Страница:
Элизабет Деланси
Нежное прикосновение
ОТ АВТОРА
В девятнадцатом веке многие американцы ирландского происхождения мечтали об успешной высадке и освобождении своей страны.
В 1858 году в Ирландии и Нью-Йорке были организованы революционные группы. Американское отделение, названное «Финийским братством», основанное Дж. О'Мэгони, имело целью обеспечить финансовую и военную поддержку своим соратникам в Ирландии. Было организовано участие тысяч ирландских американцев в военных кампаниях для подготовки дня освобождения от английского ига.
Но неожиданно разразилась Американская гражданская война. Финийцы сражались как на стороне Союза, так и на стороне Конфедерации.
В 1866 году финианцы организовали высадку семи тысяч солдат в Канаде. Они планировали поддержать доминиона, пока не освободится Ирландия.
Высадка потерпела неудачу так же, как и восстание в Ирландии в 1867 году, которым руководили бывшие офицеры-конфедераты.
Большинство ирландских американцев примирились с мыслью мирного разрешения ирландской проблемы.
В 1858 году в Ирландии и Нью-Йорке были организованы революционные группы. Американское отделение, названное «Финийским братством», основанное Дж. О'Мэгони, имело целью обеспечить финансовую и военную поддержку своим соратникам в Ирландии. Было организовано участие тысяч ирландских американцев в военных кампаниях для подготовки дня освобождения от английского ига.
Но неожиданно разразилась Американская гражданская война. Финийцы сражались как на стороне Союза, так и на стороне Конфедерации.
В 1866 году финианцы организовали высадку семи тысяч солдат в Канаде. Они планировали поддержать доминиона, пока не освободится Ирландия.
Высадка потерпела неудачу так же, как и восстание в Ирландии в 1867 году, которым руководили бывшие офицеры-конфедераты.
Большинство ирландских американцев примирились с мыслью мирного разрешения ирландской проблемы.
ПРОЛОГ
Сторожевой остров, Нью-Йорк, сентябрь, 1857 год
Незадолго до полудня собралась толпа более чем в тысячу человек. Она вывалилась на берег с флотилии пароходов, пришедших из дока Екатерины из Нью-Йорка, и теперь топталась на залитом солнцем горном лугу Рыбачьей горы. По большей части это был городской люд: блестящие спортсмены, гладко причесанные политики, рабочие в рубахах с короткими рукавами, — люди их верхнего города, давшие волю своему пристрастию к острой забаве. Среди темных пиджаков и строгих костюмов вкрапления ярких туалетов женщин, украшенных плюмажем, казались последними цветами лета.
Бой был назначен на час дня. К половине третьего нетерпеливая толпа, изнывающая от тепла бабьего лета, превратила луг на острове в затоптанное грязное поле — повсюду валялись сигарные окурки и недоеденные сандвичи, осколки от бутылок из-под виски, беззаботно раздавленных тяжелыми башмаками. Заключая пари, попивая виски, мужчины пересчитывали купюры и жаловались на задержку матча.
На дальнем конце луга, где земля была ровной, как пол в комнате, кучка головорезов с засученными рукавами, работая лопатами, заканчивала покрывать мягким дерном двадцать четыре фута земли. Они уже вбили в землю восемь толстых сосновых жердей и соединили их двумя линиями каната. Вокруг первого ринга был построен второй, радиусом около пятидесяти футов. Когда был вкопан последний столб и натянута последняя веревка, к измученному распорядителю подошли двое молодых мужчин, одетых в теплые костюмы из черного сукна.
— Так, готово, — сказал распорядитель. — Передайте парням, что готово.
Молодые люди разбежались в разные стороны с этой радостной вестью. Один из них побежал вниз с горы, прочь от толпы, размахивая полами черного пиджака. У подножия горы он пошел быстрым шагом по направлению к мысу, усеянному камнями, где на небольшом участке вышагивал широкоплечий мускулистый мужчина.
— Стефен! Стефен! Пора!
Стефен Флин взглянул в ту сторону, откуда раздался крик. Вид Эмета Кэвенаха, бегущего к нему по траве, вызвал у него тяжелое чувство страха. Пора. Стефен оглянулся на залитую солнцем воду пролива Лонг-Айленда, подумав, какой здесь покой, в этом месте острова, продуваемого всеми ветрами. Он целый день мог бы тут пробыть, наблюдая за белыми гребнями волн и слушая чаек. Это место далеко от суматошной толпы — здесь человек может подумать о будущем.
Стефен понимал, что у него сейчас и мыслей таких не должно быть. Ему нужно взобраться на гору и принять участие в бою, которого он не хотел, — ради денег — они ему были не нужны — и ради бурных приветствий — он их больше не искал.
В свое время девятнадцать раз он дрался в призовых боях и каждый раз побеждал. Сегодня он сомневался в победе.
— Стефен!
Пригладив рукой короткостриженые волосы, Стефен повернулся к другу:
— Ну, наконец ты за мной пришел, Эмет. Волосы на висках Эмета Кэвенаха потемнели от пота. Он тяжело дышал.
— Они чертовски затянули, но ринг отличный… Мягко и не очень мокро.
Стефен удовлетворенно стукнул приятеля по плечу:
— Хуже нет — ждать.
Ему был симпатичен этот молодой человек, обычно проводивший все свое время за стойкой бара в салуне Стефена в Бауэри. Сегодня Эмет должен был служить ему и как секундант. Ради такого случая рубаху с короткими рукавами и фартук бармен заменил новым костюмом из ткани с шелковой ниткой и белым галстуком. Стефен посмотрел на Эмета — его лицо было исполнено гордостью, темные глаза горели предвкушением победы.
Они пересекли лужайку и направились к рыбачьей лачуге. Стефен взглянул на луг, кишащий темными фигурами, — толпа ждала, когда он и Били Магири примут боксерскую стойку и начнут избивать друг друга до крови.
Эмет проследил его взгляд.
— Стефен, сотни уже упились так, что не знают, на голове стоят или на ногах, а это неплохой признак.
— Если они уже напились, то это, должно быть, Магирова толпа, — заметил Стефен. — На нашей стороне элемент более благородный.
Эмет ухмыльнулся:
— Ага, Стефен, элемент благородный.
Стефен нырнул в дверь лачуги. В полумраке он разглядел Хэмера Моурена, дремлющего у стены на пыльной скамье. На его коленях покоились две трости. Взглянув ему в лицо, Стефен увидел застывшую гримасу боли. Господи! Один-единственный жестокий бой может на всю жизнь оставить человека калекой.
Он присел на скамью и снял сапоги.
— Эмет, если все пойдет плохо, признаю себя побежденным в бою.
Эмет, разбирая чемодан со спортивным снаряжение Стефена, посмотрел на него с удивлением:
— Да ты что, Стефен, ты же никогда не избегал боя!
