Страница:
До берлоги, найденной ими вчера, было около двух километров пути. Снег лежал рыхлый, поэтому шли не быстро. И чем ближе подходили к берлоге, тем сильней Леониду хотелось повернуть в обратную сторону. Даже Валерка заметил, что с ним что-то не то.
– Ты что это, Ленчик, никак волнуешься перед охотой? – ухмыляясь, спросил он.
– Да нет, – как ни в чем не бывало, ответил Леонид, – носок одел плохо, трет ногу, зараза.
– Да ладно! Признайся честно – тебе уже не хочется охотиться.
– Иди ты к черту, – мягко отмахнулся Леонид. И вдруг заметил, что Валерка тоже нервничает. И, похоже, тоже не прочь повернуть назад. Обычно в таких ситуациях ему становилось легче – не он один такой, значит, стыдиться нечего. Но на этот раз это еще больше его насторожило. Валерка был человеком совершенно бесстрашным. В отличие от Леонида, который всегда жил с какими-нибудь страхами в душе, и постоянно вынужден был преодолевать их, чтобы не прослыть трусом, Валерка действительно ничего не боялся.
– Тихо, – оборвал их проводник, – услышит медведь – уйдет.
– Да ладно, они тут, в заповеднике, дураки не пуганные.
– У медведя генетический страх перед человеком, – недовольно и шепотом пояснил медвежатник, – он, может, от рождения человека не видел, а все равно его чует и боится. Дымом от человека пахнет, звуки он определенные издает. Вы думаете, зачем я вас в фуфайки переодел, вместо ваших курток навороченных? Потому что куртки ваши об ветки шуршат. Медведь такого звука не знает, поэтому настораживается. А фуфайка – она тихая. И теплая, кстати, не хуже ваших пуховиков.
– Так он же в берлоге, – возразил Валерка, – спит и не слышит ничего.
– Медведь все слышит, – недовольно проворчал проводник. И от этих слов у Леонида мурашки пробежали по спине.
Они вышли к знакомому месту, где на ветвях высоких кустов висел куржак.
– Ну, – шепотом скомандовал медвежатник, – становитесь в линию. В какую сторону он встанет, не известно. Но скорей всего здесь вылезать будет. Шагах в десяти становитесь. Четверо нас, кто-нибудь один да завалит. Дальше встанем – можно промахнуться. В меня только не попадите, я команду дам, когда стрелять. Медведь большой, похоже, вон, куржак какой огромный. Хотя, это от погоды зависит. Главное, не теряйтесь. Мне надо успеть отскочить, первым выстрелить не смогу.
Он осторожно потрогал ногами снег под собой, пытаясь определить границы берлоги.
– Вроде, нащупал. Как бы самому туда не провалиться.
Он взял приготовленный заранее шест в обе руки и кивнул, давая сигнал к началу охоты. Шест ушел глубоко вниз с первого же легкого тычка. И снизу послышалось недовольное ворчание. Леонид обмер, но лишь покрепче сжал в руках карабин, положив палец на спуск.
– Пошел! – радостно рассмеялся медвежатник. Он уже не шептал, – просыпайся, косолапый!
Он просунул шест еще глубже и начал «шебаршить» им в берлоге. Рык становился все более громким, все более угрожающим.
– Давай-давай! – подбадривал себя охотник, – вставай, пришли за тобой!
Медведь ревел, но не поднимался. Медвежатник выдернул шест и ударил вниз со всей силы. Потом еще и еще. И тут…
Снег вздыбился вверх. Казалось, они видят взрыв в замедленной съемке. Белая земля разверзлась почти у самых ног, как будто открыла черную пасть. Взметнулись вверх и медленно закружились в воздухе сухие листья. И рев медведя тоже был подобен звуку взрыва, растянутому во времени. Медведь медленно выпрямился, прикрывая грудь лапами.
– Е-мое! Это медведица! – закричал медвежатник, отскакивая в сторону и вскидывая карабин, – стреляйте! Убьет!
И охотники не заставили себя ждать. Три выстрела грохнули один за одним. Они подранили ее, но еще не убили. Медведица вцепилась зубами себе в плечо, как будто хотела поймать блоху, укусившую ее так больно. Но опомнилась и пошла вперед, открыв страшную пасть в бешеном реве.
Медвежатник, оказавшийся слева от нее, выстрелил только один раз и попал в голову. Медведица успела повернуться в его сторону и заглянуть в глаза убийце, прежде чем тяжело рухнуть в снег.
– Ну, вот и все, – выдохнул проводник и снял шапку, вытирая пот со лба.
Но вдруг в берлоге что-то зашуршало и из-под снега появилось еще одно бурое, мохнатое тело.
– Ба! Медвежонок! – прошептал Валерка.
Леонид, не успевший опустить карабина, направил его на зверя. Медвежонок недовольно ворчал и, оскользаясь, вылезал на свет. Он не был маленьким, веса в нем набралось бы килограмм сорок. Звереныш подобрался к матери, тронул ее лапой, требуя внимания, но медведица не пошевелилась. Охотники смотрели на него, затаив дыхание и боясь двинуться с места. Он снова тронул мать лапой, уже жестче, а потом заплакал. Как ребенок, жалобно и со всхлипами. Но плакал не долго – огляделся, испугался еще больше и тогда сделал то, что делает всякий зверь, загнанный в угол – разозлился. Нагнул голову, заворчал угрожающе… Потом еще раз, а потом с ревом выпрямился, совсем, как его мать, прикрывая грудь. И раскинул лапы в стороны, обнимая весь мир…
Леонид сам не понял, почему нажал на курок. Это произошло случайно, помимо его воли. Он не хотел убивать медвежонка. Медвежонок упал навзничь, как подкошенный.
Несколько секунд все молчали.
– Ты… ты зачем это… – наконец прошептал Валерка.
– Да ладно, – Леонид взял себя в руки быстро и легко, – он бы все равно без матери подох.
– Ленчик, нафига ты это сделал… – Леониду послышались в Валеркином голосе слезы.
– Что сделано– то сделано… – сказал медвежатник со вздохом, – не воротишь уже. Надо шкуры снимать, пока на выстрелы не пришел никто.
– Кто?! – услышали они задыхающийся крик, – кто стрелял?!
И увидели, что из-за деревьев на лыжах выбегает старик. Вполне бодрый еще старикашка, с ружьем за спиной.
– Инспектор, – обреченно произнес медвежатник, – это Макар, он денег не берет, зараза…
А старик подбежал поближе, остановился шагах в десяти и скинул шапку. Он не мог говорить, потому что задыхался от бега. По росту он доставал Леониду едва ли до плеча. Его сморщенное лицо было похоже на дубовую кору, а из под кустистых бровей смотрели выцветшие карие глаза. Как будто хотели прожечь охотников насквозь.
