Денисова Ольга. Учитель

   Холодный апрель дует сырым северным ветром, низкое небо брызгает мелким дождем на толстую корку залежавшегося льда вокруг рудника – этой весной так холодно, что он никак не может растаять. Колодники то и дело падают, поскальзываясь на мокром льду, и Нечай очень боится упасть – потом армяк будет не просушить и за целую ночь.
   – Почему короб не догрузил? – равнодушно спрашивает надзиратель, что стоит у весов.
   Нечай не отвечает – какая разница, что он на это скажет? Недогрузил, потому что не хотел перегрузить, только и всего. Надзиратель сам это прекрасно знает.
   – Ты почему не отвечаешь, когда тебя спрашивают? – вмешивается рыжий, и его конь, оскальзываясь, делает пару шагов в сторону Нечая.
   Нечай поднимает на него глаза, и рыжий осаживает лошадь. Он делает это непроизвольно, его руки сами тянут повод на себя, и конь отступает назад.
   – Зверье, – выплевывает рыжий.
   Надзиратель, что стоит у весов, посмеивается, и рыжий краснеет до мочек ушей, его мелкие веснушки растворяются в багровом цвете рыхлой кожи, ресницы цвета ржавчины подрагивают, и желтые глаза наливаются кровью. Нечай молча снимает короб с весов и ставит на лед.
   – Зверье, зверье, зверье! – орет рыжий, хлещет коня и толкает его прямо на Нечая. Конь испуганно ржет, копыта разъезжаются на льду, и это смягчает удар – Нечай навзничь валится в воду, опрокидывая короб. Перед глазами мелькает копыто с прилипшим к нему клоком сена, он прикрывает голову руками, но конь приучен смотреть под ноги – копыто тяжело впечатывается в лед в двух вершках от лица Нечая, разбрызгивая ледяную воду по сторонам. Задние ноги коня неловко подворачиваются, он пару долгих секунд едет по льду, словно на коньках, а потом валится-таки на круп, и рыжий выкатывается из седла назад, в воду, путаясь в рукавах богатой шубы. Конь ржет и пытается подняться.
   Надзиратель у весов откровенно хохочет, а Нечаю вовсе не до смеха – он чувствует, как ледяная вода постепенно пропитывает армяк насквозь, а вместе с ним рубаху и штаны. Холод жжет, обволакивает, прохватывает до внутренностей…
 
   В распахнутую дверь задувал ветер. Нечай подтянул тулуп к подбородку и повернулся на бок, поджимая колени, спросонья не очень-то понимая, кто и зачем раскрыл дверь. Накануне он полночи просидел за отчетом старосты, и теперь хотел спать.
   – И чтоб духу вашего здесь не было! – услышал он мамин крик с крыльца, – чтоб не смели даже близко к нашему дому подходить!
   – Нам велено и силой приволочь, – ответил ей кто-то со двора, – тетя Мила, уйди с дороги подобру-поздорову!
   – Я тебе уйду, я щас тебе ухватом так уйду! – Нечай услышал, что мама спускается с крыльца.
   – Не стыдно? – раздался едкий голос Полевы, – со старой женщиной драться собрался, а?
   Нечай, почти проснувшись, сел и стукнулся головой об потолок, выругался, проснулся окончательно, спрыгнул с печи на пол и босиком прошлепал на крыльцо, где столпились раздетые племянники.
   – Брысь отсюда, – шикнул он на них и отодвинул Гришку к двери.
   У калитки мялись двое старших Радеевых сынов, мама еще спускалась вниз с ухватом в руках, а ей на помощь от бани спешила Полева, закручивая жгутом мокрую рубаху.
   – Мама! – Нечай сбежал с крыльца и обогнал ее, закрывая ей дорогу вниз.
   – Я Радею сказала – чтоб близко не подходили! – она сердилась всерьез, сжимала кулачки, нос ее морщился и подрагивал подбородок, – чтоб близко не подходили!
   – Что надо? – Нечай не очень-то любезно глянул на Радеевых.
