. Их нельзя перепрограммировать.
   — Что же вы будете делать, когда получите-таки Нобелевскую? Неужели выбросите часы?
   — Подарю мисс Чэпмэн.
   — По-моему, она от вас ничего не примет.
   — Это как сказать. Вот вы пришли ко мне чуть ли не драться, а сейчас мы сидим и спокойно беседуем. Все разумные существа должны уметь находить общий язык, и мы подаем им пример, хотя, казалось, чего может быть общего у ученого и журналиста… — и он коварно подмигнул.
   Намек был ясен: я — журналист, а журналисты не выдают своих информаторов. Мы охотимся за сенсациями, а не помогаем спецслужбам. Мартин тоже не прочь устроить сенсацию — научную, разумеется.
   — Итак, вы советуете ждать новых открытий.
   — Непременно, — он был рад, что я понял.
   Загудел интерком. Мартин ответил.
   — Да… с добрым… встал… как договорились… — говорил он в трубку, делая мне какие-то страшные знаки.
   Пора было уходить.
   Я сгреб в кучу постельное белье, прихватил что-то из шкафа — простыни, по-моему — и, держа эту кучу перед лицом, потопал на выход.
   — Дверь откройте! — крикнул я остолбеневшему от изумления Мартину.
   — А на чем я буду спать? — спросил он.
   — Вам теперь будет не до сна, — зловеще предсказал я.
   Если бы не куча белья, я бы столкнулся с одним из гэпэшников нос к носу. Однако, благодаря моей находчивости, его нос столкнулся с простынями — жалко, что практически чистыми. Гэпэшник велел мне проваливать.
   В триста десятой каюте никого не было. Я вывалил белье на стол завхозу. Сначала я решил выкинуть белье где-нибудь по дороге, но потом подумал, что коротышке и так уже, наверное, влетело за робота, зачем же усугублять…
   Надиктовав в комлог собственные размышления по поводу событий сегодняшнего утра, я переоделся в гражданскую одежду и отправился завтракать в служебную столовую. Я не решился идти туда в комбинезоне поваренка — меня непременно заставили бы что-нибудь чистить или разносить. Какой-нибудь не выспавшийся пилот наорал бы за пересоленный омлет. Я бы не удержался и тоже наорал бы, потому что тоже не выспался… Ну и закрутилось бы… Нет, сказал я себе, лучшая маскировка — это отсутствие какой-либо маскировки.
   Я застал всю компанию в сборе: физики, Зейдлиц и тот мрачный гэпэпшник с квадратной челюстью и седыми висками, что три дня назад встречал физиков у разгрузочного блока. Зейдлиц хмуро посмотрел на меня, потом перевел взгляд на часы, висевшие над раздаточной стойкой, — мол, бери столько еды, сколько успеешь съесть. Часы показывали восемь. Подрались мы с ним в четыре, следовательно, до истечения отпущенных мне законом об убежище трех суток осталось восемь часов.
   Я показал Зейдлицу пять пальцев одной руки и три — другой. Он сосчитал пальцы и с невозмутимым видом отвернулся к сотрапезникам. Говорил Нибелинмус. Зейдлиц ему улыбнулся, как бы соглашаясь, затем, не меняя выражения лица и не сводя глаз с Нибелинмуса, прошептал что-то на ухо коллеге. Тот злобно зыркнул на меня. Я показал ему средний палец. Раз уж мне все равно скоро отсюда сматываться, нет больше смысла скрывать свои чувства.
   После завтрака вся компания разошлась по каютам. Через полчаса собралась вновь, полностью экипированная для проведения каких-то технических работ. Скрылись они в районе резервных стыковочных узлов. В иллюминатор было видно, что два резервных стыковочных узла заняты автоматическими станциями, оборудованными целым огородом антенн, сенсоров и сканеров.
   Неужели всерьез собираются искать шкатулку где-то в космосе?
   После запуска, состоявшегося в одиннадцать часов, одна станция ушла куда-то в открытый космос. До часу дня они возились со второй станцией. Она ушла немного в другом направлении.
   В два ровно меня отловил гэпэшник с квадратной челюстью. Он объявил, что в три тридцать у меня транспортировка до Терминала Фаона. «За счет фирмы», — сказал он. Я стал допытываться, что за фирма. ДАГАР, что ли? Или ГП? Или я — миллионный пассажир, и «Трансгалактик» наградил меня бесплатной транспортировкой?
   Гэпэшник повторил номер рейса и сказал, что если я не свалю, то мне придется плохо: «Так плохо, как тебе никогда не было плохо».