Он был так жалок в своем гневе, что Леониду захотелось рассмеяться. Он сотрясал сжатыми кулаками, как будто силился поднять невидимую штангу, и голова его тряслась вместе с руками. Он топал ногами, и не мог выговорить ни слова, как будто от возмущения потерял дар речи. По его коричневым, обветренным скуластым щекам из выцветших глаз потекли мутные старческие слезы.
Когда же, наконец, дыхание вернулось к нему, он выговорил только одно слово, боясь захлебнуться рыданием:
– Кто?
И от его хриплого, каркающего голоса почему-то захотелось прикрыть лицо руками.
Охотники молча отступили на шаг.
– Кто стрелял в медвежонка? – сипло выдавил старик.
И Леонид не посмел промолчать. Он глянул на товарищей, стоящих по обе стороны от него, и шагнул вперед. Он чувствовал себя нашкодившим школьником.
– Я стрелял, меня и казните.
Старик набрал побольше воздуха в грудь, посмотрел на небо, окинул взглядом зимний лес, как будто искал у них защиты. А потом вытянул вперед узловатый коричневый палец и прошептал:
– Заклинаю…
– Никогда не связывайся с Заклятым берендеем, – говорил ему отец. И в этом «никогда» не было исключений.
– Почему? – когда Берендей впервые услышал о Заклятом, ему было лет пять.
– Заклятый сильней. Это во-первых. Во-вторых, он не умеет различать в себе человеческого и звериного. Берендей по рождению учится этому с младенчества. А Заклятый – нет. Как правило, он становится людоедом. Потому что оборачивается зимой. А в-третьих – Заклятого кто-то заклял. И не за красивые глаза. Значит, он и человеком-то хорошим не был. А его – в шкуру зверя.
– А кто может его заклясть?
– Другой берендей. Так что если встретишь заклятого берендея – беги от него без оглядки.
И по ночам, лежа под одеялом, Берендей боялся Заклятого. Потом это прошло. Лет, наверное, в десять. Он и в детстве не боялся ничего – только Заклятого. А потом успел об этом забыть. Не о Заклятом, конечно. О страхах своих.
– Там человек, – спокойно возразила Берендею Антонина Алексеевна, – ему тоже угрожает медведь, он просит его впустить.
Она потянулась к ключу.
– Это не человек!
– Ну что ты такое говоришь, Егор!
– Антонина Алексеевна. Я прошу вас. Не открывайте! Я на колени встану, только не делайте этого. Он обернется и убьет нас всех.
– Да я говорю тебе, это человек, это не медведь.
– Это не человек, как вы не понимаете. Антонина Алексеевна, я умоляю вас, иначе мне придется держать вас за руки. Я сильнее вас.
Она побледнела и опустила руки. И Берендей понял, что она испугалась его, испугалась, что он может применить силу. И это показалось ей ужасным. Но она не боялась того, кто стоял за дверью. А Берендей через дверь чувствовал острый запах бера, у него был слишком хороший нюх.
– Отойдите от двери. Прошу вас.
– Егор, ты пьян?
И тут в дверь ударил кулак. Дверь была крепкая, металлическая, но она низко загудела и зашаталась.
– Проклятый берендей! Щенок! Жаль, я не догнал тебя вчера! – голос звучал глухо, но громко, и был полон разочарования.
И тут же еще более тяжелый удар обрушился на дверь – на этот раз по ней звонко царапнули когти. И вместо человеческого голоса они услышали рев бера.
– Егор… Что это? – Антонина Алексеевна опустилась на стул у входа, – Это был медведь? Но ведь я слышала…
– Вам показалось. Пойдемте скорее в дом.
– Нет, мне не могло показаться…
За дверью опять послышался беров рык, и дверь снова содрогнулась от страшного удара.
Берендей взял ее за руку.
– Вы слышите, что это медведь?
Она неуверенно кивнула.
– Вы верите, что это медведь?
– Да. Верю.
– Хорошо. Не открывайте никому. Даже если за окном будет плакать маленькая девочка. Или котенок. Просто – ни-ко-му. Хорошо?
– Хорошо, – она дрожала так, что у нее стучали зубы.
– Пойдемте в дом, – он потянул ее за собой, и она пошла. Юлька, увидев их, кинулась матери на шею.
– Юлька, – Антонина Алексеевна прижалась к ней, все еще стуча зубами, – я, кажется, чуть не впустила сюда медведя. Но как? Я не понимаю, я же слышала…
Берендей запер дверь из кухни на веранду. Антонина Алексеевна села за стол, продолжая обнимать Юльку.
– Медведи очень хитрые. Они умеют притворяться. А вы выпили, и наверняка засыпали. Поэтому вам и показалось.
– Но он говорил что-то через дверь… Он сказал: «Жаль я не догнал тебя вчера, щенок». Точно. Я точно это слышала.
– Вам показалось. Так бывает.
– Да не бывает так. Я здоровый человек. Я не могла ТАК обмануться. Может быть, это был человек, но на нашем крыльце на него напал медведь?
– Нет, – Берендей покачал головой, – завтра вы увидите, что это не так. А сегодня просто поверьте мне. Если бы медведь убил человека, он бы не ревел и не бился в дверь. Он бы подхватил его и потащил в лес.
Антонина Алексеевна кивнула, но Берендей понимал, что она просто решила ему поверить и не искать объяснений. Она все еще дрожала, ее дрожь передалась Юльке, а за ней и Людмила начала зябко передергивать плечами. Берендей смотрел на них беспомощно – на его попечении еще никогда не было столько женщин сразу. И все они собирались разрыдаться от страха.
Неожиданно в окно ударила тяжелая лапа. Дом содрогнулся, жалюзи зазвенели, но выдержали. Юлька к окну сидела ближе всех, она вскрикнула, выскочила из-за стола и оказалась в объятиях Берендея. Людмила подхватила ее крик, и ей было страшно, Берендей обнял ее тоже и прижал их обоих к себе.
– Ну, девчонки, не бойтесь, – пробормотал он, – жалюзи крепкие, ему не пробиться.
Сам он в этом сомневался. Защитить от бера они могли, без сомнения. Бер не может сломать замка, который их запирает. А человек, при большом желании и наличии лома – может запросто.
– А стенку он не сломает? – спросила Юлька.
– Нет, это же не слон, а медведь, – улыбнулся Берендей.
Он усадил их за стол. Бер еще пару раз ударил в окно, но успеха не добился. Они так и просидели обнявшись около получаса, а медведь ходил вокруг дома и бил в окна тяжелой лапой. Пока Берендей не сказал им:
– Он ушел.
– Откуда ты знаешь? – спросила Антонина Алексеевна недоверчиво.
– Я чувствую. Он ушел, его нет около дома.
Она покачала головой, но, похоже, поверила.
– Можно идти спать, – он вздохнул.
– Я не пойду наверх одна, – тут же сказала Людмила.
