Он вышел на дорогу недалеко от кольца автобуса. Вокруг никого не было. Здесь он мог встретить только берендея. Но почему-то ему совсем не хотелось встречаться с берендеем. Особенно с берендеем вооруженным. Леонид рыкнул от злости и побежал по дороге. Рано или поздно, он увидит людей. И кого-нибудь да догонит. Бегать по дороге гораздо легче, чем по снегу в лесу.
 
   Утро было пасмурным. Потеплело – градусник поднялся до минус пяти. Берендей проснулся слишком рано – до Юлькиного приезда оставалось целых три часа. Но он не мог больше лежать в постели, поэтому собрался и выехал гораздо раньше, чем было нужно. На станции он решил сходить в магазин и купить каких-нибудь вкусностей, чтобы она не думала, что у него есть только борщ и сушки.
   Потом ему в голову пришло, что девушкам принято дарить подарки. До прихода электрички оставалось полтора часа, и он зашел в универмаг. Но что можно подарить девушке, он не знал. Лидии Петровне он дарил исключительно полезные вещи, которые она сама себе купить не могла: пуховые платки, электрочайник, чайный сервиз… Не дарить же Юльке сервиз или чайник. Он бы купил ей колечко, но боялся промахнуться с размером.
   Пришла SMSка: «Я уже еду». Он улыбнулся.
   Берендей долго болтался по универмагу. И колечки, и сережки отпали – там продавалась только дешевая бижутерия. Он хотел пройти мимо толпы крошечных игрушек-статуэток – это было просто не серьезно. Но случайно увидел забавную фигурку. Она заворожила его, как будто кто-то специально сделал ее для него. На зеленой травке сидела маленькая девочка, а ее за плечо обнимал медвежонок. У девочки были темные кудри и синие глаза. И вообще, она была очень похожа на Юльку.
   Он хотел купить две: одну себе, другую Юльке, но фигурка осталась только одна. Он бережно спрятал ее за пазуху. Она, конечно, не поймет. И он, конечно, ничего ей не объяснит. Но ему очень хотелось, чтобы Юльке игрушка понравилась.
   Берендей пошатался по магазинам еще немного, поминутно глядя на время.
   И вышел на платформу минут за десять до прихода электрички, в надежде, что она придет раньше.
   Разумеется, этого не случилось. Электричка опоздала минуты на три. И Берендей за эти три минуты успел придумать себе тысячу страшных историй об авариях на железной дороге.
   Юлька вышла на платформу и огляделась. Он махнул ей рукой, и она бегом бросилась к нему. У него от счастья захватило дух, и дрогнули колени. Он поймал ее в объятья и поцеловал сразу, на глазах у толпы, спешащей по платформе. Десять дней назад он и представить себе не мог, каким огромным может быть счастье. Он всегда был счастлив, с самого детства, и привык к этому, как привыкают к воздуху, которым дышат. Но сейчас все было по-другому. Сейчас он пил это счастье большими глотками, торопясь, захлебываясь, боясь пролить хоть каплю, но все равно проливая. Как будто мог не успеть. Как будто в любую секунду это счастье могло кончиться, а он так и не сможет им насытиться.
   Они сели на мотоцикл, и Берендей рванул с места. Чтобы она вцепилась в него покрепче и засмеялась. И она смеялась. И он смеялся вместе с ней. Она прижималась к его спине щекой, и он чувствовал тепло ее лица. Не проехав и трети пути, он остановился, заглушил двигатель и обернулся к ней.
   – Что? – спросила она.
   – Я давно тебя не видел, – ответил он с улыбкой, и поцеловал ее. Потом завел мотор и поехал дальше.
   Он увидел Заклятого через мгновение после того, как почувствовал, что его счастью осталось жить считанные секунды. Заклятый бежал по дороге навстречу им. Бежал не таясь, так же, как ходил по лесу. Только в лесу он был один. А сейчас бежал по многолюдному поселку. Он был еще очень далеко. Примерно, метрах в пятистах от Берендея. А между ними, на автобусной остановке стояли люди. Много людей. Человек пятнадцать. Берендей разглядел среди них продавщицу Катю, у которой купил мобильный телефон. И Михалыча с Лидией Петровной. И еще несколько знакомых лиц. Две женщины из города, они приезжали в детский сад, он как-то встречался с ними летом.