Стефен взглянул на Хэмера. В результате многочисленных жестоких и непредсказуемых боев его тело в тридцать восемь было изуродовано и покорежено до неузнаваемости.
— Матч я не отменяю, — ответил Стефен. — Только я хочу прекратить его, когда дело для меня будет плохо складываться.
Хэмер пошевелился, его грубые ручищи дрожали.
— Не говори так, парень, — сказал он веско. — Все не так плохо. Ты можешь выиграть любую драку.
Стефен поднялся и стянул рубашку. — Мне уже тридцать. Когда все уже сказано и сделано, я не так проворен, как бывало раньше.
Хэмер часто заморгал:
— Ну, почему, парень. Ведь я победил Янки Саливена, когда мне было столько, сколько сейчас тебе. Это было в пятидесятом перед боем Гаера. — Он немного помолчал и задумчиво добавил: — Могу это снова проделать… Вот если бы не колени. Эти колени меня очень подводят.
— О коленях не говори, — улыбнулся Стефен, взглянув на своего рефери. — Ты можешь мне сегодня понадобиться!
Красные щеки Хэмера растянулись в улыбке.
— Я уж точно тебе не понадоблюсь, дружище.
— Что мне надо — так это немного везения, — сказал задумчиво Стефен. — Ирландского счастья и моих хороших ударов правой.
Он нацелил кулак на подбородок Хэмера, и на его руке так и заиграли мышцы.
— Ну да, хороший, сильный удар правой, парень, — согласился Хэмер. — Именно — сильный удар.
Стефен отбросил ногой брюки. Он стоял голый посреди хижины в пыльном столбе света — шесть футов два дюйма ростом. И каждый дюйм его роста подкрепляли длинные, крепкие мышцы. Проводя рукой по груди, он услышал медленное, ровное биение сердца. Последние два месяца у него были тяжелые тренировки — он подбрасывал тяжелый мешок, играл с сорокафунтовой гирей, выкладываясь до конца. Он никогда не курил, ибо это у человека отбирает дыхание; у него не было привычки к спиртному. Единственное, что он себе позволял — это любимое тепло женского тела.
Стефен натянул боксерские трусы цвета буйволовой кожи. Вокруг пояса он затянул изумрудно-зеленый пояс. Потом надел чистую рубашку, костюм из черного сукна, галстук-самовяз. Боксер всегда выходит на ринг прилично одетый. Он разденется для боя только тогда, когда будет соблюден весь ритуал.
Зашнуровав ботинки, Стефен подал Эмету поношенную кепку из зеленого фетра, кепку, которую посчастливилось подбрасывать над множеством боксерских рингов.
— Ну, приятель, сегодня ты оказываешь почести. Эмет, взяв кепку, озабоченно произнес:
— Уверен, ты что-то не то сказал об остановке матча. Бои — это твоя жизнь, Стефен! Почему ты так решил?! Ты же великий боксер! Стефен отвел взгляд:
— Я решил так потому, что у меня есть сын, Эмет. По несчастному выражению лица Эмета Стефен понял, что его юный друг не понимает его опасений. Эмет всегда будет считать его молодым и сильным, вечным чемпионом.
— Ну ладно, не беспокойся, — заметил он, примирительно улыбнувшись. — Мы еще поглядим кто кого.
Они вышли из хижины, направившись к дороге на горный луг, двигаясь чрезвычайно медленно, потому что ходьба для Хэмера была воистину мукой. Разглядывая крутящиеся ветряки, Стефен неожиданно вспомнил о письме. Это аккуратно написанное письмо пришло из Ирландии около недели назад.
«Дорогой мистер Флин, — говорилось в письме, — бабушка умерла. Я живу с дядей Пэдрейком, но мечтаю приехать в Америку и жить с тобой. Дядя Пэдрейк говорит, что пора настала. Твой сын, Рори Флин».
Стефен уставился на письмо, пытаясь вообразить себе этого Рори Флина, своего сына, десяти лет от роду и нуждающегося в отце. Он быстро осознал ситуацию и решил, что пришло время объявить о сыне.
Через десять лет настало время оставить прошлое в покое. Но вначале надо было дать урок Били Магири, хвастливому любимцу бандитов из Четырнадцатого округа Нью-Йорка. Магири побил стареющих противников быстро и жестоко, крича повсюду о легкости этих побед. По результату своего последнего боя Магири объявил себя даже чемпионом Америки, а хвастовство Стефен не мог оставить без ответа.
Наконец они взобрались на гору. Толпа, волнуясь, теснилась вокруг них. Мужчины выкрикивали оскорбления и похвалы, стараясь толкнуть или дотронуться. Тяжкий дух дешевой выпивки и масла для укладки волос забивали свежие запахи соленой воды и влажной свежевскопанной земли.
Группа мужчин из Бауэри, прокладывая локтями дорогу через возбужденную толпу, обступила Стефена.
— Помни, Хэмер, — крикнул Стефен.
— Ага, Стефен, но мы его сделаем.
Раньше страстность толпы болельщиков придавала храбрости Стефену. Сейчас у него вспотели ладони и сжало грудь. Он старался сосредоточиться на бое, пытаясь вызвать в себе хоть каплю былого гнева, но мысли его опять и опять возвращались к Рори: «…мечтаю, что смогу приехать в Америку и жить с тобой».
Подойдя к внешнему рингу, Стефен нырнул под канаты. Он осмотрел расположение внутреннего ринга, разделение углов, разделительную линию по центру, затем перевел взгляд на мужчин с кольями, назначенных стражниками во внешнем ринге. Когда он кивнул в знак одобрения, Эмет перебросил через канаты кепку Стефена, и толпа прокричала его имя.
Не обращая внимания на шум толпы, Стефен скользнул за канаты внутреннего ринга и пошел в свой угол. Он взглянул на пролив, на широкую голубую воду, испещренную гребешками волн, с такой тоской, как будто мог увидеть Ирландию и мальчишку, ожидающего его там.
Больше никаких призовых матчей не будет. Не будет больше ни крови, ни боли, ни ярости… Сегодня вечером он упакует свое боксерское снаряжение навсегда. А завтра вручит Эмету ключи от кладовой и поплывет на корабле в Ирландию.
Он готов обрести сына.
Незадолго до полудня собралась толпа более чем в тысячу человек. Она вывалилась на берег с флотилии пароходов, пришедших из дока Екатерины из Нью-Йорка, и теперь топталась на залитом солнцем горном лугу Рыбачьей горы. По большей части это был городской люд: блестящие спортсмены, гладко причесанные политики, рабочие в рубахах с короткими рукавами, — люди их верхнего города, давшие волю своему пристрастию к острой забаве. Среди темных пиджаков и строгих костюмов вкрапления ярких туалетов женщин, украшенных плюмажем, казались последними цветами лета.