– Конечно, нет, – успокоила ее Антонина Алексеевна, – ложись с Юлькой. Конечно, спать вы не будете, ну и не надо. Успеете выспаться еще.
Юлька кивнула.
– И я пойду, – Антонина Алексеевна поднялась.
– Вы только не открывайте никому, – на всякий случай напомнил Берендей.
Она кивнула и улыбнулась:
– Спокойно ночи.
Людмила ушла в ванную, и Берендей остался за столом с Юлькой. Они сидели через угол друг от друга. Как-то само собой получилось, что он держал ее за руку. Он поднял на нее глаза, а она сразу же смутилась и опустила свои. Хмель выветрился у него из головы, и он не мог вести себя смело и раскованно. Как легко ему было с ней в лесу, когда он знал, что нужно делать. И как тяжело сидеть за столом наедине. Надо, наверное, что-то сказать. Чтобы она не посчитала то, что между ними произошло, его пьяной выходкой. Молчание затягивалось, и неловкость нарастала.
Из ванной вышла Людмила.
– Ну, я пошла спать. Ты скоро?
– Да, – рассеянно кивнула Юлька, – я сейчас.
– Спокойной ночи, – Людмила дернула плечом и загадочно улыбнулась.
От ее загадочной улыбки Берендею захотелось провалиться сквозь землю.
Его опыт общения с женщинами был весьма ограничен. В армии с ним встречалась девчонка. Из тех, что ходят к солдатам. Нет, он не презирал ее. Наоборот, испытывал к ней благодарность и по-своему ее любил. Но это было не то, с ней все было просто и понятно. Берендей знал, для чего он ей нужен, и отлично понимал, для чего она нужна ему.
Прошлым летом, в конце мая, он обернулся и ушел далеко на восток. На что он надеялся – непонятно. Но инстинкт гнал его вперед. Он учуял медведицу за три дня до встречи с ней. Он наткнулся на медведя, который оказался его соперником, но бер уступил медведицу без боя. И когда он, наконец, нагнал ее, она его отвергла. Отвергла унизительно и без всякой надежды на ухаживание. Берендей был для нее медвежонком, хотя весил в два раза больше ее. Он чуть не подрался со своим соперником на обратном пути, столь велико было его разочарование.
– Как жаль, что нельзя сейчас пойти на горку, как вчера, – сказала Юлька.
Берендей уцепился за ее слова, как за соломинку.
– Тебе понравилось?
– Как ты научился так здорово кататься?
Берендей пожал плечами:
– Да я и не учился вовсе. Просто всегда катался, и все. Около нашей школы тоже была залита гора, каждую зиму. Не круче этой, но длинней.
– А это правда, что ты егерь?
– Правда.
– И ты живешь в лесу? Один?
– Да. Я всегда там жил. С отцом.
– Тебе не скучно одному?
– Нет. Наоборот. Конечно, с отцом было лучше, но мне и сейчас неплохо. А еще у меня есть кошка и пес.
– А какие?
– Какие? Не знаю. Пес охотничий, лайка. Черный с белой грудью. Здоровый такой. Черныш зовут. А кошка Дымка, серая, пушистая. Шерсть сантиметров десять длиной.
– А кто же их кормит, когда тебя нет?
– Сами кормятся. Они привычные.
– А они не дерутся? Ну, собаки же кошек не любят.
– Это кошки не любят собак. Чернышка кошку обычно играть зовет: и на передние лапы припадет, и присядет перед ней, и хвостом помашет, а эта трусиха шипит на него, царапается, спину выгибает…
Они снова замолчали. Надо было срочно, немедленно что-то сделать. Но все, что он мог сделать, казалось ему натянутым и неестественным.
– Юлька, – начал он и закашлялся, – вы завтра уедите.
– Да. Наверное. У меня экзамен четвертого. И потом, мама ни за что тут не останется еще на одну ночь. Я знаю. Она сама ничего не боится, но ей страшно за меня.
– И правильно сделает, что не останется. Не надо испытывать судьбу.
– А ты? – вдруг испугалась Юлька.
– А что я? – Берендей пожал плечами, – Я поеду домой.
Она подняла глаза, и он увидел, что в них набухают крупные, прозрачные слезы. И глаза ее, только что темно-синие, становятся зелеными, как морская вода.
Он испугался. Он не умел себя вести с плачущими девочками.
– И ты будешь жить один в лесу, когда в нем бродит огромный медведь? – еле-еле выдавила она, захлебнувшись от слез.
– Ну что ж ты так расстраиваешься. Я всегда жил в лесу, ничего в этом нет страшного. И потом, у меня есть собака.
Но он отлично понял, почему она плачет. Но все равно не знал, что ей сказать. И не хотел ничего обещать. Поэтому просто поцеловал ее еще раз, прижимая к себе.
– Ты дашь мне номер своего мобильника? – спросила она, когда он на минутку освободил ее губы.
Он покачал головой.
– Почему?
– У меня нет мобильника.
– Как? Почему?
– А зачем он мне? Там, где я живу, все равно нет сети.
Он не дал ей сказать ничего больше, снова накрыв ее рот поцелуем.
Старик выговорил свое единственное слово и навзничь упал в снег, как будто кто-то толкнул его в грудь. А Леонид вдруг почувствовал ветер. Ветер, который несет в себе запахи – пороха, пота, крови, медведицы… И понял, что становится выше. Выше всех вокруг. Легкие развернулись, он поднял руки вверх, задыхаясь от наполнившего его ветра, и закричал громко и восторженно. И ужаснулся. Его горло издавало звук, который он только что слышал – злобный рев медведя. Он глянул на себя и увидел, что тело его покрыто темно-бурой шерстью. Руки, огромные и мохнатые, заканчивались когтями фантастической длины. Ноги искривились, стали толстыми, как тумбы и упирались в землю внешней стороной стопы.
– Проклятый колдун! – хотел закричать Леонид, но из горла снова вырвался медвежий рев.
А где-то внизу с криками в разные стороны побежали его товарищи. Он хотел крикнуть им, чтобы они не боялись, но это их не остановило. Медвежатник обернулся, остановился на секунду и выстрелил в него почти в упор. Пуля обожгла бедро, и это его разозлило. Они что, не понимают, в кого стреляют? Он взревел еще громче, догнал медвежатника и хотел выхватить у него ружье. Но не рассчитал силу. Проводник упал в снег, раскинув руки и замер, закрыв глаза. Леонид хотел сказать ему: «Вставай, зараза!» и легко шлепнул по щеке. Лицо сразу залила кровь. Он хотел вытереть кровь с его лица, но сделал еще хуже – каждый взмах когтей разрывал лицо охотника, превращая его в месиво. Леонид заревел от обиды и со всей силы ударил в окровавленное лицо лапой. Голова медвежатника сплющилась, как разбитый арбуз. Он оставил его, и побежал догонять Валерку, крича, чтобы он его не боялся. Но Валерка не слушал и спотыкаясь удирал по глубокому снегу – лыжи он одеть не успел. Или не догадался. Леонид опустился на четвереньки и догнал его в несколько прыжков. И остановил легким толчком в спину. Раздался хруст.
