Медвежьи лапы… Память возвращалась постепенно и нехотя. Берендей ехал встречать Юльку. Юленьку… Он вез ее на мотоцикле домой. И потом она стояла на пороге его комнаты, смущенная, растерянная и счастливая…
   Нет. Не стояла. Это ему приснилось. И он так и не сказал ей того, чего хотел. Он так долго подбирал слова, чтобы это сказать. И, наконец, слова нашлись. Всего три. Может быть, кто-нибудь когда-то и говорил их девушке, но Берендею казалось, что он будет первым, кто произнесет их вслух. Но не произнес.
   Как жаль…
   Почему? Почему он так и не сказал ей ничего, почему не доехал до дома?
   Память обрушила на него воспоминание внезапно, придавив к кровати всей своей тяжестью. Заклятый. Хруст костей и кровь в горле. И боль, настолько невыносимая, что кроме нее ничего в мире больше не существует.
   Он обернулся, когда на него смотрели люди, много людей. И Юлька. Он сам разрушил все. Она теперь не захочет общаться с ним. Как она будет доверять тому, кто в любою секунду может превратиться в медведя? А он не посмеет приблизиться к ней. Он хотел подарить ей совсем другое волшебство. И разве теперь важно, что станет с ним самим, если рядом не будет Юльки?
   Все равно было страшно. Что его ждет завтра? Послезавтра? Через неделю? Только боль, которая притаилась и выскочит из укрытия, когда он шевельнется. И Юлька не придет, чтобы прикоснуться пальцами к его щеке.
   Он отпустил Заклятого, но не чувствовал ни вины, ни сожаления. Пусть его идет. Заклятый больше не хозяин в его лесу. По крайней мере, он доказал себе, что может если не победить его, то хотя бы без страха выйти ему навстречу. И лес, его собственный лес, снова станет для него домом. Он может не стыдиться перед отцом, он сделал то, что должен был сделать. Это ни сколько не утешило его, но придало сил. У него будет долгая жизнь, и, чтобы не случилось, надо жить. Разве не был он счастлив, когда был хозяином леса? Разве для счастья ему требовалось что-то еще?
   Берендей приоткрыл глаза. Было темно. Над ним нависал белый потолок, освещенный с одного угла. Он покосился в сторону. В углу горела лампа. И там кто-то спал. Наверное, женщина. Ее сонное сопение иногда прерывалось тихим шепотом – ей снились хорошие сны.
   А с другой стороны на стуле сидел Михалыч, и держал его за руку.
   – Проснулся? – шепотом спросил он.
   Берендей хотел ответить, но Михалыч приложил палец к губам.
   – Меня выгонят сразу, если ты начнешь говорить. У тебя тут капельница, кислород. Вдруг чего сломается?
   Берендей улыбнулся.
   – Ну вот, – зашептал Михалыч, – значит живой.
   Михалыч помолчал.
   – Хороший ты парень, Егорка. Мы, знаешь, все договорились, кто там на остановке стоял, что никому про тебя не расскажем. Ну, сплетни, конечно, пойдут. Ну да как без сплетен. Мы тебе самых хороших лекарств купим, нам докторша и список дала. А еще мы тебе собаку решили подарить.
   Берендей хотел возразить, но Михалыч его остановил:
   – Знаю-знаю. Сам будешь щенка выбирать. Но мы тебе такой помет найдем, все охотники обзавидуются.
   Берендей хотел спросить про Юльку, но побоялся. Что ему сможет ответить Михалыч?
   А Михалыч помолчал еще немного и добавил:
   – Я-то про тебя думал, что ты Илье Иванычу приемный сын. Я же один знал, верней, догадывался, сколько ему лет. Я еще до войны его видел. И помнил. Он думал, если уехал на двадцать лет, так никто и не вспомнит про него? А я вот помнил. Это если ему не меньше пятидесяти было перед войной, то через семьдесят лет сколько получается? То-то… И что медведем он оборачивается, я знал. Видел однажды. Но я никому не говорил, ты не бойся. Это ж тайна, я понимаю. Но я думал, ты не можешь. Ну если ему сто лет было, когда он тебя привел, да не младенца, а большого карапуза… Думали, усыновил мальчика… А ты оказывается, родная ему кровь, берендеева.
 
   Запах бедной сельской больницы сводил Юльку с ума. Нехороший, еле слышный запах формалина, как в покойницкой. Почему здесь пахнет формалином, этого же быть не должно? Из приоткрытых дверей палат доносились звуки – кашель, всхлипы, иногда стоны. Тяжелые, дрожащие вздохи и чей-то храп. Свет горел только в самом конце коридора, на сестринском посту, и все должны были спать. Но то и дело кто-то шаркающей походкой проходил мимо. Душно и тоскливо. Болезни и смерть. Она никуда отсюда не уедет, потому что не может представить себе, что Егор останется здесь один, без нее.