   Берендей притормозил и жестко сказал:
   – Быстро слезай. Быстро! И беги отсюда, беги в любой дом.
   Юлька не видела Заклятого, потому что сидела у него за спиной.
   – Почему?
   – Бегом, – ответил он.
   Она послушалась и слезла, глянув на него с отчаяньем и обидой.
   Берендей не мог ей ни показать Заклятого, ни что-то объяснить. Едва она оказалась на земле, он тут же нажал на газ.
   Бер бегает быстро, но не быстрей мотоцикла. Берендей проехал мимо остановки и затормозил шагах в ста от Заклятого. Затормозил с визгом и разворотом на девяносто градусов. И только тогда на остановке заметили медведя.
   Кто-то закричал. Кто-то один, и этот одинокий крик испугал Берендея больше, чем появление Заклятого. Он оглянулся к ним и крикнул:
   – Бегите! Бегите быстрей!
   Кто-то послушался, а кто-то остался стоять, как будто не понимал, что происходит.
   «Сейчас он отшвырнет меня в сторону одним ударом лапы, – совершенно отчетливо понял Берендей, – может быть, опять промахнется, а может быть убьет».
   Он снова оглянулся, надеясь, что они бегут, и ему нужно всего несколько секунд, чтобы удержать его, и они успеют укрыться. Ну, хотя бы в ближайшем дворе. Но вместо этого он увидел Юльку, которая со всех ног неслась в его сторону. И Михалыча, которого за рукав держала Лидия Петровна. И кричала:
   – Не пущу, старый хрыч! Не смей!
   Берендей поставил ноги пошире, чтобы устоять. И понял, что не устоит. Заклятый катился на него, как бульдозер, и смёл бы его со своего пути, даже не поднимая лапы. Как однажды ночью опрокинул его забор.
   «Никогда не связывайся с заклятым…»
   «Никогда не оборачивайся зимой…»
   «Никогда не оборачивайся при людях…»
   А что ему остается? Он и на секунду не задержит Заклятого. У него нет оружия, даже разводного ключа. Он весит в десять раз меньше огромного бера. Что ему еще остается?
   Он вдохнул поглубже и… обернулся. В нос ударил ветер. Как всегда, когда он оборачивался. Но на этот раз он не чувствовал других запахов, кроме запаха Заклятого. Сила и восторг. Мощь и одуряющее счастье. Как всегда в первую секунду. И он взревел в полную силу развернувшихся легких, и развел лапы в стороны, обнимая весь мир.
 
   Юлька увидела медведя, едва Егор отъехал от нее. И все поняла. Как он мог подумать, что она побежит спасаться! Как он мог представить себе, что она бросит его! Слезы потекли по щекам от обиды. От обиды и страха. Она побежала за ним со всех ног, больше всего боясь поскользнуться и опоздать.
   Она видела, как он развернул мотоцикл и выскочил из седла. Огромный медведь несся на него со скоростью поезда. Это была гора мяса, и, если бы Юлька не видела этого, она бы не поверила, что эта туша может так быстро передвигаться. А перед ним стоял Егор – совсем маленькая фигурка на фоне лохматой громадины. И Юлька лишь сейчас заметила, что он и вправду совсем мальчик. Он только кажется взрослым, потому что старше ее на четыре года.
   И когда расстояние между ним и медведем сократилось до двадцати шагов, она увидела, как его фигурка вдруг стала расти вверх и в ширь. И поняла, что это не Егор. Другой медведь встал на пути чудовища. И рык его был низким и торжествующим. От испуга она закричала, и с разгона упала на колени. И кричала не она одна.