– Ну стой же, – хотел сказать он, развернул его лицом к себе, но лицо Валерки побелело и он обмяк, – вот сволочь!
В стороне затихал крик Валеркиного коллеги. От потрясения Леонид никак не мог вспомнить, как его зовут.
Он снова встал на четвереньки и побежал его догонять, как будто от этого зависела вся его дальнейшая жизнь. Он нагнал его легко, тот тоже не надел лыжи. Леонид понимал только, что его надо остановить, и все объяснить. Поскольку голая шея убегавшего мелькала впереди на уровне рта Леонида, он исхитрился и кусанул его. Позвонки хрустнули на его зубах, и в рот полилась кровь. Это его отрезвило. Но было поздно. Он сел на землю и завыл от отчаянья. И понял, что только что убил их всех, одного за другим… Он же не хотел их убивать! Он хотел их лишь остановить! Ну почему, почему!
Этот жалкий старик превратил его в чудовище! В огромного медведя! Леонид побрел к месту охоты. Надо достать старика, надо заставить его взять свое слово назад, затолкать его ему в глотку!
Идти по снегу было неудобно. Очень неудобно. Где этот мерзкий старикашка? Вот медведица (какой приятный запах, даже от мертвой), вот ее мелкий, а где же старик? На том месте, где он видел его в последний раз, лежало тело медведя. Большого медведя, ненамного меньше его самого. И медведь был мертв. Почему-то Леониду это стало ясно сразу. И вдруг в памяти всплыло слово, о значении которого он никогда не задумывался: берендей. Дед-берендей. Вот как назывался этот старик.
Леонид снова сел на снег, не зная, что ему делать дальше. Ему было страшно и одиноко. Он завыл, обхватив голову лапами. И выл долго и отчаянно. Но никто не пришел на его зов. Все вокруг было мертвым. Мертвый лес, мертвые медведи и мертвые люди.
И когда холод пробился сквозь его толстую шкуру, Леонид понял, что сидеть бесполезно. Он поднялся и огляделся. В лесу собирались сумерки. Наступала долгая декабрьская ночь. Ему стало страшновато. Скоро совсем стемнеет, а он совершенно один. Трус не играет в хоккей… Кому это теперь надо? Никто не увидит ни его страха, ни его отваги.
Леонид побрел в сторону палаток. Они не сворачивали лагеря, надеясь вернуться с трофеем. Он хотел переночевать в тепле, как и прошлой ночью, но только разворотил палатку – теперь он был слишком велик для нее. Впрочем, спать не хотелось. Он неплохо видел все вокруг, и вскоре темнота перестала его пугать. Он сел на утоптанной площадке возле развороченных палаток и задумался.
Что делать? Как теперь жить? Он же не может вернуться домой. Если его товарищи не поняли и испугались его, то что будет, едва он появится в людном месте? Да его обязательно кто-нибудь застрелит. Однако, после выстрела проводника, он не очень-то боялся пуль. Рана ныла, но не сильней, чем от попадания из рогатки. Но Леонид вспомнил, что единственный выстрел в голову убил медведицу. Он был раза в три больше ее, и, наверное, кости у него были крепче. Но насколько, предположить он не мог. Даже если его не убьют сразу, что он будет делать, когда придет к людям? Что ему теперь делать среди людей? Неужели всю жизнь придется провести в этом мертвом лесу? Снежном и холодном…
Леонид вспомнил горячую ванну, кресло перед телевизором, мягкий диван с чистым постельным бельем… И снова завыл. Теперь ему не было страшно, только горько и обидно. Он выл, пока не понял, что ему холодно. Гораздо холодней, чем несколько минут назад. Он огляделся. Вокруг стемнело. Обычные человеческие руки обхватывали колени в ватных штанах. Шапки не было.
Он вскочил, подпрыгнув от радости. Значит, колдовство было всего лишь временным? Прошло несколько часов, и он снова стал человеком? И не приснилось ли ему все, что с ним случилось?
Но изорванные, смятые палатки говорили об обратном. И медвежьи следы вокруг. Зимней ночью не бывает совершенно темно.
Теперь его задача – выбраться из леса. Незамеченным. И вернуться домой. Тихо, как будто он никуда не уезжал.
Леонид не стал собирать много вещей, взял только самое необходимое. До коттеджа он доберется к утру. Лес вокруг молчал. Его подгонял холод. Стоило пойти и подобрать лыжи, но Леонид не смог набраться храбрости, чтобы вернуться к месту охоты. Ему показалось, что мертвые медведи поднимутся вместе с мертвыми людьми. Ведь никто не открыл им ртов, чтобы выпустить душу. И едва он представил себе поднимающегося мертвого медведя, как тут же почувствовал ветер. Ветер и свет. Как будто глянул на мир через прибор ночного видения. Только не красным засветился лес, а синим. И земля ушла куда-то вниз. Леонид глянул на себя и понял, что он снова медведь. Огромный медведь. И мертвые медведи совершенно мертвы. А даже если бы они и поднялись, чтобы отомстить своему убийце, то еще неизвестно, кто бы от этого больше пострадал.
И он огласил лес ревом. Победным. Первый раз в жизни ему не надо было преодолевать страх – он его не чувствовал. И тогда он решил, что в его новом положении есть свои плюсы.
Три дня он прожил возле палаток. Он не контролировал своих превращений. Но уже отметил, что тоска по дому превращает его в человека, а страх или злость – в медведя. На второй день он почувствовал голод. Он подъел запасы, припрятанные в палатках. И для человека этого было достаточно. Но огромная масса медведя требовала пищи. Много. И когда голод стал невыносим, он вдруг услышал зов. Смутный, еле слышный. Он чувствовал его и в медвежьем, и в человеческом обличье. Что-то тянуло его на юг. Сначала он думал, что его тянет домой, но, прислушавшись к своим ощущениям, он понял, что ему надо дальше. Еще немного южней. И там его ждет теплый кров, и много еды. Голод и неведомый зов заставили его выйти из леса.
Леонид шел, не разбирая дороги. Он не мог вспомнить, где в погранзону их провел медвежатник, поэтому выбрал дорогу наугад. Да и не боялся он ничего, пока был в медвежьем обличье. Но когда за деревьями мелькнул свет, тоска затопила его сердце. Он не видел света очень давно. За деревьями горела обычная лампа накаливания. Желтоватый свет напомнил о доме, об уютном бра, висящем над диваном. Он не успел оглянуться, как превратился в человека. Леонид подумал, что это к лучшему. И пошел на свет, высоко поднимая ноги, увязающие в снегу.