   У завхоза я попросил политического убежища. Он ответил, что права на убежище меня никто не лишает, просто временно переселяют в транспортировочную кабину. «Ха! — сказал я, — Очень смешно!».
   Вернувшись в каюту, я отправил Гордону Алистеру послание, в котором просил его любым способом достать у Рассвела украденный Мартином файл и переслать мне. Продолжают ли следить за Джулией, спрашивал я. А за Рассвелом?
   Меня мучил вопрос, известно ли Зейдлицу, что файл — неважно кем — был передан профессору. На месте Нибелинмуса, я бы не стал рассказывать ДАГАРу о краже кристаллозаписи. Но если он не говорил, то почему следили за Джулией? На всякий случай? Сославшись на агента Бобра, Зейдлиц как бы показал, что готов играть в открытую. Он хотел поговорить со мной, но потом почему-то передумал. А вдруг — забыл? Будет потом метаться по Терминалу: «Где Ильинский?!», «А ну живо мне сюда Ильинского!». А Ильинского уже выкинули транзитом до Сектора Улисса. Нет, надо ему напомнить.
   Гэпэшников нигде не было видно. Тогда я решил сделать так, чтобы они сами меня нашли и стал ломиться к стыковочным узлам, занятым их кораблями.
   — Узнаю крепкую руку ГП, — сказал я, лежа с заломленными руками, носом в пол.
   — Опоздаешь на транспортировку, — прошипели над правым ухом.
   — Отправим по частям, — другой голос прошипел над левым.
   Их двое, думал я с успокоением. Приятно по-прежнему осознавать, что одному гэпэшнику меня не завалить. Я потребовал позвать капрала Зейдлица.
   — У нас нет таких.
   — У меня в кармане приказ о его разжаловании.
   В душе (не желавшей драки) я надеялся, что они не поверят и не дадут мне шанса затеять полноценную драку. Но гэпэшники ослабили хватку и полезли шарить по карманам…
 
   По-моему, пару раз я попал. Зейдлиц направил лампу мне в лицо, и две синюшные физиономии скрылись в тени, оставив меня в сомнениях — два раза или все-таки три?
   Зрение постепенно приходило в норму. Мы находились в пустой каюте с жестким полом и стенами без иллюминаторов. Там, куда падал свет, все было голо и поблескивало металлом.
   Зейдлиц осмотрел мою физиономию. Полковник выглядел озабоченным, велел позвать фельдшера. Только бы не Иванов, подумал я.
   Пришел полицейский фельдшер. Его фамилию я не спросил, если она и «Иванов», то значит они просто однофамильцы. Он достал из аптечки заживляющую мазь и пластыри, начал приводить меня в порядок.
   — Идиоты! — злобно говорил Зейдлиц в темноту. — Вы что не понимали, чего он добивается? Как теперь его в таком виде транспортировать!
   Наверное, вид у меня был так себе. Но зеркала я не попросил.
   — Обещаю больше ни на кого не бросаться, отцепите наручники.
   — Уверен? — спросил Зейдлиц.
   Я кивнул. Он снял наручники, освободив мне руки. Ноги остались прикованными к стулу.
   — Полковник, вы заблуждаетесь. Мне, конечно, хотелось бы остаться на Терминале, но не такой ценой.
   — Тогда зачем вы напали на моих сотрудников? — удивился он.
   — Во-первых они начали первыми. Во-вторых я рвался к вам, а не к этим, как вы их назвали, идиотам.
   — Хорошо, допустим, дорвался. Что дальше?
   — А дальше мы можем продолжить тот разговор, который по чистому недоразумению был прерван три дня назад.
   — По-моему, он и не начинался.
   — Так давайте начнем, а то мне скоро на рейс…
   — Опоздаете — отправим следующим. И не бойтесь, что билет пропадет. Не ваша это забота.
   Он приказал фельдшеру поскорее заканчивать со мной и приступать к побитым гэпэшникам. Я попросил каких-нибудь антибиотиков.
   — Они отродясь руки не мыли, — пояснил я.
   Из темного угла посыпались угрозы.
   — Закройте глаза, — велел фельдшер.
   Я послушно закрыл, и он полил меня антисептическим спреем. Спрей жутко щипал. Я сказал, что просил антисептика, а не бензина и спичек. Тогда Зейдлиц сказал, что с меня достаточно.
   — Идите с ним, — кивнув на фельдшера, приказал он моим спарринг-партнерам.
   Мы остались наедине.
