Денисова Ольга. Берендей

   Ребят отпустили, а Скоробогатов велел Семену выяснить, кто такой этот Егор и почему он не попал в его список.
   На всякий случай он позвонил Юлиной матери, и нашел, что это вполне приличная женщина. Но она ничего не знала ни про Ивана, ни про Егора. С Людмилой она была хорошо знакома, но с кем Людмила встречается, и кого позвала на дачу, конечно, ответить не могла.
   Ночь прошла в безуспешных поисках. Никакого Егора найти не удалось. Все остальные версии о местонахождении Ивана тоже не подтвердились. Семен методично обзвонил всех его друзей и знакомых, каких смог достать, проехал по клубам и ресторанам, в которых Иван мог побывать. Его нигде не видели. Не видели даже похожего на него. Его мобильник приятным женским голосом сообщал о том, что телефон выключен или находится вне зоны действия сети.
   Часов в десять утра позвонила хозяйка дачи и сообщила, что Иван действительно уехал в половину первого ночи и не возвращался обратно.
   Скоробогатов, не спавший вторую ночь, пришел в отчаянье. На этой даче его сына видели последний раз, значит, от туда и надо начинать поиски. Семен с ним согласился, и в поездку взял двух своих «ищеек» и одного «быка». «Быка» звали Вовой, и он напомнил Скоробогатову девяностые годы – бритые плоские затылки, кожаные куртки, лопающиеся на крутых плечах, короткие толстые шеи. Этот «бык» казался пародией на «братков» начала его карьеры. Впрочем, сам Скоробогатов ничем от них тогда не отличался.
   По пути на дачу, а Семен успел выяснить, как туда добираться, им дважды пришлось останавливаться. В первый раз Скоробогатову показалось, что он видел Ванечку в толпе у магазина, а второй раз – на заправке стоял его Мерседес. Семен напомнил, что Иван уехал на семерке, поскольку Мерседес в ремонте.
   До дачи оставалось не более полукилометра, когда машину остановил сам Семен.
   – Сиди здесь, Николаич, – велел он, вышел из джипа и вернулся на несколько шагов назад.
   Скоробогатов вдруг испугался. Он испугался так сильно, что перестал дышать и зажмурился. Место, где Семен остановился, было пустынным. С обеих сторон дороги стоял лес. Перед ними по свежему снегу проехала лишь одна машина. Наверное, это и была хозяйка дачи. Никого. Ни домов, ни пионерских лагерей. Только лес и заснеженная дорога.
   Семен открыл заднюю дверь и вывел на снег своих ищеек. Скоробогатов побоялся его спросить, что он там нашел. А Семен, мрачнее тучи, ничего ему не сказал.
   Он вернулся минут через пять, которые показались Скоробогатову пятью часами.
   – Слышь, Николаич… – начал Семен робко и вкрадчиво, – ты тока не бери в голову. Я машину его нашел…
   – Что? – взревел Скоробогатов.
   – Семерка его в кювете лежит, на бок перевернута. Пустая она.
   – Это не его, – сразу сообразил Скоробогатов и успокоился немного.
   – Смотри сам.
   – Да я даже смотреть не хочу. Я говорю, это не его машина.
   – Николаич, возьми себя в руки. Это его машина. Я точно знаю. Я думал своих собачек по следу пустить, да снегом все завалило, не чуют они ничего.
   В отличие от Семена, Скоробогатов уже понял, что Ивана нет в живых. Теперь он знал это так же точно, как и то, что дальнейшие поиски бесполезны. Наверное, он понимал это с самого начала, с того момента, как Ирена сказала ему о том, что с Ванечкой сейчас что-то случиться. Но глупая, нелепая надежда на то, что он ошибся, все еще согревала ему сердце. Семен не смог бы этого понять, для него нет тела – нет дела. А Скоробогатов просто знал, давно знал, что Ванечка покинул их навсегда. Но все равно верил в чудо. И хотел продолжать верить в чудо, и продолжал бы, наверное, если бы не пустая машина, лежащая в кювете…
   Собачки почему-то жались к ногам Семена и тихо поскуливали. Скоробогатов подумал, что они ничего не учуют, даже если сапоги крепко смазать одеколоном и пустить их по следу через пять минут. Эта мысль до того его рассмешила, что он захихикал. Он хихикал долго, а потом разрыдался. Ему показалось, что если бы собаки Семена умели брать след, то они бы уже нашли Ванечку.