   – На сход тебя велено привести, – вызывающе ответил старший и шагнул вперед.
   – А кроме вас никого не нашлось? – Нечай сплюнул и перешагнул с ноги на ногу – ступени крыльца обжигали пятки.
   – Значит, не нашлось, – Радеев гордо поднял голову, – пошли, пока добром просим.
   – Попробовал бы ты меня злом попросить… – проворчал Нечай, – идите со двора, щас оденусь и приду.
   – Э нет! Мы со двора – а ты огородами в лес?
   – Я сказал – вон отсюда! – рявкнул Нечай и выдернул ухват у мамы из рук. Не стоило обострять и без того неприятную ситуацию, поэтому он добавил немного спокойней, – хотел бы уйти – давно бы ушел…
   Радеевы переглянулись.
   – Ладно, – сказал старший, – подождем на улице. А уйдешь – из-под земли достанем.
   Нечай хмыкнул и подождал, пока за ними закроется калитка – ноги совсем закоченели. Полева опустила отжатую рубаху, но продолжала смотреть на ворота, как сторожевая собака, ожидающая появления чужих.
   – Чего дверь раскрыли? – рыкнул Нечай на племянников и поспешил взбежать на крыльцо, – весь дом выстудили.
   – А вдруг бы они на бабушку напали? – уверенно заявил Гришка, – мы б с Митяем им бы задали!
   – Ага… – Нечай затолкал в дом всех четверых, – а где ваш батька подевался?
   – Да он еще затемно на сход ушел, – ответил Митяй, – староста приходил, не велел тебя пока будить.
   Мама захлопнула дверь в сени и опустилась на лавку у входа.
   – Чего ты меня-то не разбудила? – Нечай по очереди потер замерзшие пятки об штаны и сел рядом, одевать носки.
   – Радеевы совсем совесть потеряли! – пробурчала мама, – еще раз увижу – их сестру бесстыжую на весь Рядок ославлю. Надо ж – явились! Ни стыда, ни совести! Да как посмели-то?
   – Мам, ну перестань! – Нечай обнял ее за плечо и потерся щекой о ее волосы, – пришли и пришли.
   – Да еще мне угрожали, ты подумай! – мама никак не могла успокоиться, – уходи, говорят, с дороги! Сын твой, говорят, оборотень-людоед! А я им: это сестра ваша потаскунья, если б мой сынок захотел, вы б дома сейчас сидели, людям бы в глаза взглянуть боялись! А он вашу девку бесстыжую пожалел, никому про ее грех не сказал. Потому что он добрый мальчик, он к людям жалостно относится, по-человечески. А вы – твари неблагодарные, напраслину на него возводите! Так им и сказала…
   Она вздохнула и прижалась к его груди.
   – Мам, мне идти надо…
   – Я с тобой пойду! – мама уверенно поднялась, – всем расскажу, какой ты у меня хороший. Пусть поверят материнскому сердцу.
   – Мам, не надо. Мужики на сход тебя не пустят, да и меня засмеют. Я сам разберусь, вот увидишь. Мишата вчера к гробовщику со мной ходил, тот обещал рассказать на сходе, что никакой я не оборотень.
 
   Сход собирался перед рынком, там, где в базарные дни продавали лошадей – чуть в стороне от дороги, за трактиром. Место это именовали не иначе как «площадь», прослышав, что в городе это называется именно так. К стене трактира, на небольшом возвышении, ставили телегу, с которой желающие могли сказать то, что думают. Руководил сходом староста, он и решал, кому дать слово, да и сам был хорошим говоруном. Конечно, на сход редко собирался весь Рядок, молодых неженатых парней на него не пускали, женщинам иногда дозволяли поприсутствовать, но только если речь шла о семейных распрях или без них никак нельзя было обойтись. Вот и теперь на сход позвали только одну женщину – вдову Микулы. Она стояла в сторонке, но у всех на виду, и теребила руками кончики платка, опустив голову и закусив губу.