   — Вы хотели поговорить? — напомнил он.
   — Да. Начнем с Лондона. Вы умышленно проговорились, что за мной следили ваши люди. Зачем вы приказали за мной следить?
   — А зачем вы следили за Мартином и Нибелинмусом?
   — Вы начали слежку первым. Что же касается физиков, то не моя вина, что нам оказалось по пути.
   — Прямо так и по пути! — воскликнул он, вглядываясь мне в глаза.
   Я дотянулся до лампы и отвернул ее в сторону. Он не шелохнулся, хотя мог подумать, что я тянусь не к лампе, а к его физиономии.
   — Я работаю по поручению Фаонского Страхового Общества. У них есть скромное желание — вернуть господину Сведенову украденную вещь. Справедливое желание, потому что кому охота платить миллион ни за что, ни про что. Я всего лишь выполняю свою работу, она абсолютно законна, поскольку моя лицензия действительна во всём Секторе Фаона. Какое вам дело до моего расследования?
   Физиономия Зейдлица скривилась в ухмылке, глаза, чтобы не столкнуться, заняли разную высоту.
   — Мы тоже занимаемся расследованием. Кража произошла на корабле, находившемся вне зоны ответственности полиции Хармаса. Кто по вашему должен расследовать кражу? Частное сыскное агентство?
   — Уж во всяком случае не ДАГАР…
   Больше он не ухмылялся.
   — И не с привлечением известных космологов, — добавил я, раз уж упомянул ДАГАР. — Или сейф вскрыли неизвестным науке способом?
   — Физики тут не из-за сейфа. С чего вы взяли…
   — А, понял! — осенило меня. — Сейф вскрыли с помощью магических заклинаний, поэтому вы забрали у фаонской полиции дело об убийстве Великого Мак-Магга. От Нибелинмуса и Мартина требуется посредством специальных детекторов определить, имела ли место черная магия или белая…
   — Хватит пороть чушь! — Зейдлиц впервые всерьез повысил голос. — Дело фокусника забрала Галактическая Полиция, это правда, но меня вы только что причислили к ДАГАРу. По-моему, у вас в голове какая-то каша. А это очень плохо, когда у детектива в голове каша. Вам надо реже лезть в драку, а то все мозги порастрясете.
   Я его не перебивал, потому что чувствовал, что его треп носит, своего рода, подготовительный характер. Он продолжил:
   — Когда прибудете на Фаон, посоветуйте своим клиентам выплатить страховку. А если нечем платить, пусть займутся Сведеновым. Удобнее всего приписать кражу ему, тогда и платить не надо. Подумайте, Ильинский, ваша задача не найти похищенную вещь, а избавить клиента от необходимости платить. Имея известную долю воображения, ее можно решить. Мы даже готовы вам в этом посодействовать. Например, нам точно известно, что Сведенов сейчас подлетает к пересадочной станции «Фаон-Пятьдесят». Там вы его не догоните, зато догоните на Фаоне. Если он попытается улететь с Фаона, мы его засечем, и любая информация о его передвижениях будет к вашим услугам. Ну так как, договорились?
   Ну как можно не договориться с человеком с такими обаятельными глазами!
   — А улики? — спросил я.
   — У нас их пока нет. Но вы поищите, поищите как следует, вдруг что-нибудь и найдется.
   — Да, — со вздохом согласился я, — улики сами собой никогда не появляются — в отличие от неприятностей. Я вас правильно понял?
   — Надеюсь, что да. Голова не болит?
   — Болит, еще как! — ухватился я за последний довод в пользу задержки. — Транспортировку в Канале она не выдержит.
   С десяток минут мы спорили до которого рейса заживет моя голова. Мы говорили о ней, как о неком отдельном от меня предмете, и кончилось все тем, что Зейдлиц предложил мне уехать шестичасовым рейсом, а голову мою он пришлет, как только она окончательно выздоровеет — завтра или послезавтра — как доктор скажет. Делать было нечего, я согласился на полную транспортировку шестичасовым рейсом.
 

10. Возвращение на Фаон

   «Приехали», — сказал автопилот, подвесив флаер-такси в четырехстах метрах от земли и десяти метрах от крыши термитника — гигантского многоквартирного дома, где я снимаю двухкомнатный блок с окнами на озеро, расположившееся в самом центре Фаон-Полиса. Допуск на стоянку на крыше включался нажатием кнопки на брелке с ключами от служебного «Мак-Ларена». Ключи «Мак-Ларена» я гордо бросил на стол Шефу, отправляясь (как я полагал) в бессрочный отпуск.