Но получилось не так, как ему хотелось. Ему навстречу вышел человек в камуфляже и с автоматом.
– Ты что это, Ленчик, никак волнуешься перед охотой? – ухмыляясь, спросил он.
– Да нет, – как ни в чем не бывало, ответил Леонид, – носок одел плохо, трет ногу, зараза.
– Да ладно! Признайся честно – тебе уже не хочется охотиться.
– Иди ты к черту, – мягко отмахнулся Леонид. И вдруг заметил, что Валерка тоже нервничает. И, похоже, тоже не прочь повернуть назад. Обычно в таких ситуациях ему становилось легче – не он один такой, значит, стыдиться нечего. Но на этот раз это еще больше его насторожило. Валерка был человеком совершенно бесстрашным. В отличие от Леонида, который всегда жил с какими-нибудь страхами в душе, и постоянно вынужден был преодолевать их, чтобы не прослыть трусом, Валерка действительно ничего не боялся.
– Тихо, – оборвал их проводник, – услышит медведь – уйдет.
– Да ладно, они тут, в заповеднике, дураки не пуганные.
– У медведя генетический страх перед человеком, – недовольно и шепотом пояснил медвежатник, – он, может, от рождения человека не видел, а все равно его чует и боится. Дымом от человека пахнет, звуки он определенные издает. Вы думаете, зачем я вас в фуфайки переодел, вместо ваших курток навороченных? Потому что куртки ваши об ветки шуршат. Медведь такого звука не знает, поэтому настораживается. А фуфайка – она тихая. И теплая, кстати, не хуже ваших пуховиков.
– Так он же в берлоге, – возразил Валерка, – спит и не слышит ничего.
– Медведь все слышит, – недовольно проворчал проводник. И от этих слов у Леонида мурашки пробежали по спине.
Они вышли к знакомому месту, где на ветвях высоких кустов висел куржак.
– Ну, – шепотом скомандовал медвежатник, – становитесь в линию. В какую сторону он встанет, не известно. Но скорей всего здесь вылезать будет. Шагах в десяти становитесь. Четверо нас, кто-нибудь один да завалит. Дальше встанем – можно промахнуться. В меня только не попадите, я команду дам, когда стрелять. Медведь большой, похоже, вон, куржак какой огромный. Хотя, это от погоды зависит. Главное, не теряйтесь. Мне надо успеть отскочить, первым выстрелить не смогу.
Он осторожно потрогал ногами снег под собой, пытаясь определить границы берлоги.
– Вроде, нащупал. Как бы самому туда не провалиться.
Он взял приготовленный заранее шест в обе руки и кивнул, давая сигнал к началу охоты. Шест ушел глубоко вниз с первого же легкого тычка. И снизу послышалось недовольное ворчание. Леонид обмер, но лишь покрепче сжал в руках карабин, положив палец на спуск.
– Пошел! – радостно рассмеялся медвежатник. Он уже не шептал, – просыпайся, косолапый!
Он просунул шест еще глубже и начал «шебаршить» им в берлоге. Рык становился все более громким, все более угрожающим.
– Давай-давай! – подбадривал себя охотник, – вставай, пришли за тобой!
Медведь ревел, но не поднимался. Медвежатник выдернул шест и ударил вниз со всей силы. Потом еще и еще. И тут…
Снег вздыбился вверх. Казалось, они видят взрыв в замедленной съемке. Белая земля разверзлась почти у самых ног, как будто открыла черную пасть. Взметнулись вверх и медленно закружились в воздухе сухие листья. И рев медведя тоже был подобен звуку взрыва, растянутому во времени. Медведь медленно выпрямился, прикрывая грудь лапами.
– Е-мое! Это медведица! – закричал медвежатник, отскакивая в сторону и вскидывая карабин, – стреляйте! Убьет!
И охотники не заставили себя ждать. Три выстрела грохнули один за одним. Они подранили ее, но еще не убили. Медведица вцепилась зубами себе в плечо, как будто хотела поймать блоху, укусившую ее так больно. Но опомнилась и пошла вперед, открыв страшную пасть в бешеном реве.
Медвежатник, оказавшийся слева от нее, выстрелил только один раз и попал в голову. Медведица успела повернуться в его сторону и заглянуть в глаза убийце, прежде чем тяжело рухнуть в снег.
– Ну, вот и все, – выдохнул проводник и снял шапку, вытирая пот со лба.
Но вдруг в берлоге что-то зашуршало и из-под снега появилось еще одно бурое, мохнатое тело.
– Ба! Медвежонок! – прошептал Валерка.
Леонид, не успевший опустить карабина, направил его на зверя. Медвежонок недовольно ворчал и, оскользаясь, вылезал на свет. Он не был маленьким, веса в нем набралось бы килограмм сорок. Звереныш подобрался к матери, тронул ее лапой, требуя внимания, но медведица не пошевелилась. Охотники смотрели на него, затаив дыхание и боясь двинуться с места. Он снова тронул мать лапой, уже жестче, а потом заплакал. Как ребенок, жалобно и со всхлипами. Но плакал не долго – огляделся, испугался еще больше и тогда сделал то, что делает всякий зверь, загнанный в угол – разозлился. Нагнул голову, заворчал угрожающе… Потом еще раз, а потом с ревом выпрямился, совсем, как его мать, прикрывая грудь. И раскинул лапы в стороны, обнимая весь мир…
Леонид сам не понял, почему нажал на курок. Это произошло случайно, помимо его воли. Он не хотел убивать медвежонка. Медвежонок упал навзничь, как подкошенный.
Несколько секунд все молчали.
– Ты… ты зачем это… – наконец прошептал Валерка.
– Да ладно, – Леонид взял себя в руки быстро и легко, – он бы все равно без матери подох.
– Ленчик, нафига ты это сделал… – Леониду послышались в Валеркином голосе слезы.
– Что сделано– то сделано… – сказал медвежатник со вздохом, – не воротишь уже. Надо шкуры снимать, пока на выстрелы не пришел никто.
– Кто?! – услышали они задыхающийся крик, – кто стрелял?!
И увидели, что из-за деревьев на лыжах выбегает старик. Вполне бодрый еще старикашка, с ружьем за спиной.
– Инспектор, – обреченно произнес медвежатник, – это Макар, он денег не берет, зараза…
А старик подбежал поближе, остановился шагах в десяти и скинул шапку. Он не мог говорить, потому что задыхался от бега. По росту он доставал Леониду едва ли до плеча. Его сморщенное лицо было похоже на дубовую кору, а из под кустистых бровей смотрели выцветшие карие глаза. Как будто хотели прожечь охотников насквозь.