   Зверь не вступает в схватку с тем, кто заведомо его сильней. Это закон природы. Условие выживаемости вида. Восторг мгновенно сменился страхом, и необходимостью бежать, едва Берендей увидел Заклятого глазами бера. Звериный инстинкт. Если бы он был человеком, то стиснул бы зубы. Поэтому снова заревел, подбадривая себя и по крупицам собирая все человеческое, что в нем осталось.
   Заклятый не ожидал. Он затормозил, не догадавшись воспользоваться преимуществом набранной скорости. А напрасно. Он остановился, тоже поднялся на задние лапы и заревел, нависая над Берендеем. Он был выше почти на метр. Он был тяжелей в три раза.
   Но на этот раз шанс все же есть. Очень сомнительный шанс. Надо сделать так, чтобы смешалась их кровь. И тогда… и тогда он его убьет. Едва Заклятый потеряет над ним власть, он его убьет. С наслаждением.
   И они сцепились. Два неистовых зверя, жаждущие крови. Не было никаких мыслей о тактике – только инстинкты. Животное желание победы любой ценой. Злоба на злобу.
 
   Михалыч остановился на полпути и застыл с открытым ртом. Он понимал, что не успевает на помощь Егору, но все равно бежал. И только увидев, что Егора больше нет, и на его месте стоит медведь, замер.
   Два медведя, совершив ритуальную демонстрацию роста и силы, сошлись. И тут же оказались в едином буром клубке, где нельзя было определить, кто есть кто, хотя они сильно отличались по цвету. Большой медведь был много темнее молодого. Рык, кровь и клочья шерсти разлетались в стороны от движущегося клубка. Клацали зубы. Михалыч слышал, как рвется плоть. Два лесных гиганта, два хозяина тайги… Бой их был страшным и величественным. И Михалыч отступил на шаг, не смея дышать от восхищения и ужаса. Они поднимались в полный рост, будто обнимая друг друга, и снова катились по снегу. И снег под ними окрасился в багровое, и брызги крови разлетались на несколько метров от их могучих объятий. Их рев заглушал крики вокруг, и вызывал животное желание бежать, спасаться, прятаться – только бы не оказаться на пути рычащего клубка зубов и когтей.
   И непонятно было, кто побеждает. Верней, было понятно, кто из них победит. Молодой медведь не мог состязаться с большим. Слишком велика разница в размерах.
   Они снова поднялись на задние лапы, и Михалыч увидел, что большой медведь взял молодого в тиски. Молодой сдался не сразу. Разворачивал плечи в стороны, пытаясь освободиться, упирался лапами в грудь противнику. Но большой смял его сопротивление. Смял, как сухой лист в кулаке. Вместо рыка Михалыч услышал хрип молодого. По его морщинистым щекам побежали слезы.
 
   Берендей понял, что зажат. И понял, что это конец. Ему не хватит силы противится железным объятьям Заклятого. Хрустнули кости. Легкие, стиснутые его лапами, не могли втянуть воздух. Из пасти закапала кровь.
   Настоящий берендей умирает медведем. В последний миг перед смертью он обязательно оборачивается. Он должен уйти из жизни так же, как вошел в нее. А заклятый наоборот. Родившись человеком, в смерти человеком и остается.
   Берендей в последний раз вонзил клыки в грудь Заклятого. Если их кровь еще не перемешалась, то теперь уж перемешается наверняка. Последний шанс? Берендей приготовился умереть. Какая разница, умрет он человеком или бером? У медвежонка не осталось шансов, он хрипит и задыхается, у него горлом идет кровь. Если он превратиться в человека, хватка на секунду ослабнет. Потому что человеком он просто меньше, чем бер.
   Он вернулся в человеческий облик и вывалился вниз, прокатился между задних лап Заклятого и растянулся на дороге.
   Заклятый не понял, почему жертва ускользнула, и немедленно повернулся с ревом разочарования и злости. Берендей инстинктивно приподнялся на локтях, пытаясь отодвинуться от наступающего на него зверя. Воздуха в легких не было. Он хотел и не мог ничего сказать. Стоило выпрямиться, но он распластался на утоптанном снегу, скользил, но подняться не успевал.