   Не установили ли в мое отсутствие тут зенитную пушку, задумался я. Была такая идея у одного из жильцов, чье парковочное место регулярно занимал какой-то неопознанный флаер. «Ни за что», — ответил автопилот на мои понукания. Сдавшись, я велел парковаться внизу. Для того, чтобы подняться на сто тридцатый этаж на лифте, пульт с ключами от «Мак-Ларена» не потребовался.
   Ага, она вернулась, подумал я, когда еще из прихожей заметил желтую салфетку на кухонном столе. Татьяна любит писать записки на салфетках. С разочарованием обнаружил, что это моя собственная записка, подтверждающая раздел имущества. Я и забыл, что писал ее. Имущество, взятое с собой, было тут же водворено на место, записка — порвана в клочья.
   Домашний видеофон заголосил полицейской сиреной — несомненно, предотъездная шутка Татьяны, любившей запланированные неожиданности. Вместо инспектора из авианадзора на экране возникла Яна.
   — Как отпуск? — спросила Яна, радостная до невозможности.
   — Отлично! — ответил я и по неосторожности слишком близко наклонился к видеофону. Штукатурка для синяков, которую мне намазал гэпэшный фельдшер, облетела при посадочных перегрузках, а намазанная им же заживляющая мазь оказалась дешевой подделкой и ни черта не действовала.
   — Откуда синяк? — Радости как ни бывало. Синяк вступал в противоречие с моим предыдущим ответом.
   — Помнишь, как мы с Шефом поцапались перед отпуском? (Осторожный кивок). Синяк еще с тех пор.
   На Янино личико вернулась радость. Хорошо, думала она, когда и деньги и синяки остаются в семье.
   — Прилетай, — сказала она, — в три часа Ларсон будет читать лекцию на тему "Ростки алеф-измерения или куда делись шефовы пилюли от насморка ".
   — Есть вариант, что виновато алеф-измерение?
   — В этом заключена главная интрига. Прилетай.
   — Хотел выспаться до завтра…
   — Вот на лекции и выспишься.
   Стерев Яну, экран превратился в серое зеркало. Я посмотрелся: синяк, хоть и не синий, но вполне различимый.
   После душа я перемерил все темные очки, что сумел найти в доме. Синяк под глазом смогла скрыть только плавательная маска. Если прийти в Редакцию в маске, то скажут, что я опасаюсь разделить судьбу Нимеша, хлебнувшего с Виттенгером и воды и горя. Но услышать, что «Ильинский опять пропускает с правой», мне тоже не хотелось. В Татьяниных вещах (салфетка не была ею завизирована, следовательно, все имущество снова общее) я нашел какой-то тональный крем. В искусственном свете он показался мне бледно-телесным.
   Охранник на проходной ничего не сказал, потому что освещение на проходной было искусственным.
   — Ой, Федр, привет, а мы так ждали, так ждали… — завосклицала Яна, как бы подавая пример стоявшему позади нее Шефу. Шеф сморщил щеки. Впрочем, он всегда так улыбается.
   — С возвращением в нашу… эээ… обитель, — сказал Шеф, не двигаясь с места. — Мы их накажем, — добавил он, указывая на замазанный синяк.
   — Кровью смоют, — пригрозил я.
   Яна взяла меня за руку, подвела к окну и попросила наклониться. Я наклонился и подул на отросший ежик, не так давно пришедший на смену более светлому хвостику с ленточкой.
   — Перестань, щекотно… — Отстранившись, она принялась осматривать синяки. — Постой здесь, я другой принесу, — сказала она и на две минуты исчезла. Вернулась с бежевой баночкой. На этикетке красотка целлулоидной красоты томно улыбалась и тянула толстые губы.
   — Ты этим пользуешься?! — Я удивился полному несходству Яны и смуглянки с банки.
   — Из вещьдоков осталось. Помнишь процесс Липски против Липски?
   — Адюльтер с отягчающими?
   — Ага… стой, лепрозорец, не дергайся…
   — Холодный!
   — В холодильнике хранили. Но все же лучше, чем крем для обуви…
   — Да, но благоухал-то он что твой ланком!
   — Для итальянской обуви. Там же наверняка было написано, или ты по-итальянски не читаешь?
   — Уно моменто, секонда пентата и это… терца с перцем.
   — Не крутись, полиглот…
   Закончив мазать, Яна предложила посмотреться в зеркальце из косметички.