Бой был назначен на час дня. К половине третьего нетерпеливая толпа, изнывающая от тепла бабьего лета, превратила луг на острове в затоптанное грязное поле — повсюду валялись сигарные окурки и недоеденные сандвичи, осколки от бутылок из-под виски, беззаботно раздавленных тяжелыми башмаками. Заключая пари, попивая виски, мужчины пересчитывали купюры и жаловались на задержку матча.
На дальнем конце луга, где земля была ровной, как пол в комнате, кучка головорезов с засученными рукавами, работая лопатами, заканчивала покрывать мягким дерном двадцать четыре фута земли. Они уже вбили в землю восемь толстых сосновых жердей и соединили их двумя линиями каната. Вокруг первого ринга был построен второй, радиусом около пятидесяти футов. Когда был вкопан последний столб и натянута последняя веревка, к измученному распорядителю подошли двое молодых мужчин, одетых в теплые костюмы из черного сукна.
— Так, готово, — сказал распорядитель. — Передайте парням, что готово.
Молодые люди разбежались в разные стороны с этой радостной вестью. Один из них побежал вниз с горы, прочь от толпы, размахивая полами черного пиджака. У подножия горы он пошел быстрым шагом по направлению к мысу, усеянному камнями, где на небольшом участке вышагивал широкоплечий мускулистый мужчина.
— Стефен! Стефен! Пора!
Стефен Флин взглянул в ту сторону, откуда раздался крик. Вид Эмета Кэвенаха, бегущего к нему по траве, вызвал у него тяжелое чувство страха. Пора. Стефен оглянулся на залитую солнцем воду пролива Лонг-Айленда, подумав, какой здесь покой, в этом месте острова, продуваемого всеми ветрами. Он целый день мог бы тут пробыть, наблюдая за белыми гребнями волн и слушая чаек. Это место далеко от суматошной толпы — здесь человек может подумать о будущем.
Стефен понимал, что у него сейчас и мыслей таких не должно быть. Ему нужно взобраться на гору и принять участие в бою, которого он не хотел, — ради денег — они ему были не нужны — и ради бурных приветствий — он их больше не искал.
В свое время девятнадцать раз он дрался в призовых боях и каждый раз побеждал. Сегодня он сомневался в победе.
— Стефен!
Пригладив рукой короткостриженые волосы, Стефен повернулся к другу:
— Ну, наконец ты за мной пришел, Эмет. Волосы на висках Эмета Кэвенаха потемнели от пота. Он тяжело дышал.
— Они чертовски затянули, но ринг отличный… Мягко и не очень мокро.
Стефен удовлетворенно стукнул приятеля по плечу:
— Хуже нет — ждать.
Ему был симпатичен этот молодой человек, обычно проводивший все свое время за стойкой бара в салуне Стефена в Бауэри. Сегодня Эмет должен был служить ему и как секундант. Ради такого случая рубаху с короткими рукавами и фартук бармен заменил новым костюмом из ткани с шелковой ниткой и белым галстуком. Стефен посмотрел на Эмета — его лицо было исполнено гордостью, темные глаза горели предвкушением победы.
Они пересекли лужайку и направились к рыбачьей лачуге. Стефен взглянул на луг, кишащий темными фигурами, — толпа ждала, когда он и Били Магири примут боксерскую стойку и начнут избивать друг друга до крови.
Эмет проследил его взгляд.
— Стефен, сотни уже упились так, что не знают, на голове стоят или на ногах, а это неплохой признак.
— Если они уже напились, то это, должно быть, Магирова толпа, — заметил Стефен. — На нашей стороне элемент более благородный.
Эмет ухмыльнулся:
— Ага, Стефен, элемент благородный.
Стефен нырнул в дверь лачуги. В полумраке он разглядел Хэмера Моурена, дремлющего у стены на пыльной скамье. На его коленях покоились две трости. Взглянув ему в лицо, Стефен увидел застывшую гримасу боли. Господи! Один-единственный жестокий бой может на всю жизнь оставить человека калекой.
Он присел на скамью и снял сапоги.
— Эмет, если все пойдет плохо, признаю себя побежденным в бою.
Эмет, разбирая чемодан со спортивным снаряжение Стефена, посмотрел на него с удивлением:
— Да ты что, Стефен, ты же никогда не избегал боя!
Стефен взглянул на Хэмера. В результате многочисленных жестоких и непредсказуемых боев его тело в тридцать восемь было изуродовано и покорежено до неузнаваемости.
— Матч я не отменяю, — ответил Стефен. — Только я хочу прекратить его, когда дело для меня будет плохо складываться.
Хэмер пошевелился, его грубые ручищи дрожали.
— Не говори так, парень, — сказал он веско. — Все не так плохо. Ты можешь выиграть любую драку.
Стефен поднялся и стянул рубашку. — Мне уже тридцать. Когда все уже сказано и сделано, я не так проворен, как бывало раньше.
Хэмер часто заморгал:
— Ну, почему, парень. Ведь я победил Янки Саливена, когда мне было столько, сколько сейчас тебе. Это было в пятидесятом перед боем Гаера. — Он немного помолчал и задумчиво добавил: — Могу это снова проделать… Вот если бы не колени. Эти колени меня очень подводят.
— О коленях не говори, — улыбнулся Стефен, взглянув на своего рефери. — Ты можешь мне сегодня понадобиться!
Красные щеки Хэмера растянулись в улыбке.
— Я уж точно тебе не понадоблюсь, дружище.
— Что мне надо — так это немного везения, — сказал задумчиво Стефен. — Ирландского счастья и моих хороших ударов правой.
Он нацелил кулак на подбородок Хэмера, и на его руке так и заиграли мышцы.
— Ну да, хороший, сильный удар правой, парень, — согласился Хэмер. — Именно — сильный удар.
Стефен отбросил ногой брюки. Он стоял голый посреди хижины в пыльном столбе света — шесть футов два дюйма ростом. И каждый дюйм его роста подкрепляли длинные, крепкие мышцы. Проводя рукой по груди, он услышал медленное, ровное биение сердца. Последние два месяца у него были тяжелые тренировки — он подбрасывал тяжелый мешок, играл с сорокафунтовой гирей, выкладываясь до конца. Он никогда не курил, ибо это у человека отбирает дыхание; у него не было привычки к спиртному. Единственное, что он себе позволял — это любимое тепло женского тела.
Стефен натянул боксерские трусы цвета буйволовой кожи. Вокруг пояса он затянул изумрудно-зеленый пояс. Потом надел чистую рубашку, костюм из черного сукна, галстук-самовяз. Боксер всегда выходит на ринг прилично одетый. Он разденется для боя только тогда, когда будет соблюден весь ритуал.