Он был так жалок в своем гневе, что Леониду захотелось рассмеяться. Он сотрясал сжатыми кулаками, как будто силился поднять невидимую штангу, и голова его тряслась вместе с руками. Он топал ногами, и не мог выговорить ни слова, как будто от возмущения потерял дар речи. По его коричневым, обветренным скуластым щекам из выцветших глаз потекли мутные старческие слезы.
Когда же, наконец, дыхание вернулось к нему, он выговорил только одно слово, боясь захлебнуться рыданием:
– Кто?
И от его хриплого, каркающего голоса почему-то захотелось прикрыть лицо руками.
Охотники молча отступили на шаг.
– Кто стрелял в медвежонка? – сипло выдавил старик.
И Леонид не посмел промолчать. Он глянул на товарищей, стоящих по обе стороны от него, и шагнул вперед. Он чувствовал себя нашкодившим школьником.
– Я стрелял, меня и казните.
Старик набрал побольше воздуха в грудь, посмотрел на небо, окинул взглядом зимний лес, как будто искал у них защиты. А потом вытянул вперед узловатый коричневый палец и прошептал:
– Заклинаю…
– Никогда не связывайся с Заклятым берендеем, – говорил ему отец. И в этом «никогда» не было исключений.
– Почему? – когда Берендей впервые услышал о Заклятом, ему было лет пять.
– Заклятый сильней. Это во-первых. Во-вторых, он не умеет различать в себе человеческого и звериного. Берендей по рождению учится этому с младенчества. А Заклятый – нет. Как правило, он становится людоедом. Потому что оборачивается зимой. А в-третьих – Заклятого кто-то заклял. И не за красивые глаза. Значит, он и человеком-то хорошим не был. А его – в шкуру зверя.
– А кто может его заклясть?
– Другой берендей. Так что если встретишь заклятого берендея – беги от него без оглядки.
И по ночам, лежа под одеялом, Берендей боялся Заклятого. Потом это прошло. Лет, наверное, в десять. Он и в детстве не боялся ничего – только Заклятого. А потом успел об этом забыть. Не о Заклятом, конечно. О страхах своих.
– Там человек, – спокойно возразила Берендею Антонина Алексеевна, – ему тоже угрожает медведь, он просит его впустить.
Она потянулась к ключу.
– Это не человек!
– Ну что ты такое говоришь, Егор!
– Антонина Алексеевна. Я прошу вас. Не открывайте! Я на колени встану, только не делайте этого. Он обернется и убьет нас всех.
– Да я говорю тебе, это человек, это не медведь.
– Это не человек, как вы не понимаете. Антонина Алексеевна, я умоляю вас, иначе мне придется держать вас за руки. Я сильнее вас.
Она побледнела и опустила руки. И Берендей понял, что она испугалась его, испугалась, что он может применить силу. И это показалось ей ужасным. Но она не боялась того, кто стоял за дверью. А Берендей через дверь чувствовал острый запах бера, у него был слишком хороший нюх.
– Отойдите от двери. Прошу вас.
– Егор, ты пьян?
И тут в дверь ударил кулак. Дверь была крепкая, металлическая, но она низко загудела и зашаталась.
– Проклятый берендей! Щенок! Жаль, я не догнал тебя вчера! – голос звучал глухо, но громко, и был полон разочарования.
И тут же еще более тяжелый удар обрушился на дверь – на этот раз по ней звонко царапнули когти. И вместо человеческого голоса они услышали рев бера.
– Егор… Что это? – Антонина Алексеевна опустилась на стул у входа, – Это был медведь? Но ведь я слышала…
– Вам показалось. Пойдемте скорее в дом.
– Нет, мне не могло показаться…
За дверью опять послышался беров рык, и дверь снова содрогнулась от страшного удара.
Берендей взял ее за руку.
– Вы слышите, что это медведь?
Она неуверенно кивнула.
– Вы верите, что это медведь?
– Да. Верю.
– Хорошо. Не открывайте никому. Даже если за окном будет плакать маленькая девочка. Или котенок. Просто – ни-ко-му. Хорошо?
– Хорошо, – она дрожала так, что у нее стучали зубы.
– Пойдемте в дом, – он потянул ее за собой, и она пошла. Юлька, увидев их, кинулась матери на шею.
– Юлька, – Антонина Алексеевна прижалась к ней, все еще стуча зубами, – я, кажется, чуть не впустила сюда медведя. Но как? Я не понимаю, я же слышала…
Берендей запер дверь из кухни на веранду. Антонина Алексеевна села за стол, продолжая обнимать Юльку.
– Медведи очень хитрые. Они умеют притворяться. А вы выпили, и наверняка засыпали. Поэтому вам и показалось.
– Но он говорил что-то через дверь… Он сказал: «Жаль я не догнал тебя вчера, щенок». Точно. Я точно это слышала.
– Вам показалось. Так бывает.
– Да не бывает так. Я здоровый человек. Я не могла ТАК обмануться. Может быть, это был человек, но на нашем крыльце на него напал медведь?
– Нет, – Берендей покачал головой, – завтра вы увидите, что это не так. А сегодня просто поверьте мне. Если бы медведь убил человека, он бы не ревел и не бился в дверь. Он бы подхватил его и потащил в лес.
Антонина Алексеевна кивнула, но Берендей понимал, что она просто решила ему поверить и не искать объяснений. Она все еще дрожала, ее дрожь передалась Юльке, а за ней и Людмила начала зябко передергивать плечами. Берендей смотрел на них беспомощно – на его попечении еще никогда не было столько женщин сразу. И все они собирались разрыдаться от страха.
Неожиданно в окно ударила тяжелая лапа. Дом содрогнулся, жалюзи зазвенели, но выдержали. Юлька к окну сидела ближе всех, она вскрикнула, выскочила из-за стола и оказалась в объятиях Берендея. Людмила подхватила ее крик, и ей было страшно, Берендей обнял ее тоже и прижал их обоих к себе.
– Ну, девчонки, не бойтесь, – пробормотал он, – жалюзи крепкие, ему не пробиться.
Сам он в этом сомневался. Защитить от бера они могли, без сомнения. Бер не может сломать замка, который их запирает. А человек, при большом желании и наличии лома – может запросто.
– А стенку он не сломает? – спросила Юлька.
– Нет, это же не слон, а медведь, – улыбнулся Берендей.
Он усадил их за стол. Бер еще пару раз ударил в окно, но успеха не добился. Они так и просидели обнявшись около получаса, а медведь ходил вокруг дома и бил в окна тяжелой лапой. Пока Берендей не сказал им:
– Он ушел.
– Откуда ты знаешь? – спросила Антонина Алексеевна недоверчиво.
– Я чувствую. Он ушел, его нет около дома.
Она покачала головой, но, похоже, поверила.
– Можно идти спать, – он вздохнул.
– Я не пойду наверх одна, – тут же сказала Людмила.
– Конечно, нет, – успокоила ее Антонина Алексеевна, – ложись с Юлькой. Конечно, спать вы не будете, ну и не надо. Успеете выспаться еще.