   Народу собралось немало – если кто из мужиков и не хотел идти, то наверняка их на сход выпроводили жены: всем хотелось узнать об оборотне побольше. В первых рядах, на бревнах, сидели старики, за ними стояли те, кто считал себя имеющими отношение к делу, а за ними толпились остальные, как обычно, группируясь на улицы и концы.
   Староста взгромоздил на телегу пенек и сидел на нем, уперев руки в широко расставленные колени.
   Когда Нечай в сопровождении двух Радеевых появился на площади, на телеге стоял кузнец, и его громовой голос разносился по всему рынку.
   – Потому что оговорить человека легко, – услышал Нечай, – а ты сначала докажи, что он виноват, а потом оговаривай!
   – Чего нам доказывать? – крикнул снизу Некрас, – это он пусть доказывает!
   – Ты меня не слушаешь! – кузнец нагнулся к Некрасу, который стоял в первом ряду, загораживая обзор старикам, – а я говорю – наоборот. Не он должен доказывать, а ты! Потому что для тебя это говорильня, а для него – жизнь решается.
   – Говорильня? Ты у жены Микулиной спроси, говорильня это или нет! – выкрикнул пивовар, родственник Микулы, – если он Микулу убил, и других – какая же это говорильня?
   – А ты видел? Или, может, Радей видел? Нет, братцы, не пойман – не вор!
   – Пока его за руку поймаешь – он весь Рядок сожрет!
   – А я говорю – не он это! – кузнец в сердцах кинул шапку под ноги, – и попробуй, убеди меня в обратном. Пока не убедишь – не поверю.
   – Лыко-мочало, начинай сначала! – плюнул Некрас и полез на телегу. Староста привстал, надеясь его остановить, но потом передумал и сел обратно, – все уже сказано двадцать раз. Он в лес ночью ходил? Ходил. С девками в бане был? Был. С егерями боярскими оборотня ловил? Ловил. Шапку не носит и в церковь не ходит. Что еще надо?
   – Тебе сказали, что надо, – ответил кузнец, – доказать, что он оборотень. Никто не видел, чтоб он волком перекидывался. Вот когда увижу своими глазами, тогда и поверю.
   – Такой он дурак, при всем честном народе волком делаться! – расхохотался Некрас.
   – Тебе же сказали, как человека от оборотня отличить можно, – неожиданно встрял Радей, который стоял чуть в стороне, но тоже недалеко от телеги, – ножом в сердце ударить. Если оборотень он – то в волка перекинется.
   Площадь зашумела в ответ, и кто-то из толпы выкрикнул.
   – А если не оборотень? А если не перекинется?
   – Действительно, – пробормотал Нечай, – а если не перекинется?
   Мишата в один миг запрыгнул на телегу и плечом потеснил Некраса.
   – Вот что, люди добрые! – он посмотрел на площадь исподлобья и сжал кулаки, – Только троньте! Радей точно жив не будет, это я вам обещаю!
   – А при чем тут Радей-то? – крикнул его сын и, оставив Нечая, начал проталкиваться к телеге, – Радей-то причем?
   Мишата глянул по сторонам и встретился глазами с Нечаем, смутился и опустил голову. Радеев сын тоже собрался влезть на телегу, но тут с места поднялся староста и рявкнул:
   – А ну слезайте все отсюда. Я буду говорить. Устроили тут толкотню.
   Мишата нехотя спрыгнул вниз и подошел к Нечаю, которого уже заметили в толпе – по площади прошел ропот, который долго не смолкал.
   – Спасибо, братишка, – Нечай почему-то побоялся посмотреть ему в глаза и чувствовал странную неловкость.
   – Не вздумай тут свои дурацкие шутки шутить, – проворчал Мишата, – не зли людей. Некрас – не Афонька. Полтора часа копья ломаем, из пустого в порожнее…
   – Чего сразу меня не позвал?
   – Хотели сначала без тебя.