   Вдох. Маленький, короткий вдох. От боли потемнело в глазах. Он не может дышать, ему просто больно дышать. Но одного маленького вдоха должно хватить, чтобы сказать одно слово.
   Берендей разжал слипающиеся от крови губы, нащупал на груди оберег и шепнул:
   – Оборотись…
   Или тетрадь, оставленная далеким предком, соврала ему? Или кровь их так и не перемешалась? Бер поднял лапу и Берендей, как не старался принять смерть легко и бесстрашно, зажмурился.
   На снегу сидел человек. В фуфайке и ватных штанах. Сидел и не понимал, что произошло.
   Берендей подумал, что надо добавить: «на пять минут». Потому что пяти минут ему хватит, чтобы обернуться и убить его. Но для этого надо сделать еще один маленький вдох. Обернуться и убить. У зверя болевой порог выше, чем у человека, ему хватит на это сил. Он вспомнил труп Ивана, его белые зубы на солнце. Вспомнил мальчишек – боевиков Семена. Как разбушевавшийся зверь крушил их одного за одним, и каждый его удар был смертельным. Как он откусил голову Игорю и выплюнул ее на снег. Вспомнил Черныша и его раздавленный череп. Обернуться и убить. Он не видел разницы между Заклятым-человеком, и Заклятым-бером. В отличие от Михалыча, который легко стрелял в медведей и не мог убить человека. И Берендей понял, что власти над ним Заклятый больше не имеет. И что у него не дрогнет рука на курке ружья. Или лапа, разбивающая его голову, как тыкву.
   Берендей сделал маленький вдох, боясь потерять сознание. Потому что тогда Заклятый обернется, и все будет напрасно. Сделал вдох и выдохнул:
   – Навсегда…
   Как будто шевельнулось то-то в воздухе. Что-то изменилось, безвозвратно. Что-то оказалось навсегда потерянным. И в легкие пошел кислород. И невидимый бер исчез. Исчез совсем. Остался человек. Жалкий… Стоящий на снегу на четвереньках.
   – Убирайся, – Берендей поднялся на локте повыше, преодолевая боль, – убирайся, или я убью тебя. Это мой лес…
 
   Слово качнулось в пространстве, замерло на секунду, и устремилось вперед, шевеля натянутые струны мирозданья. К вечности. И три хрупких мира откликнулись, на миг потеряв равновесие, содрогнулись, балансируя на нитке времени, и пришли в движение. Вечность не заметит этой мимолетной вибрации, похожей на вдох живого листа. Вечности нет дела до трех миров, неужели она отзовется на слабый человеческий голос? Нет. Слово сольется с нею, но вечность не шелохнется.
 
   Юлька сидела на снегу, зажав рот руками. Она видела, как из объятий большого медведя выпал Егор. Выпал и перекатился ему за спину. Медведь повернулся и пошел в его сторону. Юлька хотела закрыть глаза, когда медведь поднял лапу. Она поняла, что медведь метит в голову. И что после его удара Егора уже не будет. Никогда. Но глаза не закрывались. И она видела, как на месте медведя оказался человек. В самый последний миг. Человек не дотянулся рукой до Егора и упал на четвереньки, потеряв равновесие. Егор хотел подняться, она видела это, и закричала, чтобы он этого не делал. Только голос отказал ей. Он в принципе не мог подняться, Юльке это было понятно. Егор что-то сказал, и от его слов до Юльки дошла волна теплого воздуха, как будто она почувствовала его выдох.
   Он снова начал подниматься, и Юлька обмерла, и на этот раз вскрикнула, зажимая рот еще крепче. Как будто хотела затолкать звук обратно в горло. А Егор что-то говорил. Не долго. И человек, стоящий перед ним на четвереньках, встал. Медленно. Осторожно. Огляделся по сторонам, как будто удивляясь. Сделал пару робких шагов. И побежал назад по дороге, шатаясь и петляя. Туда, откуда появился.