Зашнуровав ботинки, Стефен подал Эмету поношенную кепку из зеленого фетра, кепку, которую посчастливилось подбрасывать над множеством боксерских рингов.
— Ну, приятель, сегодня ты оказываешь почести. Эмет, взяв кепку, озабоченно произнес:
— Уверен, ты что-то не то сказал об остановке матча. Бои — это твоя жизнь, Стефен! Почему ты так решил?! Ты же великий боксер! Стефен отвел взгляд:
— Я решил так потому, что у меня есть сын, Эмет. По несчастному выражению лица Эмета Стефен понял, что его юный друг не понимает его опасений. Эмет всегда будет считать его молодым и сильным, вечным чемпионом.
— Ну ладно, не беспокойся, — заметил он, примирительно улыбнувшись. — Мы еще поглядим кто кого.
Они вышли из хижины, направившись к дороге на горный луг, двигаясь чрезвычайно медленно, потому что ходьба для Хэмера была воистину мукой. Разглядывая крутящиеся ветряки, Стефен неожиданно вспомнил о письме. Это аккуратно написанное письмо пришло из Ирландии около недели назад.
«Дорогой мистер Флин, — говорилось в письме, — бабушка умерла. Я живу с дядей Пэдрейком, но мечтаю приехать в Америку и жить с тобой. Дядя Пэдрейк говорит, что пора настала. Твой сын, Рори Флин».
Стефен уставился на письмо, пытаясь вообразить себе этого Рори Флина, своего сына, десяти лет от роду и нуждающегося в отце. Он быстро осознал ситуацию и решил, что пришло время объявить о сыне.
Через десять лет настало время оставить прошлое в покое. Но вначале надо было дать урок Били Магири, хвастливому любимцу бандитов из Четырнадцатого округа Нью-Йорка. Магири побил стареющих противников быстро и жестоко, крича повсюду о легкости этих побед. По результату своего последнего боя Магири объявил себя даже чемпионом Америки, а хвастовство Стефен не мог оставить без ответа.
Наконец они взобрались на гору. Толпа, волнуясь, теснилась вокруг них. Мужчины выкрикивали оскорбления и похвалы, стараясь толкнуть или дотронуться. Тяжкий дух дешевой выпивки и масла для укладки волос забивали свежие запахи соленой воды и влажной свежевскопанной земли.
Группа мужчин из Бауэри, прокладывая локтями дорогу через возбужденную толпу, обступила Стефена.
— Помни, Хэмер, — крикнул Стефен.
— Ага, Стефен, но мы его сделаем.
Раньше страстность толпы болельщиков придавала храбрости Стефену. Сейчас у него вспотели ладони и сжало грудь. Он старался сосредоточиться на бое, пытаясь вызвать в себе хоть каплю былого гнева, но мысли его опять и опять возвращались к Рори: «…мечтаю, что смогу приехать в Америку и жить с тобой».
Подойдя к внешнему рингу, Стефен нырнул под канаты. Он осмотрел расположение внутреннего ринга, разделение углов, разделительную линию по центру, затем перевел взгляд на мужчин с кольями, назначенных стражниками во внешнем ринге. Когда он кивнул в знак одобрения, Эмет перебросил через канаты кепку Стефена, и толпа прокричала его имя.
Не обращая внимания на шум толпы, Стефен скользнул за канаты внутреннего ринга и пошел в свой угол. Он взглянул на пролив, на широкую голубую воду, испещренную гребешками волн, с такой тоской, как будто мог увидеть Ирландию и мальчишку, ожидающего его там.
Больше никаких призовых матчей не будет. Не будет больше ни крови, ни боли, ни ярости… Сегодня вечером он упакует свое боксерское снаряжение навсегда. А завтра вручит Эмету ключи от кладовой и поплывет на корабле в Ирландию.
Он готов обрести сына.
Часть I. ДЕЛОВОЕ СОГЛАШЕНИЕ
ГЛАВА I
Май, 1858 год
Поднявшись на цыпочки, Анна Мэси покачивалась, слушая зажигательную мелодию джиги. Мелодия, которую выводил скрипач, пробудила воспоминания о деревенских праздниках, столах, заваленных яблоками и сладкими пирогами; о лошадиных ярмарках и разговорах за пинтой портера. Мысленно она перенеслась в мир зеленых полей и изгородей из фуксий, плывущих туманов и острого привкуса дымка горящего торфа.
Детство Анны, проведенное в Керри, отделяли от палубы парохода «Мэри Дрю» больше двенадцати лет и целый океан сердечных страданий. Пароход направлялся в Америку… Время, расстояние исчезли, как только она заслышала родную мелодию.
Вдруг ее кто-то подтолкнул сзади.
— Выходи, девушка, — произнес какой-то мужчина. — До чего ж ты хороша! Дай парням на тебя полюбоваться.
Призыв скрипки был сильнее осторожности. Выждав момент, Анна двинулась к скрипачу.
«Ничего плохого не произойдет, если я немного потанцую», — подумала Анна. Она была единственной женщиной на корабле, лицо и фигура которой заставляли мужчин замирать на месте. Но что опасного может с ней произойти на корабле, набитом эмигрантами? Если только кто-нибудь из мужчин переступит черту, она сумеет поставить его на место.
Скрипач поощрительно подмигнул Анне, и через секунду она уже стояла перед ним, положив руки на бедра, притоптывая кожаными башмачками. Толпа мужчин обступила ее теснее. На загорелых лицах под грубыми шляпами от солнца появились улыбки, раздались одобрительные крики, оглушительные аплодисменты. На голубом, безоблачном небе ярко светило солнце. Анна вдохновенно отбивала ритм.
— Да ты просто бальзам для воспаленных глаз! — вскрикнул кто-то восторженно.
Пот увлажнил брови, дыхание стало прерывистым, но Анна держала ритм, хотя «Мэри Дрю» то и дело вздымалась и ныряла в морских волнах.
— Матерь Божья, да я за всю жизнь не видал такую! Анна приподняла немного юбки. Ее ноги сверкнули наготой из-под красной фланелевой нижней юбки. Мужчины не отрывали от нее глаз. Анна откинула голову и засмеялась. Шпильки выпали из волос, и ветер растрепал ее густые рыжевато-каштановые кудри. Музыка унесла прочь неприятности ее двадцати четырех лет жизни, и на какой-то миг исчезли мысли о вероломном муже и загубленных мечтах.
Анна вспомнила мать и отца, самую красивую пару в деревне, танцевавших лучше всех на празднике… Потом она подумала о новом доме, об Америке, где все всегда сыты и где нет господ. В Америке женщина может прокормить себя, не нуждаясь в муже…
Да, этот танец был восхитительным. Анна изгибалась и кружилась в вихре танца до тех пор, пока силы не оставили ее. Она сделала реверанс скрипачу и стала пробираться через толпу улыбающихся эмигрантов.