   – Мама Радеевых ухватом встретила…
   – Тихо, я сказал! – выкрикнул староста со злостью, – слушайте. Проверим, оборотень Нечай Бондарев или нет. Если оборотень – дальше будем думать. Если нет – не о чем и говорить.
   – А чего там дальше думать? – крикнул кто-то, – проткнуть колом осиновым – и делу конец.
   – Там тоже есть о чем подумать, – староста повернул голову на голос, – сказал же гробовщик – не оборотень Микулу убил. Но я так думаю, Нечай никакой не оборотень, и хочу, чтоб все в этом убедились.
   – И как проверять будем? – насмешливо спросили из толпы.
   – Кипятком его полить, он в волка и перекинется! – весело крикнули с другого конца.
   – Точно! – всерьез подхватили сыны Радея, – кипятком полить! Никто не выдержит.
   – Я так и знал… – хмыкнул Нечай.
   Откуда ни возьмись, перед телегой появился Афонька и тоже запросил слова. Староста протянул ему руку и помог неуклюжему батюшке взобраться наверх.
   – Люди добрые православные христиане! – начал поп нараспев, словно собирался просить Христа ради, – Господь заповедал нам любить ближнего своего, как самого себя, и относиться к другим так, как ты хотел бы, чтоб относились к тебе! Поливать живого человека кипятком Господь нам бы не посоветовал. И если человек – оборотень, то значит это, что в него вселился нечистый дух. Я вам расскажу притчу о человеке, одержимом бесами, с которым встретился Иисус…
   «Иисус» Афонька нарочно произносил нараспев, помнил, наверно, как драли в монастырской школе за «Исуса ^[13]». Нечай успел замерзнуть, пока поп рассказал притчу до конца, расцветив ее никому не известными подробностями. Христос бился с бесами, как Иван-царевич с Кощеевой смертью на конце иглы. Бесы вселялись в табун коней, в стаю уток, в щук, в зайцев, разбегались по палестинским лесам, ныряли в холодные, темные омуты озер земли Израилевой, пока, наконец, не стали свиньями, которых Иисус поочередно сбрасывал в пропасть со словами: «Во имя отца, сына и святаго духа». Нечай впервые пожалел, что никогда не ходил на Афонькины проповеди. Сход слушал попа, затаив дыхание.
   – И когда последняя свинья разбилась об острые камни, Иисус взял за руку человека, в котором раньше обитали нечистые духи, и сказал: «Вот, милый человек, теперь молись почаще, не греши, соблюдай мои заповеди, постись, как положено и не забывай ходить в церковь. И тогда никакие бесы тебе не страшны».
   Нечай нашел эту историю необыкновенно поучительной. Жаль, ее не слышал батюшка Благочинный.
   – Какой человек был! – крякнул Мишата, – всех любил, всем помогал! Нет, Нечай, я тебя не понимаю…
   – Мишата… – осторожно начал Нечай, но вовремя остановился: пусть. Пусть верит в Афонькины сказки. Хорошая сказка получилась, и рассказчик Афонька хороший.
   – Вот и нам во всем надо брать с Иисуса пример, – подвел итог отец Афанасий, – не кипятком поливать, а бороться с нечистыми духами.
   Староста, выслушав попа, помог ему спуститься вниз и продолжил, глядя на воодушевленную толпу:
   – Отец Афанасий хорошо сказал. Но пока еще неизвестно, одержим Нечай Бондарев нечистыми духами или нет. Знающий человек сказал, что у оборотня остается волчий хвост, когда он обращается в человека…
   С Речного конца, где собрались мужики помоложе, раздался свист и гогот. Пожалуй, Нечай был с ними согласен.
   – Пусть хвост покажет! – улюлюкали они, и их крики подхватили со всех сторон.
   – Да легко, – посмеялся Нечай и пошел к телеге.
   Мишата поймал его за руку:
   – Прекрати!
   – А чего? – Нечай поднял брови, – пусть посмотрят. Нету никакого хвоста.
   Он полез на телегу, поднимая полушубок, но его остановил староста, недовольно покачав головой.
   – Не надо! Превращаете серьезное дело в балаган! Я потом на твою задницу посмотрю, где-нибудь в другом месте.
   – Хвост отрубить можно, – крикнул Некрас, – хвост – не доказательство. Сказал же гробовщик.
   – Правильно, – согласился староста, – он сказал, что самое надежное доказательство – шерсть под кожей. У оборотня ее не может не быть, а у нормальных людей шерсти под кожей нет. Так что если мы шерсти под кожей у Нечая Бондарева не найдем, значит, он не оборотень и можно расходиться.
   Сход все больше и больше нравился Нечаю. С четверть часа потратили на обсуждение того, как именно искать шерсть под кожей, на каком месте и насколько глубоко она может прятаться. Староста не навязывал своего мнения и внимательно следил, чтобы проверка убедила всех, и каждый согласился с правильностью выбранного способа. Решили сделать разрез на внутренней стороне руки, и долго оговаривали его размер. Для убедительности притащили на площадь пса, подъедавшегося на постоялом дворе, и рассмотрели, как растет шерсть на его лапе: пес волновался и норовил сбежать. Снова позвали гробовщика, который ушел домой, не дожидаясь, чем кончится дело, чтобы тот подтвердил: резать руку до кости вовсе необязательно.
   – Шерсть – под кожей, – сказал гробовщик, – а не в мясе. Мой дед однажды хоронил оборотня, я знаю, что говорю.
   Кто-то, конечно, усомнился насчет деда, но гробовщик заверил сход, что дед рассказал ему это во всех подробностях.
   Серьезные трудности возникли, когда начали выбирать того, кто же конкретно осуществит проверку. Староста предлагал отца Федьки-пса, как человека, работающего с кожей, но тот сказал, что живого человека резать не станет, и совсем не с такой кожей имеет дело. Гробовщик отказался тоже, и Мишата испуганно покачал головой, когда староста предложил это ему, как близкому родственнику.
   – Да ладно вам, – усмехнулся Нечай, – чего боитесь-то? Не самому же мне резать.
   Он очень удивился, насколько кроткими оказались рядковские мужики. Не иначе, в результате проповедей отца Афанасия. Впрочем, убедись они в том, что он оборотень, желающих проткнуть его осиновым колом, сжечь, утопить или задушить, нашлось бы немало.
   Вызывался кузнец, но староста сказал, что тут нужна легкая рука, и, в конце концов, за дело взялся трактирщик, выбрав для этого самый острый нож на своей кухне. Нечая усадили на пенек, где до него сидел староста, он снял полушубок и закатал левый рукав. Трактирщик опустился перед ним на корточки и, взяв за руку, долго и пристально рассматривал запястье, а потом поднял глаза и посмотрел на Нечая вопросительно, с усмешкой.
   – Ты режь, – кивнул ему Нечай, – не гляди.
   Трактирщик ничего не сказал, перекрестился и провел по руке Нечая острием ножа. Нечай только прищурился. Люди заволновались, но староста жестом остановил тех, кто особенно стремился подобраться поближе к телеге. Вообще-то, когда трактирщик начал сдирать кожу в стороны от разреза, это оказалось больней, чем Нечай думал вначале, потекла кровь, и из-за нее ничего не было видно. Кровь вытирали полотенцем, но она набегала снова. Староста, взяв Нечая за локоть, промокал ранку и демонстрировал руку тем, кто особенно рьяно утверждал, что Нечай оборотень: Некрасу, Радею и сыновьям, родственникам Микулы, и даже подозвал поближе его вдову. Гробовщик подтвердил отсутствие шерсти.
   – Ну? Все убедились? – спросил, наконец, Нечай, – достаточно?
   – Я думаю, все ясно. Нечай Бондарев никакой не оборотень, – с облегчением вздохнул староста, – одевайся и иди с миром.
   – Эй, погоди, – сказал вдруг Радей: почему-то все вокруг замолчали и он продолжил в полной тишине, – Нечай Бондарев не оборотень, теперь все с этим согласны. Но гробовщик же сказал, что Микулу убил не оборотень. Никто из нас ночью в лес не ходил, и в бане с девками не прятался, и в живых остался только он, когда Туча Ярославич оборотня ловил. Как с этим-то быть?
   У старосты вытянулось лицо, Мишата сжал кулаки и беспомощно посмотрел по сторонам.
   – А действительно… – пробормотал какой-то старик из переднего ряда, и вслед за ним площадь зашумела, зашепталась, и шум этот был настороженным и недобрым.
   Из толпы вперед вышел шорник Сашка, который до этого помалкивал, даже близко к телеге не подходил, и попросил у старосты слова. Староста растерянно кивнул, и тот запрыгнул на телегу.
   – Я рассказать хочу… – начал он, – не знаю, важно это или нет. Дочка мне рассказала… Они гадать ходили в баню…
   – Да все это уже знают! – крикнули из толпы и засвистели.
   – Хватит про баню!
   – Поняли уже!
   Сашка смутился, оглянулся на старосту, и хотел слезать вниз.
   – Говори, раз начал, – велел староста.
   Сашка помялся немного и продолжил:
   – Нечай Бондарев пришел позже всех, когда все в бане уже были. Это раз. И выходил из бани тоже один, ненадолго, когда шаги за окном услышал. Девки испугались и заперлись. Что он там делал, они не видели. Я вот и подумал… Шаги все слышали. Может, это тот проезжий был? Ну, подглядеть за девками собирался… А Нечай Бондарев его и убил, пока его никто не видел… У него топор был, он голову запросто отрубить мог…
   – Да? А может это ты потихоньку подкрался и проезжего убил? – выкрикнул кузнец, – и тоже топор взял. И тебя тоже никто не видел!
   – А я-то что? Мне-то зачем? – смутился шорник.
   – А Нечаю зачем?
   – Так он это… По злобе… И шапку не носит…
   Кузнец снова кинул шапку на землю, и шагнул к телеге:
   – Вот я тоже шапку не ношу, скажешь теперь, что это я проезжему голову отрубил? А?
   Сашка окончательно струхнул, хотел исчезнуть, но был слишком хорошо заметен на возвышении, поэтому ссутулился и спрятал руки за спину.
   – Сашка с Тучей Ярославичем ночью не охотился, когда троих егерей убили, – подал голос Радей, – нечего напраслину на него возводить. И в лес он ночью не ходил.
   Если история с оборотнем Нечая изрядно развлекала, то теперь ему стало не до смеха. Он потихоньку слез с телеги и подошел к брату – Мишата накинул ему на плечи полушубок. Наверх один за другим поднимались мужики, и речи их, у кого-то обвинительные, у кого-то – сомневающиеся, сводились к одному: никто не собирался протыкать Нечая осиновым колом, жечь или топить. Если он не оборотень, а обычный убийца, то надо везти его в город, к воеводе. Долго перетирали вопрос, кто должен судить убийцу, воевода или Туча Ярославич. Хоть Рядок и находился на вотчинной земле, но его жители холопами не были, и боярин судил их только в том случае, если речь не шла о виселице. Убийц однозначно судил воевода, мужики могли не спорить так долго, а спросить у Нечая. Он это выяснил еще будучи разбойником.
   От веселья не осталось и следа. Нечай обмотал все еще кровоточащую руку полотенцем и сунул замерзшие руки в рукава. С такой постановкой вопроса соглашались почти все, наивно доверяя справедливости суда воеводы. Они снимали с себя ответственность, они не сомневались, что воевода, как заправский ясновидец, приедет и сразу поймет, кто убил Микулу и остальных. Им было невдомек, что воевода разбираться не станет. На кого мужики укажут, того и повесит, даже если Нечай под пыткой не сознается, все равно повесит. За один только шрам на скуле. Да еще помучает перед смертью, добиваясь признания. А если про шрам дознаться захочет, то, не исключено, дознается. Беглых по приметам по всему государству ищут. И неизвестно, что лучше – отправиться на виселицу или обратно в монастырь. Как ни поверни, все одно: кнут и яма или кнут и виселица.
   Самое обидное, даже Мишата этого не понимал. Даже староста. Кузнец взял слово и говорил о том, что и как надо рассказывать воеводе и сам вызывался ехать со старостой в город. Он верил, что воевода снимет с Нечая все обвинения, лишь только заглянет ему в глаза.
   Пожалуй, Мишата догадывался, что в город Нечаю ехать нельзя, потому что волновался: поглядывал на брата, переминался с ноги на ногу и сжимал кулаки. А потом спросил, нагнувшись к самому уху Нечая:
   – Тебе к воеводе ведь нельзя? Узнают в тебе беглого?
   – Конечно, – хмыкнул Нечай, – можешь не сомневаться.
   Чем ближе подходило обсуждение к конкретным действиям – кто, когда и как повезет Нечая в город, на чем, связанного или свободного, что скажет воеводе – тем сильней у Нечая дрожали колени. Они ведь это сделают, и не поймут, что на самом деле сделали, уверенные в собственной правоте. Ведь не жизни они собрались его лишать, а разобраться хотели, на справедливый суд надеялись. Надо было что-нибудь придумать, но ничего умного Нечаю в голову не приходило. Мишата со всей силы стиснул его руку и шепнул:
   – Бежать тебе надо, братишка… Ничего больше не остается. Я тебе денег дам, у меня есть. И твои десять рублей, и еще отложено. Ты не бойся, нищенствовать не будешь…
   – Некуда мне бежать, – прошипел Нечай сквозь зубы.
   Вообще-то говорить он не собирался – что толку оправдываться, все равно не поверят. Но вот так просто отправиться к воеводе и даже не попытаться что-то сделать? Нечай махнул старосте рукой, требуя слова, и тот ему кивнул. В отличие от присутствующих, Нечая когда-то учили риторике, но почему-то, оказываясь перед слушателями, он начинал волноваться, и все слова немедленно вылетали из головы. В школе признаться кому-то в своем волнении он считал для себя невозможным, поэтому частенько валял перед классом дурака, пряча смущение за нарочитой грубостью и сарказмом.
   И теперь, оказавшись перед толпой, которая шепталась, посвистывала и показывала на него пальцами, он совершенно растерялся и забыл, с чего хотел начать.
   – Ну чего? – хмыкнул он, – все решили, да? Хоть бы спросили, что ли… Виноват я или нет…
   – И что бы ты нам на это сказал? – крикнул родственник Микулы.
   – Что бы я сказал? Сказал бы, что не виноват. А вы чего хотели? И когда воевода на дыбу меня повесит, то же самое скажу. Или вы думаете, у него другие способы есть правду узнать? Нету у него других способов. Он в лес ночью не пойдет, чтоб оборотней ловить. Это Туче Ярославичу есть дело, кто в его лесу людей убивает, а воеводе до этого дела нет.
   – Туча Ярославич тоже в лес ночью теперь не суется, – крикнул кто-то, – только днем волчат по болоту гоняет.
   – А кто еще в лес-то пойдет? Кроме тебя, оттуда живым никто не выходил! – хохотнул Некрас.
   – Хотите, чтоб я в лес пошел и тварь эту к вам сюда притащил? – осклабился Нечай. Вообще-то ничего подобного он в виду не имел, пошутил просто, но мужики неожиданно подхватили эту идею.
   – Давай! Раз она тебя не трогает, тебе и карты в руки!
   – А что? Пусть тащит, тогда поверим. И к воеводе идти не надо!
   – Тебя никто за язык не тянул!
   Нечай выругался в полголоса и почесал в затылке.
   – Да вы что! – рядом с ним на телеге тут же оказался кузнец, – вы что! На верную смерть человека посылаете! С ума сошли?
   Нечай подумал, что у воеводы смерть его куда вернее.