 
   Леонид огляделся по сторонам. Что-то произошло. Что-то сломалось в нем безвозвратно. Он стоит в нелепой позе, а на него глазеют люди. Но все еще бояться подойти.
   Он взглянул перед собой. А мальчишку, он, похоже, убил… Зачем? Вот он лежит перед ним, весь в крови, и захлебывается своей кровью. Разве не об этом он мечтал? Разве не к этому стремился? Для чего же ему это понадобилось?
   Мальчишка еще что-то говорит? Да он его пугает! Смешной. Леониду стало его жаль, совершенно искренне жаль. И не нужен ему этот лес! Этот морозный, неуютный, заснеженный лес. По которому так тяжело ходить, где так холодно спать, куда совершенно не хочется возвращаться.
   Он огляделся еще раз… Надо уходить. Пока люди не пришли в себя, и не поняли, что он наделал. Он медленно поднялся и оглянулся еще раз. Никто не шевелится, никто не пытается его задержать… Он шагнул в сторону леса. Потом еще раз, и еще. И побежал. Укрыться в лесу, дойти до следующей станции, сесть в электричку и вернуться домой! Домой!
   У него на глазах выступили слезы. Домой! К горячей ванне, полной белой пены. К уютному креслу перед телевизором. К светлой кухне со свистящим чайником. К мягкой постели с чистым бельем. Домой!
 
   Юлька как будто пришла в себя и вскочила на ноги. И одновременно с ней с места сорвался Михалыч. Он стоял ближе к Егору, но она обогнала его. Поскользнулась и упала, растянувшись во весь рост на дороге. И еле успела подставить руку, когда локоть Егора подогнулся, и он тяжело рухнул головой на дорогу.
   Михалыч подбежал вплотную и присел на колени.
   – Надо в больницу, – выдохнул он, – срочно. Я отнесу его.
   – Нет! – взвизгнула Юлька, – не прикасайтесь к нему! Вы что!
   – Да что ты, не боись, я осторожно…
   – Нет! – Юлька никак не могла объяснить, что если у Егора что-то сломано, то его нельзя нести в больницу на руках. Его можно до туда просто не донести, – вызывайте «Скорую». Нельзя на руках… надо на носилках.
   Подходили люди. Из тех, что стояли на остановке, и те, кто появился позже. Их окружили плотным кольцом. Защелкали крышки и запищали клавиши телефонов. Кто-то сказал в трубку: «Тяжело ранен», и Юльке стало очень страшно от этих слов. Потом были еще слова «медведь поломал», и это прозвучало еще страшней.
   А Егор смотрел на нее. Он не потерял сознания, просто не мог шевелиться и говорить. Ее рука лежала у него под спиной, как будто она держала младенца, который не держит голову. И чувствовала, как рукав пропитывается кровью. И изо рта у него тоже вытекала тонкая струйка алой, пенистой крови. Это показалось ей особенно страшным. Потому что он мог захлебнуться этой кровью. Юлька не знала, что с эти делать, как можно помочь. Он почти не дышал. Редко-редко и совсем не глубоко.
   – Егорка, – позвал Михалыч, – Егорка…
   Егор кивнул веками.
   – Ты не умирай, Егорка, слышишь? Щас доктор приедет. Ты только не умирай, хорошо?
   Егор снова шевельнул веками, и угол его губы пополз в сторону, как будто он хотел усмехнуться.
   – Егор, пожалуйста… – прошептала Юлька и свободной рукой взялась за его пальцы. И почувствовала дрожь. Он легко, почти незаметно надавил ей на запястье.
   – Я умру, если ты умрешь, слышишь? – шепнула она ему и по ее щекам потекли слезы. Она не хотела плакать. Но слезы потекли все равно.
   Егор все же выдавил из себя улыбку. Как будто хотел, чтобы она тоже засмеялась. И вдохнул поглубже. Улыбка его сразу погасла. Но он вдохнул еще раз.