   Убитая надежда медленно вытекала из глаз, оставляя вместо себя желание отомстить всему миру за смерть сына. Всем! Хозяйке дачи, за то, что дача оказалась недостаточно хороша. Людмиле, которая не смогла найти лучшего места для встречи Нового года, и не удержала мальчика около себя. Егору, который почему-то немедленно занял его место. За то что все они живы, а его ребенок – уже нет.
   – Поехали, Семен, – мрачно выжал из себя Скоробогатов.
   – Слышь, Николаич, может, он попутку поймал? – Семен попробовал вернуть нелепую надежду.
   – Не поймал, – скривил губы Скоробогатов, – не поймал. Это они, они все виноваты, все! Все!
   – Николаич, ты это… погоди. Не горячись. Еще ж ничего не ясно. Я сам с детишками поговорю.
   – Не смей соваться не в свое дело! – взорвался Скоробогатов. Обычно он не кричал на Семена. Семен опустил голову. Не обиделся, нет. Впрочем, Скоробогатову было все равно. Ему надо было вылить свою боль, пока она не схватила за горло, пока не задушила его совсем. Все что угодно, только не думать о том, чего нельзя вернуть!
   Колючий взгляд прищуренных глаз Семена на минуту стал ласковым.
 
   – Надо бы котел протопить, – вздохнула Юлькина мама.
   Ребята расслабились и перестали замечать ее присутствие. За столом шел оживленный разговор о «Мастере и Маргарите», который показали перед самым новым годом. Берендей помалкивал. Он вообще не любил говорить, когда его не спрашивают напрямую.
   Юлькина мама поднялась и собралась на выход.
   – Антонина Алексеевна, – тихо окликнул ее Берендей.
   – Что?
   – Сидите, я сам.
   Юлька почти ничего не сказала за все затянувшееся чаепитие. Берендей физически ощущал напряжение, которое от нее исходит, и больше не мог его выносить. Ему требовалось что-нибудь сделать. Он пробовал обратиться к ней, но каждый раз натыкался на ее равнодушное и несчастное лицо. Ему все время хотелось спросить у нее, чем он ее обидел, но он так и не решился.
   Юлькина мама благодарно ему улыбнулась. Берендей вылез из своего угла. Самым тяжелым казалось не дотронуться до Юльки, но она так старательно отстранялась, что ему это удалось без труда.
   – Ты знаешь, где дрова? – спросила ее мама, когда он подошел к двери.
   Берендей кивнул и вышел на заднее крыльцо.
   За забором, над белым полем, поднимался лес. Его лес. Он был черен и страшен, как будто излучал ненависть. Никогда еще лес не казался Берендею страшным.
   Отец всегда называл медведя его сакральным именем. Он говорил, что берендей не может бояться бера. А медведь – это не имя, это тот, кто ведает медом, из страха перед бером придуманное название.
   – Никогда не оборачивайся зимой, – говаривал отец. Он часто начинал свои мысли со слова «никогда». И каждый раз оказывалось, что из этого «никогда» есть исключения.
   – Совсем никогда? – неизменно спрашивал Берендей.
   – Только в крайности, – отвечал отец, – только спасая свою жизнь. Или когда собираешься умирать. Или когда ждешь потомства и охраняешь берлогу медведицы.
   – А почему нельзя оборачиваться зимой? – спрашивал Берендей.
   Вот на этот вопрос по мере его взросления отец каждый раз отвечал по-разному.