— Давай еще разок, дорогая! Честное слово, у тебя фигурка что надо!
Худой ярко-рыжий парнишка в изношенной шапке схватил ее за руку.
— Я просто влюбился в тебя! Выходи за меня! Анна добродушно оттолкнула его:
— Опомнись! Видно, Господь Бог забыл в твою голову мозги положить!
Она резко вырвала руку и пошла дальше по палубе, мимо ящиков и клеток, мимо больших кадок для картошки, мимо детей, которые носились и пронзительно кричали. Какой-то человек, насвистывая на жестяной дудочке, подмигнул ей. Напевая про себя, Анна прокладывала себе дорогу, обходя белье, разложенное для просушки на досках, и нагибаясь под юбками и одеждой, развешанными в стороне от главного прохода. Кучка детей столпилась около курятника, дразня в клетках кур, предназначенных для пассажиров первого класса. Повар выбежал из камбуза, размахивая ложкой.
— А ну, — закричал он на детей, — или я в котел покидаю вас!
Дети разбежались, и Анна засмеялась.
Она повернулась, чтобы идти дальше, но уткнулась в фигуру, которая обдала ее перегаром и запахом немытого тела.
— Куда торопишься, ирландочка? — хрипло спросил моряк с худым лицом без подбородка. Из-под морской фуражки выбивались соломенно-желтые волосы.
Анна отступила, чувствуя, как у нее запылали щеки.
— Мне не о чем с вами разговаривать!
С самого начала плавания она игнорировала похотливые взгляды моряка и его непристойное бормотание, когда она проходила мимо него. Вот и сейчас она гордо вскинула голову и попыталась его обойти. Но мужчина загородил проход. Анна повернула голову и с ужасом увидела еще троих человек. Они обступили ее, нагло улыбаясь.
— Дайте мне пройти! — воскликнула бедная девушка.
— Сейчас! — медленно протянул моряк. — Но не строй из себя недотрогу.
Длинным грязным пальцем он поскреб свою шею, заросшую редкой щетиной.
— Думаю, тебе нужна какая-никакая компания, пока мы не придем в Нью-Йорк. Я к твоим услугам. Мое имя — Том Спикер. — Он дотронулся до своей грязной фуражки. — А вот те — Фэлоуз и Кокберн.
Моряк толкнул локтем своего горбоносого приятеля:
— И Проныра Джибс. Мужчины расшаркались.
Анна мельком увидела их похотливые усмешки и попыталась взять себя в руки.
— Мне не нужна компания, — сказала она резко, — так что дайте мне пройти.
Но мужчины и не думали ее пропускать.
— Ладно, дадим тебе пройти, — сказал, наконец, Спинер после долгого молчания. Замызганным красным рукавом он стер каплю с кончика носа.
— Нам только хотелось с тобой познакомиться, Анна, — добавил он многозначительно и неожиданно провел рукой по низу живота девушки.
Анна резко отпрыгнула, да только наткнулась на второго мужчину, который больно пнул ее под зад. Взвизгнув, она замахнулась, но матросы, громко смеясь, отошли, а Анна осталась стоять, стиснув кулаки и задыхаясь от ярости.
— А она горячая, прямо огонь, — хихикнул Спинер.
— Тебе его и гасить, Томи, — заметил Джибс с крючковатым носом.
В голове Анны проносились проклятия.
— Только дотроньтесь еще раз, — предупредила она, — попробуете свою кровь на вкус!
Резко повернувшись, она нырнула в толпу.
Когда Анна подошла к полуосвещенному месту за коровьим сараем и села на свернутый канат, она дрожала всем телом от ярости и угрызений совести. То, что сейчас произошло, не связано ли с ее танцем — размышляла она. Ни на мгновение нельзя забывать, что она одинокая женщина…' Это очень хороший повод для неприятностей… С этой минуты никаких шалостей, никакого глупого веселья, которое может подвергнуть опасности ее будущее.
Анна растерла шею, пытаясь снять напряжение. Она забросила назад волосы, закрепив кудри шпильками, и осмотрелась. Уже в первый день морского путешествия она присмотрела это укромное местечко. Тут пахло, как на скотном дворе, а пропитанные дегтем канаты пачкали одежду, но здесь она чувствовала себя в полной безопасности. В этом уголке она могла спокойно работать, вдали от шума и назойливости пассажиров четвертого класса.
Опустив руку в небольшое отверстие в перегородке, Анна вынула узелок из белой ткани. Она положила сверток на колени, вытерла руки об юбку и развернула его. В нем были стальной крючок, клубок белых хлопчатобумажных ниток и полдюжины образцов белого кроше1. Оконченную работу Анна разложила на коленях, проверяя ажурные кольца, цветы и безупречно исполненные мелкие листочки. Но узлы и стежки были одинаково частыми и совершенными.
Анна воткнула крючок и стала плести и обвязывать свою работу, тихонько напевая песенку. Она выполняла рисунок из роз, уплотняя основу шнурком, чтобы закрепить изгиб розового соцветия. Увлекшись работой, Анна вскоре забыла о встрече со Спинером и его дружками. Она представляла себя в Нью-Йорке, в своей собственной мастерской, где делают кружева для изысканных городских леди.
Ее мысли прервал робкий голосок.
— Вы не хотели бы выпить воды?..
Анна подняла глаза. Перед ней стоял темноволосый мальчик, в руках которого был ковш с водой. Его заостренное личико было маленьким и бледным, а в глазах сияло обожание.
Он смущенно улыбнулся и протянул ей ковш.
Анна не могла удержаться от ответной улыбки:
— А почему ты мне это предложил? Щеки у мальчика зарделись.
— Я подумал, что после такого танца вам захочется пить.
— Благодарю, — сказала Анна, принимая ковш. — Да, конечно, у меня пересохло во рту.
«Спасибо, — подумала она. — Этот галантный мальчонка приятное исключение из обычной массы мужиков». Анна осмотрела его с ног до головы. Одетый в большую куртку, мальчик выглядел тоненьким, как тростинка. Ее братишка Син, умерший двенадцать лет назад, был примерно такого же роста и похож на этого мальчика цветом волос и глаз. Возможно, и ему было не больше десяти лет.
Анна поднесла к губам ковш и сделала глоток. Вода уже была не такая свежая, как в первые дни плавания. Теперь она стала теплой и солоноватой. Ее можно было пить, только добавляя перечную мяту или заваривая чай.
Но из признательности к мальчику Анна сделала несколько глотков так, как если бы это была холодная родниковая вода из Керри.
Когда она вернула ковш, мальчик не ушел. Он явно придумывал какой-то предлог, чтобы остаться с ней. Анна усадила мальчика рядом.