   В начале улицы взвыла сирена «Скорой помощи».
   – Едут, – сказал Михалыч, – едут уже. Все хорошо будет, парень. Все будет хорошо.
   Через минуту из «Скорой» вышел высокий врач в белом халате, и толпа расступилась, пропуская его. Он только один раз глянул на Егора, присвистнул и вразвалочку пошел обратно к машине.
   – Вы куда?! – вскрикнула Юлька.
   Врач оглянулся, цыкнул зубом и коротко ответил:
   – За носилками. Посадите его.
   Он махнул рукой водителю «Скорой» и открыл задние двери. Носилки выкатились с грохотом и оказались на снегу. Врач залез внутрь.
   Юлька попробовала приподнять Егора, но это оказалось ей не под силу. Михалыч сам усадил его, и струйка крови изо рта сразу стала тоньше.
   Врач вылез назад, зажимая под мышкой большую серую подушку.
   – Умеешь? – спросил он Юльку.
   – Что?
   – Кислород давать.
   Михалыч вырвал у него подушку:
   – Я умею. Осторожней только его поднимайте.
   – Да не волнуйся, дедуля. Тут одно из двух – или довезем или не довезем. Будет дышать – довезем.
   – Ты дыши, Егорка, – шепнул Михалыч, поворачивая белый рычажок в углу подушки, – кислородом-то легче дышать.
   Юльку подвинули в сторону грубые руки врача. Она заметила, как исказилось лицо Егора, когда они подняли и пересадили его на носилки. Ему было больно…
   – Осторожней, – шепнула она.
   – Брысь, малявка, – шикнул на нее врач, и они подняли носилки.
   – Ты бы хоть укол ему какой сделал, – обиделся Михалыч.
   – Какой укол, папаша! Через три минуты в больнице будем, там врач разберется.
   – Да? А ты кто такой? – Михалыч чуть не остановился.
   – Я – фельдшер.
   Юлька кинулась за ними и хотела взять Егора за руку.
   – Брысь, сказал, – прикрикнул врач погромче, но без злости.
   Но она успела поймать его руку. И Егор ее стиснул, едва она прикоснулась к нему. Его пальцы дрожали, как будто он собрал все силы для того, чтобы держаться за нее.
   – Ну, драсте… – сплюнул врач, – щас вчетвером в машину полезем!
   С другой стороны шел Михалыч с кислородной подушкой, придерживая спину Егора, и в двери машины они пролезли с трудом. Врач сел на высокое сидение впереди салона, усадив Егора так, чтобы не надо было его поддерживать. Юлька сжалась в комочек рядом с ним, не выпуская его руки.
   – Ты дыши, пожалуйста, – шепнула она, – пожалуйста, я очень тебя прошу.
   – Больно… дышать, – услышала она его хриплый голос, и через секунду кровь по его подбородку побежала сильней.
   – Не говори! – испугалась она, – ничего не говори.
   Врач глянул на них и снова отвернулся.
   – Ты, пожалуйста, потерпи, – прошептала Юлька.
   Егор кивнул веками и вдохнул поглубже. И прикрыл один глаз, как будто хотел ей подмигнуть. Но она только еще сильней заплакала.
   Мотор заработал, и «Скорая» тронулась с места, развернулась, качаясь из стороны в сторону, и помчалась по дороге, включив сирену.
   В больницу их с Михалычем не пустили. Не пустили туда, куда понесли Егора. Но Михалыч не спасовал, и потащил Юльку внутрь через вестибюль. Они видели, как Егора на каталке повезли к лифту, и Михалыч, не раз в больнице бывавший, тут же схватил Юльку за руку и повел на второй этаж. Но дальше дверей в оперблок их все равно не пустили. Да еще и наорали, потому что они были без сменной обуви и в верхней одежде. Добрая нянечка, знакомая Михалыча, сжалилась над ними, забрала у них одежду и выдала больничные тапочки.