Юлька кивнула.
– И я пойду, – Антонина Алексеевна поднялась.
– Вы только не открывайте никому, – на всякий случай напомнил Берендей.
Она кивнула и улыбнулась:
– Спокойно ночи.
Людмила ушла в ванную, и Берендей остался за столом с Юлькой. Они сидели через угол друг от друга. Как-то само собой получилось, что он держал ее за руку. Он поднял на нее глаза, а она сразу же смутилась и опустила свои. Хмель выветрился у него из головы, и он не мог вести себя смело и раскованно. Как легко ему было с ней в лесу, когда он знал, что нужно делать. И как тяжело сидеть за столом наедине. Надо, наверное, что-то сказать. Чтобы она не посчитала то, что между ними произошло, его пьяной выходкой. Молчание затягивалось, и неловкость нарастала.
Из ванной вышла Людмила.
– Ну, я пошла спать. Ты скоро?
– Да, – рассеянно кивнула Юлька, – я сейчас.
– Спокойной ночи, – Людмила дернула плечом и загадочно улыбнулась.
От ее загадочной улыбки Берендею захотелось провалиться сквозь землю.
Его опыт общения с женщинами был весьма ограничен. В армии с ним встречалась девчонка. Из тех, что ходят к солдатам. Нет, он не презирал ее. Наоборот, испытывал к ней благодарность и по-своему ее любил. Но это было не то, с ней все было просто и понятно. Берендей знал, для чего он ей нужен, и отлично понимал, для чего она нужна ему.
Прошлым летом, в конце мая, он обернулся и ушел далеко на восток. На что он надеялся – непонятно. Но инстинкт гнал его вперед. Он учуял медведицу за три дня до встречи с ней. Он наткнулся на медведя, который оказался его соперником, но бер уступил медведицу без боя. И когда он, наконец, нагнал ее, она его отвергла. Отвергла унизительно и без всякой надежды на ухаживание. Берендей был для нее медвежонком, хотя весил в два раза больше ее. Он чуть не подрался со своим соперником на обратном пути, столь велико было его разочарование.
– Как жаль, что нельзя сейчас пойти на горку, как вчера, – сказала Юлька.
Берендей уцепился за ее слова, как за соломинку.
– Тебе понравилось?
– Как ты научился так здорово кататься?
Берендей пожал плечами:
– Да я и не учился вовсе. Просто всегда катался, и все. Около нашей школы тоже была залита гора, каждую зиму. Не круче этой, но длинней.
– А это правда, что ты егерь?
– Правда.
– И ты живешь в лесу? Один?
– Да. Я всегда там жил. С отцом.
– Тебе не скучно одному?
– Нет. Наоборот. Конечно, с отцом было лучше, но мне и сейчас неплохо. А еще у меня есть кошка и пес.
– А какие?
– Какие? Не знаю. Пес охотничий, лайка. Черный с белой грудью. Здоровый такой. Черныш зовут. А кошка Дымка, серая, пушистая. Шерсть сантиметров десять длиной.
– А кто же их кормит, когда тебя нет?
– Сами кормятся. Они привычные.
– А они не дерутся? Ну, собаки же кошек не любят.
– Это кошки не любят собак. Чернышка кошку обычно играть зовет: и на передние лапы припадет, и присядет перед ней, и хвостом помашет, а эта трусиха шипит на него, царапается, спину выгибает…
Они снова замолчали. Надо было срочно, немедленно что-то сделать. Но все, что он мог сделать, казалось ему натянутым и неестественным.
– Юлька, – начал он и закашлялся, – вы завтра уедите.
– Да. Наверное. У меня экзамен четвертого. И потом, мама ни за что тут не останется еще на одну ночь. Я знаю. Она сама ничего не боится, но ей страшно за меня.
– И правильно сделает, что не останется. Не надо испытывать судьбу.
– А ты? – вдруг испугалась Юлька.
– А что я? – Берендей пожал плечами, – Я поеду домой.
Она подняла глаза, и он увидел, что в них набухают крупные, прозрачные слезы. И глаза ее, только что темно-синие, становятся зелеными, как морская вода.
Он испугался. Он не умел себя вести с плачущими девочками.
– И ты будешь жить один в лесу, когда в нем бродит огромный медведь? – еле-еле выдавила она, захлебнувшись от слез.
– Ну что ж ты так расстраиваешься. Я всегда жил в лесу, ничего в этом нет страшного. И потом, у меня есть собака.
Но он отлично понял, почему она плачет. Но все равно не знал, что ей сказать. И не хотел ничего обещать. Поэтому просто поцеловал ее еще раз, прижимая к себе.
– Ты дашь мне номер своего мобильника? – спросила она, когда он на минутку освободил ее губы.
Он покачал головой.
– Почему?
– У меня нет мобильника.
– Как? Почему?
– А зачем он мне? Там, где я живу, все равно нет сети.
Он не дал ей сказать ничего больше, снова накрыв ее рот поцелуем.
Старик выговорил свое единственное слово и навзничь упал в снег, как будто кто-то толкнул его в грудь. А Леонид вдруг почувствовал ветер. Ветер, который несет в себе запахи – пороха, пота, крови, медведицы… И понял, что становится выше. Выше всех вокруг. Легкие развернулись, он поднял руки вверх, задыхаясь от наполнившего его ветра, и закричал громко и восторженно. И ужаснулся. Его горло издавало звук, который он только что слышал – злобный рев медведя. Он глянул на себя и увидел, что тело его покрыто темно-бурой шерстью. Руки, огромные и мохнатые, заканчивались когтями фантастической длины. Ноги искривились, стали толстыми, как тумбы и упирались в землю внешней стороной стопы.
– Проклятый колдун! – хотел закричать Леонид, но из горла снова вырвался медвежий рев.
А где-то внизу с криками в разные стороны побежали его товарищи. Он хотел крикнуть им, чтобы они не боялись, но это их не остановило. Медвежатник обернулся, остановился на секунду и выстрелил в него почти в упор. Пуля обожгла бедро, и это его разозлило. Они что, не понимают, в кого стреляют? Он взревел еще громче, догнал медвежатника и хотел выхватить у него ружье. Но не рассчитал силу. Проводник упал в снег, раскинув руки и замер, закрыв глаза. Леонид хотел сказать ему: «Вставай, зараза!» и легко шлепнул по щеке. Лицо сразу залила кровь. Он хотел вытереть кровь с его лица, но сделал еще хуже – каждый взмах когтей разрывал лицо охотника, превращая его в месиво. Леонид заревел от обиды и со всей силы ударил в окровавленное лицо лапой. Голова медвежатника сплющилась, как разбитый арбуз. Он оставил его, и побежал догонять Валерку, крича, чтобы он его не боялся. Но Валерка не слушал и спотыкаясь удирал по глубокому снегу – лыжи он одеть не успел. Или не догадался. Леонид опустился на четвереньки и догнал его в несколько прыжков. И остановил легким толчком в спину. Раздался хруст.