— Ну, и как тебя зовут? — спросила Анна.
Он поднял на нее глаза. На его бледном личике резко выделялись черные брови, а сильно отросшие черные волосы нуждались в расческе.
— Рори, — ответил мальчик, — Рори Флин.
— Рори, неужели? — Анна прислонилась к переборке и, скрестив ноги, переплела пальцы рук. — Прекрасное, благородное имя. Ведь последним королем Ирландии был Рори О'Коннор.
Глаза Рори Флина сверкнули, и смущение исчезло.
— Я знаю о Рори О'Конноре. Моя бабушка рассказывала мне сказки о королях и великих вождях Тары. Она мне еще рассказывала о Грейн де Мгаил, королеве-воительнице. Но никто из ее свиты не смог бы лучше сплясать, чем вы!
Анна засмеялась, отчего щеки мальчика запылали.
— Ему что ж, это милый комплимент, — заметила она. — Так ты с бабушкой путешествуешь?
Рори покачал головой:
— Она умерла, и мама тоже. Я здесь с папой. — Его личико осветила гордая улыбка, и он добавил: — Папа — боксер-чемпион. Он везет меня в Нью-Йорк. Я его никогда не видел, пока он не приехал за мной в Килкенни.
Анна посмотрела на готовое кроше у себя на коленях и с отсутствующим видом потрогала его. Она слышала, как говорили о Стефене Флине. Корабль просто взорвался восторгом, когда моряки сообщили, что на борту «Мэри Дрю» находится Стефен Флин из Килкенни. Этот боксер был гордостью восстания сорок восьмого года…
— Так, значит, это твой отец, — сказала она.
— Он — чемпион Америки. — Голос Рори благоговейно понизился.
— Так, хорошо. Но ты не выглядишь счастливым.
— Он сказал, что больше не будет боксировать. — Глаза Рори грустно затуманились. — Но я знаю, что мой папа не старый. Он сильнее любого. Мне так хочется посмотреть, как он будет драться… Хотя бы разочек.
— Очень хорошо, что он бросил это занятие, — возразила Анна. — Боксерские бои — это жестокое занятие. Разве ты хотел бы, чтобы твоего отца изувечили?
Рори посмотрел на Анну с недоверием:
— Его не изувечат никогда!
Анна внимательно посмотрела на Рори. Она слышала, что мужчина и мальчик путешествуют одни, и, пожалуй, за исключением взъерошенных волос, Рори Флин выглядел ухоженным. Неужели сам Флин этим занимается?
— Хотите посмотреть книжку о нем?
И прежде чем Анна успела что-либо ответить, Рори вынул из кармана весьма мятую книгу и подал ей. Анна взяла книгу и попыталась разгладить ее. С обложки на нее пристально смотрел широкобровый мужчина в жестком воротничке и темном галстуке, завязанном бантом. Большими буквами было написано — «Жизнь и бои Стефена Флина. Эмирэлд Флейм». Ниже портрета вился стяг с надписью «Чемпион Америки».
Рори, наклонившись, коснулся худеньким плечиком Анны.
— Это мой папа, — сказал он гордо.
Анна бегло просмотрела текст, читая с отвращением: «Пул получил сокрушительный удар в челюсть, который бросил его на землю… Алат упал на колени, в который раз сбитый Флином… Страшный удар правой в ребра Маю-Класки и серия ударов Флина…»
Анна закрыл книгу и вернула ее Рори. Он заботливо спрятал ее в карман и сказал:
— Он вам понравится!
Анна вздохнула. Как хорошо она знает людей, подобных Флину. Они делают все, чтобы добиться своего, — ходят с напыщенным видом, хвастают и льстят девушкам так, что и камни могут растаять. Как дети, могут просить, умолять… Но как только достигнут цели, спешат назад, к своим жестоким и горластым дружкам.
— Своего папу оставь себе, Рори Флин. Тебе пора уходить, а мне надо доделать работу.
Анна даже не посмотрела на лицо Рори, но по его горькому молчанию поняла, что ее слова причинили ему боль.
— Ну, хорошо, — добавила она. — Ты можешь навещать меня, но не тащи сюда своего папу. Мне не хочется с ним встречаться.
Рори поднялся и сказал, усмехнувшись:
— В следующий раз я принесу вам апельсин. У нас в каюте их много.
— Не вздумай хлопотать об этих апельсинах, — недовольно проговорила Анна. Но при одной мысли о свежих фруктах у нее закружилась голова. В ее запасах была только овсяная мука, яйца и небольшой кусок соленой свинины. Да и на корабле апельсины были редким лакомством.
— Я еще приду, — прокричал Рори и, скользя по палубе, обогнул коровий сарай и исчез.
Солнце клонилось к закату. Восемь раз пробил колокол на фок-мачте. Четыре часа. Женщины эмигрантов уже становились в очередь со своими кастрюлями и котелками у печей. Печи гасили в семь, и уже не один раз Анна опаздывала. Если она не хотела остаться без ужина и сегодня, нужно было поторапливаться.
Пройдя всего десять метров, она попала в сумятицу толпы на палубе. Группа женщин теснилась вокруг больших деревянных ларей, выложенных кирпичом и служившим сушилками для эмигрантов. Анна поспешила к люку, ведущему в трюм. Когда она проходила мимо фок-мачты, ее окликнули:
Поднявшись на цыпочки, Анна Мэси покачивалась, слушая зажигательную мелодию джиги. Мелодия, которую выводил скрипач, пробудила воспоминания о деревенских праздниках, столах, заваленных яблоками и сладкими пирогами; о лошадиных ярмарках и разговорах за пинтой портера. Мысленно она перенеслась в мир зеленых полей и изгородей из фуксий, плывущих туманов и острого привкуса дымка горящего торфа.
Детство Анны, проведенное в Керри, отделяли от палубы парохода «Мэри Дрю» больше двенадцати лет и целый океан сердечных страданий. Пароход направлялся в Америку… Время, расстояние исчезли, как только она заслышала родную мелодию.
Вдруг ее кто-то подтолкнул сзади.
— Выходи, девушка, — произнес какой-то мужчина. — До чего ж ты хороша! Дай парням на тебя полюбоваться.
Призыв скрипки был сильнее осторожности. Выждав момент, Анна двинулась к скрипачу.
«Ничего плохого не произойдет, если я немного потанцую», — подумала Анна. Она была единственной женщиной на корабле, лицо и фигура которой заставляли мужчин замирать на месте. Но что опасного может с ней произойти на корабле, набитом эмигрантами? Если только кто-нибудь из мужчин переступит черту, она сумеет поставить его на место.