   В раннем детстве он говорил о том, что зимой их покидают боги-покровители, и берендей остается без их защиты. Потом он говорил, что голод сведет тебя с ума, и ты потеряешь человеческую сущность. И, через пару лет, наконец, добавил, что берендей, обернувшийся зимой, в большинстве случаев становится людоедом и плохо кончает.
   Берендей никогда не оборачивался зимой. Во всяком случае, этот запрет настолько слился с его сущностью, что он даже в мыслях не мог себе представить, как он это сделает.
   – Уважай себя, уважай других, и тогда они тоже будут тебя уважать, – говорил отец.
   И Берендей до вчерашнего дня уважал и себя и других. А теперь все сломалось. Он смотрел на заснеженный лес и тосковал об отце. Отец всегда знал, что делать. Берендей ни разу не видел, чтобы он растерялся. Удивился – да, отец до конца своей длинной жизни не переставал удивляться. Но он ничего не боялся, быстро принимал решения и легко давал советы.
   – Берендей должен в совершенстве владеть своим телом, – говорил отец, – как беровым, так и человечьим. Бер не жилец, если он не владеет своим телом. Он слишком грузен, особенно осенью, и поэтому уязвим.
   И Берендей учился в совершенстве владеть своим телом. И даже преуспел. В школе он никогда не дрался со своими сверстниками. Но почему-то все знали, что он их сильней. И в армии, которая для большинства становится адом, у него не было проблем. Его уважали. Он никого никогда не боялся. Во всяком случае, никто никогда не видел его страха. Отец учил его скрывать свои чувства.
   – Никто не должен видеть, что ты боишься. Никто не должен видеть, что ты устал. Никто не должен видеть, что тебе больно.
   И Берендей никогда не видел, что отцу страшно, или больно, или тяжело. И сам научился владеть лицом в трудную минуту. Конечно, не так, как отец.
   Когда Берендею было лет пять, он с забора прыгнул на гвоздь и насквозь проткнул ногу. Он уже знал, что мужчины не плачут. Но ему было так страшно и больно, что слезы сами полились из глаз. Отец подбежал к нему и хотел обнять, но отдернул руки, как будто опомнился. И сказал:
   – Зубы стисни, кулаки сожми и вдохни поглубже. Ну?
   Берендей так любил отца, что не смел его ослушаться. Для него это было чем-то вроде святотатства. И слезы высохли сами собой. Тогда он в первый раз понял, как приятно преодолеть себя. И когда отец выдергивал гвоздь из его ступни, он даже не вскрикнул. Потому что ему очень хотелось и дальше быть сильным и уважать себя. Отец обнял его и прижал к себе только после того, как наложил повязку.
   – Эх, сына, как же я испугался… – шепнул он ему на ухо, – когда прыгаешь, посматривай вниз, хорошо?
   А сейчас все изменилось – он не мог противиться страху. Зверь в нем бил тревогу и поднимал панику. Стоило взглянуть на черный лес за белым полем.
   Он еще раз взглянул на черный лес, ставший его врагом. И страхом. И позором. А потом набрал из поленницы дров и вернулся в дом.
   И услышал вполне бодрый Юлькин голос:
   – Может, кот и ненастоящий, но это же не Спилберг с его юрским периодом. Это как в театре!
   Ага, ее-таки втянули в спор о «Мастери и Маргарите». И почему это случилось тогда, когда Берендей вышел за дверь?
   Он положил дрова на пол, присел на корточки, и начал неспешно заполнять поленьями топку.
   Дрова вспыхнули бездымно, с одной спички, и через пять минут пылали ярким пламенем. Берендей не стал закрывать дверцу. Он любил смотреть на огонь. И слушал Юлькин голос. Он не воспринимал ее слов, просто слушал голос. И жалел о том, что не сидит сейчас рядом с ней.