– Ну стой же, – хотел сказать он, развернул его лицом к себе, но лицо Валерки побелело и он обмяк, – вот сволочь!
В стороне затихал крик Валеркиного коллеги. От потрясения Леонид никак не мог вспомнить, как его зовут.
Он снова встал на четвереньки и побежал его догонять, как будто от этого зависела вся его дальнейшая жизнь. Он нагнал его легко, тот тоже не надел лыжи. Леонид понимал только, что его надо остановить, и все объяснить. Поскольку голая шея убегавшего мелькала впереди на уровне рта Леонида, он исхитрился и кусанул его. Позвонки хрустнули на его зубах, и в рот полилась кровь. Это его отрезвило. Но было поздно. Он сел на землю и завыл от отчаянья. И понял, что только что убил их всех, одного за другим… Он же не хотел их убивать! Он хотел их лишь остановить! Ну почему, почему!
Этот жалкий старик превратил его в чудовище! В огромного медведя! Леонид побрел к месту охоты. Надо достать старика, надо заставить его взять свое слово назад, затолкать его ему в глотку!
Идти по снегу было неудобно. Очень неудобно. Где этот мерзкий старикашка? Вот медведица (какой приятный запах, даже от мертвой), вот ее мелкий, а где же старик? На том месте, где он видел его в последний раз, лежало тело медведя. Большого медведя, ненамного меньше его самого. И медведь был мертв. Почему-то Леониду это стало ясно сразу. И вдруг в памяти всплыло слово, о значении которого он никогда не задумывался: берендей. Дед-берендей. Вот как назывался этот старик.
Леонид снова сел на снег, не зная, что ему делать дальше. Ему было страшно и одиноко. Он завыл, обхватив голову лапами. И выл долго и отчаянно. Но никто не пришел на его зов. Все вокруг было мертвым. Мертвый лес, мертвые медведи и мертвые люди.
И когда холод пробился сквозь его толстую шкуру, Леонид понял, что сидеть бесполезно. Он поднялся и огляделся. В лесу собирались сумерки. Наступала долгая декабрьская ночь. Ему стало страшновато. Скоро совсем стемнеет, а он совершенно один. Трус не играет в хоккей… Кому это теперь надо? Никто не увидит ни его страха, ни его отваги.
Леонид побрел в сторону палаток. Они не сворачивали лагеря, надеясь вернуться с трофеем. Он хотел переночевать в тепле, как и прошлой ночью, но только разворотил палатку – теперь он был слишком велик для нее. Впрочем, спать не хотелось. Он неплохо видел все вокруг, и вскоре темнота перестала его пугать. Он сел на утоптанной площадке возле развороченных палаток и задумался.
Что делать? Как теперь жить? Он же не может вернуться домой. Если его товарищи не поняли и испугались его, то что будет, едва он появится в людном месте? Да его обязательно кто-нибудь застрелит. Однако, после выстрела проводника, он не очень-то боялся пуль. Рана ныла, но не сильней, чем от попадания из рогатки. Но Леонид вспомнил, что единственный выстрел в голову убил медведицу. Он был раза в три больше ее, и, наверное, кости у него были крепче. Но насколько, предположить он не мог. Даже если его не убьют сразу, что он будет делать, когда придет к людям? Что ему теперь делать среди людей? Неужели всю жизнь придется провести в этом мертвом лесу? Снежном и холодном…
Леонид вспомнил горячую ванну, кресло перед телевизором, мягкий диван с чистым постельным бельем… И снова завыл. Теперь ему не было страшно, только горько и обидно. Он выл, пока не понял, что ему холодно. Гораздо холодней, чем несколько минут назад. Он огляделся. Вокруг стемнело. Обычные человеческие руки обхватывали колени в ватных штанах. Шапки не было.
Он вскочил, подпрыгнув от радости. Значит, колдовство было всего лишь временным? Прошло несколько часов, и он снова стал человеком? И не приснилось ли ему все, что с ним случилось?
Но изорванные, смятые палатки говорили об обратном. И медвежьи следы вокруг. Зимней ночью не бывает совершенно темно.
Теперь его задача – выбраться из леса. Незамеченным. И вернуться домой. Тихо, как будто он никуда не уезжал.
Леонид не стал собирать много вещей, взял только самое необходимое. До коттеджа он доберется к утру. Лес вокруг молчал. Его подгонял холод. Стоило пойти и подобрать лыжи, но Леонид не смог набраться храбрости, чтобы вернуться к месту охоты. Ему показалось, что мертвые медведи поднимутся вместе с мертвыми людьми. Ведь никто не открыл им ртов, чтобы выпустить душу. И едва он представил себе поднимающегося мертвого медведя, как тут же почувствовал ветер. Ветер и свет. Как будто глянул на мир через прибор ночного видения. Только не красным засветился лес, а синим. И земля ушла куда-то вниз. Леонид глянул на себя и понял, что он снова медведь. Огромный медведь. И мертвые медведи совершенно мертвы. А даже если бы они и поднялись, чтобы отомстить своему убийце, то еще неизвестно, кто бы от этого больше пострадал.
И он огласил лес ревом. Победным. Первый раз в жизни ему не надо было преодолевать страх – он его не чувствовал. И тогда он решил, что в его новом положении есть свои плюсы.
Три дня он прожил возле палаток. Он не контролировал своих превращений. Но уже отметил, что тоска по дому превращает его в человека, а страх или злость – в медведя. На второй день он почувствовал голод. Он подъел запасы, припрятанные в палатках. И для человека этого было достаточно. Но огромная масса медведя требовала пищи. Много. И когда голод стал невыносим, он вдруг услышал зов. Смутный, еле слышный. Он чувствовал его и в медвежьем, и в человеческом обличье. Что-то тянуло его на юг. Сначала он думал, что его тянет домой, но, прислушавшись к своим ощущениям, он понял, что ему надо дальше. Еще немного южней. И там его ждет теплый кров, и много еды. Голод и неведомый зов заставили его выйти из леса.
Леонид шел, не разбирая дороги. Он не мог вспомнить, где в погранзону их провел медвежатник, поэтому выбрал дорогу наугад. Да и не боялся он ничего, пока был в медвежьем обличье. Но когда за деревьями мелькнул свет, тоска затопила его сердце. Он не видел света очень давно. За деревьями горела обычная лампа накаливания. Желтоватый свет напомнил о доме, об уютном бра, висящем над диваном. Он не успел оглянуться, как превратился в человека. Леонид подумал, что это к лучшему. И пошел на свет, высоко поднимая ноги, увязающие в снегу.
Но получилось не так, как ему хотелось. Ему навстречу вышел человек в камуфляже и с автоматом.