Скрипач поощрительно подмигнул Анне, и через секунду она уже стояла перед ним, положив руки на бедра, притоптывая кожаными башмачками. Толпа мужчин обступила ее теснее. На загорелых лицах под грубыми шляпами от солнца появились улыбки, раздались одобрительные крики, оглушительные аплодисменты. На голубом, безоблачном небе ярко светило солнце. Анна вдохновенно отбивала ритм.
— Да ты просто бальзам для воспаленных глаз! — вскрикнул кто-то восторженно.
Пот увлажнил брови, дыхание стало прерывистым, но Анна держала ритм, хотя «Мэри Дрю» то и дело вздымалась и ныряла в морских волнах.
— Матерь Божья, да я за всю жизнь не видал такую! Анна приподняла немного юбки. Ее ноги сверкнули наготой из-под красной фланелевой нижней юбки. Мужчины не отрывали от нее глаз. Анна откинула голову и засмеялась. Шпильки выпали из волос, и ветер растрепал ее густые рыжевато-каштановые кудри. Музыка унесла прочь неприятности ее двадцати четырех лет жизни, и на какой-то миг исчезли мысли о вероломном муже и загубленных мечтах.
Анна вспомнила мать и отца, самую красивую пару в деревне, танцевавших лучше всех на празднике… Потом она подумала о новом доме, об Америке, где все всегда сыты и где нет господ. В Америке женщина может прокормить себя, не нуждаясь в муже…
Да, этот танец был восхитительным. Анна изгибалась и кружилась в вихре танца до тех пор, пока силы не оставили ее. Она сделала реверанс скрипачу и стала пробираться через толпу улыбающихся эмигрантов.
— Давай еще разок, дорогая! Честное слово, у тебя фигурка что надо!
Худой ярко-рыжий парнишка в изношенной шапке схватил ее за руку.
— Я просто влюбился в тебя! Выходи за меня! Анна добродушно оттолкнула его:
— Опомнись! Видно, Господь Бог забыл в твою голову мозги положить!
Она резко вырвала руку и пошла дальше по палубе, мимо ящиков и клеток, мимо больших кадок для картошки, мимо детей, которые носились и пронзительно кричали. Какой-то человек, насвистывая на жестяной дудочке, подмигнул ей. Напевая про себя, Анна прокладывала себе дорогу, обходя белье, разложенное для просушки на досках, и нагибаясь под юбками и одеждой, развешанными в стороне от главного прохода. Кучка детей столпилась около курятника, дразня в клетках кур, предназначенных для пассажиров первого класса. Повар выбежал из камбуза, размахивая ложкой.
— А ну, — закричал он на детей, — или я в котел покидаю вас!
Дети разбежались, и Анна засмеялась.
Она повернулась, чтобы идти дальше, но уткнулась в фигуру, которая обдала ее перегаром и запахом немытого тела.
— Куда торопишься, ирландочка? — хрипло спросил моряк с худым лицом без подбородка. Из-под морской фуражки выбивались соломенно-желтые волосы.
Анна отступила, чувствуя, как у нее запылали щеки.
— Мне не о чем с вами разговаривать!
С самого начала плавания она игнорировала похотливые взгляды моряка и его непристойное бормотание, когда она проходила мимо него. Вот и сейчас она гордо вскинула голову и попыталась его обойти. Но мужчина загородил проход. Анна повернула голову и с ужасом увидела еще троих человек. Они обступили ее, нагло улыбаясь.
— Дайте мне пройти! — воскликнула бедная девушка.
— Сейчас! — медленно протянул моряк. — Но не строй из себя недотрогу.
Длинным грязным пальцем он поскреб свою шею, заросшую редкой щетиной.
— Думаю, тебе нужна какая-никакая компания, пока мы не придем в Нью-Йорк. Я к твоим услугам. Мое имя — Том Спикер. — Он дотронулся до своей грязной фуражки. — А вот те — Фэлоуз и Кокберн.
Моряк толкнул локтем своего горбоносого приятеля:
— И Проныра Джибс. Мужчины расшаркались.
Анна мельком увидела их похотливые усмешки и попыталась взять себя в руки.
— Мне не нужна компания, — сказала она резко, — так что дайте мне пройти.
Но мужчины и не думали ее пропускать.
— Ладно, дадим тебе пройти, — сказал, наконец, Спинер после долгого молчания. Замызганным красным рукавом он стер каплю с кончика носа.
— Нам только хотелось с тобой познакомиться, Анна, — добавил он многозначительно и неожиданно провел рукой по низу живота девушки.
Анна резко отпрыгнула, да только наткнулась на второго мужчину, который больно пнул ее под зад. Взвизгнув, она замахнулась, но матросы, громко смеясь, отошли, а Анна осталась стоять, стиснув кулаки и задыхаясь от ярости.
— А она горячая, прямо огонь, — хихикнул Спинер.
— Тебе его и гасить, Томи, — заметил Джибс с крючковатым носом.
В голове Анны проносились проклятия.
— Только дотроньтесь еще раз, — предупредила она, — попробуете свою кровь на вкус!
Резко повернувшись, она нырнула в толпу.
Когда Анна подошла к полуосвещенному месту за коровьим сараем и села на свернутый канат, она дрожала всем телом от ярости и угрызений совести. То, что сейчас произошло, не связано ли с ее танцем — размышляла она. Ни на мгновение нельзя забывать, что она одинокая женщина…' Это очень хороший повод для неприятностей… С этой минуты никаких шалостей, никакого глупого веселья, которое может подвергнуть опасности ее будущее.
Анна растерла шею, пытаясь снять напряжение. Она забросила назад волосы, закрепив кудри шпильками, и осмотрелась. Уже в первый день морского путешествия она присмотрела это укромное местечко. Тут пахло, как на скотном дворе, а пропитанные дегтем канаты пачкали одежду, но здесь она чувствовала себя в полной безопасности. В этом уголке она могла спокойно работать, вдали от шума и назойливости пассажиров четвертого класса.
Опустив руку в небольшое отверстие в перегородке, Анна вынула узелок из белой ткани. Она положила сверток на колени, вытерла руки об юбку и развернула его. В нем были стальной крючок, клубок белых хлопчатобумажных ниток и полдюжины образцов белого кроше1. Оконченную работу Анна разложила на коленях, проверяя ажурные кольца, цветы и безупречно исполненные мелкие листочки. Но узлы и стежки были одинаково частыми и совершенными.
Анна воткнула крючок и стала плести и обвязывать свою работу, тихонько напевая песенку. Она выполняла рисунок из роз, уплотняя основу шнурком, чтобы закрепить изгиб розового соцветия. Увлекшись работой, Анна вскоре забыла о встрече со Спинером и его дружками. Она представляла себя в Нью-Йорке, в своей собственной мастерской, где делают кружева для изысканных городских леди.
Ее мысли прервал робкий голосок.