   Михалыч кидался ко всякому выходящему из оперблока, но от него только отмахивались, не говоря ни слова. Юлька сжалась в уголке на кушетке. Ей было страшно. Она уже не плакала, только дрожала и вжималась в стенку еще сильней, когда слышала хлопок дверей оперблока. Прошло минут пятнадцать или двадцать. Юлька старалась не думать, и ей это почти удавалось. Думать о плохом она не могла, а о хорошем думать боялась, чтобы не искушать судьбу.
   В дверях появилась маленькая седая женщина в белом халате, и Юлька удивилась, увидев ее руку, держащую дверь открытой. Огромная рука. Совершенно не подходящая для такого миниатюрного тела.
   – Кто с Егором приехал? – громко спросила женщина, оглядывая коридор.
   Михалыч вскочил.
   – Это мы, мы с Егором…
   Женщина кивнула, и подошла поближе.
   – Позвоночник цел. Это главное, – спокойно начала она, как будто говорила о разбитой чашке, а не о живом человеке, – грудная клетка раздавлена, ребра легкие проткнули, поэтому состояние критическое. Обе ключицы сломаны, на одной открытый перелом. И левая лопатка. На спине рваные раны, до костей. Его сейчас готовят к операции. Операция предстоит долгая, поэтому можете не ждать.
   – Да нет уж, – сказал Михалыч, – мы подождем. Только не прогоняйте.
   Она кивнула, как будто другого и не ждала, и хотела уйти, но потом повернулась к Юльке:
   – Тебя Юлей зовут?
   Юлька кивнула, сглотнув слюну.
   – Егор просил тебе передать, – женщина залезла в карман и протянула Юльке пластмассовую фигурку.
   Юлька протянула обе руки, сложив ладони лодочкой, как будто собиралась принять хрупкую драгоценность. Врач осторожно вложила игрушку ей в ладони и ласково погладила по голове.
   На зеленой траве медвежонок обнимал синеглазую девочку с темными локонами и розовыми щеками.
   И Юлька разревелась. Совершенно неприлично, как маленькая. Она кричала и билась в руках Михалыча, пытаясь вырваться из его крепких объятий, и болтала ногами, когда он поднял ее на руки и посадил к себе на колени.
   – Он мне… – вскрикивала она, – он меня…
   И не могла выговорить больше ни слова. Егор купил ей игрушку, он хотел подарить ее до того, как она увидела, что он превращается в медведя. Может быть, она бы никогда и не узнала, что он тоже умеет превращаться в медведя. И тогда эта игрушка была бы просто забавной, милой вещицей. Для нее. И она бы никогда не угадала, что он хотел ей этим сказать. Он хотел подарить ей игрушку – эта мысль опять и опять поднимала из груди новые потоки слез. Он хотел подарить ее сам, Юлька отлично представляла, как бы он это сделал. Он сказал бы ей «Смотри», и улыбнулся. Она бы ничего не поняла, но это все равно было бы здорово. А вместо этого… Он же не может говорить, как он просил об этом врача? Неужели для него это было настолько важно? Ребра легкие проткнули… Как это страшно. Да этого просто не может быть, это сейчас закончится, это просто плохой, страшный сон. Почему же это никак не кончается?
   Юлька рыдала в голос, и люди, сидящие в коридоре оглядывались на нее с неодобрением. Пока из какого-то кабинета не вышла медсестра и не влила ей в рот мензурку с чем-то успокоительным. Юлька поперхнулась. Но сам по себе глоток уже успокаивает, и она перестала кричать, уткнувшись в могучую грудь Михалыча. Михалыч поглаживал ее по голове и шептал что-то ласковое. Пока она не затихла минут через пять.
 
   Берендей просыпался медленно и тяжело. Долго не понимал, кто он такой, что происходит, и где он находится. Он чувствовал, что дышит еле-еле, осторожно и поверхностно. Но при этом ему вполне хватало воздуха – он вовсе не задыхался. Боль успокоилась, притаилась до его первого движения, готовая зажать в тиски, как медвежьи лапы.