   Но их спор постепенно увлек его. Он любил «Мастера и Маргариту» с детства. Он сам решал, что ему читать, и отец не вмешивался в этот процесс, когда он тащил домой книги из школьной библиотеки. Но библиотека, собранная отцом и его предками, была намного богаче, и вот из нее отец сам доставал книги и давал Берендею, в той последовательности и в том возрасте, который считал подходящим. «Мастера» он подсунул ему лет в тринадцать.
   – Бать, скажи, а ты когда-нибудь любил женщину? – робко спросил Берендей, прочитав «Мастера» в четвертый раз. Это случилось примерно через три года.
   – А почему нет? – хитро прищурился отец, но развивать тему не стал.
   Студенты спорили горячо и умными словами.
   – Я думаю, Булгаков был глубоко верующим человеком. Только очень глубокая вера может создать такой образ Иешуа, – продолжил начатую мысль Виталик.
   – Да ерунда! – воскликнула Юлька, – посмотрите повнимательней! Да его «Мастер» – это же вызов вере!
   – Не вере, а церкви, – вставил Андрей.
   – Церковь и вера – это одно и тоже, – безапелляционно заявила Юлька, – если вас не устраивает церковь, значит, в этой вере что-то неправильно.
   – Вера – она внутри каждого человека, а церковь – это внешний атрибут, иерархия, которую тебе навязывают извне, – возразил Виталик.
   Берендей хмыкнул. Виталик обладал огромным ростом, под два метра. Но при этом оставался совершенным ребенком. Эдаким пупсом, нелепым и неуклюжим. И характером отличался аналогичным – мягким, добросердечным, человеколюбивым. Но, как это часто бывает, он не принимал отсутствия этих качеств в других. И всякий, кто не любил ближнего, превращался в его заклятого врага. Если кто-то оспаривал его мнение на этот счет, Виталик превращался в разъяренного слоненка, готового затоптать противника. Вот и сейчас в его голосе появились угрожающие нотки.
   – Нет, Виталечка, – Юлька тоже стала едкой, мгновенно отзываясь на агрессию, – это только удобная позиция. Ты думаешь, православный – это тот, кто любит ближнего? Нет, православный – это тот, кто ходит в церковь, соблюдает посты, регулярно исповедуется. Тот, кто разделяет мнение церкви в вопросах веры и руководствуется им в жизни. А вера внутри себя ничем не отличается от совести, она к православию отношения не имеет.
   – Юлька, ты не права, – по-отечески сообщил ей Андрей, – совесть – это внутреннее мерило собственных поступков. А вера – это Бог в душе.
   – И что бог делает в твоей душе, Андрюша?
   – Он там живет, просто живет.
   – Очень интересно. Это ты сам так решил, или тебе сказал кто-то? Почитай библию и посмотри, похож образ бога на то, что живет у тебя в душе?
   – Библия написана людьми, и переписана церковью, как ей это было удобно.
   – Да? Интересный поворот. А кто же тогда живет у тебя в душе? Откуда ты почерпнул этот образ бога? Может, это совсем другой бог, не тот, о котором пишет библия?
   – Да ну вас с вашим богом, – вставила Наташка, – давайте лучше про любовь.
   Все многозначительно посмотрели на нее и проигнорировали ее предложение.
   – Вот Булгаков как раз и нарисовал тот образ бога, который живет у меня в душе, – с торжеством поставил точку Андрей.
   – Егор, а ты как считаешь? – неожиданно спросил Виталик.
   – Что конкретно ты имеешь ввиду? – Берендей повернул голову. Он не хотел принимать участия в споре. Еще не хватало поссориться с Виталиком.
   – Булгаков бросает вызов вере или укрепляет ее?
   – Да что ты его спрашиваешь, откуда ему это знать? – едко бросил Андрей.
   Берендей пропустил его слова мимо ушей.
   – Мне трудно об этом судить. Я не верю в бога. Во всяком случае, в моей душе он не живет…
   – Как? И ты не боишься вот так прямо говорить об этом? – чуть не подпрыгнул Андрей.