— Вы не хотели бы выпить воды?..
Анна подняла глаза. Перед ней стоял темноволосый мальчик, в руках которого был ковш с водой. Его заостренное личико было маленьким и бледным, а в глазах сияло обожание.
Он смущенно улыбнулся и протянул ей ковш.
Анна не могла удержаться от ответной улыбки:
— А почему ты мне это предложил? Щеки у мальчика зарделись.
— Я подумал, что после такого танца вам захочется пить.
— Благодарю, — сказала Анна, принимая ковш. — Да, конечно, у меня пересохло во рту.
«Спасибо, — подумала она. — Этот галантный мальчонка приятное исключение из обычной массы мужиков». Анна осмотрела его с ног до головы. Одетый в большую куртку, мальчик выглядел тоненьким, как тростинка. Ее братишка Син, умерший двенадцать лет назад, был примерно такого же роста и похож на этого мальчика цветом волос и глаз. Возможно, и ему было не больше десяти лет.
Анна поднесла к губам ковш и сделала глоток. Вода уже была не такая свежая, как в первые дни плавания. Теперь она стала теплой и солоноватой. Ее можно было пить, только добавляя перечную мяту или заваривая чай.
Но из признательности к мальчику Анна сделала несколько глотков так, как если бы это была холодная родниковая вода из Керри.
Когда она вернула ковш, мальчик не ушел. Он явно придумывал какой-то предлог, чтобы остаться с ней. Анна усадила мальчика рядом.
— Ну, и как тебя зовут? — спросила Анна.
Он поднял на нее глаза. На его бледном личике резко выделялись черные брови, а сильно отросшие черные волосы нуждались в расческе.
— Рори, — ответил мальчик, — Рори Флин.
— Рори, неужели? — Анна прислонилась к переборке и, скрестив ноги, переплела пальцы рук. — Прекрасное, благородное имя. Ведь последним королем Ирландии был Рори О'Коннор.
Глаза Рори Флина сверкнули, и смущение исчезло.
— Я знаю о Рори О'Конноре. Моя бабушка рассказывала мне сказки о королях и великих вождях Тары. Она мне еще рассказывала о Грейн де Мгаил, королеве-воительнице. Но никто из ее свиты не смог бы лучше сплясать, чем вы!
Анна засмеялась, отчего щеки мальчика запылали.
— Ему что ж, это милый комплимент, — заметила она. — Так ты с бабушкой путешествуешь?
Рори покачал головой:
— Она умерла, и мама тоже. Я здесь с папой. — Его личико осветила гордая улыбка, и он добавил: — Папа — боксер-чемпион. Он везет меня в Нью-Йорк. Я его никогда не видел, пока он не приехал за мной в Килкенни.
Анна посмотрела на готовое кроше у себя на коленях и с отсутствующим видом потрогала его. Она слышала, как говорили о Стефене Флине. Корабль просто взорвался восторгом, когда моряки сообщили, что на борту «Мэри Дрю» находится Стефен Флин из Килкенни. Этот боксер был гордостью восстания сорок восьмого года…
— Так, значит, это твой отец, — сказала она.
— Он — чемпион Америки. — Голос Рори благоговейно понизился.
— Так, хорошо. Но ты не выглядишь счастливым.
— Он сказал, что больше не будет боксировать. — Глаза Рори грустно затуманились. — Но я знаю, что мой папа не старый. Он сильнее любого. Мне так хочется посмотреть, как он будет драться… Хотя бы разочек.
— Очень хорошо, что он бросил это занятие, — возразила Анна. — Боксерские бои — это жестокое занятие. Разве ты хотел бы, чтобы твоего отца изувечили?
Рори посмотрел на Анну с недоверием:
— Его не изувечат никогда!
Анна внимательно посмотрела на Рори. Она слышала, что мужчина и мальчик путешествуют одни, и, пожалуй, за исключением взъерошенных волос, Рори Флин выглядел ухоженным. Неужели сам Флин этим занимается?
— Хотите посмотреть книжку о нем?
И прежде чем Анна успела что-либо ответить, Рори вынул из кармана весьма мятую книгу и подал ей. Анна взяла книгу и попыталась разгладить ее. С обложки на нее пристально смотрел широкобровый мужчина в жестком воротничке и темном галстуке, завязанном бантом. Большими буквами было написано — «Жизнь и бои Стефена Флина. Эмирэлд Флейм». Ниже портрета вился стяг с надписью «Чемпион Америки».
Рори, наклонившись, коснулся худеньким плечиком Анны.
— Это мой папа, — сказал он гордо.
Анна бегло просмотрела текст, читая с отвращением: «Пул получил сокрушительный удар в челюсть, который бросил его на землю… Алат упал на колени, в который раз сбитый Флином… Страшный удар правой в ребра Маю-Класки и серия ударов Флина…»
Анна закрыл книгу и вернула ее Рори. Он заботливо спрятал ее в карман и сказал:
— Он вам понравится!
Анна вздохнула. Как хорошо она знает людей, подобных Флину. Они делают все, чтобы добиться своего, — ходят с напыщенным видом, хвастают и льстят девушкам так, что и камни могут растаять. Как дети, могут просить, умолять… Но как только достигнут цели, спешат назад, к своим жестоким и горластым дружкам.
— Своего папу оставь себе, Рори Флин. Тебе пора уходить, а мне надо доделать работу.
Анна даже не посмотрела на лицо Рори, но по его горькому молчанию поняла, что ее слова причинили ему боль.
— Ну, хорошо, — добавила она. — Ты можешь навещать меня, но не тащи сюда своего папу. Мне не хочется с ним встречаться.
Рори поднялся и сказал, усмехнувшись:
— В следующий раз я принесу вам апельсин. У нас в каюте их много.
— Не вздумай хлопотать об этих апельсинах, — недовольно проговорила Анна. Но при одной мысли о свежих фруктах у нее закружилась голова. В ее запасах была только овсяная мука, яйца и небольшой кусок соленой свинины. Да и на корабле апельсины были редким лакомством.
— Я еще приду, — прокричал Рори и, скользя по палубе, обогнул коровий сарай и исчез.
Солнце клонилось к закату. Восемь раз пробил колокол на фок-мачте. Четыре часа. Женщины эмигрантов уже становились в очередь со своими кастрюлями и котелками у печей. Печи гасили в семь, и уже не один раз Анна опаздывала. Если она не хотела остаться без ужина и сегодня, нужно было поторапливаться.
Пройдя всего десять метров, она попала в сумятицу толпы на палубе. Группа женщин теснилась вокруг больших деревянных ларей, выложенных кирпичом и служившим сушилками для эмигрантов. Анна поспешила к люку, ведущему в трюм. Когда она проходила мимо фок-мачты, ее окликнули: