Страница:
Я в принципе ничего не имею против попсы, сама ее часто слушаю, и очень хорошо идет, особенно ночью, во время бессонницы. Так дурманит голову! Но по каким-то приметам думаю, что мы скоро будем свидетелями возврата к некоторой норме.
... В Москве я сейчас не играю, только поэтические вечера. Правда, один раз, и очень неудачно - сыграла Медею в рамках Чеховского фестиваля - в плохом зале и на плохую аудиторию.
350
Мой Театр "А" еще существует, правда полумифически. Без помещения, без продюсеров и без поддержки. Сначала нам давали сцену "Таганки". Играя там, мы отдавали театру 20% от сборов. Но театру этих 20% стало мало, а нам мало остальных восьмидесяти, чтобы заплатить осветителям и бутафорам. Можно бы, конечно, пойти по спонсорам. Они дали бы денег под мое имя. Но ведь их надо потом ... бла-го-да-рить! Общаться ведь с ними надо! А я не мазохистка.
Впрочем, Вы меня знаете - я вообще работать не люблю. Точнее, начинать работу. Так что я играю и выступаю только там, куда меня зовут. Еще и платят мне за это. Вот сейчас мы на месяц едем играть в Афины обе наши постановки "Медею" и "Квартет". Весь месяц, как на галерах.
И вот странность: в Москве не играю, а интервью даю направо и налево.
Но все эти интервью идут помимо моей воли и против моей души. Я предстаю в них такой... такой интеллектуальной дурой.
... Вы меня спрашивали о Смоктуновском. Он для меня и сейчас первый актер. Мы столкнулись единственный раз - в "Детях солнца", и страшно ругались, потому что он умел играть быт, а я не умею и не люблю. Но он мог все. Даже лицо у него - чисто физически - менялось неузнаваемо. Я надеюсь надеюсь! - что это можно сказать и обо мне. (Не помню, у кого это было так прекрасно написано, что когда он вошел в комнату актера - там вообще никого не было. Это правда. Я все время надеваю маску, а "кто я?!" - как кричит Шарлотта в "Вишневом саде" - не знаю. И играю все время. И признаюсь в этом без стеснения.)
Пишу Вам, а в соседней комнате меня ждет моя подруга, киновед Нея Зоркая. Сейчас допишу, и мы с ней выпьем коньячку и поговорим о грибах, которые растут на нашей любимой Икше...
Декабрь 1996 года
ИЗ ГАСТРОЛЬНЫХ ДНЕВНИКОВ
1991 год. Апрель
Я тогда снималась у Таланкина в "Бесах". После "Дневных звезд" я снималась во всех его фильмах. И даже в "Выборе цели", где для меня придумали роль возлюбленной физика Оппенгеймера - без единого слова. Так как я ничего про эту возлюбленную (как и про самого Оппенгеймера) не знала, то взяла одну из фотографий Греты Гарбо и, глядя то на нее, то в зеркало, сделала себе ее грим. Предполагалось, что мы танцуем с Оппенгеймером на каком-то вечере. У меня была открытая спина, открытые руки и ключицы (обычно я стеснялась этих худых ключиц и всегда их закрывала. А теперь вспоминаю о них ностальгически...). Я не видела фильм, и что там получилось - не знаю, но и дальше снималась во всех работах Таланкина.
В "Чайковском" очень хотела сыграть фон Мекк, но ее играла Шуранова, мне же досталась роль ее старшей дочери Юлии. Шуранова играла не характер, а просто женщину того времени. Она ходила мелкими шажками - потому что в длинном платье. А я - в таком же длинном платье - ходила крупно, современным шагом. И в этом был характер. Тогда Таланкин придумал сцену, в которой Юлия после смерти матери сама становится фон Мекк. Нужен был парик и костюм. Но... гримеры "Мосфильма" не разрешили мне надеть парик и платье Шурановой. Я пошла в сводную костюмерную "Мосфильма", нашла платье, в котором
352
снималась Марина Влади в фильме по Чехову, надела его задом наперед (его скололи на мне английскими булавками). И в таком виде я должна была изображать фон Мекк. Конечно, из этого ничего не получилось, но я обожаю такие импровизации.
Когда Таланкин позвал меня сниматься в "Бесах", играть Хромоножку (а я всю жизнь мечтала сыграть именно Хромоножку), я была уже в другом возрасте-и мысли другие, и материал. Тем не менее я "влезла" в этот фильм. И вот сейчас попались дневниковые записи этого периода...
18 апреля. Не спала ни часа. Вчера была очень тяжелая для меня сцена на "Мосфильме". Снимали ночной приход Ставрогина к Хромоножке. Сцена большая, нервная: от спокойных реплик - до истерического хохота, когда она вслед убегающему Ставрогину кричит: "Гришка Отрепьев - анафема!" Неудача, как всегда у меня, с костюмом. Сшили из прелестной сиреневой байки в мелкий цветочек абсолютно историческое платье - тяжелое, в буфиках и строчках. С бархатным воротничком, манжетами и оборочкой внизу. Но у меня - стрижка "под машинку", белый цвет волос. Вместе с тяжелым платьем это выглядело бы ужасающе. Да и не такая я худая, как была когда-то. Понервничала и стала искать что-то в старых подборах... С милой художницей по костюмам нашли старое темно-вишневое платье, которое вроде бы подходило. Я взяла домой кофту от этого платья, чтобы что-то переделать, она - юбку. Полночи я прокрутилась с этой кофтой, что-то придумывала и перешивала. А с раннего утра до вечера - съемки. И сегодня, когда нужно было вставать в пять утра, чтобы ехать на аэродром (я улетала в Италию, в Падую, на какой-то семинар по европейской культуре), уже было не тяжело, потому что не спала ни секунды. Отвез, как всег
353
да, Володя. Заехали за Витей Божовичем на Беговую и-в Шереметьево. Там, как всегда, долго ждали. Пошла в буфет, выпила водички, съела бутерброд. И стали с Витей бродить по фри-шопу.
Компания летит, по-моему, симпатичная. Летели трудно. В Болонье выпал снег, а в Милане - туман и дождь. Долго проходили паспортный контроль. Они нас не щадят. Унизительно медленно.
Наконец поехали на автобусах в Подую. За окнами - мрак и дождь. Все спали. В Падуе всю группу распределили по трем гостиницам. Я попала в прелестную старую "Мажестик". Номер хороший - с двумя кроватями, но я одна. Позвонила Мариолине в Венецию, договорились, что она после своего выступления здесь же, в Падуе, - она читает лекцию о национальностях в России - приедет ко мне ночевать.
Мы всей группой собрались в ресторане "Изола ди Карпико", недалеко от нашей гостиницы, на узкой улочке в старом городе. Ужин как ужин, вполне итальянский. Смешной Дудинцев - пьяный, но все соображающий. Олейник умный, националист правого толка. Коммунист? Витя Б.ожович - тихий, как всегда. Правда, выпив вина, я с ним поспорила о никчемности критики. Он не нападал, защшцался. Говорил, что у критики свои законы и она не обязана заниматься воспитанием публики. Вечером в гостинице посмотрела немного телевизор. Около 30 программ, правда, одна хуже другой: или голые девахи, или какой-нибудь скучный старик говорит о политике.
Ночью пришла возбужденная, красивая Мариолина. Проговорили полночи. Заснула.
20 апреля. На утреннем заседании конференции мне сказали, что я, "украсив своим присутствием открытие", могу уйти. Что я быстренько и сделала. Пошла на рынок. Побродила, купила себе летнюю кофточку на жару и стала куролесить по городу.
354
В два часа пошла в гостиницу, попила чайку и - опять бродить. Теперь город более-менее уложился. Каменные тротуары, арки, очень много храмов. Смотрела в план - искала фрески Джотто. Забрела на продовольственный рынок. Огромные лавки сыров, колбас. Мясо, фрукты. Вспоминала бедную мамочку, которая спросила меня после Испании: "А много там продуктов?.." (она никогда не была за границей).
Одна площадь, по-моему, Гарибальди, запружена молодежью. Видимо, здесь место их сборов. Вообще город после четырех заметно оживился. На улицах очень много народу - гуляют, сидят в кафе или просто стоят, беседуют. Много нищих, но не жалких, а бездельников.
В одной церкви набрела на свадьбу. Вспоминала, как мы с Мариолиной года три назад были на свадьбе ее брата, тоже в Падуе. Как и тогда - невеста не в белом, - значит, брак не в первый раз.
Тогда же мы с Мариолиной пошли в гости. Закрытый двор. Среди аркад, где гуляют и продают кофе, - дверь в стене, причем очень замшелая. Входишь и попадаешь в "сказки Шахерезады". Сад. Дворец - как в старых фильмах Висконти - с такой же мебелью, с какой-то старушкой-хозяйкой. К ней пришла то ли племянница, то ли знакомая. Очень она мне понравилась - красивая девушка. Через несколько лет я как-то спросила Мариолину: "Вышла замуж эта девушка?" - "Да, за Бродского".
Вообще эти походы с Мариолиной (она - итальянская графиня, родилась в Венеции) по аристократическим гостям всегда очень забавны. Как-то в Венеции мы пришли к одной старушке, дальней родственнице Мариолины. Старушка с букольками, обычно одетая. В руках - пластмассовый ярко-зеленый ридикюльчик. В нем - платочек и ключи от трех дворцов.
355
Один выходит на гран-канал, второй и третий - за ним.
В XVII веке строить на гран-канале считалось моветоном, потом стали строить поближе, а уже в XIX дом на гран-канале стал хорошим тоном. И вот эта старушка осталась наследницей всех трех дворцов. Там - фрески Тьеполо и т.п., но она - бедная и время от времени сдает какой-нибудь из дворцов мэрии для больших приемов, а иногда на неделю приезжают миллиардеры-американцы и живут в этих дворцах. Ключи от дворцов хранятся в ридикюльчике.
И вот, в одной из бесконечных комнат она устроила для нас чай, а к чаю - маленькие-маленькие штучки (я даже не могу назвать их печеньем!) и пригласила своего племянника, тоже потомка венецианских дожей. Толстый, абсолютно современный "дубарь". Узнав, что я - русская, он рассказал, как однажды он повел свою любовницу в ресторан и заказал шампанское и русскую черную икру. И ей это так понравилось, что она без его ведома заказала себе вторую порцию. "Тогда, - говорит он, - я встал и сказал: "Расплачивайся сама!", и ушел".
Я подумала: иметь дворцы с фресками Тьеполо и... - такое отношение к женщине. Раньше они стрелялись и бились на шпагах из-за одной ленточки и оброненного платка.
В общем, это соврешенно другой дух, другие люди. Но живут они в тех же декорациях.
21 апреля. ...Был концерт "Виртуозов Венеции" в прелестном старом зале "Salic Rossini Pedrocchi". Играли слаженно, спокойно. Тихо и отстраненно. В середине концерта по просьбе одного музыканта - украинца из нашей группы они сыграли сочинение украинского композитора. Он дал ноты и сам стал играть с ними на флейте. Играл плохо, громко, с плохим дыханием. Но он так волновался,
356
так старался, так хотел передать нечто большее, чем было заложено в музыке, что невольно вызывал интерес и внимание. После него отстраненность итальянских музыкантов казалась особенно приятной.
... Эдисон Денисов часто водил меня на авангардные музыкальные вечера в Дом композиторов. И вот однажды приехал в Москву знаменитый джазовый пианист Чиккареа. В зале Дома композиторов собрались все наши джазмены и устроили перед ним концерт. По-моему, Бетховен сказал: "Я только к концу жизни научился в одну сонату не вкладывать содержание десяти". Это действительно огромное умение! Они так старались, так хотели перед Чиккареа показать, на что они способны, что не слышно было ни музыки, ни инструментов, было только это русское старание, это самовыражение нутра, которое не всегда бывает интересно. А потом вышел Чиккареа. Ну что ему - ну, подумаешь, какое-то очередное выступление, - и он тихо что-то заиграл. Это было гениально! И так разительно отличалось! И я тогда подумала: "Зачем мы все время пытаемся кому-то доказать, что мы тоже нужны, что мы можем..."
Я помню, как в "Комеди Франсез" одного актера попросили что-то прочитать. Он не старался передать ни свое состояние, ни музыку стиха. Просто прочитал: кто услышал - тот услышал. Если бы меня в этот момент попросили, я бы выложилась, как последний раз в жизни перед амбразурой... Так же как этот украинец в Падуе. Ему представился шанс - единственный - сыграть в Европе, с "Виртуозами Венеции", так уж он выложил все свое "нутро", а музыку потерял.
Индивидуальность и массовое сознание... Кто определяет, что ты выделяешься из толпы и имеешь на это право?..
357
22 апреля. Встали опять очень рано. Утреннее заседание, на котором был интереснейший доклад одного итальянского философа об эгофутуризме. Вышли на улицу и не могли перейти дорогу - очередной массовый велосипедный заезд: мчались тысячи велосипедистов.
Я помню, как однажды мы вышли с Николаем Робертовичем Эрдманом из Театра на Таганке после какого-то заседания худсовета и застряли, потому что было перекрыто Садовое кольцо - шла какая-то эстафета. Перед нами бежали спортсмены, а мы стояли, ждали и дрожали от холода. Эрдман курил и в своей спокойной манере, чуть заикаясь, сказал: "К-куда бегут? З-зачем бегут?.."
Я всегда вспоминаю его слова, когда за границей наталкиваюсь на эти забеги или заезды.
А родоначальником эгофутуризма, как известно, был Игорь Северянин. Индивидуальность над толпой. Парадокс: чем больше он над толпой насмехался, тем выше она его подымала. В 1918 году в Политехническом музее он был провозглашен Королем поэтов...
...С 1968 года я стала очень много ездить: недели советских фильмов, гастроли, съемки, приглашения и т.д. И каждый раз, попадая в какое-нибудь незнакомое место, я бросала чемодан и мчалась в город. Последние годы это ненасытное любопытство меня, к сожалению, оставило. Мне совершенно теперь неинтересны внешние впечатления. Но еще совсем недавно, года три назад, мы с Димой Певцовым играли в Афинах и поехали на экскурсию в Микены - туда, где сидела у ворот Электра и ждала Ореста. Эти ворота и могила Клитемнестры сохранились, сохранился также и прекрасный средневековый замок, но он стоит на горе, подняться на которую практически невозможно. Мы были втроем - Дима, я и сопровождающий из нашего посольства. Последний даже не пытался подняться,
358
Дима поднялся наполовину, я же - до самого конца. Меня гнало любопытство.
Помню, как первый раз мы приехали с "Таганкой" в Грецию, в Салоники. Я, естественно, бросила чемодан и помчалась в город. Начала бродить по улицам, устала и поняла, что заблудилась (у меня вообще городской топографический идиотизм. В лесу я могу, наверное, найти дорогу из тайги, а в городе начинаю плутать вокруг собственного дома). Заблудилась, но самое ужасное - уходя, я не посмотрела, как называется наша гостиница. Как возвращаться и куда возвращаться, я не представляла.
Попала в какой-то порт, бродила между доками. Я теперь понимаю, насколько я рисковала! Ни души, какие-то склады, наконец пришла на окраину узкие улочки, маленькие дома. Я иду. Вдруг выбегает человек, а за ним гонится другой, с ружьем, что-то кричит по-гречески. Оба босиком. Второй, почти старик, стреляет и - на моих глазах - тот человек падает. Вслед выбегает женщина с белыми вытравленными волосами (гречанки любят быть "блондинками"), тоже без обуви. Бежит, плачет и рвет на себе волосы. Выскакивают соседи. Лежит убитый. Очень быстро приезжает полиция. Следователь ведет себя абсолютно как в детективных фильмах: идет к трупу, всех расталкивает, спрашивает очевидцев. Самым первым очевидцем была я, но я стою в стороне и думаю: "Сейчас он спросит мой "молоткастый, серпастый" (это было еще при советской власти). И зачем я сюда попала?!" И я, пятясь задом, ушла - "слиняла". Наткнулась на железную дорогу, перешла через пути, села на какой-то автобус. И уже к вечеру нашла наконец свою гостиницу.
Спрашивала про этот случай всех переводчиц - никто ничего не знал. Кончились гастроли. Мне дали перед вылетом папку с рецензиями. И вот, уже сидя в самолете, я открываю какую-то греческую газету, натыкаюсь на свое большое интервью, как всегда, с
359
ужасной фотографией, а слева - маленькая-маленькая заметочка и снимок: лежит человек, вокруг толпа, и... я вижу в толпе себя. Но все написано на греческом, а переводчицы уже нет. Любопытство меня одолело, я нашла в Москве переводчицу, и она мне перевела. Оказалось, что в соседних домах жили старик и эта женщина. Она вышла замуж за парня, который открыл в доме жестяную мастерскую. Парень стучал по жести, а пенсионеру это мешало, и он говорил, что он его убъет. И вот он его убил... Но самое парадоксальное (хотя в заметке этого не было), что рядом проходила железная дорога, там каждую минуту с грохотом проносились составы, но к этим звукам он привык, он их "не слышал", а новый звук его раздражал. Не так ли и в искусстве?..
КОМПЛЕКС АНГЕЛОПУЛОСА
ненавижу магазины - ни большие, ни маленькие. Но за границей из-за моей страсти открывать новую жизнь я всегда ходила по базарчикам, антикварным магазинчикам, но так как денег было мало, а покупать я очень люблю, то покупала я какие-то мелочи. И так постепенно моя нынешняя квартира превратилась в какой-то "матросский сундучок", набитый мелкими-мелкими деталями, дорогими сердцу. Переезжать мне сейчас - нереально. Расстаться с этими вещами - не могу. Но иногда я думаю: кому это оставить? Кто будет разбираться в этих любимых мелочах, которые вызывают у меня сложные, многоступенчатые ассоциации? У Володи, например, хранится в письменном столе окаменелый кусочек сахара, который для него очень много значит. Он, наверное, может роман написать по этому поводу. А на шкафу у него пылится плюшевый медведь, который старше его. Его купили, чтобы встретить рождение Володи. И куда эти вещи денутся после жизни хозяев?..
Но теперь я все меньше и меньше обращаю внимание на вещи. Ведь ко всему привыкаешь, многое перестаешь замечать, даже картины. Поэтому я их очень часто перевешиваю - чтобы видеть. Но иногда меня спрашивают: "Где такая-то картина?" Я отвечаю: "Не знаю". А она висит у меня перед глазами.
Недавно кто-то из корреспондентов спросил, отражает ли меня мой быт. И я подумала, что в какой-то
361
период, когда мне хотелось быстро-быстро создать свой дом, - отражал. В юности все было разрушено не было корней, не было семьи. Но была ностальгия: сидеть под абажуром большой семьей и пить чай - я всегда любила об этом читать. И в какой-то момент мне показалось, что я такой дом создала. А потом я поняла, что не хочу общаться - устаю от людей, да и внутри дома не все ладно. Так что дома и сейчас практически нет.
Я вообще не верю, что человек, который, простите за выражение, занимается искусством, может жить с кем-то. Он должен быть один. Можно жить с семьей и рожать детей, но все равно существовать отдельно. С недавних пор я называю это комплексом Ангелопулоса. Конечно, для окружающих в этой отрешенности есть какая-то жесткость и жестокость. Но, с другой стороны, невозможно отдавать энергию на быт, на треп. Потому что ее все меньше и меньше, и сконцентрировать ее все труднее.
...Как-то мы летели с Теодором Терзопулосом из одного итальянского города в другой. Летели первым классом, но сидели порознь. Со мной сидел какой-то пожилой человек, почти старик. А его высокая, статная молодая жена с маленькой дочкой летели экономическим классом. Нам принесли еду. В это время пришли его жена с дочкой. Дочка жадно смотрела на поднос и говорила на каком-то непонятном мне языке. Но он ей не предложил ничего! И они ушли. Я была настолько возмущена этим стариком, что пересела к Терзопулосу и стала рассказывать, какой со мной сидит гад. Теодор говорит: "Так это Ангелопулос..."
И вот недавно на Рижском кинофестивале показывали одну из картин Ангелопулоса. Я подумала: "Интересно, совпадут ли мои житейские впечатления с впечатлениями от фильма?" К счастью, не совпали - фильм гениальный. Авторский, как у Тарковского. Судя по всему, главный герой - Поэт, который ухо
362
дит из жизни, - это сам Ангелопулос. И жена его такая же статная и красивая. Правда, в фильме - не девочка, а мальчик, но таких же лет. Эти порванные отношения с людьми и то, что едет он непонятно куда, и мальчик, который то появляется, то исчезает, и жена - обожающая, с которой он тем не менее расстается, - все это меня заворожило. Я поняла его отрешенность. Это уже не человеческие отношения, это отношения художника с миром.
Очень часто человек идеализирует свое детство, свое прошлое. Человек, которого в детстве подавляли или что-то его не устраивало, всегда хочет вырваться из своего прошлого, доказать правоту своих желаний и цели. Или же - "украшает невозвратимое минувшее всеми цветами своего воображения", как писал Пушкин в "Истории села Горюхина".
Когда-то я зачитывалась Прустом и мне казалось, что у него была тонкая, аристократическая -жизнь - такая же, как у его лирического героя. Жизнь в почти нереальной обстановке, прелестные отношения между людьми. Я этим упивалась. И вот наконец я попала в Шартр, где недалеко, в маленьком городке, прошло детство Пруста.
Французский городок, провинциальный, с собором около ратуши. Кафе, булочные, на которых написано: "Здесь продаются настоящие "Мадлен", с которыми пила чай бабушка Марселя Пруста". Ведь у Пруста описано, как бабушка принимала гостей и они пили чай с печеньем "Мадлен".
Иду дальше по узкой улице. Опять булочная с надписью: "Здесь продаются САМЫЕ настоящие "Мадлен"..." И так - среди этих булочных - приближаюсь к дому Пруста. Дом среднего провинциального врача или адвоката. Когда туда входишь - сразу чувствуешь мещанский обывательский уклад среднего француза. Изящная просторная гостиная, описанная у Пруста, оказалась совсем маленькой, с мещанскими
363
деталями. Все другое... И когда смотришь на его фотографии, понимаешь, как он пытался вырваться из этого затхлого мира и искал себе друзей среди аристократов.
Пруст преобразил не только свое прошлое, но и изменил свою жизнь, которая, следуй он семейным традициям, прошла бы в этом провинциальном городке. Но он намеренно создавал "вторую реальность", недаром его книги называются "В поисках утраченного времени".
Утраченное время - что от него остается?
...Как-то однажды я заехала за Борей Биргером, чтобы вместе ехать в Переделкино. Спустились вниз, в почтовом ящике лежало письмо от Володи Войновича (первое после его эмиграции). Боря, не распечатав, положил письмо в карман, и мы поехали на день рождения к Инне Лиснянской в Переделкино. Приехали, зашли сначала к Вениамину Александровичу Каверину - его дача была напротив. Сели в садике. Я читаю вслух письмо, Боря меня рисует карандашом: белая французская шляпка, белая кружевная кофточка и письмо - рисунок получился абсолютно в стиле XIX века. Боря подарил его Инне Лиснянской (недавно мне Инна сказала, что этот рисунок до сих пор висит у нее над кроватью). А письмо было о странных свойствах памяти - удерживать одно и упускать другое. Каверин заметил: "Да, это абсолютно писательская память, но память писателя молодого. Потому что я сейчас помню все, что происходило со мной в 20-е годы, - могу даже не заглядывать в дневники, но не помню, что было на прошлой неделе. И поэтому пишу только мемуары..." Боря Биргер говорит: "А я помню, кто как сидел, какое было освещение, какого цвета платье на женщине, - могу даже зарисовать, а вот когда это было - вчера или до войны, - не помню". А я подумала и сказала, что помню свои душевные узлы или гармоничес
364
кое состояние (секундное) при общении с людьми. Больше ничего - ни стран, ни дат, ни событий. Каверин назвал это актерской памятью.
Но в памяти, видимо, с годами появляется обратная перспектива: чем старше становишься, тем ярче - картинки детства.
Отчетливо помню себя лет с пяти-шести. Я жила в эвакуации у бабушки во Владимире. Отец ночью приехал с фронта. Меня разбудили. Радости не было хотелось спать. Отец показал две игрушки, которые он привез мне и моей двоюродной сестре, - лису и слона. Я выбрала лису. Утром сестре достался слон. Она ревела. Громко, во весь голос. Ей хотелось лису. Я плакала тихо, в уголке. Она, просыпаясь утром, на весь дом кричала "Каа" (молока) и еще в постели выпивала пол-литровую кружку парного молока. Я никогда не любила молоко и до сих пор его не пью. Я часто болела. Она нет. Мы дрались.
Странно, я с трудом вспоминаю свои роли, репетиции, съемки, гастроли. Вернее, вспоминаю, когда это нужно вспомнить - когда кто-нибудь спросит. И с удовольствием рассказываю про свое детство. Как ходила в школу около Балчуга и как каждый раз останавливалась около будки инвалида-сапожника - мне очень нравился запах кожи, гуталина, скипидара. Однажды он, видимо, давно меня приметив, стал расспрашивать: кто я, с кем живу. "Отец погиб на фронте, живу с мамой..." - он дал мне три рубля. Я взяла. Но больше уже никогда не останавливалась у этой будки.
Или: там же, на набережной у Балчуга, мы играем в "классики" и прыгаем через скакалку - двое крутят, одна впрыгивает. И я, хоть и была освобождена по состоянию здоровья от физкультуры, хотела быть первой. Сил на это не хватало, я только ломала игру. Дети ~ народ жестокий. Они меня, однажды не выдержав, схватили в охапку и подержали над водой за
365
парапетом Москвы-реки. Я думала, что они хотят меня туда бросить... Мой характер стал постепенно закрываться от людей.
Процесс "сверхкомпенсации" хорошо известен психологам. У большинства людей, проявивших себя в литературе, искусстве, политике, было, по воспоминаниям, трудное и одинокое детство. Или какая-нибудь серьезная болезнь. Их не понимали близкие или считали, что из них ничего не выйдет в будущем.
Хорошо помню, что отчим постоянно мне говорил, что я не закончу школу, окажусь в плохой компании, потом - не поступлю в институт, а когда уже училась в университете - что никогда его не закончу. Я "компенсировала" это недоверие - закончила университет, хотя, наверное, надо было добиваться Театрального училища. И в театре Любимов в первые годы в меня не верил - я играла в маленьких сценах и эпизодах. Играла "на износ", каждый день, работала по 25 часов в сутки. Как у меня хватило на это сил - до сих пор удивляюсь.
Думаю, что любое давление и недоверие - это стимул для таланта, если он тебе дан от рождения. Конечно, невозможно советовать родителям в надежде, что ребенок со временем станет знаменит, сознательно создавать детям несчастливое детство. Ведь очень часто, если энергии таланта недостаточно, при несчастливом детстве вырастает человек с плохим, озлобленным характером.
... В Москве я сейчас не играю, только поэтические вечера. Правда, один раз, и очень неудачно - сыграла Медею в рамках Чеховского фестиваля - в плохом зале и на плохую аудиторию.
350
Мой Театр "А" еще существует, правда полумифически. Без помещения, без продюсеров и без поддержки. Сначала нам давали сцену "Таганки". Играя там, мы отдавали театру 20% от сборов. Но театру этих 20% стало мало, а нам мало остальных восьмидесяти, чтобы заплатить осветителям и бутафорам. Можно бы, конечно, пойти по спонсорам. Они дали бы денег под мое имя. Но ведь их надо потом ... бла-го-да-рить! Общаться ведь с ними надо! А я не мазохистка.
Впрочем, Вы меня знаете - я вообще работать не люблю. Точнее, начинать работу. Так что я играю и выступаю только там, куда меня зовут. Еще и платят мне за это. Вот сейчас мы на месяц едем играть в Афины обе наши постановки "Медею" и "Квартет". Весь месяц, как на галерах.
И вот странность: в Москве не играю, а интервью даю направо и налево.
Но все эти интервью идут помимо моей воли и против моей души. Я предстаю в них такой... такой интеллектуальной дурой.
... Вы меня спрашивали о Смоктуновском. Он для меня и сейчас первый актер. Мы столкнулись единственный раз - в "Детях солнца", и страшно ругались, потому что он умел играть быт, а я не умею и не люблю. Но он мог все. Даже лицо у него - чисто физически - менялось неузнаваемо. Я надеюсь надеюсь! - что это можно сказать и обо мне. (Не помню, у кого это было так прекрасно написано, что когда он вошел в комнату актера - там вообще никого не было. Это правда. Я все время надеваю маску, а "кто я?!" - как кричит Шарлотта в "Вишневом саде" - не знаю. И играю все время. И признаюсь в этом без стеснения.)
Пишу Вам, а в соседней комнате меня ждет моя подруга, киновед Нея Зоркая. Сейчас допишу, и мы с ней выпьем коньячку и поговорим о грибах, которые растут на нашей любимой Икше...
Декабрь 1996 года
ИЗ ГАСТРОЛЬНЫХ ДНЕВНИКОВ
1991 год. Апрель
Я тогда снималась у Таланкина в "Бесах". После "Дневных звезд" я снималась во всех его фильмах. И даже в "Выборе цели", где для меня придумали роль возлюбленной физика Оппенгеймера - без единого слова. Так как я ничего про эту возлюбленную (как и про самого Оппенгеймера) не знала, то взяла одну из фотографий Греты Гарбо и, глядя то на нее, то в зеркало, сделала себе ее грим. Предполагалось, что мы танцуем с Оппенгеймером на каком-то вечере. У меня была открытая спина, открытые руки и ключицы (обычно я стеснялась этих худых ключиц и всегда их закрывала. А теперь вспоминаю о них ностальгически...). Я не видела фильм, и что там получилось - не знаю, но и дальше снималась во всех работах Таланкина.
В "Чайковском" очень хотела сыграть фон Мекк, но ее играла Шуранова, мне же досталась роль ее старшей дочери Юлии. Шуранова играла не характер, а просто женщину того времени. Она ходила мелкими шажками - потому что в длинном платье. А я - в таком же длинном платье - ходила крупно, современным шагом. И в этом был характер. Тогда Таланкин придумал сцену, в которой Юлия после смерти матери сама становится фон Мекк. Нужен был парик и костюм. Но... гримеры "Мосфильма" не разрешили мне надеть парик и платье Шурановой. Я пошла в сводную костюмерную "Мосфильма", нашла платье, в котором
352
снималась Марина Влади в фильме по Чехову, надела его задом наперед (его скололи на мне английскими булавками). И в таком виде я должна была изображать фон Мекк. Конечно, из этого ничего не получилось, но я обожаю такие импровизации.
Когда Таланкин позвал меня сниматься в "Бесах", играть Хромоножку (а я всю жизнь мечтала сыграть именно Хромоножку), я была уже в другом возрасте-и мысли другие, и материал. Тем не менее я "влезла" в этот фильм. И вот сейчас попались дневниковые записи этого периода...
18 апреля. Не спала ни часа. Вчера была очень тяжелая для меня сцена на "Мосфильме". Снимали ночной приход Ставрогина к Хромоножке. Сцена большая, нервная: от спокойных реплик - до истерического хохота, когда она вслед убегающему Ставрогину кричит: "Гришка Отрепьев - анафема!" Неудача, как всегда у меня, с костюмом. Сшили из прелестной сиреневой байки в мелкий цветочек абсолютно историческое платье - тяжелое, в буфиках и строчках. С бархатным воротничком, манжетами и оборочкой внизу. Но у меня - стрижка "под машинку", белый цвет волос. Вместе с тяжелым платьем это выглядело бы ужасающе. Да и не такая я худая, как была когда-то. Понервничала и стала искать что-то в старых подборах... С милой художницей по костюмам нашли старое темно-вишневое платье, которое вроде бы подходило. Я взяла домой кофту от этого платья, чтобы что-то переделать, она - юбку. Полночи я прокрутилась с этой кофтой, что-то придумывала и перешивала. А с раннего утра до вечера - съемки. И сегодня, когда нужно было вставать в пять утра, чтобы ехать на аэродром (я улетала в Италию, в Падую, на какой-то семинар по европейской культуре), уже было не тяжело, потому что не спала ни секунды. Отвез, как всег
353
да, Володя. Заехали за Витей Божовичем на Беговую и-в Шереметьево. Там, как всегда, долго ждали. Пошла в буфет, выпила водички, съела бутерброд. И стали с Витей бродить по фри-шопу.
Компания летит, по-моему, симпатичная. Летели трудно. В Болонье выпал снег, а в Милане - туман и дождь. Долго проходили паспортный контроль. Они нас не щадят. Унизительно медленно.
Наконец поехали на автобусах в Подую. За окнами - мрак и дождь. Все спали. В Падуе всю группу распределили по трем гостиницам. Я попала в прелестную старую "Мажестик". Номер хороший - с двумя кроватями, но я одна. Позвонила Мариолине в Венецию, договорились, что она после своего выступления здесь же, в Падуе, - она читает лекцию о национальностях в России - приедет ко мне ночевать.
Мы всей группой собрались в ресторане "Изола ди Карпико", недалеко от нашей гостиницы, на узкой улочке в старом городе. Ужин как ужин, вполне итальянский. Смешной Дудинцев - пьяный, но все соображающий. Олейник умный, националист правого толка. Коммунист? Витя Б.ожович - тихий, как всегда. Правда, выпив вина, я с ним поспорила о никчемности критики. Он не нападал, защшцался. Говорил, что у критики свои законы и она не обязана заниматься воспитанием публики. Вечером в гостинице посмотрела немного телевизор. Около 30 программ, правда, одна хуже другой: или голые девахи, или какой-нибудь скучный старик говорит о политике.
Ночью пришла возбужденная, красивая Мариолина. Проговорили полночи. Заснула.
20 апреля. На утреннем заседании конференции мне сказали, что я, "украсив своим присутствием открытие", могу уйти. Что я быстренько и сделала. Пошла на рынок. Побродила, купила себе летнюю кофточку на жару и стала куролесить по городу.
354
В два часа пошла в гостиницу, попила чайку и - опять бродить. Теперь город более-менее уложился. Каменные тротуары, арки, очень много храмов. Смотрела в план - искала фрески Джотто. Забрела на продовольственный рынок. Огромные лавки сыров, колбас. Мясо, фрукты. Вспоминала бедную мамочку, которая спросила меня после Испании: "А много там продуктов?.." (она никогда не была за границей).
Одна площадь, по-моему, Гарибальди, запружена молодежью. Видимо, здесь место их сборов. Вообще город после четырех заметно оживился. На улицах очень много народу - гуляют, сидят в кафе или просто стоят, беседуют. Много нищих, но не жалких, а бездельников.
В одной церкви набрела на свадьбу. Вспоминала, как мы с Мариолиной года три назад были на свадьбе ее брата, тоже в Падуе. Как и тогда - невеста не в белом, - значит, брак не в первый раз.
Тогда же мы с Мариолиной пошли в гости. Закрытый двор. Среди аркад, где гуляют и продают кофе, - дверь в стене, причем очень замшелая. Входишь и попадаешь в "сказки Шахерезады". Сад. Дворец - как в старых фильмах Висконти - с такой же мебелью, с какой-то старушкой-хозяйкой. К ней пришла то ли племянница, то ли знакомая. Очень она мне понравилась - красивая девушка. Через несколько лет я как-то спросила Мариолину: "Вышла замуж эта девушка?" - "Да, за Бродского".
Вообще эти походы с Мариолиной (она - итальянская графиня, родилась в Венеции) по аристократическим гостям всегда очень забавны. Как-то в Венеции мы пришли к одной старушке, дальней родственнице Мариолины. Старушка с букольками, обычно одетая. В руках - пластмассовый ярко-зеленый ридикюльчик. В нем - платочек и ключи от трех дворцов.
355
Один выходит на гран-канал, второй и третий - за ним.
В XVII веке строить на гран-канале считалось моветоном, потом стали строить поближе, а уже в XIX дом на гран-канале стал хорошим тоном. И вот эта старушка осталась наследницей всех трех дворцов. Там - фрески Тьеполо и т.п., но она - бедная и время от времени сдает какой-нибудь из дворцов мэрии для больших приемов, а иногда на неделю приезжают миллиардеры-американцы и живут в этих дворцах. Ключи от дворцов хранятся в ридикюльчике.
И вот, в одной из бесконечных комнат она устроила для нас чай, а к чаю - маленькие-маленькие штучки (я даже не могу назвать их печеньем!) и пригласила своего племянника, тоже потомка венецианских дожей. Толстый, абсолютно современный "дубарь". Узнав, что я - русская, он рассказал, как однажды он повел свою любовницу в ресторан и заказал шампанское и русскую черную икру. И ей это так понравилось, что она без его ведома заказала себе вторую порцию. "Тогда, - говорит он, - я встал и сказал: "Расплачивайся сама!", и ушел".
Я подумала: иметь дворцы с фресками Тьеполо и... - такое отношение к женщине. Раньше они стрелялись и бились на шпагах из-за одной ленточки и оброненного платка.
В общем, это соврешенно другой дух, другие люди. Но живут они в тех же декорациях.
21 апреля. ...Был концерт "Виртуозов Венеции" в прелестном старом зале "Salic Rossini Pedrocchi". Играли слаженно, спокойно. Тихо и отстраненно. В середине концерта по просьбе одного музыканта - украинца из нашей группы они сыграли сочинение украинского композитора. Он дал ноты и сам стал играть с ними на флейте. Играл плохо, громко, с плохим дыханием. Но он так волновался,
356
так старался, так хотел передать нечто большее, чем было заложено в музыке, что невольно вызывал интерес и внимание. После него отстраненность итальянских музыкантов казалась особенно приятной.
... Эдисон Денисов часто водил меня на авангардные музыкальные вечера в Дом композиторов. И вот однажды приехал в Москву знаменитый джазовый пианист Чиккареа. В зале Дома композиторов собрались все наши джазмены и устроили перед ним концерт. По-моему, Бетховен сказал: "Я только к концу жизни научился в одну сонату не вкладывать содержание десяти". Это действительно огромное умение! Они так старались, так хотели перед Чиккареа показать, на что они способны, что не слышно было ни музыки, ни инструментов, было только это русское старание, это самовыражение нутра, которое не всегда бывает интересно. А потом вышел Чиккареа. Ну что ему - ну, подумаешь, какое-то очередное выступление, - и он тихо что-то заиграл. Это было гениально! И так разительно отличалось! И я тогда подумала: "Зачем мы все время пытаемся кому-то доказать, что мы тоже нужны, что мы можем..."
Я помню, как в "Комеди Франсез" одного актера попросили что-то прочитать. Он не старался передать ни свое состояние, ни музыку стиха. Просто прочитал: кто услышал - тот услышал. Если бы меня в этот момент попросили, я бы выложилась, как последний раз в жизни перед амбразурой... Так же как этот украинец в Падуе. Ему представился шанс - единственный - сыграть в Европе, с "Виртуозами Венеции", так уж он выложил все свое "нутро", а музыку потерял.
Индивидуальность и массовое сознание... Кто определяет, что ты выделяешься из толпы и имеешь на это право?..
357
22 апреля. Встали опять очень рано. Утреннее заседание, на котором был интереснейший доклад одного итальянского философа об эгофутуризме. Вышли на улицу и не могли перейти дорогу - очередной массовый велосипедный заезд: мчались тысячи велосипедистов.
Я помню, как однажды мы вышли с Николаем Робертовичем Эрдманом из Театра на Таганке после какого-то заседания худсовета и застряли, потому что было перекрыто Садовое кольцо - шла какая-то эстафета. Перед нами бежали спортсмены, а мы стояли, ждали и дрожали от холода. Эрдман курил и в своей спокойной манере, чуть заикаясь, сказал: "К-куда бегут? З-зачем бегут?.."
Я всегда вспоминаю его слова, когда за границей наталкиваюсь на эти забеги или заезды.
А родоначальником эгофутуризма, как известно, был Игорь Северянин. Индивидуальность над толпой. Парадокс: чем больше он над толпой насмехался, тем выше она его подымала. В 1918 году в Политехническом музее он был провозглашен Королем поэтов...
...С 1968 года я стала очень много ездить: недели советских фильмов, гастроли, съемки, приглашения и т.д. И каждый раз, попадая в какое-нибудь незнакомое место, я бросала чемодан и мчалась в город. Последние годы это ненасытное любопытство меня, к сожалению, оставило. Мне совершенно теперь неинтересны внешние впечатления. Но еще совсем недавно, года три назад, мы с Димой Певцовым играли в Афинах и поехали на экскурсию в Микены - туда, где сидела у ворот Электра и ждала Ореста. Эти ворота и могила Клитемнестры сохранились, сохранился также и прекрасный средневековый замок, но он стоит на горе, подняться на которую практически невозможно. Мы были втроем - Дима, я и сопровождающий из нашего посольства. Последний даже не пытался подняться,
358
Дима поднялся наполовину, я же - до самого конца. Меня гнало любопытство.
Помню, как первый раз мы приехали с "Таганкой" в Грецию, в Салоники. Я, естественно, бросила чемодан и помчалась в город. Начала бродить по улицам, устала и поняла, что заблудилась (у меня вообще городской топографический идиотизм. В лесу я могу, наверное, найти дорогу из тайги, а в городе начинаю плутать вокруг собственного дома). Заблудилась, но самое ужасное - уходя, я не посмотрела, как называется наша гостиница. Как возвращаться и куда возвращаться, я не представляла.
Попала в какой-то порт, бродила между доками. Я теперь понимаю, насколько я рисковала! Ни души, какие-то склады, наконец пришла на окраину узкие улочки, маленькие дома. Я иду. Вдруг выбегает человек, а за ним гонится другой, с ружьем, что-то кричит по-гречески. Оба босиком. Второй, почти старик, стреляет и - на моих глазах - тот человек падает. Вслед выбегает женщина с белыми вытравленными волосами (гречанки любят быть "блондинками"), тоже без обуви. Бежит, плачет и рвет на себе волосы. Выскакивают соседи. Лежит убитый. Очень быстро приезжает полиция. Следователь ведет себя абсолютно как в детективных фильмах: идет к трупу, всех расталкивает, спрашивает очевидцев. Самым первым очевидцем была я, но я стою в стороне и думаю: "Сейчас он спросит мой "молоткастый, серпастый" (это было еще при советской власти). И зачем я сюда попала?!" И я, пятясь задом, ушла - "слиняла". Наткнулась на железную дорогу, перешла через пути, села на какой-то автобус. И уже к вечеру нашла наконец свою гостиницу.
Спрашивала про этот случай всех переводчиц - никто ничего не знал. Кончились гастроли. Мне дали перед вылетом папку с рецензиями. И вот, уже сидя в самолете, я открываю какую-то греческую газету, натыкаюсь на свое большое интервью, как всегда, с
359
ужасной фотографией, а слева - маленькая-маленькая заметочка и снимок: лежит человек, вокруг толпа, и... я вижу в толпе себя. Но все написано на греческом, а переводчицы уже нет. Любопытство меня одолело, я нашла в Москве переводчицу, и она мне перевела. Оказалось, что в соседних домах жили старик и эта женщина. Она вышла замуж за парня, который открыл в доме жестяную мастерскую. Парень стучал по жести, а пенсионеру это мешало, и он говорил, что он его убъет. И вот он его убил... Но самое парадоксальное (хотя в заметке этого не было), что рядом проходила железная дорога, там каждую минуту с грохотом проносились составы, но к этим звукам он привык, он их "не слышал", а новый звук его раздражал. Не так ли и в искусстве?..
КОМПЛЕКС АНГЕЛОПУЛОСА
ненавижу магазины - ни большие, ни маленькие. Но за границей из-за моей страсти открывать новую жизнь я всегда ходила по базарчикам, антикварным магазинчикам, но так как денег было мало, а покупать я очень люблю, то покупала я какие-то мелочи. И так постепенно моя нынешняя квартира превратилась в какой-то "матросский сундучок", набитый мелкими-мелкими деталями, дорогими сердцу. Переезжать мне сейчас - нереально. Расстаться с этими вещами - не могу. Но иногда я думаю: кому это оставить? Кто будет разбираться в этих любимых мелочах, которые вызывают у меня сложные, многоступенчатые ассоциации? У Володи, например, хранится в письменном столе окаменелый кусочек сахара, который для него очень много значит. Он, наверное, может роман написать по этому поводу. А на шкафу у него пылится плюшевый медведь, который старше его. Его купили, чтобы встретить рождение Володи. И куда эти вещи денутся после жизни хозяев?..
Но теперь я все меньше и меньше обращаю внимание на вещи. Ведь ко всему привыкаешь, многое перестаешь замечать, даже картины. Поэтому я их очень часто перевешиваю - чтобы видеть. Но иногда меня спрашивают: "Где такая-то картина?" Я отвечаю: "Не знаю". А она висит у меня перед глазами.
Недавно кто-то из корреспондентов спросил, отражает ли меня мой быт. И я подумала, что в какой-то
361
период, когда мне хотелось быстро-быстро создать свой дом, - отражал. В юности все было разрушено не было корней, не было семьи. Но была ностальгия: сидеть под абажуром большой семьей и пить чай - я всегда любила об этом читать. И в какой-то момент мне показалось, что я такой дом создала. А потом я поняла, что не хочу общаться - устаю от людей, да и внутри дома не все ладно. Так что дома и сейчас практически нет.
Я вообще не верю, что человек, который, простите за выражение, занимается искусством, может жить с кем-то. Он должен быть один. Можно жить с семьей и рожать детей, но все равно существовать отдельно. С недавних пор я называю это комплексом Ангелопулоса. Конечно, для окружающих в этой отрешенности есть какая-то жесткость и жестокость. Но, с другой стороны, невозможно отдавать энергию на быт, на треп. Потому что ее все меньше и меньше, и сконцентрировать ее все труднее.
...Как-то мы летели с Теодором Терзопулосом из одного итальянского города в другой. Летели первым классом, но сидели порознь. Со мной сидел какой-то пожилой человек, почти старик. А его высокая, статная молодая жена с маленькой дочкой летели экономическим классом. Нам принесли еду. В это время пришли его жена с дочкой. Дочка жадно смотрела на поднос и говорила на каком-то непонятном мне языке. Но он ей не предложил ничего! И они ушли. Я была настолько возмущена этим стариком, что пересела к Терзопулосу и стала рассказывать, какой со мной сидит гад. Теодор говорит: "Так это Ангелопулос..."
И вот недавно на Рижском кинофестивале показывали одну из картин Ангелопулоса. Я подумала: "Интересно, совпадут ли мои житейские впечатления с впечатлениями от фильма?" К счастью, не совпали - фильм гениальный. Авторский, как у Тарковского. Судя по всему, главный герой - Поэт, который ухо
362
дит из жизни, - это сам Ангелопулос. И жена его такая же статная и красивая. Правда, в фильме - не девочка, а мальчик, но таких же лет. Эти порванные отношения с людьми и то, что едет он непонятно куда, и мальчик, который то появляется, то исчезает, и жена - обожающая, с которой он тем не менее расстается, - все это меня заворожило. Я поняла его отрешенность. Это уже не человеческие отношения, это отношения художника с миром.
Очень часто человек идеализирует свое детство, свое прошлое. Человек, которого в детстве подавляли или что-то его не устраивало, всегда хочет вырваться из своего прошлого, доказать правоту своих желаний и цели. Или же - "украшает невозвратимое минувшее всеми цветами своего воображения", как писал Пушкин в "Истории села Горюхина".
Когда-то я зачитывалась Прустом и мне казалось, что у него была тонкая, аристократическая -жизнь - такая же, как у его лирического героя. Жизнь в почти нереальной обстановке, прелестные отношения между людьми. Я этим упивалась. И вот наконец я попала в Шартр, где недалеко, в маленьком городке, прошло детство Пруста.
Французский городок, провинциальный, с собором около ратуши. Кафе, булочные, на которых написано: "Здесь продаются настоящие "Мадлен", с которыми пила чай бабушка Марселя Пруста". Ведь у Пруста описано, как бабушка принимала гостей и они пили чай с печеньем "Мадлен".
Иду дальше по узкой улице. Опять булочная с надписью: "Здесь продаются САМЫЕ настоящие "Мадлен"..." И так - среди этих булочных - приближаюсь к дому Пруста. Дом среднего провинциального врача или адвоката. Когда туда входишь - сразу чувствуешь мещанский обывательский уклад среднего француза. Изящная просторная гостиная, описанная у Пруста, оказалась совсем маленькой, с мещанскими
363
деталями. Все другое... И когда смотришь на его фотографии, понимаешь, как он пытался вырваться из этого затхлого мира и искал себе друзей среди аристократов.
Пруст преобразил не только свое прошлое, но и изменил свою жизнь, которая, следуй он семейным традициям, прошла бы в этом провинциальном городке. Но он намеренно создавал "вторую реальность", недаром его книги называются "В поисках утраченного времени".
Утраченное время - что от него остается?
...Как-то однажды я заехала за Борей Биргером, чтобы вместе ехать в Переделкино. Спустились вниз, в почтовом ящике лежало письмо от Володи Войновича (первое после его эмиграции). Боря, не распечатав, положил письмо в карман, и мы поехали на день рождения к Инне Лиснянской в Переделкино. Приехали, зашли сначала к Вениамину Александровичу Каверину - его дача была напротив. Сели в садике. Я читаю вслух письмо, Боря меня рисует карандашом: белая французская шляпка, белая кружевная кофточка и письмо - рисунок получился абсолютно в стиле XIX века. Боря подарил его Инне Лиснянской (недавно мне Инна сказала, что этот рисунок до сих пор висит у нее над кроватью). А письмо было о странных свойствах памяти - удерживать одно и упускать другое. Каверин заметил: "Да, это абсолютно писательская память, но память писателя молодого. Потому что я сейчас помню все, что происходило со мной в 20-е годы, - могу даже не заглядывать в дневники, но не помню, что было на прошлой неделе. И поэтому пишу только мемуары..." Боря Биргер говорит: "А я помню, кто как сидел, какое было освещение, какого цвета платье на женщине, - могу даже зарисовать, а вот когда это было - вчера или до войны, - не помню". А я подумала и сказала, что помню свои душевные узлы или гармоничес
364
кое состояние (секундное) при общении с людьми. Больше ничего - ни стран, ни дат, ни событий. Каверин назвал это актерской памятью.
Но в памяти, видимо, с годами появляется обратная перспектива: чем старше становишься, тем ярче - картинки детства.
Отчетливо помню себя лет с пяти-шести. Я жила в эвакуации у бабушки во Владимире. Отец ночью приехал с фронта. Меня разбудили. Радости не было хотелось спать. Отец показал две игрушки, которые он привез мне и моей двоюродной сестре, - лису и слона. Я выбрала лису. Утром сестре достался слон. Она ревела. Громко, во весь голос. Ей хотелось лису. Я плакала тихо, в уголке. Она, просыпаясь утром, на весь дом кричала "Каа" (молока) и еще в постели выпивала пол-литровую кружку парного молока. Я никогда не любила молоко и до сих пор его не пью. Я часто болела. Она нет. Мы дрались.
Странно, я с трудом вспоминаю свои роли, репетиции, съемки, гастроли. Вернее, вспоминаю, когда это нужно вспомнить - когда кто-нибудь спросит. И с удовольствием рассказываю про свое детство. Как ходила в школу около Балчуга и как каждый раз останавливалась около будки инвалида-сапожника - мне очень нравился запах кожи, гуталина, скипидара. Однажды он, видимо, давно меня приметив, стал расспрашивать: кто я, с кем живу. "Отец погиб на фронте, живу с мамой..." - он дал мне три рубля. Я взяла. Но больше уже никогда не останавливалась у этой будки.
Или: там же, на набережной у Балчуга, мы играем в "классики" и прыгаем через скакалку - двое крутят, одна впрыгивает. И я, хоть и была освобождена по состоянию здоровья от физкультуры, хотела быть первой. Сил на это не хватало, я только ломала игру. Дети ~ народ жестокий. Они меня, однажды не выдержав, схватили в охапку и подержали над водой за
365
парапетом Москвы-реки. Я думала, что они хотят меня туда бросить... Мой характер стал постепенно закрываться от людей.
Процесс "сверхкомпенсации" хорошо известен психологам. У большинства людей, проявивших себя в литературе, искусстве, политике, было, по воспоминаниям, трудное и одинокое детство. Или какая-нибудь серьезная болезнь. Их не понимали близкие или считали, что из них ничего не выйдет в будущем.
Хорошо помню, что отчим постоянно мне говорил, что я не закончу школу, окажусь в плохой компании, потом - не поступлю в институт, а когда уже училась в университете - что никогда его не закончу. Я "компенсировала" это недоверие - закончила университет, хотя, наверное, надо было добиваться Театрального училища. И в театре Любимов в первые годы в меня не верил - я играла в маленьких сценах и эпизодах. Играла "на износ", каждый день, работала по 25 часов в сутки. Как у меня хватило на это сил - до сих пор удивляюсь.
Думаю, что любое давление и недоверие - это стимул для таланта, если он тебе дан от рождения. Конечно, невозможно советовать родителям в надежде, что ребенок со временем станет знаменит, сознательно создавать детям несчастливое детство. Ведь очень часто, если энергии таланта недостаточно, при несчастливом детстве вырастает человек с плохим, озлобленным характером.