   — Нормально. Буду всем говорить, что это тень от носа. У тебя нежные пальцы, а у меня еще два синяка, вот здесь и здесь… — я показал на бедро и ниже.
   — Пинки под зад лечит Ларсон. На твоем месте, я бы постеснялась демонстрировать столь унизительные для мужчины повреждения.
   — Там был один карлик, он подкрался сзади.
   — Ну так тем более — к Ларсону. Иди, поздоровайся с ним, он тебя больше всех ждал, — и она потащила меня в лабораторию.
   Ларсон стоял позади полутораметрового стеллажа с аппаратурой, спиной к нам.
   — Привет, Хью, как дела!
   — А, приехал, наконец! — Его плечи сделали пол оборота, лохматый затылок, между тем, остался на месте.
   — Хью, повернись лицом, это же Федр! Ты что, не хочешь с ним разговаривать?
   Яна следила за моей реакцией.
   — Хью, шея не болит? — спросил я.
   Ларсон, похоже, сам был в недоумении. Он крутился на одном месте, но голова оставалась повернутой к нам своею лохматой частью. Наконец, громко чертыхнувшись, он схватил себя за волосы и рывком снял голову. На ее месте, как я и ожидал, оказалась запасная и в то же время основная голова.
   — Никак не удается настроить, — пожаловался он. — Кроме затылка, ни черта не показывает.
   Яна посмотрела на меня с удивлением:
   — Так ты знал?!
   — Брось Яна, на Терминале Хармаса все такие носят. Нечему тут удивляться.
   — Хью, почему ты не предупредил меня, что рассказал Федру про паутинку? — Яна была полна негодования.
   — Шеф приказал.
   Сообразно обстоятельствам Ларсон ссылается то на Шефа, то на жену, к которой даже сам Шеф питает уважение.
   Мы разбрелись по кабинетам и сидели там до трех часов. В три часа собрались у Шефа.
   Ларсон, подбоченившись, стоял у экрана, занимавшего всю торцовую стену кабинета. На экране ожидалось появление голограмм, иллюстрирующих действие ростков алеф-измерения.
   — Вот он! — неожиданно возопил Ларсон, простирая руки к экрану. — Вот он!
   На экране выпукло светилась трубка толщиною с мою ногу. Трубка утыкалась в слегка изогнутую поверхность. Объемность трубки и двумерность поверхности были дополнительно подчеркнуты изолиниями. Я подумал, что по крайней мере трубка должна тот час исчезнуть, иначе зачем орать «вот он!». Но трубка не исчезала, более того, по направлению к ней по поверхности кто-то полз. Это был гигантский жук-рогоносец, но двумерный. Загребая всеми шестью, он целенаправленно двигался к месту стыковки трубки и поверхности. Место стыковки светилось кроваво-алым кругом, не суля плоскому жуку-дальтонику ничего хорошего.
   — Сейчас-сейчас… — со злорадством комментировал (назовем это так) Ларсон. Лучом-указкой он подталкивал жука навстречу гибельной ловушке. Затем удивленно пробормотал: — А где же?… — Ларсону чего-то не хватало на голограмме.
   — Стой, жук, а то провалишься в четвертое измерение, — попыталась испортить эксперимент Яна, но жук оказался вдобавок и глухим.
   Когда он достиг центра алого круга, круг запульсировал. Изолинии тотчас опутали жука от рогов до надкрыльев и унесли туда, куда предсказывала Яна.
   — Надеюсь, вам понятно, что все измерения уменьшены на единицу? — Ларсон обвел взглядом аудиторию, состоявшую всего из трех человек. — В жизни жук и поверхность трехмерные, а трубка — четырехмерная. Я прибег к классическому примеру с жуком на плоскости, но могу привести и менее классический пример. Представьте, лежит на асфальте опавший лист, — и Ларсон со хлопком положил ладонь на шефов стол. — Вот он лежит, сухой, плоский и недвижный на плоском асфальте. Подул ветер… — Ларсон подул на ладонь, ладонь поехала к краю стола, — ветер повлек лист по асфальту, но тут, представьте себе, открытый канализационный люк, то есть, грубо говоря, дыра в асфальте, ведущая в трехмерную канализационную шахту. Лист доползает до шахты и срывается в нее, практически безвозвратно. — Уничтожив на словах опавший лист, Ларсон, однако, поднял целую и невредимую ладонь обратно на стол.
   — Стоило ли жука мучить, — проворчала Яна. — Сразу бы показывал на листе. В жизни, ни один жук в такую…
   — Кишку, — подсказал я.