   Юлька лежала на кушетке в коридоре, положив голову к маме на колени. Мама обнимала ее за плечи, но ей все равно было зябко. Как хорошо, что приехала мама! И как хорошо, что не стала забирать ее домой. Заснуть Юлька не могла, сколько не старалась. Время от времени она разжимала ладонь, смотрела на игрушку и целовала медвежонка, обнимающего синеглазую девочку, так похожую на нее.
   Ее не пустили к Егору, как Михалыча. Галина Павловна, женщина с большими руками, которая оперировала Егора, сказала, что ему нельзя волноваться. Ему надо лежать спокойно и молчать. Как минимум еще три дня. Но Юлька все равно не уехала, она не могла уехать, не увидев его, не убедившись в том, что он жив, и ему больше ничего не угрожает. И мама сама поговорила с Галиной Павловной, и им с Юлькой разрешили остаться. Потому что персонала в больнице не хватает, а кто-то должен за ним ухаживать. Ухаживать за ним разрешили маме, а не Юльке. Михалычу Галина Павловна не доверяла. Похоже, она вообще не доверяла мужчинам. Но Михалычу она позволила войти к Егору, а Юльке – нет.
   Что это? Кто-то говорит?
   Юлька приподнялась, чтобы прислушаться.
   Да! Это говорит Михалыч! Он говорит с Егором, не может же он говорить сам с собой вслух? Юлька вскочила на ноги.
   – Ты куда? – шепотом спросила мама.
   Юлька приложила палец к губам.
   – Я только посмотрю, я тихонько, – еле слышно ответила она.
   Она скинула негнущиеся больничные тапки и на цыпочках подкралась к двери послеоперационной палаты. Юлька знала, что в палате дежурит медсестра, и не надеялась проскочить туда незаметно. Дверь была плотно закрыта, и она осторожно нажала на разболтанную дверную ручку. Раздался щелчок, и Юлька в ужасе присела, втянув голову в плечи. Но звук утонул в десятке других, почти не слышных, но ясно различимых. Кто-то снова шаркал по коридору в сторону поста, скрипя половицами. Кто-то кашлянул. И ничего не изменилось.
   Дверь приоткрылась с тихим скрипом, и Юлька заглянула внутрь. На столе медсестры горела лампа, а сама она спала, положив голову на руки и сладко посапывая. Юлька задержала дыхание. Ну что случиться от того, что она войдет на минутку? Она только скажет ему, что она здесь, рядом, и что она не оставит его одного. В этом душном и тоскливом месте, где живут болезни и смерть.
   Юлька побоялась открыть дверь пошире и проскользнула в палату сквозь открывшуюся щель. Лампа на столе давала не много света, но Юлька привыкла к темноте и сразу увидела высокую железную кровать, и Михалыча, сидящего на стуле около нее.
   Она неслышно подошла ближе, и, наконец, увидела его. Юлька дала себе слово, что не будет плакать больше. Галина Павловна так и сказала: «Чтобы я не видела около Егора мокрых носов! Улыбайтесь и говорите, что все будет хорошо». Юлька хотела улыбнуться, но у нее не получилось, едва она глянула на его лицо. Черные провалы щек и глаз. И нитка спекшихся губ вокруг приоткрытого рта. Как будто от его лица вообще ничего не осталось. Она судорожно сглотнула комок, вставший в горле, и сделала еще два шага навстречу.
   Он увидел ее. Он увидел, и захотел приподняться, и на лице его было удивление, и страх, и недоверие. Юлька испугалась и протянула вперед руку, как будто останавливая его. Михалыч оглянулся, недоумевая, но быстро понял, что к чему, и усмехнулся. Егор перевел на него умоляющий взгляд, и Михалыч не посмел ему отказать – уступил Юльке место и отошел в сторону.
   Юлька подошла ближе и робко опустилась на стул, решая, можно ей взять его за руку или этим она сделает ему больно. Но не выдержала, и дотронулась до его руки кончиками пальцев.
   Егор смотрел на нее все еще удивленно, как будто не верил, что на самом деле видит ее. Юлька раскрыла ладонь, в которой сжимала игрушку, и приподняла ее так, чтобы ему было видно.
   – Ты самый красивый на свете медведь… – прошептала она, – самый сильный и самый отважный…
   Лицо его осветилось и немного разгладилось, как будто ему стало легче. Как будто то, что мучило его, отпустило внезапно и ушло в сторону. Егор глянул на Юльку задумчиво и улыбнулся своей замечательной тихой улыбкой.