   – А что, об этом уже нельзя говорить «совершенно свободно»? – поинтересовался Берендей.
   – По-моему, этим неприлично кичиться, – скривился Андрей.
   – Ты опять лезешь в бутылку, – вздохнул Берендей, – я не вижу в этом ничего неприличного, и вовсе не кичусь этим.
   – Православие – это вера наших предков, – осторожно заметил Виталик.
   – Возможно, – Берендей пожал плечами, – но я согласен с Юлькой. Православие – это церковь, а не вера.
   Юлька даже не обрадовалась тому, что он ее поддержал. Опять скуксилась и опустила голову. А как, оказывается, здорово произносить вслух ее имя…
   – Неужели тебя не трогает образ бога, нарисованный Булгаковым? – удивился Виталик.
   – Да о чем ты с ним говоришь! – фыркнул Андрей, – как он может судить о Булгакове?
   «Интересно, почему это я не могу судить о Булгакове?» – подумал Берендей. Но снова проглотил
   – А у Булгакова нет образа бога. Он рисует образ человека, – ответил он Виталику.
   – Да откуда ты знаешь, что хотел изобразить Булгаков? – не унимался Андрей.
   – Я высказываю свою точку зрения, не более, – Берендей напрягся. Опять начинается? И закончится так же как в прошлый раз – оба окажутся в дураках, и обоим будет стыдно.
   – По фильму нельзя судить о замысле автора книги, – сказал Андрей.
   – А я не смотрел фильма, – пожал плечами Берендей. Похоже, ему здесь отказывают в праве уметь читать. Это задело гораздо сильней, чем все предыдущие выпады Андрея. А главное, он совершенно не собирался доказывать обратное. Это представлялось Берендею унизительным.
   – Уж не хочешь ли ты сказать, что читал «Мастера»? – Андрей скроил презрение на лице.
   Берендей глянул на Юльку. Она молчала, но ему показалось, что она прислушивается к разговору. Он не мог проглотить это в ее присутствии.
   – Ты нарываешься, – Берендей сузил глаза.
   – Да? И что же я такого сказал? Я только спросил, читал ли ты книгу, – усмехнулся Андрей.
   – Нет, ты сказал совсем не это. Тебе объяснить, что ты сказал? – Берендей приподнялся, ему было неудобно говорить, сидя на полу, – Или ты и сам отлично понимаешь?
   – Андрюха, ты опять неправ! – констатировала Людмила. Она откровенно скучала до тех пор, пока речь шла о Булгакове, но едва начал прорисовываться конфликт, сразу навострила уши. Да и Наташа напряглась. А Юлькина мама просто старалась не мешать, только качала головой.
   – Я сказал то, что сказал, – гордо ответил Андрей, – и не понимаю, почему не могу говорить того, что думаю.
   – Лучше бы ты думал, что говоришь, – рыкнул Берендей.
   Ну почему Юлька так старательно прячет глаза? Неужели ей безразлично? Неужели он совершенно ее не интересует? Когда ему показалось, что между ними протянулась ниточка взаимной симпатии, он испугался. Но стоило этой ниточке разорваться, и он пришел в отчаянье. За столом сидят ее старые друзья, и Андрей – тоже ее старый друг. Почему она должна вставать на сторону случайного знакомого? Он всего лишь – случайный знакомый. Не более. Как жаль…
   – Ты просто ничего не можешь противопоставить моим словам, поэтому тебя это злит, – Андрей поднял голову.
   – Повтори, пожалуйста, слова, которым я должен что-то противопоставить. А то я не разобрался, – Берендей хмыкнул, – умею ли я читать? Да, умею. Что-нибудь еще?
   – Уметь читать – это очень мало, – Андрей сделал умное лицо.
   – Мне этого достаточно, – Берендей кивнул, отвернулся и сел обратно на пол, давая понять, что вопрос исчерпан.
   – Каждому – свое, – усмехнулся Андрей многозначительно, – кто-то умеет читать, кто-то писать. А кто-то и то и другое вместе.
   Ему явно хотелось продолжения. Берендей решил проигнорировать. И тут в разговор вступила Юлька:
   – Что ты лезешь к нему? Ты что, не понимаешь, что обижаешь человека? Держи при себе свой идиотский снобизм!
   В ее голосе было столько отчаянья, что Берендей на секунду поверил в то, что не является для нее случайным знакомым. Но все равно было противно, что ЕЙ приходится его защищать. И если Андрей сейчас что-нибудь Юльке ответит, Берендей точно выйдет из себя.
   – А тебе-то что? – мирно пожал плечами Андрей, – мы просто разговариваем.
   Юлька покраснела, отвернулась к стене и стиснула кулаки.
   – Мне – ничего, – тихо ответила она, как будто испугалась своих предыдущих слов.
   Зачем ей ссориться с друзьями из-за случайного знакомого? Берендей снова отвернулся к огню.
   Юлькина мама присела рядом с ним на низкую скамеечку.
   – Не доверяете? – усмехнулся Берендей.
   – Продолжай-продолжай, – усмехнулась она в ответ. И он почувствовал себя медвежонком, – не сердись на него, он просто глупый мальчишка, и не хочет видеть того, что бросается в глаза.
   – А что должно броситься ему в глаза?
   – Я люблю огонь, – вздохнула она и проигнорировала его вопрос, – конечно, котел не печка, но тоже ничего. Жарко горит. Я однажды сковородку положила прокаливаться, так она у меня вытекла оттуда.
   – Алюминиевая? – спросил Берендей.
   Она кивнула и тихонько засмеялась. Берендей подумал, что она очень похожа на Юльку. Или Юлька на нее. Они обе легко смеялись над собой. А умение смеяться над собой он приписывал только сильным и уверенным в себе людям. Наверное, потому что сам над собой смеяться не умел. Вот его отец легко над собой смеялся.
   – Ты не знаешь, что с Юлькой сегодня такое? Какая-то колючая и несчастная.
   Берендей пожал плечами. Он и сам хотел знать, что с ней такое сегодня.
   – Это хорошо, что ты был с ними в Новый год.
   Он удивленно поднял брови.
   – Они же дети совсем. А ты уже взрослый парень. Не представляю, чтобы они тут могли без тебя натворить.
   – Да нет, все было нормально. Я только котел топил. Ну, насос еще поправил, там смазка застыла.
   – Юлька сильно напилась?
   Он не смог сдержаться усмешки, вспоминая пьяную Юльку. Она была смешной и трогательной.
   – Значит, сильно. Я так и знала.
   – Знаете, она очень умная, – захотел он ее успокоить, – пока трезвая – притворяется глупышкой. А на самом деле она очень умная.
   Лицо Юлькиной мамы просветлело:
   – Это она в отца.
   На веранде громко хлопнула входная дверь. Под шумный разговор студентов никто не услышал, как к дому подъехала машина. Берендей напрягся, но не пошевелился. А вот Антонина Алексеевна поднялась, и ему тоже пришлось встать, чтобы она оказалась между ним и дверью. Мало ли чего можно ожидать от бандита-депутата.
   Дверь кухни распахнулась на всю ширину и ударилась об лестницу на веранде. Их было трое. Первым зашел человек, в котором сразу угадывался «большой босс». Он был очень высоким и толстым, поэтому спина его горделиво перегибалась назад, и получалось, что он смотрит на окружающих сверху вниз. На толстой шее сидела маленькая голова с плотно прижатыми ушами, как это бывает у боксеров. Нос был свернут на сторону и расплющен, презрительно изогнутые влажные губы гармонировали с обвисшими щеками. Только глаза – большие и яркие, под черными бровями – делали его безобразное лицо необычным и по-своему притягательным.
   Следом за ним вошел и остановился у порога седой усатый тип, полная противоположность своему «большому боссу». Он был ростом с Берендея, легок, подтянут, несмотря на далеко не юный возраст – около пятидесяти, а может, и больше. У него были маленькие и проницательные глаза. И взгляд из-под прищура резал пространство, как нож масло. Берендею показалось, что этот взгляд царапнул его лицо. Только на «большого босса» эти царапающие глаза смотрели ласково и снисходительно. Как мать смотрит на расшалившееся дитя.
   Позади маячила фигура с бочкообразной грудью и крутыми кулаками, предусмотрительно сжатыми и готовыми к бою.
   «Большой босс» зашел гордо, как к себе домой, и не поздоровался.
   – Кто здесь Людмила? – спросил он, подошел к столу и оглядел присутствующих. Прозвучало это так, как будто он добавил: «Дайте мне ее, я порву ее на куски».
   Людмила изрядно перетрусила и тихо сказала:
   – Это я.
   – Где Иван?
   – Иван уехал еще в Новый год, – промямлила она.
   – Куда он уехал? Почему он уехал?
   – Я не знаю, куда он уехал, – Людмила, наконец, взяла себя в руки, развернула плечи и гордо подняла голову, – ему здесь не понравилось.
   – Сюда он приехал с тобой? – продолжал допрашивать «большой босс».
   – Да, это я его пригласила, – теперь она говорила с достоинством королевы.
   – Как? – вдруг воскликнула Юлька и приподнялась с места, – разве…
   И тут же покраснела и закрыла лицо ладошками. И даже Берендей не понял, какая буря сейчас бушует под этими розовыми пальчиками. Только почувствовал ее смятение и испугался за нее. Потому что не знал, что происходит.
   – Если он приехал с тобой, почему ты отпустила его отсюда одного? – отчаянно выкрикнул «босс», и лицо его налилось кровью.
   – Он что, ребенок малый, что ли? – фыркнула Людмила.
   Судя по тому, как сжались кулаки «большого босса», он готов был немедленно пустить их в ход. Берендей подумал, что сейчас самое время вмешаться. Как-то нехорошо получалось – этот тип был совершенно неадекватен, одержим какой-то непонятной мыслью. Он что, думает, что его сына тут на чердаке прячут? Кто его знает, что бы он мог сделать дальше? Его спутники стояли, опустив глаза, как будто были смущены поведением хозяина.
   – Уважаемый, – Берендей слегка тронул его за плечо, – вам не кажется, что вы ведете себя несколько невежливо?
   «Большой босс» резко обернулся и впился в Берендея ненавидящим взглядом красных, воспаленных глаз. Да, пожалуй, слово «уважаемый» было чересчур ироничным для этой ситуации. Тем более, сказанное с таким презрением. Усатый полоснул пространство своим режущим взглядом, на миг задержав его на лице Берендея – ему не понравилось, что с его хозяином говорят неподобающим тоном.
   – Я буду вести себя, как захочу, понятно? – «большой босс» обнажил клыки, приподняв вверх мокрую, безвольную губу.
   – Не сомневаюсь, – Берендей качнул головой и поднял брови, – не могли бы вы захотеть вести себя в рамках приличия?
   Этот человек его раздражал. Именно раздражал. Дело не в том, что он говорил, и как себя вел, но ему хотелось грубить, может быть даже нарываться.
   – Да мне плевать на приличия! – загрохотал «босс» и сделал шаг в сторону Берендея.
   – А мне – нет, – Берендей растянул губы в улыбке.
   – Кто это такой? – «большой босс» повернулся к Людмиле и уперся пальцем Берендею в грудь. Он не стал опускаться до того, что бы спросить об этом самого Берендея. Предполагалось, что надо сделать шаг назад. Или предпринять ответное действие.
   – Это Егор, – пожав плечами, ответила Людмила.
   Взгляд «большого босса» потемнел, рука опустилась, и Берендей так и не успел придумать, что делать с его пальцем. От этого раздражение сменилось злостью.